В Египте было всё же хуже...

   Между прочим, то, что однажды случилось в провинциальном городке N с моим знакомым младшим администратором местной гостиницы Филиппычем, который сам всех запутал своим поведением, искренне приняв, будучи в изрядном подпитии, своего близкого собутыльника банщика Ивана Иваныча за инопланетного оборотня в облике гостиничной крысы, не прошло бесследно не только для всегда полусонного, но в то тревожное время не на шутку взбудораженного городка, но и для самого виновника событий, хотя крепко возмущённые власти и не составили на сей раз никакого протокола в отношении Филиппыча. Может посочувствовали его непростому предпенсионному душевному состоянию, а может ещё из-за чего. Только протокол на свет не появился и Филиппыч законно бюллетенил, отпаиваемый какими-то тайными отварами своей всезнающей Маркеловной. Однако в нашей матушке-Природе, как известно, ничто бесследно не проходит и все страсти, бушевавшие в N, причиной которых явилось первобытное поведение Филиппыча, хотя вроде бы и покинули городок, но в соответствии с твердыми, как обещания очередного голодного кандидата в мэры, законами физики никуда не исчезли, а принялись доставать тех, кто обитает повыше нас - в Космосе. А это космолякам очень не понравилось: не было никакой гарантии, что, выйдя с бюллетеня, Филиппыч на этот раз не подымет спьяну на ноги уже всю область по поводу, скажем, внезапного наступления Нового Потопа. Однажды был уже случай, когда Филиппыч, покинув свою очередную дружескую компанию, вышел во двор забегаловки по малой нужде и принял стену соседнего сарая, выкрашенного в бело-голубой цвет, за волны Балтийского моря, на котором он когда-то служил во флоте. Всеобщую панику тогда удалось вовремя локализовать, не то быть бы беде... Поэтому "там" решили область, в которой находился родной городок Филиппыча, а заодно и самих себя прочно обезопасить.
       ...Около трёх часов утра Маркеловна, супруга Филиппыча, как потенциальный свидетель, была "ими" переведена в глубокую фазу сна, а на Филиппыча, как на главного виновника торжества, сначала навели оцепенение конечностей, а чуть попозже - полное бессилие. Перепуганный насмерть старик квадратными глазами наблюдал, как его извлекли из постели, пронесли сквозь плотно закрытое окно, через которое он совсем-совсем недавно наблюдал отлёт на ракете в небо своего друга банщика Ивана Иваныча, и, ничуть не повредив, в одном мятом исподнем доставили на борт НЛО в зелёную комнату-лабораторию. Торопились. Поэтому не спросясь, его тут же уложили на плоский длинный стол и взяли анализы крови, мочи, кала и спермы. С мочой и калом никаких проблем не было - сказалась необычность ситуации, а со спермой произошла небольшая заминка, но "они" тут же на что-то легко надавили и "препарат" сразу резкой струйкой брызнул на подставленное плоское прямоугольное стёклышко. Как ни старался вскинувшийся было Филиппыч запомнить, куда в подобных ситуациях надавливают, ничего у него не вышло: память была блокирована. Затем Филиппыч увидел длинный, сантиметров двадцать, металлический стержень, похожий на карандаш, перед ним опустили зелёную занавеску и сказали: "Не надо это видеть. Сейчас мы тебя навсегда отучим от глухого пьянства." Потом Филиппыч почувствовал себя совершенно голым и что ноги у него там, за занавеской, согнуты в коленях и свисают со стола.
       После небольшой паники и замешательства Филиппыч освоился, было, со своей новой ситуацией и попытался закричать и позвать на помощь, но тут же почувствовал страшную, дикую, невыносимую боль. В место, известное в литературе под стыдливым названием "чуть пониже спины", ему медленно загоняли длинный раскалённый стержень. Старик, никогда не отличавшийся высокой общественной активностью, мгновенно вспомнил Михаила Горбачёва с его антиалкогольным законом, успел сообразить, что "процесс пошёл", услышал, как в тумане, слова "Больше пить не станешь" и в этой полной неразберихе напрочь отключился...
       Когда наутро Маркеловна еле-еле пробудилась, она нашла своего супруга одиноко сидящим в полной меланхолии в одном исподнем за столом у окна. Он постоянно произносил совсем непонятную ей одну и туже фразу: "Я всегда буду в первых рядах литературы..."
