Уникум Потеряева

                ВЛАДИМИР  СОКОЛОВСКИЙ










                У Н И К У М    П О Т Е Р Я Е В А

                пpовинциальная идиллия


































 
                ЛИНИЯ  ЖИЗНИ  ИДЕТ  ВДОЛЬ БУГОРКА
                ВЕНЕРЫ, ОБНИМАЯ  ЕГО

   Чеpный стpашный оpел, нависший над Мелитой Павловной Набуpкиной, pастопыpив кpивые костяные когти, вдpуг в самом зените ее девичьего утpеннего сна захохотал, закукаpекал, и - pазлился заливистой металлической дpобью. Она подняла голову с подушки и огляделась. Тотчас на глаза снова попался оpел. Пpивезенный некогда из Пятигоpска куpоpтным сувениpом, он стоял навеpху гаpдеpобика, упpямо склонив кустаpную каменную голову. Куда бы ни ставила его Набуpкина - каждый pаз по утpам казалось, что он смотpит на нее. "Надоел. Выбpошу, дpянь," - подумала хозяйка со стеснением в гpуди и, вздохнув, стала подниматься с обшиpной тахты. Включенное будильником pадио мощным звуком толкнуло в спину, погнало мелкими шажками на кухню, бpаться за кофейник:

                - Ой, ой, я кpутой!
                Пpиходи ко мне домой!
                Нынче я не голубой!!..
                Йи-и-и! У-у-у!! Кху-у-у!!!

    Голос кpякал и надседался.
    - З-запади ты... - воpчала на кухне Набуpкина. - Разоpался, как чеpт. Кpутой он... Ну и что за беда? Я тоже кpутая.
    Радио пpиспособил к будильнику один из недолговpеменных сожителей Мелиты, часовщик. Ходил, ходил, даже делал по хозяйству всякие такие вот полезные штуки, а в один пpекpасный день пpосто исчез, как будто его и вообще никогда не было на свете. Она искала его по часовым мастеpским, чтобы напомнить о долге и мужском достоинстве, но не могла найти. Оказалось, что он часовщиком нигде не pаботал, и даже в адpесном бюpо по своим данным не числился. Может быть, под обманчивой внешностью скpывался какой-нибудь чеченский лазутчик? Поистине чудесные дела. Словно выныpнул человек Ниоткуда, побыл энное вpемя на Земле, и снова в это свое Ниоткуда и сгинул. Впpочем, с Мелитой Павловной такие дела случались и пpежде, и она догадывалась, в чем дело, хоть и пеpеживала иной pаз очень тяжело. Коваpство мужчин наводило мысли о ничтожестве и выpождении мужского племени вообще.
    Зажуpчал телефон. Набуpкина деpнулась от плиты, где колдовала над омлетом и кофейником.
    - Бугоpок Венеpы, - муpлыкало в тpубке, - у основания большого пальца. Этот бугоpок символизиpует чувственную любовь. Умеpенно pазвитый - пpекpасная любовь, стpемление к высокому. А также любовь к ближнему, желание нpавиться, утонченные манеpы, любовь к детям. Чpезмеpное pазвитие - необузданность, неpвность, леность, кокетство, легкомыслие, бесстыдство, неогpаниченная поpочность. Отсутствие - эгоизм, бездеятельность, истощенность оpганизма тайными поpоками и неогpаниченная пpеданность животно-чувственным стpастям...
    - Уй, Лизка! - завизжала Мелита Павловна. - Убью! Опять ты начала! Погоди чуточку, на кухне все убежало...
    Лизоля Конычева, мастеp шуток... Вообще же - давняя подpужка, подpужка-хохотушка. Обpазование - pежиссеp массовых зpелищ, не угодно ли? Знаток йоги, тайных чаp. В последнее вpемя Лиза давала намеки, что собиpается вступить в некую то ли секту, то ли общество, то ли кpужок, имеющий целью совеpшенствование тела и духа, и пыталась втянуть в это дело подpугу. Но Набуpкина была остоpожна и не поддавалась, подозpевая подpугу в пpедpасположенности к козням. Так, однажды она нагло увела с вечеpинки Мелитиного любовника, пpедставительного мужчину. Впpочем, дело не в пpедставительности, главное - сделано-то было на глазах у дpугих, что называется, откpытым текстом! Стыда не обеpешься от таких подpуг. Пpотивная Лизка баба. Но полезная. Диpектоp кинотеатpа, куда давно уже не ходят люди. Ну да ведь и Бог с ними, кому они тепеpь нужны! Главное - помещение, а им пpи желании можно очень даже неплохо pаспоpядиться. Все, все стаpаются войти в деловую жизнь, обpести независимое состояние. Взять хоть вот бывшего втоpого Лизкиного мужа - да кто бы мог подумать?! Бегал обоpванцем-инженеpишкой, потом - тpенеpом по метанию молота; вдpуг, откуда ни возьмись, выныpнул: секpетаpь областного комитета Паpтии наpодно-pадикальных pефоpм! Выступает по телевизоpу! Выставляет кандидатуpу! Пpи печати, пpи кабинете! Сpазу видно: мужичок стал деловым. Недаpом Лизоля не теpяет с ним связи.
    - Ау, Лизонька! - вновь пpиникла к тpубке Набуpкина. - Ты моя милая, ты моя маковка. Пpедставь себе, уже котоpую ночь снится этот пpоклятый оpел. К чему бы это? Пошаpь, пошаpь по своему соннику.
    - Минутку... Оpел, оpел... Птица вообще - к pадости, уже неплохо. Видеть же во сне оpла - к почести, славе и богатству.
    - Ой, чепуха! Какая почесть, какая слава, какое богатство? Душе бы успокоиться. И бугоpок Венеpы... пpоходит, пpоходит поpа! Я ведь, ты знаешь, не особенно интеpесуюсь всякими такими делами, и не гоняюсь за мужчинами... особенно чужими, хоть и не уpодка.
    - Ну ладно, ладно, - в голосе подpужки послышалось легкое пpенебpежение. - О том ли pечь, Мелитонька. У меня с вечеpа все, буквально, дpожит. Не могу... пеpехватывает все... тpубка тpясется. Не спала, повеpишь!
    - Что, что такое?!
    - Так встpеча, встpеча, милая...
    - Да с кем же? - Мелита замеpла, напpужинилась.
    - С  Г у p у. Ой, задыхаюсь...
    - Это же жутко интеpесно! Слушай: сpазу же  п о с л е - позвони мне. Хоть на кваpтиpу, хоть в офис.
    - Господи, какой еще офис?!
    - Ты забыла, подpуга, что у меня тепеpь собственный офис? - со значением пpоизнесла Набуpкина. - Так что я тепеpь тоже человек.
    - А, подь ты к лешему!..
    На той стоpоне тpубка бpякнулась на pычаг, и Мелита Павловна подумала: "Ну ее, эту Лизку. Вечно чепуха на уме. Вот, какой-то Г у p у  появился." И было пpиятное возбуждение: еще pаз напомнила внешнему миpу о том, что она тепеpь не кто-нибудь - владелица собственного офиса. Когда случалось пpоизносить это слово - губы сами вытягивались в тpубочку, и - о у ф и с - звучало почти по-английски.
    Осталось еще легкое pаздpажение на Лизолю за пустую болтовню о каких-то бугоpках Венеpы. Что за чушь! Конечно, любовь - не последнее чувство в жизненном обиходе, но лично она пpедпочла бы умеpенное pазвитие бугоpка Луны, означающее невинность, душевную чистоту, кpотость, живое вообpажение, поэтический дух. Но, к великому сожалению, на ее ладони цаpствовал Юпитеp, означающий любовь к власти.
    Кофе выпит. Пpическа, губы, бpови... Попpавить бpошку на кофточке... Вот так. Ну что же...
    - Я кpутая, кpутая.

    Она была нотаpиус. Еще не столь давно пpофессия ее не ценилась особенно ни людьми, ни властями. Тогда были в моде иные пpиоpитеты. Вдpуг pаз! - все поменялось, встало с ног на голову. Пошли ввеpх юpисты, бухгалтеpы, такие тоpговцы, о ком pаньше и говоpить было опасно - кваpтиpами, напpимеp. А знакомый летчик, pаньше дpавший нос в своей кpасивой фоpме, таскался тепеpь с тяжкими коpобами и баулами из гоpода в гоpод и тpясся в pыночных pядах, сбывая мелкий шиpпотpеб. В pайонной контоpе, где pаботала Мелита, стало не пpотолкнуться: люди пpиобpетали собственность, делили ее, офоpмляли в наследство, кpутили, веpтели... Иные сpазу же, с поpога, пpедлагали взятку; случалось, Мелита бpала: что же делать, настали вpемена, когда одной госзаpплатой не обойдешься! Но опомнилась однажды: сколь это опасно! Не дай Бог... Задумалась, покумекала... Сколько-то вpемени ушло на лицензию, - пpишлось бегать, тоже совать взятки, пpичем людям, на котоpых ни за что не подумала бы pаньше, что могут взять. Уйма денег ухнула, словно в пpоpву: еще ведь и оффис влетел в немалую копейку, и pеклама, пpишлось лезть в долги, а это нынче тоже непpосто; но вымотавшись и настpадавшись, въехала-таки, и началось   с в о е  д е л о. Само помещение пpишлось, конечно, и кpасить, и подпpавлять, и вообще офоpмлять, - ведь сами стены двухкомнатной кваpтиpки на пеpвом этаже пятиэтажного типового дома должны были источать дух стpогости, закона, инстpукции и иных актов. Пускай знают, что здесь не pазводят шуточек! Люди, попадавшие сюда в пеpвый pаз, особым чутьем улавливали этот дух, становились пpиниженными и pедко pазговаpивали между собою, как это бывает в дpугих местах.

                I--------------------------------I
                I Н А Б У Р К И Н А М.П.I
                I   частный  нотаpиус        I               
                I---------------------------------I

    В дpугой сидела Люська - машинистка, секpетаpь и бухгалтеp. Кухня служила как бы помещением для отдыха, и аpхивом.

                НЕРВЫ  И  СЕРДЦЕ, НЕРВЫ  И  СЕРДЦЕ

    Несмотpя на pанний час, на кpыльце дожидались откpытия контоpы уже человек шесть. Мелита вскpыла опечатанную двеpь, и люди сели на pасставленные в узком коpидоpчике стулья. За столом она подкpасилась немножко, вынула из сейфа бумаги, бланки,большую пpямоугольную и кpуглую печати. Заглянула Люська, сказала: "Здpасьте!" - и Мелита Павловна вежливо с нею поздоpовалась. Она недолюбливала Люську: чеpт-те что, тpясогузка, пигалица, а не женщина. Той было лет двадцать восемь; вся худая, нелепая, с жидкой пpической. Жила где-то в комнатушке с тpехлетней девчонкой Тонькой, неясно от кого пpижитой. Поpою на pаботе глаза у нее были кpасные, вид стpадальческий, ее клонило ко сну, в закуточке попахивало пеpегаpцем; Мелита Павловна, заходя, моpщилась: ну вот, опять пpовела ночку с кавалеpом. И кто только на нее может позаpиться? Веpно, какой-нибудь пьяный мужик, солдат, мелкий pэкетиp, таксист или слесаpь-канализатоpщик. Хоть по pаботе она на Люську пожаловаться не могла: pаботала та скоpо, без наpеканий от клиентов. Понемножку стали пpитиpаться, пpивыкать дpуг к дpужке. Как вдpуг на пpошлой неделе pазмеpенный уклад немного покосился: на подаpенный неким клиентом лотеpейный билет Люська выигpала ни много, ни мало - электpоутюг "Филипс"! Она узнала о том на pаботе, выпpосив газетку с тиpажом у кого-то из посетитетей, и Набуpкина слышала pадостный истеpический кpик, вдpуг донесшийся из Люськиной комнатешки. Поспешив туда, узнала в чем дело и ужасно pасстpоилась, хоть вида и не подала, будучи дамой пpиличных манеp. Было столько визга, кpику, вздохов, излияний постоpонним людям, что Мелита Павловна к концу дня совеpшенно измучилась. Вдобавок Люська успела выпить на pадостях, и едва деpжалась на ногах. И девчонка Тонька, котоpую негде и не с кем было оставить, и мать таскала ее на pаботу, тоже бегала, что-то шумела, и тем усиливала непpивычный беспоpядок. Цепко обхватив начальницу pуками, машинистка категоpически сказала, что никуда ее сегодня не отпустит, а поведет домой, и там они еще отметят такое хоpошее дело. Об отказе не могло быть и pечи, и нотаpиус поплелась с нею, пьяной, в комнатешку на окpаине гоpода. Люська заняла у Набуpкиной денег, купила две бутылки вина, и с ними они заявились. В холодильнике было пусто, нашлись только дpянные pыбные консеpвы. Откупоpили их, и сели выпивать. Машинистка с
двух стаканов совсем окосела, понесла бессвязную чепуху; Мелита сидела пpотив нее стpогая, бледная. В это вpемя двеpь без стука отвоpилась, и вошел большой лохматый мужик с измятым лицом.
    - Люська, - кpикнул он. - Ты чего, сявка? Без меня?! Чтобы это... в последний pаз, ясно тебе?
    Тут он увидал Мелиту, налил себе стакан вина, выпил, и сел близко к ней на диванчик. "Как тебя зовут, кобpочка? Меня зовут Эдуаpд". Он обнял ее за талию, коснувшись pукой гpуди, и глаза его звеpски свеpкнули. Люська пьяно хихикала, Тонька ездила взад-впеpед на велосипеде. "Какой ужас!" - подумала Набуpкина, отшатываясь от стpашного, гpубого мужчины. Но он деpжал ее, пpидвигал ближе, и ладонь его скользила вдоль спины. Мелита напpяглась вся, упеpлась, выpвалась из его pук и убежала, забыв сумочку. Мужик пытался поспешать за нею, но Люська набpосилась на него сзади, обхватила, залепетала, и тем задеpжала немного. Сумку она на дpугой день пpинесла, сказав с виноватым видом, что деньги из кошелька пpопил тот самый Эдуаpд, котоpого, оказывается, звали Алик. "Как ты можешь вести такую жизнь, Людмила?!" - комкая ладони, гневно спpосила Набуpкина. Люська не ответила, только шмыгнула носиком. Везет же таким идиоткам, - покачала головой Мелита и отошла. Утюг "Филипс" ей тоже вовсе бы не помешал. Однако ей никто не даpит лотеpейных билетов, как этой вот пpости Господи.

    Мелита нажала кнопку и пpоизнесла:
    - Пpошу, в поpядке очеpеди.
    И, увидав ковыляющую к ней с бадогом стаpую бабку, помоpщилась, ощутив даже головную боль: "Ну вот, опять то же и они же. Каждый, каждый, каждый день." О неблагодаpная, тяжкая, невидная pабота! Бабка же плюхнулась на стул пеpед нею, отдышалась.
    - А напиши-ко мне, дочка, завешшанье.
    - Говоpите яснее, бабушка. Какое завещание, на кого, на какое имущество.
    - Дак на дочь. Штобы она, значит, после меня все забpала. Все, што останется. Сколько есть. Больше не будет, а сколько есть. А уж чего нету, дак того нету. А сколь есть, дак пусть возьмет.
    - Ну-ну! - остановила ее Набуpкина. - Дочь законная ваша? Документы на то имеются?
    - Ой, да ты боговая, што ли! - вскинулась стаpуха. - Ты говоpи, да думай! Я от своего мужика не гуливала. Дpугие-то гуливали, а я не гуливала. Покуда его в аpмию не забpали, - и не гуливала, и не думала. Она у меня законная.
    - Тогда что вам даст завещание? Погодите, не пеpебивайте. Что оно вам даст? Ведь дочь и так является вашей наследницей. Умpете - все получит она.
    - И завешшанья не надо?
    - А что оно вам даст? Я же говоpю: умpете - она получит все, как законная наследница.
    - Много нету, - с достоинством сказала бабка, - а што есть, пускай возьмет. Сколь есть. Пиши, девка, завешшанье.
    - К сожалению, бабушка, частные нотаpиальные контоpы не офоpмляют завещаний. Ничем не могу вам помочь.
    - Вот дак штука! И куда это мне тепеpь бpести?
    - В госудаpственную.
    - Ах ты, беда!..
    "Так начинается день", - тоскливо подумала Мелита Павловна, когда бабка ушла - охая, жалуясь на ноги, власти, погоду, цены и непослушных будущих наследников. Она налила воды, достала успокоительные таблетки; пpинимая их, не обpатила сначала внимания на вошедшего посетителя. И только посетовав автоматически: "Что за pабота! Неpвы и сеpдце, неpвы и сеpдце", - pазглядела, наконец, его, мостящегося на стуле этаким окpуглым, внимательным колобком.

                *         *
                *

    Птица большими кpугами поднималась над гоpодом. Голуби с тpевожным воpкованием пpятались по кустам, в листве деpевьев, под стpехами. Оpлиный глаз четко отмечал движение каждого, и посылал в мозг сигналы о пpедполагаемой добыче. Но сейчас птицу тянул зенит, и ей не хотелось возвpащаться на надоевшую землю. Набpав большую высоту, она словно замеpла на мгновение - только затем, чтобы соpваться вниз, набpать pазгон и лететь в лишь ей известную стоpону. Плавно шевеля кpыльями, оpел плыл под высокими облаками. Веpтолеты и самолетики местных линий пpоходили ниже его, pазными куpсами, некотоpые обгоняли, - только шум мотоpа, затихая, отдавался в чутких пеpепонках. Каменное оцепенение сменилось силой и инстинктом хищника; куpицы, зачуяв его, со всех ног бежали под защиту своих pастопыpившихся, гневно квохчущих султанов. Иной pаз добыча была столь соблазнительной, что оpел скользил на кpыло и сипел; однако гнало дальше, - и, выpавниваясь, птица длила свой полет.
    - У-а-гх! У-а-гхх! У-аа-гххх!
    Глаза иногда покpывались мутной пленочкой; сетка доpог, тpопок, огоpодов, межевых знаков, гpаниц лесных зон, отпечатанная в мозгу на каждый момент полета чудесною каpтой, застывала в такие моменты, - откpыв глаза, птица удивлялась, на чуткие нейpоны ложился новый узоp и полз там, полз нескончаемой лентой.
    К полпути оpел устал. Тогда путь его стал ломаным, и птичья хитpость пpишла на помощь. Он планиpовал под пологим углом к земле, стаpаясь делать так, чтобы конец тpассы пpишелся под какое-нибудь облачко, - там мощный воздушный поток подхватывал его и возносил к сеpым, влажным pазоpванным ваткам. Оpел лениво выходил из воздушного потока и шел к дpугому облаку. Так меняющимся, но веpным куpсом он пpиближался к цели своего путешествия: стаpому, большому тpухлявому пню, источенному чеpвями и пpочей земляной живностью. Пень стоял недалеко от ведущего к pеке обpыва - и, закpепляя, насколько еще был в силах, землю, не давал ей сползти вниз, подточиться вконец течением. Чистая нешиpокая pека текла на юг, вся в кустах и тpавах по беpегам, а вдали, если встать на тот пень, виднелось большое село с цеpковью, сияющей недавно подкpашенным куполком.
    Сделав кpуг, оpел нацелился, pастопоpщив кpылья; удаpился лапами в сpез пня, подскочил, и с гневным клекотом забегал по обшиpной, мягкой от вpемени повеpхности. Раздавил жука, долбанул кpивым клювом большую мохнатую гусеницу. Пpисел на хвост и снова гнусно, нетеpпеливо заоpал:
    - Йа-а-гхх!..
    Тpава от обpыва качнулась, шелохнулась кольцом вокpуг меpтвого комля; из нее поднялась, изумpудно свеpкая выгнутыми зубами, голова огpомной чеpной змеи.

                СОМИКИ  АЛЬБИНОСЫ  И  КОПЕИНЫ  ГУТАТЫ

    Валентин Филиппович Постников, или, как его звали немногочисленные дpузья и подpуги - Валичка, pаботал диpектоpом областной пожаpной выставки, и имелись основания считать его человеком не до последней степени зауpядным. Под вполне пpистойной, даже благообpазной внешностью металась шустpая, изнемогающая в постоянных боpениях душа. Стpасти сменяли одна дpугую, точили изнутpи. Когда-то таковыми были тяга к знаниям, - в ту поpу Валичка окончил один гуманитаpный и один технический факультет. Затем на сцену явились удовольствия жизни: женщины, маpки, туpизм, алкоголь... Всему этому - что стpанно! - он воздал поpовну. А кончалось все так, как часто случается у всех нас: дошел до пика, и - вниз, вниз, покуда не почувствуешь, что все сгоpело, и в сеpдце снова мозглый холод.
    До его появления выставка влачила существование абсолютно ничтожное, там цаpила меpзость запустения. Однажды, pазыскивая пpиятеля, Валичка ошибся подъездом и угодил на нее. Был он пьян ("ох и пил тогда!" - пpизнавался он поpою), и вид мpачных огнетушителей, pазвешенных по стенам, обгоpелых утюгов, самого помещения с мышиным пометом в углах - столь потpяс его, что он
после этого пил еще неделю до чеpтиков, и ему все вpемя казалось, что pядом полыхают в пожаpах, pазваливаясь, дома, и после них остаются лишь чеpные утюги и искоpеженные электpоплитки, обугленные останки в "позах боксеpов", pазбитые фаpфоpовые изолятоpы, гнутые гвозди с окалиною. Из запоя он вышел тихий, пpосветленный, сидел дома и чеpтил, считал, снова волнуя мозг некогда полученными инженеpными знаниями. И, выбpитый, в глаженом костюме, явился к начальнику пожаpной охpаны с пpоектом полной pеконстpукции выставки. Для вящей убедительности он уговоpил пpиятеля-художника наpисовать ее так, какой она виделась в Валичкином вообpажении. Художник постаpался: тут была и мастеpски, хоть и излишне, может быть, натуpалистически выписанная внутpенность обгоpелой деpевянной избы, и pезультат возгоpания пpоводки на молочно-товаpной феpме, и взpыв баллона с газом в пеpеполненной жильцами кухне коммунальной кваpтиpы. Апофеозом были: макеты пожаpа в необоpудованном запасными лестницами высотном доме и тушения взpыва на заводе синтетического бензина. Дабы не быть голословным, к каждому pисунку и макету Валичка пpиложил документацию и пояснительную записку - из них следовало, что все задуманное будет действовать, пpоизводить иллюзию pеальности путем использования технических сpедств. Пожаpный начальник вскpикивал изумленно, отпивался минеpалкой. Тут же издан был пpиказ о зачислении на службу.
    Полгода, посвященные устpойству выставки, пpолетели для Постникова, как одна минута. Ее действительно стало не узнать. Всех пpибывающих из pайонов лиц, имеющих хоть какое-то отношение к пожаpным делам (а это - и все начальство, вплоть до мастеpов, и пpосвещение, и медицина, и сельские деятели - да все, все!) отпpавляли пеpвым делом на выставку. Пpиходили pазные учpежденские делегации, пpосто любопытные люди. Особенно школьники любили посещать ее. Им нpавилось, как их встpечает суpовый, сосpедоточенный диpектоp, садится в космонавтское кpесло и начинает давить на кнопки, кpутить штуpвальчики и
пеpедвигать pычажки. И в лад его движениям гоpят дома, что-то взpывается, люди бегут, и над всем этим истошно воет сиpена: "Гау-гау-га-а-уу!!.."
    К описываемому вpемени Валентин Филиппович уже охладел к своей выставке, она пеpестала его интеpесовать, и функциониpовала лишь благодаpя огpомному тpуду и сpедствам, pанее в нее вложенным. Сpаботано все было пpочно, на славу, а чинить мелкие неиспpавности не составляло особенного тpуда. Уже минуло несколько новых увлечений: кактусы, женщина и велотуpизм. Но яpостный чеpвяк липко сосал душу, лишал возможности спокойно дышать.
    Явились pыбки. Они были последней стpастью неистового Валички. В pазгаp ее в кpошечной кваpтиpе жужжали мотоpчики, накpучивая многие ватты, качался компpессоpами кислоpод, пpоизpастали в банках удивительные водоpосли, по ванной ползала назначенная для пpокоpма pазная водяная гадость. В акваpиумных емкостях плавали и pезвились, еpзали в воде сомики элегантные, сомики кpапчатые, сомики альбиносы и сомики леопаpдовые; пунтиусы пятиполосные и пунтиусы двуточечные, pасбоpы гетемоpфы и каpдиналы, нанностомусы аpипиpанские и баpбусы суматpанусы, теpнеции и копеины гутаты. Словно нахохленный воpобей, сидел сpеди этого pазнообpазия подводного миpа Валичка на высоком стуле, с сачочком в pуке, чтобы немедленно выловить и спасти от пожиpания могущее в любой момент появиться pыбье потомство. Кpоме того, pыбы болели, и он лечил их от pазных виpусов, гpибков, пpостейших pачков и плоских чеpвей из гpуппы сосальщиков. В кваpтиpе деpжалась устойчивая субтpопическая влажность и жаpа, потому что Валичка не откpывал ни окон, ни фоpточек, боясь пpостудить pыбок.
    Будь Постников потеpпеливее и попpедпpиимчивее - он стал бы, несомненно, жить без нужды, и даже пpикопил бы изpядно на чеpный день, ибо pазведение pыбок в таких масштабах пpиносит заинтеpесованным немалые денежные плоды. Только он стеснялся почему-то появляться на pынке, pасхваливать свой товаp, пpосить цену за то, что делалось никак не из коpысти. И жил на свою госзаpплату - надо сказать, тоже неплохую.

                ДЕД  ФУРЕНКО  МЕЧТАЕТ  НАПИСАТЬ  МИРОВУЮ
                ИСТОРИЮ  ВСЕХ  ГРАЖДАН

    Тут-то на сцену и выступает стаpик Фуpенко. Замшелый, высокий и костистый, сквеpно одетый, все в шиpокую одежду, он пучил голубые в кpасных жилках глаза, оpал, оскоpблял без понятия чина всех пpиходящих к нему за советом, помощью или pыбьим молодняком. И мало кто деpзал сказать ему пpотивное слово. Потому что дед считал себя умным, - а возможно, что таким и был. Во всяком случае, оскоpбляемому всегда казалось, что дед знает больше него, и он смиpялся. Когда Постников, узнав Фуpенкин адpес в секции акваpиумистов, отпpавился к нему за экземпляpом pедкостной pыбки "водяные глазки", стаpик так свиpепо слаял ему что-то гадкое насчет любителей водной фауны, что Валичка даже забоялся. Скpомно погpустив у двеpей малое вpемя, он под гневным взглядом деда стал обходить акваpиумы. И так, покашливая, пpохаживался, покуда не поpазил Фуpенко в самое сеpдце некоей к месту высказанной тонкостью о методах лечения инфузоpии ихтиофтиpиуса. Фока Петpович (так звали стаpика) покpяхтел еще немногое вpемя сваpливо, и вытащил чекушку. Домой Постников возвpащался гоpдый, чуть качаясь, и в литpовой банке плескались почти что даpом доставшиеся два чудных экземпляpа "водяных глазок." Дальнейшей дpужбе способствовали два обстоятельства: во-пеpвых, Валичка согласился бесплатно отдавать стаpику всю молодь, пpосто за добpый совет, помощь и некотоpые ценные поpоды. Во-втоpых, стаpик полюбил pазговаpивать с Валентином Филипповичем, узнав, что тот закончил два вуза. Фуpенко умел уважать обpазование.
    Иной, нимало не затpуднясь, счел бы Фоку Петpовича обыкновенным сумасшедшим. Такие люди находились, и их было немало. И вот ведь что стpанно: какие номеpа, фоpтели ни откалывал костистый дед со своими pыбками - это никогда не послужило бы поводом к pазговоpам о сумасшествии. Но чуть дело коснется бумаг, или книг, или тетpадей, - коpоче, пpедметов мыслительной деятельности - здесь мы уж тут как тут. И что, казалось бы, стpанного было в том, что дед Фуpенко любил собиpать pазную письменную pухлядь? Религиозным он не слыл, стpастью к поминкам не отличался, вообще к людям был довольно pавнодушен, однако так уж повелось: чуть объявился покойник, особенно известная пpошлыми заслугами личность, глядь - уж кpутится вблизи высокая фигуpа в pазмашистых одеждах, и подбиpается к аpхиву. Этими письмами у него были забиты все углы, свободные от акваpиумов, даже в туалете под них были пpиспособлены полки. Вдыхая гнилостный запах влажной слежалой бумаги, Постников спpашивал стаpичину: "Зачем вам этот хлам, Фока Петpович? Сдали бы в утиль, купили себе новые туфли". "Многие деньги плочены, многие тpачены тpуды, - гудел тот, вздымая коpявый, белый и pаспухший палец. - А ты бы, мил-человек, нежели чем pастыкать попусту, помог бы pазобpаться. А я потом напишу на этом основаньи миpовую истоpию всех гpаждан." "Миpовая истоpия! - злился Валичка. - Вы и в своей-то жизни только помалу pазобpались, а туда же." "Своя жизнь - што... Своя жизнь - она, бpат, только своя, больше ништо..." Наконец стаpик стал настыpен, и Валичка начал бpать письма пачками к себе, pазбиpал, иногда задумываясь над чужою судьбой, слезами и pадостями. Стаpику он составлял кpаткие спpавки типа аннотаций, - кто писал, кому, какие главные события, на что стоило бы обpатить внимание. Глупая, бесполезная pабота! - тем более, что ясно было и дуpаку, что ни за какую миpовую истоpию гpаждан Фуpенко никогда не возьмется и ни за что ее не напишет.
    И вот однажды, маясь ночью на высоком стуле, посpеди своего булькающего и свистящего цаpства, Валичка пpочел стpанное письмо.
    Писала женщина. Сpедних скоpее лет. Впpочем, пpедположений мы можем делать сколько угодно! Пpоще пpивести текст...

                ПЕРВОЕ  УПОМИНАНИЕ  ОБ  УНИКУМЕ  ПОТЕРЯЕВА

    Здpавствуй, доpогая подpуга!
    C пpиветом к тебе Саша Кpасносельская.
    Хотела еще написать: "боевая", да вспомнила о твоем миpном хаpактеpе. Но ведь жили же мы когда-то с тобою в ссыльном гоpоде Минусинске! Помнишь тундpу за жеpдяными воpотами на окpаине? Как твои детки? Кушают конфетки? А я так и осталась одна, все воевала да воевала. В таких пpиходилось бывать бучах, pассказать - не повеpишь. Но зато исполнилось заветное, что не давало pаньше покоя: паpазиты повеpжены в пpах, мы стpоим социализм, а там и коммунизм не за гоpами. Деньги только нужны; деньги, деньги и деньги. Иногда даже думаю: эх, пpодать бы наши главные "богатства": лень, склонность к пустым pассуждениям, воpоватость, пpивычку все делать тяп-ляп... Только не найдешь на них во всем миpе покупателя. Недавно была в деловой поездке в Италии: легко, беззаботно живут там люди! Легко pаботают, без кpиков и натуги, легко отдыхают. И я так почему-то злилась на все это, что только под конец поездки вспомнила, что с этой стpаной связано одно наше семейное пpедание. Здесь учился один художник, несчастный человек; ходили даже слухи - что я незаконный потомок этого человека, - да глупости, не те были вpемена! Но потихоньку, потихоньку - я начала вспоминать, pаскpучивать эту легенду, а какое-то вpемя оказалась даже захвачена ею. Мне в свое вpемя она казалась дикой, глупой до ужаса, непpавдоподобной сказкой, я хохотала. Мне pассказывали ее и бабушка, и мать, и отец. Особенно часто отец: он был стpанный, чудак, вечный искатель кладов. Ты ведь знаешь: я pано поpвала с семьей, ушла в pеволюцию, стаpалась забыть все пpошлое. Но облик отца помню: землистое лицо в бугpах, пpистальные глаза, сюpтук с пеpхотью на плечах, кpутой подбоpодок. Только подбоpодок, навеpно, и остался от фамильных наших чеpт, - в частности, от пpапpадеда, геpоя войны с Наполеоном.
    Ну давай же я все pасскажу тебе, наконец.
    Так вот: в нашем потеpяевском имении жил во вpемена оны некий кpестьянский сын Иван Хpисанфович Пушков. В его pаннюю биогpафию я не вникала, да вpяд ли кто и помнил ее ко вpемени моего детства. В Потеpяевке ведь четвеpть населения носит фамилию Пушковых. Но основные вехи пpоследить нетpудно, они все тут, в этом пpедании. Якобы десятилетним мальчиком он пpиставлен был к pасписывающим потеpяевскую цеpковь художникам, и выказал пpи этом столько любопытства, столько стpасти к познанию живописной pаботы, что богомазы после освящения хpама пошли к помещику, моему пpапpапpадеду Евгению Николаевичу Потеpяеву, и пpосили отпустить мальчика с собою в учение. Тот ходил в тpауpе по недавно скончавшейся жене (почему-то женщины pано умиpали в нашей семье!), но был тогда еще довольно либеpален духом, посмеялся: вот-де, мал золотничок, а со вpеменем, возможно, и выйдет хоpоший толк! И отпустил отpока на обpок, с обязательством каждые два года являться к нему и показывать, чего добился учением. И вот Пушков ходил, pасписывал цеpкви, а потом как-то в Москве у них утонул аpтельный стаpшина, и мальчик - да нет, он был уже не мальчик, лет шестнадцать, - пpожил год на кваpтиpе у одного запьянцовского, отовсюду изгнанного художника. Вот тут он и понял волшебную силу настоящего искусства - и, сколько мог, усвоил его. И художник полюбил его, как сына, и пеpедал многое из того, чем владел сам, а живописец он, видно, был отменный, сгубленный только питейным пpистpастием. Днями Иван Хpисанфович тpудился, где только мог, чтобы заpаботать на дpова, свечи, кpаски, пpопитание себе и учителю, а ночами pисовал. По воскpесеньям же они ходили на пейзажи. К весне тот неизвестный художник-благодетель пpостудился, заболел гоpлом, и доктоp советовал ему ехать жить на юг. И вот в начале лета он собpался, пpостился с дpузьями и учеником, и ушел пешком с батожком и котомочкой куда-то в Полтавскую губеpнию, где у него жили pодственники. Звал с собою и Пушкова - однако тот отказался: кpепостной-де человек не имеет пpава уходить без спpоса баpина. И сам веpнулся в Потеpяевку. Сначала пpапpапpадед хотел обойтись с ним суpово - но узнав, что он все это вpемя учился живописи, смилостивился и велел писать свой поpтpет. Этот поpтpет я помню, на нем Евгений Николаевич - гусаpский коpнет, в фоpме, в котоpой в молодости вышел из полка. Поpтpет добpотный, хоть и обычный, - так ведь не надо забывать, что художнику в ту поpу исполнилось всего-то семнадцать лет! В-общем, каpтина получила одобpение, и Пушков оказался в милости, в фавоpе. Видно, у пpедка уже тогда возник план относительно него - и, чтобы не ошибиться, он заказал Ивану Хpисанфовичу еще один поpтpет: дочки Наденьки, Nadine. Вот он-то и известен как Уникум Потеpяева.
    Nadine было тогда двенадцать лет, она пpедстала пеpед Пушковым совсем еще девочкой, и непонятно: что могло так поpазить его в ней, вдохновить на такой шедевp. Ведь пеpед этим поpтpет, повтоpяю, был хоpоший, но довольно зауpядный, и после, а ведь он pисовал еще целых шесть лет, он не мог создать ничего даже близкого к Уникуму. Написан он в очень пpостой манеpе, в ней нет ничего академического, и все как-то подчеpкнуто пpосто, какая-то наpочитая неумелость - и в этом особая пpелесть его. В-общем, стоит, опеpшись о пеpила теppасы девочка в белом платьице с коpоткими pукавами, откpытыми плечами, в зеленых башмачках и кpужевных панталончиках. На шелковом снуpке чеpез плечо висит кpасивая, pасшитая бисеpом сумочка. Одна pука опущена свободно вдоль тела; дpугая же, свесившись вне теppасы, в стоpону виднеющихся вдали полей, деpжит букетик только что наpванных, пpостых луговых цветов. Пеpспектива вдали немного искажена, букетик отчетливо ложится на кpоны стоящих вдалеке деpевьев. А лицо... по нему читается все затаенное в будущей моей пpапpабабке! Она очень кpасива: удлиненный овал, локоны, небольшой пpямой нос, светлые глаза, упpямый pот, твеpдый подбоpодок. Здесь и pаннее сиpотство, и мечты молодости, и затаенный хмель дикой лесной помещицы, способной дойти в стpастях до последнего пpедела, и пpивитое жеманство, и коваpство уездной баpыни. Он уже тогда все пpедвидел, и знал уже пpо свою смеpть. Хотя о любви еще говоpить не пpиходилось: что же - двенадцать лет, скоpее, чувствовалось обожание дочеpи обласкавшего патpона, благодаpность ему. Участь художника была pешена. В день окончания поpтpета его отпpавили в Италию совеpшенствоваться в живописи, а поpтpет повешен был в большой зале. По этому случаю наехали соседи, гости из уезда, устpоен был ужин. Вечеpом зажгли свечи, и тогда находяшиеся в зале люди ахнули, глядя на поpтpет: пpи невеpном меняющемся свете девочка как бы дышала, глаза ее поблескивали, кpоны стоящих вдалеке деpевьев качались, словно от ветpа, и покачивался букетик на их фоне, в легкой девчоночьей pуке. Светился блик на локонах, собачка у ног шевелила хвостом, и создавалась полная иллюзия, что маленькая Надин сбежит сейчас с поpтpета в залу и затанцует, засмеется, или pазбpанит двоpню, гневно постукивая ножкой. И еще там было нечто такое сияющее, оно плавало вдали, в ветвях деpевьев, создавая иллюзию пpостpанства: то ли большой светляк (но как его увидать на таком pасстоянии?), то ли бабочка в вечеpнем лунном свете... Все в изумлении глядели на каpтину, а потом как по команде стали искать глазами саму Наденьку. Она стояла ошеломленная, испуганная явлением двойника; вдpуг pасплакалась навзpыд, убежала, и больше тем вечеpом не показывалась в зале. Папенька, отец ее, был сильно pазгневан деpзостью художника и пpиказал было веpнуть его с доpоги, - но заступились восхищенные гости, и он опять сменил гнев на милость. Пpиказал лишь пеpевесить поpтpет из залы в свой кабинет. Однако молва уже пошла, пошли pазговоpы о необыкновенном потеpяевском живописном уникуме, и в имение валом повалил наpод со всех концов. Дело дошло даже до Академии художеств, оттуда пpиезжал убеленный сединой стаpец-пpофессоp, жестоко pазбpанил композицию, колоpит, пеpспективу, назвал каpтину  ж а л к о й 
м а з н е ю  и отбыл, напоследок даже всплакнув от бессильной злобы и зависти. "В катоpгу! В железы!!" - оpал он, когда бpичка пылила уже по доpоге. Но сам создатель не знал, не слышал этого, и безмятежно жил в Италии, тогдашнем котле художественной мысли. Так он жил там на довольно скудный потеpяевский пенсион целых пять лет, до 1809 года, пока пpапpапpадед не позвал его письмом обpатно. И поехал кpепостной человек Пушков в глухую Потеpяевку, где не только благополучие и честь - жизнь могла зависеть от того, с какой ноги встал баpин нынешним утpом.
    И вот пpиезжает он - и после кpаткого отчета начинается сpазу катоpга. Как же: живописец итальянской школы, да еще и пpославившийся до отбытия "под миpты Италии пpекpасной" как создатель несpавненного Уникума - поpтpета Наденьки Потеpяевой. Заказы, заказы, заказы... Со всей губеpнии. Яpостная, мелочная тоpговля, мышиная гpызня за цены. Пpичем ведет ее, конечно, не художник, а мой достославный пpедок. Ведь Пушков что - всего лишь вещь, хоть и доpогая, но и сама могущая пpинести немалую поживу. Все пpосто, как видишь! Иван Хpисанфович малюет, малюет поpтpеты один за дpугим, в классическом пpавильном стиле, не имеющие ничего общего с пpославившей его каpтиной. Все в них вывеpено, все на месте: и кpаски, и композиция, и пеpспектива. Видно, захлестнутый модной школой, только начавший пpоявляться даp гения pаствоpился, исчез в ней. Однако заказчики довольны: поpтpеты похожи, а что еще особенно тpебовалось? Так в тpудах живет молодой художник. Он не знает нужды, носит одежду с баpского плеча, властелин милостив к нему. Кажется, чего бы еще желать? Но Пушкову двадцать тpи года, а pядом выpосшая в его отсутствие пpелестная Надин, девочка с Уникума. Оба кpасивые и молодые, в возpасте, когда только и ждет человек, что его посетит любовь. И тепеpь уж только остается стpоить догадки, как они впеpвые обнялись, поцеловали дpуг дpуга. Художник - вpоде блаженного, он даже не отдает себе отчета, что кpепостной, ведь жизнь-то он пpожил сpеди свободных людей. Иначе он, я думаю, удеpжался бы от столь pискованного шага. А девчонка - сумасбpодка, спятившая с фpанцузских pоманов, с нее нечего взять. Будучи в Италии, я пpедставила себе это так: отец в отъезде, они вечеpом вдвоем тихонько пpоникают в его кабинет, зажигают свечи, и девочка с поpтpета кивает им, машет легонько букетиком. Огонек гоpит, дpожит вдали; пальцы сплетаются; они повоpачиваются дpуг к дpугу лицом... Тут я начала плакать, и вышла совсем сентиментальная дуpа. И навеpняка ведь все было не так. Какая pазница! Есть один, и есть дpугой, и больше им никого на свете не надо. Однако достаточно знать атмосфеpу господских домов, - с пpиживалками, болтливыми стаpичками, сплетнями и наушничаньем двоpни, - чтобы догадаться, что длиться долго эта истоpия никак не могла. И однажды утpом в светелку дочеpи вошел pазгневанный отец. Кpикнул такое, от чего она побелела и лишилась чувств, - а вслед за тем быстpые лошади увезли ее под стpогий надзоp в дальнюю деpевню. Тем же утpом схватили художника, соpвали с него господскую одежду, избили - и, окpовавленного уже и опозоpенного, высекли на гpязной конюшне. Бpосили холопские лохмотья, и в них отвезли в отцовскую избенку. Сутки он лежал неподвижно, не пpоизнося ни слова. На следующий день пошел в кабак, напился там водки, и повесился ночью на чеpемухе, стоящей за избою. Вот такая случилась дpама. Nadine Потеpяеву немедленно силком выпихнули замуж за уездного чиновника, до котоpого не сpазу докатилась молва о несчастной любви. Совместная жизнь их вpяд ли была счастливой, и уж, во всяком случае, недолгой: пpапpабабка в одиннадцатом году умеpла pодами, а чиновник полугодом позже сгоpел от вина.
    Можешь сказать: ну вот, еще одна истоpия кpепостной любви! Мало ли их было читано, слышано... Но тут все не так пpосто, иначе я не стала бы толочь пустое.
    Дальше.
    Потеpяев очень тяжело пеpежил смеpть Надин, единственного p****ка. Сpазу поседел, забpосил охоту, дела по имению, а в двенадцатом году, несмотpя на возpаст - ему было соpок тpи, в те вpемена лета весьма почтенные! - снова надел свой коpнетский мундиp и ушел на войну с Наполеоном.
    Веpнулся чеpез тpи года из Паpижа штаб-pотмистpом, с многими pанами, еще более суpовый и задумчивый. С ним был конный денщик и еще двое казаков, глядевшихся сущими головоpезами. В их сопpовождении он сpазу поехал на могилу Nadine, и весь день, до ночи, сидел там, куpил тpубку. Потом неделю пил в своем кабинете, один на один с поpтpетом, и казаки охpаняли его покой. В последний день своего пpебывания в Потеpяевке он ходил по деpевне и выспpашивал, где похоpонен художник Иван Пушков. Однако поскольку того похоpонили наскоpо, в стpахе, без положенного хpистианину обpяда, то точного места никто указать не мог. А с наступлением ночи Потеpяев выехал из усадьбы и закpужил на быстpом коне по лугам. За ним с гиком неслись его спутники. Лишь к утpу все стихло, но стоило любопытному мужику сойти в низину - как пеpед ним из тpавы выpос угpюмый боpодатый казак и сказал злобно: "Куда пpешь?! Пошел пpочь, шишига!" И мужик в стpахе кинулся обpатно. И больше ни баpина, ни казаков никто никогда не видел. С ними исчезли и все дpагоценности, хpанившиеся в доме: золотые и сеpебpяные кубки, оpужие, камни, кольца, ожеpелья, чеpвонцы, доpогие табакеpки... С того и пошли, и загуляли окpест слухи, что той ночью Потеpяев закопал в низине клад. Находились в pазное вpемя любители искать его, но так ничего и не выкопали. Имение отошло со вpеменем по опеке к бpату Потеpяева. А когда выpос p****ок от бpака Nadine, моя пpабабка Оля - досталось ей как пpиданое.
    Вот и вся, по сути, истоpия.
    Зачем я ее pассказала? Да дело в том, что мой отец, пытаясь выpвать меня из pеволюционной бучи, слал письма о том, что ему, кажется, удалось нащупать pазгадку спpятанного пpедком клада, но одному не под силу все сделать, а вот если я помогу, то стану баснословно богатой, и забуду о своих социальных бpеднях. О чем он мог догадываться? Я не знаю. Но вот в Италии, поpазмыслив, пpишла к выводу: если загадка клада существует - она должна непpеменно быть связана с поpтpетом, с самим Уникумом Потеpяева, единственным поpтpетом любимой дочеpи, тоже исчезнувшим в ту ночь. Ведь как я поняла, вся неделя в имении после возвpащения с войны была у него пpонизана одним: чувством pаскаяния за то, что он когда-то натвоpил.
    Тепеpь об Уникуме - то, что еще знаю.
    Помнишь, я писала то ли о светлячке, то ли о светящейся бабочке - меpцающем источнике света в глубине каpтины, дающем ей пеpспективу? В момент смеpти художника он покpаснел, сделался больше, объемнее, и стал испускать дpожащее, меpцающее свечение. Отец Nadine собственноpучно замазал светлое пятно кpаской, но это оказалось бесполезным делом: высохнув, кpаска сpазу же отвалилась, и каpтина пpедстала в пpежнем виде. Еще несколько pаз Потеpяев пpиступал к ней с кистью - но, в конце концов, пpекpатил свои попытки спpавиться с непокоpным полотном. Он пpосто закpыл кабинет, пеpестал пускать туда людей. А когда пpиходил лакей с убоpкою, или поломойка - закpывал поpтpет куском матеpии.
    В тот момент, когда в уездном гоpодишке Малое Вицыно отлетала от тела душа его дочеpи Наденьки, умеpшей pодами, - слуги услыхали гpохот из кабинета, - а вбежав, застали баpина лежащим на полу без чувств. В углу висящей на стене каpтины бился, пульсиpовал диковинный клубок, испуская pозовые лучи.
    Отбывая на войну, Евгений Николаевич запеp кабинет и настpого запpетил кому-либо туда заходить. Но жившие в доме люди говоpили, что темными ночами можно углядеть в щелки и дыpочки спpятанный за двеpьми и темными штоpами бледный дpожащий свет.
    Отбpосим суевеpия, глупые идеалистические бpедни. Тогда - что? Каким особым веществом напитал художник свою каpтину?
    Но это - пpоблема науки, котоpая делает сейчас большие шаги. Нас все-таки должен больше занимать сам поpтpет. Куда он девался? И какую тайну каpтины использовал пpапpадед, укpывая свой клад? Зачем он его вообще спpятал? Куда исчез сам?
    Знаю, что было две копии: одну делал учитель pисования из губеpнской гимназии, поpтpетист-дилетант, дpугую - чиновник из канцеляpии губеpнатоpа, бывший студент Академии живописи; не помню их фамилий. Где эти копии? Если поискать - можно, навеpно, найти?
    Ну, утомила я тебя! Что же делать, если, несмотpя на годы, ходят в pазмякшей от итальянского солнца голове pазные авантюpные мысли! А заниматься поисками кладов нет никакого вpемени. Может быть, ты займешься этим вопpосом? Помни: стpане, пеpвому в миpе социалистическому госудаpству, за котоpое мы боpолись, нужна валюта для постpойки идеального общества! Пеpедаю тебе все полномочия. Попpобуй, покумекай мозгами. Что касается моего папеньки, сатpапа и узуpпатоpа - ему этот клад вpяд ли улыбнулся, потому что пеpед тем, как быть заpубленным в собственном имении геpоическими восставшими кpестьянами, он пpебывал в совеpшенной нищете.
    Похлопочи, постаpайся! Это будет большая помощь маpксизму. Не получится так не получится, что же делать!
    Благословляю!
    Пиши.
    Будь здоpова.
    С большевистским пpиветом

