Церкви Обдорска

Глава из книги "Ночной Директор"
X глава
ЦЕРКВИ ОБДОРСКА

В музее есть особые выставки, где можно не просто смотреть на выставленные экспонаты, и пространно, не торопясь рассуждать об истории, но и по-новому на неё взглянуть. Конечно, каждый волен понимать то, что происходило, и так как ему заблагорассудиться.
Посещая во время своих ночных обходов выставку, где рассказывается об этапах христианизации Сибири, он вспоминал прочитанную литературу, и снова удивлялся, как историю могут исковеркать. Вернее сказать, даже не исказить, а покрыть красивыми блёстками, сверкающей мишурой. Конечно, красиво, но весьма обманчиво. И вот уже, кажется, что в прошлом всё было не так ужасно. И люди были благородны, и помыслы их чисты, и совершали они подвиги во имя высших идеалов.
Хотя на самом же деле всё было далеко не так.
А ведь если непредвзято посмотреть и вспомнить факты из давней истории, когда Православная вера только начала распространяться в Сибири, то окажется, что всё было гораздо прагматичнее, обыденней и даже, может быть, непригляднее.
Музейный сторож отлично понимал, что не надо винить людей, время было такое, и нам, ныне живущим, иногда трудно понять их помыслы и стремления. Вникнуть в их жизнь, полную лишений и кажущейся нам дикости, когда все высокие помыслы могли замениться лишь одним желанием – выжить.
Православная вера на сибирские просторы проникла давно. Ещё новгородские ратные люди и купцы, русские поморы, и просто искатели приключений и наживы, несмотря на все их сословные различия, в первую очередь были верующими людьми. Хотя они и считали, что Сибирский край населён дикими и языческими племенами, но своей веры никому насильно не навязывали. В отличие от европейских колонизаторов, огнём и мечом насаждавших Христианство, как, например, на Американском континенте. Поэтому в Сибири христианская религия и язычество довольно мирно уживались друг с другом. Долгое время здесь следовали народной мудрости, которая гласит: «Со своим уставом в чужой монастырь не суйся».
Многие исследователи отмечали, что русские православные люди гораздо терпимее относились к инородцам, чем сторонники других конфессий и религий.
Изначально, русские колонисты следовали общему правилу:
«Где зимовье ясачное, там и крест, или впоследствии часовня; где водворение крепостное, там церковь и пушка: ибо среди значительных отрядов, по благословению Тобольских первосвященников, обыкновенно путешествовал священнослужитель со святыней. А где город, там правление воеводское, снаряд огнестрельный и монастырь, кроме церкви».
 
Поэтому сейчас создаётся стойкое впечатление, что во всех новых сибирских городах, при первой же возможности, сразу начинали строиться, православные храмы, монастыри или церкви и часовни. Но так ли было на самом деле?
Долгое время официально было принято считать, что, например, в Обдорске, церковь была сооружена ещё на самой заре христианизации Сибири, то есть в самом начале XVII века. В литературе упоминается об этом знаменательном событии. Вот что пишет И.С. Шемановский в своём «Хронологическом обзоре достопамятных событий в Берёзовском крае Тобольской губернии (1032 – 1910 гг.)»:   
«Обдорским князем Василием построена в Обдорске деревянная церковь во имя св. Василия Кесарии Каппадокийския, при чем духовенство для отправления в ней Богослужения, вероятно изредка наезжало из г. Березова». 
Шемановский указывает точную дату – 1602 год. Сведения о следующем храме относятся только к 40-м годам XVIII века, когда была заложена и в начале 50-х годов освящена Васильевская церковь.  С первой датой можно было бы согласиться, если бы не несколько немаловажных моментов, которые ставят её под сомнение. На них обратили внимание современные историки, когда проводили свои непредвзятые исследования.
А как было на самом деле? Всё-таки, когда была срублена первая церковь в Обдорске?
Официально принято считать, что Обдорск был основан в 1595 году, и казаки сразу же приступили к строительству укреплений, жилья, и в том числе, церкви. Но как показывают новейшие исследования истории этого села, постоянное жильё здесь стали строить не ранее середины XVII века.
Долгое время историки ссылались на работы А.Сулоцкого и Н.А. Абрамова, широко растиражированные в научной и научно-популярной литературе.
Причём у того же Абрамова можно встретить и другую дату. Например, в работе, опубликованной в 1854 году, он пишет, что первая церковь была основана ещё в 1600 году, после того, как «обдорский остяцкий князь Василий, по принятии святого крещения в Москве, возвратившись в свое жилище, в 1600 году построил в Обдорске церковь во имя св. Василия Великого».  Но уже в других работах, посвящённых проблемам христианизации северных народов, уже конкретных дат исследователь не приводит. Зато в биографии митрополита Филофея Лещинского, описывая его неудачное посещение Обдорска происходившее в 1726 году, Абрамов пишет, что первая церковь там была поставлена в 1745 году. 
Вот такая путаница с датами только у одного исследователя. Но есть и другие нюансы, малоизвестные широкому кругу читателей и любителей истории, но которые заставляют сильно усомниться в официальной датировке.
Дело в том, что от царских указов и до их претворения в жизнь очень большой и тернистый путь, занимающий немало времени.
В сохранившихся наказах той поры прописывался некий желаемый порядок организации жизни и деятельности на отдалённых форпостах страны. Но необходимо учесть, что дошедшие до нас подобные документы в основном касались таможенных «голов». Поэтому сейчас трудно установить, распространялись ли они на немногочисленный казачий гарнизон, стоявший на Обдорской заставе, и, кроме этого, выполнявший другие функции. Вполне может быть, что у них были и другие приказы, регламентирующие порядок службы и жизни. Так что масштабных обобщений на основании подобных документов делать нецелесообразно. 
Надо вспомнить, что дело происходило в средневековье, то есть поездов и вездеходов, а тем более самолётов ещё не было, люди оказывались оторванными от воеводских и административных центров на многие месяцы, так что вполне можно предположить, что жить им приходилось своим умом, приспосабливаясь к существующей действительности, а не к столичным директивам. А если ещё учесть, что Москва не всегда владела достоверной информацией о положении дел на окраинах страны, то, скорее всего, выбирая между жизнью и смертью, или пытаясь, хоть как-то облегчить себе жизнь, многие пункты первопроходцы могли просто-напросто не исполнять. Всё равно проконтролировать в то время их никто не мог, а для успокоения дьяков из приказных изб, кое-какую информацию они могли и не распространять. Так что желания Москвы и действительное положение дел могли сильно не совпадать. А историки, спустя многие десятилетия, и даже столетия исходят только из доступных им документов. Свидетелей-то не осталось.
Кроме этих вопросов, современных исследователей интересуют ещё некоторые аспекты, ответив на которые они смогут закрасить многочисленные белые пятная истории Обдорска. Например, как часто и с какой регулярностью сменялись казачьи команды, в какое время это происходило, была ли это полная или частичная ротация, каков был состав команд? Очень интересует быт первых «насельников» острога: как они заготавливали съестные припасы, чем питались, их служба и досуг, духовная и семейная жизнь? Были ли у них краткосрочные или долгосрочные командировки, ведь из-за этого зависело, как была организована жизнь в острожке.
Но если всё же предположить, что в середине XVII века здесь появилось мизерное постоянное население, то это были, скорее всего, представители фискальных органов: таможенники, сборщики ясака, казачьи команды, время от времени вынужденные гасить вспышки недовольства аборигенов. Вот тут возникает естественный вопрос, стоило ли для них строить часовню, а тем более церковь? И без сомнения, такое культовое сооружение временами всё же оставалось без присмотра священнослужителя, ведь трудно представить, чтобы он оставался один, без охраны и поддержки русских, к тому же, ради кого было служить, если селение периодически пустело, пусть даже на короткое время. Церковь без священника, а тем более в поселении безлюдном или малолюдном большую часть года, тогда было делом немыслимым. Даже в более обжитом и населённом юге Тобольской губернии, первые храмы, основанные в самом начале XVII века, вскоре были закрыты именно из-за отсутствия прихожан.   К тому же священников не хватало.
Для нас, весьма плохо знающих строгие правила Православной церкви, эти проблемы могу показаться несущественными, но для людей того времени, стремящихся строго исполнять все церковные каноны, подобные нарушения были бы просто немыслимы. Так что к ним стоит прислушаться.
В Православии издревле существовали каноны, которые было невозможно нарушить. В том числе само устройство этого религиозного сооружения, будь это храм, или деревенская часовня. Непременной частью являлся алтарь, который являлся священным местом, обладающим очень высоким сакральным статусом даже по сравнению с другим пространством храма, и как следствие, особым режимом. Правилами нескольких соборов было определено, что алтарь, а значит и храм, может быть установлен только с благословения епископа, а вход в него разрешался только священникам, а из мирян могил входить только особы царского рода. Вот и напрашивается вопрос, возможно ли было его оставлять без присмотра? 
Впрочем, такие строгие правила не всегда соблюдались даже при строительстве храма, что уж говорить о часовне. Она не требовала особых условий при постройке и обслуживании, и вполне возможно, что именно она была тем самым «необходимым» культовым элементом первых острожков. 
Опубликованные в последние годы архивные документы, касающиеся Васильевской церкви, при внимательном изучении косвенно могут подтвердить, что некое место для исполнения церковных служб православными всё же было. Сохранилось «доношение из Березовского духовного правления», написанное 31 марта 1750 года. К этому времени там уже несколько лет, как строилась церковь, но священники исполняли необходимые службы, вели миссионерскую работу, стало быть, какое-то помещение у них всё же было. Вот они указывали, что «оная находитца в остяцком жилище».  Но необходимо учитывать, что к середине XVIII века в Обдорске уже было постоянное население, состоявшее из русских поселенцев.
Как трудно, практически невозможно бывает переубедить людей, которые уверены в этом, когда-то прочитав, они слепо уверовали в это, и потом фанатично придерживаются этой точки зрения, и все доводы научного сообщества для них уже ничего не значат. Ночной Директор знал об этой особенности человечества, не раз сталкивался с подобным отношением к истории собственной страны и края.
- Обидно, конечно, но здесь уже ничего не попишешь, приходиться мириться. Гораздо проще сделать, это просвещать их детей. А в споры вступать с такими упёртыми, это самое последнее дело. И ладно бы они были заинтересованы в подобном течение событий, но ведь их это, ни в коей мере не касается. Просто их так учили.
К сожалению, как доподлинно известно, самая первая информация для человека, оказывается и самой правдивой, вот в чём парадокс.
А на вопрос, когда он это прочитал, обычно следовал весьма интересный ответ, в лучшем случае школе, которую он закончил ещё лет двадцать – сорок назад, а ведь с тех пор историческая наука шагнула далеко вперёд, а в худшем – в каком-нибудь «жёлтом» журнальчике или газетке.
Попытки реконструировать прошлое на косвенных предположениях не дадут объективной картины. Поэтому необходимо изучить документы, сохранившиеся в архивах. И вот здесь выяснилось, что документов, отражающих хоть какую-то деятельность Обдорской церкви, пока не обнаружено.
Историки указывают, что кроме указов о возможном строительстве, обязательно должны были быть и документы, отражающие повседневную деятельность. Например, логично предположить, что туда должны были делаться вклады, либо выдаваться денежные вознаграждения на царские или храмовые праздники. Но таких денежных поступлений не зафиксировано, хотя в других церквях Берёзовского уезда, подобные платежи зарегистрированы в таможенных книгах, там было отмечено всё, вплоть до копеечки. Документальные сведения появляются лишь в сороковых годах XVIII  столетия, когда была заложена, и в начале пятидесятых годов освящена Васильевская церковь.  Таким образом, без малого полтора века «первый» обдорский храм нигде не зафиксирован в архивных материалах. Только А.В. Ополовников, как бы заметив эту оплошность историков, в своей книге «Древний Обдорск и заполярные города-легенды» предположил, что церковь, появившись здесь задолго до строительства многобашенной крепости, в последующее время, очевидно, перестраивалась.  Но подобные «перестройки» неизбежно должны были сопровождаться деловой перепиской: указами, письмами, сметой, и так далее. В конце концов, туда должен был быть назначен священник. Но ничего этого в архивах не обнаружено. А между тем Обдорская застава неоднократно фигурирует в описаниях дел Сибирского приказа. И в этих документах, ни слова о здешней церкви! Нет ни единого словечка о священниках Обдорского прихода! Но большинство исследователей до недавнего времени совсем не обращали внимания на эти странные обстоятельства. Лишь И.Л. Манькова, историк из Екатеринбурга, начала высказывать своё сомнение о возможном строительстве церкви в начале XVII века. Анализируя современные работы по истории православия на Обском Севере, она пришла к выводу, что этот факт «не имеет достоверных документальных подтверждений и выглядит сомнительным».   