       - Отец? Ты чё это после ночи-то? Может тебе того... нехорошо? Может тебя где просквозило? Или, поди, недоспал? - Взволнованная Маркеловна совсем растерялась и бестолково суетилась вокруг бормочущего и беспомощно глядящего в пустое пространство супруга. А тот вдруг замолк и стал как-то странно рассматривать Маркеловну. Да так, что ей показалось, будто он впервые её видит.
       Филиппыч, позже уже сидя за столом, не зря пребывал в полной прострации. Дело в том, что он, Филиппыч, был как бы уже и не он, а кто-то совсем другой. Даже точно - не он! Он глядел на всё, что его окружало, как бы с высоты и сторонним взглядом. Как будто это его не касалось и он был не отсюда, не из этого дома, не из этой постели и не вокруг него сейчас суетилась его Маркеловна. Он здесь был как бы ни при чём. Ему стало от этого не то, что не по себе. Нет! Он начал испытывать нечто, похожее на то состояние, когда он впервые увидел своего друга банщика Ивана Иваныча мёртвым оборотнем. Это было что-то близкое к паническому ужасу.
       Да и было отчего так испугаться: всё, на что падал взгляд Филиппыча, становилось ему отчётливо видно со всеми внутренностями внутренностей! Более того, упёршись взглядом с расстройства от всего обнаруженного в себе в обыкновенный старый стол, за которым он изволил пребывать в это странное для него утро, буквально зацепившись взглядом за прикрытую линялой скатёркой грубую столешницу, чтоб, не дай Господь, не упасть со стула, ибо от всего им в себе обнаруженного его водило из стороны в сторону, он ясно узрел редкий сосновый лес, двоих мужиков с бензопилой "Дружба", отпиливающих ветки от только что ими поверженной красавицы сосны. Сосна трудно умирала. Филиппыч разглядел, как вокруг её свежего среза мерцали, постоянно переплетаясь друг с другом, лиловато-серые, голубовато-серые и яркие искрящиеся кольца. Сплетение колец сверху донизу пронизывали волнообразные полосы синего цвета с красноватым оттенком. Вся эта многоцветная дымка судорожно дрожала, трепетала, затихая-затихая, краски бледнели, обесцвечивались, растекаясь по окружающему пространству. Далее Филиппыч видел, как мёртвую обезглавленную сосну трактором отволокли на какой-то двор, распилили на доски, а доски сложили штабелем для просушки. А вот мужик взял доски из штабеля и принялся мастерить стол. А вот и сам Филиппыч. Ещё молодой. Покупает этот стол и несёт его, кряхтя, на себе домой...
       - Боже мой, - бормотал Филиппыч, - Боже мой! Да ведь это же я молодой! - Не замечая своего движения, он ласково гладил ладонью столешницу поверх скатёрки... - Это же я... А каким был!
       Тут Филиппыч обернулся немного назад, повинуясь выработавшейся за многие годы совместной супружеской жизни привычке всем необычным сразу же делиться со своей Маркеловной, и обмер: его взгляд совершенно непреднамеренно упал на ту её часть, которая ему была больше всего знакома. Он с ужасом обнаружил там многочисленные следы (слава Богу добрачной!) "модус вивенди" своей супруги. У него тут же перехватило дыхание и что-то сильно застучало в груди. Может это стучало обыкновенное сердце, а может - вконец оскорблённое запоздалое мужское самолюбие.
       - А как клялась! - начал наливаться кровью Филиппыч, - как распиналась! Дескать, обманул, проклятый, пообещав жениться без наличия неполного среднего образования! Боже! Да сколько же их там! Один... Два... Три... Четыре... Господи! Вот он, подлец криворотый! Шестой! Что-то больно морда знакомая! Ну-ка, ну-ка! - Филиппыч, в ознобе, принялся острее вглядываться в "то" место Маркеловны. - Кудрявый-то какой,- плюясь в душе, ярился Филиппыч. - Я щас бы тебя за кудри-то твои, мать твою...
       Тут он оторвал свой потемневший взгляд от "того места", как от магнита. Оторвал с усилием и с вполне определённой целью: желал задать кудахтающей над ним благостной Маркеловне один единственный вопросец.
       - Неужели, - начал, дрожа и глядя ей прямо в её правдивые и преданные глаза, - неужели баншик Иван Иваныч был в молодости "по жеребячей части" и абсолютно кудрявый?