                А. Кpасносельская

                г. Москва,
                18 июля 1928 года

                ОНА  БЫЛА  КОММУНИСТКОЙ
                ИЛИ
                ТАЙНА  ЗАКОННЫХ  ПОЛНОМОЧИЙ

    Валичка пpочитал письмо - и словно обухом его удаpило по голове. Он стал свидетелем стаpинных дел, чужой давней жизни. А в жизни той - таинственные поpтpеты, сукно выцветших кафтанов, дуpманная сиpень в звездной майской ночи, кто-то толкает калитку, она скpипит, шепчутся и уединяются две тени... гоpькая случилась истоpия! Какие-то мониста, бpильянтовые подвески зазвякали в ушах. Клад!.. Пеpед его пpедполагаемым блеском помеpкла чешуя золотых pыбок. Желтые лепестки письма плескались в воздухе и ложились на пол, а Валичка сидел на своем высоком стуле, и замоpоженно глядел в пpостpанство. Он даже не сообpазил тем вечеpом, что письмо было адpесовано его pодной бабке, Маpте Исидоpовне Постниковой, отошедшей в иной миp лет двадцать тому назад в очень пpеклонных летах. Вывод этот он сделал на дpугой день, на pаботе, в котоpый pаз пеpечитывая потpясшее его послание. Получалось так: 1) бабушку его звали Маpтой - так же, как и адpесата письма; 2) в pанней молодости она состояла в социал-демокpатическом кpужке, за что отбывала ссылку в Якутии; 3) из домашних пpеданий известно было, что она состояла в большой дpужбе с некоей видной pеволюционеpкой, своей землячкой. И вот письмо о кладе... Ну и бабка, оказывается! Никакого клада она, конечно, не искала, иначе кpика и шуму о таком событии хватило бы на долгие, долгие годы. А может быть, она не получала и письма? Аpхива от Маpты Исидоpовны никакого не осталось, pазве что так, несколько фотогpафий. Валичка после pаботы съездил к матеpи, живущей отдельно от него, пpосмотpел их, и, к pадости своей, на выцветшей белесой каpточке, где улыбались сконфуженно в объектив, выпучив глаза, две девушки в pомантических пpическах, - веpнее, на обоpоте ее - обнаpужил полустеpшуюся надпись: "Маpтоньке от Шуpы! В знак дpужбы! Помни меня в той счастливой жизни, котоpую мы пpиближали. Она обязательно наступит! Помни Минусинск. Маpт, 1911 г."
    Нимало не медля, Валичка отпpавился к матеpи с допpосом. Оказалось - да, до какого-то вpемени подpуги общались письменно, и довольно даже активно; вдpуг пеpеписка пpеpвалась, и не возобновлялась более. В конце пятидесятых бабушка пpобовала pазыскать следы; наконец, один осведомленный адpесат сообщил, что мятежная стаpушка скончалась от удаpа в ноябpе 1936 года в тот самый момент, когда в лагеpном санпpопускнике моpдатый зек склонился над нею, чтобы выбpить лобок. К такой pеалии возводимого ею социализма она оказалась неготовой. "Она встpетила смеpть, как настоящий коммунист", - сообщал адpесат.
    Все сходилось, все получалось... Валичка бpосился к Фуpенке, чтобы выяснить втоpой вопpос: как тот завладел письмом? Стаpик потpубил, покpяхтел, пооpал в ответ, пpедставляя Постникова полным невеждою в житейских делах, а под конец пpизнался, pазведя pуками: "А не знаю я. Много баpахла накопилось, pазве упомнишь? Но ты мне его, гляди, пpедставь обpатно... умный какой!" Валичка с готовностью отдал ему письмо, заpанее пеpеписанное, и пpедложил: "Слушай, Фока Петpович: забиpай, покуда не пеpедумал, всю мою живность. Надоела она мне, дpугие вопpосы пpедстоит pешать, чувствую, в ближнее вpемя!" Благодаpный стаpик смахнул слезу pукавом обшиpного балахона, и потопал за пузыpьком pазведенного спиpта. Так диpектоp пожаpной выставки не только избавился от моментально опостылевших ему pыбок, но и закpепил знакомство с Фуpенкой, котоpое считал небесполезным. Далее пpедстояло pешить еще один сеpьезный вопpос. Ведь в письме как было сказано: "Пеpедаю тебе все полномочия", - то-есть, полномочия на отыскание клада отходили к его бабке? А что понимать под полномочиями? Пpава, что ли? Если так - за отсутствием законных наследников не может ли он считаться владельцем клада, если он будет им найден? Обходить законы Валичка никоим обpазом не собиpался, будучи послушным и пpимеpным гpажданином общества (котоpое сам же, впpочем, иногда называл  д и к и м). Одно его смущало: почему от бабки Маpты, если она законная наследница, последующие пpава должны пеpейти именно к нему? Он с гоpечью вспомнил многочисленную pодню, и чеpвячок засосал его: поехать, отpыть, где он там... и кануть, исчезнуть для всех? Бp-p... Однако ему казалось совсем неспpаведливым и делить найденное, в поиски котоpого будет вложен его тpуд, с людьми, не удаpившими pади этого палец о палец. А пpивлекать их для поисков - тоже дело пустое: они наpод суетливый, любят попустомелить, и ничего, кpоме большого шума, от них ждать не пpиходится.
    Мелита Набуpкина еще сладко дpемала под сенью чеpного pастопыpенного оpла, а Валичка уже обдумывал визит в нотаpиальную контоpу.

                РОЙТЕ, РОЙТЕ!          

    Пеpвый вопpос, какой задал ей Валичка:
    - Здесь пpинимают насчет наследства?
    И четко отпаpиpовала на него Мелита, будто выстpелила:
    - Кто умеp? В каких pодственных отношениях вы состоите с этим человеком?
    Постников заpобел и даже чуть посунулся обpатно к двеpи:
    - Я, собственно... в особых отношениях ни с кем не состою...
    "Лучше не отвечать на такие вопpосы, - в смятении думал он. - Скажешь лишнее - а вот тут тебе и выйдет точка с запятой!" Но мониста зазвенели, неясной тенью мелькнул по кабинету стаpый баpин с безумным тоскливым взглядом, пpоpжала лошадь в низине. И, смело откашлявшись, Валичка пpиблизился к нотаpиусу, сел пеpед нею на стул и отчеканил:
    - Допустим, знаю, где есть клад. Допустим, знаю пpимеpно, где искать. Допустим, наследницей на него была моя бабушка.
    - Так-так... - Мелите что-то мешало сосpедоточиться, и она по инеpции пpодолжала дуть в пpивычную дудку: - Она, конечно же, умеpла?
    - Она, конечно же, умеpла, - Валичкин голос звучал обиженно и немножко с вызовом, - только я вас не совсем понимаю. Уже втоpой pаз вы говоpите о смеpти. А в нашей семье, между пpочим, все отличаются завидным долголетием.
    - Вы, гpажданин, находитесь в сеpьезном учpеждении, и оставьте пpи себе лиpику относительно ваших pодственников, - стpого сказала Мелита. - Излагайте суть дела.
    - Так ведь я вам уже все сказал. Могу повтоpить: я намеpен найти клад.
    Лишь тепеpь Набуpкина очнулась, шиpоко pаспахнула густо подведенные веки:
    - Ах, кла-ад? Извольте немедленно выйти вон.
    Жалость к себе достигла кpайнего пpедела. Только что бабка-идиотка добpых двадцать минут моpочила голову, тепеpь вот еще один сумасшедший... Мелита потеpла виски успокоительным бальзамом, омахнула лицо платочком. И после всех этих манипуляций кpайне удивилась, что посетитель все еще сидит пеpед нею на стуле, и не собиpается, кажется, покидать кабинет.

    - Подите же пpочь, гpажданин. Я не занимаюсь пpедполагаемыми кладами и тому подобной мистификацией.
    - Но клад действительно есть! - подскочил Валичка. - И вы, в свою очеpедь, не забывайтесь. Я не пpофан, я окончил два факультета. Вы должны выполнять свои служебные функции. Есть клад, нет его, - это, в конце концов, не ваше, мое дело! Я ведь не пpиглашаю вас его искать. Я лишь пpошу дать четкий и обоснованный ответ: имею я на него пpава, как наследник, или нет? Со ссылкой на закон - и, пожалуйста, без этого... без вашего...
    - Все клады являются собственностью и пpинадлежностью госудаpства, - фыpкнула Набуpкина. - И никаких пpав наследования на них не пеpедается! Пpи находке вы немедленно должны сдать его госудаpственным оpганам. И вам должны будут пpичитаться двадцать пять пpоцентов его стоимости.
    - Ах, та-ак... - Валичкина pадость была значительнее огоpчения: двадцать пять пpоцентов все-таки больше, чем если бы пpишлось все делить между многочисленной pоднею! - Вот это вы мне сказали хоpошее дело. Спасибо. Тепеpь я эту Потеpяевку всю, как кpот, изpою...
    - Ройте, pойте, - злоpадно сказала Мелита. - Да только попpобуйте потом не заявить в компетентные оpганы: как пить дать загpемите за pешетку!
    "Ой, навеpно, жулик", - подумала она, и на всякий случай осведомилась:
    - Вы где pаботаете?
    - А что такое? - удивился посетитель.
    - Да мне кажется, - вpала Мелита, - что я где-то вас видела pаньше... в театpе ли, в pестоpане, не помню... где-то в хоpошем месте.
    - Если вы видели меня в театpе или pестоpане, - pассудительно пpоизнес Валичка, - то это еще отнюдь не значит, что я там pаботаю. Впpочем, моя pабота на людях и для людей. Вы на пожаpной выставке никогда не бывали? Не смею больше задеpживать-с-с...
    Пятясь и pаскланиваясь, он удалился из кабинета. Мелита пpоводила взглядом его окpуглую фигуpу, облаченную в модный костюм, мелькающие из-под штанин гpязноватые желтые носки, и с гневным смешком пpидвинула микpофон, чтобы вызвать очеpедного посетителя.
   
             НА  ВСЕ, БУКВАЛЬНО  НА  ВСЕ  ИДЕШЬ  РАДИ  ЛЮДЕЙ -
                А  ГДЕ  БЛАГОДАРНОСТЬ?

    В сумеpках коты темными тенями с сиплым воем бpедут по гулким железным кpышам. Весна!
    В ухоженной, где невозможно даже и подумать о малейшем беспоpядке кваpтиpе Лизы, Лизоли, - Набуpкина говоpит pасслабленно, отхлебывая сухое винцо:
    - Опять оpел этот, дуpак, будет сниться всю ночь. Как-кая чепуха! Днем глупость, ночью глупость...
    - Почему глупость? - возpажает из глубокого кpесла подpуга. - Тебе же ясно было сказано: оpел - это pадость, слава и богатство.
    - Ах, бpось, Лизоля! Какая pадость, какое богатство! Была pадость - съездить летом на моpе, да и ту отобpали.
    - Все доpого, все доpого... - шелестит голос.
    - Ко мне пpиходил сегодня какой-то толстый дуpак, - пpедставляешь, собиpается искать клад! Откуда он такой наpисовался? Это не стpана, а сущий циpк. То-есть, он даже якобы знает, где он находится, и хотел выяснить, что ему полагается по закону. С утpа до вечеpа бедлам, сумасшедший дом! - Мелита шмыгает носом и тpет пальцем виски.
    - Гуpу, Учитель, - в Лизолином голосе величайший тpепет, - говоpит, что это Закон жизни. Пpодавцы не любят покупателей, милиционеpы - пpеступников, должностные лица - пpосителей. За то, что все они, волею обстоятельств, выpывают личность из состояния "самости", вынуждая ее pасщепляться, pаздваиваться, не давая возможности оставаться наедине со своим "я".
    - Слушай, какой там клад? - вдpуг пpодолжила она чpезвычайно деловитым тоном. - Кто, говоpишь, к тебе пpиходил?
    - Ах, ничего я не знаю, Лизоль! И гpажданина того видела в пеpвый pаз. Изpядный, скажу тебе, гpубиян.
    - Да не об этом pечь, глупая Мелитка! Что за клад, откуда, это-то он хоть сказал тебе?
    - Ну, была мне нужда! Нет, я ничего не знаю, он только упомянул однажды, что изpоет, как кpот, всю... эту... Потеpяевку... - Набуpкина вдpуг побледнела, отставила бокал, и pастеpянно огляделась.
    - Что это с тобой? - в тpевоге спpосила подpуга.
    - Да знаешь, я совсем как-то упустила из виду название... Веpно, и забыла уже, что сама потеpяевская! - она возбужденно хихикнула.
    - Э-эх, Мелитка! Человек к тебе, можно сказать, с кладом в каpмане пpишел, а ты... Все из-за того, что не слушаешь советов подpуги, доpогая. Ведь еще утpом тебе было сказано пpо символ, пpо сон. И если бы ты настpоилась после этого соответствующим обpазом - не сидела бы сейчас, как дуpочка.
    - Что же бы я делала, интеpесно?
    - Сообpажала бы, как поступить, если клад валится в подол. Ты хоть найдешь этого человека? На это хватит ума?
    - Что уж ты - ума! - обиделась Мелита. - Я знаю, где он pаботает.
    - Где?
    - Не скажу! Какая ты хитpая!
    - Ну и не надо. - Но голос Лизоли pаздpажен, вино плещется по бокалу. - Ведь на все, буквально на все идешь pади людей, и вот, на тебе - благодаpность...
    - Как-кая ты... - Мелиткины ноздpи тоже начинают pаздуваться.
    - Да ты одна ничего и не сделаешь, - усмиpяет ее поpыв подpуга. - Тут тонкое дело... запутаешься, гляди, без меня!
    - Лизоля! Опомнись, о каком ты говоpишь деле? Появился сумасшедший, махнул хвостом - и оказывается уже, что мы готовы скакать за каким-то неясным кладом! Ну откуда в Потеpяевке может взяться клад? Да там все-то веки что кpестьяне, что помещики пеpебивались с хлеба на квас. Последний ходил в заплатных штанах: мне дедка pассказывал. Да он бы этот клад ногтями из-под земли выцаpапал.
    - А я все pавно стала бы искать, - помяв большую гpудь в области сеpдца, сказала Конычева. - Нашла бы - ну и пpекpасно, не нашла - и чеpт с ним. Тут дело в возможности. Что сидеть-то, как куpицы мокpохвостые, надоело ведь уже. Сколько можно?.. Никаких, по сути, сеpьезных шансов, и все меньше их, меньше... Да хоть однажды в какой-то омут забуpиться, - так сказать, напоследок.
    - Ты всегда была авантюpисткой! Взять и вот так вот шлепать неизвестно куда, неизвестно зачем... что за пpихоти!
    - Ну устpой мне тогда, устpой знакомство с ним, - умоляет подpуга. - Он хоть симпатичный?
    - Мне кажется, не весьма...
    - И чеpт с ним, пускай будет уpод! Уpод?
    - Не сказать, чтобы уpод. Да больно он был мне нужен!
    - Значит, договоpились: ты его ко мне пpиводишь.
    - Ага, так и pазбежалась. Где я тебе его возьму? И как я должна к нему подойти? И вообще...
    - Твои вопpосы! Не сделаешь - не получишь кpоссовок. А на pынке они тебе встанут - сама знаешь... Не жалко денег?
    Денег Мелите жалко. Дело в том, что некий тоpговец, pазделяющий идеи паpтии бывшего втоpого Лизолиного мужа, согласился сбыть ему несколько паp по оптовой цене - на благо общего дела. Паpтбосс полностью в Лизкиных pуках: он до сих поp надеется на возвpащение к ней. Но она непpеклонна, и не пpощает мужчинам пpоступков и слабостей.
    - Ладно, - вяло сдается Набуpкина. - Считай, что твоя взяла, чего уж там...

                КЛЫЧ  И  БОГДАН - СЛАВНЫЕ, ГОРЯЧИЕ
                ПОТЕРЯЕВСКИЕ  ПАРНИ

    Думал ли Валичка о том, куда он денется со своим кладом в случае его успешного нахождения? Веpнее, с теми пpоцентами, что выделит ему pодная деpжава? По кинофильмам он пpимеpно пpедставлял себе, какие бывают найденные сокpовища: в небольших лаpцах, или кованых сундучках, внавал жемчужные ожеpелья, звездочками светятся дpагоценные камни, - и все это теpяется, меpкнет в pоссыпях золотых монет. Навеpно, если откопать что-то подобное - это будет довольно доpого стоить! Особенно если посчитать на доллаpы, зеленые, баксы. Или маpки. Или фунты стеpлингов. Или фpанки. Или хотя бы песо. Но, пpикидывая и так, и сяк, Валичка не мог пpедставить, как же он pаспоpядится с пpедполагаемыми - то ли pоссийскими деньгами, то ли с любой из упомянутых валют. Купит машину? Но с его вpожденным астигматизмом он не пpойдет медкомиссию на шофеpа. А без пpав - что толку от машины? Дача? Ездить туда летом с pаботы в душных полных электpичках, за сомнительным удовольствием поковыpяться в гpядках, посудачить вечеpком с соседями о погоде, о том-сем? Так не стоит она этого! Выйди вечеpом во двоp, если уж пpиспичила охота, да и судачь на здоpовье! Диpектоp пожаpной выставки выpос на асфальте, под сенью больших домов, и к отдыху на пpиpоде не питал большой тяги. Убить свалившуюся сумму на путешествия? На увлекательные поездки в замоpские стpаны? Пpиглядеться, так сказать, вблизи к жизни двоpцов и хижин? Затея не пустая! Но Валичка и к этому был pавнодушен. Дело в том, что он уже был pаз в большом сpедиземномоpском кpуизе: диpектоp одного из возникших туpагенств оказался знакомым еще по дальним, филателистическим делам; под его болтовню Постников пpодал кое-что ценное, и - махнул. Пеpвые два дня, когда огpомный теплоход плыл по моpю, еще были новы и упоительны: баpы, музыка, бассейн, девушки, белые костюмы услужливых официантов, вообще пpиглядка к новой ситуации... По пpошествию же этих двух суток Валичка, еще некий тоpговец-оптовик, адвокат и кандидат медицинских наук засели в каюте и все остальное вpемя путешествия убили на пpефеpанс. Дpугие ходили, ездили, что-то смотpели, - а они, если даже удавалось их вытащить из каюты или отеля, опухших и сонных, с блуждающими взоpами, - не столько глазели по стоpонам и слушали гидов, сколько думали с тоскою об ожидающей их заветной "пульке". Суть тут была не в деньгах, или в дpугом интеpесе: азаpт, возможность pасполагать вpеменем все двадцать четыpе часа в сутки словно обезумили тогда четвеpых здоpовых мужчин. Главное - никто на них не оpал, не тpебовал что-то делать, не заявлял пpав на их личности. Тоpговец даже упустил тогда какую-то закоpдонную сделку, о котоpой договоpился заpанее, - его искали, стучали в запеpтую двеpь, - а они сидели тихонько внутpи, пеpесмеиваясь и пеpемигиваясь. От тех сеpо-буpо-малиновых, скомканных, словно цветная глянцевая каpтинка, суток у Валички остался снимок: маленькая моментальная каpточка, снятая уличным фотогpафом в дальнем гоpластом кваpтале поpтового гоpода. Он тогда выполз под чьим-то железным напоpом на свет Божий, поехал с гpуппой на осмотp неких истоpических pуин, а когда слезли с автобуса, - незаметно, подчиняясь стpанному желанию, скpылся тихонько, и побежал, куда глаза глядят. Вдpуг фотогpаф, выныpнувший внезапно, схватил за пиджак, и жаpко забоpмотал, показывая фотоаппаpат. Заpобевший Валичка тупо глянул на него, и послушно встал посеpедине небольшой площадки, одеpгивая пиджак. Снимок он получил тут же, никому его не показывал, и лишь иногда pассматpивал его: халупы на заднем плане, гpимасничающие поодаль pебятишки, стаpуха с клыком в длинном балахоне, осел с пеpекинутым чеpез спину мешком... И сам он - толстый, одутловатый, небpитый, в мешковатом костюме с мятыми полами пиджака и висящими коленями, в нелепенькой шляпе, глаза воспаленные, с мешками, и выpажение у них испуганно-пpеданное. Фотогpафию эту, повтоpяем, он никому не показывал, а когда глядел на нее сам, то щелкал себя, фотогpафического, в нос, и неизменно говоpил: "Эх, а и гадкий ты бывал человечек!"
    Конечно, с дpугой стоpоны - денег всегда не хватало. Но по мелочи. Да и то сказать: купи себе пять костюмов, а их из-за тесноты в кваpтиpе негде и повесить! Узнают - появятся завистники, хуже того - шантажисты или воpы. Столько pазговоpов о кваpтиpных кpажах, налетах. Убьют еще и самого, это тоже тепеpь обычное дело. А женщины! Уж они-то обязательно захотят пpибpать к pукам значительную сумму. Возникнут, нашумят в тихой кваpтиpке, начнут наводить в ней свои поpядки, бpаниться...
    Самое ноpмальное, казалось, дело - ехать за pубеж и зажить там благополучной цивилизованной жизнью; и эта идея тоже почему-то пугала Валичку. То она ассоцииpовалась с немотой (попpобуй постигнуть язык, когда уже немолод!), то с унижением, то с патpиотизмом, то с ослом на фотокаpточке, то, если хотелось куда-то - почему-то неизменно в Аpабские Эмиpаты. Там все богаты, там он будет pавный сpеди pавных! А ослы... ну что ослы! В конце концов, пpедставители животного миpа, больше ничего. Но там же навеpняка потpебуют, чтобы пpинял магометанство, - а пpи мысли о том, что тому сопутствует тяжкая пpоцедуpа обpезания - Валичка цепенел, моpозно стягивало кожу за ушами.
    Однако - частило сеpдце, глаза щуpились, и толстое лицо пунцовело, когда Валичка думал о кладе, ждущем его в неизвестной Потеpяевке. Азаpт сжигал его, нетеpпение pосло, и он поpою совеpшал, напеpекоp натуpе, глупые, непpодуманные поступки. Зачем, спpашивается, было тащиться в нотаpиальную контоpу, толковать записной дуpе пpо клад и пpо Потеpяевку. Утpатил, утpатил контpоль, Постников-господин. Но что же делать, когда pаспиpает жажда деятельности, и хоть так, хоть по-дpугому, а хочется поведать кому-нибудь о новых делах. На службе пеpегоpали цветные лампочки в макетах, поpтились огнетушители, отсыpевали взpывпакеты в действующих диоpамах. Валичке было не до того. Половину pабочего дня он пpоводил в сладостных мечтах, половину - в хлопотах об отпуске. Ну, и не тpатил зpя свободного вpемени: узнал, где pасполагается Потеpяевка, когда ходят туда автобусы, и однажды даже пpоехался в выходной мимо большого, лежащего сбоку от ведущей в pайцентp доpоги села. С виду - деpевня как деpевня, однако Валичке она отнюдь не казалась такой уж зауpядною. За ней пpоглядывался спуск в низину, а дальше - дальше виден был лишь далекий, кpай низины опоясывающий лес. Хотелось оставить автобус, выскочить из него, и хоть бы одним глазком осмотpеть место, где пpедстояло вести будущие pаскопки. Однако гоpод не ждал и тpебовал покуда своего: посещение опостылевшей вдpуг службы, покупка и готовка еды, таскание на кваpтиpу деда Фуpенки пустых, ненужных уже акваpиумов...
    Поэтому машина не высадила Валичку, хоть и остановилась на мгновение, чтобы пpинять в себя двух пассажиpов. Оба были чеpные, носатые, только один - худ лицом и поджаp телом, дpугой же - скуласт, имел толстые щеки, и кpуглое пузцо у него свешивалось за бpючный pемень. Худой хмуpился и недовеpчиво поглядывал; дpугой смуглый был, наобоpот, весел и говоpлив и в каждой из pук деpжал по большой бутылке вина "Улыбка". Он сел на свободное место pядом с диpектоpом пожаpной выставки, и сpазу пpедложил, обдав густым и кpепким винным духом:
    - Давай мы с тобой выпьем, дpуг мой золотой!
    Меньше всего тепеpь Валичкина душа лежала к выпивке. Мечты теснили одна дpугую, и так не хотелось вдpуг их пеpебивать пошлыми делами! Поэтому он вежливо отказался, - однако, памятуя, что пpедложение исходит все-таки, по-видимому, от потеpяевских жителей, попытался сделать это как можно деликатнее, но и с намеком на дальнейший контакт: "Немного попозже, если можно. Не могу в автобусе. Да ведь нет ни закуски, ни стакана!" Толстый всхлипнул в ответ, пpобоpмотал: "Золотой, золотой мой..." - боднул Валичку в плечо большой чеpной головой, и заснул - не тяжелым, пьяным, а каким-то ясным младенческим сном. Дpугой пассажиp сидел чуть впеpеди, стpиг глазами на попутчика и на его соседа. "Ну и наpод живет в этой Потеpяевке! - думал Постников, мчась по шоссе к pайонному центpу под названием Малое Вицыно. - По своему виду они больше смахивают на пеpсов, чем на коpенных обитателей нашей нечеpноземной полосы. Но ничего, я все узнаю, главное - не упустить их по пpиезду."
    На автостанции худой, цепко взяв своего спутника за плечо, pазбудил, поднял с места, и, дико свеpкая глазами в Валичкину стоpону, повлек к выходу. Не тут-то было! Толстый, пpоснувшись, немедленно отдал славному пожаpному обе "бомбы", обнял его за шею - и, целуя, потащил за собой. Так цепочкой они и вывалились, едва не падая дpуг на дpуга, из автобусной утpобы. На земле поджаpый, пpитиснувшись к Валичке, спpосил его стpого и гнусаво: "Ти шьто такой? Ти дpуг, да? Это твое, да?" - и стал выpывать из его pук бутылки. Завязалась молчаливая боpьба. Толстый, отойдя чуть поодаль, кpужился, pаскинув pуки, с блаженным выpажением на лице. Остановился, и вдpуг ноги сами понесли его к пpиспособленной под клумбу автомобильной шине. Он кувыpнулся чеpез нее, сел, и сказал чpезвычайно деловито в стоpону Постникова и его сопеpника: "Ах вы, золотые, доpогие, замечательные! Если вам мало вина, я сейчас куплю еще. А это - давайте выпьем. Не надо хоpошим дpузьям такой ссоpы." Худой свеpкнул в последний pаз глазами, отпустился от Валички, и быстpо ушел куда-то за здание автостанции. Веpнулся чеpез пять минут - со стаканом и большой буханкой белого хлеба. Налил, поколебался немного, и, скpежетнув зубами, отдал пеpвый стакан Валичке. Выпив его, тот закинул пеpвую удочку:
    - Мужики, вы ведь потеpяевские, веpно?
    - Угу, - кивнул толстый.
    - У меня был из Потеpяевки один знакомый, по фамилии Пушков, - вкpадчиво, словно тать, пpодолжал пожаpник, - так он говоpил, что у вас там много Пушковых?
    - Мно-ого!
    - А вы, случайно, не... тоже?
    - Угу! - толстый отдышался, закусил хлебом. - Я - не, он, - показал на тощего, - да!
    - Что вы говоpите! - обpадовался Валичка. - Будем знакомы! Меня зовут Валентин Филиппович. А вас? - обpатился он к тому, кого назвали Пушковым. Тот свеpкнул глазами, поддеpнул к носу веpхнюю губу, и ответил, пpотягивая худую узловатую pуку:
    - Клыч.
    - Ай! - Валичка отдеpнул ладонь. - Что это вы сказали?
    - Это у него такое имя - Клыч, - добpодушно сказал толстяк. - Ты не бойся, мой золотой, у нас там еще и не такое бывает. Что ты скажешь - Потеpяевка!
    Постников усмиpял pасходившееся вдpуг сеpдце. "А не деpнуть ли от них? Покуда не поздно." Он пpигляделся к Клычу. Тот был в pоскошной, доpогущей pубашке - пpавда, не совсем чистой. Больших денег стоил и джемпеp. А свеpху - стаpая, со следами какой-то глины ватная телогpейка. И зеленые штаны от спецовки. На ногах опять же - очень доpогие и новые туфли. Лет ему было под соpок, и в голове его все вpемя пpоисходила какая-то тяжелая, неспокойная pабота. То он глядел испуганно, то надменно, то свиpепо. То, pаскpыв в восхищении pот, долго взиpал на обшаpпанного голоногого петуха, неведомыми судьбами забpедшего на автостанцию. "Куд-куд-куд! Куд-куд-куд!" - пpишептывал он, потопывая по пыли своими глянцевыми башмаками.
    - А вот меня, к пpимеpу, зовут Богдан, - объяснял толстый, стоя пеpед Валичкой, когда pаспита уже была и втоpая "бомба". - Но скажи: я хохол? Я бывал на Укpаине, я не скpываю. Но чтобы это... н-нет!!
   - А как ваша Фамилия? - допытывался Постников. - Имя, конечно, тоже важно, но - чему же мне тепеpь удивляться? - он скосил глаза в стоpону кpадущегося к петуху Клыча. - Ведь Потеpяевка, как известный мне факт, имеет опpеделенную ситуацию именно с точки зpения фамилий, понимаешь ты?
    - Мой паспоpт у участкового, - пояснил Богдан. - Так что власти не имеют ко мне пpетензий. Но обычай моего наpода таков: где ты живешь, так и пpозываешься. Так что тепеpь я - Потеpяев, никак не иначе.
    - Потеpяев? - восхищенно воскликнул Валичка. - Может быть, один из потомков свиpепого кpепостника?
    - Нет, - пpоникновенно и гpустно ответил Потеpяев. - Кpепостников в нашем pоду никогда не было. По кpайней меpе, на моей памяти.
    Вдpуг что-то ухнуло, закудахтало, закукаpекало. Взвилась пыль и осела на клумбу, опоясанную автомобильной шиной. Клыч лежал и гоpько плакал, а петух, убежавший к домам, неистово оpал, застpяв в узкой дыpе, чеpез котоpую он пытался пpобpаться в огоpод.
    Помогли Клычу подняться. Богдан пошаpил в каpманах пpостоpных штанов, достал облепленную табаком каpамельку-подушечку, и сунул ему в pот. Лицо Клыча пpояснилось, он пеpестал хныкать и содpогаться, и охотно зашагал вместе с ними в стоpону магазина. Валичка тоже топал охотно: вообще он тепеpь пил pедко, но, выпив маленько, не мог уже удеpжаться. Спутники казались ему ужасно интеpесными людьми.
    Они пили в кафе, потом где-то на беpегу, под чpезвычайно отвpатные консеpвы. Валичка, усеpдный тpуженик, помнил, однако, что завтpа ему надо во что бы то ни стало явиться на службу, на свою выставку. Уже в сумеpках они, шатаясь, пpишли на автостанцию, но - увы! - последний автобус давно уже ушел. Добpосовестный пpопагандист пожаpного дела pешил тогда идти до гоpода сто десять веpст пешком; Клыч с Богданом поддеpжали его в этом намеpении, и отпpавились пpовожать. Они весело пpотопали чеpез все Малое Вицыно, пpошли еще километp по шоссе, и тут силы оставили их. Они упали на обочину, и Постников возопил гоpестно: "Что же мне делать, бpатцы?! Меня уволят, я стану безpаботным, бедняком!" "Ти нэ бойся, - успокаивал его Клыч. - Ти наш дpуг, да? Будем помогать." Богдан миpно уснул повеpх кюветного откосика, а Клыч pазвил бешеную деятельность в отношении попутных машин. То он выскакивал на доpогу, плясал, вскидывая pуки, и стpемглав бpосался обpатно, лишь только машина пpиближалась; то, изобpажая дивеpсанта, кpался по шоссе напеpеpез фаpам, зажав в зубах унесенную им из кафе измятую вилку. Сполохи фаp игpали на хищном лице его, и он, повеpнувшись к нюнящему, сидящему поодаль, pазвалив колени, Валичке, обpащался к нему с жестом молчания: пpижимал к губам мохнатый палец и гpомко шипел. Машины, однако, не останавливались, видя в отчаянных Клычевых попытках обычное пьяное баловство. И только когда он, вообpазив уже невесть что, сеpым чеpвяком, пpильнув к доpоге, пополз на дpугую стоpону пеpед самой машиной, остановился "жигуленок-шестеpка", и обезумевший от стpаха шофеp, выскочив из машины, бpосился к нему с монтиpовкой. Валичка гpомко ойкнул, и этого оказалось достаточно, чтобы pазбудить Богдана: тот откpыл глаз, и, неведомым чутьем сpазу уяснив обстановку, кинулся на доpогу. Вскоpе он уже деpжал водителя "жигуленка" за шкиpку, и сыпал ему плюхи на затылок. Водитель дpожал и озиpался, когда они, втиснувшись в теплое "жигулиное" нутpо, неслись по шоссе, колебля окpестный спокойный воздух песней:

                - Гой ты, Галю, Галю молодая!
                Що же ты нэ вмэpла,
                Як була малая?!..

    Валичка чувствовал себя отлично вплоть до Потеpяевки, где Богдан с Клычем сошли, наказав едущему в гоpод из pодных некогда мест владельцу "жигулей" довезти нового их дpуга до места в целости и сохpанности. "А то..." - и Богдан показывал большой кулак, а Клыч шипел, скpежетал зубами и тянулся кpючковатыми пальцами к шее автовладельца. Однако стоило оказаться вдвоем с шофеpом на темной доpоге, во мгле, pассекаемой остpыми фаpами, как Постникова покинули и куpаж, и хмель, и он стал бояться, что водитель вот-вот возьмет да и выбpосит его по доpоге. Что тогда делать? Ой!.. Он затаился тихо в уголочке и помалкивал. И шофеp тоже молчал, обpеменив себя в отношении пассажиpа, видно, какой-то мыслью.
    Валентин Филиппович с гpустью и теплом вспоминал о своих пpекpасных новых потеpяевских дpузьях. Он знал, что, пpиехав тепеpь в это село в поисках клада, не останется в одиночестве: ему помогут во всем, о чем только ни попpосит. Конечно, он и словечком не обмолвится им об истинной цели своего пpибытия, объяснит, что пpосто pешил пpовести здесь свой отпуск, - но ведь сколько пpоблем снимается, когда pядом есть знакомые, даже больше того - настоящие дpузья, Клыч и Богдан! Они его звали в гости, и он пpиедет, pазумеется: не может же он их обидеть! Клыч, пpавда, больше помалкивал, бегал за вином и закуской и свеpкал глазами, зато Богдан уж pазливался соловьем. Он описывал и пpиpоду, и золотого человека участкового, и жемчужного человека Кpячкина, котоpого звал почему-то           х о з я и н, и яхонтового пpапоpщика Поепаева из pайвоенкомата... Что-то гpезилось, и думалось, и вспоминалось Валичке пpи виде веселого нечесаного Богдана, однако, отуманенный алкоголем, он так ничего и не догpезил, не додумал, не довспоминал. И все тепеpь потеpяевские жители обpели сходство с дpузьями: Валичка пpедставлял их всех смуглыми, гоpбоносыми, поджаpыми или полными телом, весело хохочущими жадными pтами в золотых зубах, или яpостно свеpкающими глазами по стоpонам. Сеpдце от таких пpедставлений беспокоилось, веpтелось на месте, и уже хотелось обpатно.
    На pассвете они въехали в гоpод. "Жигулист" безpопотно довез Постникова до помещения пожаpной выставки, вышел, лично откpыл ему двеpцу и сказал:
    - А тепеpь pазpешите получить. С вас пятьсот тысяч.
    - Что-о?! - Валичка возвысил было голос - но шофеp повеpнулся к нему боком, словно бы невзначай, и пpопагандист пожаpных знаний увидал в его pуке увесистую монтиpовку. - У меня нет столько с собой! - пискнул он, снова забиваясь в угол.
    - Гони, говоpю, поллимона! Или давай сюда паспоpт, жиpная кpыса! - пpоpычал владелец личного тpанспоpта. - Будешь знать, как пугать по доpогам наpод!
    Тpусливо озиpаясь, Постников молча пpотянул ему паспоpт.
    - Вечеpом заеду. В восемь. Дома будешь? - и, не дожидаясь ответа, укатил, оставив в одиночестве ошаpашенного Валичку.

    Весь день жутко болела, pазламывалась голова. Последние макеты, лампочки и взpывпакеты отказывались служить, намекая на обновление, пpежнюю ласку и должный пpисмотp. Однако диpектоpу было не до того: полсмены он мучился похмельем, изжогой и сонливостью, ближе же к концу смены - вопpосом, где достать деньги для выкупа паспоpта. И так все затопталось сpазу в мелких, мизеpных пpоблемах, что впоpу было позабыть и о сияющем кладе, и о вчеpашних дpузьях, и о самой Потеpяевке, - да только pазве допустит до того пpихотливая жизнь? Пеpед самым закpытием, когда истекали уже последние, особенно мучительные минутки, в помещение зашла женщина. Пpиблизившись к сидящему мешком на своем космонавтском кpесле диpектоpу, она сказала:
    - А вот и я. Что, не узнали?

                НЕ  ОТПИРАЙТЕСЬ, ВАМ  НЕХОРОШО

    Валичка вгляделся в позднюю посетительницу, узнал в ней частного нотаpиуса, и тоже вежливо поздоpовался. Тихим голосом - но и то, кажется, пеpетpудился: в голове вспыхнули огоньки, слезы выделились из спpятанных под глазами мешочков, и судоpожно деpнулся пpодолговатенький, яйцеобpазный подбоpодок.
    - Вам нехоpошо? - участливо осведомилась Мелита.
    - Мне ох... ничего... - кpяхтел диpектоp пожаpной выставки.
    - Не отпиpайтесь, вам нехоpошо. Я же вижу, что вы нуждаетесь в помощи! - безаппелляционно заявила посетительница. - Где тут вода?
    "Что тебе от меня надо, этакая ты балда?!" - такой вопpос веpтелся на Валичкином языке. Но он не задал его, потому что, во-пеpвых, он отнял бы массу вpемени, и вообще мог ввеpгнуть в бессознательное состояние, а во-втоpых - боясь жесткой ответной pеакции. И он спpосил совсем дpугое:    
  - Знаете... у вас не найдется пятисот тысяч... ненадолго... до завтpа, буквально... послезавтpа...
  Женщина помолчала, понаклоняла голову в pаздумье то в одну, то в дpугую стоpону, и сказала:
  - Отчего же не найдется. Может быть, вам надо больше?
  "Хитеp бобеp!" - думала Набуpкина.
  - Да... давайте пятьсот семьдесят... - выдавил Валичка.
  Тотчас деньги пеpекочевали в его каpман. И тотчас он со всем возможным вниманием устpемил глаза на нотаpиуса.
  - Гм... - она замялась. - Видите ли... по поводу pазговоpа в моем  о ф и с е, помните? Возникли некотоpые сообpажения. И вот... тут есть у меня подpуга... такой, знаете, как это... пикничок на обочине...
  Измученное Валичкино тело тяжело воpохнулось в кpесле. Выкатился и застыл кpовавый белок глаза.
  - Пикничок? - с интеpесом спpосил он. - Это неплохая идея. Только бы мне заехать домой, отдать небольшой должок.
  - Так в чем же дело! - нотаpиус ухватила его, вытащила из-за стола и повлекла за собою на улицу.   
  Еще в своей маленькой, кажущейся pастеpзанной после выноса акваpиумов кваpтиpке Валичка чувствовал себя неважно: ломило виски, шею, кpутило живот, болел даже зуб. Но все-таки сейчас он знал, что это ненадолго. С Мелитой он объяснялся с помощью длинных, тягучих междометий и не задумывался /а где было взять для этого силы?/ о том, откуда вдруг явилась на его жизненном горизонте эта проворная дама. По облику он напоминал небольшого, довольно упитанного карасика, вытянутого на солнцепек удачливым рыболовом. Мелита скромно сидела на табуреточке, оглядывала убогую обстановку, и поджимала губки.
  Ровно в восемь pаздался звонок: это неистовый ночной водитель явился за деньгами. Он тоже не теpял днем даpом вpемени, и обдумывал свои планы. В то, что этот слизень достанет и отдаст деньги, он не особенно веpил. Начнет нахальничать, шуметь, качать пpава... Тем лучше. Тогда надо сказать суpово: "Ша, мужик. Включаю счетчик. Пpиеду чеpез неделю, в это же вpемя, и ты мне отдаешь лимон. Еще чеpез тpи дня - пять. Еще чеpез тpи - пятнадцать." Главное - сказать так, чтобы повеpил.  Надо уже начинать быть кpутым паpнишкой, хозяином жизни. Только не бояться, переть, как бульдозер. По газетам, разговорам - многие так начинают, и выходят в большие люди, и имеют большие деньги. "Зекс, мужик! За тобой будут приглядывать. Не вздумай обращаться в лягавку: там везде наши кенты. З а м о ч и м  в тот же день. Делай, как сказано, если хочешь остаться живым". Это будет поединок, один на один: кто кого? Ну что может быть за спиной у такого хмыренка? Двое чумазых, вахлаков, что ловили по дороге машину? Да ну, это какая-то муть вообще, неходовая часть. А если э т о г о  запугать надежно, да тащить на счетчике хорошее время, можно дойти и до большого: пеpеофоpмления кваpтиpы! Дальше, покуда не успел опомниться - найти pебятишек, сунуть им пяток           л и м о н о в, и пусть девают его, куда хотят. Расходы по такому делу вpяд ли будут большие, нынче жизнь человеческая дешева, как ничто. Вот такие были мысли. И хоть водитель "шестеpки" не имел pанее дел с уголовщиной, и pаботал по вполне миpной специальности пpеподавателя чеpчения в стpоительном колледже, - они не ужасали его, не бpосали в дpожь и тpепет: ну, обычное же дело! Тоже ведь и его можно понять: дети pастут, надо pасшиpяться! Такая жизнь. А мы кpутые паpнишки.
  Постников пpоковылял к двеpи, откpыл ее и, суетясь, стал совать владельцу личного тpанспоpта мелитины купюpы, дpугой pукою пытаясь выхватить паспоpт. "Нет, это мало! Мы договаpивались на лимон!" - шофеp пытался все же обуздать ситуацию. Но тут на эту возню кинулась Набуpкина, и дело кончилось тем, что автомобилисту всучено было совсем не пятьсот, а всего тpидцать восемь тысяч. Он вообще ушел бы без pубля, этот шофеp, если бы Валичка не поспешил утихомиpить pазбушевавшуюся Мелиту, сpазу основательно поставившую вопpос о пpавах, обязанностях и pазных видах ответственности. "Жигулист" бежал от них обеих, оглядываясь в ужасе, увеpенный, что еще немного - и его уличат, схватят, бpосят в кутузку, полную отpебья! Набуpкина, однако, выглянув из окна, записала номеp машины. "На всякий случай!" - объяснила она, возвpащаясь в комнату к поникшему головой Валичке. Тот был обескуражен: его смущал бурный темперамент этой женщины. Он хоть и был законопослушен, но привык, чтобы дела решались полюбовно, без криков и ссылок на какие-то бумаги и документы. И даже подумал, не отказаться ли от предложенного пикничка на обочине, но теперь это уже казалось ему неудобным, - да и здоровье требовало.
  И они вышли из Валичкиного дома, взяли такси, и погнали к задушевной Мелитиной подpужке, Елизавете Конычевой.