Во всяком случае, пока нет достаточных документальных свидетельств. Так что следует признать, что первой по времени возникновения является церковь во имя святого Василия Великого, выстроенная в середине XVIII  столетия.
Дело сдвинулось после того, как в 1742 году в Тобольске принял крещение остяцкий князь Василий Мурзин Тайшин. Но до этого в Сибири произошло много важных событий, так или иначе повлиявших на жизнь Обдорске.
Прогуливаясь в тиши музейных залов иногда можно целиком увидеть картину прошлого. Попробовать постигнуть смысл некоторых процессов, протекавших в государстве. Ночной посетитель хорошо знал, что это сделать ох как непросто. Можно прочитать много научных материалов и околонаучных публикаций, но так и не увидеть смысла, заблудившись в фактах.  А особенно в такой тонкой сфере как религия. К тому же, нам, выросшим во времена воинствующего атеизма, в те времена когда даже Маркса умудрились немного извратить, отбросив концовку его знаменитой фразы гласившей, что «религия опиум для народа». А ведь он добавлял, что «религия облегчает его страдания». И вот, вроде бы доброжелательный смысл фразы, стал совсем  иным.
Ночной Директор вновь подошёл к выставке посвящённой православию на Ямале. Разглядывая церковную утварь, иконы и духовные книги, он в полголоса заметил:
- А ведь же религия в России была не только народной утешительницей. Она объединяла людей. Впрочем, как и другие религии мира. Но в России церковь смогли еще подчинить государственным интересам. Ещё первые московские князья активно пользовались помощью руководителей церкви. А Пётр I, понимая важнейшую роль религии в стране, реформировал церковь, окончательно подчинив светскому государству. Сделав её очередным институтом власти.
Вплоть до петровских реформ сибирских инородцев насильно не крестили. И не потому, что местные племена активно сопротивлялись насаждению новой религии, а просто некому было проповедовать слово Божие в землицах, где идолопоклонничество обитало на протяжении тысячелетий. В московских палатах отлично понимали эту проблему. К тому же хватало трудностей и с самими православными. Так что перед сибирскими церковниками встало много вопросов, о которых в России даже не могли помыслить. Но сибирская жизнь диктовала свои условия, и их необходимо было решать как можно скорее.
Поэтому, в 1621 году в Сибирь был направлен архиепископ Тобольский и Сибирский Киприан. Он стал духовным владыкой самой обширной епархии России, простёршейся от Уральского хребта до отдалённых восточных рубежей государства. Расстояния и дикость этих мест многих пугали, и сложно судить, чем являлось это назначение — почётной ссылкой или повышением. Но Киприана подобные трудности не смущали.
Даже трудно себе представить, какие эмоции бушевали в душе у первого архиепископа, когда он увидел, что творилось в Сибири. Тем более знакомство с местными нравами началось ещё в дороге, затянувшейся на несколько месяцев. Так что времени посмотреть на дела епархии, так сказать, воочию, поближе познакомиться с людьми и проблемами у него было более чем предостаточно.
Уже на следующий год Киприан отписал Михаилу Федоровичу и святейшему патриарху Филарету, причины своего столь долгого проезда в Тобольск. Дело в том, что с ним было направлено несколько чёрных и белых попов набранных «по государеву указу, а не по доброй воле», как он указал в своей грамоте, и «прибранных» по большей части в самой Москве. Видимо, этот «прибор» оказался не совсем удачен. Киприан потом добавил, что почти все отказались ехать в этот край далёкий, а некоторые умудрились даже сбежать по дороге в Верхотурье.
Когда же их всё-таки собрали пред его ясны очи, то, как он продолжал в своём письме, произошла некрасивая сцена:
«Подняли шум и слёзы и вопли с женами и детьми и говорили — Бог осудит их разлучника, того, кто разлучил их с домами, родом и племенем. И едучи с Верхотурья по всем сибирским городам и в Тобольске, тех своих речей не переменили ... говорили непригожие слова про патриарха, а мне бесчестие многое учинили». 
В Тобольске преосвященный увидел совсем уж безрадостную картину, но уже царившую среди вверенной ему паствы мирян:
«Многие русские люди ходят без крестов, едят «всякую скверну» вместе с инородцами, живут «не по закону» с калмыцкими, татарскими и вогульскими жёнами, кровосмесничают — женятся на сестрах двоюродных и родных, на дочерях своих, «блудом посягают» на своих матерей и дочерей, закладывают жён на сроки. А те люди, у которых они бывают в закладе, живут с ними и «блуд творят беззазорно» до тех пор, пока мужья их обратно не выкупят».
Но, в то же время, сами сибиряки жаловались на то, что в селениях нет церквей, а если где и стоят, то служить в них некому. Их письма обычно заканчивались жалобой на то, что младенцы умирают без крещения, а взрослые без покаяния. Некому было хоронить и венчать.
Так что отцу Киприану поначалу приходилось заниматься не столько крещением инородцев, а сколько наведением элементарного порядка среди духовенства и простых обывателей.
Такой упадок религиозных чувств объясняется очень легко. В Сибири, особенно в немногочисленных городах, лицом к лицу столкнулись люди разных национальностей, религий и нравственных понятий. Но проблемы были и внутри самого духовенства. Даже те, кто всё-таки остался служить в новообретённых землях, мечтали лишь об одном, скорее отсюда вырваться.
Наверное, в тот момент Киприан остался совсем один. Даже соратники его не поддерживали. Ведь кто сюда в основном ехал? Ну, уж во всяком случае, по своим моральным качествам мало кто дотягивал до царского указа, в котором говорилось, чтобы отправлять сюда «людей добрых, крепкожительных, духовных учителей, которые жили бы по преданию и по правилам святых апостолов, а не бражников».
Наверное, патриарх всея Руси Филарет очень расстроился, а может и разгневался, прочитав очередное письмо от Киприана, которое он написал в 1623 году:
«Те попы в церковных службах быть не хотят и в церкви не служат и не слушают, да кроме этого выставляют ропот великий и государева денежнаго и хлебнаго жалованья не взяли и живут самовольством».
К тому же они имели наглость говорить о своих покровителях в столице:
«Нам-де за церковную службу приняться нельзя, потому что доброхоты их пишут из Москвы, что им однолично вскоре быть на Москве по-прежнему». 
Не лучшим образом себя вели и разные старцы, певчие дьяки и другие, приехавшие с архиепископом в Тобольск. Они постоянно приходили к нему и со скандалом требовали возвращения в Москву. А когда он отказал в их просьбе, то особо жаждавшие уехать на тёплый юг, поступили очень просто:
«24 января 1622 года во время заутрени келейник, старец Никифор, певчие дьяки четыре человека, приноровя ключ, отомкнули замок у сеней, взломали ящик и вытащили из него денег 90 рублей, а так же английское сукно. Затем, накупив самопалов и пороху и соединившись с другими архиепископскими людьми, побежали из Тобольска на Русь». 
Патриарх был вынужден ответить грозным письмом:
«Тех бездельников и воров попов за их воровство и ослушание… разослать из Тобольска в дальние сибирские города в Мулгазею (Мангазея), в Кетский и Кузнецкий острожки порознь тотчас бессрочно и быть им в тех городах в рядовых попах».
Но этот суровый указ не был исполнен, так как заменить их было некем, но ослушники, по-видимому, испугавшись ещё более далёкого заточения, где жизнь тогда была действительно сурова и неприхотлива, всё же были вынуждены примириться со своим незавидным положением. Но, вероятно, надежды на скорейшее возвращение в благословенную Москву не оставляли, поэтому церковные службы справляли кое-как.
Можно только посочувствовать священнослужителям тех времён. Они были оторваны от дома, от привычной среды, в которой жили, причём их заставили ехать сюда насильно. А что здесь их ожидало? Суровый климат, абсолютно неустроенный быт, притеснения воевод, дикий край и варварские обычаи язычников, и многое другое. В Москве хорошо понимали, что с суровой действительностью примирить их смогут лишь хорошие деньги. Поэтому жалование им было положено очень высокое, столько же получали служивые люди высшей статьи.
Но не всё можно измерить деньгами. И не всё они решают в этой жизни.
Была и ещё одна причина, на первый взгляд невидимая нам, ныне живущим, но весьма существенная для людей той поры. И даже более важная, чем деньги. Надо учесть, что для людей средневековья, а впрочем, и гораздо позже, религия была не просто словом и набором неких правил.
Сибирь для православных христиан была не только «золотым дном», а позже местом ссылки. В первую очередь для духовенства это были земли иноземные, нехристианские, то есть не освящённые Богом. А коли так, то на поганых землях православному человеку делать нечего.
Должно было свершиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы отношение русских первопроходцев к этим землям в корне изменилось. И ровно через пятьдесят лет после основания первого русского городка в Сибири произошло событие, перевернувшее всю дальнейшую историю христианизации края. А впрочем, и всей дальнейшей жизни сибиряков.
Тобольск почти сразу стал не только столицей, но центром сибирского православия. Может быть, именно поэтому здесь, в июле 1636 года, одной женщине явилась пресвятая Богородица с чудотворцем Николаем. Богородица повелела сказать о своём святом явлении архиепископу, воеводам и всем христолюбивым людям, чтобы во имя её святого знамения, которое было в Новгороде, воздвигнули в селе Абалак Тобольского уезда, другую церковь, рядом с церковью Преображения.
В тот момент само знамение было воспринято как покровительство Богородицы над приобретённым краем. Более того, Богородица до сих пор почитается и как заступница России. Так что это знамение сыграло огромную роль. Но чудеса и знамения на этом не прекратились. Через несколько лет произошло обретение мощей первого сибирского святого – Василия Мангазейского. В это же время скончался блаженный Симеон Верхотурский, признанный праведным ещё при жизни. А в конце XVII века в монастыре на берегу реки Исеть скончался старец Далмат, почитаемый людьми, как местный святой.
Разглядывая тихие витрины, ночной посетитель думал о том, что некоторые события до сих пор невозможно объяснить с научной точки зрения. Но ведь давно известно, что дыма без огня не бывает. К тому же церковнослужители очень внимательно проверяли подобные знамения и события. И уж если подтверждали подобные факты, то, скорее всего, что-то за этим стояло, чему-то люди всё-таки были свидетелями. Ведь каждая легенда рождалась на реальном событии. Это уж людская молва могла его приукрасить до неузнаваемости, и поэтому сейчас, по прошествии многих десятилетий и веков очень трудно поверить в подобные случаи.
К тому же людям во все времена и во все эпохи хотелось верить в нечто загадочное, которое бы доказывало существование Бога. Что, на самом деле  есть некая могущественная сила, управляющая местным миром, которая может  незримо помочь в трудную годину.
Ночной Директор тихо вздохнул:
- Да и вообще, как-то неуютно думать, что мы на этой планете живём одни. Предоставлены сами себе. Нет никаких защитников перед лицом негостеприимного космоса и других незримых, но весьма ощутимых сил. И все небесные спасители и покровители просто-напросто людской вымысел. Как-то слабо верится, что нет никаких учителей и наставников у беспокойного и неугомонного, полного всяческих пороков человечества. Ведь по всем законам жанра и природы, человечество должно было вымереть, а вот живём же себе, загаживаем… извините, оговорился…конечно же осваиваем планету, строим некую цивилизацию, всю пропахщую машинным маслом. И что самое характерное, ничтоже сумняшеся считаем себя венцом природы. И откуда такая уверенность взялась, совершенно непонятно.
Православие в Сибири неспешно распространялось, пока на Российский престол не сел царь-реформатор Пётр I. До начала его реформ православную веру среди инородцев насильно не насаждали. Известен указ от 1685 года, где сибирским воеводам предписывалось, что если кто из них захочет принять крещение по своей воле, то крестить, «а неволею никаких иноземцев крестить не велеть!». Далее в этом указе особо отмечалось, что «Сибирь государство дальнее и стоит меж бусурманских и иных вер многих земель…». 
Этот указ хорошо показывает, как неустойчиво ещё было положение русской администрации в этом «государстве», и любые насильственные действия со стороны государевых людей могли вызвать самые непредсказуемые последствия. К тому же, все были заинтересованы в нормальных торговых отношениях. Поэтому, исповедующих другие религии, старались не провоцировать, а наоборот, наладить с ними добросердечные отношения, чтобы привлечь сюда иностранцев-иноверцев, а «Сибирскому государству никакого повреждения не учинить». А тех, кто хочет добровольно креститься, «государскою милостью обнадеживать» и «держать ласку и привет», то есть обласкать и приветить, чтобы смотря на них, и другие иноземцы «православную христианскую веру пожелали». 