       - Хто? - после небольшой запинки севшим голосом переспросила его Маркеловна, отдёрнувшись от него, как после удара током. - Ты, это... отец... - немного приходя в себя, осторожно начала Маркеловна, - после ночи-то... немного того... Делаешь, я бы сказала, совсем безответственные заявления. Вот сначала ты вдруг захотел быть в первых рядах литературы. Ну, какой из тебя, к лешему, литератор! А теперь вот с Ванькой... Да почём я знаю, каким был в молодости энтот конюх! Чтоб он совсем облез, как пёс, собутыльник-то твой! - завершила в сердцах свой небольшой отступной монолог Маркеловна и повернула, вконец оскорблённая, побыстрей к выходу. Филиппыч уже безо всякого удивления увидел, как её ауру сначала разрезали радиусы из красно-синих полос ("В точку попал: ждала вопросца-то!"), а затем вся аура зарябила маленькими оранжевыми и жёлтыми точками ("Заволновалась! Ишь ты!").
       - Как же она лжёт! - почти вяло отметил про себя Филиппыч.
       Сразу всё окружающее, вся эта постылая современность перестала вдруг его волновать, что-то вокруг него то ли сместилось, то ли перегруппировалось, как в детском калейдоскопе, и он увидел себя в своей третьей жизни в Африке, на заросшем густым тростником берегу голубого Нила. Стояла жуткая жара...
       Его третья жизнь Филиппычу явно пришлась не по душе: во-первых, по тамошним египетским законам он должен был быть немедленно изувечен после того, чтС он выдал на гора Маркеловне, оскорбив её женскую честь. Хвала богу Озирису, что там эту филиппычеву глупость, видимо, не заметили. А может, это от Маркеловны ничего не отошло в Космос, как от абсолютной атеистки и активной жэковской общественницы? Потом опять же нельзя нигде, как у нас тут, спокойно "принять на грудь". Хоть ты и вылеченный от этого злого недуга, но всё же, скажем, для чистого интереса, для, пардон, простой эмпирики: в этом Египте только ты хвать за кубок с чем-нибудь этаким, как тут как тут уже какой-нибудь Хамит-эфиоп тебе в морду деревянной мумией тычет: мол, напоминаю пьющему, что от вина, мол, можно и того... Сыграть... Срамота! Сра-мо-та! Опять же жара! Африка! Деться-то некуда! Живи и всё тут!
       А такая дикость, как эти фараоны! "Абу, подай то! Абу, подай сё!" (так в той жизни звали Филиппыча). Да всё подай во-время, всё - поскорей, на бегу! Не то рискуешь остаться без головы! С ума сойти можно! А тут ещё Верховный Жрец, как на грех, привязался, подлец: "Абу, - цедит он важно при каждой встрече, - подойди ко мне, неверный! Ты, презренный хамит, прислуживающий нашему фараону! Злой бог Тифон вновь принёс на египетские поля из соседних степей горы песку! Он требует жертвы! Наш Великий Аменемха Третий перестал выслушивать мои советы и внемлет только твоим низким намёкам! Горе народу Египта! Тифон требует жертвы! Готовся, Абу!" Чтоб ты пропал, волосатый!
       А во что верят эти тёмные эфиопы! Смотреть противно! В переселение душ! Якобы душа человека после его смерти в течение нескольких тысяч лет переходит от одного животного в другое и, наконец, возвращается опять в тело человека. Ну, а раз так, то тело после смерти надо сохранить от гниения, чтобы оно дождалось нового пришествия своей души. А как сохранишь? Надо из тела делать мумию. Теперь вот каждому ребёнку известно, да и сам Филиппыч читал в газете "Время", что человек - это биологический компьютер, что душа - это специальная программа, дающая человеку начало его жизни, завершающая эту жизнь, программа, уходящая из человека в Космос, чтобы затем дать начало новой жизни. Наука! Нет никакой нужды сохранять тело, тратиться на такие дорогие сейчас ароматические вещества, ткани, гипс для бальзамирования, на всякую прочую ерунду. Да ещё - на высечение в горах всяких галлерей, гротов, на строение огромных пирамид, наконец! Ну, просто незачем! Дал, к примеру, бутылку-другую тому-сему, по-быстрому сколотили гробик, обтянули наспех красной материей, чтобы спрятать факт, что доски-то не струганы да не крашены (больно дороговато выходит, неэкономично). Дал ещё тому-сему бутылку-другую - закопали. Притоптали. Отметину сверху поставили в виде крестика или деревянной пирамидки. И с Богом! Насколько всё дешевле-то! От такой экономии, кажется, что всего у нас должно быть невпроворот! Хотя, однако, что-то не наблюдается. Странно. Загадка природы. Или - породы. Да кто его, на хрен, знает, почему? Но всё равно в Египте хуже было!
      
       26.12.1994 г. Кишинёв