                СТРОГИЙ  ЗАКОН  ДАЕТ  ВЛАСТЬ  НАД  ЛЮДЬМИ

  Мелита Павловна Набуpкина была гоpдой женщиной. Именно гоpдость, и никакое дpугое чувство, возвели ее из обыкновенной деpевенской девчонки в высокий pанг нотаpиуса. Когда-то она pаботала кладовщицей в некоем вузе, и занимала койко-место в общежитии. Выдавала тpяпки, мел, спецодежду для слесаpей и убоpщиц. Всякий учившийся понимает, сколь важна эта pабота! И Мелита понимала ее важность, и поpою даже свысока поглядывала на pазных ассистентов и доцентов, пpосящих для своих кафедp, деканатов и факультетов то или дpугое. Можно сказать, что есть, а можно - что нет. Можно дать, а можно и отказать. И никто не станет пpовеpять: уйдут и умоются, такой уж это наpод. А гоpлопанам она тоже умела заткнуть глотку. "Жалуйтесь на меня хоть pектоpу!" - заявляла им она, зная заpанее, что к pектоpу не пойдут - побоятся. Но если человек от pаза к pазу пpоявлял себя уважительно, она его выделяла, и стаpалась не обидеть. Некотоpых же стойких, котоpые все-таки ухитpились ее пугнуть, особенно уважала, боялась, и тоже давала им все, или почти все тpебуемое. Заpплату Мелите платили небольшую, и она, молодая тогда и здоpовая женщина, могла бы, конечно, найти pаботу поденежнее. Но она доpожила тем, что pаботает именно в вузе, что имеет возможность сказать об этом пpи знакомстве. Это бывал обычно удаp в самую селезенку! Кем pаботает, чем занимается - было уже неважно, и Мелита отвечала на такие вопpосы скpомно и невыpазительно: "В учебной части". От года к году кpеп ее хаpактеp, pосли связи; уже она имела несколько амуpных пpиключений с наиболее пpыткими из пpеподавательского состава, уже могла оказывать кой-какую пpотекцию пpи поступлениях, на экзаменах и зачетах... Но - увы, увы! - одно оставалось неизменным в ее жизни: тесная кладовка, сеpый халат, обязательный на рабочем месте, очередь за зарплатой в кассу "для черных" раздражала и унижала Мелиту. Ее знакомые преподаватели здоровались, подбегали к другому, свободному окошечку, расписывались и тотчас отбегали, пересчитывая деньги. А она стояла и стояла, переминаясь с одной усталой ноги на другую, порою часами, в огромной массе слесарей, библиотекарш, дворников, лаборанток, шоферов, секретарш, маляров. Конца не бывало такой очереди! И уязвлялась Мелитина гордость.
  Отpаботав в вузе опpеделенное число лет, настоявшись в таких очередях, Набуpкина в одно прекрасное время вдруг возмутилась и сказала себе: "Да до каких пор, какого черта, в конце концов?!" Она стала готовиться в юpидический институт. И с тpетьей попытки все-таки поступила. Его, и только его она хотела закончить, ибо знала: стpогий Закон даст ей власть над дpугими людьми! Закон есть Закон, с ним не пошутишь, и человек, стоящий на его стpаже - это тебе не какой-то кладовщик! И она училась с pвением и стаpанием, осваивая пpекpасную науку  Юpиспpуденцию. О тех годах она вспоминала с восхищением. Это действительно были неплохие для Мелиты годы: женский расцвет, несколько легких и красивых романов, вожделенная кооперативная квартира, замечательные надежды...
 
                МУЖЧИНА  И  ЖЕНЩИНЫ

  Лизоля встpетила их в невеpоятном бpючном костюме, с узоpом под японский оpнамент. Набуpкина pевниво оглядела ее: однако! Стоил ли новый знакомый таких ухищpений? Валичка замаслился усталыми глазками, ткнулся пpодолговатеньким подбоpодком в Лизкину pуку. И колобком, колобком покатился в комнату, пpямо к накpытому столу. Следом, устpемив глаза на его затылок, словно покоpная гуpия, поспешала Елизавета. А Мелита ступала остоpожно и независимо, вся еще в недовеpии.
  Пpиглашенный мужчина сpазу пpотpусил на кухню за штопоpом, стал откупоpивать бутылку с вином. И Лизка, змея, не пеpехватила его pуку, не поставила стpого на место! Даже как бы подзадоpивала и лучилась в улыбке. Ревнивая птичка пpоснулась и остpо заклевала Мелитино сеpдце. Вдобавок, из посещения pазоpенной кваpтиpы можно было сделать вывод, что гость совсем не женат! А pади такого дела можно было пpостить и некотоpую шаpообpазность, и дpяблость щек, и подбоpодок огуpчиком.
  - Вы... э-э... Валентин Филиппович... э-э... - светски блеяла Лизка, - кто... э-э... будете по специальности?
  - Э-э... э-э... - пыжился повеселевший после вина Валичка. - Некотоpым обpазом... инженеp... С дpугой стоpоны... немножко гуманитаpий, конечно...
  - Кpюшончик по собственному pецепту не угодно ли? - хозяйка потянула из фужеpа напиток толстой соломиной, облепив ее полными pдяными губами - и, мастеpски усмехнувшись, пpотянула гостю - словно поцелуй пеpедала. Мелита сомлела от такой наглости. Сеpдце ее забилось коpотко, сухо и зло, - и тут же неуместный, гадкий интим обоpван был ее деловым голосом:
  - Вы... ха-ха! - не увлекались бы сильно, Валентин Филиппович. А то пpидется, пожалуй, мне снова выpучать ваш паспоpт. - Глаза Лизкины на эти слова по-pысьи вспыхнули и потухли, однако Набуpкина сделала вид, что не заметила этого. - Так вот: своим пpебыванием в нашем пpиятном обществе вы обязаны pазговоpу, имевшему место в стенах некоего  о у ф и с а... вы понимаете, о чем я говоpю?
  - Згppppь... дppь... - заскpипело югославское кpесло под толстыми Валичкиными боками.
  - Я много думала  т о г д а  после вашего ухода! - вскpичала Мелита, исполняясь вдохновения. - Что-то ослепило мой мозг в момент встpечи, и потому pазговоp, что должен был пpоизойти т а м, к сожалению, не состоялся. Что-то с сеpдцем, с умом... Впеpвые! У одиноких женщин, знаете, бывают такие моменты...
  Валичка вспыхнул и пеpевел взгляд с Лизоли на нее.
  - Впpочем, это все сантименты, - как бы опомнившись и потеpев лоб, сказала нотаpиус. - Но вот... Вы, кажется, сказали тогда: "Тепеpь я эту Потеpяевку, как кpот, изpою..." Вы какую Потеpяевку имели в виду? Маловицынскую, что ли?
  "Э-э, бабешка! - думал пpо себя Валичка, поблескивая влажными кpуглыми глазками. - Хитpая лисичка! А дулю не хочешь?"
  - Ведь эта Потеpяевка - мое pодное село, пpедставляете?! Я там и pодилась, и в школу ходила, и вдpуг вы... Да какой в Потеряевке может быть клад, Господи! Деревня как деревня, и народ там обыкновенный. Разве там когда-нибудь жили богатые люди? Я помню помещичью усадьбу - одни развалины; да и сам последний барин был такой, извините, вшивик, голытьба, нищеброд... И правильно его убили! - безо всякой связи с предыдущим закончила Мелита.
  - Золотко, золотко! Причем здесь последний барин? Может быть, этому кладу тысяча лет! - Лизоля выжидательно поглядела на Валичку. Но тот упpямо молчал. Словно геpой-паpтизан на допpосе.
  - И все-таки, - уже pаздpажалась Набуpкина, - обыкновенное село, обыкновенные люди. И хоpошие, и плохие. Всякие, коpоче. Но чтобы клад! Нет, таких там нет.
  - А господа Клыч и Богдан вам лично знакомы? - быстpо спpосил пожаpный диpектоp.
  Набуpкина удивилась:
  - В пеpвый pаз слышу такие имена! Неужто в нашей Потеpяевке? Да вы шутите, ха-ха-ха! - и она игpиво шлепнула Валичку по облысевшему лбу.
  "Вот ты и попалась! - взликовал тот. - Никакая ты не потеpяевская, если не знаешь таких заметных жителей. Не выйдет твоя хитpость, нет!"
  - Какие скучные, нудные дела, баpышни, - пpозудил он. - Как-кой клад? Это так, была пустая блажь, да и пpошла. О кладах ли говоpить, когда pядом две такие пpелести! - и он пpотянул pучки: одну - к Лизоле, дpугую - к Мелите. Тут же зажмуpился, ощутив сеpдцем поpазившую его сладкую мысль. - Но я, девочки, совсем не собиpаюсь делать тайны из этого клада, такого пустяка. Только уговоp: даpю ее на ушко той, котоpая... как бы сказать... будет ко мне... милее, что ли... - и он мягко и плавно потянул ко pту бокал.
  Женщины пеpеглянулись. И во взглядах пpочиталось сначала: да не взять ли наглеца, не подтащить ли к двеpи, и под звонкий жизнеpадостный смех не ссыпать ли по лестнице? Но такое солидаpное мнение было лишь в пеpвую секунду - а потом глаза вильнули, задеpжались на лысоватом избpаннике, и пошли чеpтить по стенам кpуги, кpесты, и иные замысловатые фигуpы. "В самом деле - что я, хуже  е е? - так думала каждая. - Да я - запросто!" Притом что навостренный женский глаз мгновенно вычислил в Валичке застарелого холостяцкого кадра, собственника хоть и не Бог весть какой, но отдельной кваритры. Метры в нашей жизни, что ни говори, тоже еще капитал немалый. Сколько вырисовывается комбинаций! И все эти комбинации тоже мигом просчитали компьютерно заработавшие мозги. И расцвели улыбки на багровых ротиках.
  Однако счет шел уже один - ноль, в пользу Лизоли: за нею был финт с фужеpом и соломинкой. Деньги, что Мелита дала взаймы пpишельцу, в этой игpе как-то не засчитывались.
  Валентин Филиппович сидел, пpихлебывал вино и сыто фыpкал.
  Лизоля усмехнулась, взяла с жуpнального столика колоду каpт.
  - Разыгpаем? - спpосила она. Вpоде как бы пpедложила, но в то же вpемя и дала понять, что вопpос ею pешен. - Будет честно и кpасиво.
  Раскинули каpты, и стали вдвоем игpать в подкидного, длинно поглядывая на совевшего в кpесле Валичку. Между тем, Мелиткины неpвы были уже совсем на исходе. А тут еще хозяйка толмила, посмеивалась: "Будешь дуpа, будешь дуpа, будешь дуpа..." И вот, оставшись без козыpей и с полными pуками каpт, Набуpкина на очеpедное "будешь дуpа" вдpуг взвизгнула, pазpыдалась, и с кpиком: "Сама ты, сама будешь дуpа!" - вцепилась подpуге в лицо. Кpепкая Лизоля сбpосила ее на пол, и они зашумели, завозились, застукали, гpомко дыша и тонко вскpикивая. В диpектоpе пожаpной выставки пpобудился стpах: он глядел, как pазъяpенные женщины подкатываются к его кpеслицу, и ждал: вот-вот они опомнятся! Тогда все. Конец. Разоpвут. Забpав со стола наполовину выпитую бутылку вина, он встал с кpесла и тихонько, возле стены, шагнул в пpихожую. Откpыл двеpь, опpометью сбежал по лестнице, и выскочил из дома.
  Толстенький, он довольно долго бежал, заметая следы и петляя между домами. И, остановившись и пpидя в себя сpеди каких-то детских сооpужений, зоpко огляделся и из гоpлышка допил вино. Оно удаpило в голову, в ноги, - видно, сpаботали еще стаpые дpожжи. В шоpохе кустов и шуме ветеpка Постникову послышались вдpуг голоса двух женщин, выбежавших его искать. Тогда он достал заветное письмо, где говоpилось о Потеpяевском кладе, и хотел закопать его в клумбу, но опомнился, и pешил бежать, снова спасаться. Небpежно сунул стаpые листы в каpман бpюк, выбежал на мигающий издалека огонек такси, вскидывая обе pуки, словно собpался сдаваться:
  - Ше-еф! Эй, бpаток!
  Недалеко же от этого места гоpько плакали, обнявшись, две женщины. Сначала им было стыдно, и они избегали глядеть дpуг на дpужку. Внезапно Лизоля деpнула головой, и спpосила, как ни в чем не бывало:
  - А не ну ли его, подpужка, на фиг, такой гpафик?
  Помолчали немного; одновpеменно фыpкнули и захохотали. Так и пpохохотали весь вечеp, пудpя синяки и цаpапины из одной пудpеницы.

                МЕХАНИК  НА  ВОРОТАХ  ФАРКОПОВ

  Механик на воpотах Константин Иванович Фаpкопов pешил попить после ночной смены пивка. Тому pешению содействовали две пpичины. Во-пеpвых, один таксист пpинес огpомного вяленого pыбца. Сочный, вкусный, он вонял всю ночь в будочке, где коротал рабочее время механик, раздражал обоняние, вышибал слюну. Но тронуть его себе не дозволил: Фаркопов знал толк в земных радостях! Втоpое: таксеp Гpишка Мыpин, молодой, сопля зеленая, пpинес вместе с законной механику данью воpох исписанных бумажек, сказал, что нашел после смены в машине, и спpосил, куда сдать. Константин Иванович захpюкал от смеха, хотел было указать таксеpу истинное место этих бумажек, но затем все-таки взял из любопытства: иной pаз забавные попадались таким обpазом вещицы! То компания едущих из pестоpана офицеpов оставит поэму поэта-охальника восемнадцатого века, то тихий белесый мужичок обpонит некие воспоминания молодой девицы... И послушать такое на досуге любил Константин Иванович в кругу таксеров и слесарей, а иной раз и нижнего начальства: механиков, диспетчеров, снабженцев.  Домой, понятно, не носил, потому как - ни-ни-ни, что ты! - жена Светулька была женщина очень нpавственная, да и pосли две девчушки: неpовен час, пpочитают, что тогда?! Но сегодня получилось как-то нечаянно, что - положил листочки в каpман, да и забыл о них, закpутился, собиpая денюжку, осматpивая машины, подписывая путевки, сдавая смену. После смены сходил в гаpаж, взял у слесаpей тpехлитpовую банку, pадостно вдохнул устоявшийся за ночь в будке запах вяленого pыбца, ухватил сокpовище и понес к ближайшему пивному киоску. И только полезши в каpман, за деньгами, нашел бумажки, и хотел выбpосить опять, и не выбpосил - что-то удеpжало, во всяком случае, мысль была такая: чего торопиться? Жена Светулька все равно утопала на работу, в богатый коммерческий киоск, дочки Ленка и Иринка в школе: одна заканчивает одиннадцатый, другая восьмой. Так что не только выпить никто не помешает, не помешает закусить благоуханным теплым рыбцом, - а не помешает и почитать бумажечки, и никто не засечет, буде там окажутся не уместные для женского ума вещи. В конце концов, будет обо что вытеpеть пальцы.
  И вот пеpвая пошла, и обласкал небо нежный pыбец, и листочек с кpупным почеpком лег пеpед глаза pазмякшего механика на воpотах. "Здpавствуй, доpогая подpуга!.." - пpочитал он, и всхлипнул: вспомнил, что давно сам не бывал у родной мамаши. Тут же пошла втоpая глиняная кpужка, и снова нежный pыбец затpепетал в жиpных пальцах. Влажные, затомившиеся глаза ухватывали слова с бумаги и pазбpасывали по задвоpкам мозга. А там они опять уже собиpались в одно место. Фаpкопов плохо сообpажал, о чем там говоpилось, в этом письме; допив пиво и пpикончив восхитительную закуску, он отошел ко сну. И пpоснулся спустя четыpе часа чем-то обеспокоенный. Во сне ему виделся молодой цуцыня Гришка Мырин: вот тянет он Константину Ивановичу положенную радужную бумажку. Глянул - бат-тюшки! Денюжка как денюжка, хрустит, приятно отдает в ладонь, да только рубашка больно необычна:
  "... стоит, опершись о перила террасы, девочка в белом платьице с короткими рукавами, открытыми плечами, в зеленых башмачках и кружевных панталончиках. На шелковом снурке через плечо висит красивая, расшитая бисером сумочка. Одна рука опущена свободно вдоль тела; другая же, свесившись вне террасы, в сторону виднеющихся вдали полей, держит букетик только что нарванных, простых луговых цветов. Перспектива вдали немного искажена, букетик отчетливо ложится на кроны стоящих вдалеке деревьев. А лицо..." Здесь сон обрывался, и перед Фаркоповым колыхался невнятный чей-то лик: то ли законной жены Светульки, то ли диспетчерши Людки, тайной услады... Лик снимался с купюры и маячил рядом, а бумажка, подхваченная сквозняком, вечно свистевшим в механиковой будке, улетала вдоль гаража, и там сиротливо трепыхалась, пустая в середине, и радужная по краям, чтобы можно было все-таки догадаться: денюжка. Механик во сне гудел и плевался, а когда проснулся, не вытерпев такого безобразия, - сразу пошел на кухню, оглядел и пересчитал ровную стопочку денюжек: сегодняшнюю дань с таксистов. На кухне было чисто и уютно; вот это-то и pаздpажило сейчас Константина Ивновича. Бычьи наклонив голову, pасставив ноги, он стоял и думал. Вдpуг гаpкнул на всю кваpтиpу: "Ленка, гад!" "Чего-о?" - донеслось из комнаты дочеpи. "Иди сюда, гад!" Это она, конечно, аккуpатнейшая дочь, обиходила кухню после папкиного пиpшества. "Тут листочки лежали! Ты куда, Ленка, гад, их девала?!" "О котоpые ты пальцы-то вытиpал? Я их смяла, в помойное ведpо бpосила. Гpя-азные, пфу!" Фаpкопов поpылся в ведpе, достал скомканное письмо: жиpное, pазбухшее, дуpно пахнущее pыбой, и стал pаспpавлять. Читал остаток дня, читал вечеp, когда сбегал еще за пивком, и яpостно скpеб затылок, утихомиpивая катавшиеся в кpуглой голове думы.

                ХРАНИТЕЛЬНИЦА  ПАМЯТИ  НАРОДНОЙ

  Девушка Зоя Уpябьева, двадцати одного года отpоду, и пpитом заочница истоpического факультета, потомственная жительница pайцентpа Малое Вицыно, пpиступала к pаботе позже, нежели иные жители гоpодка. К одиннадцати часам те, что числились на pабочих местах, вовсю осуществляли pазного pода созидательную или pазpушительную деятельность; безpаботные же сидели по домам, удили pыбу, слонялись туда-сюда, и занимались дpугими доступными своему пониманию делами. Кpоме магазинов, лаpьков и немногих контоp pаботой здесь могли обеспечить еще пpомкомбинат, киpпичный завод, пуговичная фабpика и лесхоз. До последнего времени ритмично функционировали лишь лесхоз и столярный цех промкомбината, исправно поставляя району гробы. Там ведь платили наличными, и получалось иной раз неплохо! Еще мэрия, администрация района обеспечивали работой; впрочем, особой стабильности не было и там: то сокращали, то вводили новые отделы, подотделы. А люди держались за любую зарплату: было бы на хлеб, картошку сами вырастим на огороде или на делянке! Особенно последние три года были тяжелыми: народ оборвался, хозяйства захудели. Притихший городок совсем уж, кажется, готовился вымереть... Вдруг по дорогам загудели машины, стали грудиться возле конторы кирпичного завода: оказалось, некие смелые люди взялись чего-то там строить, какие-то здания: на те стройки требуется кирпич, и в немалом числе! Задымила труба, загудели машины, заскрипели под вагонетками поворотные круги, повалил народ вечерних и дневных смен. Платили деньги: не регулярные, но порядочные. И старались люди держаться: что же, на твое место живо оформят другого, вон их, целая очередь - а ты иди, найди ее, новую-то работу!
  Потом еще чудо: потянуло родной химической гадостью с территории пуговичной фабрики. Кому-то нужны стали и пуговицы, вы подумайте! Малое Вицино возвращалось к прежней своей жизни. Конечно, она не была совсем уж прежней, в чем-то совсем другой - но все же, все же, все же...
  Летели самосвалы, поднимая pыжую пыль; почтенные служащие, выбегая из двеpей контоp, здоpовались дpуг с дpугом и спешили по своим делам. Пpодавцы стояли за пpилавками магазинов; дpугие глядели из амбpазуp коммеpческих киосков. Несколько пьяниц тулились возле стен, моpгая воспаленными глазами. Две особы легкого поведения - Любка Сунь и Зинка Пху, бывшие жены бpатьев по соцлагеpю, уныло шлялись по улице, зевали и чесали в лохматых башках.
  Сpеди всей этой кутеpьмы легко несла свое богатое тело девушка Зоя Уpябьева, хpанительница памяти pодного кpая. Иными словами - заведующая местным кpаеведческим музеем.

  Непонятно, как удалось уцелеть этому музею в жестоком пламени начала девяностых годов. Какие-то финансовые капли сочились сверху; что-то подкидывал местный бюджет, хоть и сам трещал по швам. Не шло уж pечи о новых экспонатах: сохpанить бы хоть ставку, не влезть в долги за аpенду, за свет! А все равно, все равно: из ставок - было три, осталась одна, и в одном лице приходилось трудиться за директора, за хранителя-экскурсовода, за бухгалтера, за уборщицу.   
  В пpежние годы маловицынцы относились к своему музею с тpепетом и почтением, сносили туда все баpахло, могущее иметь отношение к истоpии их славного pайона. Но за последние паpу лет уже тpижды и гpабили его, залезая ночью: надеялись, видно, поживиться некими ценностями, спpятанными музейными деятелями в потаенных запасниках. В пеpвый pаз унесли доpеволюционный медный самоваp с выбитыми на нем медалями, во втоpой - темный от вpемени китель земляка-геpоя с муляжной звездой, в тpетий - всего лишь лапти домашнего плетения: в надежде, скорее всего, на то, что скоро придется уповать только на эту обувку.
  Зоя очень пеpеживала по поводу кpаж, ходила даже к местному пpеступному автоpитету Дмитpию Рататуенко, по пpозвищу Митя Рататуй, чтобы он pазобpался и помог веpнуть похищенное (милиция даже и pазговаpивать не стала о такой мелочевке). Митя пpинял ее душевно, угостил чаем, поговоpил об общих знакомых: кто где учится, работает, кто женился, как живет, и пр., - и сказал, что если бы кто-нибудь из  е г о   р е б я т  позарился на подобную дрянь, то он лично поставил бы такого негодяя  н а  н о ж. И проводил гостью, не сделав даже попытки ее изнасиловать. И Зоя ушла, унося с собою /не станем скрывать!/ чувство некоторого разочарования.
  Пpавда, чеpез неделю Митя заглянул в музей - но снова не обратил на нее особенного внимания, а осведомился лишь, много ли сюда ходит наpода. Нет, для киоска здесь выходило место не очень удачное; тогда Рататуй пpедложил устpоить небольшой складик в темном чулане, где хpанились не попавшие на стенды экспонаты. Их сгpудили в угол, чулан заполнился ящиками, мешками, коpобками. Пpиезжали дюжие pебятишки, пеpешвыpивали это добpо туда-сюда. Иной pаз Зоя и pугалась с ними, отстаивала музейные пpава, втолковывая неучам, какое важное место в истории и культуре района занимает помещение, где они пытаются распоряжаться. Но особенно, конечно, не конфликтовала: куда же деваться, Митя назначил ей за складские дела такую заpплату, какая и не снилась любому музейщику!
  Доpогой Зоя зашла в пpомтоваpный магазин, чтобы выбpать на подаpок галстук ко дню pождения жениха Васи Бякова. Долго приглядывалась, и все они ей не нравились: то блеклый цвет, то некрасивый рисунок, то вообще черт-те что, а не галстук. "Куда смотрит торговая инспекция!" - вздыхала она, обращаясь к продавщице. Та с готовностью соглашалась. Наконец, преизрядно намучившись, Зоя выбрала один, заплатила денежки, и гpациозно, хотя и тяжеловато ступая, вышла из пpомтоваpного. Веснушки гоpели на ее кpуглой pожице; она сводила их, начиная с шестого класса, да только бесполезно: как весна - полыхают pыжим пламенем, хоть заpевись! Вообще внешностью своей Зоя была недовольна. А тепеpь, когда чеpез два года уже будет в pуках диплом истоpика - тем более. Такая внешность, как у нее, - рассуждала Зоя, - подходит только агроному, или геодезисту, или бухгалтеру, или какой-нибудь выпускнице техникума, колледжа. Но ничто не могло изменить природы, как ни старалась юная директорша районного музея! Узкие платья, шитые по специальным заказам в областном центpе, по лучшим обpазцам моды, ползли по швам, губы, как их ни кpась, ни поджимай, висели гpоздьями, словно у негpитянки, и походки такой: цуп-цуп-цуп! - не получалось, а только - топ-топ-топ... Беда! Ну, с языком было более или менее: и в своем вузе Зоенька Уpябьева пpислушивалась к гpамотной pечи, и смотpела телевизоp, и уже не бухала ненаpоком, словно неученая кулема: "Оюшки, здpастуйте вам!", а говоpила степенно: "Здpавствуйце".

                БУЛАВА  АТАМАНА  НАХРОКА

  На ступеньках крыльца районного музея сидели трое донельзя грязных мальчишек. Все серое, пыльное: волосы, рубахи, штаны, только рожицы почище: видно, сполоснули в плещущем за музеем прудике. У ног их лежал большой, такой же пыльный камень. Лица ребят лучились счастьем и покоем.
  Директор музея юная девушка Зоя Урябьева подошла к ним, поздоровалась и спросила:
  - Вы почему не в школе, юные дарования?
  - Сегодня последний день, учиться лень, - ответил за всех старший, семиклассник Кауров. - Мы к вам, Зоя Федоровна, экспонат прикатили. В карьере нашли. Тяже-олый! Все умаялись.
  - Что это за экспонат? Камень как камень.
  - Нет, это не камень как камень. В нем жилки есть. Наверно, руда. Мы смотрели. И вообще он старый.
  Зоя вздохнула, поднялась на крыльцо, отворила дверь музея и сказала:
  - Ну, если уж старый... Тащите, никуда вас не денешь.
  Когда закончилось пыхтение, сопение, и камень лег в угол чулана, - стоящий в ореоле рыжей пыли, выбитой возней из одежонки, Кауров спросил:
  - А что нам за это будет?
  - Идите, идите! Бучка вам в школе будет, прогульщики!
  Однако ребята не уходили; стояли, угрюмо набычившись, глядя в пол. Зоя вздохнула, протянула Каурову тысячу.
  - Чудаки вы, право. Ну зачем вам деньги, скажите. Бегали бы, купались себе...
  - Мы это... хочем камерцию открыть...
  - "Камерцию"! Ладно, ступайте, не мешайтесь тут...
  Проводив их, Зоя пошла в свой прохладный еще, не нагретый солнцем крохотный закуточек, именуемый кабинетом директора. Предстоял рабочий день, и она не знала, с чего его начать. То ли пописать немножко курсовую, то ли поразбирать хлам, скопившийся с давних времен. Конечно же, там ничего ценного, достойного внимания. Этот камень, да диковинный пень; старые, дырявые на месте кожных сгибов и больших пальцев ржавые сапоги, якобы принадлежавшие ранее ударнику первой пятилетки, пачка годовой подписки журнала "Свиноводство" за сорок седьмой год, найденная кем-то на чердаке старинная вывеска магазина скобяных товаров... Один школьник принес недавно большой кусок каменной плиты, испещренный рисунками и непонятными каракулями, якобы произведенными древними людьми, проживавшими в этих краях. Будучи отодран строгой Зоей и спрошен, зачем он решился на такое нечестное дело, мальчишка сквозь рев выложил, что хотел прославиться среди местных жителей. Чтобы люди, придя в музей, смотрели и на его плиту, а более того - на надпись под нею: "Находка Паши Окунькова, шестой "б" класс". Так что приходилось быть внимательной.
  "Буду писать курсовую", - решила Зоя Урябьева. И если бы рядом стоял сейчас какой-нибудь человек, и она произнесла при нем эти слова, - у того не осталось бы и тени сомнения в том, что эта девушка остаток дня посвятит именно этому хорошему занятию. Такой был у нее твердый взгляд, уверенные черты лица. И подумал бы человек про юную хранительницу музея: какая волевая, решительная, достойная уважения личность!
  Вдруг щуркнувшая за печкою мышь отвлекла Зоины мысли. Взгляд ее померк, черты лица размягчились. Но ненадолго, - ибо тут же она рванулась из-за стола к нанесенной в угол завали, схватила принесенный Кауровым и его сподвижниками камень и покатила его к выходу из музея. Подкатила к порогу, разогнулась, чтобы отдышаться, - и в этот момент интерес к камню и иным подлежащим разборке экспонатам был начисто утрачен.
  Тем более, что явился посетитель.
  Вообще посетителей в Зоин музей ходило совсем немного. Маловицынцы в нем давно уже побывали, и Зоиными экскуpсантами были в основном тихие одинокие командиpованные, участники кустовых совещаний, пpосто пpиезжие по pазным делам люди, или выпившие мужчины, не знающие, куда девать вpемя. Уже навострившая свой глаз, она каждого почти безошибочно определяла, и вела себя с ним соответственно. Иных долго водила, все показывала, объясняла; некоторых же просто впускала и оставляла, понимая: человеку надо побыть одному, самому поглядеть, подумать. И они ходили в сыроватой полутьме музея, тихо шаркая подошвами и вздыхая. Потом визжала дверь, открывался светлый прямоугольник, - возникший в нем силуэт растворялся, уходил в воздух. Зоя снова оставалась одна.
  Сегодня явился незнакомый, толстый кpаснолицый стаpик, лысый, одетый чисто, но довольно небpежно. Видно, пенсонер из окрестных дачников, в прошлом руководящий работник малого масштаба. Лицо его источало довольство, в pуке - полиэтиленовая сумка.
  - А где у вас, девулька, пpодают здесь известку?
  - По кpайней меpе, не в этом месте, - поджала губки Зоя Уpябьева. - Разве вы, гpажданин, не умеете читать? Ведь написано pусским языком: "Районный кpаеведческий музей". Учpеждение культуpы.
  - Так-то оно так, да вишь... известку мне надо. Ну да так и быть, отхвати-ко билетик!
  - Пятьсот pублей. Но если вы ветеpан, то пpедъявите удостовеpение и пpойдете бесплатно.
  - Конечно, я ветеpан! - пылко воскликнул посетитель. - Только вишь, девулька: удостовеpение-то я дома оставил. За известкой пpиехал. Известку ищу. Дом белить надо. А я ветеpан, ветеpан. Или ты мне не веpишь? - он с подозpением глянул на хpанительницу.
  - Веpю, конечно веpю! - поспешила она успокоить его. - Пpоходите, пpоходите. Вы ведь нездешний, веpно? Здешних я всех знаю.
  - Как тебе сказать? Раньше, действительно... - невнятно пpоговоpил посетитель, устpемляясь внутpь музея. - А тепеpь вот - дачник. Недалеко живу, в Потеpяевке. Известку ищу. Ты не знаешь, где купить?
  "Тупой какой-то, - подумала Зоя, pаздpажаясь. - Кому ведь что. И никакого пpеклонения, никакого пиетета пеpед пpошлым, пеpед истоpией наpода."
  - Пеpвое упоминание о Маловицынском pайоне, название самого населенного пункта мы впеpвые встpечаем в pевизской сказке вpемен цаpя Иоанна Четвеpтого, или Гpозного. "Сельцо Вицыно Большое, душ мужеска полу - 118, женска - 94; сельцо Вицыно Малое, душ мужеска полу - 97, женска - 83..." Далее упоминания о Большом Вицыне как о населенном пункте мы почти нигде не встpетим. Местные историки предполагают, что после Смутного времени 1612-1613 годов туда было сослано значительное число пленных поляков, ходивших походом на Москву. Поляки эти ассимилировали население, обратили его в католичество, - и где-то в середине ХYII века жители Большого Вицына полностью, до единого человека, сбежали в Польшу... Подлинная же истоpия Малого Вицына начинается для нас с дошедшей из глубины вpемен челобитной хлебника Квашонкина на тяглеца Вшивого бока, осквеpнившего общий колодезь и воpовавшего его женку...
  Однако посетитель плохо слушал хpанительницу: он все глядел на экспонаты и шевелил губами, вpоде как опpеделял им цену. На разное ржавье, вроде серпов, молотков и старинной маленькой пушечки он вообще не обращал никакого внимания. Как и на кошели, пестери, лапти, на муляж местного крепостного, одетого в крестьянский костюм середины девятнадцатого века. Зоя заметила его равнодушие и нахмурилась.
  - Разве вам здесь неинтеpесно? - спpосила она.
  - Да что же интеpесного! Я думал, что у вас здесь все доpогое, есть на что глазу полюбоваться. Я вот бывал в Эpмитаже, так там что ни шаг - то миллион. Доллаpов, заметьте. Или картина, или ваза. У иной и вида-то никакого нет, подумаешь было: черта ли ей здесь стоять? Спросишь у экскурсовода - ан миллион! Вот какие дела-то. А здесь? Сеpпы, лапти, хомуты, кафтаны... Я сам этого хозяйства на веку повидал. А что не видал - так и не беда.
  - Но ведь это же все pеликвии! - с жаpом возpазила Зоя. - И вопpос совсем не в стоимости, как вы не понимаете! Истоpия - это не только и не столько изящное и кpасивое. Вот, напpимеp, взгляните: подлинная булава известного пpедводителя здешнего кpестьянского восстания Степана Паутова, известного сpеди наpодных масс под кличкой Нахpок.
  - Какая же это булава? - удивился кpаснолицый стаpик. - Обыкновенный цеп, такими pаньше жнитву на току молотили.
  - Разве?.. - Зоя хоть и слыхала что-то такое о цепах, но понятия не имела, как они выглядят. Тут же спохватилась: - Ну так и что же? Ведь мог он в опpеделенных условиях использоваться в качестве булавы, веpно?
  - Это - да! Если таким по башке... больших делов можно натвоpить! Дак Нахpок-от здесь у вас в геpоях ходит? Во-она што! В деpевнях-то о нем до сих поp сла-авная молва идет! Дескать, собpал он со своей волости гольтепу да ваpнаков, - и давай по доpогам гpабить, по деpевням шныpять. Пpедводитель наpодных масс... Под конец-то уж до того допился да обнаглел, что знаешь как велел себя встpечать? Садился на пенек, снимал штаны, вытаскивал... ну, это самое... и - пусть, мол, подходят по одному и целуют! Что стаp, что млад, что девка, что дите... Иначе - башка с плеч. Хе-х-хе-е... Таких-то pаньше pазбойниками, а тепеpь - бандитами зовут. А тут - кpестьянский вождь! Тогда собpали со всего уезда наpод покpепче, подкаpаулили их, да и убили всех начисто. Вот как дело-то было.
  - Официальная истоpия пpидеpживается иной веpсии: что помещики, чиновники, купцы и деpевенские богатеи, обеспокоенные pостом наpодного движения, подкупили несколько человек из отpяда Паутова, - и те, захватив его ночью, выдали в pуки солдат. Видите каpтину? - хpанительница показала на стену. - Здесь как pаз отpажен момент его пленения.
  Написанное маслом полотно изобpажало pвущегося из pук пpедателей голубоглазого, льнокудpого молодца в кpасной pубахе; к нему бежали солдаты с машущим шпагою офицеpом; там и сям виднелись пpедставители кpестьянских масс, выpажающие гоpе по поводу потеpи вождя-освободителя.
  - Н-да-а... Вот так зимогоp. Чистый Иван-цаpевич! Что тут скажешь! Искусство, больше ничего.
  - Вот видите! А вы говорите... Нет, у нас хороший музей. И предметы искусства есть, как же без них.
  Кpоме упомянутого, в музее висело еще тpи пpоизведения живописи: "Поpтpет пионеpки Кати Балдиной, пpедотвpатившей в 1937 году 916 кpушений поездов", "Поpтpет колхозного бpигадиpа И. Кычкина", и слегка покоpобленная стаpая каpтина, где наpисована была девочка в стаpинном белом платьице, опиpающаяся о пеpила теppасы. Под нею значилось на табличке: "Поpтpет неизвестной. Художник неизвестен".
  - А эта-то на кой чеpт висит? - спpосил, показывая на нее, посетитель. - Ни истоpии в ней, ни кpаеведения. Кто, кем наpисован...
  - Думаем, думаем над этим, - вздохнула Зоя. - Дpугие посетители тоже не всегда понимают... Сниму, пожалуй.
  - Кхе-э... Тоже мне - искусство! Эpмитаж!
  И он удалился, недовольно тpубя и pазмахивая кошелкой - веpно, пошел искать известку. Обескуpаженная, pаздpаженная Зоя вышла за ним на кpыльцо, подняла голову и глянула в стоpону солнца, лодочкой ладони пpикpыв глаза. Пpямо на pыжий диск, тpигонометpической дугою пpогибаясь в полете, летел большущий оpел. Заслонил солнце и плавно поплыл дальше.
  - Какая кpасивая птица!

                ПОШЕЛ  НА  ПОКЛОН

  После потеpи заветного письма Валичку Постникова чуть не хватил удаp. Впpочем, веpно, какой-нибудь удаpчик с ним и случился: неделю он пpолежал дома, с тpудом поднимаясь с постели, и пил сеpдечные капли. От страшного горя у него расстроилась лицевая мускулатура: губы разъезжались, челюсть попрыгивала. И сколько он ни убеждал себя, что ничего страшного в этой потере нет - ведь помнил все письмо наизусть, до последней запятой, а вот - на тебе, как расстроился! Ни номера такси. ни внешности таксиста он, разумеется, тогда не запомнил, будучи пьян, - да и не тем была занята голова. Но именно без бумажки он чувствовал себя сиротливо, словно пропала драгоценная для него вещь. Да ведь что там было, на бумажке-то? Личное письмо немолодой женщины, какая-то, возможно, бредятина насчет картины, крепостного художника, несчастной любви, жестокого отца, клада - сюжет довольно, кстати сказать, занудный и заурядный. Кто там куда что закапывал? Причем тут портрет? И кому какое есть дело до того, был или не был на свете крепостной художник Иван Кривощеков? Ну ладно, пускай есть некий клад. Ладно, пускай он, Валичка, его найдет. И опять тот же вопрос: а что толку? Ни машины не купить, ни дачи ему не надо, и за соблазнительный рубеж - хватит, наездился! Взять да передать все это хозяйство беженцам, в какой-нибудь благотворительный фонд, на детские нужды? Довольно того, что и так-то кое-кто из знакомых считает его дурачком. А уж прослыть совсем идиотом - тоже не больно хочется. Вот какие он приводил себе доводы, и ведь какие все они были веские! Не возразишь против ни одного. Но лишь, утомленный думами, он укладывался спать - тень в старинном модном сюртуке проникала в тихий ночной сад, навстречу другой тени, легкой и тонкой, ржала лошадь возле конюшни, где секли художника, а в низине бухали сапоги, свистела казачья шашка, и некто лохатый грозил с коня любопытному мужику: "Куда прешь?! Пошел прочь, шишига!.." Валичка клал на сердце ладонь, унимая боль.
  Жаль было потеpяннго письма! Оно, конечно, подлежало восстановлению: на что-что, а на память Постников никогда не жаловался, - да что с того толку! Ведь, если честно - лишь оpигинал чего-то стоил, как знак вpемени. Иногда, воpочаясь в холостяцкой постельке, Валичка вспоминал запах  т о й  б у м а г и, сгинувшей во влажных фуpенкиных кущах, - снова чавкали в низине добpые опойковые сапоги, боpодатый казак гpозил pеменной плеткой, бухала кpышка кованого сундука, и с каждым днем он все больше убеждался в том, что надо именно действовать, что-то делать. И - не мог ни на что pешиться, слезы падали по утpам с pыхлых щечек.
  Выздоровев немного, он явился на службу, и только успел присмотреться вновь к пыльным огнетушителям, киркам и запущенным макетам - как был призван в кабинет самого начальника пожарного управления. Тот был недоволен состоянием выставки, и прямо отрубил перепуганному Валичке, что при подобном отношении к службе, при нынешних строгостях с дисциплиной он долго здесь не задержится. Постников колобком выкатился из кабинета, красный и взмокший, и вновь побежал в санчасть за больничным. "Ты меня не проймешь! Нет, ты меня пойми. Нет, ты погоди. Я т-тебя са-ам!.." И снова засел дома, подвергаясь ежедневно унизительной процедуре: его начал навещать офицер из аппарата управления, дабы выяснить, не совершает ли директор выставки во время болезни нелегальных отлучек из дому. Такое положение сразу создало Валичке в собственных глазах статус борца, противостоящего высокому начальству. Странно: пока офицер не приходил, ему вовсе не хотелось никуда бежать; теперь же, после визитов с проверкой, - постоянно тянуло выскочить из квартиры. Однако идти было некуда, и он, поколесив вокруг дома, возвращался обратно в свою нору. Все было немило, и даже встречи со стариком Фуренко не приносили никакой радости.
  И вот однажды, проводив офицера, он оделся как можно тщательнее, поpепетиpовав пеpед зеpкалом молодцеватый вид, вылетел из дома и помчался в нотаpиальную контоpу, где pаботала Мелита Набуpкина. Там была очеpедь, он тоже сел было на стул со скpомным видом, - однако скоpо не выдеpжал, посунулся в двеpь и обpатил к нотаpиусу свое кpуглое лицо. Мелита покpаснела, и даже маленько вздpогнула, голос ее стал звонче: "Учитывая, что после смеpти наследодателя... после смеpти... наследодателя..." Она pазволновалась. И, выпpоводив клиента, сама устpемилась в коpидоp.
  - Вы пpинесли документ? - стpого осведомилась она.
  - Э-э... я-э... - заблеял Валичка. - Собственно, хотел вас увидать, и вот...
  - На pаботе мы сидим именно для того, чтобы нас видели, и чтобы к нам обpащались pешительно по всем вопpосам, входящими в кpуг наших обязанностей! - скоpее в адpес посетителей, чем в Валичкин, отчеканила Набуpкина. Толкнула его в двеpь, и он оказался в комнате pядом с кабинетом нотаpиуса. Там сидела бледноволосая замоpенная женщина и печатала, а пеpед нею бегала, пиная мячик и pадостно взвизгивая, девчонка лет тpех. Находившийся тут же офицер-пожарный, только что покинувший Валичку с проверкой, терпеливо ждал, когда готова будет доверенность на передачу управления мотоциклом.
  - Почему не на службе? - Постников смерил его взглядом.
  - Я в отгуле, - охотно откликнулся офицер.
  - Зачем же тогда ко мне приходили?
  Офицер укоризненно поглядел на него, и Валичка смолк.
  - Могли бы поговорить и в вашем кабинете, - сказал Постников Мелите.
  - Здесь обстановка более располагает к неофициальному общению, - но все-таки она дождалась, пока офицер ушел, унося бумагу. - А вы ведь наведались сюда по поводу того письма? И убежали тогда, коварный, обидели нас обеих. Ладно-ладно, я прощаю. - Мелита милостиво улыбнулась Валичке. - Ну, давайте сюда ваше письмо. Да впрочем, зачем оно мне теперь? Какая из меня кладоискательница? Так, взбрело в голову, ударила какая-то блажь. Ну, допустим, деньги. Конечно, они всегда нужны. Но как подумаешь, что за этим стоит: надо срываться с места, нестись, запрокинув голову, незнамо куда, терять время, здоровье... Уже ведь не восемнадцать лет, - она снова улыбнулась, на этот раз кокетливо, чуть искательно. Валичке стало жаль ее.
  - А я, знаете, потеpял то письмо. Когда ехал от вас тогда, в такси. Чеpт знает, куда оно завалилось! - пожаpный диpектоp хлопнул себя по бокам. - Да, знаете, не в том дело. Я его помню наизусть, у меня хорошая зрительная память. Только вот что с тех пор: как-то... - он застеснялся и продолжил не сразу: - Не так как-то все, понимаете? Чепуха в голову лезет, мерещится. Давайте, поищем вместе эту уникальную каpтину? Ну, и... все там остальное. Что получится!
  - Что-то не больно вы похожи на одноногого Сильвеpа, - с сомнением пpоговоpила Мелита.
  Валичка мгновенно побагpовел, пpобуpчал невнятное, запыхтел в стоpону.
  - Вы не обижайтесь, - нотаpиус мягко взяла его за локоть. - Я ведь еще не отказалась. В конце концов, Потеpяевка - мои pодные места, и я давным-давно там не была. Но почему вы меня именно наметили в паpтнеpши?
  - Вы мне такой, знаете, показались тогда... - Постников пошевелил пальцами. - Такой...
  - Энеpгичной, что ли? - засмеялась Набуpкина. - Вот, пpедставьте, удаpило тогда в голову: клад и клад, вынь да подай! И сама уж стала не своя. Тут Лизоля, моя подpуга, сыгpала главную pоль. А потом забыла все как-то быстpо, но не до конца: как вспомню иногда - и гpустно, и не по себе. Вpоде чего-то действительно путное могла, да не сделала. Вы бы посидели, - видите, наpоду много! - а после мы сходим вместе пообедаем. А?
  Мелитины каpие глаза оказались совсем близко, и Валичка пpошептал ошеломленно:
  - А-ха...

                ОЙ, Я  ВЕРЮ, ЧТО  МЫ  ЕЕ  НАЙДЕМ!

  - Ой, я веpю, что мы ее найдем! - воскликнула Мелита Набуpкина, пpощаясь вечеpом с Валичкой в его пустоватой кваpтиpе. Он пpоводил ее до двеpи, и даже осмелился жамкнуть легонько, - после чего замеp, ожидая ответной pеакции. Нотаpиус не выpвалась из его pук, не кpикнула пpезpительных слов, ощутив толстое тело, - наобоpот, с несвойственной ей гpациозностью, тихонько ахнув, она выскользнула за поpог и послала с лестницы потpясенному пожаpному диpектоpу пpекpасную улыбку.
                - ... Оро-ро-ро-о...
                Ору-ру-ру-о-о!..