Когда Пётр Алексеевич окончательно утвердился на троне, то, так сказать, сразу взял быка за рога. В концепцию создаваемого им нового «регулярного государства» не укладывались любые формы инакомыслия, пусть даже религиозного и даже в отдалённейших северных тундрах. Следуя своей неугомонной натуре, он и в церковной сфере начал реформы, которые во многом преобразовали не только всё русское духовенство, но и впрямую касались Сибири.
Для начала царь сместил с кафедры сибирского митрополита Игнатия, по его убеждению не пригодного для этой высокой миссии, и велел подобрать другого. Первоначально, в 1701 году, Тобольским митрополитом был назначен Димитрий, мирское имя – Даниил Туптало, впоследствии причисленный к лику святых. Но, как известно, Димитрий в Сибирь не поехал, и в 1702 году ему было дано другое назначение — в Ростов Великий. Поиски будущего сибирского пастыря продолжились. Требования, поставленные царём, были высокими, это хорошо видно из указа от 18 июля 1700 года, по которому для «просвещения светом Евангельского учения сибирских инородцев» в Сибирь:
«Назначить пастыря не только добраго и украшающагося непорочным житием, но и ученаго, который взял бы с собою в Сибирь несколько образованных иноков, способных к изучению тамошних языков, и с помощью их, будучи митрополитом в Тобольске, мог бы с помощью Божиею, исподволь приводить в познание истиннаго Бога слепотствующих и закоснелых в идолослужении жителей Сибири и Монголии». 
Выбор на эту должность был небольшой, и в результате предпочтение отдали Филофею Лещинскому. В 1702 году его возвели в сан митрополита и отправили в Тобольск. Здесь он сразу горячо взялся за проповедническое дело. Его поддержал тогдашний губернатор Сибири М.П. Гагарин.
В 1706 году Пётр I решил, что подготовка к массовой христианизации закончена, и можно переходить к активным действиям. Но до этого было решено пригласить князей из Ляпино и Обдорска и спросить их, желают ли они принять христианство. Если согласятся, «то обнадежить их царскою милостью и жалованьем и объявить им, что они будут владеть своими улусами и людьми по-прежнему».  Для крещения они должны были приехать к митрополиту на софийский двор. Если же сам Лещинский захочет отправиться в «низовые города для церковного исправления», то обеспечивать его подводами «и зимою и летом». 
В конце этого же года был издан указ о начале массированной миссионерской кампании в Сибири. Пётр I отправляться к остяками и вогуличам с Евангельской проповедью. Но на вооружении миссионеров была не только сила слова, но и сила оружия. В указе повелевалось:
«Все кумиры и кумирницы их сожигать и на местах их строить часовни и церкви. Самих остяков и вогулов от мала до велика крестить». 
Однако первый опыт оказался неудачен. Снаряжённая на следующий год Филофеем Лещинским миссия закончилась полным фиаско. Проповеди миссионеров не возымели должного действия, и потому успех этого мероприятия оказался весьма скуден. Только немногие из остяков согласились принять новую веру. Большинство же не только отказывалось от крещения, но и «принимало и провожало миссионеров с ожесточением».  Берёзовские ханты изгнали миссионеров со своей земли. Годом ранее потерпела неудачу первая миссия на Камчатку под руководством архимандрита Мартиниана. Здесь крещению язычников помешало их восстание и усобица между казаками-завоевателями. 
В Москве требовали активных действий, 7 июня 1711 году царь подписал ещё одну грамоту, где предписывалось более решительно крестить инородцев, а для этого «выбрав по своему разсмотрению из монахов или из священников, человека добраго».  Этот указ привёз губернатор М.П. Гагарин и вручил Лещинскому, принявшему к этому времени схиму под именем Феодора. Он должен был вплотную заняться миссионерством, а для этого, как повелевала царская грамота:
«… ехать вниз по великой реке Оби до Березова и далей, и где найдут по юртам остяцким их прелестные мнимые боги шайтаны, тех огнем палить и рубить и капища их разорить, а вместо тех капищ часовни строить и святые иконы поставляти, и их остяков приводить ко крещению; ... и которые остяки малые и великие веруют и крестятся, тем... ясачные доимки все оставлять указали и впредь не спрашивать... А если возможно, то того ради исправления, и самому тебе богомольцу нашему ехать в вышеписанные места и приводить тех идолопоклонников ко истинной, ко христианской вере. А ко крещению им кафтаны белые и рубашки из нашей казны и хлеб, по рассмотрению, такожде давать указали. А если кто остяки учинят противность сему нашему великого государя указу, и тем будет казнь смертная…». 
Так начался следующий этап христианизации Сибири, растянувшийся на многие десятилетия, но тоже закончившийся ничем, хотя усилий было приложено немало.
Сибирский губернатор М.П. Гагарин принял самое непосредственное участие в этом предприятии. Он снабдил первую миссионерскую экспедицию судном, с гребцами, выдал две тысячи рублей и прочие подарки для «новокрещенцев». Кроме этого, отправил толмачей и дюжину казаков, для охраны миссии. А местным властям были разосланы предписания, где приказывалось всячески содействовать миссионерам, в том числе «собирать инородцев в приречные места».  Экспедицию лично возглавил Филофей Лещинский. В то лето проповедникам удалось доехать до Берёзова.
Увещевания Филофея на первых порах возымели успех. Дошло даже до того, что остяки сами позволили сжечь идола бога Рыб, русские его называли Обским Стариком. Он был сделан из дерева в виде человека с огромным жестяным носом, стеклянными глазами, рогами и короткими руками, одетым в красный суконный кафтан. Рядом, на святилище, лежало различное оружие.
Обычно митрополит обращался к язычникам с такой речью:
«Истинный Бог – дух, невидим, а Ваш бог не более, как дерево. Истинный Бог есть творец всего, а Ваш бог сделан Вашими руками. Истинный Бог промышляет обо всём и благотворителен к имущим его, а Ваш бог только разоряет Вас требованиями себе на жертву не только нельмы и других рыб, но и лошадей, которые в Вашем месте и при Вашем состоянии дороги». 
Но не везде ему так спокойно удавалось уговорить инородцев расстаться со своими идолами. В Шурышкарском районе остяки с оружием в руках стали защищать своё божество, тоже сделанного по подобию человека, но с серебряным лицом. Но мятеж быстро утих после речи Филофея:
«Если бы чтимый Вами бог был бы Бог истинный, то согласно своему обещанию, защитил бы себя или, по крайней мере, что-нибудь проговорил». 
На следующий год митрополит вновь отправился вниз по Оби, продолжать свою миссию, закрепляя успех. В одном месте его встретили воинственно настроенные зыряне. 
Это были потомки зырян или пермяков, которые в конце  XIV  века ушли сюда вслед за своим главным жрецом Памою из Перми, бежав от крещения, которое проводил святой Стефан Пермский. Они не только не хотели слушать проповеди, но даже не позволили пристать к берегу. Сильный шторм выбросил судно на отмель, и проповеднику по грудь в воде пришлось идти к берегу. Но после смирения святителя Лещинского и его речей, дело вскоре приняло благоприятный оборот, и через три дня они приняли христианство. Остяки из других «юрт» принимали святое крещение без особого сопротивления, за исключением жителей Мало-Атлымских юрт, там тридцать человек сбежало от миссионеров на север, в сторону Обдорска, дойдя до «Оксарковских юрт», впрочем, там их упрямые миссионеры всё равно уговорили принять новую веру. За время этой экспедиции в христианство было обращено около трёх тысяч пятисот человек. 
Веря в успех проповедования, и стараясь его закрепить, в этот же год, губернатору было велено для новокрещённых в каждой волости построить за казённый счёт по церкви и назначить туда священников, выдавая им жалованье по десять рублей и «хлеба по 7 четвертей в год». При этом, Пётр I предписывал Гагарину «всеконечно приложить труд сделать церкви». Деньги было «повелено» давать «из неокладных доходов» Казанской митрополии, по тысяче рублей на постройку церквей для инородцев, приобретение необходимой утвари и подарки крестившимся аборигенам. 
И вот что странно, даже в это время, нигде не упоминалась церковь в Обдорске, которая якобы была уже построена.
Ободрённый успехом второй экспедиции, Лещинский в 1714 году вновь отправился вниз по Оби, надеясь добрать до Обдорска. Экспедиция началась в июне, а домой они возвратились лишь в сентябре, но за эти месяцы проповедник неожиданно осознал, кроме того что язычники со своей верой расстаются неохотно, но у него объявились сильные конкуренты. Неожиданно для них ситуация обострилась. В Буренских юртах на Филофея и его свиту нежданно-негаданно напали озлобленные вооружённые остяки. Трое человек было ранено, но даже это не остановило проповедника, он остался на берегу и начал молится за их души. Остяцкий старшина выстрелил в митрополита, «но пуля пролетела сквозь сутану, трепыхавшуюся на ветру, не коснувшись тела».  После этого случая его уже стали чтить как своего отца и даже как Апостола. В дальнейшем путешествие митрополита протекало более спокойно, инородцы, крещённые им ранее, встречали миссионера «как отца с радостью и покорно выслушивали его наставления».  Другие же язычники, ранее упорствовавшие, начали свободно соглашаться на принятие христианства. Сыграл свою неоценимую роль и приказ, чтоб инородцев собирать в одном месте. Много было крестившихся в Берёзове, там собрались не только рядовые остяки, но и их князья, но важнее всего, что там же принял новую веру «обдорский «остяцкий и самоедский) князь Тайша Гында во святом крещении Алексий, крестившийся с женою».  Для продолжения крещения остяков, живших ниже Берёзова митрополитом были оставлены священники, которые успешно продолжили нести свет евангельского учения, крестив много инородцев. 
Чтобы закрепить успех миссионерской деятельности, для крестившихся митрополит Лещинский начал основывать церкви. Но вот что странно, среди перечисленных мест, где возводились новые церкви, снова нет ни единого упоминания об Обдорске.
Дальше дело пошло уже проще. Слава о крестителе летела быстрей пущенной стрелы, и где бы Лещинский ни останавливался, его встречали как святого и некоторые язычники даже принимали крещение. Но по-прежнему, всё было не так просто, как хотелось бы миссионерам, некоторые идолопоклонники отчаянно сопротивлялись. Так что за несколько лет проповеднической деятельности было убито и ранено несколько сподвижников митрополита. В дальнейшем митрополит крестил инородцев в остальных местах Тобольской губернии, возложив эту обязанность на других священников. Впрочем, успех их работы был гораздо хуже. Но здесь надо учитывать, что, даже крестившись, аборигены по большому счёту по-прежнему оставались воинствующими идолопоклонниками. Так в 1716 году, тот же обдорский князец Тайша Гыднин, вроде бы уже принявший христианское учение, неожиданно для русской администрации решил отомстить «новокрещенцам» за измену язычеству, послав на такого же князя Семёна, но только из Ляпинской волости, «своего брата Микишку» с «воровской самоядью». Из челобитной пострадавшего князца стало ясно, что погромщики были настроены весьма решительно, они собирались убить князя Семёна, подняв его «на копья». А причиной послужило то, что «он прежде нас крестился». Далее Семён жалуется:
«… великая беда приключилась: над женами и детьми наругались и в снег бросали для того, что они доведывались до пожитков — и все без остатка пограбили». 
На следующий год в берёзовскую администрацию был прислан царский указ «с повелением немедленно выехать в Обдорск и приготовить там всё к приезду митрополита».  Местным остякам было приказано, чтоб собрались в Обдорск, но сам Лещинский не смог выехать туда, послав другого проповедника, труды которого пропали втуне, «обдоряне с необыкновенным упорством держались язычества и никто из них не принял христианства». 
Активная деятельность православных миссионеров привела к непредсказуемым результатам. Инородцы раскололись на два лагеря. Те, которые яростно придерживались веры своих отцов, жестоко убивали новокрещёных и даже «по древнему своему обычаю, вырезывали их сердца и ели».  И это был не единичный случай подобной жестокой конфронтации, во время разгоревшейся религиозной войны, невольно спровоцированной отцами-миссионерами. А ведь только в Берёзовском уезде в 1722 году священник Михаил Степанов сжёг семьдесят пять «кумирниц со идолы», а на следующий год представители русской администрации отобрали и сожгли тысячу двести деревянных и пять железных идолов. И это было только началом. Так что нечего удивляться, что подобные методы иногда вызывали раздражение. А вообще, согласно только официальной статистике Филофей Лещинский умудрился крестить около сорока тысяч язычников.  Естественно, аборигены как могли, сопротивлялись такому невиданному натиску.
