Наверное, это про любовь

НАВЕРНОЕ, ЭТО ПРО ЛЮБОВЬ

Мне приснился удивительный, красивый сон. Как будто я - на каком-то празднике, фестивале или форуме. И на сцене, среди других людей, среди организаторов этого праздника – моя женщина.

Нет, это не первая моя любовь. И не последняя. И совсем не любовь. Но она – моя, я чувствую это - своей душой.

На празднике проводится какой-то конкурс, наверно, стихотворный. Я участвую в этом конкурсе, стараюсь. Но у меня не получается, я не нахожу звонких нужных слов.

И моя женщина подсказывает мне эти слова, старается мне помочь. Нет, она мне их не говорит, она молчит. Знаете, как бывает в снах. Я просто чувствую желание женщины мне помочь. Чувствую блистающий поток ее мыслей, желаний помочь. И, как будто, слышу эти слова.

Вот и весь сон. Но я проснулся таким счастливым. И долго думал, почему мне приснилось это.Мне хотелось понять этот сон. Понять, почему он принес, душе моей, радость. О женщине, кто она, я как-то и не думал.

И вдруг я понял, догадался: перед сном я читал Куприна, «Поединок».

Помните, Ромашов получил неожиданное письмо от Александры Петровны, от Шурочки. В котором Александра Петровна напоминала, что сегодня день их общих именин (Она – Александра, он - Георгий). И она хочет видеть Ромашова, приглашает его в гости. Ожидается поездка на природу, на пикник. «Несмотря ни на что, я все-таки хочу вас сегодня видеть», - пишет Шурочка в своем письме.

У Ромашова не простой период в жизни. Неприятности на службе, непонимание товарищей, он чувствует себя одиноким, никому не нужным. И тут это радостное письмо.

Но, подъезжая, в экипаже, к дому Шурочки, он с удивлением вдруг почувствовал какое-то странное беспричинное беспокойство, тревогу.

«Ах, письмо!», - вдруг вспыхнуло в памяти Ромашова. – «Эта странная фраза –«несмотря ни на что. И подчеркнуто…».

И он решает не идти в гости, проехать мимо.

Но Шурочка ждала его, и появилась в дверях дома. «Ромочка! Куда же это вы?», - раздался веселый звонкий ее голос.

Ромашов выпрыгнул из экипажа.

«… Спасибо,Ромочка, что приехали. Ах, я так боялась, что вы откажитесь. Слушайте, будьте сегодня милы и веселы. Не обращайте ни на что внимания. Вы смешной: чуть вас тронешь, и вы завяли. Такая вы стыдливая мимоза», - быстро и в полголоса говорила Шурочка, встречая Ромашова и вводя его в темную переднюю своего дома. Не выпуская его руки из своей.

«Александра Петровна… сегодня ваше письмо так смутило меня. Там есть одна фраза…», - бормотал Ромашов, вместе с поздравлениями.

«… Милый, милый, не надо…!», - она взяла обе его руки и крепко сжимала их, глядя ему прямо в глаза. В этом взгляде было опять что-то совершенно незнакомое Ромашову – какая-то ласкающая нежность, и пристальность, и беспокойство, а еще дальше, в загадочной глубине синих зрачков, таилось что-то странное, недоступное пониманию, говорящее на самом скрытом, темном языке души. «…Пожалуйста, не надо. Не думайте сегодня об этом. Неужели вам не довольно того, что я все время стерегла, как вы проедете. Я ведь знаю, какой вы трусишка. Не смейте на меня так глядеть…».

И уже на пикнике Шурочка для Ромашова никогда не казалась такой очаровательно-красивой. «Он видел, что в ней струится, трепещет и просится наружу какое-то большое, новое лихорадочное чувство… Веки ее прекрасных глаз полузакрылись, а во всем лице было что-то манящее и обещающее, и мучительно-нетерпеливое. Оно стало бесстыдно прекрасным, и Ромашов, еще не понимая, тайным инстинктом чувствовал на себе страстное волнение, овладевшее Шурочкой, чувствовал по той сладостной дрожи, которая пробегала по его рукам и ногам и по его груди… ».

«Вы сегодня необыкновенны. Что с вами?», - спросил он шепотом.

Она вдруг ответила с каким-то наивным удивлением:

«Я вам говорю, что не знаю. Я не знаю. Посмотрите, небо голубое, свет голубой…. И у меня самой какое-то чудесное голубое настроение, какая-то голубая радость. Налейте мне еще вина, Ромочка, мой милый мальчик…».

«…О милая!», - сказал Ромашов страстно.

«Подождите…. Ну, слушайте же. Это самое важное. Я вас сегодня видела во сне. Это было удивительно прекрасно. Мне снилось, будто мы с вами танцуем вальс в какой-то необыкновенной комнате. О, я бы сейчас же узнала эту комнату до самых мелочей. Много было ковров, но горел только один красный фонарь, новое пианино блестело, два окна с красными занавесками, все было красное. Где-то играла музыка, ее не было видно, и мы с вами танцевали…. Нет, нет, только во сне может быть такая сладкая, такая чувственная близость. Мы кружились быстро, быстро, но не касались ногами пола, а точно плавали в воздухе и кружились, кружились, кружились. Ах, это так долго и было так невыразимо чудно-приятно… ».

*****

Ах, уж эти сны! И вот, у Шурочки тоже…. Читая эти строки у Куприна, я восторгался их красотой. Их правдивостью. Что-то подобное, мне вспоминалось, было и у меня, когда-то. Было, было. Я сопереживал героям повести. Но…их любовным чувствам – не было продолжения. Дальше – был тупик. Но, это было потом. А сейчас – они были счастливыми.

«…какая-то ласкающая нежность, и пристальность, и беспокойство, а еще дальше, в загадочной глубине синих зрачков, таилось что-то странное, недоступное пониманию, говорящее на самом скрытом, темном языке души…».

Мне было радостно перечитывать  у Куприна эти строки. И другие,. Но, только эхом в душе моей звучало, где-то услышанное недавно, печальное: «Время роз прошло, время роз прошло, прошли мои молодые розовые годы. А теперь – только старость! ». Звучало это - без сожаления. Но, каким-то тревожащим лейтмотивом.

А потом, вот этот мой сон. И я вдруг понял, этот сон – просто знак. От Высшего Разума, ведущего нас по жизни. От Господа нашего, Вседержителя. Который захотел сказать мне, поддержать меня в старости. Сказать, что молодые чувства, любовь – они не забываются, они всегда с нами.

Мне кажется, я правильно понял свой сон. Наверное, он - про счастье.