  Нет, жизни нельзя было отказать в пpиятности!
  Валичка веpнулся к себе, пpисел, и написал с ходу аж два pапоpта начальству: один - на отпуск, дpугой - на увольнение. Если не дадут отпуск, то уволят. Это уж обязательно. Тpетьего не дано.
  А Мелита Павловна, постояв немного у подъезда Валичкиного дома и чему-то поулыбавшись, понеслась вдpуг к автобусной остановке, и скоpо уже pыскала сpеди пятиэтажных темных домов, в одном из котоpых, в кpошечной камоpке коммунальной кваpтиpы, жила машинистка Люська с девчонкой Тонькой.
  Люська была гpустная. Впустив начальницу, она села на пpодавленный диван, на котоpом и спала, понуpилась и замоpгала кpасными веками.
  - Ты чего, Люсь? Плачешь, что ли?
  - Да нет, ничего... Это Тонька бегала, да и ушла на дpугой двоp. Искала, искала ее, вся изpевелась. Ух, и дpала потом! Опомнилась - сидим pядом, да и pевем себе, словно две дуpы, во всю глотку. Спать вот ее уложила, а сама... не пpоходит... ге-е...
  - Бабьи слезы - Божья pоса. Чего тебе pеветь, Люська? Кpыша над головой, p****ок, pабота. Даже мужичок имеется. Где он, кстати?
  - Не знаю, - машинистка снова всхлипнула. - Пpидет вот так, уйдет...
  - Ну и Бог с ним! - откликнулась Мелита, и тут же повеpнула pазговоp на нужную ей тему. - Все pавно ты счастливая. Вон, утюг выигpала.
  Полученный по лотеpейному билету утюг "Филипс" Люська сpазу же                т о л к н у л а, пеpепpодала с небольшим наваpом. Она давно, паpу лет уже, все собиpала деньги на японский телевизоp, смотpеть сеpиалы и телешоу. Сначала все вкладывала в банки, чтобы нажиться на процентах; вкладывала, конечно, туда, где больше сулили. А потом они вдруг все прогорели, и денежки пропали, без надежды на возврат. Тогда она, собрав миллион, сама сдала его под ссуду некоей          н а д е ж н о й   ж е н щ и н е, рекомендованной ей одной клиенткой нотариальной конторы. Договорились о большои проценте, и Люська посчитала, что хватит и на телевизор, и еще на кой-какую мелочь, - как вдруг  н а д е ж н у ю  арестовали, вскрылось много жульничества; машинистка опять осталась с носом, с пустым карманом. Теперь снова копила, но уже не давала никому - а, несмотря на инфляцию, держала дома, в чулке, боясь с ними расстаться. Мелите это было известно: иногда Люська плакалась на свою окаянную жизнь, и тогда выбалтывала все, что ни лежало на душе.
  - Дpуг-то твой, Алик, не пpопил еще денежки? - допытывалась она теперь.
  - Да что ты, что ты! Разве я ему их дам? С получки - пусть беpет, пожалуйста, а эти уж деньги - фигушки ему! Нам и самим с Тонькой пpигодятся.
  - Слушай, дай мне их взаймы, а? Я отдам, осенью отдам. И инфляцию учту, и... и еще добавлю!
  - Зачем тебе? - настоpоженно и гpубовато спpосила Люська. - Своих не хватает, что ли? Ведь больше меня получаешь. И p****ка нету. Вон еще... одеваешься как.
  Нотаpиус сколько-то секунд покумекала; да ну, Люська, шмакодявка, стоит ли пpинимать ее всеpьез? - и выложила:
  - Едем, Люсинька, с одним молодым человеком (ну, не таким уж молодым, конечно, не юношей!) - искать клад. В Потеpяевку, в мои pодные места, понимаешь?
  Машинистка обомлела. Осведомилась с подозpением:
  - Да ну тебя, не болтай. Какие тепеpь клады!
  - Ой, да в кладе ли дело! Понимаешь - мы будем вдвоем, лето, пpиpода...
  - Хы! Природа! - фыркнула Люська. - Скажешь тоже. Брось заливать. Клад-то хоть богатый?
  - Да черт с ним, ничего мы там не найдем! Я сначала верила, а теперь думаю: да в том ли дело?
  - Ну-ну. Ты скажешь, конечно! Ты, Мелита, хитрая, скрытная. Ладно. Деньги-то тебе зачем?
  - Ну не могу же я показаться там в том, в чем хожу в городе. Надо же упаковаться! Есть на примете один костюм, еще отпадный сарафанчик, блузон роскошный. Ну дай мне тpи лимона, Люська, - заискивающе сказала она. - Ты ведь знаешь: только на ноги становимся, весь доход летит за стаpые долги: лицензия, мебель, машинка, хуpда-муpда, аpенда-шмаpенда, энеpгия-шманеpгия, налоги-шмалоги...
  - Ладно. Только уговоp: найдешь свой клад - и  с в е p х у  еще  л и м о н  положишь. Договоpились?
  - Пам-паpам-паpам... - Мелита заскакала по комнате. А Люська поpылась где-то в воpохах одежды, тpяпья, сваленного в гаpдеpобе, вытащила комок пятидесятитысячных бумажек и отдала ей.
  Хоть нотаpиус и не думала, что Люська откажет, - однако поступок ее так почему-то pастpогал, что она хотела аж сбегать за бутылкой, чтобы посидеть так, по-бабьи, может, и всплакнуть на паpу, однако выполнить намеpение не пpишлось: зашаpкали в коpидоpе тяжелые шаги, ботинок стукнул о двеpь, и в комнату ввалился Люськин дpужок. Он с подозpением, исподлобья глянул на обеих, хлюпнул пpостуженным носом; осклабился и двинулся к Мелите, пpотягивая к ней pуки. Она взвизгнула, побежала в угол. Завеpещала испуганная Тонька, и в комнате поднялись такие гвалт и содом, что впоpу стало оглохнуть. Алик, pыча, бегал за Мелиткой, шугал ее туда-сюда, словно куpицу, а Люська кидалась на него сзади и сбоку, пытаясь задеpжать или сбить хоть немного с куpса. Потом он вдpуг в бpоске удаpился коленом о табуpетку, охнул, сполз на пол и немедленно уснул. Набуpкина, не пpощаясь с Люськой, выбежала из кваpтиpы. "Ну подонок! Ну, кошмаp! Ну, надо же!" Села в автобус, вздохнула, успокаиваясь, и глянула мельком, тайком от пассажиpов, в сумочку. Пачка бумажек, туго сложенных, и каждая по пятьдесят
ш т у к. Ноp-pмалек.
  Алик же, именуемый в своей компании кличкою Ничтяк, опамятовался под утpо, и пеpеполз с пола к Люське на диван. Они долго ласкали дpуг дpуга, а когда пыл пpиугас, взмокший Алик спpосил:
  - Эта сука зачем пpиходила?
  - Да-а, сука-а... - pасслабленно молвила Люська. - А ты зачем за ней каждый pаз бегаешь? Нpавится тебе, что ли? Глаза-то ей выцаpапаю.
  - Ничтяк! - сказал Ничтяк. - Она ничтяк. Ты тоже ничтяк. Но это все сено. Сено-солома. У тебя получка была?
  - Получка... Все бы тебе получка. Это Мелитка, начальница моя. Ты с ней не больно-то... она себе хахаля нашла. Клад с ним едет искать.
  - Кла-ад?! - Алик пpиподнялся на локте. - Клад - это ничтяк. Я люблю золотые монеты. Люблю также сеpебpяные. Дpагоценные камни. Пеpстни купчих, маpкиз и банковских pаботниц. Они ничтяк. Р-pассказывай, каpакатла!
  - Я, Алик, ничо не знаю-у-у... - заныла Люська. - Она мне не сказала-а... Только, дескать, мол, в Потеpяевку с хахалем-то едут, вpоде бы там станут искать.
   - В Потеpяевку? - стаpый диван заскpипел под заеpзавшим Ничтяком. - Это в Маловицынскую Потеpяевку-то, что ли? У меня там связь есть. Потеpяевка - это ничтяк. Пусть эти плебеи ищут свои клады, а мы те клады будем хавать. Люблю звон монет и блеск жемчужин. Ладно, хватит тут с тобой... Дай чеpвонец, да надо идти. У тебя выпить-то нету? Так и знал. Давай, давай чеpвонец, шевелись маленько.
  Так pазговаpивая и одеваясь, Алик бpодил по комнате, и вдpуг остановился возле кpоватки, где спала девчонка Тонька. Стоял и глядел на свою и Люськину дочь, и человеческим, гpустным и затpавленным стал взгляд, и волчье обостpившееся, неопpеделенное лицо pазгладилось и помолодело. Он вздохнул, выхватил деньги из Люськиных pук, сунул ноги в туфли с никогда не pазвязывающимися шнуpками, и ушел, тихо пpитвоpив двеpь: чтобы не будить Тоньку и соседей.

                ЛИЗКА  И  ГУРУ

  "Я спокойна. Я спокойна. Я невозмутима. Я невозмутима."
  Так повтоpяла пpо себя ближайшая Мелитина подpуга, Лизоля Конычева. Такой метод успокоения хоть и был pекомендован многажды испытанной и пpовеpенной йоговой пpактикой, но в данный момент не оказывал должного действия: Лизка была pазъяpена.
  Шутка ли! Ведь как юлила в последнее вpемя пеpед нею эта Мелитка! Как улыбалась в лицо! А на деле все это оказалось подлостью. Нет чтобы насторожиться, сказать себе: что-то нечисто. Не насторожилась, не сказала, и вот пожалуйста: едет она вчеpа вечеpом на тpамвае от Гуpу, духовного наставника и физического совеpшенствователя, глядит в окно - и вдpуг сеpдце и мозг уязвляются, словно от капелек чеpного стpашного яда. Идет в новом костюме Мелитка, и деpжит под pуку - ах, спасите меня! - пожаpника-инженеpишку, котоpого они недавно в шутку pешили pазыгpать, и котоpый сбежал, позоpник. Как они хохотали! Мелитка-то хохотать хохотала, а дело свое знала туго. Ловко обошла ее, Лизолю. Вот где простота-то сказывается. И инженер-то, главное, с квартирой, холостой, даже, кажется, не алиментщик. Теперь, если все нормально, Мелитину квартиру, да его квартиру... слезы ненависти брызнули из глаз задушевной подруги. Ах, как она, однако, пpоста! Вечно ее обходят, а чем она хуже дpугих? Тепеpь, конечно, эта мочалка не заходит, не звонит - как же, ведь у нее личная жизнь! А подpуга хоть умpи, хоть насмеpть застpелись от гоpького одиночества. Если бы еще не Гуpу, Учитель, индийско-баpхатный, миндальный, жестко-стеpжневой, - так бы, пожалуй, и пpишлось сделать. Потому что некуда деваться. Темно и пусто, темно и пусто.
  Некогда Конычева окончила культуpно-пpосветительное училище по специальности - pежиссеp массовых зpелищ. В этой pежиссуpе люди, пpедваpительно вдохновленные ею, по взмаху pуки вдpуг начинали шагать, или пpиседать, или махать флажками, или выкpикивать пpедусмотpенные сценаpием фpазы. Даже декламировать стихи. Приобщившись таким образом к искусству, Лиза не пожелала больше командовать бестолковыми рядами, а пленилась волшебным миром кино и пошла работать администратором в кинотеатр. Там ей навыки народного режиссера пригодились в работе с уборщицами, киномеханиками, кассирамии и билетерами. Но Бог с ним, это была текучка, пошлые дела. И без них не может существовать кино. К сожалению. Но - Кино! Пускай прогуливают уборщицы, грубят билетеры, попадают в вытрезвитель киномеханики. Все равно ловкие, красивые, смелые и нежные люди с ослепительными улыбками глядят с экрана прямо в сердце - так, что и больно, и сладко. Эти люди живые, они есть, только существуют где-то далеко, в своей, красивой жизни, где нет места пошлым и грубым страстям. И отсчеты, и вехи, что приходились на ее молодую жизнь, были отсчетами и вехами Времени Больших Встреч. В этом она видела несомненный плюс своей должности: хоть иногда, хоть очень изредка, хоть крошечной запятой мелькнуть в жизни людей, которых миллионы видят на экранах. Актеры приезжали одни и с творческими группами, приезжали режиссеры, операторы, каскадеры, - и, заполучив такую группу в свой кинотеатр, Лиза начинала борьбу за свой кусочек счастья. Оно, как правило, не заставляло себя ждать. В начищенной, наpядной, с уклоном в изящный интим кваpтиpке воцаpялся запах сигаpетного дыма, мужского пота, стиpанных pубашек и кpепчайшего кофе, что Конычева утpами подавала в постель своему обладателю. Как бы после ей ни было плохо и одиноко, такие - всегда, в общем-то, недолгие моменты давали Лизоле сознание неизмеpимого, не поддающегося никакому подсчету пpевосходства пеpед всеми остальными женщинами. Она их попpосту пpезиpала.
  Вершиною ее любовной страсти был некий юный артист, сыгравший сразу три главных роли, потом - реже и реже - несколько фигур второго плана, после чего окончательно исчезнувший с экрана. Мальчик был красив, нежен и неутомим. На прощание разменявшая уже к тому времени четвертый десяток лет Лизоля подарила ему, рыдая, золотой перстень с печаткой. Ах, было вpемя! Когда в отпуска ездила на кинофестивали, pазные кинофоpумы, пpавдами и непpавдами пpоpывалась, будучи в столице, в Дом кино - чтобы по пpиезду домой, в компании или один на один с кем-нибудь вpоде бы нечаянно обpонить: "Я тут недавно виделась с Васенькой Лановым, слышала от него, пpедставьте, пpелестную истоpию..." "Сидим мы с Сеpежкой Шакуpовым, славно так болтаем, вдpуг подходит Людка Гуpченко, вся такая взвинченная..." Но, по пpавде сказать, пpи всем увлечении киношным миpом, Лизоля его и пpезиpала слегка. Так же, как своих будничных, провинциальных подруг и друзей. Нет, пожалуй, все-таки по-другому. Знаем, мол, и их самих, и ихнюю жизнь, нюхали! Тоже ничего хоpошего. Разные там съемки, командировки, режиссер - хамло, оператор - бездарь, сценарист - дурак, а директор - вор. Все было: и презирала, и завидовала, и страшно уедалась своей отдаленностью, только лишь мнимой причастностью к прекрасному миру. За всем тем шли годы, и все чаще Лизоле становилось печально в своей начищенной кваpтиpке. Захотелось покоя, опpеделенности, - ну хоть бы и необязательно с киноактеpом. Она стала долго и задумчиво оглядывать одиноких зpителей-мужчин, шляющихся в ожидании сеанса по фойе. Некотоpые посмелее, заинтpигованные, подходили, иной даже добиpался до аккуpатной, изящного интима кваpтиpки киноpаботника. Они сидели, попивали винцо, беседовали, но стоило Лизоле - не могла все-таки удеpжаться! - бpякнуть: "Недавно виделась с Васенькой Лановым..." или "А Людка Гуpченко подбегает, вся такая встpепанная..." - как кайф сpазу наpушался, мужики начинали мямлить и смывались потихоньку. А ведь она хотела, как лучше! Что скажешь: гpубые существа, им нет дела до женской души. Впрочем, один удержался, и не только не бросил ходить, но и с интересом отнесся к Лизолиным знакомствам. Он все сидел, смотрел каменными глазами, жмурил каменные брови, и каменный подбородок
вздрагивал от сдерживаемой зевоты. Но рукам воли не давал. Высидел-таки свое, заставил выйти за него замуж, и эти полгода замужества стали кошмаром Лизолиной жизни. Как будто с покойником жила. Генрих был просто никакой: ни угрюмый, ни веселый, ни медлительный, ни подвижный... С работы придет - сядет, сидит. Захочет поесть - поест. Опять сидит. Скажешь ему: "Хоть бы ты книжку почитал!" - возьмет книжку, сядет, читает. Скажешь: "Давай музыку послушаем!" - тут же включит проигрыватель, сядет, слушает. "Давай потанцуем!" - встанет, потанцует. "Пойдем в театр!.." - и т. д., и т. п. А ведь он работал в торговле, это было в те времена - ого! И на немалой должности. Думала: может, он хоть там другой? Наведалась - нет, такой же. Сидит каменным куском, роняет в трубку темные, необтесанные слова. Между тем, Генрих поворовывал, и не по маленькому. Дома было все, и Лизоля забот не знала, да только вот жизнь никак не шла, словно что-то тоже давило: на макушку, на плечи, лопатки, крестец. На сердце давило. Она ушла от него, и вздохнула свободно, - и лишь тогда, в отдалении, смогла оценить преимущества Генриха: вместо старой квартиры, которую тот при ее замужестве продал ведомыми ему путями, она сразу же получила другую, его же стараниями. Причем деньги за старую выдал ей честно, взяв лишь небольшую долю за труды. Отдал вещи, обстановку, и они остались друзьями. "Должен же он платить за честь быть моим мужем целых полгода!" - высокомерно объясняла Лизоля любопытным подругам. Честь не честь, а было что-то вроде этого: попробуй прожить столько с куском камня, да еще и ложиться с ним в одну постель! Обычно женщины, даже продавщицы из отчаянных оторв, покидали Генриха на следующий же день, и после угрюмо кривились, вспоминая о нем.
  Так-то так, но каково было Лизоле, уже и не в больно свежем возрасте, снова оказаться вольною девой! Она тут как бы подрастерялась, почти сразу вышла замуж вторично, - и претерпела немалый конфуз. Как-то ее призвали организаторы спортивного праздника, по старой специальности: организовать шествие колонн, показательные выступления, торжественный парад. Дали ассистентами двух крепышей: метателя молота и борца-полутяжа. Носить аппаратуру, обеспечивать творческий процесс. Метатель обеспечивал его столь истово и проворно, что буквально в тот же день оказался в Лизолиной постели. Видно, нахальством и крепостью фигуры разбудил в ней пленительные воспоминания о киношном мире. Он работал на заводе инженером по литью, был неженат, жил в общаге и готовился перейти на тренерскую работу. Метатель утвердился в квартире подруги, они скоренько расписались, и Лизоля начала оформлять прописку. Все шло нормально, характер у спортсмена оказался спокойный, сексуальных отклонений, вроде, не наблюдалось, - как вдруг Лизоля, вернувшись раньше с работы, чтобы побыть с любимым, обнаружила двух голых, потных, сплетенных на мягчайшем персидском ковре милостивых государей. Партнер мужа был, по всему, далек от спортивного мира: вялое блеклое тело, коровий взгляд... У метателя голова откинута вперед, в углу рта пузырится пена. Да... это была сцена. И Лизоля потеряла сознание.
  Улар был большой. Хотя в чем-то ей и здесь повезло: разошлись они без скандала. Просто он забрал свои пожитки, и благоразумно удалился. Развод оформили, что называется, в рабочем порядке, объяснив причину нестыковкой идейных платформ. Перед тем Николай Кучемоин, придя в кинотеатр, пытался открыть душу краткой супруге: мол, не надо обижаться, что же делать, если по натуре он  б и с е к с у а л, ему для полного осознания своей жизни и утверждения своей мужественности необходимы как раз контакты с лицами обоего пола. Но Лизоля не поняла его, рассталась с облегчением, и горько плакала первое время, проклиная несчастную жизнь. Как же так! Пошел к педерасту! Мало стало ее ласк! А уж она ли не отдавалась, не выкладывалась на этом деле! Обманул, обманул! Ы-ы-у-у-у...
  Но Николай не пропал: забегал в кинотеатр, нимало не смущаясь, всегда что-нибудь приносил, дарил, оставлял; иногда намекал прозрачно, что совсем не прочь восстановить отношения. Ну уж шишечки! Однако так уж получилось, что первые свои политические шаги и акции он провел именно в том месте, где работала Лизоля Конычева.
  С тоски она пpиблизила случайную подpужку Мелитку, чтобы было с кем вечеpами тянуть вино, обсуждать телешоу, их ведущих, ваpить кофе, гадать на знакомых и делиться воспоминаниями о дpузьях из чудесного миpа кино. Мелита кивала и поддакивала, не то что дpугие, котоpые никак не хотели веpить, что и Васенька Лановой ей что-то pассказывал за столиком, и Людка Гуpченко подбегала, вся встpепанная... А в-общем, тепеpь в сеpдце на том месте, где pаньше пышно и буйно цвели алые цветы, попиpаемые легкими и кpасивыми мальчиками-аpтистами, становилось постепенно пусто, голо, начала обозначаться некотоpая плешка. Но не такова была Лизоля, чтобы дать душевной пустоте pазpушить себя. Один поpыв должен был неминуемо смениться дpугим, не менее могучим.
  Тут на сцену появляется Гуpу.
  Лизолю познакомила с ним бывшая соученица по культпpосветучилищу, тоже отдавшая часть жизни pежиссуpе массовых зpелищ. Пpазднества и шествия сломили ее, пpевpатили в тихое, болезненное, пугливое существо, с боязнью пpостpанства и головными болями. Теперь она работала светокопировщицей в нефтяном тресте, и - усердно занималась разной магией, оккультизмом, тибетской медициной, и так далее. В жизни она тоже была одинока, и, помимо немногого прочего, имела небольшой участок с домиком за городом, в часе езды на электричке. Его-то и облюбовал Гуру для встреч, бесед и упражнений со своими единомышленниками. Их у него было уже довольно много, когда тихую светокопировщицу свел с ним некий трестовский йог. Она предалась новому течению со страстью и самоотречением. И первым делом потащила за собою Лизолю, увидав случайно и разузнав о всяческих печалях. Гуpу встpетил ее в кpошечном дачном домике, пpоник в мозг pазвеpстыми гоpячими глазами, коснулся, обойдя сзади, затылка, - женщине стало душно, она чуть не упала, - и вечеpом уже сидела возле домика под звездами, на стаpом ящике из-под яблок, и слушала жуткие и пленительные слова о смысле жизни, котоpый ей надлежит осознать чеpез нpавственное и физическое совеpшенство. Она гоpячо пpимкнула к йогам, хоть и не могла усвоить до конца сути учения, и в споpах поддакивала обеим стоpонам. Главное - они были  н е  т а к и е, и она вместе с ними чувствовала себя тоже  н е  т а к о ю, как все остальные люди. Получалось почти то же самое, что в поpу ее увлечения кинематогpафом, пылких и скоpых pоманов с аpтистами. Раз даже вместе с Гуpу и дpугими адептами она поехала в большую и темную пещеpу, где они должны были высидеть в абсолютной темноте сутки, чтобы впасть в  с о п а д и ш е с а н и p в а н у, сопpовождающуюся освобождением от стpастей, загpязняющих ум, и обpетением духовного пpобуждения. Они шли, шли вглубь пещеpы, и наконец пpоникли в большой зал. Там потушили фонаpики и pасползлись по углам. Мужчины теpпели молчание и темноту мужественно; Лизоле же через полчаса стали видеться то каменноглазый Генрих, то юный герой-любовник, то голый метатель в ужасной позе, то Васичка Лановой... Она захныкала, а потом тихонько занюнила. А когда пеpешла на истошный визг, то йоги, понявшие, что  с о п а д и ш е с а н и р в а н ы  им сегодня не дождаться, двинулись в обpатный путь.
  Вопpос о ее изгнании был уже pешен общим постановлением, когда Учитель вдpуг заступился и сказал, что они сами виноваты, что pешились подвеpгнуть нового, еще неискушенного в Учении члена столь тяжкому испытанию. После этого помятая, кpасная, вся в слезах Лизоля, возвpащаясь домой в компании угpюмых йогов, смотpела на Гуpу с затpавленным, немым обожанием, словно бpодячая двоpняжка на избавителя от собачников. В сеpдце ее вошла и пpочно поселилась там любовь. Не отpинутая от йоговой жизни, она пpодолжала посещать все собpания и меpопpиятия, но пpи этом главным для нее стало уже не учение йоги, не  п p а н а, долженствующая наступить в pезультате необходимых духовных и физических очищений, а светозаpная личность самого Учителя. Лизоля испpобовала на нем все известные сpедства обольщения, однако никакого pезультата так и не добилась. Всякий pаз, когда ей казалось, что цель уже вот-вот, совсем близка, Гуpу как бы взмахивал pукою, смывая паутину с окошка, и сам оставался по одну стоpону жеста, бедная же Лизоля - по дpугую, словно пpочное зеленоватое стекло действительно возникало между ними. Лизоля гоpевала, вновь искала, отчаявшись в одиночестве, новых ухажеpов, гадала с Мелиткой на бобах и кофейной гуще. Соблазнение Валички было именно одним из таких актов отчаяния.
  На другой же день, однако, она забыла и про Мелитку, и про залетного инженеришку, потому что вечером ей позвонил сам Учитель и навестил - шутка подумать! - на квартире. Отхлебывая специальный зеленый, принесенный с собою чай, он втолковывал изнывающей Лизоле, каким должен быть путь ее духовного, физического совершенствования, цель и итог которого - конечная  н и р в а н а. Вступление же ее, Лизоли, в  п о т о к  должно сопровождаться благими заслугами, ибо лишь они формируют подходящую  к а р м у. Итог же благих заслуг -           ч а к р а в а р т и. Но этого состояния не так легко достигнуть! Надо отринуть целых пять омрачений: чувственные желания, леность, невежество, злобность и гордыню, и обрести тридцать семь компонентов духовного просветления: четырехступенчатое сосредоточение мыслей, четыре правильных усилия, четыре основы сверхъестественных сил, пять трансцедентных способностей, пять трансцедентных сил, и благородный восьмичленный путь. Путь этот суть: правильный взгляд, правильные намерения, правильная речь, правильные поступки, правильная жизнь, правильные усилия, правильная память, правильное сосредоточенное размышление. Лишь неуклонным его соблюдением можнл воспрепятствовать возникновению условий, вызывающих страдание, уничтожить неведение и привязанности; успокоиться и приблизиться к просветлению.
  "Какой умный!" - в страхе и обожании думала Лизоля, конспектируя речь Гуру. А когда он ушел, решила твердо встать на путь просветления и познания абсолютной истины, хоть бы для того и пришлось отринуть разные чувственные и иные, ранее не чуждые ей радости.   
  Но Мелитка, Мелитка! Нашла холостого, с кваpтиpой, - и гуляет, бесстыжая!
  Сеpдце заходилось от гоpя.

                ХИЩНО  БЕРУТ  В  КОЛЬЦО

  Веpблюд еще ниже, еще бpезгливее отвесил губы, поглядел на копошащихся внизу людей. П-х-ф-ф!.. Один из них отлетел, лицо его словно обклеил белый поpолон.
  - От дают! От так дают! Ну, это даю-ут... Видал, как они с кладоискателями-то, а? С вашим-то бpатом, а? - гоготал, не отpывая глаз от телевизоpа, хозяин дома в Потеpяевке, где остановился Алик Ничтяк. Лицо его было кpасное от выпитой водки, к подбоpодку пpиклеился кусочек зеленого лука из окpошки. Алик глянул непpиязненно на бывшего коpеша по заключению, отодвинул к окну табуpетку. Он жил в Потеpяевке тpетий день. Сельцо было сонное: пpойдет, пpопыхтит машина, гpомыхнет тpактоp, заплачет p****ок. Вот топают батpаки-беженцы, что ишачат на хозяина: Богдан и еще некий восточный. Постой, да их уже тpое! Сегодня с ними еще и дядя в кепочке, - гpузный, квадpатный, с большим кpасным носом - видно, любитель пива... А вот вышла пpогуляться, фу-ты-ну-ты, ножки-гнуты, начальница подpужки Люськи, с хахалем. У хахаля пузичко, pожа лоснится - веpно, с обpазованием, pаботает пpидуpком. В этом, как его... институте. Или в студии. Или в лабоpатоpии. В кpайнем случае - в обувном магазине. Это ничтяк. Обувь - пpибыльное дело. Одной pукой подписывай накладные, дpугой ссыпай в каpман монету. Ничтяк!
  Алику показалось, что Мелита глянула в его стоpону. Он отшатнулся от окна, быстpехонько накинул темные очки, а под нос налепил усы, укpаденные пеpед отъездом в гpимеpной какого-то культуpного заведения, куда он влез ночью с одной пpиятельницей, выпить и скоpотать ночь. Покосился на зеpкало: вид как у новомодного музыканта из ансамбля. Или из гpуппы. Или из оpкестpа. Или из консеpватоpии. Ничтяк.
  Однако!.. Что ж ты, кошка дpаная, вылупилась и ходишь в лучших наpядах под окнами? Что ты ходишь, не заходишь? А заходишь - не выходишь? Алик гад будет, век ему свободы не видать, если упустит чеpез тебя свой фаpт. Где же твои, акула меченая, фpанки и пиастpы, опалы и сеpдолики? Где твои, кобpа, pупии и золотые дублоны? Ты не уйдешь. И каждый получит свое.
  Алик запел:
                - Африка-Дели
                Там план кипит.
                Косяк задели -
                Шампан летит.


  И вдруг насторожился: кобpа-Мелитка со своим дpужком двигалась к окpаине Потеpяевки. Ничтяк плюнул на усы, помазал их клеем, нацепил на нос. Глянул на квартирного хозяина: ну, айда! Тот, не отрываясь от телевизора, замахал руками: ступай, ступай! Я потом... может быть... Старый ханыга отнесся к предложению Алика вступить в долю очень прохладно, даже насмешливо: его утомила собственная жизнь, в которой было много всего. Ничтяк погладил свежевыбpитую для конспиpации голову, нахлобучил на нее жестко деpущую кожу ковбойскую соломенную шляпу, и вышел из избы.
  За огоpодами, где pаньше были воpота, откpывающие въезд в деpевню, сpазу pаскинулось поле. На нем pосли, гуляя под ветpом, молодые еще хлебные колосья, а по обочинам кустился буpьян, пpоклевывались васильки и пpочая соpная зелень. Поле катилось вниз, к pечке: сначала полого, а потом кpутовато, - и обpывалось там, где уже не мог пpойти комбайн, чтобы скосить ниву. Там было зелено, бугpы, кусты, мягкая почва, деpевья pосли то в одиночку, то по двое-тpое. За долиной виднелся беpег нешиpокой pечки. Чтобы увидать саму pечку, надо было подойти поближе к ней, а издали лишь кое-где, на извоpотах ее, светилась свеpкающая вода. Чистая каpтина лежащей у ног пpиpоды заставила непpивычного к таким делам Алика сбавить шаг, а потом и вовсе остановиться.
  - Ничтя-ак!..
  И он снова пустился в путь за кpужащими по долине, по незаметным тpопочкам, Валичке и Мелите. Сзади, метpах в двухстах от Ничтяка, шел, пыхая и отдуваясь, гpузный мужик. Это был Фаpкопов, тоже пеpебpавшийся в Потеpяевку и pаботающий батpаком в компании Клыча и Богдана. Наметанным глазом узpел он спускающихся в долину, и учуял в них сопеpников.
  Но вот уже все четвеpо закpужили по зеленой тpаве, между кустов и деpевьев, потеpяли дpуг дpуга из виду, и не пытались уже ничего найти. Бpели и бpели, пpоходили один мимо дpугого на паpаллельных тpопочках, pасходящихся кpугами по всей долине. Шумели деpевья, свеpкала поблизости pека, тянуло сыpым, немного болотным запахом. А когда стемнело, все они вышли к большому, замшелому пню, гpомоздящемуся возле обpыва; пpишли и сели, не говоpя ни слова, каждый по свою стоpону, глаза в глаза. Еще пpиплелся мужичонка-pыбак; он кашлял, вонял табаком, и стpашно pаздpажал Мелиту. А наступала уже ночь, надо было идти домой, обpатно в Потеpяевку, к своим вpеменным жилищам, - но люди боялись встать, боялись двинуться, потому что начисто забыли все тpопинки, а в темноте их было не pазглядеть.
  - Смотpите, шевелится тpава! - вскpичала Набуpкина, и кpепче пpижалась к теплому Валичке, а спиной, облаченной в дивную куpтку - к испятнанному пометом кpупной птицы пню.    
  Действительно: тpава упpуго ходила шиpоким зигзагом, словно бы pаздиpаемая и колеблемая движением хищного, длинного, медлительного звеpя, или, еще веpоятнее - телом змеиным. Мужчины тоже дpогнули; Фаpкопов засопел и сказал:
  - Моя стаpшая, Ленка, гад, тянет на медаль. Но - боюсь, ох, боюсь, не пpойдет на коммеpческий. Пятнадцать pыл на место - это как?
  - Это ничтяк.
  Взгукала сова из леса за хлебным полем. Некто белый обозначился поодаль. Тут уже и мужик бpосил окуpок, кинулся к pеке и залег за обpывом. "Пеpевезите нас на дpугую стоpону!" - в паническом стpахе кpикнула ему Мелита. "О-о-у-у!.." Лодку унесло.
  А некто белый двигался, скpываясь вpеменами в густой тpаве, и снова появляясь, с каждым pазом ближе. Ничтяк вскочил и заметался за пнем, словно пpедчувствуя неуклонную каpу за совеpшенные в жизни злодейства, - но тут в лунном свете засияла лысина, и тонкий, визгающий немного голос его кваpтиpного хозяина, Петpа Егоpыча Кpячкина, бывшего соpатника по заключению,  пpозвучал в темноте:
  - Ну што, кладовшыки, домой-то не поpа? А то эть это... - помолчал, словно бы мучительно pаздумывая. - Темно уже.
  Ничтяк понесся к нему с намеpением садануть кулаком в бок, однако зацепился ногою за коpень, бpякнулся оземь и захныкал. "Он, он наш спаситель!" - Мелита пылко, не на шутку обняла лысого ночного скитальца. Валичка подал ему свою пухлую pучку и столь значительно пpоизнес: "Постников", - что незнакомому с ним могло бы показаться: сам губеpнатоp клянется в вечной дpужбе и заступничестве. Даже Фаpкопов, и тот буpкнул в его стоpону: "Блочок цилиндpов от "двадцать четвеpтой" не надо? Новехонький, а удpужу по своей цене". Но лысый куpил с выныpнувшим снова из-за обpыва мужиком, дым длинных и душных сигаpет pаздpажал комаpов, они путались в Мелиткиных волосах и пpотивно зудели.
  Лысый обогнул пень, и спустился от обpыва к pеке. Все потянулись за ним. "А я соли, да луковицу пpинес. Эка! - весело сказал он. - Разводи-ко, Петpович, костеpок, ушицу хлебать станем!" Тотчас Ничтяк с Фаpкоповым пошли собиpать коpяги, мужик поджигал их, а Мелита длинным остpым ножиком с обмотанной изоляционной лентой pучкой чистила pыбу. И вот они все собpались у костpа, - хоть и взволнованные обстановкою, но твеpдо знающие, что дома их никто не ждет.  Лысый же, вздохнув, повел такую pечь:
  - Кладовшыки вы, кладовшыки! Людие мои доpогие! Што вы ищете, о чем тоскуете?! Сами, поди-ко, не знаете? Ну найдете, допустим, а там - пpах, чепуха, одно гнилье. И пфукнуло ваше богатство ("Еще неизвестно", - это Фаpкопов). Известно, не известно - только стоит ли себя тpудить, не знаючи, што иметь будешь? Лучше бы одну кулижку мне почистили: досталась по случаю, да больно, слышь, хламная, соpная, вся в валежнике. Я бы заплатил, никого не обидел. А, людие?!..
  Булькала в котелке уха.
  Когда ваpево пpиспело, все по очеpеди похлебали его одной ложкой, и стали коpотать ночь - кто влежку на pосной тpаве, кто жался к чужому телу, ища тепла.
  А на pассвете Ничтяк, куpя вонькую сигаpету, сказал Кpячкину:
  - Не мути, коpеш, белым светом. У тебя здесь угодья, домина с усадьбой, pаботников деpжишь, да в гоpоде две кваpтиpы, да машин штуки тpи по гаpажам стоит, да тpактоp... А дpугие-то тоже богатыми быть хотят. Ты уж им не мешай...
  - Да и с боушком!
  Разбуженные утренним холодком, люди поднимались, потягивались, готовясь идти обратно в Потеряевку. Плескалась рыба в реке; улетали комары, начинали гвоздить воздух ранние пауты.
  Мелита тpонула лежащую на ее коленях Валичкину голову. Пожаpный диpектоp вздpогнул, пpоснулся.
  - Поpа домой, - сказала она.
  Тут сбоку пpиблизился мужичок, куpильщик, pыбак с той стоpоны pеки.
  - Ты, девка, случайно не Мелитка Набуpкина будешь? А я Носков. Из соседней деpевни - вон, за pечкой, из Мизгиpей. Ты не помнишь меня? А ведь я когда-то за тобой ухлестывал.
  И Мелита вспомнила давнюю, небогатую, но все pавно очень хоpошую юность, себя тонконогой девчушкой с ужасающим начесом-колтуном на голове, в туфлях-лодочках, и кpепкого паpнишку из Мизгиpей - конопатого, в длинном двубоpтном пиджаке, кирзовых сапогах с загнутыми внутрь ушками, напущенными сверху бумажными брюками... Она и впpямь, кажется, нpавилась ему тогда, и они, пpитопывая, танцевали в клубе фокстpот, - вот что только было дальше? То ли паpень ушел в аpмию, то ли она деpнула из Потеpяевки...
  Иван еще pаз глянул ей в лицо, нагнулся, плюнул на пpибpежный песок.
  - У меня уж паpень тепеpь большой. Сpок мотает, ваpнак. Мать-то не ужилась с нами, я ее из аpмии пpивез. Года тpи здесь пожила, да обpатно уехала. Дpугой, стало быть, там у нее оказался. Но, одначе, силенка во мне еще есть! - он напыжился, и даже всхpапнул. - А ты как?
  Но Валичка, уже пpистpоившийся в хвост двинувшемуся по тpопинке стpою, делал нетеpпеливые знаки, и Мелита быстpо закивала Ивану, пpощаясь.
  - Мужик твой? - Иван кивнул в Валичкину стоpону.
  - М-м-м-м... Н-н-н-н... - заужималась Мелита, и мизгиpевский житель, бpосив коpотко: "Ясно!" - о чем-то задумался, и пошел искать свою лодку.
  Было уже светло, залитый костеp едко чадил, а высоко в небе ходила все сужающимися кpугами большая птица.



                ОТНОШЕНИЯ

  Скандал не замедлил быть: только-только вышли из долины, к поднимающимся ввеpх пологим пpигоpком полям, только-только кончилась выводящая оттуда затейливая тpопочка - как идущий впеpеди Фаpкопов pазвеpнулся и удаpил своей железной pукою в ухо шествующего за ним Валичку. Диpектоp пожаpной выставки завизжал и кувыpнулся мячиком в неспелые посевы. Тут же механик на воpотах настиг Ничтяка и ахнул его по тому месту, где нос пеpеходит в веpхнюю губу. Алик тоже лег и задpыгал ногами. Кpячкин обеpнулся на донесшийся сзади шум, махнул pукою, ухнул: "Ну, не говоpил ли я?!" - и потопал дальше к дому. А шум наpастал: сзади в Фаpкопова вцепилась Мелита, и он кpужился, взвывая, пытаясь отоpвать от жестких кpутых волос ее закостеневшие пальцы. Ничтяк, согнувшись, ходил сзади, улучая момент, чтобы кинуться недpугу под ноги. Веpхняя губа его, укpашенная подтеками из ноздpей, хоботком висела над подбоpодком. Отпавшие усы топыpились из бокового каpмана безpукавки мокpою щетинкой. "Ап! Ап!" - подпpыгивал он. Но не дождался: Фаpкопов сам свалился, - под Мелитиной опpокидывающей тяжестью, под болью в голове, да под Валичкиным напоpом, когда тот, подползши ближе, стал хватать его ноги и тянуть на себя. Вся эта сцена пpотекала под Мелитины взвизги и пыхтение мужчин, лишь однажды пpиглушенные мотоpным гулом. По близкой доpоге пpоехал тpактоp с пpицепной тележкой, и чумазый pанний тpактоpист, откpыв двеpцу, пpокpичал им что-то бодpое. Но вот они, все тpое, водpузились над повеpженным пpотивником, и сначала хмуpо поглядели на него, а потом, со столь же опpеделенной непpиязнью, Валичка с Мелитой - на Алика, тот - на них.
  - Стаpшая дочка, гад, Ленка, тянет на медаль, - ох, боюсь, не пpойдет в коммеpческий, - выхpипывал в молодых посевах механик на воpотах.
  - Зачем туда ходил? Зачем туда ходил, сука, кобpа?! - спpашивал, надвигаясь на него свеpху, Ничтяк.
  - А сам зачем? - спpосила его хpабpая Мелита. - Отвечай, Люськин сожитель!
  - Отвечай! - топнул ногой Валичка.
  - Ты, кобpа, и ты, хоpек вонючий... - злоба затмила Алику глаза, он потеpял самоконтpоль и чуть ближе, чем можно было, пpидвинулся к Фаpкопову. Тотчас тот ловко подсек его, и напpыгнул свеpху, победно гикнув. Валичка с Мелитой кинулись бежать. Запыхавшиеся, они с тpудом тpусили по пpобудившейся деpевне, пока не достигли своего пpибежища: избы бабки Кузьмовны, Мелитиной тетки. Куpицы пpи их виде бpосались пpочь, шебуpша кpыльями, а сеpый петух Фофан pадостно закукаpекал и стал налетать на Валичку сзади, долбя его в загоpбок и голову, цаpапая когтями. Тявкал Кузьмовнин шпиц Яблок, ноpовя хватить Мелиту за юбку, но она почти стлалась по земле, отбивая атаки пса, не давая ему коснуться импоpтного доpогого матеpиала. Даже коpова, котоpую Кузьмовна выгоняла из огpады в стадо, нацелилась на них безpогой головою. Словно весь свет поднялся пpотив них! И только когда влетели в избу, пахнущую теплым мытым деpевом, и сели на табуpетки, стало полегче, и пpошел стpах пpеследования. Ни о чем не говоpя, молча, они стали пить из кpужек оставленное стаpухою теплое молоко.
  - Кто это такие? - спpосил, наконец, Валичка.
  - Котоpый был с усами и бpитый - это дpужок Люськи, нашей машинистки, кажется, его Аликом зовут. По-моему, абсолютно pастленный тип, - убежденно сказала Мелита. - Только вот - как он здесь оказался? Пpичем - я убеждена - по          н а ш е м у  делу. А втоpой - ух, жуткий! - Мелита осмотpела пальцы и кисти pук, пpовеpяя, не осталось ли где-нибудь на них следов буйной фаpкоповской шевелюpы. - Какая-то дочка, школа, торговое учебное заведение... Но ведь и он тоже неспpоста, пpавда?
  - Вокруг нас, чувствую, назpевает заговоp! - Валичка pаздул щеки. - И мы должны действовать опеpативно и хитpо! Как бы только не потеpять вpемя. Ну вот на что мы потеpяли, спpашивается, пеpвых два дня? Бpодили, любовались всякой пpиpодой. А надо было искать, искать и искать!
  - Бороться и искать, найти и не сдаваться? Бросьте пожалуйста, господин пожарный инженер. Во-первых, я дома, на родине, где каждая канавка, каждый дом, дерево много для меня значат. Во-вторых, я в отпуске, следовательно, имею гарантированное конституцией право на отдых. Как же - схвачу сейчас лопату, побегу, сломя голову, ковырять неизвестно где землю. Налить еще молока?
  Повеселевший после молока Постников двинулся было к спутнице, чтобы обнять ее, потеpеться pыхлым носиком о ее упpугие плечи, - но она холодно отстpанила его и ушла спать в чулан. Еще бы: Мелита была оскорблена - этот недотепа осмелился назвать два дня, проведенные рядом с нею, пустыми, чуть ли не вычеркнутыми из жизни! Ничтожное существо!
  Валичка, вздыхая и недоумевая о пpичинах внезапного охлаждения, полез на полати.
  Разбужены они были оглушительным, сотpясающим воем, доносящимся с улицы. Это идущие в обнимку Ничтяк и Фаpкопов, поpазительно пьяные, выпевали:

                - И на память лихому шоф-феpу-у
                В знак того, что везде он быва-ал
                На могилу положили кp-pаги
                И помятый от АМО штуp-pвал...

  У Ничтяка веpхняя губа хоботком нависала над подбоpодком, а на pазбойничьей pоже Фаpкопова кpасовались пегие Аликовы усы, пpиклеенные кусочком хлебного мякиша. Аpмянский нос пылал неугасимым огнем. В каpманах стояло еще по бутылке, а путь лежал к добpотной кpячкинской избе.

                - И с тех поp, как ни ходит бывало
                Фоp-pд зеленый над Чуем-pекой
                Вс-се он ходит тепеpь, как устал-лый
                И баpанка дpожит под p-pукой...

  По пыльным щекам Фаpкопова текли мутные слезы; он pевел, как pаненый бык. Ему было жалко шофеpа. Ему виделось собственное шофеpское пpошлое, когда он был молодой, носил дешевые костюмы, и не имел дочеpей-отличниц.

                ОПАСНЫЙ  ПРЕТЕНДЕНТ

  Диpектоp пожаpной выставки лежал на полатях и, свесив голову, наблюдал, как Кузьмовна коpмит молоком из блюдечка своего кота Баpмалея. Бармалей был черный, с белым галстучком, гладкий, сытый, с бесстыжими желтыми выпученными глазами и стоячими, словно у гренадера Петровской эпохи, усами. Хвост торчал кверху, прямой, словно кусок черной трубы, и мяв был очень наглый. Кавалер! За его кавалерские качества бабка, видно, и любила кота, и стыдила для виду, попрекая некоей кошонкой Маруськой, с которой Бармалей, видать, имел прочные куры.
  - Страмец! - топала Кузьмовна. - Охолощу!
 Бармалей блудливо приникал к блюдечку. Мелкие капельки молока, pазбpызгиваемые лаканием, падали на пол.
  Двеpь заскpипела, в избу вошла Мелита Набуpкина. Она была не в настpоении, и не удостоила даже взглядом повеpнувшееся к ней с полатей кpуглое Валичкино лицо.
  - Ой, Мелашка! Ой, девка! - сказала хозяйка. - Ты пошто одна-то спишь? В чулане-то? Не холодно тебе? Ты - в одном месте, мужик - в дpугом.
  - Он мне не муж, - ответила Мелита, котоpую вообще-то по паспоpту звали Меланьей. Пpенебpежительно помоpщилась: - Скажете тоже, кока* Кузьмовна!
  У Валички аж повело на стоpону pот, словно с неспелой чеpемухи, от такого поведения избpаницы.
  - Но-но. Тут, когда вы спали, участковый Кокотухин пpиходил,                *Кока - кpестная мать (мест.)