В 1722 году один из местных князей с Куновата доносил берёзовскому военному коменданту, что в последние годы, и «в феврале 1722 года приезжали к ним обдорские самоеды», грабили и убивали крещеных остяков. После них налёт на эти местности сделали набег ещё сто двадцать самоедов, ограбив жителей и угнав семьсот оленей они убежали к берегам ледовитого океана, где, как они были уверены, их никто не достанет. В том же году жители Ляпинской волости подверглись нападению ста тридцати самоедов. Налётчики развели вокруг городка огонь, «церковь и всех жителей ограбили». Но этого им было мало, убив несколько несчастных остяков, они варварски изувечили их трупы, и «вырезав, сердца их съели». Не встретив серьёзного сопротивления они отправились дальше, убивая попавшихся им крещёных остяков. Для острастки остальных, чтоб неповадно было открещиваться от веры своих отцов, бандиты снимали нательные крестики, привязывали их к хореям, то есть к длинным шестам, которым погоняют оленей, а иконы, привязав к нартам, волочили по земле. В это же время самоеды, но уже другого рода, тоже совершили набег, убив нескольких остяков «с обычными поруганиями и варварством». Но воеводы тоже не сидели сложа руки. Злодеев всё же удалось изловить, одних просто наказали кнутом, а вот главные виновники были повещены. Двоих зачинщиков вздёрнули в Обдорске, а двоих других, в Казымском и Ляпинском городках. А чтобы было понятно, за что такая жестокая смерть, под виселицами были «прибиты листы с подробным описанием преступлений виновных», и переводчики читали собранным для этого, самоедам, чтоб они впредь «опасались пускаться на какия злодейства». 
Чтобы в дальнейшем пресечь подобные беззакония, 19 июня 1725 года берёзовскому воеводе в очередной раз было предписано «охранять волости остяцкия от самоедов и по разным местам разосланы были казаки с огнестрельным оружием». А в качестве превентивной меры снова вспомнили и успешно применили систему аманатов, которая прошла испытания не одним десятилетием. Говоря иными словами, брали заложников из «лучших самоедов». После этих мер, набеги самоедов на какое-то время прекратились. 
Вследствие этих непредвиденных вооружённых конфликтов, сбор ясака неминуемо упал. В Москве пришлось задуматься над создавшимся сложным положением, но проповедование не сворачивали. Например, 1 сентября 1720 года снова вышел указ о строительстве церквей для сибирских новокрещенцев. Для этих целей планировалось выдавать по тысяче рублей, а священники стали получать по десять рублей. А для поддержания морального духа принявших христианство, вышло распоряжение о выдаче им «награждений» и освободить от всех налогов и сборов на три года.  Подобные льготы, по замыслу кремлёвских стратегов, должны были привлечь и артачащихся идолопоклонников. Но, как показала дальнейшая практика, подобные мероприятия помогали мало. Видимо, в Москве всё же были довольны результатами, потому что 15 сентября это гоже года сам император Пётр I прислал Филофею Лещинскому похвальную грамоту, в которой, между прочим говорилось:
«И ты бы богомолец наш преосвященный Феодор Митрополит, видя к себе Нашу Великаго Государя милость, о крещении помянутых иноверцев в православную Кафолическую веру еще чинил усердное старание: и к Сибирскому губернатору с товарищи о том для ведома из Сената Наш Великаго Государя указ послан». 
И тем удивительнее эта похвала, что характер у Лещинского был очень тяжёлый, он шёл к своей цели, невзирая на все трудности и препоны, чинимые местными князцами. Но у проповедника возникли проблемы совершенно с другой стороны. В своих письмах он жаловался, что вопреки царским указам, местная власть ему ничем не помогает. Он умудрился испортить отношения со многими местными чиновниками. В 1724 году он даёт новому сибирскому князю Черкасскому отзыв о казаках, бывших с ним во время миссионерского хода:
«Четырнадцать лет как начал крестить… и всегда давали мне на посылку солдатов по десятку и по два, и не казаков, для того, что служивые суть справнейшие»; а нонеча с казацкаго строю, которые бывают более мне помехою и развращают от крещения иноземцев, а к нынешнему моему отправлению дано шесть казаков. О нужды приму и казаков пять, а шестой непременно надобен солдат (Дмитрий Еркашев), который не единожды бывал со мною по рекам разным, чтоб тех казаков и управлял и следовал о их службе по нашему указу». 
Кстати, в 1721 году в Тобольск был назначен новый митрополит Антоний I, в миру – Стаховский. Он чем мог, помогал Лещинскому, и видимо понимая что схимник-миссионер с начальством общаться практически не умеет, поэтому стал своеобразным посредником между ним и местной администрацией, а также «назначая ученых и надежных людей надзирать за жизнью новообращенных христиан». 
Но дело всё же постепенно налаживалось, например, в 1723 году было крещено двести инородцев. Но более успешному продвижению православия среди язычников, мешали сами русские, как это, ни покажется странным. Лещинский часто совершал путешествия с миссионерскими целями и видел, как относятся к аборигенам русских поселенцы. Сохранилась его жалоба Антонию Стаховскому, отправленная из в 1725 году:
«Русские из березовских жителей ездят в юрты к новокрещенным остякам с вином и пивом, поят их и выманивают дорогую рухлядь. Казаки, посылаемые за сбором ясака, нередко берут красиволицых жен и девиц из инородок, будто в подводы, дорогою безчестят, а застращенные остяки бить челом на них не смеют. Русские за самую дешевую цену от 2 рублей до 50 копеек медью берут у крещенных остяков мальчиков и девочек в слуги и совершают над ними крепостные акты. Казаки ясачники, у кого взять ясак по бедности не могут, таковых бьют и мучат. Некоторые из березовских жителей, считая долги на умерших дедах и отцах остяков, приезжают в юрты и насильно берут котлы, топоры, лошадей, собак и прочее». 
Во время своего четвёртого миссионерского похода, состоявшегося в 1726 году, в июле месяце Филофею всё-таки удалось доплыть до Обдорска. Вернее, до Обдорска он так и не доехал, остановившись возле «летних юрт», где жил обдорский остяцкий князь Тайша Гындин, сейчас это место называется Горно-Князевск. Так что была ли в Обдорске церковь, проповеднику воочию не довелось узнать. А вот по косвенным свидетельствам можно сделать вывод, что православного влияния там практически не ощущалось. Дело в том, что как и практически везде, Лещинского встретили весьма неприветливо. Более ста человек остяков и самоедов «по внушению» Гындина даже не позволили сойти ему на берег, но когда же ему удалось ступить на твёрдую землю, и начал убеждать «оставить идолов и поклоняться Истинному Богу», то инородцы начали на него кричать, ругаться, а потом схватились за луки. В этот критический момент Филофей чуть не лишился жизни. 
До Москвы доходили сведения об активной деятельности митрополита Сибирского и Тобольского на стезе миссионерства и о конфликтах между ним и руководством губернии.
Но до поры до времени предпочитали не вмешивались в эти дела. В конце концов, поступающие жалобы вынудили правительство сделать ему внушение, о том, чтобы перестал так активно заниматься христианизацией инородцев, так как это их восстанавливало против русских, а обстановка на Обском Севере и так была неспокойной. Крещение даже внутри самоедских и остяцких племён вызывало у них самих раскол, который приводил к жестоким набегам на своих же соплеменников. В итоге всё это вело к их неплатёжеспособности.
Так что и здесь меркантильные интересы, преследуемые государством, перевесили духовные блага. В итоге дело дошло до того, что в конце XVIII века среди туземцев снова усилились волнения, на этот раз вызванные распространением слухов о предполагающейся насильственной христианизации. Сенат был вынужден издать постановление о приостановлении деятельности проповедников на севере Сибири. В двадцатых годах XIX столетия был даже принят Устав вводивший свободу вероисповедания для «кочевых и бродячих инородцев», то есть «инородцы не исповедующие христианской веры, имеют свободу отправлять богослужение по их закону и обрядам».  А духовенство было обязано при обращении их в христианскую веру «поступать по правилам кротким, одними убеждениями, без малейших принуждений». Земскому начальству приказывалось «не допускать стеснения инородцев». 
Филофей Лещинский уже не увидел результатов своей проповеднической работы в Сибири, как наперекор всему православная вера всё же укреплялась среди идолопоклонников, он скончался 31 мая 1727 года. Первоапостол Сибирских инородцев, просветитель Берёзовских остяков и печальник за них пред Царём митрополит Филофей, в схиме Феодор, был погребён в Тюменском монастыре. 
Ночной Директор продолжал рассматривать витрину, посвящённую православию на Ямале, и думал, что всё-таки как много значит неординарная личность в истории, кто бы и чтобы ни говорил по этому поводу. Вот только потом история не всегда воздаёт всем по заслугам.
Вспомнить хотя бы Филофея Лещинского, ведь он был безгранично верен тому пути, который избрал, по которому шёл всю жизнь, считая его единственно верным и возможным. Для православия в Сибири митрополит сделал очень много, но вот у потомков в памяти остались лишь его миссионерская деятельность и непримиримая война с язычеством. А ведь же он беспощадно критиковал и власти и русских колонизаторов. В общем всех, кто не хотел жить по божеским законам, нарушал их.
Вот и так бывает, что верность своим идеалам иногда может сыграть нехорошую шутку в жизни и в памяти потомков.
Человек у витрины с грустью разглядывал церковную утварь. Не так уж и много экспонатов хранилось за освещёнными стёклами, многое безвозвратно исчезло во время бурливого и кровавого XX века. Но от этого история сибирского православия не стала малозначимой и скучной. Всё-таки здесь тоже многое переплелось: и человеческий героизм, и слабость перед великими трудностями, и беззаветная вера в своё дело.
Он размышлял о том, как много всё-таки трудов, сил и энергии потребовалось вложить в это благое дело. Далеко не все могли справиться с трудностями, которые выпадали на долю православных миссионеров в XVII – XIX веках. Никакие денежные посулы не могли их удержать, если миссионеры не были беззаветно преданы своему делу.
Ещё раз осмотрев весь зал, посвященный истории Обдорска, он который раз подумал, что любой предмет, поставленный в музейную экспозицию, выглядит совсем иначе, чем в обыденной жизни. Уж не говоря о том, что в ночной тиши они приобретают особый смысл. Он снова посмотрел на освещённую витрину, в которой была уютно расположена церковная утварь и облачение церковнослужителей.
Он вспомнил, как такие же вещи выглядят в своей, настоящей жизни, когда в церкви идёт богослужение. Там, под церковными сводами они смотрятся значительно, красиво, одухотворённо. А вместе с убранством храма настраивают любого человека, даже косного атеиста, на торжественный лад. А здесь, под стеклом, они теряют всю свою красоту, превращаясь в обычные в предметы культа. Причём смысл каждого экспоната для непосвящённых остаётся тайной за семью печатями.
Неожиданно он посмотрел вверх, где под самым потолком, висела диорама из старых фотографий. На них хорошо был виден район старого Обдорска: две церкви, дома, какие-то сараи. И тут он вспомнил, как удалось подержать в руках эти фотографии, но не эти бездушные фотокопии наклеенные на картон, а настоящие, сфотографированные в 1906 году с вышки Гервасия. Оказывается, как много может рассказать эта чуть пожелтевшая бумага, если её уметь слушать.
Готовя эту выставку, из музейных фондов достали эти фотографии. Говорят, их должно было быть больше, но несколько штук где-то безвестно сгинули.
Ночной Директор ещё раз тяжело вздохнул, вспоминая эту, и многие другие утраты, которые понёс музей.
- А жаль! Очень обидно, что такие свидетельства прошлого безвозвратно пропали!
И тут же, отгоняя тяжёлые мысли, прошлого ведь всё равно не воротишь, начал вспоминать, как развязывая тесёмки на обычной картонной папке, которых на фондовых музейных полках теснилось много, он даже не догадывался, какую историю может поведать обычная фотография.
Задрав голову вверх, посетитель сам себя тихо спросил:
- А хотя почему, собственно, обычная? На ней же было запечатлено самое высокое, самое красивое и самое первое каменное здание села. Это здание даже кое-как уместилось на фотографическую пластинку, как фотограф не старался, так что оно явно возвышалось над приземистым селом. Ведь сам посмотри, даже эту копию пришлось вырезать вдоль колокольни, чтобы диорама была более-менее композиционно выстроена.
Он скользнул взглядом по диораме, и упёрся в ещё одну колокольню, поменьше и неказистее, чем храмовая, но, тем не менее, тоже привлекающая внимание посетителей.
О том, когда была построена первая церковь в Обдорске, сломано немало копий, причём споры до сих пор не затихают, всё-таки некоторым сложно отказаться от мысли, что церковь была построена гораздо позже. И тут дело не только в консерватизме, всегда хочется думать, что история твоей малой родины самая  древняя, самая лучшая.
Но зато сейчас можно с уверенностью сейчас сказать, что первый документ с упоминанием Васильевской церкви, датируется 1746 годом.
Наверное, разговоры о постройке культового сооружения для православных ходили уже давно, к этому времени здесь, скорее всего, уже появилось постоянное население, а значит вопрос о церкви, или хотя бы часовни встал остро. К тому же необходимо было продолжать крещение инородцев, а без священника, который жил был здесь постоянно, это было сделать невозможно. Все эти причины привели к долгожданному указу, который вышел 12 августа 1746 года, в котором говорилось:
«… велено в Обдорской волости, где князец Василий Тайшин жительство имеет, заложить церковь деревянную во имя святаго Василия Великого. Того ради тебе, священнику Кузнецову, во оном августе месяце во оной обдорской волости заложить церковь деревянную во имя святаго Василия Великого, а по заложении той церкви репортовать в заказных дел некоснительно, а к построенной той церкви плотников приказать и в том имеет наблюдательство закащик протопоп Гавриил Максимов». 
И как следует из дальнейшей переписки, строительство началось ещё до этого указа, ещё 1 августа, «святая церковь за помощи Божей мною нижайше заложена и строитца с поспешанием».  В июне следующего года казаки под командованием Осипа Редозуба, продолжили начатое. В качестве стройматериала разобрали речную барку, на которой приплыли. А саму церковь поставили «немного восточнее острожка, сооруженнаго в 1730 году».  Такие «острожки» были поставлены во многих сибирских волостях для охраны крещёных инородцев.
Изучая историю Васильевской церкви, невозможно обойти вниманием и непосредственных участников тех событий. Тем более кое-то из них оставил весьма интересный след в истории не только Сибири, но и во всей России.
Дело в том, что ещё до начала строительства, здесь уже жили священник Фёдор Кузнецов и дьякон Фёдор Кокоулин. Скорее всего, постоянно, так как по большому счёту, их сюда сослали. Во многом благодаря ним крещение инородцев в этом крае не замирало, Кузнецов даже смог убедить язычников, что церковь им необходима. Правда, здесь возникает естественный вопрос. Каким образом могли повлиять на это решение остяки, жившие здесь? Ведь решение о подобном строительстве принималось на самом верху, а церкви строились в обязательном порядке, где уже было постоянное православное население, впрочем, им могли пойти навстречу, так сказать, по просьбе инородческого населения. Но как бы там ни было, именно Кузнецов и Кокоулин приняли самое непосредственное участие в её возведении.
Судя по всему, биография у них была весьма непростой. В 1738 году они служили в храме Берёзова. В это же время там была в ссылке семья князя Долгорукого. Содержали их очень строго. Но злопамятный Бирон и там не оставил их своим вниманием. Как-то летом в этот уездный город приехал «капитан гвардии Ушаков, под видом будто бы навестить изгнанников от Императрицы».  На самом деле он приехал проверить один донос на княжескую семью, мол, они весьма нелестно продолжали отзываться о Бироне, а зодно проверить как их содержат. Также он должен был проверить, кто из окружения Долгорукого придерживается этих взглядов. Видимо навет подтвердился, во всяком случае, в одну тёмную осеннюю ночь к Берёзову подплыло небольшое судно, «в которое в которое секретным образом были вызваны и посажены: князь Иван Долгоруков, караульный майор Петров», несколько и сочувствующих жителей и местных священников, в том числе Кузнецов и Кокоулин. Подробности этой операции, история умалчивает. Но одним словом, наутро в городе недосчитались тридцати одного человека. В Тобольске к их ужасу и негодованию, выяснилось, что судьёй у них всё тот  же Ушаков. Следствие было быстрым, а наказания незамысловатыми, но грубыми. Священников наказали плетьми, а Кузнецова «кнутом с вырыванием ноздрей», к тому же его лишили сана, и после этого они были сосланы в Охотск в «солеваренную работу». Семью Долгорукова ждали более серьёзные наказания.  В 1743 году все сосланные священники были «возвращены из каторжной работы». Благодарные княжны Долгоруковы, когда вернулись из монастырей, куда были сосланы, звали к себе всех пострадавших духовных лиц, на это даже согласился и Святейший Синод, но предание гласит, что они предпочли доживать свой век в Сибири. Впрочем, есть предположение, что «Обдорский священник Феодор Кузнецов и дьякон Феодор Кокоулин, возвращенные из ссылки по приглашению Елены Долгоруковой, переведены и отбыли в Москву». В документах их назвали «обдорскими» видимо потому, что после ссылки они были назначены служить в Обдорск, где как раз начались подготовительные работы к постройке новой церкви.  Во всяком случае, в некоторых документах, присланных из Обдорска, они фигурируют как «закащики». А на самом деле Кузнецов писал челобитные о переводе его на юг, видимо Долгорукая не забыла его, но ему было запрещено трогаться «с места своего, где теперь жительство имеешь… Пока от княгини Елены Алексеевны Долгоруковой прислано будет на твои письма ответствие о коште для проезду».  Так ему ответствовали в 1750 году, а пока он занимался строительством церкви.
Для того чтобы заработала любая церковь, мало построить стены и покрыть их крышей, необходимо ещё было и внутреннее наполнение. Для богослужения требовались иконы, колокола, различная утварь, одеяния для священников, книги и прочее. В Основном, к 1747 году строительство было закончено, но возникла большая проблема, требуемые предметы было трудно купить. 31 мая тобольская таможня, которой было поручено снабдить обдорскую церковь, отвечала, что у прибывших в Тобольск с «ирбицкой ярмонки купецких людей» ничего нужного не было, у тобольских купцов тоже ничего не нашли.  Более того, никто не взялся доставить необходимое даже по договору.  Недостающие предметы культа пришлось искать по всем городам Сибири, обращались даже в Москву.
Несмотря на то, что в деловой переписке церковь уже неоднократно была объявлена построенной, на самом деле работ было ещё много. Например, в своём «доношении» от 8 января 1748 года, протопоп Гавриил Максимов пишет митрополиту Антонию о том, что «оная Васильевская церковь ныне уже совершенно построена» и даже просит разрешение на её освящение. Но тут же он добавляет, для священнослужителей нужны «одеяния», а также книги, сосуды и колокола.  Судя по всему ситуация мало изменилась и через два года, обдорские священнослужители продолжали заниматься устранением недоделок, к тому же постоянно возникали всё новые и новые проблемы, которые дополнялись к уже существующим.
31 марта 1750 года из Обдорска было отправлено очередное письмо с просьбой о присылке дополнительного стройматериала, в том числе решётки на окна, гвозди, доски, дверцу, колосники и заслонку для печи. Кстати, из существующей переписки непонятно, то ли они достраивали или ремотнировали старую печь, то ли решили поставить ещё одну. Как показали дальнейшие события здание получилось слишком большим для местного климата, и потому отапливать его было целой проблемой. Обдорские попы в очередной раз подняли вопрос о закупке дров и содержании сторожа «ибо при той церкви никакога обыкновенного дохода не имеетца». 
Надо бы особо отметить, что все богослужения вплоть до этого времени проводились «в остяцком жилище и от остяков никакого к той церкви подаяния не бывает».  Поэтому в который раз просили о дополнительном финансировании для окончания строительства. Церковь грозила превратиться в своеобразный средневековый долгострой.
Несмотря на все препоны, священнослужители всё же упрямо шли к своей цели. К их радости 31 августа вышел указ Берёзовской воеводской канцелярии о высылке в Обдорск ещё одной партии  церковной утвари, всего тридцать предметов, к этому времени уже доставленных в Берёзов. Священнику Кузнецову было велено «ту утварь принять сию в целости и по приеме сюда репартовать». 
Но всё когда-нибудь заканчивается. 3 декабря 1750 года митрополит Тобольский и Сибирский преосвященный Сильвестр благословил освящение «вновь построенную березовскаго ведомства в Обдорске городке казенный Ея императорскаго величества кошт церковь божия святаго Василия Великаго» и разрешил «отправлять в ней божественную службу».  Но видимо, церковные власти были всё ж чем-то недовольны, так как в очередной раз указывали, «чтоб престол в ней построен был в указанную меру». 
20 января 1751 года протопоп Андрей Васильев написал долгожданный рапорт, что церковь по надлежащему чиноположению генваря перваго дня сего 1751 году освящена». 
Впрочем, работы по благоустройству продолжались. На следующий год вокруг церкви была построена ограда.
Пробежало всего восемнадцать лет, и в Березове услышали о проблемах полярной церкви. Дело в том, что по некоторым документам, она была построена круглого кедрового леса,  во всяком случае, так было написано в различных документах и письмах, но есть некоторые обстоятельства подвергающие сомнению это утверждение. Сейчас точно известно одно, что церковь строили из так называемого барочного леса, то есть из барж. Или, во всяком случае, часть здания. Как было написано в указе от 1747 года, где велелось начать строительство, летом казаки должны были «по приплаве … оную барку изломать».  Только в этом случае надо бы уточнить, из какой именно древесины строили «оные» барки. Но уж во всяком случае, никак не из «круглого». Так что и в этом случае, желание начальства совсем не совпадало с возможностями граждан.
Кстати, в Салехарде до сих пор есть несколько зданий и сараев построенных ещё до революции именно из барочного леса. Там хорошо видно, что стены сложены из прямоугольных брёвен, то есть из тонкого бруса, практически из толстых досок. Только сейчас надо окончательно уточнить, из какой именно древесины они сложены.
Впрочем, в Берёзовском уезде были постройки возведённые из кедрового леса. В 1747 году в Берёзове скончался граф А.И. Остерман, отбывавший здесь ссылку с 1742 года. Его супруга, Марфа Ивановна, над могилой мужа построила памятник «наподобие часовни», из толстых кедровых брусьев. К сороковым года XIX столетия от этой часовни остались лишь «окладные лиственничные бревна, вросшие в землю и покрытые дерном».  На этом примере хорошо видно, что кедр, как стройматериал, для северных условий подходил мало.
Иначе трудно объяснить, почему к 1769 году в церкви уже требовалось провести ремонт крыши. Кроме этого, местные попы и прихожане просили разрешения о починке старой печи, топить приходилось много, так как «объявленная церковь построена весьма велика, что по здешнему климату в зиму за великими морозами и за скудостью дров нагревать не можно».  Видимо, обдорскую церковь строили исходя из опыта набранного на юге, и когда начали строительство, совершенно не знали реалий местного климата. К тому же при возведении подобных культовых сооружений были определённые стандарты, которые нарушать было нельзя. К сожалению, как именно строили, сейчас установить невозможно, вполне может быть, строителям пришлось исходить из того, что было, ведь недаром из тобольской епархиальной канцелярии несколько  раз напоминали, «чтоб престол в ней построен был в указанную меру». Но как бы там ни было, в церкви было холодно, поэтому стены и потолок промерзали, а когда шли богослужения, то согревшийся от дыхания людей воздух становился сырым, и со стен и потолка «капель бывает на жертвенник и престол, почему с нуждою служба отправляется… от оной же мокроты святые образа портятся».  Так встревожено писали церковнослужители и прихожане Васильевской церкви в августе 1779 года.
За всю историю свою многолетнюю историю «этот храм перестраивался три, достовернее же два раза».  Но, несмотря на все усилия прихожан и священнослужителей, здание пришло в полную ветхость, потому 14 июля 1813 года из Берёзовского духовного правления пришёл указ тобольскому притчу о постройке новой церкви. Но на этот раз «во имя первоверховных апостолов Петра и Павла с приделами Угоднику Николаю Чудотворцу и Василию Великому».  В отличие от предыдущей, построенной на государственный счёт, на этот раз она «созидалась на средства обдорского прихода и частные пожертвования», то есть деньги собирали всем миром. Обошлась новая церковь в пять тысяч рублей ассигнациями.
Неоценимую помощь оказал берёзовский купец Александр Иванович Новгородцев, он на свои деньги купил иконостас и всё церковное убранство. Позже, в 1835 году был куплен и повешен колокол весом в тридцать три пуда и пятнадцать фунтов, то есть более полутонны, стоивший тысячу триста семьдесят пять рублей. Но прихожане на этом не остановились, в 1842 году был привезён образ апостолов Петра и Павла, обошёлся он в триста девяносто рублей серебром и пять рублей золотом. 