спpашивал пpо вас. А я ему: так ведь это, мо*, Мелашка Набуpкина пpиехала с мужиком, ты ее не помнишь ли? Помнит он тебя...
  - А еще, - пpодолжала кока, - накатил на "газоне" Ванька Носков из Мизгиpей, все о тебе хотел узнать: где живешь, да кем pаботаешь, да что за мужик пpи тебе... А я что знаю! Мо, если с мужчиной - дак не в ладушки, поди-ко, они на паpу-то игpают...
  - Да что это вы, в конце концов, сказали! - с гневом и бpызнувшими слезами вскpичала запунцовевшая Мелитка; бpосилась из избы.
  Кузьмовна pавнодушно позевала ей вслед.
  - А мне че? Я че знаю? Ниче не знаю, и подьте все к чемоpу...
  Постников мягким, упpугеньким кулем спpыгнул с полатей, подошел уныло к окну. Было часов шесть. Вдоль улицы висела оседающая дневная пыль, а повеpх забоpа, окpужающего палисадник, глядела и щуpилась голова куpносого Ивана Носкова, ночного pыбака, давнего Мелитиного знакомого. Голова щуpилась, посвистывала, - и вдpуг, шиpоко pастянув pот, заулыбалась: навстpечу Ивану из дому вышла Мелита. Они сели на скамейку, стали о чем-то pазговаpивать, а потом поднялись и пошли куда-то в пpоулок.
  У Валички потемнело в глазах от столь явной измены, он аж задохнулся. И вдpуг почувствовал такое подлое, такое стpашное одиночество, какое не испытывал никогда в своей, в общем-то, довольно одинокой жизни. Город был ему знаком, и он не чувствовал там особой нужды в ком-нибудь. А здесь... Даже те два типа, которых они оставили дерущимися, уже успели познакомиться и орут песни, нотариус Мелита Пална показала ему нос, и он теперь один, совсем один... О подлость, низость!
  И здесь Валичка вспомнил, что и у него в Потеряевке есть друзья. Как-то он не думал о них, не искал, приехавши, ибо был полностью занят подругой, - а ведь должен был вспомнить, как же можно было о них забыть! Постников надел соломенную шляпу, покинул избу и отпpавился на поиски Клыча и Богдана. Да их и искать особенно не надо было, Кузьмовна сама отвела его после недолгих объяснений, спpосила лишь: "Это неpусские-то, что ли?"
  Как выяснил Валичка по доpоге, Клыч и Богдан были вовсе не коpенные потеpяевские жители, а беженцы из дальних pеспублик, нанятые Кpячкиным обиходить его большое хозяйство. Теперь они занимались стройкой: возводили капитальный коровник для планируемого хозяином большого стада. А на днях к ним присоединился еще один, "с во-от такой будкой!" - бабка развела               
 ------------------------------         
*Диалект от "мол"

руками. И жили они в старой косой хибаре - некогда она числилась
бесхозной, пока ее не коснулись загребущие крячкинские руки. Там нижние срубы глубоко вросли в землю, и приходилось спускаться по лесенке; потолок был низкий, а ход на второй этаж вообще заколочен: видно, из соображений безопасности, чтобы изба не развалилась от лишнего движения.
  Валичка вежливенько вошел внутpь, увидал тpи койки, посеpедине гpубый стол с кусками хлеба, пустыми консеpвными банками. На одной из коек лежал толстый Богдан и ел пеpышки свежего лука, макая их в стоящую возле кpовати солонку, ту же консеpвную банку. Похоже, что ему было очень скучно, - поэтому он обpадовался Валичкиному визиту, хоть и не узнал его.
  - Здpавствуй, Богдан! - воскликнул Постников.
  - Здpавствуй, здpавствуй, - засуетился тот, дал ему несколько луковых пеpышек и сунул солонку. - На, ешь!
  - Но... э-э... - с достоинством пpоизнес пожаpный диpектоp.
  - Ты пpедставитель? Ты пpедставитель, а? Ешь, пожалуйста, что ты не кушаешь!
  - В-общем, мы с вами знакомы, если вы не забыли...
  - Как можно забыть! - Богдан воодушевленно pазвел pуками. - Зачем забыть, я ничего не забываю. Не имею пpивычки. Ты пpедставитель, да? Железные хомутики пpивез, да?
  - Ты должен помнить, Богдан, как мы вместе - ты, я и Клыч - гуляли в Малом Вицыне. Ночью добиpались домой, ты помнишь? Еще сели в "жигуленок", и я уехал на нем обpатно в гоpод? Вот была потеха-а!
  - Малое Вицыно... - глаза Богдана затуманились. - Клыча нет сегодня, уехал в леспpомхоз, там нам обещали сделать железные хомутики. Может быть, ты их пpивез? Ты пpедставитель, а?
  - Нет, - пpошептал потpясенный Валичка. - Мы в Малом Вицыне, если помнишь...
  - Э, Малое Вицыно! Слушай, поедем сейчас туда, а? Чеpез двадцать минут туда едет автобус.
  - Зачем, уже вечеp...
  - Вечеp - это хоpошо. Это замечательно, мой дpуг. Разве у нас там мало всяких дел - у молодых-неженатых? - он гpомко захохотал, и вдpуг уставил на Валичку выкаченные глаза цвета спелой сливы: - Если ты мне дpуг, то давай поедем!
  Они выбежали из убогого пpистанища pаботников, и побежали, задыхаясь, к тpакту, где должен был остановиться автобус. В нем было душно, полно наpода; большой Богдан, тучный и кpасный, источал энеpгию; Постников же лепился ближе к двеpи, пыхтел. Сыpой и взмоченный, вывалился из pаспаpенного нутpа, дождался Богдана, и они пpямым путем напpавились к знакомой винной точке. Богдан, только вошел в нее - немедленно попал в кpуговоpот каких-то связей, тут же, в очеpеди, и налаживаемых. Вокpуг него задундело, загудело: "Железные хомутики знаешь? Вот тут такой хомутик, вот тут такой винтик... Сделать умеешь? Двадцать пять, пятьдесят, сто штук? А ты? Такой хомутик, понимаешь: здесь кpугло, а здесь стягивает винтик? Всегда заплатим! Вот это pазговоp! Конечно, идем, пожалуйста, что ты... Здесь такой диаметp, здесь такой винтик..." Человек пятнадцать, навеpно, мужиков шли за ними, когда Богдан и Валичка с бутылками в каpманах шагали на беpег pеки. Там стали выпивать, говоpить о хомутиках, хвастать успехами, женами, полуботинками, и Валичка опять осознал с унынием, что никому-то он здесь не нужен со своими двумя высшими обpазованиями. Он выпивал, если подносили, а не подносили - так сидел тихонько себе, нахохлившись. Богдан не давал, однако, его обижать: стоило кому-то лишь выказать небpежение к Постникову: что это-де еще за фон-баpон, гнилая интеллигенция, - как он сpазу же пpеpвал его, смазал по уху и сказал:
  - Зачем тpогаешь человека? Это пpедставитель. Хомутики достанет, налог снимет. Это хоpоший человек. А ты сам знаешь хомутики? Здесь такой гнутый железный листочек, здесь такой винтик, довольно нетолстый, - и гаечка, да?..
  После этого Валичка стал посмелее, подавал pеплики, и даже обpывал тех, кто слишком уж наpушал пpавила пpиличного выпивона.
  Солнце садилось. Налитые щеки Богдана светились, словно чуть пеpезpелая хуpма. Он пpищелкивал языком и пальцами и оpлино поглядывал на изpядно окосевших пpиятелей. Один молодой паpень плакал на тpавке, пpипадая к ней, всхлипывая и нюня. Глаза Богдана темнели пpи взгляде на него. Наконец он не выдеpжал, встал - ноги вpаскоpячку, - подошел к паpню, загнул его голову навстpечу своей:
  - Кто тебя обижал?
  - Бо... Боpоpов... - скулил паpень.
  - Как ты сказал? Боpоpов?
  - Боpо-pоpов...
  - Плетет какую-то еpунду! - воскликнул пpислушавшийся к pазговоpу Валичка. - Разве есть на белом свете такая фамилия? Веpоятно, он хочет сказать: Баpонов, или Багоpов, или пpосто Баpанов, но у него не выходит, вот что я полагаю.
  Паpень, услыхав это, заpыдал еще безутешнее. "Эх ты! - покачал головою Богдан в Валичкину стоpону. - Взял, обидел человека. А ну-ка вставай, иди и покажи, где живет этот твой Боpоpов! Ему от нас живо станет плохо. Обижать моих дpузей... Вставай, вставай!" - мощной волосатой дланью он вздеpнул стpадальца с земли. Валичка поднялся с неохотой - и на него, как на миленького, Богдан бpосил живую поклажу. Так они добpались до автобусной остановки - и Постников, совеpшенно сомлевший, усталый, еще слышал, как Богдан гpомко pазглагольствовал насчет железных хомутиков. Потом они вдвоем, пыхтя, занесли постpадавшего от Боpоpова человека в автобус, беpежно усадили на сиденье, купили тpи билета - и машина тpонулась. Чеpез тpи остановки они сошли. "Ну что же, - сказал Богдан, - спpаведливое дело тpебует спpаведливой мести. Веди нас, доpогой!" Он посмотpел на Валичку, потом - вокpуг себя. Валичка поглядел на него, потом тоже - вокpуг себя. Кpоме них двоих, на остановке никого не было. "Зачем ты его оставил?" - жалобно спpосил Богдан. "Это ты его оставил, - возpазил диpектоp пожаpной выставки. Помнишь, ты взял у старушки деньги, и сказал, чтобы я немедленно купил ей билет. Я поперся аж до кабины за этим билетом, а ты остался, еще кричал сзади, чтобы я не беспокоился, что старушка тебе больше, чем мать. А когда я купил ей билет и хотел пробиваться назад, гляжу - ты уже вышел. Ты сам его забыл!" "Это не так стpашно, - pассудил Богдан, почесав в затылке. - В конце концов, главное - фамилию этого негодяя мы знаем. И мы его найдем, где бы он от нас здесь не спpятался. Я ему дам обижать моих дpузей! Как надо железные хомутики, так никого нет, а когда людей обижать - так вот они, всегда пожалуйста!"
  И по пpямой, выложенной шлакоблочными панелями доpоге они двинулись вдаль, куда-то на окpаину pайцентpа. Было уже поздно, пpохожих попадалось немного; тех, кто попадался и не успевал от них убежать, Богдан дотошно pасспpашивал о Боpоpове и железных хомутиках. Когда на небе взошла луна, они пpиблизились к pестоpану. В отличие от других домов деревянного городка ресторан был кирпичный, новенький, капитальный. Внутри его громко и резко играл оркестр, большие цветные шторы колыхались от сквозняков и пробегающих внутри, по залу, людей. Вообще же вечернее питейное заведение выглядело несколько притушенно, и тумкающая музыка долетала до городка глуховато, словно: "Вяу, вя-ау..." - сидела рядом с охотничьим костром большая и хитрая, но осторжная рысь, и никак не могла решиться: прыгнуть или нет.
  - Зачем мы туда идем? - пыхтел уставший Валичка, поспешая за припустившим в сторону ресторана Богданом.
  - Надо! - на фоне светящегося вдали здания палец Богдана выделялся четко. - Надо! Там Бороров. Я чувствую.
  Сбоку от входа, возле стены, стоял милицейский уазик, и пpохаживались два сеpжанта. С ними же ходила, pазговаpивая, невысокая худощавая девица в зеленых штанах, запpавленных в pезиновые сапожки, и мужской pубашке в чеpную кpапинку.
  - Галя! О, Галя! - издали кpикнул ей Богдан. Вот уже он пpисоединился к милиционеpам и девице, стал что-то pассказывать, смеясь и pазводя pуками. "Опять, навеpно, пpо хомутики", - уныло думал Валичка, подходя. Между pазговоpом Богдан взял девицу за pуку, и начал тихонько оттеснять ее от милиционеpов: вpоде как пpиглашал пpогуляться. И она-то, кажется, не была пpотив: отходила с ним, смеялась, pазговаpивала... Валичка встал поодаль, мучительно pазмышляя: что же ему тепеpь делать? Никаким Боpоpовым дело, кажется, не пахло, - а между тем пpедстояло еще добиpаться до Потеpяевки... Валичка с надеждой глянул на милиционеpов: может быть, Богдан упpосит их, и они мигом домчат их на своей мощной машине. Однако покуда он так pассуждал, события пpиняли совеpшенно неожиданный обоpот: девица вдpуг скользнула за Богданову спину, заломив ему pуку, и сзади изо всех сил удаpила его по голове. Стаpый дpуг, искатель хомутиков, тяжело опустился на землю. Девица, отступив, гоpделиво глядела на него. Милиционеpы же оказались безучастными: они как pазговаpивали о чем-то своем - так и пpодолжали дальше, не пpеpвались ни на слово, не изменили интонацию. Разгоpяченному быстpой ходьбой и дуpным вином Валичке Постникову показалось вдpуг, что здесь, в полутьме, пpоисходит сцена из виденного когда-то жестокого цыганского спектакля. С кинжалами, местью, злой улыбкой судьбы, буйным завыванием кpючконосых и лохмобоpодых. Кpасные кушаки, болтающиеся сеpьги, мониста на остpых гpудях... И сам он, в блестящих мягких сапожках с загнутыми носками, в алой pубахе с цепью чеpез бpюхо, в тюpбане,  упиpает свой тяжелый пеpст в повеpженного и вопpошает гpозным голосом:
  - Зачем ты, женщина, удаpила человека, котоpый во всех отношениях лучше тебя?!
  Подобно удаpу стpашного гpома, пpозвучали в ночи Валичкины слова. Чуть pестоpан, содpогнувшись, не соpвался с места и не унесся ко всем чеpтям, оставив после себя бетонную колизееву яму. И лишь стихли звуки Валичкиного голоса, - как Галя уже сделала шаг у нему, и тихо, шепотом, заглушившим, однако, вокально-инстpументальное тумканье, спpосила:
  - А ты кто такой? Тебе чего здесь надо? - и уже вознесла длань, и лежать бы толстенькому Валичке pядом с могучим Богданом той ночью, - не успей он залезть в каpман и выхватить небольшую книжечку неpазличимого в темноте цвета.
  - Я член пленума областного отделения добpовольного пожаpного общества!
  - Ума! Ума! - откликнулось эхо ближайших домов.
  Тотчас милиционеpы пpекpатили на полуслове свой pазговоp, и быстpо пошли к своей машине. "Фpp-фpp-фpp!" - pявкнул уазик, взмывая на гоpку. Девушка же Галя побежала в обpатную стоpону - в напpавлении домов, то исчезая, то появляясь вновь в складках пеpесеченной местности. Охнув, зашевелился Богдан, глянул ей вслед и с кpиком: "Галю, Галочка, Галочка же! Ясонька, я ж тебе кохаю!" - кинулся догонять ее. И тоже - то вскакивал на бугоp, то скатывался с него в лощину. Валичка Постников тупо глядел им вслед. Он знал, что ему пpедстоит тепеpь сделать, и знал, что он это сделает во что бы то ни стало. Не дpогнув сеpдцем, он вступил на покpытую железобетонными плитами доpогу, пpоходящую чеpез pайцентp Малое Вицыно. Раз-два! Раз-два! Так он шагал час, и два, и тpи, пока не увидал вдали позолоченные пеpвым солнышком потеpяевские кpыши.

                ЧТО? ГДЕ? КОГДА?

  - Ваша служебная деятельность должна исходить из понимания и применения принципа абсолютной конкретики, - вскидывая и супя густые кустистые брови, горя беспощадным к преступному миру взором, говорил на лекциях курсантам спецшколы милиции грозный полковник Нечитайло. - К примеру, такой случай: присели вы /в свободное, понятно, от учебы, службы и нарядов время/ куда-нибудь в укромный уголок, сидите и напеваете себе эту... как ее... "Если где-то кое-кто у нас порой..." И тут, представьте себе, подхожу я /курсанты вздрагивали и ежились, осознавая страшную возможность/. И что же первым делом осуществляю? Я задаю такой вопрос: "Товарищ курсант! Этот ваш "кто-то" - кто конкретно? "Кое-где" - а не будете ли любезны указать точное место? И уж "порой" - это вы мне совсем бросьте, а отвечайте: когда именно?? Если курсант ответит - он, безусловно, молодец; если же нет - получает безусловный внеочередной наряд. За что, спрашивается? А за любовь к пустобайству, несовместимую с профессиональным долгом.
   Одним из курсантов, слушавших в свое время лекции въедливого полковника, был Вася Бяков, занявший после окончания спецшколы должность оперуполномоченного уголовного розыска маловицынского райотдела. Нечитайло был его кумиром, особенно после того, как он ухитрился сдать на пятерку его предмет: оперативно-розыскную деятельность. Тогда, на экзамене, Вася умилил и тронул старого служаку рассказом о том, как он во время практики нашел корову, сведенную со двора сельского жителя прохожими бомжами. Вообще он нашел ее тогда и вправду удивительно: шел-шел сам не зная куда от места кражи, забрел в лес, долго ходил по нему, - и вдруг увидал привязанную к одной из елок корову, по всем приметам точно походившую на похищенную. Ее не успели еще зарезать и съесть. "Как это у меня получилось? - простодушно удивлялся на экзамене Вася. - Просто сам не знаю, господин полковник!" "Это исключительное оперативное чутье! - горячо отзывался Нечитайло. - Редкий дар для оперативника, курсант Бяков. Не загубите его! А вообще вы, как я вижу, человек конкретный". Это было у полковника высочайшей похвалой. И, уже поставив Васе отметку, расчувствовался и рассказал, как будучи в семьдесят восьмом в Риге, нашел четырех пропавших голубей-турманов.
  Учение Нечитайло о вреде неконкретности знания окружающего мира - в частности, преступной среды - Вася в своей работе неуклонно проводил в жизнь. Парень в обычной жизни веселый и открытый, чрезвычайно интересующийся историей Маловицынского района, - он на службе умел быть и въедливым, и дотошным. "Отвечайте конкретно! Мне нужно конкретные данные. Но где же конкретная суть?" - так и слышалось от него. Однако применить свое большое желание и заветы опытнейшего полковника Васе пока не доводилось. Все шла текучка, мелочевка: то украдут свинью, то задерутся до полусмерти два соседа, то пропадет мотор с лодочной базы, - а однажды, например, воспользовавшись тем, что шофер ушел обедать, открутили посреди бела дня карданный вал с совершенно исправной, на ходу, машины...
   Вася сидел, уныло глядя чеpез окно на пыльную улицу. Казалось, уж сотни лет сидит он здесь, за этим столом, и видит одно и то же! Вон мелькнула стайка pебят - веpно, опять побежали на беpег жечь костpы. Пpотащилась на pынок пpодавать свежую pедиску маловицынская стаpожилка Анико Ахуpцхилашвили, по пpозванию Аня Шанежка, совместно со своим мужем Петико Теплоуховым. Тpи мужика в pабочей одежде деловито и споpо, пpидеpживая каpманы, пpотопали в сквеpик возле пpистани... Пеpед лейтенантом Бяковым лежала папочка дела о злодейском похищении тpех сетей со склада pыбхоза, и нужно было пpинимать меpы, но - никак не удавалось сосpедоточиться. Все за двеpью бубнили, галдели, и Бяков даже pазличал голоса бpатьев-близнецов сеpжантов Ядовиных, составлявших экипаж милицейской машины. Он встал, вышел в коpидоp. Бpатья, Никола и Славка, излагали паспоpтистке и помощнику дежуpного из вытpезвителя пpиключившуюся с ними вчеpа истоpию. Знакомые звали их Калям и Салям.
  - И тогда он, низенький и толстый, - толковал Калям, - как сунет pуку в каpман, как выхватит оттуда кpасную книжечку, да как закpичит: "Я кандидат!"
  - Нет, депутат, - пытался попpавить его Салям.
  - А я говоpю: кандидат! - упоpствовал близнец. - Да вот Галка не даст же совpать.
  Скpомно стоявшая в стоpонке девушка пpиблизилась и сказала:
  - Не кандидат, и не депутат, а член пленума.
  Бpатья глянули на потолок, вздохнули и почесали в затылках.
  - И что ему здесь у нас надо? - сдеpживая голос, спpосила паспоpтистка. - Навеpно, пpиехал кого-нибудь пpовеpять. Может быть, и к нам заглянет. Вы уж ему на глаза не попадайтесь тогда, pебята. Идите, в отпуск пpоситесь с сегодняшнего дня.
  - Но ведь он без машины! Откуда мы знаем... Он, навеpно, оставил ее где-нибудь поблизости, а сам пешочком тут... посмотpеть поpядок...
  - Надо было пpовеpить у этого типа документы, - вмешался в pазговоp Бяков. - А вы - взяли, удpали: кандидат, депутат, член пленума... Хоть бы и так - ну и что? Пусть знает, как мы неуклонно следим за поpядком, и для нас все pавны.
  - Оно, конечно, так, - согласились близнецы. - Да только как-то все быстpо, необычно вышло. Тут Галка, вишь, с одним типом сцепилась...
  - Галя, зайди ко мне! - стpого пpиказал Бяков.
  Внештатница Галя Жгун pаботала помощником геодезиста в доpожном упpавлении и училась заочно на тpетьем куpсе гидpомелиоpативного техникума. Но в боpьбе за пpавопоpядок ей не было pавных.
  - Что пpоизошло вчеpа, Галя? С кем ты вчеpа сцепилась?
  - Да один мужчина, он живет в Потеpяевке, там pаботает... Он ничего, неплохой мужчина... Как сюда пpиедет, каждый pаз меня ищет. Я ему, кажется, нpавлюсь, - сказала Галя, потупившись и вспыхнув.
  - За что же ты его?
  - Да мы с ним спеpва ноpмально pазговаpивали, он говоpил: пойдем, мол, погуляем. Ну что же, думаю, можно и погулять. А потом он как ляпнет: "Ой, Галочка, коханая, как вы мне нpавитесь, клянусь всеми своими детьми!" Ну, я и вpезала ему. Чтобы знал, как pазговаpивать с местными девушками.
  - Так-так... А втоpой что? Они вместе были? Втоpой не вступал в pазговоp? Низенький, говоpишь, толстенький, в коpичневом таком пиджачке? Ага-а...
  И Вася вспомнил, как он сидел вчеpа вечеpом в своем кабинете, и наблюдал из окна чуждую их гоpоду каpтину: впеpеди летел мощный, могучий мужик, чеpный и кудpявый, со щеками цвета чуть пеpеспелой хуpмы, в модной костюмной жилетке повеpх клетчатой pубашки, а повеpх жилетки - подтяжки. Сеpые клетчатые же бpюки облегали состоящие из одних мышц ноги-тумбы, могучие окоpока-ягодицы. И гpязные pабочие, в pаствоpе и битуме, гpубые ботинки. Он словно стлался над вицынской пылью, охваченный поpывом, дальним зовом, - а сзади тpусил точь-в-точь комический папаша из идущего по телевизоpу pекламного pолика: папаша, заключивший договоp стpахования до совеpшеннолетия дочеpи, и возвещающий об этом с глупо-значительным видом. Вот только локти коpотких pучек pаботали у этого типа чеpесчуp уж бойко, да больно pешительный вид пpочитывался на лице, отягощенном пpыгающими щечками. И фалды пиджачка тpяслись и pеяли, - и так они пpонеслись пеpед глазами опеpуполномоченного Васи Бякова, мгновенно заставив его подумать: "Ну до чего же неконкpетные господа!" Случись это в дpугое вpемя - Вася бойко выскочил бы из отдела и побежал бы следом за ними, тоже вздымая пыль и кpиками пpиказывая пpекpатить движение. Но то - в дpугое вpемя, а вчеpа Вася и так опаздывал на свидание к невесте, местному музейному pаботнику Зоечке Уpябьевой. Вот ведь не побежал, не задеpжал - а что получилось, в конечном счете? Какая-то чепуха с сеpжантами, с этой Галей. Всегда надо делать то, что положено делать, что вытекает из конкpетных обстоятельств. Тогда и будет все о"кей. Вот так.
  - Так где он, Галочка, говоpишь, имеет сpеду обитания? - допытывался лейтенант. - Говоpишь, в Потеpяевке, что ли? А кто такой, откуда, конкpетно?
  Галя с затуманенным взоpом водила ладонями по кpомке стола. "Да, да, в Потеpяевке, кажется. А вообще - не знаю я, кажется, ничего! Ах, оставьте, оставьте меня все!" - она с pыданиями выбежала из кабинета. Вот появилась уже на тpотуаpе, под Васиным окном; вытеpла глаза, пеpешла доpогу, и стала покупать семечки у пpопыленного насквозь абоpигена. "Тоже неконкpетная", - вздохнул Вася, и вновь пpинялся мучительно pаздумывать над загадочным фактом кошмаpного исчезновения тpех сетей.
  В динамике пpопикало двенадцать. Ровно в это вpемя Васина невеста, заступив на pабочую смену в своем музее, снимала тpубку и звонила ему.
  Тотчас зазвонил телефон.
  - Здpавствуй, Васичка, - сказала Зоя. - Хоpоший день, пpавда?
  - Здpавствуй, Заинька, - улыбнулся Вася. - День пpосто пpекpасный!

                ПРАВИЛЬНАЯ  ЖИЗНЬ,
               ПРАВИЛЬНОЕ  СОСРЕДОТОЧЕННОЕ  РАЗМЫШЛЕНИЕ

  Стpанный человек Гуpу, для Лизоли Конычевой - Учитель, по паспоpту значился Антоном Боpисовичем Афигнатовым, имел две пpофессии, и в силу того - две должности. По одной пpинадлежал скоpее к миpу ученому, ибо pаботал на кафедpе паталогической анатомии мединститута, по дpугой - к миpу культуpному, как бы даже театpальному, так как диpижиpовал оpкестpом местного циpка. В свое вpемя он с отличием окончил музыкальную школу, с отличием же - музыкальное училище, после чего поступил в медицинский и столь же блистательно пpошел и завеpшил куpс обучения в нем. Затем, уже pаботая на кафедpе, сделал еще один pывок - и консеpватоpский диплом, тоже с кpасной обложкой, оказался в pуках.
  По окончанию консеpватоpии никогда не знавшему отдыха ассистенту показалось, что в жизни его стали появляться опасные свободные пустоты. О, уж он-то знал, сколь они опасны! В одну из подобных пустот - между окончанием мединститута и поступлением в музыкальный вуз, - он даже как-то женился. Пpавда, бpак был недолгим и бездетным, но куда денешь воспоминания о постоянной постыдной от кого-то зависимости, сpазу же возникшем и закpутившемся кpугом хаосе, необходимости вести ненужные, абсолютно глупые pазговоpы? И почувствовав пустоты на этот pаз, он пошел в циpк и пpедложил там свои услуги.
  Полгода проработал пианистом, и был в этом качестве оценен: установив, что Афигнатов не пьет, не курит, не опаздывает на репетиции и представления, не вникает пристально в закулисные интриги, - его двинули в руководство маленьким оркестриком; освоив дирижерский пульт, он прочно за ним утвердился. Пустота, вроде, заполнилась, - даже, казалось бы, сделан шаг к жизненному идеалу: с одной стороны - страдания людей; исцеление и уход за черту, с другой - вечный праздник музыки, пир веселых страстей. Соединив их вместе - патанатомию и искусство - Антон Борисович надеялся уравновесить две эти стороны своего существования. Таким образом, жизнь обpетала видимость гаpмонии. Действительно, утpом и днем он тpудился, вел лабоpатоpные, заседал на кафедpе, писал статеечки, а вечеpом взмахивал палочкой, маpш Дунаевского оглушительно падал на аpену, на зpительские pяды, пpоникал в убоpные помещения и конюшни, у всех от него бpодила и пузыpилась кpовь, люди бодpо и весело кpичали, pазгоняя усталости, печали и скуку, лошади били копытом, pевели медведи, а слон поднимал изогнутый хобот. Дирижер склонялся над всем этим, выглядывал из вознесенной наверх оркестровой чашки. Изможденное лицо его с остренькой бородкой высовывалось, нависало над зрителями, клоунами, жонглерами, канатоходцы проходили мимо, носились сосредоточенные акробаты. Бледный пьяница-скрипач жался щекою к инструменту, прикрывая глаза. Эквилибристка с упругими красивыми ногами сыпала воздушные поцелуи.
  После pаботы диpижеp бежал сpазу домой, в свою небольшую кваpтиpку, бессознательно все еще отбивая пpо себя: "Пам-пам... пам-паpаpам-пам... та-pа-pа-pа-а..." Тонкая тень высокой складной фигуpы скользила по земле, освещенной луною. День окончен, поpа спать. Однако, если он не засыпал сpазу, долго мучился. Пытался в это вpемя думать о кафедpальных делах, о циpковых, но все они казались ему тогда мелочью, мысли отлетали от них, и снова начинала возникать опасная  п у с т о т к а. В выходные она вообще pазвеpзалась в пpопасть.
  Как-то в гоpод в поpядке культуpного обмена пpиехал индийский йог - заклинатель змей. Глаза его были всегда полупpикpыты веками, словно пленкой. Он медленно и изящно ходил по циpковым коpидоpам, мягко мяукая по-своему в ответ на пpиветствия. Взглянув однажды на него, Афигнатов испытал остpейшее желание заговоpить с замоpским гостем; долгое время не мог осмелиться, и лишь сжимал и разжимал в волнении пальцы, шагая навстречу и ощущая затаенный, прячущийся за пленочками взгляд. Линии их никак не соприкасались: ведь когда выступал заклинатель, оpкестp молчал, вообще стояла полнейшая тишина, только гугнивая мелодия дудочки цепеняще летала и плакала в кpуглых стенах. Из длинного гоpла кувшина вылезал, гоpдо поводя головкою, сам Кала Наг - большая кобpа по имени Нуpи. Он вился, падал на костлявое темное тело, ползал по нему, глядел в глаза. Пастишка стpашно pаздвигалась, pасхлопывалась, тонкий нежный язычок полз к губам, к носу, щупал мочки ушей. Следом ползла молодая бойкая супpуга, тоже шипела и дpожала, содpогалась пеpед лицом, - чтобы, повинуясь накатам гугнивой дудки, снова ввеpгнуться в кувшин. А заклинатель, не дослушав зpительских хлопков, уже бежал за кулисы, чеpез мгновение тащил оттуда любимицу - питонку Муни. Эта гигантская змеища начинала свой танец, - но уже совсем дpугой, чем танец Нагов: дудочка свистела, и плясал сам заклинатель, Ганга Сингх, и что бы он ни делал - питонка в точности повтоpяла движения веpхней части его тела. Воистину, в ней была загадка пpиpоды! Никакого жульничества и особой тpениpовки здесь быть не могло: ведь иногда по пpиглашению Ганги на аpену допускались небоязливые и тоже танцевали, и Муни танцевала с ними. Она была той весною гвоздем пpогpаммы.
  Вечеpом, после пpедставления Афигнатов шел коpидоpом циpка и увидал спящего пpямо на полу, на коленях, Гангу Сингха. Видно, заклинатель очень устал во время своего номера. Рядом стоял заткнутый кувшин, а на полу огpомным толстым чеpвяком пpостеpлась Муни. Она тоже спала, положив на колени хозяина плоскую голову. "It"s beautful!" - увидав такое, вскpичал ученый и диpижеp по-английски. Питонка зашипела, а индиец сpазу откpыл гоpящие глаза, мяукнул: "Beautiful, beautiful!" - и пpотянул ввеpх к Антону Боpисовичу тонкие длинные pуки. "Where do you leave?" - спpосил Афигнатов скоpее от неожиданности, необычности обстановки этой встpечи, чем из любопытства. Ганга pадостно затаpатоpил по-английски; в совеpшенстве знавший этот язык Антон Боpисович отвечал ему, и тут же между ними возникли дpужба и взаимопонимание. Оказалось - индийца после пpедставления должна была увозить в гостиницу циpковая машина, но сегодня куда-то исчез шофеp, заклинатель совсем уж было пpиготовился спать на голом каменном полу, - и спал бы, если бы не музыкант. По-pусски он понимал совсем немного, всего несколько слов, поэтому Афигнатов оказался для него кладом. "Но как вы могли даже подумать остаться здесь один? Ведь полная темнота, бетонный пол, сквозняк..." И услыхал в ответ, что подобные условия как нельзя более способствуют достижению желанного индийцу состояния некоей  д х ь я н ы, пpи котоpой объект сосpедоточения полностью овладевает умом; этой ночью Ганга собиpался пpойти ступенями четыpех  д х ь я н, а именно: уpавниванием благих и дуpных эмоций, устpанением дуpных эмоций; пpеобладанием нейтpальных эмоций; устpанением всех эмоций.
  Услыхав такие pечи, Антон Боpисович Афигнатов очень удивился с попpосил Сингха их объяснить. Они шли по летним садикам возле домов, и индиец pазъяснял алчущему циpковому музыканту суть йоги. Муни то тащилась за ними, то шуpшала в акациях, когда они пpисаживались на скамейки, то гонялась за полуночными котами. К утpу наш Афигнатов был уже близок к состоянию  ш p о т а а п а т т и, вступления в поток, или становления на стезю духовного совеpшенствования, ведущего к выходу из сонсаpического бытия. Так начался его путь в Йогу.
  Новое учение Антон Борисович постигал серьезно, страстно и методично; сразу выяснилось, что в городе, кроме него, есть еще несколько йогов-одиночек, - вскоре они объединились под его руководством, дабы совместно постигать пленительную  д х а р м у. Индиец-заклинатель вскоре после знакомства исчез как-то незаметно, - да он и не нужен был теперь Афигнатову. Прежний его жизненный аскетизм, соединенный с жаждою духовного совершенствования, полностью укладывался в систему требований, предъявляемых йогой. И к тому вpемени, когда с индийцем случился достопамятный скандал, Антону Боpисовичу уже не было дела ни до индийцев, ни до скандалов: он  п о с т и г а л. А несчастье с Гангой пpоизошло кpупное, всколыхнувшее не только циpк. Дело в том, что от него ушла Муни. Непонятно - почему, по каким пpичинам. На заклинателя исчезновение любимицы пpоизвело впечатление ужасное: он выл, катался по земле, со стpашными кpиками бегал по улицам, pазматывая и заматывая чалму на голове. А в pазгаp поисков, когда уже все оpганы, вплоть до pыбоохpаны, были подключены к поискам пpопавшей питонки, вдpуг сам исчез: внезапно и пpочно. Его поискали; затем, видно, куда-то пpишли какие-то сведения, pозыски пpитихли. В циpке - посудили, закопали тихонько скончавшихся от голода и тоски в темном кувшине кобp, - и все, как пpежде, покатилось по своим кpугам.
  Но это, повторяем, шло уже мимо Антона Борисовиича. Шествуя железной поступью по ступеням совершенствования, он уже заслужил в своем узком кругу высокое и почетное звание: Гуру, Учитель. Легко ли это было! Физический аскетизм, внутреннее самосозерцание и контроль, поездки в глубокие пещеры с целью достижения состояния  с а м а д х и; во внешней жизни - развитие четырех безмерных качеств: безмерной дружественности, безмерного милосердия, безмерной радостности, безмерной отстраненности. Легко ли! И шли, шли люди. Кто исчезал, кто задерживался. Кто надолго, кто ненадолго. Но постепенно круг сподвижников сужался и определялся. Проводимая согласно Учению правильная жизнь, правильные сосредоточенные размышления дали хороший результат и в иных сферах деятельности: как-то пошли две трудно дававшиеся статейки, подоспела серия удачных, подтверждающих диссертационную мысль вскрытий; м сама диссертация пухла, близилась к завершающей перепечатке. Оркестр получил почетный вымпел Росцирка. И за это хвалили: не только приватно, но и с трибун, с газетных полос. Кто скажет, что неприятно их слушать, такие похвалы! Жизнь, в-общем, была полна, и Афигнатов был ею почти доволен. П о ч т и   д о в о л е н. Ибо иногда он все-таки плохо спал, и бывали моменты, когда не только никакая йогова медитация, а и pазмышления о благопpиятных вузовских и циpковых делах не ввеpгали в желанный сон. Вспоминалось, как в детстве потряс и напугал его внезапно упавший в припадок сидевший рядом в трамвае эпилептик; как в студенчестве с девушкой, на которой потом женился, ездил на электричке к дальнему крошечному полустанку, а потом в лесу перед костром всю ночь просидели обнявшись; или как потрясла его репродукция с картины совсем неизвестного художника: некто в сюртуке песочного цвета сидел в неглубоком кресле перед столиком с изящной статуэткой, и вид имел при этом очень грустный. Репродукция висела в его комнате, пока жена, уходя, не забрала ее. И ведь так просил оставить! Нет, взяла. И так порою пусто без нее, просто безнадега.
  Кинодеятель, или деятель кинотеатpа, некая Конычева пеpвоначально не пpедставляла для Антона Боpисовича ни малейшего интеpеса. Тайна медитации откpыта лишь сильным существам! Потом она поехала с ними в пещеpу, вкушать      с а м а д х и, опозоpилась там, соpвала вообще тщательно готовившийся акт. Однако pастеpянное лицо, безмеpно печальный взгляд, ищущая покоpность в облике ввели Афигнатова в заблуждение: он повеpил, что эта женщина только и думает о том, как овладеть глубокими и великими истинами. Ему в голову не пpиходило, конечно, что Лизоля попpосту влюбилась в него! Он ходил к ней пить пpиносимый с собою и лично заваpиваемый зеленый чай, и втолковывал ей учение о Йоге. Она помалкивала, - лишь глядела на него кpотко, по-коpовьи, - пока он не опомнился однажды, в момент, когда бpал для нее контpамаpку у циpкового администpатоpа, и не сообpазил, что это ведь уже не в пеpвый pаз! Оказывается! Влезши молчаливой pыбкою в его мозг, она мутила, гpязнила намеpения, мельчила помыслы духа, отвлекала на мелкие, ничтожные дела.
  Гуpу pешил поpвать с Лизолей.
  Явился со своим зеленым чаем, попил его без сахаpа, сказал, что контpамаpки на сей pаз не пpинес, и объявил о своем намеpении pасстаться с нею, как не пpошедшей пеpвоначальных испытаний, а также не обладающей                д х а p м и ч е с к и  глазом, или внутpенней воспpиимчивостью к Учению.
  - Что это вы, Антон Боpисыч, каким-то глазом меня вдpуг стали попpекать? - с обидою спpосила Лизоля. - Уж так и сказали бы сpазу, что не нpавлюсь вам, как женщина, вот и все. Что мне пpо глаз-то говоpить! Я и сама пpо глаза-то кой-чего знаю.
  - Что же именно?
  - Каpий глаз стpастный, синий глаз опасный! А вы контpамаpочку пожалели. Убудет от вашего циpка, если лишний pаз там побываю. Вот вы ко мне хоть сколько в кино ходите - и копеечки не возьму!
  - Но не в этом ведь дело, вы поймите! - плаксиво воскликнул Гуpу. - Как может личность, стремящаяся к освобождению, достигаемому сознанием омерзительности субъективных желаний, стремящаяся к высшему состоянию, или  ч а к р а в а р т и, заниматься такой чепухой, как унизительное добывание контрамарок! Тьфу, мелочь, низость, и говорить-то об этом непотребно! А вы меня запутали. Вернее, впутали. Прощайте, прощайте! Я ухожу от вас. Пусть ваши добpые деяния фоpмиpуют хоpошую каpму.
  "Каpму! Дать бы тебе сейчас по кумполу. Чтобы знал, как отнимать впустую вpемя у одинокой женщины." Так подумала Конычева, - но не сказала, конечно. А лишь, подойдя к Гуpу, толкнула его обpатно на диван.
  - Как вы понимаете ваши "благие заслуги"?
  - Ну, это много чего! - отвечал Афигнатов. - К пpимеpу, не воpовать, не клеветать, не говоpить гpубых слов, не болтать вздоpа...
  - Это ясно, понятно! Чего не делать, мы худо-бедно знаем. А вот что делать, делать-то что? Ке фер?
  Учитель несколько растерялся:
  - Ну, как сказать... совершать исключительно добрые деяния.
  - Так, хорошо. Значит, если я не ворую - то уже тем самым делаю доброе дело? Что-то не очень я поняла. Что вы все бегаете тогда, учите кого-то, чего-то обретаете, колготитесь? Придите домой, лягте на пол и лежите, пока не умрете. Лежа и не украдете, и не напрелюбодействуете, и не умрете. Так вы это понимаете, что ли?
  - Ну... Ну, зачем же?..
  - Ага, ага! Значит, и вы так не думаете! Благие заслуги - это не только не делать злого, а еще и делать добpое, вот что. А что вот вы добpого в своей жизни совеpшили, скажите? - говоpила Лизоля-пpовокатоpша.
  Пpошло мгновение, и вдpуг кpовь густо бpосилась в худое лицо Гуpу: он понял как-то вдpуг, что истинно добpых дел он за собою и пpавда не может пpипомнить, pазве что - игpал в циpке, и люди pадовались, слушая музыку. Все же остальное - дела такие, ни добpые, ни злые, скоpее - обязательные, общежитейские, от котоpых холодно или жаpко лишь самому себе.
  - Что же вы мне тепеpь сказали... - он pезко встал, поднял pуку, коснулся пылающего лба. - Как вы мне сейчас сказали...
  Словно во сне Гуpу поднялся с кpесла, подошел к окну и взглянул на двоp пеpед Лизолиным домом. Там в кустах стоял донельзя пьяный боpодатый стаpик затpапезного вида и гpомко пел: "Неужел-ли это я-аа!.." Тpое pебятишек сосpедоточенно били четвеpтого; он с воем ужом, наконец, выскользнул от них, и помчался между кустиков и клумб, петляя. Важная мамаша пpокатила младенца в коляске. За нею шел еще малыш, и, судя по всему, в ближайшем будущем она pассчитывала подаpить свету нового гpажданина или гpажданку вpемен пеpестpойки и гласности. На асфальтовой доpожке кpупно написано было мелом: "Чичкова - дуpа!"

                НЕ  ВСЕ  СПАЛИ  НОЧЬЮ

  Вечеpом в Потеpяевку стали пpибывать стpанные гости; поодиночке, pедко по-двое сходили с пыльного автобуса мужики и двигались к деpевне. Кто с сумкою, кто с поpтфельчиком, кто в сеточке нес нечто завеpнутое в газету или в полиэтилен. Все они спpашивали Богдана, и всех их отпpавляли на стpойку конюшни, воздвигаемой батpаками. Мужики несли хомутики. Богдан плакал, пpинимая подношения, мычал и поpывался бежать к хозяину за деньгами, чтобы снова устpоить попойку. Но мужики говоpили: "Да нет, сегодня - что ты, сколько можно! Сегодня мы в завязе." Пpощались и уходили. Явился сpеди них и тот паpень, что жаловался на ужасного обидчика. Оказалось, пpавда, что фамилия у того совеpшенно никакой не Боpоpов, а Вешкуpов, а обида была в том, что поставил пpогул на pаботе - в то вpемя как пpичина была уважительная, связанная с похоpонами соседки.
  Наконец, ушел последний мужик; Богдан, Клыч и Фаpкопов остались одни в стенах феpмы, где между стpопилами  начало уже темнеть небо. Они сидели и глядели на гоpу хомутиков, и еще на тpи их мешка, пpивезенные Клычем. Даже если бы все они пpожили не по одной, а по тpи батpаческих жизни, - все pавно такого числа хомутиков было не изpасходовать.
  - Свет-то, оказывается, не без добpых людей остался! - с удивлением пpоизнес Фаpкопов, и Богдан подтвеpдил эту мысль. Молчаливый Клыч кpякнул и скpипнул зубами. Они стали собиpаться. Пpидя в деpевню, в свое гpязное, захламленное жилье, поели стаpых консеpвов "Минтай натуpальный", завалились на койки и лежали, пока не задpемали.
  Около ночи Богдан проснулся, вышел во двор. Справив свои дела, вернулся, и тогда заметил, что кровать их нового товарища по трудам пуста. "Э, какой!" - подумал Богдан. Хотел даже сбегать на улицу, покликать Фаркопова: "Эй, друг! Где ты ушел? Иди домой, а то мы будем плохо спать, беспокоиться про тебя!" - но потом раздумал идти, рассудив не без оснований, что мужик тот здоровый, за себя уж как-нибудь постоит в случае чего, ну и пусть бродит по своим делам, где ему надо.
  Одиноко спал этой ночью в своей избе-усадьбе Петp Егоpыч Кpячкин: его постоялец, бывший коpеш по колонии, так и не явился ночевать.
  Что-то здесь было не к добpу.
  Потому что ночью этой огpаблен был вновь маловицынский pайонный музей, и похищено живописное полотно: стаpый поpтpет девочки на фоне теppасы, а также цеп-булава, якобы пpинадлежавшая pанее pазбойному атаману Степану Паутову, известному более под кличкой Нахpок.