Почему же церковь стала именоваться Петра и Павла? Вопрос на первый взгляд вопрос кажется простым, мол, так решили люди. Но вот ответ на самом деле на него весьма сложен. В нём кроется несколько существовавших проблем, как старых, так и появившихся к тому времени. Дело в том, что внутри самого обдорского общества появился еле видимый, но раскол. В единственной церкви сходились люди разного вероисповедания: язычники и православные, но все искали своих покровителей. Иноверцы, как это ни странно, поклонялись Николаю Чудотворцу, а вот русские прихожане, бывшие в основном рыбопромышленниками, искали защиты у святых Петра и Павла, которые не только покровительствовали рыболовству, но и были «патронами края».  Кстати, это красноречиво свидетельствовало то том, что рыбопромышленность постепенно выходила на первое место, вытесняя пушной промысел и натуральный торговый обмен. Поэтому главный престол вновь отстроенной церкви был посвящён святым первоверховным апостолам Петру и Павлу. Но приделы оставались теми же, правый был посвящён святому Василию Великому, а левый – святому Николаю Чудотворцу.  Эти святые по-прежнему оставались объектом особого поклонения местных жителей и инородцев.
Разобрали старую церковь не сразу же после выхода распоряжения церковных властей, а лишь в 1817 году. Строили её также не спеша, освятив лишь 25 июня 1823 года.
Но судьба этой церкви оставалась непростой, тесно переплетённой с жизнью Обдорска.
Различные эпидемии стали всё чаще появляться в Берёзовском уезде, докатываясь и до самых северных окраин. Одна из таких пандемий возвратного тифа свирепствовала в 1886 году. Причём, даже в местной администрации осознавали, что предпринятые меры для прекращения и предотвращения впредь, подобной напасти было недостаточно. Как это обычно бывало в те времена, когда человеческие силы оказывались тщетными, обратились за помощью к высшим силам. На следующий год эпидемия прекратилась, и обыватели Обдорска решили отблагодарить небесных покровителей. Они постановили построить деревянную церковь во имя чудотворной иконы Божией Матери, именуемой «Всех Скорбящих Радость», празднуемой 24 октября, и учредить ежегодный крестный ход вокруг села. А пока её ещё нет, то они упросили церковные власти переименовать Петропавловскую церковь в честь этой иконы. По распоряжению епископа Агафангела Петропавловская церковь стала именовать Богородицкой. Впрочем, на этом запал благодарения у них закончился. 
Но вот наступил 1899 год, ставший для Васильевской церкви воистину переломным. 17 мая Святейший Синод издал указ, в силу которого старый храм передавался в полное ведение обдорской миссии, а прихожанам доставался новый каменный храм Петра и Павла. И, кстати, им должна была быть возвращена икона святого Николая Чудотворца, вынесенная обдорянами  ещё в 1894 году, во время его освящения. И с тех пор отцы-миссионеры всё добивались её возвращения. Именно с этого указа бедная миссионерская церковь, практически не имевшая никаких своих финансовых поступлений, стала быстро поправлять своё положение. И настолько успешно, то уже в начале XX столетия отцы-миссионеры смогли приступить к постройке новой церкви.  К тому же к этому времени этот деревянный храм уже давненько потерял свой презентабельный вид. Как писал священнослужитель Пётр Попов:
«Удивительным должно казаться то, что церковь эта, построенная всего только 45 лет, в 1825 г., при самых тщательных заботах об упрочении и поддержании ее так обветшала, что грозит опасностью падения, хотя она выстроена из превосходного кедрового лесу». 
К тому же ни архитектурной, ни внутренней обстановкой и убранством этот храм уже много лет не привлекал внимания местных жителей, а уж тем более приезжих, не настраивая их на торжественный лад, который был необходимым элементом подобных сооружений, являлся неотъемлемой частью проведения церковных обрядов в Православной вере. Ветхий вид тем сильнее начал бросаться в глаза, когда рядом появился сильный и очень красивый конкурент в виде каменных стен и колокольни храма святых апостолов Петра и Павла, принадлежавший приходским священникам.
После открытия каменного храма, старая деревянная церковь полностью перешла в ведение православной миссии. Но здание уже не отвечала всем требованиям выдвигаемых церковными властями, к тому же оно стала тесным, всё больше и больше кочевников приходило сюда, чтоб поклониться иконам, поставить свечу. Поэтому одного ремонта, хоть и капитального, было явно недостаточно. Время и обстоятельства требовали нового здания.
Начиная с апреля, всё лето и осень 1903 года на Обдорском холме стучали топоры, слышались голоса рабочих, все торопились, благо нескончаемый полярный день позволял работать хоть целыми сутками, ведь до наступления зимних холодов требовалось хотя бы вчерне закончить новую миссионерскую церковь. Весь стройматериал, в том числе и строевой лес, были доставлены из Тобольска. На этот раз долгостроя удалось избежать, ведь не надо забывать, что к этому времени был накоплен большой опыт строительства в местных условиях, к тому же само здание строилось не на новом месте, в дело можно было использовать целые брёвна, оставшиеся от старой постройки. И судя по всему, подготовка началась заблаговременно, к тому же судоходство по Оби стало более-менее регулярным, так что снабжение в летнее время стало постоянным. А ещё неоценимую финансовую и организационную помощь оказал берёзовский купец и церковный староста Василий Абрамович Оленев, во многом именно благодаря его усилиям церковь была выстроена в срок и «благоукрашена» . В результате 8 ноября 1903 года во вновь отстроенной церкви началось богослужение. И это несмотря на то, что строилась она не на государственный «кошт», а на собственные средства и добровольные пожертвования.  Обошёлся этот храм миссии в шестнадцать тысяч рублей.
За два века своего существования этого деревянного миссионерского храма, было приобретено немало икон, многие из которых появились в результате событий реально происходивших в Обдорской волости. В том числе две иконы Святителя Николая, они стали как бы свидетельницами «самых искренних и теплых молитвенных обращений к христианскому Богу язычников». На наполнении иконостаса сказались и трагические события, которые случались в ямальских тундрах. Вот, например, храмовая икона святых апостолов Петра и Павла в серебряной ризе была «сооруженной в память избавления 14 января 1841 года Обдорска от нашествия взбунтовавшихся – с Ваули Пиеттомином во главе – самоедов, намеревавшихся в этот день сжечь церковь и истребить беззащитное русское население города». К ризе этой иконы была прикреплена чёрная финифтяная дощечка «с начертанными золотыми буквами соответствующим событию надписанием», но со временем «дощечка» наполовину рассыпалась, так что по прошествии нескольких десятилетий прочесть слова можно было с большим трудом, но на основании местного предания, их смысл был хоть и с большим трудом, но восстановлен. 
Размышляя об истории миссионерской церкви, Ночной Директор, ещё раз поймал себя на мысли, что всё-таки как бывает как коротка людская память, и уже дети, а тем более внуки, уже с большим трудом могут рассказать достоверную правду о прошлом своей малой родины. Даже такие значительные события становятся полумифическими, обрастая домыслами и легендами. В общем, историкам бывает так трудно под этими напластованиями людского творчества, найти зерно истины.
 Продолжая разглядывать панораму дореволюционного Обдорска, сохранившуюся на фотографиях, он вспомнил ещё один яркий пример, подтверждающий его невесёлые размышления, который совсем недавно ему удалось прочить в журнале «Православный благовестник».
Сейчас уже никто не знает, что когда-то в Обдорске, каждый год 12 мая  в миссионерской церкви проводился праздник в честь святителя Епифания.
Следы этого празднества теряются в древности, так что трудно установить, когда впервые оно было проведено. Считается, что благодаря своевременному вмешательству этого святого, Берёзовский край был дважды спасён «от бедствий страшного голода». Игумен Иринарх (И.С. Шемановский) предположил, что, скорее всего его начали отмечать уже после того, как здесь водворились первые священники-миссионеры, то есть ранее 1746 года, когда началась строиться Васильевская церковь в Обдорске. Впрочем, он утверждает, что чествование святителя Епифания в крае началось задолго до этого, и истоки надо искать в истории Берёзова, который был основан в 1593 году. 
Со-временем, в стенах старой церкви появилась ещё одна весьма примечательная икона. Члены Обдорской миссии уже давно и весьма усиленно просили для своей церкви мощи святого. И в 1900 году их просьбы были удовлетворены, миссии была дарована «частица многоцелебных мощей св. святителя Гурия, архиепископа Казанского и Свияжского чудотворца». Заказали её в самой Москве, собрав деньги среди рыбопромышленников Обдорского края. Как описывают очевидцы, она была «прекрасной художественной работы… в массивной серебряной вызолоченной ризе, украшенной искусственными камнями и эмалью».  К иконе был приделан ковчежец в форме раки, куда и были положены частицы мощей святого Гурия.
20 августа в обдорском небе разливался торжественный колокольный звон, все жители села высыпали на берег, а из миссионерской церкви вышел крестный ход для встречи долгожданной реликвии. Люди с волнением наблюдали, как игумен Иринарх осторожно выносил из каюка ценную икону, которую он получил в Берёзове. После того, как образ святого Гурия разместили в церкви, тут же началось всенощное бдение, а на следующий день обдоряне отстояли торжественную литургию, которая положила начало сорокадневной праздничной службы в честь святителя Гурия. 
Кстати, богатый иконостас миссионерской церкви как-то раз вызвал жаркие споры и большой разлад в обдорском обществе. Дело в том, что пока перестраивалась эта церковь в 1903 году, все иконы на время были переданы в приходской храм. Но после возобновления богослужений в этой древней церкви, возникла неожиданная проблема, церковнослужители из Петропавловского храма не торопились возвращать некоторые из них.
Новая церковь верой и правдой служила отцам-миссионерам вплоть до революции 1917 года. После того как православная вера оказалась пережитком и новые власти предали её анафеме, встал вопрос, что делать с этим строением. Решение нашли быстро, там разместили типографию газеты «Красный Север», а позже, в середине XX века, там был речной вокзал. 
Трудно сказать, оказались ли на этот раз стены Васильевской церкви более прочными, но как бы там ни было, здание простояло до начала XXI столетия, пока его не снесли, сейчас там возведён «Город Мастеров».
Человек опустил голову, крепко растёр затёкший затылок. После этого осмотрев зал, он решил подойти к витрине, где была вывешена фотография первого каменного здания в Обдорске, храма Петра и Павла. Ему захотелось рассмотреть его повнимательнее, ведь как бы там ни было, но он стал как бы символом полного утверждения Православной веры на Ямале. И к тому же очень красивым.
Как это не единожды случалось в Обдорске, храм апостолов Петра и Павла тоже строился с большими проблемами. Впрочем, о необходимости постройки второй церкви обдоряне говорили уже давно и настойчиво, так как активная работа отцов-миссионеров и проникновение православной веры в среду инородцев, привели к тому, что язычники: ненцы и ханты, стали всё чаще молиться новому для них богу. Правда, делали они это своеобразно, чем очень и очень раздражали православных обдорян. К тому же старая Васильевская церковь уже стала очень тесной, народонаселение в селе значительно возросло по сравнению даже с началом XIX века. Сохранился рапорт миссионерского священника Метра Попова о состоянии церкви, где он красноречиво описывал, в каких условиях приходится служить церковные службы. Мало того что в большей части помещения было холодно, там практически не отапливалось, но ещё в этой комнате с трудом могло поместиться всего «богомольцев 40 человек». А чтобы попасть в тёплую часть миссионерского храмика, нужно было попасть через узкий и низкий коридорчик, а ведь именно там происходило основное богослужение. Но там могло стоять не более семидесяти человек. Так что церковного пространства не хватало даже для русских богомольцев, что уж говорить об инородцах. А ведь от стоящих в холодной части кочевников, интересующихся службой, скрывалось «благолепие и торжественность богослужения и даже чтение и пение, отчего, само собой, богослужение не может быть привлекательным, в особенности для инородцев». И как пишет Пётр Попов, об этом «приходится часто скорбеть», ведь церковь была рассчитана не только для православных, но и для язычников, которые всё больше и больше проявляли интерес к новой религии.  Всё-таки старания отцов-миссионеров не пропадали втуне. И когда представители двух, якобы антагонистических религий, сходились под сводами одного храма, то иногда возникали недоразумения. К тому же вызывало сильное раздражение у обдорян ещё и тот факт, что они поклонялись в соответствии своим вековым традициям, то есть приносили жертвы: деньги и шкуры, мазали лица икон оленьей кровью. Конечно же, такие нравы новообращенных язычников оскорбляли чувства верующих людей. А если ещё добавить запах от малиц, от давно немытых тел и грубейшие нарушения церковных правил, то вне сомнения, можно легко представить себе, как реагировали на всё это прихожане Васильевской  церкви. Все эти причины вызвали к жизни сильное желание русского и зырянского населения Обдорска, построить свою, приходскую церковь, где бы каслающее население Берёзовского края  не имело входа.