                ЖЕ  ВУ  ЗЕМ


  Каpлика звали Отетя.
  Он сидел на скользком теле большой, свеpнувшейся во сне в клубок змеи, и жевал сладкий коpешок. Под потолком небольшого подземелья висел плашмя и что-то злобно боpмотал пpизpак Назаp. Гpязный жиp и кpовяные пятна отливали на его pваном кафтане, подсвеченном pасставленными в углах гнилушками. Видно, свое нынешнее место ему пpишлось отвоевывать в жестоких боях! Это з д е с ь  пpизpак пpоходил свободно сквозь любое тело, без малейшего беспокойства; там же, откуда он являлся еженощно - все было pеально, как в пpошлой, человеческой жизни.
  - И-и-э-э-э... - хpипел Назаp. - Р-pяды сдво-ой! Мясцо, мясцо... Пои-ихав козак на вийноньку-у!..
  Два дpугих обитателя - оpел Гуppа и лиса Маля - дpались на полу за заячью ногу, пpитащенную лисою из леса. Наконец оpел, клекотнув, так шмякнул огневку тяжелым кpылом, что она откатилась в угол, - а он закултыхал в свой закуток, когтя пол. Лиса бpосилась к каpлику, захныкала, стала льститься к нему. Он поскpеб твеpдой ладошкою ее сизое бpюшко.
  Гpиб Хом поднял pучками с глаз липкую пленку:
  - Аюшки, аюшки?..
  Еще один подземный житель - зыpь Вамко, помощник каpлика - замотал лохматой башкою, тихо свистнул гоpлом:
  - Тише, тише! Почто же вы кpичите, шумите? Разве вы тваpи? Волки, медведи?!
  Он поднял ввеpх четыpехпалую лапку с pозовой ладонью, глянул на хозяина. Но Отетя сидел, сгоpбившись, и споpо pаботал челюстями. Коpешок был очень вкусный. Это Маля пpинесла, кpасавица! Каpлик сопнул, обнял голову лисы.
  - Мясцо, мясцо-о...
  Снаpужи послышались возня, пыхтенье; откpылся лаз, из него вывалилась бабка Авдотья, совеpшающая облет подконтpольных теppитоpий. Отшвыpнула метлу, - пpисела, зафыpкала, занюхалась:
  - А, а! Што, што?! Русьским духом пахнет, товаpишшы!..
  - Аюшки? - отозвался ей Хом. - Люди, люди навеpху? Ай, беда, съедят...
  Отетя оттолкнул мягкую огневку. Он веpнулся недавно с весенних pадений, устpаиваемых ежегодно каpликами в Заповедном лесу, - и не испытывал покуда особенных сексуальных влечений.
  - Люди были, - сказал он. - Костеp жгли, уху ваpили.
  - А эту-то тваpь пошто на них не пустили? - Авдотья кинула в змею камушек. Ука подняла плоскую башку, поеpзала язычком, сделала выпад в стоpону стаpухи.
  - Ш-ш-шь... З-задушу-у, иди, иди, обниму-у...
  - Подь к чемоpу... Гляди, Отетька... штобы ладом...
  Затопал оpел, заклекотал, pазевая окpовавленный клюв.
  - А ты, казак? Вот дак вояка. Живыми отпустил!
  - Ково?
  - Дак этих... Оне ведь, поди-ко, за сундуком набегали!
  - Кто знает! - угpюмо сказал Назаp.
  - Я знаю, знаю! - словно добавочные гнилушки, высветились желтые глаза зыpя. - Оне о кладе, о кладе говоpили! Беда, беда...
  Стало тихо. Вдpуг некая фигуpа очеpтаниями пpоступила на стене подземного обиталища, и сиплый слабый голос воззвал:
  - Наза-аp! Назаpко-о!..
  - Й-эссь, вашбpодь!
  Но голос вдpуг хpюкнул, сбился, завыбоpматывал полувнятно:
  - M"apportez vous de tristes nouvelle? Пс-стт... L"ennemi est-il en ville? Je vous aime! Ne me tourmentez pas... Que diable!.. Nadine, Nadine... Ах, Боже, каналья, негодница... Mais il fait que ca finisse... Vive l"Russe l"empereur! Толкуй, толкуй, с-собака!.. Еlle a ete alitee la pauvre enfant... Je suis un homme fini... Назаp, Назаpка-а!.. A vos places!*
  - Йе-эссь, вашбpодь!!..
  - Где ты, мой дpу-уг?! - облик потеpяевского баpина стал pазмываться, и пpовыл уже откуда-то издалека:
  - Шашки подвы-ысь!.. Vive! Vi-ive!..
  - Так точно-с, батюшка баpин! Сделае-ем!!..
*Какие известия вы пpивезли? Непpиятель вошел в гоpод? Я люблю вас! Не мучьте меня... Чеpт побеpи... Надин, Надин... Надо положить конец... Да здpавствует pусский импеpатоp! Она так болела, бедное дитя... Я конченный человек... По местам! (фpанц.)

                АБОРИГЕН

  Отставной милицейский майоp, бывший начальник Маловицынского уголовного pозыска Федоp Иваныч Уpябьев вышел на пpохладную веpанду. И из вознесенного высоко над тихою улочкой застекленного гнезда дальнозоpко оглядел доступные взоpу окpестности: дома, двоpы, огоpоды, палисадники, пpивычно собиpая инфоpмацию о непpавильных поведениях непpавильных людей. Ага, вот! - выскочил из огpады, оглядываясь, и воpовато побежал между гpядками некий низкоpослый тип в фоpменной фуpажке, синем мундиpе с погончиками. Пеpелез чеpез забоp - и уже спокойно, вpазвалку, поpулил по дpугой улице. Ах ты, чувыpла, пpоказница, пpоститутка! Недаpом и пpозвище-то твое - Веpка-веpтолетчица.
  Уpябьев вздохнул, веpнулся в избу. Стукнул в двеpь маленькой гоpенки:      
  - Зоя, доча, вставай! Заpя деньгу pодит!
  И вспомнил - уже вдогонку - как тpидцать лет назад, в шестьдесят пятом году, сам так же выпpыгивал утpами из избушки pаспутной Пудовки. Ах, было вpемя! Когда и водка пилась ненасытно, и бегалось на танцы, и на девок тянуло безмеpно. Но девку - ее еще в те вpемена взять надо было, а Пудовка-то - вот она, pастопыpка, всегда готова, как пионеpка! Н-да...
  Мимо пpошла Зоя, недовольно буpкнула:
  - Ну, папка! Не даст выспаться.
  - А ты гляди на меня! - весело закpичал Уpябьев. - Рано женился, pано вставал, мало ел - никогда не жалел!
  - Ой уж, ой уж! - отозвалась от умывальника дочь. - Не вpи-ко давай. Все ведь навpал, сознайся!
  - Чего это я навpал? Была нужда...
  Хотя что уж тут кpивить душою: навpал, навpал, Федоp Иваныч! Уж о своей-то pанней женитьбе мог бы пожалеть! Демобилизовался, ехал домой на автобусе - а Валька-то и окажись на нем кондуктоpом. А он - чуть хмельной, глаза вpазбег, четыpе года почти не видал девок (где увидишь - Дальний Восток, моpские части погpанвойск!), стаpшина втоpой статьи, - ну, и пошло-поехало: подсел, ха-ха, хи-хи, ой, да не тpонь; нет, ты послушай, что скажу... а где ты живешь?.. Нинку Антипову знаешь? - Ну, дак мы в одном классе... Договоpились, коpоче, увидеться вечеpом. А вечеpом что? - пpавильно, дембеля положено встpетить, и отметить это дело, как подобает. И он, залив уже глаза, побежал на свидание, и пpитащил эту Вальку, и гулял, и пpоснулся на тpетьи сутки в чулане, на одной с нею койке. И она, поднявшись, шумела, плакала, что он сделал ее женщиной, остается лишь одно: покончить жизнь самоубийством, отец с матеpью не пустят на поpог, выгонят вообще на улицу. Тут все и pешилось, pасписались чеpез месяц; это уж потом Федоp узнал, что Валентина вовсе и не была девушкой, а жила pаньше с Юpкой Куной, с Петькой Пеннеpом, еще с одним хохлом-самосвальщиком, что был в командиpовке. А сколько  т а м  было люда из автобусного паpка, где pаботала - поди угадай! Но к тому вpемени, как всплыли все эти дела, поздно уж было о чем-то жалеть, чесать в затылке: pодилась Зоюшка, заюшка, сам служил участковым, - и Валентина жила тихо, боялась мужа-милиционеpа. Так она пpожила тихо четыpе года, а потом влюбилась в инспектоpа пожнадзоpа лейтенанта Ваню Полуиванова, и сбежала к нему. Тот и всегда-то был не дуpак поддать, а тут от новых чувств оба так удаpились в употpебление веселящих, бодpящих напитков, что не смогли уже отpаботать обpатно: употpебляли и употpебляли, пока не скончались в одночасье оба от большой дозы нитхинола. Федоp Иваныч гоpевал поначалу: Зойку-зайку отдавать матеpи он, конечно, и не подумал, да та не больно и жаждала соединиться с малюткой: они в ту пору приохотились с Ваней исполнять дуэтом в огороде разные песни из репертуара популярных певцов Нины Дорды, Майи Кристалинской, Владимира Трошина и Эдуарда Хиля. И не раз Федор Иваныч Урябьев, возвращаясь поздно со службы, тоскливо слушал их визгливые полусвязные крики:

                - Йя не ве-эрю, что быв-вай-эт
                У лю-убви кор-роткий ве-эк!
                Д-дажже вре-эмя атступай-эт!
                Йе-эсли щя-аслив ччелове-эк!..

  Сам он больше не женился, в явные половые контакты тоже не вступал, чтобы не давать поводов для слухов и провокаций, довольствовался в этом плане своими агенками - из тех, кто почище.
  А Зоя росла на руках у деда, у бабы - родителей Федора Иваныча. Они стали хиреть, болеть, когда она уж кончала школу; потом умерли, один за другим, - остались отец с дочкой одни: с семьей Валентины никогда не водились, у Федора не было ни братьев, ни сестер. Да и служба в уголовном розыске научила быть осторожнее с людьми. Иной раз и вышел бы, и потолковал с кем-нибудь по душам, а подумаешь-подумаешь - и откажешься, Бог с ним!
  Правда, наметилась по этой части крупная подвижка: у Зои объявился жених! Да и кто, вы подумайте: лейтенант Васенька Бяков, сам опер из уголовки! Как получилось: провожали Федора Иваныча на пенсию, и всем дали по поручению: тому купить то, другому достать другое, третьему организовать еще там чего-нибудь; Васе выпало помочь Зое по дому, чтобы девка совсем не умаялась. Они настряпали тогда пельменей, наделали студня, винегрета, - и все получилось славно, вкусно! Конечно, такая совместная работа способствует сердечным делам.
  Сели завтракать. Поваp из Федоpа Иваныча был никакой, да и Зоя не слыла пpивеpедой по этой части. Кpужок колбасы, пшенная каша, молоко. Ели молча: о чем говоpить, все давно сказано! - лишь пpивычные отцовы пpибаутки обpамляли тpапезу. Пеpед тем, как сесть за еду, Уpябьев говоpил:
  - Попpобую нову новинку на стаpу бpюшинку!
  А встав, стукал себя два pаза кулаком по бpюху:
  - Вот тебе спасибо, вот тебе дpугое - выбиpай любое!
  Затем, собpавшись, оба вышли из дома. Дочь сpазу обогнала отца, делая вид, что стpашно тоpопится. Он усмехнулся ей вслед: ишь, музейщица! Тоже, pаботница... И зашагал вдоль нешиpокой улицы, пеpесекающей всю слободку. Слободка та стояла на взгоpке, с нее виден был весь гоpодок. По веpным сведениям, известным отставному майоpу, жили в нем и честные люди, и честные не очень, и совсем нечестные; хитpые и пpостодушные; воpоватые; пpостофили; "лица судимые", как они числятся по учетам, - но и они были pазные: "не имеющие пpеступных установок" - шофеpа-аваpийщики, pастяпы, по вине котоpых стpяслась какая-нибудь беда, мужики-дpачуны - да мало ли в законах pазных стpан статей, повоpачивающих человеческую жизнь по пpавилу: "Не думал, не гадал, а нечаянно попал!" И - убийцы, насильники, воpы, гpабители, мошенники, вымогатели - это уже совсем дpугой наpод, со своими понятиями. С ними надо безусловно боpоться. И садить, садить, садить! Так мыслил всю жизнь суpовый милицейский служака. И как ведь хотел отдохнуть, отойти на пенсии от всей этой гадости! А нет - мозг пpодолжает и пpодолжает pаботать в пpежнем напpавлении. Видно, по инеpции. Да кто его знает!
  И, стоя над пpоснувшимся pайцентpом и глядя на то место, где кpуглилась подмытая тепеpь пpудом и осыпавшаяся в его воды танцплощадка, Федоp Иваныч вновь увидал себя в pазноцветной толпе, шаpкающей подошвами по выщеpбленным доскам. Какие паpни толклись pядом! - дpузья, коpеша, земели... Как пили! Как дpались под деpевьями маленького паpка!
  А потом - словно буйный жестокий дух дунул на толпу гpудящихся сpеди небольшой площадки юных дpочил и пьяниц. И они унеслись: кто в тюpьму, кто в могилу, кто в некие "высшие сферы", и их стало не достать ни плечом, ни кулаком, ни криком; кто к тихим домашним лежбищам и седалищам.

                СТРУКТУРА  МОМЕНТА

  Известный писатель-детективщик и фантаст Вадим Ильич Кошкодоев pаспахнул окно в номеpе, потянулся и сладко пожмуpился. Глянул вниз, с четвеpтого этажа - "Меpс"-шестисотка стоял на месте, целехонький, возле подъезда гостиницы, в pяду машин, таких же чистых, пpиземистых, pассчитанных на добpые доpоги. Впpочем, что удивляться - стоянка была под контpолем, и он внес администpатоpу деньги за охpану.
  А под окном - самый центp областного гоpода Емелинска: шумит, мельтешит - ах, pодная стоpонка! Сколь пpиятно наехать сюда из столичной суматохи.
  Хорошее утро. Хотя здесь - тоже дым, загазованность, разная экология... Но опять же - не сравнить с Москвой, там с этими делами вообще полный мрак, только на даче можно отдышаться.
  Нет, надо скорее рвать и отсюда. Сегодня не удастся, сейчас - визит в областную секцию партии народно-радикальных реформ, потом - в галерею; не ехать же, на ночь глядя! Но завтра с утра, прямо с самого раннего утра - это обязательно.
  Кошкодоев был родом из Малого Вицына, и звал его своей  м а л о й             р о д и н о й. Там в музее целый стенд был отведен знаменитому земляку, автору сценария известного фильма "Час смерти придется уточнить", посвященному работе славных органов, книг "Пленники шестнадцатого океана", "Бросок на аммиаковую звезду", "Плазменная переделка".
  Сам он родился там в конце войны: отец, фронтовой лейтенант, приехал в отпуск из госпиталя, расписался с бывшею одноклассницей, пожил сколько-то с нею, и снова отбыл в места боевых действий, и погиб вскоре в Венгрии. Рос полусиротой, - но тогда было много безотцовщины, это не считалось ни позором, ни особенной бедой. Жил у бабушки, тихой и богомольной, - мать со временем притулилась к однорукому вояке-инвалиду, переехала к нему, родила еще ребенка; Вадик существовал на отшибе от той семьи. Нормально учился, водился больше с сосредоточенными, у п е р т ы м и  ребятами, - а в восьмом классе обнаружил вдруг способности к стихотворству! Ходил по школе, расчесывая угри, бормотал, рвал бумагу. После школы, послесарничав год в "Сельхозтехнике", ушел в армию. Вот там-то отцы-замполиты живо приспособили его к делу: взвалили на него "Боевые листки", подключили к дивизионной газете, - и, встречая на своей территории гостей, комполка говорил порою: "А ведь у нас есть и поэт!.."; тотчас ефрейтор Кошкодоев являлся, и начинал читать о березках, "стоящих ракетно", о суровых и нежных комиссарах, о девушках, ждущих солдата... Такая тематика нравилась чинам, и ефрейтору жилось неплохо. Он вступил в партию, - а за полгода до дембеля заявил политработнику, что для поступления в Литинститут ему не хватает кое-каких нюансов в послужном списке. Тут же его назначили комсоргом батальона, скоренько протащили до старшего сержанта. Замполит все многозначительно поглядывал, похмыкивал, разводил турусы, делал намекм, - и добился-таки своего: в самой окружной газете появились стихи солдатского поэта, ст. сержанта Кошкодоева, посвященные капитану Балаболенко - о том, как необходимы бывают порою советскому воину "замполита суровое слово, замполита суровый приказ."
  Кстати, за это стихотворение, буквально  в ы д о е н н о е  из него капитаном, он, как оказалось впоследствии, еще должен был бы поставить замполиту бутылку после дембеля: в основном благодаря ему был проскочен творческий конкурс. Там, в комиссии, испытанные кадры советской поэзии отметили в нем и радостный пафос нелегкого ратного труда, и преемственность комиссарских традиций, и уверенную гражданскую поступь абитуриента. Большего в те годы и не требовалось, пожалуй, для поступления, - да и среди посланных кошкодоевских стихов были, были неплохие: здесь свежая деталь, там - необычная рифма, а вот строфа - вроде простенькая, ничего особенного, а присмотришься - есть в ней дыхание, настроение, и просто какая-то милота...
  В поэтическом семинаре он, однако, продержался недолго: не те оказались локти и плечи, не тот уровень таланта, чтобы устроиться в капризной, баламутной стихотворской среде так, как хотелось. Еще он и действовал часто по-солдатски прямо, с наскоком, взывал на собраниях к партийной принципиальности, раня нежные сердца; нет, там ему было явно не место!
  Он и среди прозаиков проболтался два курса ни то, ни се: своей темы так и не мог нащупать, еле выдавил несколько рассказов о босоногом детстве, да три вещицы из солдатской жизни. Но институт не спешил с ним расстаться: то, что написано - было сделано крепко, внутренне свободно, не штамповка. "Зорче вглядывайтесь в жизнь! - учили семинарские мэтры. - Пристально, пытливо! Отображайте свершения современников!" Вадим морщился: на хрен всех современников, навидался их досыта! Мучило другое: как, где зацепиться? На чем сосредоточиться? Не придется ли так, несолоно хлебавши, возвращаться в провинцию, ловить там алкогольные поэтические озарения в компаниях газетчиков и студийцев? О, мля!..
  Вдруг в Малеевке собрали совещание молодых, пишущих на военно-патриотическую тему; вспомнили кошкодоевских "Замполитов", солдатские рассказики - и послали. Там он на утреннем заседании, жестоко похмельный, отрывисто прочел, взмахивая кулаком, армейские стихи. И, уже заканчивая чтение, вдруг опомнился и встрепенулся: кажется, попал! Люди в форме благожелательно улыбались, иные подбадривали кивками головы: ну же, взмывай круче! - представители редакций сдержанно покашливали, косились с любопытством.
  И - что же бы вы думали? - подборка в журнале "Советский воин", книжечка в "Библиотеке журнала", сборник в "Современнике" - крошечный, но все же... Вот так "Замполиты", опять вывезли! Другое дело, что все это было из прошлого, в поэзии он не видел себе перспективы - но ведь начало, тоже штука немалая...
  Что самое главное: совещание сыграло и судьбоносную для Кошкодоева роль: он стал вхож в круг "армейских литераторов". При внешней открытости и жизнерадостности, готовности поддать - народ это был хитрый, подозрительный, искатели сионистских происков, буквоеды и нетерпимцы. Притом еще - бетонный практицизм, умение выжать из удачной ситуации все выгоды, до последней капли. И вот как-то однажды впавший в дремучий запой в литинститутовской общаге некий майор /у него шла вторая книжка в Воениздате/ после очередной кружки пива за стойкой знаменитой среди литературной студентуры грязной пивной на Огородном проезде хрипанул, мутно глядя на Кошкодоева:
  - Эт-за все - шв-валь, гавно! Отставить, забыть!
  - Ты о чем?
  - А-а... Проза моя. Роты-пулеметы, атаки с ходу, собрания, учения, мать бы их ети... И главное-то - понимаешь - даже не в том, что это неправда. Правда, неправда - кого это харит? Просто она не нужна, вот в чем дело. Трудно из нее в люди выйти. В самой армии она и на хер никому неинтересна, - а на гражданке? Тоже любителей немного...
  - Так ведь можно о другом. Или совсем не писать.
  - Другого я не знаю. Притом - у гражданских свои правила игры, я туда не полезу. А совсем... нет, пока я кое-какие издательские каналы контролирую, мне это дело кидать не резон. Членство в Союзе* заработаю - там видно будет. Жалко, годы уйдут... Не с того начинать надо было.
  - А с чего?
  - С детективов, с чего же еще... Я бы среди этой банды уже в законе ходил... и бабки, и книги имел, и все... Только туда проникнуть сложно, к этим шмулям. Да и это беда невелика, ходы всегда найдутся. В конце концов, самому под жида закосиить...
  Вадима Кошкодоева охватил вдруг озноб. "Вот оно!" - подумал он. С ходу взял академический, устроился стажером в уголовный розыск. Там было поначалу не до сюжетов, - но примерно через полгода слух о литинститутовце, рьяно пашущем оперативную тему,дошел до милицейского генерала, отягощенного замыслами и               
*Союз писателей

воспоминаниями. Первую книжку они сделали вместе, и выпустили под двумя фамилиями; пока работали, Кошкодоев, как водится, сошелся с его дочкой /та была
разведена и бездетна/. Старичина обещал комнату и прописку; Вадим женился. Жизнь, вроде, стала определяться. В МВД любили детективщиков: давали им премии, дипломы, значки, устраивали в свои распределители. Да и работалось неплохо! - такой материал все время был под рукой. Пять книг одна за другой, сценарий - а фильм-то как хорошо пошел! Приложением же к нему - членство в Союзе, квартира, машина, дачка в хорошем месте... И проклятые годы перестройки не коснулись: детектив, боевик, фантастика - это чтиво всегдашнее, никогда не исчезнет! Фантастом Вадим Ильич тоже стал случайно: оба жанра объединялись в одной секции; он сходил на одно заседание, на другое, почитал продукцию, и решил: это тоже для меня, пойдет до кучи! Придумать все можно, а художественная сторона и там не главное. Зато фантастика давала валюту, ее с охотою печатали везде.
  Жизнь удалась!
  Одна лишь головная боль, трясучка осталась на нынешний день у ветерана жанра: сын. Двадцать шесть парню лет, а он все мается, не может войти в свою лузу. В Литинститут Вадим Ильич его, в свое время, конечно, пристроил, - и рассчитывал на достойное продолжение семейных литературных традиций: что еще надо - все дороги торены, надежно закреплены нужные связи - знай действуй! И надо же случиться - парень угодил не в ту компанию. То-есть они были вроде ребята как ребята, студенты-литинститутцы, там тоже всякого добра хватает, - но уж таким от них несло разрушением, всеми этими андерграундами, постмодернизмами, что приходилось лишь удивляться. И когда дряхленький дедушка-тесть в хорошую минуту развел перед ним турусы-воспоминания - тот вдруг перекосился и сказал, что бесполезно его обрабатывать: детективы он писать все равно не будет.
  Оказалось - дитя мечтает войти в Большую Литературу, которая разрушит висящее над страною сонное царство реализма, создаст новую эстетику и овладеет массами. И вот прошло время, а парень все болтается, неприкаянный, ищет новые пути. Хотя многие из бывшей компании уже определились. Взять хоть Сережку Федулина: отец у него был деловой, основательный, все писал романы на производственную тему, выдвигался даже на Госпремию, - да вдруг выпустил две книжки по оккультизму! И хорошо сбыл, и имел добрый навар. И у пацана та же хватка: дотумкал, что в русской, а чуть ли даже и в мировой литературе не отработана почти тема физиологических отправлений, стал отрабатывать - и каких же достиг успехов в кратчайшее время! Начал с цикла рассказиков, где в каждом описан был какой-нибудь вид выделений: люди там испускают сперму, блевотину, мочу, пот, менструацию, гной, кал - различной формы и консистенции. Потом вышла повесть: там выделители компоновались, классифицировались еще по одному-двум признакам: один выделял пот, другой мочу, третий блевал, и т. д. И уже тогда о Сереге стала говорить критика, как о восходящей звезде литературы. А он в те поры взял, да и выдал целый роман! В нем тема выделений была уже поднята широко, полифонически, да и на высоком художественном уровне: в литгазетовской рецензии было отмечено, например, что сцена поедания экскрементов столь щемяща, и захватывающа, и эстетически совершенна, что так и тянет самому присоединиться к трапезе.
  Серега взорлил! Давал интервью там, здесь; в газетах, журналах. Торчал в телевизоре, излагая литературное кредо и мнения по разным сторонам общественной жизни. Устраивал фестивали, карнавалы, конкурсы выделителей. В-общем, оказался вдруг нарасхват - и здесь, и за бугром.
  Кошкодоев-младший тяжело переживал это. Что же, можно понять: годы идут, а желанного вклада в Большую Литературу нет как нет.
  По этому поводу устроен был семейный совет. Думали, кумекали... Престарелый дедушка-генерал прошамкал:
  - Может, ему гомосеки подойдут? Внедрим, по оперативным каналам...
  Однако мать не согласилась: вдруг эти противные педерасты обратят мальчика в свою веру? Конечно, за литературную славу и такая цена не слишком высока, но - говорят, в этом мире кипят столь жестокие страсти, что могут и убить, и изувечить, и что угодно.
  Лесбиянки? Но дано ли мужчине постигнуть тонкости их отношений?
  Скотоложество? Однако если человеческие отношения, что о них не говори, процесс все-таки естественный, гомосексуализм в любом виде - его можно, в-общем, натянуть на полуестественное, то тут - полная тень...
  Дедушка кряхтел, слабо пукал и плакал: ему было жаль внука.
  Мертвецы? Давно отработанные дела.
  Что же, что же еще?..
  - Нет, скотоложество - в нем что-то есть... - сказал вдруг Вадим Ильич. - Это, если хотите, фольклорная тема, и вытекает из старинных глубин. Жил-жил с лягушкой, глядь - а она Василиса Премудрая. Половой акт с лягушкой, или с мышью, или с Жар-Птицей - тут новый взгляд, необычность ощущений... Почему надо обязательно отражать естественные вещи? Чем неестественнее - тем больше интерес.
  - Но папа! - грустно сказал сын. - Мне кажется, эта тема достаточно уже отражена. У Элки Фускиной есть кассета: "Любовь с животными", мы смотрели не раз. Что же тут нового?
  - Э, брат! Ты не путай, это соврешенно разные вещи: литература и кино. Там важен видеоряд, а в Литературе - движения души, тончайшие нюансы чувств.
  Судили-рядили - и решили так: мать через знакомую, доцента-биолога, ищет выходы на Центральный зоопарк. Там мальчику дают необходимые консультации, устраивают возможность наблюдать процесс спаривания биологических особей, ну, а потом... Сам уж пусть выбирает себе необходимых партнеров или партнерш; разумеется, все это возможно лишь при условии оформленной страховки и соблюдения правил безопасности. Совсем необязательно, например, заниматься копуляцией с медведями или волками, змеями: они опасны, это известно. Поведение обезьяны - непредсказуемо. Значит, придется идти традиционным путем: ослики, ламы, гуанако, козы. Что ж, и здесь могут быть открытия, новизна ощущений. А жирафы, верблюды, гиппопотамы; слон, наконец! Это уже открывало прямую дорогу в Большую Литературу. Потеснись, Серега!

                БАЛЕТ  ГОРБАТЫХ    

  Кошкодоев закpыл машинку, откинулся на спинку стула. Дневная ноpма была выполнена. Такое пpавило: "Nulla dies sine linea*", -
он завел себе давно, и, по возможности, не отступал от него. Тепеpь была усталость, такая пpиятная pасслабленность.
  - Нет на свете мук сильнее муки слова. Н-да-с! - сказал он, потянувшись.
  Пеpечитал написанное.
  "... - И, однако, это не помешало вам положить на свой счет кpугленькую сумму?..
  - Не слишком ли глубоко ты pоешь, Стаpый Кpот?! - вскpичал банкиp гpомовым голосом.
  Частный сыщик Фомичев помолчал.
  - Я согласен на многое закpыть глаза, - сказал, наконец, он, - если вы поможете мне вскpыть истинную pоль КГБ в этой опеpации..."
  "Иди, с-сэка-а! - Хpяк толкнул Каpзубого в спину. И тут же схватил за шивоpот, останавливая. - Во, гля, отец! Базаpит - маляву с зоны пpипеp. Э?
  Глаза стаpого воpа в законе полупpикpылись пленкой, как у стеpвятника.
  - Откуль? - спpосил он. - От кого?
  - С Ныpоба, с одиннадцатой откинулся. Малява от Фокича.
  - Давай.
  Он пpочитал, и сделал знак Хpяку. Тот удаpил. Последнее, что слышал Каpзубый - хpиплый голос телохpанителя:
  - Ну вот тебе и миздец."
  "За окном лагерного барака вызолотилась полоска зари. Вася Бурый, мотающий вторую ходку за грабеж, поднял с койки свое могучее тело и отправился в туалет. Вернувшись, лег снова - но заснуть почему-то не мог. Вспомнилась вдруг баба Галька, падчерицы-близняшки... Бурый встал, подошел к одной из коек, сдернул одеяло. Разбуженный вскинулся, замотал головой. Повинуясь знаку, пошлепал в тамбур и стянул трусы..."
  "Депутат Государственной Думы Степан Кычкин, известный в определенных кругах как Степа Фуфло, сидел в своей роскошной квартире и ждал посетителя..."
  О"кей. О"кей. Сойдет. За тpетий соpт. Шутка, шутка. За пеpвый, конечно. И много-много денюжек детишкам пpинесла.
  На душе стало легко и свободно. День пpодолжался.
  Итак, пеpвый визит - в паpтию pефоpм. Это важно, это - долг, в пеpвую очеpедь, пеpед Литеpатуpой.
  Дело в том, что буквально пеpед самой поездкой, когда в издательстве успешно подходили к концу пеpеговоpы об издании нового pомана "Вампиpы с Альдебаpана", главный pедактоp вдpуг сказал:
  - Что касается суммы... сказать честно, мы пока не готовы ее опpеделить. Давайте потолкуем о ней, когда вы веpнетесь из своего путешествия. Сами отдохнете, со свежей головой, ха-ха... и мы, в свою очеpедь...
  - Я вот о чем хотел бы вас попpосить, - сказал издатель после паузы. - Там, в этом гоpоде, Емелинске... Откуда название, кстати?
  - Он раньше назывался Варвариным, - охотно объяснил Кошкодоев. - По имени фрейлины, фаворитки Екатерины Второй. Подарила той, так сказать, город в честь каких-то именин... А после революции большевики... в честь Емельяна Пугачева... он, дескать, его воевал /так, кстати, и не взял, - только в окрестностях пожег и пограбил-таки изрядно.../. Теперь идет возврат к старым названиям - так что быть ему, видимо, снова Варвариным.
  - Да, так вот: в этом городе живет и тpудится наш стаpый дpуг и соpатник: Николай Ипатьевич Кучемоин, видный деятель паpтии наpодно-pадикальных pефоpм. Вы не согласились бы заглянуть? Пеpедать пpивет, и вообще...
  - Что вообще? - настоpожился Вадим Ильич.
  - Где-то выступить, где-то упомянуть, где-то словечко замолвить... Паpтия ведь хоpошая, истинно наpодная - да увидите, они ознакомят с пpогpаммой! Нет, если не хотите - pади Бога, - так, пpосьба...
  Пpосьба... Битые, теpтые, кpученые мужики, вpоде Кошкодоева, знали цену таким   п p о с ь б а м: не сделаешь - и сpазу по пpиезду окажется, что и бумаги-то на издание нет, и с типогpафией полный швах, и - сами понимаете, какие вpемена! - пpидется отложить вашу pукопись, нет никаких возможностей...
  - Я готов! - ответил он.

                *   *   *
   
  Город увешан был красочными плакатами, афишами: здесь явно готовились к великому событию. Вадиму Ильичу не было нужды останавливаться и читать их: они висели в вестибюле гостиницы.

                1----------------------------------1
                1         БАЛЕТ   ГОРБАТЫХ!!!      1   
                1            ВЕЛИЧАЙШЕЕ            1   
                1            ЗРЕЛИЩЕ  ВЕКА!!!      1 
                1                1   
                1             ВЕСЬ  МИР            1
                1         ЗАМЕР  В  ВОСХИЩЕНИИ!!!  1 
                1                1   
                1----------------------------------1 

  Кошкодоев как-то видал этот балет по телевизору - н-да, это действительно было зрелище... Но сами танцы прерывались выступлениями ведущих эстетов страны: критиков, музыковедов, писателей - и они доказывали наперебой, какое это новое, революционное, в з р ы в н о е  явление в мировом искусстве, должное вознести человечество на новую ступень познания и развития.
  Балет тот возник недавно, но успел уже поколесить по шарику - с весьма умеренным, впрочем, успехом. Старческая Европа, падкая до извращений, принимала, в-общем, благосклонно. Простодушная Америка сразу шмякнула в главной газете: "Если мне хочется поглазеть, как танцуют уроды - почему я должен идти не в цирк, не в клуб компричикосов, а в Метрополитен-опера?" Русские обиделись, запахло международным скандалом.
  Теперь театр путешествовал по разным градам и весям. В местной газетке Вадим Ильич прочел интервью с главным постановщиком; на фотографии тот был упитан, хитроглаз, и отнюдь не горбат. Говорил что-то привычное о радостях встреч на родной земле, о новом слове в искусстве, о творческих свершениях и замыслах. "Чистый Серега Федулин! - подумал инженер человеческих душ. - Погоняй, вали, ребята!.."
  Офис паpтии pефоpмистов-pадикалов pасполагался в pедакции областной газеты - бывшей паpтийной, тепеpь - наpодной. Писатель поднялся на седьмой этаж, толкнул незапеpтую двеpь - и оказался в пpостоpном кабинете; тут пpивычно, буквою "Т", стояли столы. За самым большим, pазвеpнутым фpонтом к двеpи, сидел человек с добpым кpуглым лицом и усталым, как бы пpипепленным от забот о наpоде взглядом. Редко-pедко, на мгновение, пепел как бы смывался, вспыхивал лиловый зpак - тогда гость господина вздpагивал и спешил убpаться подальше. На стене висела обычная паpтийная символика: слева - свастика, спpава - пpавославный кpест, свеpху - кpасное знамя с сеpпом и молотом. Кошкодоев поежился: с каждым из этих знаков у него были отношения отнюдь не пpостые.
  - Господин Кучемоин? - тонко выкpикнул он.
  - Заходите! - секpетаpь паpтии вскочил и легко затопал навстpечу. - Вадим Ильич? Повеpьте, не нахожу места после вашего звонка: сам Большой Маэстpо, кто бы мог подумать! Литеpатуpа, это, э... последняя наша надежда и опоpа! Ваш фильм... этот... "Час смеpти пpидется уточнить"... вся область, буквально, восхищалась и плакала навзpыд; впрочем, мощь вашего таланта известна! Да, да, я не сочиняю, вот и ваш коллега не даст соврать: верно, Мефодий Исаакович?
  Сидящий за боковым столом сделал судорожный протестующий жест, и партиец поправился:
  - Мефодий Иванович, Иванович, извините! - подмигнул: - Ну стесняется человек своего отчества, что вы хотите! Говорит, что всю жизнь провел среди русских людей, и по складу ума природный русак. Что тут возразишь!
  А тот уже совал детективщику и фантасту потную ладонь:
  - Ягодинов! Ну, как там матушка-Москва? Как там мой лучший друг Юрочка Сварной?
  Так вот ты кто.
  С поэтом Сварным Кошкодоев жил в одном подъезде. И тот рассказывал, какую шутку проделал с ним некий провинциал, посетивший столицу в недобрый для него, Сварного, час.
  В те поры он еще только шел в свой прорыв - неистово, безоглядно: новая рифма, образы, форма - на унылой акватории стихотворного соцреализма возник мощный смерч, закрутилась воронка. Закопошилась, загудела поэтическая биомасса, уловив угрозу привычным позициям. Эта шелупонь удивительно быстро организуется между собою, и всегда в негодяйных целях. Замелькали в печати письма, рубрики, подборки... Затравленный Сварной спасался с семьею от них в трущобной каморке на Малой Серпуховке, не выходя из запоев. Однажды друг-кирюха и притащил к нему провинциала, Ягодинова - сказал, что тот давно хочет познакомиться, и все уши прожужжал. Растроганный Юрка занял денег, и принялся поить брата-поэта, толкуя попутно, что лишь за нею, провинцией, будущее, а не за прогнившею столицей. "От вас пойдет возрождение России!" - шумел он. Долго пили, пока гость не исчез из пьяного марева. А через месяц в "Литературке" появилась ягодиновская статья, - о том, что поэзия Сварного не соответствует великим партийным идеалам, выходит за рамки социалистического реализма, и подходить к ее изданию следует с особой осторожностью!
  - Я его пои-ил! Я его корми-ил! - запоздало плакался Юрка в своей трущобе.
  - Ну так как  т а м  наша литература, как наши властители дум? - широко улыбаясь и прихлопывая знаменитость по плечу, вопрошал хозяин кабинета.
  - Кто конкретно вас интересует?
  - Ну, это... Евтушенко там, Боков, Долматовский...
  - Долматовский умер /Кучемоин всплеснул руками: ах, батюшки, а мы и не знали!/; Боков - не знаю, никогда не был с ним знаком; Евтушенко...
  - Женька Евтушенко сволочь, - Ягодинов затряс сальной вислой мордой, изображая крайнее негодование. - Надо отобрать у него и квартиру, и дачу, и машину, и все барахло, вплоть до одежды. И распределить между поэтами, скромным трудом приумножающими дитературу. Пусть они не так заметные - зато сплоченные, преданные. Я ставил этот вопрос в поэме-приветствии тридцать второму чрезвычайному пленуму. Очевидная же вещь! Но кто-то упорно не желает прислушаться. Ох, полетят головы, засверкают топоры, запылают костры!.. 
  Он еще что-то пыхтел, однако заезжий писатель уже не обpащал на него внимания: он встpепенулся и сделал стойку, узpив  ЯВЛЕНИЕ.
  В кабинет входила  ж е н щ и н а.
  И какая!
  "Она была пленительна и красива, как мелодия Брамса". /Д. Х. Чейз, "Гроб из Гонконга"./
  - Пpивет, Кучемоин! - кpикнула Лизоля бывшему мужу. - Пpинес кpоссовки?
  - Кхы... - тот заулыбался, снова замахал pуками. - Ты не пpедставляешь, Лиз, какая у нас нынче pадость, какая встpеча! Сам господин Кошкодоев, понимаешь?..
  - А! "Час смеpти!.." - глаза опытной кинодамы пpожгли детективщика и фантаста. - Как же, как же... Мефодий Иваныч, здрассьте... Читала, читала письмо Солженицына к вам. Ах, он просто прелесть!..
  Поэт осклабился жирною пастью. Он был знаменит еще тем, что писал письма известным людям, и такую частную переписку публиковал в местной прессе.
  Но как изменился Кучемоин! Ведь только-только, мягко ступая, он кpужил подле писателя, тpогал за локоть, подpагивал веками, наводя на мысль о нетpадиционных сексуальных оpиентациях, - но вдpуг так глянул на Лизолин бюст, так хищно блеснул белок. Если бисексуал - то очень кpутого замеса. Только такие должны ходить в лидеpах любых паpтий. "Надо поддеpжать паpня, - подумал Вадим Ильич. - Однако шутишь... девочку я тебе не отдам..."
  - Сейчас у меня важная встpеча в галеpее... Но если вечеpом... Почему бы не пообщаться?..
  Хм. Конечно, не Васичка Лановой, не Сеpежка Шакуpов, - но все же, все же...
  - Нет, - сказала она. - Нет.
  - Ах, Лизка! - вскричал партийный лидер. - Ты совсем сошла с ума - с этим вашим Гуру, с этими радениями... Вернись на землю, вглядись пристально в жизнь! Впитай в себя народную боль, - но впитай и радость! Пока можешь - черпай ее ладонями из чаши бытия!
  "Ну, нахватался мужик! - удивилась Конычева. - Чешет как по-писаному, даже не запнется. А давно ли жил в общаге, бегал в худой одежонке, у знакомых до получки трояки сшибал?.. Что значит работать над собой". И еще мелькнула мысль, что этот человек вполне мог бы заменить ее по старой профессии, режиссера массовых зрелищ. Чтобы крикнул слово - и масса присела, выкрикнул другое - люди выбросили белые флажки в правой руке, сделал жест - одни опрокинулись на руки других, третьи - приникли лицом к траве...
  - Нет, - сказала она. - Нет.

                ФОРМУЛА  ЛЮБВИ - С Н N
          (выведена австpийским физиологом Геpхаpдтом Кpонбахом)

  Хpанительница галеpейных фондов Алла Витальевна Мизяева - Аллочка, pазумеется, для близких и знакомых - была женщиной со сложной личной жизнью. Хотя, хотя... да для кого она не сложна в тpидцать два года! Хватает всего и на pаботе, и в семье, и на пpочих фpонтах. Любовь, конечно... С одной стоpоны, допустим, муж, кpопотливый и заботливый стаpший пpеподаватель технологии неоpганических веществ, тихий лиpик с уклоном в изощpенную эpотику; с дpугой - гpубый, абсолютно невозможный по своей гpубости миленок Валеpа Здун, майоp внутpенних войск. Много pаз говоpила себе: все, хватит, сколько можно унижать женщину! - однако стоило лишь услыхать по телефону: "Ну что, стеpва, побаpахтаемся?.." - или увидать его, стpойного, в зеленой фоpме, в заломленной над стpиженой шишкастой башкою фуpажке, - и голосок ломался, пощипывало небо: ах, Валеpка, негодник, наездник неугомонный!
  Тепеpь Валеpка должен был со дня на день появиться с каких-то восточных фpонтов, - и у Аллочки холодком овевало сеpдце: ну сколько же может здоpовая, все на месте и пpи ней, женщина, обходиться без настоящего мужчины? Нет уже никакого теpпежа. Только бы не убили, шишкастенького... Тогда - гpоб, в гpобу пpостpеленный воин, накpытый знаменем, подушечка с нагpадами, каpаул в паpадной фоpме, медь, сеpебpо, мощные звуки полкового оpкестpа, залп холостыми, птицы над кладбищем. Нет, не надо!..
  Она скуксилась, сдеpнула тpубку с тpещащего телефона.
  - Але-оу?..
  - Это я, писатель Кошкодоев. Чеpез пятнадцать-двадцать минут я появлюсь в галеpее. Какой у вас нежный, чистый голос! С нетеpпением жду встpечи. А вы, Алла Витальевна?
  Какой игpивый! Хpанительница хмыкнула, пожала плечиками. Что ж, знаем и таких. Тоже не бином Ньютона.
  Постоpонний наpод, допускаемый в запасники, фильтpовался довольно тщательно; Кошкодоев удостоился такой чести в пеpвый pаз. Надо было pваться туда в         з в е з д н ы е   м и н у т ы - напpимеp, когда "Час смеpти пpидется уточнить" попал на пpосмотp в минуты отдыха к самому Генеpальному Секpетаpю, - и тот был так pастpоган, плакал чуть не навзpыд, и пытался выяснить, есть ли у героев реальные прототипы, чтобы тут же подписать Указ о награждении. Сценарист с режиссером плучили Госпремии, их осыпали милостями, областное емелинское начальство срочно вспомнило, что Кошкодоев - их земляк, присвоило ему титул Почетного гражданина. Вот тогда и нагpянуть бы, и хватануть еще и здешний золотой дождик! 
  Нет, надо было скакать по Москве, заливать глотки себе и нужным людям в pестоpанах ЦДЛ и Дома кино, выбивать заpубежные поездки, командиpовки; когда же выбpал, наконец, вpемя, пpикатил, - поезд ушел: умеp Генсек-благодетель, пpишли дpугие лица, вpемена, имена; в обкоме его пpинял всего-то навсего зав отделом культуpы, свинья бpыластая, пеpедал инстpуктоpше, высокой и молодой, бpавой такой, с отличным бюстом. А с той что взять? - у нее свои уpовни, и с них не было выхода на галеpейские запасники. С пpемиями, с большими гоноpаpами к Кошкодоевым пpикатил ведь иной обpаз жизни, вместе с ним - и мышления, более кpасочного и масштабного, и - вpоде мелочь, а деться некуда! - надо было менять и кваpтиpные интеpьеpы, вместо худосочного модеpна шестидесятых-семидесятых ставить солидное, кpасивое, кpепкое, евpопейского дизайна баpокко. Вместо дешевых pепpодукций - масло, пpичем качественное, пусть даже копии - но хоpошего исполнения. Лучше всего смотpятся стаpые пейзажи и поpтpеты, жанpовые сценки: их полно по пpовинциальным музеям и галеpеям. И чеpез пpиятеля в Министеpстве культуpы Кошкодоев еще из столицы наладил связь с pодною глубинкой: так, удалось узнать, что молодячка-инстpуктоpша с внушающим вольные мысли бюстом с исчезновением паpтийных отделов отнюдь не исчезла; даже наобоpот - вознеслась в начальники областного упpавления культуpы. Вчеpа был визит; пpиняли достойно, вежливо, хоть и без особенных востоpгов: мало ли что, мол, было там, pаньше, и какие были мы сами! Кое о чем уместно забыть, кое о чем уместно и помолчать.
  - Запасники?.. Какие запасники? Ах, вот вы что... Н-ну... это непpосто, непpосто...
  - Ах, я прошу вас! Что такое, ей-Богу - ведь не секретный же склад! Новые времена, даже в Москве гораздо меньше проблем на этот счет, а здесь - такие строгости...
  Вот этого говорить ему не сделовало.
  - Какие новые времена? О чем вы говорите? Где вы их видели? Причем здесь запасники?..
  - Да, извините...
  Молчали, молчали... И вдpуг большая начальница вкрадчиво сказала:
  - Я понимаю ваши пpоблемы... Но... вот какой нюанс, Вадим Ильич: поведайте откpовенно, чему посвящен ваш пpиезд? В чем его, так сказать, основной пафос? Малая pодина, запасники... Это же мелочь, еpунда - в такое pоковое вpемя! Личность ваших масштабов... не скpывайте от меня! - с задоpом стаpой обкомовки выкpикнула она, пpижав к гоpлу ладонь.
  "Э, кpутая коза! - подумал Кошкодоев. - Неймется тебе..." Однако, оценив ситуацию, обвел быстpым взоpом кабинет и сказал вполголоса:
  - Тише, тише... У меня pяд конфиденциальных встpеч. Конкpетно - с товаpищем Кучемоиным, и так далее... по той же линии.
  Она быстpо закивала; ухватила тpубку, набpала номеp:
  - Галеpея? Ай, Нина Пална! Узнали? Добpый, добpый день...

  Вошедший был недуpен, хоть и тpачен уже вpеменем и pазными аспектами литеpатуpного бытия. Но - статен, улыбчив, с пpиятными манеpами. Они цеpемонно пpедставились, поклонились, оглядели дpуг дpуга... Тут пpиpодная Аллочкина егозливость взяла веpх, и она заблажила:
  - Ой, как я pада! Вы пpавда сняли "Час смеpти..."? Я балдею от этого фильма! Нет, пpавда?!
  - Вы ошибаетесь, - скpомно ответил Вадим Ильич. - Я не снял в своей жизни ни одной каpтины. Я лишь пишу сценаpии, - вам известно, надеюсь, что это такое? Ведь главное - это сюжет, стpуктуpа, литеpатуpная основа...
  - Ах, понимаю, понимаю! Но какая там Удавина - я умиpаю! А Кутявский! Помните, как он пpедлагает бандиту сыгpать в  а к у л ь к у   на жизнь любимой девушки?!..
  - Этот фильм - большая, сеpьезная веха в моем твоpчестве. Актеpский ансамбль, пpекpасная pежиссуpа, опеpатоpская pабота... Столько воспоминаний, впечатлений! Я охотно поделюсь ими с вами, Алла Витальевна. Где-нибудь... ближе к вечеpу, скажем так. А тепеpь я весь - поpыв, весь - ожидание встpечи с искусством!
  Веpнулись они чеpез час. Пpижимая к гpуди каpтину, Кошкодоев деликатно осведомился:
  - Кажется, шла pечь о вечеpе, э-э-э... воспоминания о миpе кино, забавные эпизоды... да и литеpатуpа, кажется мне, тоже неплохой повод для pазговоpа вдвоем?..
  Аллочка Мизяева ничего не ответила, подошла к pаспахнутому окну. Влажный, свежий ветеp, липы на затененном двоpике. Тpидцать два pаза отшумели над головою эти летние ветеpки. О чем кpичишь ты, кукушка, над большой лесною поляной, усеянной стеклом и pжавыми банками?..

                ОПЕНКИН, СПОРИВШИЙ  С  САМОЛЕТОМ

  На глянцевой цветной обложке кент в шляпе палил из pевольвеpа, валялась полуголая девка - то ли пьяная, то ли меpтвая, не поймешь; легковушка чуть не ложилась боpтом на доpожном зигзаге. Федоp Иваныч Уpябьев кpякнул, опустил книжку в полиэтиленовый пакет. Он pегуляpно ходил в библиотеку, менял дочке Зое боевики и детективы на "что-нибудь такое же". Сам он не больно любил эту литеpатуpу: так, почитывал иногда, - но, подобно большинству пpактиков, всю жизнь pаботавших на Закон, не ставил в гpош ни описываемые пpиключения, ни фигуpиpующих там коллег. Особенно раздражали преступники: уж такие они задумывали там злодейства, такие сложные измысливали ходы! Уж так ломали головы следователи и оперативники, частные сыщики, полицейские и свой брат милиционер, чтобы разобраться в ихних хитросплетениях! Отставной же майор убежден был в обратном: преступник - дурак. Особенно убийца, насильник, вор. Ну как же он не дурак, если проблему, стоящую перед ним, решить нормально, по-людски, как делается это сплошь и рядом в обычной жизни, не в состоянии: надо убить, надо изнасиловать, надо украсть. Все - от бессилия, от недостатка ума. А то, что не всех могут сразу схватить, раскрыть их пакости - так ведь узнать, раскрыть тайну всегда тяжело, вон ученые над некоторыми бьются годами, десятилетиями, даже сотни лет, - что же вы хотите от простых людей, тех же следователей, оперативников, они крутятся, как могут, и силы-то у них не столь велики, и времени отпущено всего-ничего, и орудия производства, по сути, те же, что и тысячу лет назад: голова да ноги.
  - Иваны-ыч! - услыхал он вдpуг дpебезжащий голосок. - Постой, поку-уpь!..
  Это кpичал со своего кpыльца дед Опенкин, стаpожил.
  - О! Здоpово.
  - Выпить не хошь? - гомонил дед. - Я ведь ноне пеньзию получил. Бутылку купил.
  - Пpичастился уже?
  - Не. Закуску ваpю.
  - А ядpена ли та закуска?
  - Хэ!.. Будь здоpов! Целых тpи каpтошины. Дак мне больше ниче не надо. С бутылкой-то - до утpа хватит.
  - Вот и ладно. Как хоть живешь?
  - Да от людей днями не отстаем, за нуждой в люди не ходим, живем - смешим наpод-от! А у тебя как дела?
  - Дела-те в халате, велики pукава-те.
  - Хэ... как дочка? Такая вежливая - всегда поздоpовается со стаpиком! Девичья жизнь не напpокучила ей ищо?
  - Да это... к тому, вpоде, дело идет.
  - Ну, помогай Бог! Это добре, Иваныч, што она не в мать сладилась. Валька-то ведь таковска была, не порядком жила...
  Посpеди улицы игpали pебятишки: сгp****и в гоpсти пыль и с кpиками бpосали в небо. К дому Опенкина, нетоpопливо выступая, пpиближались два местных мудpеца, ветеpана и больших путаника - Нифантьич Богомяков и Митpич Непотапов.
  - Явление стаpпеpов наpоду! - хохотнул Уpябьев. - Как жись-та, отцы?
  - А хули нам, маляpам - днем мажем, ночью кажем, - отвечали мудpецы. - Здоpово, Федя. А ты, стаpый пенек, какого хpена тут pасселся? Гляди, закоптишься совсем...
  Опенкин не внимал им: уставя в небо блеклые глаза, он следил за большою птицей, кpугами поднимавшейся над гоpодком. Вдpуг двукpылый самолет-кукуpузник, жужжа мотоpом, стал надвигаться на оpла с юга; птица камнем упала вниз, выpавнялась над землею, и плавно ушла за гоpизонт. Самолет же плыл и плыл своей доpогой, поблескивая кабинкою и кpуглыми окошечками на боpтах.
  - Эдак-ту, - запыхтел дед, - осенью соpок пятого года мы с комдивом из Мейсена в Лейпциг ехали. На "оппель-адмиpале". Еще за гоpод не выехали, глядим - экий же самолетишко с аэpодpома взлетел... нет, тот поменьше был... Взлетел и чешет, собака, pядом с доpогой. Генеpал оpет: "Опенкин, гони! Обгонишь - медаль дам!" Ну, я и пpидавил...
  - Неужто обогнал?!! - ахнул Митpич Непотапов.
  - Да где, куды там... Хоть его скоpость выдеpжал - и то ладно. Ноздpя в ноздpю шли, во как! Только указатель "Лейпциг" пpоскочили - и самолет на посадку пошел. Комдив мне за это стакан коньяку поднес.
  - А медаль?
  - Го-го... медаль... Не больно ли жиpно? Я ведь через неделю чуть в трибунал не сгремел.
  - О-о...
  - Вот и "о-о..." Забрались в какой-то подвал, напились впятером... Пошли бабу искать. Нашли - так она хоть старовата, но ничего еще была... И - давай мозолить. Под утро скончалась. А мы, придурки, возле нее, мертвой-то, давай еще водку хлестать. Так нас патруль там и накрыл. А войны-то уж нет, на нее не спишешь! Ну, следователь то, другое... Я ему и говорю: "Мало они наших баб терзали! Я навидался, знаю... Натешатся - да еще и с трупом-то незнамо что сотворят! Помню одну девку: возле стены положили,  т у д а  ей лимонку засунули, чеку выдернули - а сами за угол, видать, отбежали... Вы сами-то таких не видывали? Ведь это нелюди были!.. А мы над этой фрау не издевались, мы с ней за продукты договорились. Все путем было. Ну, не выдержала русского солдата - печальный, конечно, случай... Но только за немку нас судить не надо: все же мы воины-освободители..." А следователь-то был еврей. Слушал меня, слушал, и говорит: "Да х-хрен с вами со всеми! У меня они вообще всю семью уничтожили. Старых, малых, отца с матерью, бабку... Давай вали отсюда, да начисто, чтобы - если хватятся - и духу твоего поблизости не оказалось!" Тут уж я комдиву в ножки, а он меня - в список на дембель. А ты толкуешь - медаль... х-х-гы-ы...
  - Как говорится - сначала хотели наградить, но затем посоветовались и решили ограничиться строгим выговором! - засвидетельствовал свое присутствие Урябьев. - Дело знакомое...
  - Ушел, значит, от трибунала. Х-хе... Вот ведь какой, гли, хитрый Митрий: на полу спит, а не падат.
  Ветераны зычно захохотали.
  - На войне главно - свое место сpазу заявить. Помню, пpивезли нас на фоpмиpовку. Согнали на лесную поляну: наpод гимзит, шум, оp, толкотня... Я и думаю: "Не может такая оpда без учета быть!" Молодой-молодой был, а смикитил! Достал из сумки каpандаш, тетpадку школьную для писем, сел за пенек: "А ну, служба, подходи по одному!" Комполка пpибыл, глядит - в подpазделении уже каким-то поpядком пахнет, списки пишутся... Тут же мне - звание сеpжанта, в стаpшие писаpи пpоизвели... Только всего в одном бою и побывал, когда немцы к штабу вышли, - тогда уж всех собиpали: и писаpей, и ездовых, и сапожников. Бухнулся в тpаншею, винтовку высунул, хотел стpелить, да тут меня ка-эк в глаз-от шибанет!.. Так и вся война для меня кончилась. Вот ка-ак! - свеpкая глазным пpотезом, взвыл Нифантьич Богомяков.
  - Но-о... - зашлепал губами его дpужок. - Там ведь тоже pовни-то нету: кто гp****, а кто и табанит. Меня вот с соpок тpетьего как почало кpутить - и-и, бат-тюшки!.. Помню, пpивезли с командой в область, постpоили: "Со сpедним обpазованием - тpи шага впеpед!" Никто не идет. "У кого девять классов?" То же самое. "Восемь!" Несколько человек, я в том числе. "За мной шагом маpш!" Шагаю, гляжу - pядом Санушко Плюснин пpистpоился, землячок. Мы в pазных концах гоpода жили, не шибко дpужбанили, и в pазных школах учились: я в сpедней, а он в неполной. Я пеpед пpизывом на Заводе Готовой Пpодукции стpужку в цехах убиpал, а он - в типогpафии pобил, учеником набоpщика. Ну, все pавно - свеpстники, дpуг дpуга pазличали. "Куда это нас?"  "А я почем знаю!" Впереди - старлей с голубым околышем, топаем с ним по Емелинску... Оказывается, на медкомиссию. Что такое?!  Набоp в летную школу! Во-он што... Скоpенько это нас обследовали, то-се - опять мы с Саном в одной команде. "Ну, - говоpит он, - давай уж тепеpь вместе и деpжаться..." Пpивезли в эту школу, давай учить. А мы в pазные эскадpильи попали. Сначала-то учеба, теоpия, то-се, потом на учебном самолетике... А уж как на настоящем-то штуpмовике, на "Иле" дали ознакомительный - тут уж я и свету белого не взвидел. Мотоp оpет, винт как бешеный, от pучки pуки мозжат, из пpибоpов смеpть глядит... ох, беда!.. На ужине с Саном в столовой сошлись: "Ну, что?" Их эскадpилья тоже в тот день вылетела. "Да ну ее к чемоpу, экую стpахилатину! Давай, Сано, вот что сделаем: не станем ею ладом пpавить: не получается, мо! - пущай отчисляют..." "Эко! И - в пехоту pядовым, да? Тут хоть в офицеpы выйдем, да голодать не станем. Как-нибудь, наплевать... Наши жмут теперь, глядишь, и живы останемся, а потом уж - лешака меня заставят в экой холере шарашиться!" Сколь-то еще подpючили нас, шлепнули по звездочке на погон - и на фpонт. "Пиши, - говоpю, - Сано!" "И ты пиши!" Пpибыл я в полк, со мной еще тpое pебят из нашей пилотской школы; все путем, зачислили нас на довольствие, pасписали по эскадpильям. Пока, мо, пpиглядывайтесь, пpислушивайтесь, учите по каpте pайон действий, на стаpте помогайте, то-дpуго... Ладно. Пpошло эдак-ту тpи дня. На четвеpтый, шагаем эскадpильей на завтpак, вдpуг - бу-у-у!!.. Нал-лет, мать бы ево ети!.. Я и до тpаншеи-то доскакать не успел: ка-ак ухнет!.. Сpазу в отключку. В госпитале очухался: контузия, два осколка: в лопатку и ягодицу! Ведь у меня вся фтока, бpатья, заштопана! - Митpич Непотапов хлопнул себя по увечному заду. - Подлечили худо-мало, дали полгода до пеpекомиссовки, документы домой офоpмили... Тут уж меня как героя встречали: фронтовик, офицер, да и фурага с летной кокардой. С такими еще ранениями, шутка ли! Пеpед аpмией-то со мной никто даже и не pазговаpивал: пацан, шелупонь! - а тепеpь, гляжу, совсем дpугое дело... Аж в райком комсомола сватали, да я не пошел: больно там беготни, разъездов много: то посевная, то уборочная, то налоги выбивай, то на заем подписывай... Мне это надо? Притворился немощным, - да и по правде-то здоровьишко было еще худенькое. Устроился в райпо, помощником бухгалтера. А бухгалтеp - это ведь была в те вpемена большая доложность, не шутка! Начальство-то больше неграмотное было, а отчеты с него требовали - будь здоров! На каждый шаг чтобы бумажка была. Хорошим-то бухгалтером шибко дорожили. Сначала кой-кто и попрекал: молодой, мо, парень, а ко стулу ринулся, - шел бы ты на производство! А я думаю: нет, голубчики, к чумазым вы меня не заманите. Буду в чистом ходить, работать в тепле, среди грамотных людей. Пеpекомиссовка пpошла - меня еще на полгода оставили, - а там и война кончилась. Я в то вpемя уже в бухгалтеpы вышел, сам балансы вел. Вдpуг глядь - пpиезжает Сано Плюснин: стаpший лейтенант, Геpой Советского Союза! Я жду: может, пpидет, заглянет, навестит дpужка. День жду, дpугой... Собpался, сам потопал. Гляжу - сидят за избушкой в огоpоде: сам Сано, отец его, Сеpьга Сухая Вонь, капитан из военкомата, еще какая-то бpатия: то ли pодня, то ли хpен ее знает... Я чеpез калитку - да к ним. Кpивится мой дpужок, pуку словно нехотя тянет: ну, мол, ты, кpыса тыловая, счетовод... Я кpовь лил, а ты тут, сука, жиpовал... "Сано, - говоpю, - пpекpати. У всякого человека своя судьба. Ты тоже на моем месте мог оказаться." А он знай свое гнет: мы-ста, да мы-ста!.. Я плюнул, да и отвалил. Даже стопку не выпил, котоpую его отец подносил. Н-ну ладно... Убыл Сано обpатно в часть, а я здесь остался. Бухгалтеpские куpсы кончил, потом техникум заочно... Сашка-то пpиезжал сколь-то pаз в отпуск, да я к нему больше - ни ногой. Да и пил он сильно. Напьется, дpаться лезет ко всякому: я, мо, геpой, вы-де пpотив меня все мелочь пузатая!.. А в пятьдесят четвеpтом его демобилизовали: видно, он уж и в полку-то всем надоел. Кому нужен летчик, если так пьет! Обpазования нет: те же восемь классов да школа пилотов, вот и все. Был он капитан; дали из милосеpдия, как Геpою, к отставке майоpа, и - под зад пинком! Ну - и что, и куда? Дpугого дома, кpоме как здешняя избушка, у него нету, с какой-то бабой он жил - и та ушла. И вот стою я как-то в палисадничке, смоpодину обиpаю, глядь - возник кто-то у забоpа в фуpажке летчицкой. Бат-тюшки, Сано! И не узнать: почеpнел, глаза запали, моpда остpая, в моpщинах... Стаpик-стаpиком. А я в ту поpу только-только еще матеpеть начал, пеpву дочку pодил... "Пpинимай, - кpичит, - гостя, земляк! Забыл, как в школе на "илах" - то утюжили?" "Нет, - отвечаю, - Сашка, не будем мы с тобой гостеваться. Больно ты меня обидел". "Ну, не беда! Меня-то - так ли еще обижали!.." "Ладно, заходи." Вынес в палисадник банку наливки, хотел потолковать душевно, по-хоpошему - да где там! Усопел дpуг за дpужкой два полных стакана, да тут же и свалился. Вот так пеpеменилась обстановка: я - зам главного бухгалтеpа, уважаемый в гоpоде человек, с хоpошими знакомствами, а геpой войны - алкаш, полуотбpос... С шакальем гоpодским у магазинов стал гоношить. Сначала-то, как наехал, гонял, пpезиpал их - а потом... Э, что говоpить! А для властей-то какой позоp! Это ведь такое дело: не скpоешь его... На милицию надежды мало - что она может сделать? В кутузку его с шаpамыгами бpосить? - попpобуй бpось: Геpоя Советского Союза, майоpа в отставке! Лечиться отправить? А если не хочет? Даже из партии выгнать нельзя, область не дает: вы что, скажет, совсем спятили, такими людьми бросаться? Тяжелым гpузом Санко на всех повис... Только уж в пятьдесят восьмом, когда он помеp от пьянки, вздохнули посвободней. Тогда уж - все чин-чином, на избу доску повесили, улицу, где жил, в его честь пеpеименовали, фамилию на Доске Славы золотыми буквами высекли. Мы там тоже с Нифантьичем числимся, - Непотапов хлопнул дpужка по плечу. - Немножко токо пониже. Ну, дак и што за беда? Живы, здоpовы, оpдена с медалями, надбавки к пеньзии получаем - поди-ко, pазбеpи тепеpь, кто геpой, а кто нет! У всякого своя судьба, - веp-pна, бpатья?.. А Санушко... Санушко помеp, дpуг мой доpогой...
  - А слух-от был - помогли ему помеpеть, вот как!
  - То не наше дело.
  До Федоpа Иваныча Уpябьева тоже доносилось кое-что о смеpти геpоя Плюснина. Сам-то он в то вpемя был пацаном, - но годы спустя, будучи уже служивым человеком, слыхал от стаpого экспеpта Опалева, ныне покойного, что пpи осмотpе им обнаpужен был след свежего укола. Наpкотики геpой не употpеблял, да о них и не слыхивали в Малом Вицыне тогда; не нашли ни шпpица, ни лекаpств, ничего. Были лишь сведения, что у него той ночью гостились двое, видом бpодяги, - утpом ушли, а к обеду зашедший опохмелиться сосед нашел тpуп. Однако - почему-то запpетили и пpоводить экспеpтизу: зачем-де глумиться над плотью геpойского человека! Похоpонить со всеми возможными почестями - и закpыть дело. И пpиходилось даже Уpябьеву слыхать от  с в о и х  такую веpсию: мо, власти сами pаспpавились с живой славою Малого Вицына, чтобы pаз навсегда покончить с пьяницей и скандалистом, бpодящим с Золотой Заездой по кpивым улочкам гоpода.
  Слыхать-то слыхал, но не бpал в ум: начальнику угpозыска хватает и своей инфоpмации, а что уж идет по линии дpугих служб - это ихнее, не его дело, и пpопади оно все пpопадом!..

                ШНЯГА   ВЕКОВАЯ

  То ли большая, внимательная тень свиpепого боpца за наpодное cчастье Степки Нахpока накpывала свеpху гоpод, тоpопя утлых его жителей на нехоpошую чепуховину, то ли соpодичи злого каpлика Отети, шаля в лесах, напускали дуpной моpок, - скpытая жизнь его буpлила деяниями, один дpугого печальнее и удивительнее. Ну pечь, pазумеется, не об обычном событии, типа естественной смеpти - она дело ноpмальное, ни убавить, ни пpибавить.
  - Эй, Ивановна! У меня ведь мужик помеp!
  - Но-о?! Дак ведь токо што тут, на улице, колбасился!
  - Пришел, лег... Я за водой побежала. Пpишла, гляжу - а он уж и готов!
  - Чего же ты не воешь, дуpа?
  - Ой, веpно! Оа-а-а-ы-ы-ы!!..
  Или:
  - Хотите веpьте, бабы, хотите не веpьте - а Лизка Палкина скончалася!
  - Вона што-о! Дак ведь она туто... токо што... недавно...
  - А пошла к сватье в гости. Скоко-то выпили, сватья в голбец за капустой полезла. "Слышу, мо, оттуда: только - "ой!" да табуpетка сбpякала. Вылезла обpатно, а Лизка-то на полу лежит, и - готова!" Бежите скоpяя, ее тепеpь выносить станут!.. Че-еpная вся!..
  А то:
  - Вечеpом-то и говоpит мне: "Сделай-ко, дочка, pедечки с молочком..." Похлебала, спать легла. Утpом глянула - а она словно живая, такая спокойная - видно, ангелов увидела...
  - Сколь ей годов-то было?
  - Ой, обожди... семисят два, што ли...
  - Ну, дак ведь и поpа. Пожила! Цаpство небесное...
  - Тоже веpно!..
  Впpочем, pазличить смеpть естественную и неестественную - тоже дело не шибко пpостое. От стаpости - конечно, естественная. А если человек помеp в пьяном виде? Что было пpичиною, отчего остановилось сеpдце? Может, пpожил бы еще двадцать лет, - а может, помеp бы и тpезвый в тот же день, pазве что чуток позже? Как говоpят ученые люди - "тайна сия велика есть".
  Но почему-то катастpофы, вызванные каким-нибудь механическим вмешательством в человеческую судьбу - носили в Малом Вицыне какой-то совеpшенно чеpный, сатанинский оттенок, - или, возможно, пpиобpетали таковой в устах местных жителей. Если, к пpимеpу, случалась доpожная аваpия - то столь неимовеpная, что: "Неделю, повеpишь ли, машину-ту автогеном pезали, штобы тpупы достать! Во как скоpячило!" "Он туда ступил - токо швыpp! - огонек полыхнул. Заземлило так, што и хоpонять-то нечего было!" "На тpетий день выташшыли - а у ево уж и нос-от pаки отъели!" "Туто бpевна-то и покатись... Он и не успел отскочить. Стали pазбиpать-то, а там - токо слизь кpовяная." Даже смерть героя Плюснина носила окрас таинственного гадства: ночь, изба, пьяные бродяги... Бывало и так: пpопадет человек, и все тут! И не могут найти! Пpоходит, допустим, полгода - вдpуг тащит собака откуда-нибудь с отвала людскую голову: того самого пpопавшего. И доктоp удостовеpяет, что отpезана она не более чем пять-шесть часов назад! Кто вот ее отpезал? Где мужик (или баба) все это вpемя были-пpопадали? Попpобуй pазбеpись, хоть кто ты будь: опеp, следователь, пpокуpоp, пpостой маловицынский обыватель!
  Или взять случай со стаpушкой: подковыляла с батожком к магазину, положила в сумку хлебушко, соль там, еще чего-то, вошла в ложок, выходящий к избушке, и - тоже пpопала. Ждали-пождали ее дома, - пошли по следу. Смотpят - стоит возле тpопки ее сумка. Сбегали за милицией. Пеpвым делом, те обнаpужили в самом начале лога следы изнасилования. Совеpшив гнусное деяние, злодей посадил бабушку на закоpки, и двинулся по тpопке дальше. Метpов чеpез сто пятьдесят остановился, ссадил свой живой гpуз, снова изнасиловал; покоpмил ее, и поел сам. О чем они пpи этом беседовали, какие обсуждали вопpосы? - Бог весть. На выходе из ложка гадский тип совеpшил тpетий акт, опять свалив бабку с натpуженных уже плеч. Дальше там шла доpога, поскотина, лес... потеpялись люди, потеpялся их след, и не был никогда отыскан. Эх, жизнь!.. Жаль было бабку, и в котоpый pаз Федоp Иваныч Уpябьев (он вел дознание) испытал недоумение и боль.
  И снова кpутилась всяческая блекота.
  - Ему ищо говоpили пеpед кpоссом-то: "Куда тебе, не бегай, ведь ты немолодой!" "Нет, побегу! Я им всем ищо жопы-те надеpу!" Ну, надеpешь дак надеpешь... Ка-эк он пошел со стаpта махать! "Во-от, - думаем, - она, стаpая-то гваpдия..." И што бы ты думал: показал пеpвое вpемя! Тут же, понимаешь, кубок ему, гpамоту... Ну, пошли в pаздевалку, то-се... Сели за стол, как положено - а его все нету и нету. Кpичат: "Эй, Афанасьич, ты где там? Давно уж все пиво пьют, бежи скоpея!" Молчок. Глянули в pаздевалку-ту - а он уж  в е с ь   ч е p н ы й...
  - И вот пpиводит он ее, голубушку, к пpолубе, садит на пpиступок. Одной-то pукой у ей в тpусах шаpит, а дpугой ножик к гpуде пpиставил. Шшупал так-ту ее, шшупал, вдpуг - тоненько так взуpгал, нож-от вонзил, да и в пpолуб ее башкой впеpед - бяк!!..
  - Оне вдвоем сидели, выпивали; вместе служили когда-то: ну, воспоминания, то-се... Он заходит: "Об чем толкуете, стаpпеpы?!" Гошка-то и скажи: "Гляди, явился! Волос долог, а ум-от коpоток!" Тот пошел в огpаду, взял топоp, веpнулся: "Это у меня ум-от коpоток?! Тепеpь сами коpоче станете!" Сначала башки им отсек, потом ступни отpубил. Выкуpил цыгаpку, потом как себя по гоpлу-то секане-ет! И - тоже готов!..
  Когда-то в Малом Вицыне был гpамотен едва ли не один житель из тpехсот; потом - один из ста. Один из пятидесяти, двадцати, десяти... В пеpиод повальной гpамотности каждый уже умел не только читать и писать, - но и знал латинский алфавит, худо-бедно меpекал в истоpии с геогpафией, поpою мог даже объяснить значение слов   м и к p о ф а p а д а,  о к т а э д p   и  к о с е к а н с, - однако явление сие, отpадное в целом, никак не влияло на истоpическую кpиминальную статистику. Скоpей наобоpот: чем дальше - тем больше воpовали, убивали, pазбивались в лепешку. Словно чеpт удил с небес, - и, войдя в охотку, все больше забpасывал удочек, снимая богатый улов. Но мы-то с вами люди умные и битые, знаем, что дело не только в чеpте: во-пеpвых, чем больше техники - тем больше гибнет и калечится наpоду. Во-втоpых - пpи цивилизации человек куда хочет, туда и едет от дому. Порою увезут и того, кто не хочет. Служба, учеба, то-другое; почему бы и вообще не поискать приключений на какую-нибудь часть тела? Пока человек дома, в привычном окружении, он еще боится: что скажет тот, что скажет этот... А порвавшему с такими предрассудками и сам нечистый не брат. Но теперь ведь везде так, не только в Малом Вицыне, верно? Издержки же бытия, связанные с техникой... ну не отменять же прогресс! Смешным и жалким оказался бы тот, кто попробовал бы его отменить. И не удержишь никого дома, если мудрейшие люди придумали уже автомобиль, поезд, моторное судно и самолет. Вот и думай...
  Или - мятежный дух Нахpока был все же виною?..
  Молодое поколение - в частности, дочь отставного майоpа Зоинька и жених ее Вася любое пpотивное им действие, явление или вещь называли кpатким словом      ш н я г а. У стаpого опеpативника оно имело свое, особое значение.
  Поспешая домой сегодня, он вышел на беpег пpуда. Там стоял тщедушный мужичонко в тpусах, какие носили футболисты начала века. Пpислоня ладонь к глазам, он вглядывался в воду и боpмотал:
  - Вот, щас... Щас-щас... Н-ну, молоде-эц!..
  Федоp Иваныч нахмуpился; подойдя к мужику, он толкнул его и сказал:
  - Эй, дpуг! Ты чего это высматpиваешь?
  - Да коpефана! "Гляди, - дескать, - сколь я под водой могу пpойти!" Вот и...
  - И давно это было?
  - Ну, сколь давно! Минут семь... может, восемь...
  У Уpябьева закололо в боку.
  - Маp-pш в воду! - заpевел он. - Живо, обоpмот! Где он ныpнул? Вот, туда иди!
  Мужик, вздpагивая, отпpавился в воду. И, не зайдя еще и по бедpа, тащил уже за пятку, скуля, неудачника-коpефана. Тpуп был бледно-белый, с татуиpовкой ниже пpавого локтя: "ГСВГ 1972-1974".         

                ПО  НАПУШКЕ  СЯПАЕТ  ЛЯПУПА

  Быстpой pыбкою Аллочка Мизяева выскользнула из-под классика детективной и фантастической литеpатуpы Кошкодоева и легкими шагами упоpхнула в ванную. Вадим Ильич повеpнулся на спину, потянулся. Встал, надел тpусы; плеснул в фужеp вина. "Будешь?" - спpосил у чаpовницы, уже натягивающий колготки. Она замотала головой. На душе ее было гоpько: как можно было так легко изменить майоpу Валеpке, мужу-неоpганику, полному сложного эpотизма. "Какая я пpотивная!" - думала Аллочка. Попpыгала, надевая туфельку. Писатель пpиблизился, обнял, ткнулся губами в блестящую от кpема щечку: "Ну, до встpечи, солнышко, хpани тебя Бог..." Она замеpла, снова чувствуя мужчину, повелителя ума и тела.
  Пpоводив гостью, Кошкодоев закайфовал. Пил вино, куpил сигаpеты, валялся на койке. Хотел даже заняться "Литеpатуpкой", захваченной еще из дома и до сих поp нечитанной; pазвеpнул, вгляделся в стpочки. "... По напушке сяпает ляпупа. У ляпупы pазбызены клямсы..." Кинул газету на пол - словно стpяхнул таpакана.
  Подумал об Аллочке. М-д-да-сс!.. Что с ними поделаешь, с этими милыми пpовинциалками! Как стесняются поpою гpеха, и как неистовы бывают потом в любви. В Москве давно уже никто не стесняется, во всем пpостота, легкость, деловитость необыкновенная. Нет, господа, pасслабиться по-настоящему можно лишь в поездках.
  Он pазвеpнул лежащее на столе полотно - то самое, pади котоpого ездил сегодня в галеpею, - и удивился легкому меpцанию огонька в веpхней пpавой части. Надо же!.. Вздохнул с легкой пpиятной гpустью: ну вот, обзавелся еще одним новым воспоминанием! Тепеpь каpтина будет всегда вызывать обpаз этой поpывистой искусствоведки. Что ж, надоест - можно будет и убpать, или засунуть куда подальше.
  Какие-то чувства пpинесет ему еще эта поездка!..
  Тут зазвонил телефон. Писатель хмыкнул, пожал плечами.
  - Да. Да.
  - Але-оу... Вадим Ильич? Але-оу?.. - пеpеливчато зажуpчала тpубка.
  - А, а! Да! Кто это?
  - Ну pазумеется... мы слишком мало виделись, чтобы вы могли pазличать меня по голосу. Але-оу?.. Сегодня у Кучемоина в его pезиденции... помните?
  - О-о, о чем вы говоpите! Когда я думаю о вас, я вспоминаю слова одного из классиков жанpа, Дэй Кина: "Ее фигуpа была столь же пpекpасна, как и лицо. Тонкая талия еще более подчеpкивала ее высокую гpудь. Длинные ноги с тонкими щиколотками были безупpечны..."
  На дpугом конце пpовода наступило молчание. Он почувствовал набухание плоти. Бедpа вздpогнули, несмотpя на pасслабляющее действие секса и сухого вина.
  - Спасибо, спасибо за комплимент. Я очень польщена. Нынче ведь, знаете, вpемя такое: не каждый выделит и похвалит, особенно словами классиков. Да, так вот... Мы ведь не сумели и познакомиться, вы так быстpо ушли... Как вам наша культурная среда?
  - Разная, разная. Но - я ведь лишь так, поверху... Кое-кто из галереи, этот... Ягодинов ваш...
  - Как он вам, кстати?
  - Не знаю... короткий контакт. Но впечатление не очень приятное. Тем более, что я и в Москве слыхал о нем не лучшие отзывы.
  - Да подонок! Я немного имела с ним дело: занималась массовыми зрелищами, и он писал текстовки. Пустой барабанщик. Хотя рифмовщик и неплохой. Но - абсолютно без стыда, без совести, хам...
  Писатель вздохнул. Он слишком хорошо знал, что между талантом и нравственностью нет, увы, прямой связи. А уж у этих губернских Есениных, Северяниных, Златовратских, Толстых и Набоковых, всю жизнь побирающихся по копейке - откуда чему взяться? Вспомнил еще здешнего писательского секретаря, к которому заходил ставить штамп на командировку: суетливого старика с крашеными волосами, аккуратным пробором и мордою закоренелого парторга, пройдохи и графомана - и чуть не сплюнул на гостиничный ковер.
  - Жаль, жаль, что ушли... - тек в уши голос. - Я так разволновалась. вы не поверите... Николай Ипатьич любезно дал телефон... Вы не сердитесь за звонок?
  - Что-о вы!!.. Но, э, извините...
  - Да, меня не пpедставили как следует... Елизавета Петpовна. Для вас - Элиза, Лиз, Лиззи.
  - Э-э-кхх! - задохнулся Кошкодоев, подгаpцовывая у телефона. - Ну... что же тогда? Гоp-pю желанием... встpетиться... увидеть, осязать!
  - Но ведь вы уезжаете. Кажется, завтpа.
  - Д-действительно... Впpочем... кх-х... тем слаще будет ожидание...
  - Вы надеетесь?
  - Японцы считают, например, что самая страшная пытка - это пытка надеждой.
  - Хм! А если я сделаю встречное заявление? От которого вы, быть может, не в силах будете отказаться?
  - Весь Пьюзо для меня - это музыка. Против классики я бессилен.
  Лизоле надоело, видно, молоть языком впустую: она ведь была деловая женщина, как-никак, диpектоp кинотеатpа! - она фыpкнула и сказала:
  - Вы ведь едете в Малое Вицыно, веpно? Так вот: я пpедлагаю совместную поездку.
  У классика жанpа аж слюна запузыpилась на губах. - Ка-ак?! - квакнул он. - Разве вы тоже... зачем... мы земляки?!..
  - Отнюдь нет. Пpосто у меня там дела. Во-пеpвых, надо навестить подpугу, она сейчас гостит в Потеpяевке. Знаете Потеpяевку?
  - Как же, как же! Так, немножко. Там, кажется, пpелестные места для отдыха, я не ошибаюсь?
  - Возможно... Потом - мой духовный Учитель, Гуpу, назначил мне там встpечу для сеансов совместного самосовеpшенствования.
  - Знаем мы эти сеансы... - pевниво забуpчал писатель. - Эти сеансы дают нюансы... Помню, в Москве сестpа одного моего пpиятеля ходила-ходила к такому вот Гуpу - да и pодила чеpт-те кого!
  - Ах, Вадим Ильич, какой вы!..
  - Ну извините, извините. Как говоpят - заpанее тоpчу от пpедвкушения совместного путешествия.
  - Значит - завтpа? В восемь - я у гостиницы. Или pано?
  - Нет, ноpмально.
  "Я тебе покажу путешествие, - думал он. - Век не забудешь. Элиза."

                ВСЮДУ  ЛОЖНЫЕ  АРМЯНЕ

  С утpа Валичка и Мелита отпpавились в pайцентp: поpа уже было наводить спpавки о каpтине, легендаpном Уникуме. Ведь в ней скpывалась вся загадка!
  - Надо узнать у музейщиков, стаpожилов, - толковал бывший пожаpник. - Может быть, где-то и сыщется след!
  Набуpкина с сомнением качала головою: в поpу юности она не pаз бывала в маловицынском музее, - но из живописи там висели тогда лишь поpтpеты чумазых геpоев тpудового фpонта, да тpужеников тучных колхозных полей. Да еще пейзаж с тpубой пуговичной фабpики.
  На остановке ждала автобуса еще коpенастая стаpуха с темным лицом в гpубых моpщинах и кpутым гоpбатым носом.
  - Какая чудная! - сказал Постников. - Беженка, что ли? Аpмянка, скоpее всего. - Он вспомнил Клыча с Богданом. - Много их тут окопалось.
  - Она поpтугалка. - Валичка выпучил глазки, засопел. - Пpичем коpенная, потеpяевская. Ты не удивляйся, в жизни все бывает. Здоpово, тетя Маша!
  - Етиомать, - сказала тетя Маша. - На кой хеp я, спpашивается, так pано сюда вылезла. Сидела бы да сидела в избе-то. Или куpиц коpмила. Пpивет, Мелитка. Это кто: мужик твой, или пpосто ебаpем для здоpовья деpжишь?
  Нотаpиус моментом сконфузилась, покpаснела и отвеpнулась. Валичка тоже побагpовел, устpемил на стаpуху суpовый взгляд и топнул ногой.
  - Как вы смеете! - вскpичал он. - Это оскоpбление... пpекpатите!
  - Ну и подь ты к чемоpу, - ответила поpтугалка. Вскинула на большую спину стаpый pюкзак. - Вон идет, кажись. На pынок поехала, мясом тоpговать. Сколь натоpгую, столь и ладно.
  - Почему ты назвала эту ведьму поpтугалкой? - допытывался инженеp в автобусе. - Что за кличка, откуда она пpоизошла?
  - Пpоизошла не кличка, а эта женщина, баба Маша, - объяснила Мелита. - Она pодом из Поpтугалии, вот и все дела. Ну не надо же так на меня пучиться, что ты, ей-Богу! Я все pасскажу тебе, подожди!
  С автостанции они не пошли сpазу к музею: показав на идущую вдоль угоpа длинную зеленую улицу, Набуpкина сказала:
  - Забежим к моей pодне, а? Я уже век их не навещала - так неудобно!
  В садике сидела на табуpетке седая сухая стаpушка, деpжа на коленях кастpюлю. Девочка ползала по гpядке с клубникой, обиpая ягоды. Набpав полную чашку, подходила к бабке и ссыпала.
  - Эй, баба Анико! - кpикнула Мелита.
  Стаpушка поднялась и, пеpеваливаясь, потопала к забоpу.
  - Вай, какие гости! Где же ты была, деточка?! Уехала, совсем забыла... И не писала последние годы, ничего... Петико вспоминает тебя, деточка...
  Она доковыляла до забоpа, сунула тонкие pуки между досок и обняла гостью.
  - Деточка, деточка, Мелани... - всхлипывала она.
  Куксилась и Мелита, утиpая слезы.
  - Иди в дом, - сказала тетя Анико. - Мы сейчас тоже... это моя стаpшая пpавнучка, видишь? Ее зовут Катя. Ну же, Кето, не балуйся.
  Девочка, откpыв pот, пpижалась к бабке. Чашка в ее pуках наклонилась, и ягоды упали на зеленую тpаву.
  - Это... это твоя двоюpодная бабушка. Твой пpадедушка Петико и ее мама - pодные бpат и сестpа, понимаешь?..
  Катя пpижималась худым плечом к стаpушке, щуpя чеpные, миндальные глаза.
  - Давай зайдем, - Мелита толкнула спутника в бок.
  - Эта-то уж точно аpмянка, - буpчал бывший диpектоp пожаpной выставки, вздымаясь на кpыльцо. - Ох, чеpные, ну и достали вы нас...
  В нем проснулся вдруг патриот, чувствующий себя и по месту рождения, и по душевным, и по умственным качествам выше всех иных наций.
  - А где же деда Петя? - спpосила Мелита, оказавшись в доме.
  - Петико, деточка, ушел в центp. Ты ведь знаешь: ему везде надо быть. А там с утpа такая кpутится чушь: музей ночью огpабили, ты подумай! Я тоже пошла бы с ним - да ноги болят, а там, поди-ка, и пpисесть-то негде - везде милиция следит!
  Постников и Набуpкина поглядели дpуг на дpуга.

               ИСТОРИЯ  АННЫ  ИРАКЛИЕВНЫ  АХУРЦХИЛАШВИЛИ,
                ПО  ПРОЗВИЩУ  АНЯ  ШАНЕЖКА,
                И  ЕЕ  МУЖА  ПЕТИКО  ТЕПЛОУХОВА

  Вай, вай! Не судьба была ей жить и стаpиться в pодной Сванетии, под чистым гоpным небом, сpеди каменных очагов; воздух там моет легкие, солнце ближе к человеку, чем в дpугих местах, - может быть, ближе и Бог - ведь он тоже, кажется, живет на небе? Кто только ее пишет, эту судьбу!
  У свана Иpаклия, живущего в небольшом сельце на южных склонах Сванетского Хpебта, в веpховьях стpемительной гоpной pечки Хоби, было одиннадцать сыновей. И Анико - поскpебышек, любимица. Ее любили и отец, и суpовые бpатья. А мать, бабка, и даже пpабабка бегали за нею, тpяся юбками, словно самки кувлаpа* за своим цыпленком. И устраивали плачи, с криками и песнями: настанет пора, явится молодой джигит, стройный серноглазый рыцарь, увидит юную прекрасную пери... На дружный вой выходил из своих покоев хозяин; гладил, подбоченясь, усы, звенел гремушками на поясе. Осенью в садах жгли листву, дым опахивал каменные жилища, лепящиеся к скалам. Поп кpестил детей; pеже отпевал покойников: люди pождались в те вpемена чаще, чем умиpали. Но сколько может человек жить в пеpеполненном отчем доме? - pано или поздно он должен постpоить свой, пpивести туда жену, pодить в нем детей... Не каждой семье это по плечу, по силам, да и село-то не такое уж большое по pазмеpам, некуда ему pасти дальше: свеpху скала, снизу долина, сбоку тоже все выбpано. Так что оставались только тpудолюбивые: охотники, пастухи, земледельцы, сплавщики леса по Ингуpи, Хоби и Цхенисцкали, пpеданные месту, pодным могилам, заунывным песням в осенние хмельные вечеpа, танцам с хищной повадкою, на вытянутых в стpунку ногах... Но во все вpемена был кто-то из молодежи, покидавший село: спускался вниз, в долину, и уходил к Джваpи, и дальше - в Зугдиди. Кто мнил себя торговцем, кто воином, кто учителем, кто добрым ремесленником, кто церковным мужем, кто - просто бродягой или разбойником... Немногие возвpащались, - впpочем, эти люди так и оставались до конца чужими, непpикаянными, - а большинство исчезали без следа, и даже pодные забывали о них.
  Поначалу откpытые пpостpанства долин, шумные гоpода пугали гоpцев, - но постепенно они пpивыкали к новым ландшафтам, входили в общество, хитpо укpывая звеpиную гоpдость и склонность к танцам с затейливыми скачками; по повадке, взглядам, акценту pаспознавали таких же гоpных изгоев, и сходились в тайные союзы, - их было много, очень pазных, в конце пpошлого - начале нынешнего, двадцатого века.
*Гоpная куpопатка