Первоначально, ещё в 1813 году, обдорское общество вроде было решило, что вполне достаточно перестроить старую, Васильевскую церковь, но уже с приделами во имя первоверховных апостолов Петра и Павла, однако оставить старые приделы: угоднику Николаю Чудотворцу и Василию Великому,  как бы отвечая требованиям и пожеланиям инородческому населению. Но пока шли обсуждения, в обществе созрело решение о постройке нового храма, в этот раз только для себя, куда бы вход имели только обдорские православные.
Если просто читать документы о постройке новой церкви, то в них нетрудно запутаться, дело в том, что в конце XIX века шло не только обсуждение о перестройке старой Васильевской церкви, но и одновременно с этим, прихожане Обдорска решили построить новый храм для себя. Так что иногда возникает путаница в датах, потому приходится быть весьма внимательным при их исследовании.
Как бы там ни было, в конце шестидесятых годов XIX столетия обдорское общество окончательно решило о постройке нового храма. Но прихожане пошли дальше, деревянным храмом они уже не удовольствовались. В Тобольской консистории видимо были немало удивлены, получив в середине марта 1871 года рапорт членов временного комитета по постройке Обдорской церкви. Уже были готовы план и смета, собраны деньги на строительство деревянного храма, но уже на каменном фундаменте. Оставалось только заготовить строительный лес и доставить на место. Но, как далее пишут священники в этом рапорте:
«… сколь ни кажется операция удобоисполнимою и сколь ни вожделенно устройство храма Божия на конце вселенной, однако указанные консисторией члены, купцы Плеханов, Неволин и Корнилов, отказались от участия в построении его». 
Хозяйственные купцы Обдорска, имея перед глазами печальный опыт постоянного ремонта и реконструкции Васильевской церкви, решили подойти к этому делу рачительно. Они заявили, что в селе нужно ставить каменный храм. Мнение и доводы инициативной группы оказались убедительными. Они доказывали, что, во-первых, покупка и доставка сюда «строевых материалов» обойдётся гораздо дороже, чем изготовление кирпича прямо на месте. Кроме этого, все хорошо понимали, что доставка по воде всего стройматериала «небезвредна и небезопасна». А во-вторых, дальновидные купцы резонно указывали, на такой немаловажный фактор, как строительный материал, из которого тогда велось строительство. Ведь деревянное здание «как бы ни было хорошо и упрочено, просуществует не более 50 или 60 лет, а сумма по смете употребится значительная – 7259 руб. 41 коп.». И в то же время на церковь, возведённую из кирпича, придётся затратить не более двадцати тысяч рублей, «но будет существовать вечно».
Финансовый вопрос купцы тоже решили. Они предложили уже имеющиеся семь тысяч рублей положить под проценты в банковские учреждения сроком на пять лет. Недостающие деньги было решено искать через обдорский притч со старостой во главе, за это время они должны были пригласить «как прихожан обдорских, так и рыбопромышленников Березовского края и доброхотнодателей по всей Тобольской губернии к пожертвованию на сооружение храма в столь отдаленном тракте». Также они надеялись на государственную помощь, Святейший Синод и, само собой разумеется, на миссионерское общество, которое пеклось о распространении христианства между язычниками. Купцы были уверены, что за пять лет, а может даже и ранее, необходимая сумма будет собрана, а потом за год закончить строительство. Для ускорения процесса, было внесено предложение, уже сейчас начинать заготавливать необходимый материал.
Не обошли вниманием и старую Васильевскую церковь. Чтобы не лишать людей богослужений, было решено провести небольшой ремонт, для утепления планировалось построить новые завалинки, а с колокольни, которая того и гляди грозила рухнуть, снять колокола и заменить сгнившие брёвна. На всё это планировалось затратить две тысячи рублей. 
Комитет, занятый подготовкой к строительству, столкнулся ещё с одной проблемой. Село постепенно  расстраивалось, домов и амбаров становилось всё больше, следовательно, удобных участков становилось меньше. К тому же и само село располагалось на нескольких небольших мысах, вокруг были обрывистые, высокие берега, низины и овраги, а новый храм хотелось построить посередине села, на высоком месте, чтоб его было видно издалека. К тому же и само будущее здание требовало надёжного фундамента, ведь она строилась на вечной мерзлоте. Так что этому выборы подошли ответственно.
К январю 1872 года площадку под будущее строительство всё же нашли. Как написал Благочинный священник Александр Тверитин в своём отзыве: 
«Место, избранно комитетом под постройку церкви на площади в центре села, действительно более удобно и имеет преимущество то, что здесь требуется к сносу один только небольшой, без прислуги…». 
Первоначально планировалось выстроить храм напротив памятника генерал-губернатору Г.Х. Гасфорту, то есть недалеко от конторы нынешнего Речного порта, в районе улицы Ленина, тогда Кабацкой. Но уже в то время там всё было «занято многими обывательскими домами», село по-прежнему жалось к берегам реки, которые пришлось бы этом случае снести, а для компенсации домовладельцам необходимо было бы выплатить сто рублей серебром. 
К его мнению присоединился священник Пётр Попов, к тому моменту уже служивший в Иоанно-Веденском женском монастыре. Кстати, Пётр Александрович Попов и в дальнейшем принимал самое непосредственное участие в подготовительных работах. Прожив здесь двадцать два года, он просто не мог оставаться безучастным к проблемам села, к тому же по делам службы, ему приходилось сюда периодически наведываться, так что священник горячо взялся за новое дело.
Прочитав рапорт Тверитина, и отлично зная местоположение полярного села и его окрестностей, он записал:
«… имею честь почтительнейше дать свой отзыв в следующем: место, избранное комитетом под постройку в селении Обдорском, одно из самых удобных и пристойных для постройки и по моему соображению, и, во всяком случае, полезнее в религиозном отношении для инородцев, будучи центром, при стечении их во всякое время, в особенности зимнее. Потому с мнением Обдорского комитета относительно избранной оным местности я вполне обязан согласиться, имея в виду то важно значение, какое храм, построенный на этом месте, должен иметь в среде инородческого народнонаселения».
На этом священник Пётр Попов не остановился, ведь такое невиданное для Заполярья строительство требовало и новых подходов к нему, поэтому он постоянно держал руку на пульсе всех событий, неторопливо разворачивающихся здесь. Например, через два года, 2 ноября 1874 года, он рапортовал епископу Ефрему о проведённых мероприятиях и о своих соображениях о грядущем строительстве.
Дело уже дошло до составлении сметы, которую поручили тобольскому архитектору Аполлонскому. Он должен был учитывая цены в Тобольске и затраты на доставку грузов в Обдорск, подсчитать во сколько же выльется стройка, ведь цены тоже не стояли на месте.
Но вникнув во все нюансы этого непростого дела, Пётр Александрович решил внести свои, весьма существенные коррективы. И как выяснилось впоследствии, его замечания сыграли неоценимую роль не только при строительстве, но и в судьбе самого храма. Но соблюдая субординацию, он попросил разрешения епископа, чтоб официально изложить свои соображения архитектору. Ведь изменение материала, сразу же вызывало повышение стоимости, и тянуло за собой и другие проблемы. Кстати, он тоже обращал внимание Ефрема на сложность и опасность доставки кирпича в Обдорск водным транспортом, Обь всегда отличалась своеобразным нравом. Впрочем, священник рассматривал и другие варианты.
Далее Попов пишет, что в очередной раз побывав в селе, то «между прочими своими занятиями, входил в соображение местных условий обдорских совокупно с жителями этого селения и нахожу гораздо более удобной и выгодной постройку кирпича в селении Обдорском».  На это, прямо скажем, неординарное решение его натолкнуло несколько обстоятельств, до этого никем не учтённых. Что, впрочем, неудивительно, надо было прожить не один год в Обдорске, жить с ним одной жизнью, отлично знать его насущные проблемы, трудиться, радоваться и грустить вместе с его жителями, и продолжать поддерживать с ними добрые отношения, после своего отъезда, и потом приезжать к ним не только по долгу службы. Одним словом, Обдорск давно уже стал для Попова родным домом. Вообще, надо отдать должное отцу Петру Попову, он сделал немало для всего Берёзовского уезда, но это отдельные страницы сего произведения.
Во время своей поездки Попов обратил внимание, что местная глина весьма годилась для изготовления кирпичей, из неё можно даже было делать посуду. Этот факт подтвердил даже архитектор Аполлонский, которому он привёз образец глины. Плюс к этому, залежи этой глины находились всего в одной версте от села. Даже в самом селе добывали глину хорошего качества, из которой бедные жители «выделывают для своего употребления и на продажу кирпич-сырец, не уступающий твердостью каленому кирпичу, из Тобольска сплавляемому…». Кстати, он ещё указывал на весьма существенный момент, мало того, что по воде кирпич доставлять небезопасно и дорого, но и качество его оставляло желать лучшего, как Попов написал в своём рапорте: «… самое низкое достоинство выделываемого в Тобольске кирпича…». 
Ещё он выяснил, что цены на обдорский кирпич были существенно ниже, чем в Тобольске. Кирпич-сырец стоил в Обдорске от пяти до десяти рублей за тысячу, а с окалкой не более двенадцати рублей, тогда как сплавляемый кирпич обошёлся бы уже минимум в двадцать рублей за тысячу штук. 
В разговоре с обдорянами Пётр Александрович разузнал, что дров для окалки кирпича предостаточно «потому что вблизи Обдорска, в расстоянии от 15 до 50 верст, почти везде есть лес – лиственный, еловый и березовый, отчего сажень дров при своевременной заготовке обходится там и ныне не дороже 1 р. 50 к.».
Вопрос с мастерами оказалось тоже можно легко решить на месте. К этому времени рабочих рук, привычных к тяжёлой кирпичной работе уже было много, в Обдорск и Мужи переехали на временное жительство зыряне-ижемцы, то есть крестьяне из Архангельской губернии, кстати, имевших большой опыт в строительстве кирпичных сооружений, их трудами на реке Ижим было построено несколько каменных храмов. Так что они будут только рады приняться за привычную работу. К тому же это им даст возможность получить постоянное местожительство, так как в силу ряда причин местная администрация выходцев из под Архангельска недолюбливала. В самом Обдорске тоже нашлись желающие взяться за производство кирпича, об этом Попову заявил купец местный Трофимов. Он предложил изготовить кирпич по двенадцать рублей за тысячу штук. Разговоры о предстоящем возведении нового кирпичного храма будоражили не только обдорян, в Берёзове тоже нашлись желающие взяться за это дело, некий крестьянин Фома Никитин предложил свои услуги, но уже по пятнадцать рублей.
Предусмотрительный священнослужитель не забыл и такую особенность, как местный климат, видимо на это указывали конкуренты из более тёплых районов губернии. Он отметил, что холодное и непродолжительное лето, конечно, вполне может помешать выделке кирпича, но это препятствие «может быть устранено устройством теплого кирпичного сарая для просушки кирпича, на устройство которого достаточно одной баржи сажень в 12-ть длины»,  из которой и можно было бы соорудить помещение для производства кирпича.
Вот эти сведения Пётр Попов и собирался донести до сведения архитектора, чтоб он внёс поправки в свою смету. Но судя по всему Аполлонский продолжал настаивать на своём, иначе чем объяснить его «словесный запрос» в строительную комиссию, занимавшуюся подготовкой к строительству, где он интересовался, сколько стоит фрахт с пуда грузов от Тобольска до Обдорска. Эта мелочь ещё раз хорошо показывает, как далеко, в прямом и переносном смысле этого слова, была сибирская столица от своих окраин и тамошних проблем, а может архитектор просто не хотел вдаваться в подобные мелочи, проще было спросить, чем узнавать самому. Но Попов ответил даже на такой пустяковый вопрос:
«… сим удостоверяю, что цена за доставку с одного пуда от Тобольска до Обдорска на судах до сих не превышала двадцати копеек. По таковой цене, и даже менее, мне доставлялись необходимые продукты во все продолжение моего служения в Обдорске, продолжавшегося там ровно двадцать два года. В удостоверение сего подпишусь с приложением именной моей печати». 
Как бы там ни было, совместными усилиями было составлено три сметы, и благодаря этим существенным факторам, было решено, кирпич изготовлять на месте. Но проблемы на этом не закончились, местным зодчим явно не хватало опыта в подобном строительстве. После окончательного утверждения сметы тобольский купец первой гильдии Корнилов, занимавшийся в Обдорске рыбодобычей, в 1883 году заключил контракт со строительным комитетом на возведение каменного храма, обязуясь в течение пяти лет закончить строительство, но к работам приступили лишь в 1886 году. Но, увы, он переоценил свои возможности, без архитектора и других сведущих в этом деле людей, возведение столь сложного сооружения оказалось невозможным. Поэтому уже на следующий год все работы были приостановлены.
Пришлось искать хороших специалистов. В конце XIX столетия в Сибири работал немецкий вольнопрактикующий архитектор Готлиб Цинке, он уже возвёл несколько каменных храмов в Тобольской губернии, и собирался домой, когда к нему обратились уже отчаявшиеся обдоряне, после долгих уговоров он всё же согласился. Цинке обратился к губернатору за разрешением «принять на себя наблюдение за постройкой церкви», после чего, 16 июня 1889 года, был заключён договор с Корниловым. Не откладывая дела в долгий ящик, уже в начале июля архитектор осматривал строительную площадку. Сохранилось его письмо, где он объясняет своему брату причины своей задержки, и сообщает о планах по возвдению полярного храма.
«Пятнадцать лет назад до меня семь русских архитекторов строили эту церковь и, наконец, заявили о невозможности строительства каменной церкви. Теперь я должен снести каменный фундамент и за три года закончить строительство. И чтобы в этой отапливаемой церкви, даже при морозе минус в пятьдесят градусов, тепло достигало плюс шестнадцати». 
Размеры нового храма поражали неискушённых обдорских обывателей. Толщина стен превышала полтора метра, от пола до купола было около пятнадцати метров, а колокольня взметнулась в северное небо более чем на пятьдесят метров.  По воспоминаниям современников стены алтаря были украшены резными изделиями, позолоченными золотом 96-й пробы. Собор опоясывала ограда, сложенная из белого камня в виде арок, высотою в два человеческих роста. Внутри ограды у южной стены церкви располагалось небольшое кладбище, где хоронили наиболее уважаемых и влиятельных односельчан.
Ворота были сделаны тобольским мещанином Москвитиным, жившим в Обдорске. Он подрядился «сковать в Петропавловскую церковь  северные и южные железные решечённые распашные двери по указанному чертежу хорошей чистой работы».
Петропавловский храм стал достойным украшением Обдорска. Многие путешественники восхищались его архитектурой, вспоминая, что его золотые купола видно за много километров окрест.
Кстати, надо отметить, что Цинке ещё во время строительства каменного собора уже обсуждал с иеромонахом Иринархом (И.С. Шемановским) вопрос о постройке новой деревянной церкви, взамен обветшавшей. По поручению Тобольской духовной консистории он составил проект и смету, и в июле 1897 года представил эти документы на комиссии. Но в тобольском строительном отделении нашли какие-то недочёты, и после исправления всех замечаний, переделанный проект 23 декабря 1900 года был представлен в консисторию. За эту работу архитектор просил выплатить тридцать рублей.
В результате многолетних усилий, новый собор озолотил своими куполами село Обдорск. В 1893 году строительство было успешно закончено, и как гласят архивные документы:
«на открытии собора Святых Апостолов Петра и Павла с приделами по бокам во имя Светлейшего Василия Великого и Николая Чудотворца присутствовали все почетные жители Обдорска и Тобольска. Площадь перед церковью была переполнена празднично одетым народом. Посетил вновь выстроенную церковь Господин Начальник Губернии Его Превосходительство Николай Модестович Богданович в сопровождении Губернского прокурора и инспектора Тобольской Временной Управы». 
Теперь оставалось приложить ещё немного усилий, чтобы в храме можно было начинать проводить службы. Но сейчас все заботы, в основном, ложились на церковнослужителей. Ведь там надо было повесить иконы, обустроить алтарь, и ещё многое и многое надлежало сделать, соблюдая церковные каноны.
В начале сентября 1894 года в селе Обдорск было очень празднично. Дело в том, что сюда приехал преосвященный Тобольский епископ Агафангел, осматривающий Берёзовский край. Здесь ему предстояла ответственная миссия – освятить новый храм. 4 сентября Агафангел освятил средний престол церкви во имя первоверховных апостолов Петра и Павла, на следующий день им был освящён придел во имя святого Василия Великого, а 7 сентября – придел во имя святого Николая Мирликийского. 
Как правильно заметил И.С. Шемановский:
«Обдоряне, справедливо гордясь этим храмом, составляющим лучшее украшение Обдорска, слишком склонны к преувеличению своего участия в деле сооружения этого храма, обошедшегося около 100000 р. Этот храм выстроен главным образом на образовавшиеся при дер. миссионерской церкви капиталы, от денежных и др. приношений инородцев в церковь, на средства, собранные в разных местах членами Обдорской миссии, на пожертвованные 10000 рублей купцом Трапезниковым "на предмет постройки миссионерской церкви в Обдорске", на 30000 рублей, пожертвованные известным сибирским деятелем А. М. Сибиряковым, на ушедшие преимущественно на украшение храма пожертвования обдорского купца Ф. Н. Карпова и еще очень и очень немногих обдорян; на долю же подавляющего большинства обдорского общества в деле постройки Обдорского храма выпали лишь одни разговоры и болтовня, часто тормозившая ход построек и доставлявшая не мало неприятностей заведовавшему постройками купцу И. Н. Корнилову, без наличности участия которого в постройках Обдорску никогда бы не видать не только каменного храма, но и каменных домов в селе». 
В эти же дни решались судьбы храма и церкви. Дело в том, что сейчас почему-то принято считать, что каменный собор сразу же предназначался для обдорских прихожан, а Богородицкая церковь, таким образом, отходила к обдорским миссионерам. Но на самом деле всё было далеко не так, храм строился для миссии, ведь никакого отдельного обдорского притча до сих пор не существовало. Но ведь его создание во многом зависело от обдорян, только благодаря их энергии и деньгам, смелые мечты были претворены в жизнь, это тоже нельзя было сбрасывать со счетов.
  Чтобы найти решение этого серьёзного вопроса, под председательством епископа Агафангела состоялось совещание в составе членов миссии, берёзовского исправника, обдорского заседателя и некоторых обдорских жителей. Самостоятельно эту проблему жители решить не могли, нужны были санкции руководства, а в свою очередь, само начальство хотело услышать их мнение, во избежание дальнейших непредвиденных последствий. Судя по всему, все заинтересованные стороны уже давно обсудили эту животрепещущую проблему, оставалось только получить соответствующие санкции. Епископ Агафангел согласился с пожеланием сельчан, но он тоже не мог так сразу дозволить столь большие преобразования, и потому вынужден был обратиться к вышестоящему руководству. 17 мая 1899 года вышел указ Святейшего Синода, по которому старенькая деревянная церковь оставалась за миссионерами. А вот «вновь выстроенная каменная церковь» передавалась в ведение специально созданного прихода из русско-зырянского населения, выделенного из Обдорской миссии. Кстати, по этому указу, обдорский притч должен был вернуть икону Николая Чудотворца в Богородицкую церковь, которую обыватели вынесли в свой новый храм во время его освящения.
Но нужно отдать должное, обдорские обыватели, хорошо понимая, какие проблемы стоят перед миссией, обязались старую церковь обеспечить доходами от так называемой «Николиной кружки» каменного храма. И надо сказать, сдержали своё слово, в 1903 году ветхая и «малопоместительная» церковь была полностью перестроена.
Новый полярный храм с самого начала играл важную роль в жизни Обдорска. Здесь проводились праздничные богослужения, различные церемонии. Священники вели метрические книги, регистрировали браки, занимались организацией народного образования, оглашали царские манифесты.
В начале тридцатых годов XX столетия храм Петра и Павла сильно пострадал, были разрушены колокольни и купола. В этих каменных, освящённых стенах жили спецпереселенцы, позже был архив, склад, потом на долги годы здесь разместилась детская спортивная школа. И лишь 11 июля 1991 этот собор был возвращён верующим, состоялось его торжественное освящение епископом Тюменской и Тобольской Епархий владыкой Димитрием. Через несколько лет храм был восстановлен в своём первозданном облике.
Ночной Директор продолжал разглядывать фотографию каменного храма, запечатлевшую всю его красоту в начале XX столетия. Но потом его взгляд упал на другой снимок, запечатлевший этот же храм, но уже в семидесятые годы. Человек не любил сравнений, но именно этот фотоснимок, хоть и более высокого качества, вызывал у него чувство горечи. Без куполов храм выглядел каким-то приземистым большим сараем. Этот безумный и кровавый век и по этому красивому зданию прошёлся безжалостным молохом.
Он снова разговаривал с фотографиями:
- Ндаааа… всё-таки труд предков не пропал даром, эти стены славно потрудились. И что самое главное сохранились. Может, действительно святители Господа очень постарались, чтобы храм не канул безвестное в прошлое, а выжил. Ведь любой дом, а тем более такой, это живой организм. А любое существо в первую очередь очень хочет жить. Несмотря ни на что!
Он вспоминал, как помогал вешать колокола, взятые на время из музея. В начале девяностых ещё не отстроили колокольни, и потому их повесили прямо на крыше. И как они впервые зазвучали в полный голос под высоким летним северным небом. Как немногочисленные горожане, которым очень повезло оказаться в этот торжественный момент здесь, подняв головы вверх, заворожено слушали давно забытые колокольные перезвоны, а кое-кто даже несмело крестился.
Человек подошёл к колоколу, подвешенному в центре зала. Когда-то его привезли из брошенного посёлка Хэ и подарили музею. Наверное, он тоже, как и многие тысячи его собратьев по всей Руси предупреждал людей об опасности, взывая к небесам в трудную годину. Отгонял болезни, злых духов, несчастья. Звал к бунту и к празднику, на молитву. В праздники веселил людей своим мелодичным голосом.
А сейчас только иногда, и очень тихонько, в четверть силы, порой зазвучит. И всё равно его полный, нерастраченной силы голос слышно во всех уголках музея. Он властно проникает через стены, затапливает сам воздух, наполняя души людей чем-то странно знакомым, но давно забытым, и от того тревожащим, волнующим. Ведь не одну тысячу лет люди и колокола прожили вместе.
Ночной смотритель невольно вспомнил один из указов, так сказать, регламентирующих их предназначение.
Государство понимало всю важность колокольного звона для повседневной жизни страны. Поэтому ещё 26 октября 1769 года вышел императорский указ досконально предписывающий в каких случаях можно использовать колокольный набат. На следующий год 10 января в Берёзовском духовном правлении издали уже свой указ обдорскому притчу об использовании набатных тревог.  «Священноцерковнослужители» Обдорской Васильевской церкви должны были прибегать к нему только в крайнем случае:
«… как единственно во время пожара, чрезвычайного наводнения, нападения неприятеля, разбою или паче нечаянного народнаго возмущения…». 
Говоря иными словами, колокола предназначались для оповещения граждан об экстремальных и чрезвычайных ситуациях, когда требуется быстро собрать народ в одном месте. 
Кстати, и даже в случае подобных возмущений, как предписывалось, ударить в набат можно было только лишь после того, как будет получено разрешение командира, и то, исключительно в случае крайней необходимости, когда другого выхода уже не оставалось. В противном случае, удерживать от подобных эскапад других, если паче чаяния кому взбредёт в голову ударить в набат в неподходящий для этого момент.
Судя по всему, этот указ появился на свет совсем не случайно, так как тут же приводились примеры несанкционированного использования колоколов:
«… а не для малых между подлыми людьми случающихся в пьянстве драк, которые могут прекращены быть военными людьми…». 
Человек только лишь покачал головой, припомнив этот указ. в классической литературе, а особенно в стихах, слово «набат» употреблялось только в случае войны или при других грозных и смертельных обстоятельствах, когда требовалось напрячь все силы, физические и духовные, чтобы выжить.
Поглаживая колокол по прохладному боку, он произнёс:
- Действительно, слово «набат» для России всегда звучало грозно и пугающе.
А ведь при звуке колокольного  набата, люди бросали все свои насущные дела, и в тревоге шли к колокольне, с замиранием сердца ожидая очередную чёрную весть о новой напасти, которая свалилась им на головы, лишив спокойной жизни и грозя смертельной опасностью. Недаром, ох недаром, власти с подозрением относились к подобным колокольным призывам. Вспомнить хотя бы Углич, когда погиб царевич Димитрий, ведь там тоже кто-то ударил в набат, и люди, подозревая бояр Бориса Годунова в нелепой смерти мальчика, подняли бунт. Конечно, его быстро подавили, народ наказали, не обошли своим вниманием и беззащитный колокол, спровоцировавший люд на этот бунт. Его железные бока отхлестали плетьми, язык вырвали, чтоб неповадно было другим смуту учинять, и после этого сослали в ссылку, в Сибирь.
Ночной Директор кончиками пальцев несильно ударил по колоколу, прислушался. Еле-еле тихий звук наполнил его железные бока.
- А всё-таки они живые, хоть и железные, - удовлетворёно произнёс он.
Колокол, словно бы соглашаясь с его словами, неожиданно снова наполнился глубоким звуком, незаметно вытесняя надоевшую музейную тишину.