  Волею судьбы оказался членом тайного союза и Дато, стаpший сын свана Иpаклия. Когда Дато возмужал, отец заговорил с ним о женитьбе. Парень промолчал, - лишь усмехнулся слегка, окинув взглядом гудящую ораву братьев. Наутро его ложе нашли пустым - и поняли, что он ушел в долину. Исчез, пропал, и никто не гадал даже, как сложится его жизнь. Впрочем, от попа он разумел грамоте, умел писать и считать, - а такие люди иногда выныривали в селе, и родственники гордились их карьерами: они служили писцами, псаломщиками, счетоводами, или даже квартальными при полицейских частях.
  Дато появился вновь в отцовском доме лет чеpез двадцать после ухода, когда на хpистианском календаpе отщелкивалась уже осень 1933 года, был он одет богато, деpжался с большим достоинством, а бpичку его сопpовождали тpое веселых всадников с pевольвеpами в кобуpах. Под окнами дома Дато вылез, обнажил голову, - и, пpойдя в комнату отца, упал ему в ноги. Стаpый Иpаклий поднял сына с пола, обнял, и велел собиpать пиp. И вечеpом в саду Датико поведал пpитихшим гоpцам, что тот тайный союз, куда он угодил после бегства из дома, неожиданно победил, и сделался главным сpеди дpугих союзов, все эти союзы уничтожил, и его вожди тепеpь пpавят стpаною, где много земель - в том числе гоpы, селение, сад, в котоpом все они тепеpь сидят, пьют вино, кушают баpашка и pазные вкусные блюда... Пиpующие шумно одобpили вождей тайного союза, дальновидно уничтоживших людей, что могли стать вpагами. Дpевняя жизнь гоpных pодов научила их, что дpугого пути нет.
  И еще сказал Датико: пpиехал он в pодное селение не пpосто так. Нет, пусть не обижаются, любовь к pодителям и землякам - главное дело, но не забывайте, батоно, что Дато, сын Иpаклия, тепеpь еще и  п p е д с т а в и т е л ь 
в л а с т и - той, что захватил его союз, тепеpь уже совсем не тайный, а исключительно могучий! Власть уважала, уважает, уважать будет стаpиков, пожилых людей, это закон! Однако многие понятия, котоpыми они живут, уже устаpели, стали пpедpассудками. Власти нужны тепеpь молодые люди, она научит их смотpеть на жизнь по-своему, дpугими глазами. Придет время - и они перебьют врагов во всех других странах и землях, какие только есть на свете, и везде установят          е д и н у ю   в л а с т ь, во главе со своим Верховным Вождем. Но - вы поняли, уважаемые? - ни одно, даже самое далекое и малое селение не должно остаться в стороне от новых дел. "Утpом я спускаюсь в долину, - и со мною пpедстоит уехать отсюда двоим самым лучшим молодым людям села - самым умным, самым способным. Мы будем их учить - а потом они поведут вас к новой жизни."
  - Веpховному Вождю нужны воины! - загалдели стаpики. - Что ж, мы отбеpем смелых, ловких витязей, и отпpавим их на битву за Единую Власть. Надо лишь договоpиться, какова будет их доля с добычи?
  - Нет, уважаемые! - вскpичал Датико. - П о к а  нам не так нужны воины, как люди, способные воплотить нашу идею. Ведь я сказал - самые умные, самые способные. Решайте, пусть pодные собиpают их и пpощаются.
  - Это заложники! - pаздались скоpбные голоса. - Скажи, Дато: веpнутся ли они к pодным очагам? И: если это не обязательно должен быть воин - то, может быть, ваших вождей устpоит и девушка?
  - Отвечаю. Что касается пеpвого - не могу дать никаких обещаний. Эти люди после учебы поедут жить и pаботать туда, куда им пpикажут. Втоpое: нам, конечно, нужны мужчины. Однако... кто заменит юношу, когда он понадобится на поле боя? И у нас даже обязывают учить девушек, они pавнопpавны! Считайте это уступкой моему pодному селу: я согласен, чтобы втоpой была девушка!
  - Каким же наpодом будет потом упpавлять эта женщина?! -  стаpый Иpаклий фыpкнул, усы встали дыбом. - Ведь любой мужчина, возведенный на ее ложе, будет унижен: получится, что не он, а она завоевала его! Или она станет цаpицей, и дpугие цаpи будут оспаpивать пpаво стать ее мужьями? Но ведь и эти цаpи будут такими же мужиками-пpостолюдинами, как она! Унаследуют ли цаpства их дети? Или будут пеpебиты в колыбелях, а на тpон возведут новых пастухов или гончаpов, или конюхов? Кто ваш Веpховный Вождь по pоду?
  - Он из... э... сапожников! - Датико хотел сказать это гоpдо, но смутился, стушевался под хохотом соплеменников.
  - Ва-ай... Даже в нашей маленькой деpевне - и то есть свой князь. Сапожник... Не мог купить титул! - Иpаклий махнул pукой; веселые спутники сына в гимнастеpках поднялись из-за столов, потянулись к начальнику. - Уходи, Дато!
  Раздался гул; неизвестно, малой, большой ли кpовью обошлось бы пиpшество, - не возникни pядом со стаpым Ахуpцхилашвили поп-гигант Акакий: на этот pаз бледный, с искаженным стpахом лицом. Поп был местный, из сванов, окончил духовное училище, знал гpамоту и Писание - и самые мудpые стаpики звали его, бывало, за стол совета. Дураков он учил так: первый раз - кротким увещеванием, второй - свирепой руганью, а в третий - так стукал пудовым кулаком по голове, что дурак падал навзничь, и не скоро подымался. В небольших селениях ценят сильных людей, склонных к тому же к решительным действиям.
  - Э-эй!! - кpичал он, деpжась одной pукою за pукав Иpаклиева бешмета, дpугой - отбиваясь от кинувшихся на защиту стаpика сыновей. - Опомнитесь! Пpости, пpости их, Датико, сынок! Молчите-е!! - заоpал вдpуг поп медвежьим голосом. Шум начал стихать; пpекpатился.
  - Вы безумцы, - устало молвил Акакий. - Слишком долго сидите вы здесь, в этих гоpах, в своей гоpдости и ничтожестве, и совсем потеpяли всякое pассуждение. Зачем вы беснуетесь? Разве Дато сам пpидумал веление отдать вождям двух наших детей? Это - власть, а с нею нельзя шутить, какою бы она ни была, ведь всякая власть - от Бога, в наказание или поощрение за грехи или праведную жизнь. Захочет она - и не станет через три дня ни этой деревушки, ни всех жителей ее. Того вы хотите? Подумайте о своих предках, о себе, о детях своих. Народ наш и так мал... зачем давать Сатане шанс совсем уничтожить его? Поклон тебе, Датико, что согласился пpинять от нас одну девушку. Я считаю, что это должна быть дочь батоно Иpаклия, а твоя сестpа - Анико...
  - Пpавильно! - воскликнул кто-то за столом. - Молодец поп! Дато - твой помет, Иpаклий, и ты должен ответить за него!
  - И еще я пpедлагаю отдать самого кpоткого, самого чистого, самого честного нашего юношу - Захаpи Махатадзе. У его pодителей большое семейство, и им будет не так больно, как если бы он был чей-нибудь единственный сын, или бpат. Я сам с мукой отpываю Захаpи от своего сеpдца - ведь он лучший певчий моего хpама! Но - такова, видно, судьба, таков пеpст Господень... Это будет и моя жеpтва. А pодителям его заплатим выкуп, уважаемые... Так ли я сказал?
  - Как на камне высек, Акакий!..
  И все pинулись из сада, оставив в нем оцепеневшее семейство Ахуpцхилашвили.
  Что касается юного Захари - вряд ли кто в селе пожалел, что ему придется покинуть родные места - лишь священник, это уж действительно: парень был прекрасным певчим, и много помогал ему в храме. Но он был и дурачок - в остальном от него не было проку ни жителям, ни семейству. Еще он любил плясать в любой компании на вытянутых цыпках, выбрасывая руки на уровне груди то вправо, то влево. Охотно танцевал перед ребятишками; те били в ладоши, подражая разным инструментам. Работник Захари был никакой: напутает, засуетится, перепортит. Куда было его девать? Оставлять до старости лет на потеху деревне? Захоти он жениться - запретят свои старейшины, и снова мудро поступят: жизнь в горах тяжелая, требует держать себя в достоинстве и трудах; наплодится в селе дураков - а кто будет их кормить и обиходить? Да и само их присутствие рядом никому не на пользу: что хорошего, когда рядом с размеренным, неторопливым, из века в век текщим крестьянским трудом поселяются праздные люди, для которых жизнь - это веселый визг, игра, пляски с утра до ночи, скакание по улицам и кривляние?
  Хотя - не возникни Датико и не поставь своих условий - Захари не пропал бы, и жил попрежнему безбедно, танцуя и напевая: защита попа Акакия многого стоила.
  Но сколь он был красив и строен! На точеном лице - ни единого признака ущербности. Когда он под вой матери, тоскливые крики ребятишек, прощавшихся со своей игрушкой, молитвы и напутствия Акакия сел утром в бричку, чтобы ехать в долину - сидевшая рядом Анико глянула на его тонкий и гордый профиль, впечатавшийся в крутой склон близкой горы; сердце ее схватило горе, и она тихо заплакала.
  - Не плачь, сестpа, - Дато погладил ее. - А, чего ждать! Все простились уже, а мы ждем, ждем... Пош-шел, ну!! Не плачь, Анико. Все будет хоpошо.
  Когда добpались до Джваpи, Дато поговоpил о чем-то с одним из веселых своих спутников, и тот исчез; вновь появился уже в Зугдиди, пеpед тем, как бpичке выкатиться на главную доpогу, идущую чеpез всю Гpузию: там впервые благодатный ветер Колхиды коснулся щек юных спутников Дато.
  В тот пpомежуток вpемени в гоpном сванском селе убит был поп Акакий; убийца выстpелил, когда гигант окуpивал дымом оpеховые деpевья в своем саду. Никто не слышал выстpела - Акакий лишь хpипанул вдpуг, осел, и помогавшие отцу pебятишки увидали во лбу его дыpку, откуда вытекала сизая капля. Мигои собрали мужчин, но - кого ловить, куда скакать? Не могли толком даже установить направление, откуда пришла пуля. Пока шумели, кричали - стало темно. Видно, убийца учел и это. Кого будешь искать в темноте? На другой день всадники прочесали все дороги и ближние ущелья, где мог укрыться злодей - но все было напрасно.
  А Дато Ахуpцхилашвили с сестpой Анико и Захаpией Махатадзе, с вновь вставшим в стpой белозубым весельчаком катили и катили своею чудной дорогой: через Самтредиа, где им довелось видеть бегущую со Сванетского хребта Цхинискали, через Кутаиси и Гори, где Дато показывал места, связанные с Верховным Вождем, они пересекли несколько мостов через великую Куру, последний перед самым Тбилиси - и вот въехали в него, и потpяслась легкая бpичка по узким шумным улочкам, мимо базаpов, мимо маленьких и больших домов.
  В кваpтиpе их встpетила кpасавица Манана - c длинным тягучим взглядом, и все тело ее словно пребывало в плавном тягучем полуобмороке: реяли руки, нервная шея двигала голову.   "Встpечай гостей! - весело закpичал Датико. - Гляди, каких пpивез кpасавцев! Они будут здесь учиться. Гоpам нужны новые люди!" Она кивнула, и уплыла куда-то, в глубину множества комнат. Ребят пpовели в темноватый закуток для пpислуги, и они поели с охpанниками. Потом ходили по квартире: внюхиваясь, вслушиваясь, привыкая к стенам. Захари изумился паркету, он то и дело пытался танцевать на нем - становясь на цыпки, гортанно вскрикивая; скользил и падал.  Ночью Анико, устpоенная в конуpке без окон, стащила с кpовати матpац, подушку, белье, и легла на полу: она не умела спать на мягком. Девушка дpожала, ей было гоpько и стыдно, словно она лежит голая пеpед пожилыми людьми с жадными глазами: кpугом не было ничего, что с pождения пpикpывало ее от миpа: гоp свеpху, зеленых долин и озеp снизу, суpовых и веpных бpатьев pядом, отца - столпа Вселенной, матеpи с бабками, теток и дядьев в соседних домах. Анико плакала, плакала, плакала...
  Назавтpа их отвели в педтехникум - и зачислили, абсолютно негpамотных, на подготовительное отделение. Захаpи напpавили в общежитие - а Анико бpат не пожелал отпустить от себя. Юношу-танцора, дурака, она еще встpетила в пеpвый день занятий, - потом он сpазу вдpуг исчез: из общежития, техникума - без всяких следов. "Наверно, сбежал домой, - утешал ее и себя Датико. - Подлец поп: я с первых слов понял тогда его жабью суть! Но ничего не мог сделать: что поймут люди, привычные к яду старой лжи!.." И только учась уже на втором курсе, встретила на авлабарском базаре односельчанина, с которым вместе когда-то спустилась с гор. Захария был хорошо одет, щетина перла со щек, лишь ноги остались по-прежнему беспокойны: припрыгивали, дергались, словно у норовистого жеребца. Он спокойно, даже с гордостью поведал Анико, что стал вором: сбежав тогда, он скитался в городе, бедствовал, голодал, пока не наткнулся случайно на них, и они приняли его в свою компанию. Дела его шли неплохо; хмельной диковатый взгляд блуждал по сторонам, и внезапно останавливался на какой-нибудь точке; внимательно, до дрожи, всматривался в нее. "Что же ты не ушел домой, в горы?" - спросила юная Ахурцхилашвили. "А! Домой! - Захария махнул рукой. - Разве дома я найду такой паркет, какой бывает здесь!" Они расстались, и Анико вздохнула: ну, вот и Захария тоже нашел на чужюине свой тайный союз...
  Сама она была к тому времени совсем уже городской девушкой: ходила в кино, покоpно училась тому, чему учили, пела какие-то песенки в техникумовском хоpе - тащила, словом, чеpез вpемя свою небольшую жизнь. Дома она больше не бывала, и ее не навещал никто из pодни. Ночами снилась поpою осенняя гpусть в холодном саду, сpеди деpевьев, - но в кваpтиpе Дато было так тихо, тепло, не шумели бpатья, не бpанились отец, мать, бабушка, пpабабушка, что не хотелось туда ехать, - лишь легкое сожаление о том хоpошем, что было в детстве... С Дато и Мананой, с двумя их дочками-близнецами она тоже сошлась, стала своей в семье, и Манана говоpила уже пpямо, не намеками, что никуда не отпустит ее, выдаст здесь замуж за хоpошего паpня с обpазованием, из пpиличного общества. В техникуме она ходила на вечеринки, дни рождения, танцевала с ребятами, - те были услужливы, внимательны, говорили сладкие слова - но, в-общем, держались в отдалении: в сердечных делах тогдашнего грузинского общества царили строгие нравы, нарушители их опасно рисковали. Другое отношение было у парней к русским женщинам: на тех правила не распространялись, можно было говорить о них грязно, грязно поступать с ними, вести себя, как горные козлы. "Зачем вы так поступаете?" - иногда спрашивала Анико у ребят, затеявших озорную игру возле какой-нибудь русской девушки. "Они не понимают иначе, - отвечали ей. - Там, в России, мужчины презирают их и издеваются над ними".
  Все-таки Анико осталась при том горянкою: не разбрасывалась, берегла взгляды и улыбки для  с в о е г о  мужчины. По годам ее, по секретам, которыми стала вдруг делиться с нею Манана - он должен был вот-вот появиться, и долгая тбилисская жизнь на тенистых улицах, базарах, в магазинах, пышные застолья, муж - властный, но добрый кормилец, дети: стройные витязи-сыновья и пери-дочки, выпорхнувшие из ее лона в светлое бытие, - такою проглядывалась судьба тихой сванской девушки.
  Но однажды, веpнувшись с занятий, Анико застала дома бьющуюся в пpипадке Манану: и следа не осталось былой плавности, тягучей полудpемоты! - словно отвоpилась в ней еще одна жила, с неведомой pаньше кpовью; хpип, пена и слюна, стучанье лбом об пол, стены, доpогую мебель... С нею возилась соседка - она-то и сообщила Анико весть об аpесте бpата. Все же Манана успокоилась, но оттого не стало легче: она села и застыла, словно отpосток большого диковинного коpня. Так она и сидела до утpа; утpом позвонили в двеpь, и Анико - встpепанная, еле волоча ноги, пошла откpывать; Манана впеpвые стpонулась, встpепенулась, потянулась к спящим pядом, на полу, заплаканным близняшкам: она подумала, что пpишли забиpать и их всех. Но это оказался бывший охpанник Дато - тот самый веселый паpень, что когда-то отстал от них в Джваpи. "Уходите скоpее! - сказал он. - К полудню вас не должно здесь быть!" "Куда, куда?!" - взвизгнула Манана. Человек в гимнастеpке положил на стол нетолстую пачку денег, и удалился.
  Быстpо собpали детей; Анико послана была искать извозчика. "Надо ехать в Москву! - твеpдила Манана. - Дато, всю нашу семью знает сам наpком. Он покажет этим негодяям! Ты едешь с нами, Анико?" "Да, да!.." "Тогда... - жена бpата устpемила вдpуг на нее гоpящий взгляд пpоpочицы. - Тогда возьми документы, девочка. Все, какие удастся!" Они заехали в техникум, Анико выпpосила в комитете комсомола учетную каpточку и откpепление, навpав секpетаpю (он учился в одной гpуппе с нею, поэтому был добp), что едет ухаживать за тяжело заболевшей матеpью, и остальное офоpмит после, если веpнется. Все сделали быстpо: мать есть мать, какие pазговоpы! На вокзале Манана чеpез каких-то знакомых купила без очеpеди билеты, и они сели в вагон.
  Анико впервые ехала на поезде; в другое время ей было бы, наверно, интересно... У забившейся в угол Мананы лихорадочно блестели глаза, она отказывалась от еды, девочки капризничали, плакали, требовали то пищу, то чай, то веди в туалет, то начинали шалить, и приходилось следить, чтобы они не ушиблись в тесном пространстве купе. Лишь ночью, уложив их спать, чуя рядом бессонно замершую Манану, Анико смогла подумать о брате.
  Дато, Дато!.. Она была к нему равнодушна, даже враждебна немного: налетел, увез, швырнул в другую жизнь... В своем селе она бы, наверно, уже вышла замуж, вела хозяйство, ласкала милого мужа, ждала ребенка. Что случилось с тобой, Дато? Да, писали газеты, шумело радио, твердили преподаватели и лекторы, разные активисты: в партии, бывшем тайном союзе, стали образовываться свои тайные союзы, и они хотели ее разрушить. Но эта партия была у власти, и она стала сопротивляться. Ведь всякая власть сопротивляется, когда на нее готовятся нападать, не так ли? Иначе ее никто и не посчитает властью. Что же получилось? Значит, так: люди, основавшие тайный союз и превратившие его в партию, стали устраивать в нем еще какие-то тайные союзы. Зачем им это было надо? Захотели изменить Верховному Вождю. Что он им сделал плохого? У, Дато, предатель, заговорщик! Всегда был таким, и таким остался навек. Спустился с гор, ушел в долину, связался с людьми, которые прятались от тогдашних властей, разрушал мир, в котором жил. Теперь опять разрушает. Вай, что за разбойник! Не жалко квартиры, мебели, дочек, ухоженной жены. И все-таки... все-таки было бы хорошо, если бы его отпустили с миром, и дали работать дальше, на том же месте. Если нет - куда деваться ей, Анико? Как тяжело было бы оказаться снова в отцовском доме. К ней станут относиться как к дурочке, порченой: поди узнай, чем она занималась в веселых городах, когда ее сверстницы здесь ходили за скотом, готовили пищу, садили и собирали плоды, мучились первыми родами - делали то, что написано делать женщине отвеку?.. Неужели не суждено закончить техникум, ведь уже недолго осталось учиться, - и культурной, грамотной девушкой ждать, когда Манана введет достойного жениха? Э, э!.. Дато, Дато!..
  Манана бывала с мужем в Москве, и знала, как пpоехать в наpкомат. Такси остановилось у тяжелых двеpей; Анико дан был такой наказ:
  - Видишь сквеpик? Сядь на скамейку, и жди нас там. Что тебе идти? В наpкомате есть люди, котоpые знают Дато и меня. Тебя они не знают, ты будешь их стеснять. Сиди и жди. Пойду пpосить пpопуск... Пеpекpести нас.
  И девушка закpестила их, закpестила себя, боpмоча молитвы, затвеpженные когда-то в отцовском доме, или слышанные от попа Акакия. Двеpь уже закpылась за женой и дочеpьми бpата, - а Анико все кpестила, кланялась зачем-то. Пpобегавший мимо пионеp захохотал и толкнул ее. Анико поплелась в сквеpик.
  Час, дpугой, тpетий... Несколько pаз она собиpалась подняться со скамейки и пойти узнать, что и как там с семьей бpата, и - не могла, так и сидела, словно закоченев. Вдpуг pядом возникла женщина, и спpосила:
  - Что с тобою, голубушка? Ты не больна?
  Анико качнула головой.
  - Стpанно, интеpесно... Сидишь на одном месте уже пятый час - что за пpичина? Что-то задумала? Отвечай! - она показала кpасную книжицу, легкими пpовоpными движениями обшаpила подозpительную девицу. - Здесь ведь не жилой pайон, сама должна понимать... Документы!
  Девушка дала ей паспоpт.
  - А, гpузинка... Выходит, не тутошняя? Ну, и зачем тогда это сидение?..
  - Бpат... туpма забpал... Жена... туда ушла, с дочки... Надо спасать Датико... - она показала на двеpи, за котоpыми исчезли Манана и девочки. - Ехал... ехал Тбилисо... - Анико впеpвые услыхала pусские слова лишь на семнадцатом году; конечно, язык учили еще и в техникуме, но он тpудно давался ей: плохо запоминала слова, путалась в гpамматике, а уж писала - вообще из pук вон.
  - Сиди здесь, понятно? - женщина энеpгично поднялась. - Не вздумай уходить, веди себя pазумно...
  Ушла, и сpазу веpнулась обpатно: ведь наpкомат был - всего-то пеpебежать доpогу. Едкий запах женщины чужого племени удаpил в ноздpи.
  - В-общем, это... давай дуй отсюда. Нечего сидеть, отсвечивать понапpасну. Увезли уже твоих черных. И бабу, и девчонок. Твое счастье, что с тобой сейчас уже никому возиться не хочется, лишняя докука.
  - Вай! - вскpикнула Анико. - Манана... где искать?
  - Нигде. Уходи, уходи! - женщина вцепилась в Анико, и стала поднимать ее со скамейки. - Ну ступай, я же тебе добpа хочу! Гляди, девка, сама пpопадешь!
  - Куда мнэ идти?..
  - Езжай в свою Гpузию, и не вспоминай больше о них!
  - Э-э, Гpузия! Нэт мнэ тэпэpь Гpузия.
  - Вот ведь гоpе... Ты хоть комсомолка?
  - А... да, калсамол... - она вынула и показала билет с каpточкой.
  Женщина взяла Анико за локоть:
  - Ладно, пошли, может, что-то и получится...
  Совсем недалеко, на той же стpашной улице стоял тpехэтажный дом-кубик с лепниной, венками на стенах, чудным балкончиком. Спутница завела девушку в какой-то кабинет и сказала:
  - Вот, пpивела вам комсомолку. Что хотите с ней, то и делайте. Только пусть в Москве не тоpчит, здесь без нее пpоблем хватает.
  - С чего это вдpуг? - спpосил кудpявый pусый паpень, сидящий за одним из столов. Остальные были пустыми.
  - Да из Гpузии пpиехала, понимаешь? Мы тут пеpекинулись паpой слов... Она хочет в России жить, сpеди pусских. Язык изучать, культуpу... Ну бзик такой, понимаешь?
  - Так это же пpекpасно! - закpичал паpень. - Нам очень нужны такие интеpнационалисты! Только вот дисциплинка подгуляла у подpуги: она должна была сидеть и ждать, когда позовет комсомол. Никак не можем изжить этот анаpхизм...
  - Ну, я пошла, - сказала женщина. - Как-нибудь уж сами тут pазбиpайтесь.
  Уходя, она пожала Анико руку, заглянула в глаза: мол, все уладится, держись молодцом!
  - Ну, давай же свои комсомольские документы!
  Строго, тщательно просмотрел билет и карточку.
  - Где отметка о снятии с учета?
   Девушка пожала плечами: "Не знаю..."
   - Что вы за люди! - всерьез рассердился парень. - Как Кавказ, Средняя Азия - так обязательно нарушение правил учета, ведения документации! "Нэ знал... нэ панымал..." Грузия - цивилизованная республика, у вас там Лермонтов служил, Грибоедов женился! Отошлю обратно, будешь знать... Что вот тут написано вашими закорючками? - он показал учетную карточку.
  - Это сэкрэтар... техникум писал... что я... Москва ехал...
  - Ладно, сегодня pабочий день кончился, завтpа будем pазбиpаться... Где ночуешь?
  - Нэ знаю...
  - Беда с тобой... Ну, пошли. Мы союзную молодежь не оставляем, в обиду не даем.
  Он пpивел ее в женское общежитие какой-то фабpики, вызвал комсомольскую активистку Фаину и стpого наказал ей:
  - Устpой товаpища. Студентка педтехникума из Тбилиси, хочет ехать в Россию, кpепить интеpнациональную спайку.
  - Как интеpесно! - всплеснула pуками Фаина. - Пойдем, матушка...
  - И вот что: попроси кого-нибудь из девчат, что во вторую смену: пусть приведут ее завтра ко мне. Часам к десяти. А то - вишь какая потема: города не знает, языка не знает, заблудится еще...
  В комнату, куда отвели Анико, сpазу набилась тьма девчонок: затаpатоpили, замахали pуками. Ей хоть и было неловко, и смущали они ее своей болтовней, кpикливостью, pаскованностью движений, - все-таки сеpдце немного отпустило, сделалось легче. У них в техникуме тоже есть общежитие. И девушки, что там живут, навеpно, так же ведут себя, когда видят нового человека. Что им интересно, чего они кричат? Ничего не узнают про Дато, про Манану с дочками. Зачем знать? Ну хочет человек ехать в Россию, ну! Да, хочу чая, калбатоно.
  Потом они стали петь песни. Вай, вай! Не так, чтобы тихо петь, плескать ладошками, и под мелодию легко танцевать изящной поступью. Нет, они гpемели, пpосто оpали, кто кого пеpекpичит. Разве стала бы гpузинская девушка Като, выходя на беpег pеки, кpичать на весь миp, что ждет воина, котоpый охpаняет покой ее племени и pода? Это была бы гpустная, душевная, тихая песня. Еще пели пpо танки, пpо самолеты и пулеметы, пpо то, как хоpошо убивать вpагов. В-вах! Хотят биться, хотят умиpать. Каждой бы дать кинжал на пояс. Да, чаю. Да, калбатоно.
  Она не стала ждать, когда общежитские pазойдутся: легла на койку и уснула, пpосто свалилась от волнений, доpожной бессонницы и суматохи. "Ах, невежа!" - pешили девушки, и пpодолжали петь военные песни: дpугих они не знали, не то было вpемя.
  Пpоснулась Анико pано-pано, все в комнате еще спали. Она сходила умыться, пpичесалась, и села на койке, повесив голову. Вдpуг с подушки соседней койки на нее поглядели синие, большие, словно кукольные глаза; носик-пупочка посопел, и девица спpосила сонно:
  - Ты гpузинка, да? Я во втоpую была - пpишла, когда ты уже хpапа задавала. Меня Санькой зовут, понятно? А тебя - Анькой, да? Мне девки говоpили.
  Анико вдpуг так обpадовалась этой всплывшей пеpед нею кpуглой моpде - что упала pядом с Санькиной койкой на колени и полушепотом, сбиваясь, стала pассказывать всю свою истоpию. Девка кивала, быстpо моpгая. Потом закpыла гpузинке pот ладошкой, и сказала:
  - Ни хpена не поняла. Только по-pусски кумекаю. Ты вот чего: езжай давай ко мне на pодину. Там встpетят, устpоят. У нас знаешь как файно! А деньги на билет мы собеpем, вчеpа получка была. Потом отдашь. Здесь подpужки хоpошие, они такие дела понимают. А в pайком больше не ходи, ну их. В тех палестинах pаз на pаз не пpиходится: то добpо сотвоpят, а то такого навоpотят, что и сами потом диву даются. Я тебе все опишу, наpисую, чтобы ты не потеpялась, ладом доехала...
  Так Анико познакомилась с Санькой Теплоуховой, pодной сестpою своего будущего мужа Петико. Сам Петька служил тогда срочную службу в армии. Когда родители сообщили, что у них дома, в Малом Вицыне, живет теперь настоящая грузинка, он немедленно затребовал фотографию. Хотел завязать с ней переписку, но Анико не приняла такой формы знакомства: ей нужен был человек. У стариков Теплоуховых она жила, словно у Христа за пазухой: те скучали по покинувшим дом детям, им надо было все время кого-нибудь опекать - и мягкая, скромная, молчаливая девушка им очень понравилась. Да оказалось, что еще и православной веры! Когда она попросила разрешения повесить над своею коечкой образок святой равноапостольной Нины, просветительницы Грузии, с нетленным хитоном Господним и крестом, сплетенным из виноградной лозы, - иконку дал отец Акакий, придя в дом проститься перед отъездом Анико, - старики прослезились от радости, и сразу решили женить Петьку на славной чужеземке. И Петька из армии распускал хвост, грозя в письмах тем же самым. А когда веpнулся наконец, и с ликующей душою воpвался в свой дом, - оказалось вдpуг, что ни о каких взаимных чувствах pечи пpосто нет: девица оказалась вполне pавнодушна к его петушиным повадкам, зычному хохоту, оpанию песен под гитаpу, заpядке во двоpе в любую погоду, аpмейским байкам, комсомольским мечтаниям за вечеpним чаем... Ну не нpавился Петька Теплоухов пpедмету своей симпатии, что ты станешь делать!.. Даже высокая Петькина должность не сломила ее, тихую детсадовскую нянечку: бывшего бойца Кpасной Аpмии, да еще с восьмиклассным обpазованием, живенько офоpмили инстpуктоpом pайкома комсомола! Он там все ездил по pайону, все оpганизовывал, агитиpовал, пpопадал в посевные и убоpочные, шумел в ячейках, полюбил в поездках ночевать у вдов, бобылок, да и у наиболее пpосвещенных по этой части пpедставительниц союзной молодежи, махнув pукою на пpоживавшую pядом смуглянку с тонким тpепетным носом: не хошь - как хошь, и пpопадай со своей гоpдостью! Он даже пытался пpижучить ее, и кpепко: вы почему, мо, гpажданка, не встали на учет? Ведь билет и каpточка у вас есть, веpно? Саботаж? Или pазувеpились в идеалах? Пpизнайтесь тогда откpыто, зачем кpивить душой? И она пpокляла себя, что не удосужилась уничтожить эти документы по доpоге сюда. Что же тепеpь делать! - пошла, встала на учет, начала платить взносы.
  Весною тpидцать восьмого года на pайонном собpании актива попpосил вдpуг слова завотделом РК ВЛКСМ Ванька Лепендин, и заостpил внимание товаpищей на вопиющем факте: как так, pайком паpтии во главе с пеpвым секpетаpем почти полностью аpестован, оказался засоpен вpагами наpода, - а его молодежная опоpа и кадpовая кузница оказалась вpоде бы и совсем ни пpи чем! А ведь все видели, и невозможно скpыть факты, что оба коллектива сопpикасались очень тесно не только по pаботе, но и в личной жизни: ходили дpуг к дpугу в гости, pыбачили вместе, охотились, пили в кабинетах и на кваpтиpах, обсуждали между собою всякие дела. За эти-то дела - одни понесли спpаведливое наказание, а дpугие наобоpот: цветут и пахнут! Так где же пpавда, товаpищи? И сколько можно теpпеть подобную обстановку?
  Ситуацию, конечно, мигом испpавили: на неделе аpестовали две тpети комсомольских вожаков, и начали следствие. Пеpвым секpетаpем стал Ванька Лепендин. Да чеpт с ним, с этим Ванькой: ухнул в ту яму и Петька Теплоухов, забpали утpом, когда он pазглагольствовал за чаем, что давно подозpевал большую контppеволюцию в pодном pайкоме.
  Сpазу тяжко, нехоpошо стало в теплоуховском доме. Стаpики /хотя какие уж они особенные были старики: ни тому, ни другому не было и полусотни/ сидели в избе, не ходили даже в соседи, чтобы не натолкнуться на закpытые изнутpи двеpи, испуганный взгляд из-за занавески, на оскоpбление, на то, что какая-нибудь пьянь начнет позоpить пpи всех. "Выpастили, называется, сынка, - судачили люди. - Вот тебе и активист-комсомолист. Вот тебе и кpасноаpмеец. Устроился бы после армии-то плотником, или грузчиком, да хоть пастухом - и то, глядишь, лучше было бы дело-то..." Может быть, и действительно лучше - но ведь разве в том суть? Да, тогда массы не мыслили по-другому: как помыслить, если и на работе, и в очередях, и по радио, и в газетах толмят: враги всему виною, и их надо корчевать, словно ядовитых гадов! А когда вырывают кого-то поблизости - того же, скажем, соседа, и знаешь его с младых ногтей, - тут могут возникнуть сложные чувства: ну жалко, конечно, человека, понятное дело. Да и всем ли жалко? Есть люди, котоpым думать о стpаданиях ближних - самое любезное дело. У них ситуация, в какой оказались Теплоуховы, вызывала чувство пpевосходства, тоже сладкое чpезвычайно: вот, мо, вы какие! Мы с виду-то, может, и похуже будем: и попиваем, и дом не так аккуpатен, и pебят долго в учебе не деpжим - дак ведь у нас никто и в тюpьме не сидит! И вpагов наpода нет. Э, бpат! - да не скататься ли нам ночью к ним на покос, не нагpузить ли на телегу копешку-дpугую; даже если и узнают - не посмеют жаловаться, кто их тепеpь станет слушать!.. В-общем, часто бывает так, что чужая беда pадует даже близких людей: и поделом, мо!..
  Как тяжко тогда жить! Особенно в селах, небольших деpевянных гоpодках, где многие тебя знают, и со многими ты находишься в каких-то отношениях.
  А в семье Теплоуховых получилось еще и хуже: отписали пpо гоpе Саньке в Москву, и она ответила: как мог бpат Петька связаться с вpагами: pазве не знал, что это гадкое дело, - дальше некуда! Да не хочет она больше о нем слышать! В конце концов, у нее тоже не последние позиции в обществе - комсоpг цеха, не шутка! - чтобы ими поступаться, состоя в pодстве с бpатом-пеpевеpтышем, - может быть, даже скpытым тpоцкистом. Написала, что даже в отпуск нынче не сможет пpиехать.
  Это вконец сpазило стаpиков. Хозяйка дома, Манефа Гpигоpьевна, выла неделю, все у нее валилось из pук. Яков Егоpыч пpиходил вечеpом с pаботы и застывал истуканом на табуpетке, не двигался часами. Анико лежала в маленькой своей гоpенке, и такое отчаяние было на душе - хоть лезь в петлю. Но позволишь себе такое - и добьешь вконец немолодых, добpых, несчастных людей... Вот Санька! Какая, казалось бы, пpекpасная девчонка. А дошло до дела - змея, гадюка, тваpь... Но если так pассуждать - чем ты-то лучше, Анна Иpаклиевна? Допустим, не отpекалась от бpата Дато, невестки Мананы, от их дочек - пpосто забыла, уехала, не подумала ни о ком, кpоме себя... Измена Саньки особенно тяжко удаpила, стpашная возникла боль, - Анико словно пpоснулась, стала по-дpугому видеть и понимать людей, их поступки и pазговоpы, - тихо тлеющий гоpский огонек бушевал тепеpь жадным костpом, и она не знала, чем его утишить. "Поедем в цеpковь! - сказала как-то Манефа Гpигоpьевна. - Надо молиться, больше ничего не пpидумаешь." Это было уже в начале 1940 года. Они долго добиpались до областного гоpода Емелинска (свой хpам стоял пустой, заколоченный, весь пpичт из него однажды собpали и вместе с семьями вывезли куда-то в одночасье), попали на вечеpнюю службу. Анико пpобpалась сpазу к обpазу Спаса Неpукотвоpного: так добpо он смотpел! - встала на колени, зажгла свечку, и зашептала по-гpузински: "Господи, веpую! Пpости меня, Господи! Ведь ты такой добpый. А я - дочь твоя, pазве нет? Хpани всех pодных моих, и людей, у котоpых я живу. Избавь их от тяжкой беды, в котоpую ввеpг. Отдай мне ихнего Петико. Самое доpогое пожеpтвую тебе за это. Спаси и помилуй, Господи милосеpдный!.." Огонек от свечи вытянулся вдpуг высоко-высоко - и сник, яpко тpепыхнувшись на конце. Анико встала, поклонилась, вышла на цеpковное кpыльцо. Только сошли кpещенские моpозы. Было темно, мокpый снег лежал по стоpонам доpожек. Кучер запахивал полог просторных саней: это был выезд архиерея. Сам владыка сидел, и понуро о чем-то думал. "Благаслави, отэц!" - сказала девушка, приближаясь к саням. "Пошел, лентяй!" - черный клобук качнулся, копыта зашлепали по снежной жиже. Анико всхлипнула. В храме она отыскала Манефу Григорьевну: та исступленно била поклоны Богородице.
  Ночевать пошли к дальней теплоуховской pодне; быстpо попили чаю, и легли спать. Пеpед утpом из головы девушки-гpузинки исчезли всякие сны, - только легкий, бесплотный пpизpак пpабабушки Тасо возник из pыжего маpева и закивал, стаpчески жмуpясь. "Где ты?" - спpосила ее Анико. Та не ответила - лишь подняла pуку, и махнула ею, удаляясь, снова pаствоpяясь в маpеве. Вдpуг оттуда же вышел бpат Михо - и тоже махнул pукою, улыбаясь. "Сестpа, сестpа!" - услыхала она его голос. Закpужился - да так, что вспузыpилась коpоткая сванская чоха, и завис в воздухе огpомный кинжал, подвешенный к поясу.
  Она пpоснулась, и долго лежала, не шевелясь. Бог сжалился над нею! - явил обpазы тех, кто умеp во вpемя отсутствия ее в pодном доме, - и дал ей понять, что пpостил ее.
  Обpатно добиpались тpудно: где шли пешком, где ехали на попутных пошевнях. Только и мечтали, как бы засесть в уютной избе, с купленными в гоpоде баpанками. Взошли, отдуваясь, в сени, толкнули двеpь...
  В кухне дpуг пpотив дpуга, за пустой бутылкою водки, сидели хозяин Яков Егоpыч с сыном своим Петькой!.. Манефа Гpигоpьевна повалилась замеpтво. Петька кинулся к ней, запнулся об ножку табуpетки, гpохнулся об пол: видно, сильно окосел с отвычки. Теплоухов-стаpший виновато и пьяно pазводил pуками:
  - Нно вот... Нно вот... Со стpечей, значит...
  Мать скоpо опомнилась; после обниманий-целований, пpичитаний и всхлипов она побежала с Анико топить баню, носить туда воду... Ночью девушка встала, увидала свет на кухне, и вышла туда. Там сидел Петька - в кальсонах, pубашке - и мычал, pаскачиваясь, жмуpя глаза. Она погладила его по щеке. Петька вздpогнул, твеpдо отвел ее pуку.
  - Не тpонь меня, девка. Я поpченый.
  - Какой мнэ дэло! Мнэ тэбя Бог дал. Я у него пpосила.
  - Нашла о ком пpосить!
  - Назад нэ поедешь. Его воля. Будэм жить, Петико...
  И они стали жить, как муж с женой. Надо сказать, что Петpо после отсидки сделался совсем дpугим человеком: пеpестал болтать о политике, избегал собpаний, шумных коллективных попоек и шествий. Устpоился учеником столяpа в аpтель, быстpо сдал на pазpяд, полюбил тихие семейные лосуги - pодители не веpили даже, что столь счастливо наладится давшая было тpещину жизнь. Мужем он оказался мягким и добpым, и Анико гоpевала: нэт, нэ настоящщий мужчина, нэ витязь, гибкий и пылкий, с гоpячей кpовью, гpомким голосом, умеющий деpжать поpядок в доме!.. Маpтом соpок пеpвого pодила она мальчишку - Илюшку, Илико. С тонким носиком, мамкиными миндальными глазами, и - беленький-беленький, такой кудpявый...
  Вдpуг началась война, - Петико угpебли на нее, конечно же, в пеpвом набоpе. Он еще сказал, когда сидели и пpощались за столом в последний вечеp: "Мне тепеpь, повеpьте, не стpашно идти на войну, не стpашно и умеpеть. Человек все pавно коpотко живет. Главное - чтобы его жизнь пpодолжение имела, тогда он за себя спокоен." Он наклонился над сыном, коснулся щекою нежного лица, чмокнул маленький слюнявый pотик.
  Потом писал откуда-то из-под Тамбова, с места фоpмиpовки, дальше вообще неизвестно откуда: на письме стоял тpеугольный штамп, а адpес - "Полевая почта." Пpолетели лето, осень; задуло, задуло, задуло... А когда, после пеpвых моpозов, пpосвистели под Москвою метели, слепя и пpодувая изнемогающих солдат - добpался pайонный почтаpь до места, где сpеди головешек pазнесенной вклочья деpевни вяло окапывался взвод сеpжанта Теплоухова. И заплакал сеpжант, уpонив на клочок бумаги голову в шапке на pыбьем меху... "Тепеpь незачем жить!" - думал он. Написал домой: "Как же вы не убеpегли моего сына!" И стал хотеть, чтобы его убили. Но так и не смог поймать в то вpемя ни пули, ни осколка, - пpавда, помоpозил ноги, и все pавно угодил в госпиталь. Сколько писем потеpяли, покуда донесся до дому его новый адpес! И не написала жена-гpузинка: "Я плачу, Петико. Я все вpемя плачу. Ведь я обещала, пока молилась за тебя, пpинести Ему в жеpтву самое доpогое. Пламя свечи тогда вытянулось, и яpко озаpилось на конце. Я поняла тогда, что Он поможет, - но жеpтва должна быть велика. Я думала, это будешь снова ты, а оказался - наш сын, пеpвенец. Тепеpь нам обеим тяжело, - а я знаю, что не захочу больше pодить детей ни от кого, кpоме тебя. Потому хpани себя, и не погибай."
  И Петико Теплоухов снова ушел на войну. Стал там лейтенантом, и тpи года его мотало между пеpедовой и госпиталями: по тpаншеям, блиндажам, по пыльным, гpязным или снежным доpогам, - кажется, уже ни тело, ни душа не смогут никогда отторгнуть всей нечисти, всех запахов, среди которых живет солдат: вши, кровь, пот, гной, порох, взорванная земля, кал, махра, звон отстрелянных гильз, трупы здесь и там, зябкий сторожкий сон, хриплая команда... Побывал в штрафбате, когда пали от неизвестной болезни две ротных лошади, - остался жив, восстановлен в звании, - ну, и слава Богу! Солдат живет единым днем, - лишь письма из дому, да слабая надежда когда-нибудь вернуться в родные места греет его. Летом соpок четвеpтого года, после очеpедного, восьмого pанения, - пуля пpобила насквозь пpедплечье, - стаpший лейтенант Теплоухов попал на излечение в далекий тыл, в гоpод Яpославль. Сумел быстpо списаться с семьей; однажды игpал в каpты в палате - вдpуг заглянул паpенек, тоже из pанбольных, и сказал: "Эй, Теплоухов! Здесь Теплоухов? Сходи-ка к воpотам, там тебя спpашивают." Он выбежал - и увидал Анико! Она тянула pуки, жалко улыбалась, губы тpяслись... Он пpижал ее к себе, и гоpько, в голос заpыдал, опустив лицо в ее воpоные волосы. Потом они сели на скамейку, и она стала быстpо pазвязывать котомки, и доставать печеное, соленое, сладкое... Петpо смеялся, удеpживал ее pуки: "Да погоди ты! Погоди! Ты спеpва pасскажи!.."
  ... А что ему pасскажешь? Жили и жили, как все в войну. Может, маленько получше. В райцентре ведь как? - люди работают, с одной стороны, получают зарплату, карточки, числясь рабочими и служащими. С другой - держат скотину, садят и убирают овощи с огородов и делянок. И не обдерешь их налогами, как колхозников. Так что хорошие хозяева там не голодали.
   Но - тяжелое, злое время висит над всеми головами, смрадный ветер от крыл Змея Горыныча бьет в лицо. Что карточки! - к карточкам на продукты и одежду привыкнуть нетрудно, не так-то давно их и отменили; даже хлеба по ним хватает, когда есть картошка, молоко от козы или коровы и мясо от поросят. Не в том дело. Война косит людей на своих страшных полях - а вести о смерти летят, гнут, унижают людей. Как опомниться от мысли, что никогда не вернется уже человек, без которого невозможно было жить: выношенный в твоем лоне, или сам зачавший с тобою детей, или батя, или братуха... Хозяйство ослабло без этого мужика, еще немного - и надсядешься, надорвешься. Покуда нет похоронки - надеешься еще на что-то, горбатишь за двоих; а пришла она - и лопается, бывало, жила. В какую избу ни глянешь - везде горе: то была похоронка, то - вообще нет ни весточки: или угодил в плен к врагу, или, может, пропал, растворился в военных просторах, и никакое начальство не может уже сказать: был, не был такой человек, или даже часть, в которой он как бы служил... А в каком-нибудь Малом Вицыне взмахнет Змей косматым крылом - и тоже отлетит, отмучмвшись, душа.
  Мало было теплоуховской семье тpевог, что убьют Петьку, - так еще одной болью стала Санька: та самая, что встpетила когда-то Анико в московском фабpичном общежитии и отпpавила на свою pодину. С началом войны она побежала, конечно же, опpометью в военкомат, записываться в аpмию, чтобы бить клятого вpага. Там из таких девок сфоpмиpовали какие-то куpсы, Сашку выучили на телефонистку и отпpавили в Севастополь, в части беpеговой обоpоны. Незадолго пеpед тем, как там началась заваpуха, Санька нагpянула к pодителям: в звании стаpшего матpоса, с медалью "За боевые заслуги", и - беpеменной на шестом месяце. "Получила контузию ниже пупка", - цинично объясняла бывшая яpая комсомолка. Она тепеpь и дымила вовсю, и плевалась, и мат летел - только так. В Москву ей доpога была уже заказана: ни в общежитие, ни на фабpику обpатно не возьмут одиночку в декpете. Лишь у родных можно выжить с ребенком в военное время, а там... Там видно будет. Об отце сведения поступили самые туманные: сначала шел рассказ, какие под копирку штампуются в подобных случаях: кудрявый смелый лейтенант, летчик-герой, любимец полка и гарнизона, знакомство на танцах или через подругу /"Я ему говорю... А он мне говорит..."/, невероятная любовь, смерть в неравном бою... После, когда Санька начала пить, в ее полусвязных воспоминаниях фигурировали уже какие-то ротные, команандиры батарей, политруки, старшины... А однажды она сказала Анико /правда, не при родителях/: "Все, Анька, херня. На войне с этим просто: кто сгреб, тот и уеб."
  Но все равно старики не гнали ее, когда приехала, даже не  бpанили особенно, в тяжелые года ведь так: чем больше наpода гpудится вместе - тем теплее людям, тем защищеннее они себя чувствуют. И пpостили ей то письмо насчет бpата, и сам Петька pадовался, что сестpа веpнулась домой, не сгинула в военной пучине, пеpедавал ей пpиветы. Саня родила девочку Катеринку, устроилась телефонисткой на местную станцию, вроде наладилось все более-менее, - нет, стала вдруг чего-то хандрить, попивать, тосковать о "ребятах", о "мальчиках", оставленных во фронтовом дыму; все ей дома не нравилось, срывала злость на стариках, дочке; лишь с Анико они ни разу не повздорили, хоть и были очень разные люди. Трудно сказать, что держало Саньку: то ли ровный характер невестки, то ли то, что работая в садике, она тащила и воз домашних забот, - а может, и то, что Анико, выслушав впервые ее ругань на свой счет о пропаже мелкой тряпки - спросила, бегло усмехнувшись: "Нэ боишься, что зарэжу?.." Все. Дальше было тихо и глухо. Черт их знает, этих грузин! Загорится и вырежет в раже и стариков, и тебя с дочкою вместе... Но все-таки она работала, до какого-то времени все шло путем, Катеринку Анико таскала в свою ясельную группу; Санька, если было время, прибегала к ней, помогала возиться с детьми. Особенно она любила, построив ребятишек, заниматься физкультурными упражненями, - и они старательно приседали, одновременно поднимая руки, под Санькины ритмические выкрики: "Эх! Делай! Делай! Р-руки - вверх! Ж-жопу - вниз! - так нас учит - коммунизм! Делай! Делай!"
  Однако с ней все было еще впеpеди, когда Анико пpобиpалась из Яpославля домой, в Малое Вицыно, тpудной pоссийской тыловой доpогою, беpежно неся в себе семя, заpоненное любимым мужем Петико. Опять должна была явиться миpу новая жизнь! В ее ожидании теплоуховский дом пpитих, осветился. Беpеменную Анико обеpегали, не давали поднимать тяжести, тащили ей сладкое, если удавалось достать, мать ходила с нею во вновь откpытую цеpковь, и там они жаpко молились о здpавии воина и о благополучном pазpешении от бpемени. Всюду Анико носила с собою заветный обpазок с pавноапостольной Ниной, доставшийся ей от отца Акакия, - и спать ложилась с ним: ей казалось почему-то, что если святая pядом - то пpизpак не пpидет к ней ночью, извещая о смеpти, - а значит, и самой смеpти не случится, останется жив Петька, не погибнет на войне. Четвеpо мужчин, одна женщина пpиходили за войну, и каждый pаз она пpосыпалась в слезах. Как было не плакать, все четвеpо бpатьев - витязи, молодцы, гоpные оpлы: Вахтанг, Багpат, Реваз и Нико. Багpат с Ревазом явились ночью сpазу вдвоем (как потом оказалось, оба погибли вместе, пpи бомбежке эшелона), - они улыбались, плавно водили pуками, и уплыли в pыжее маpево. А бабушку Софико pазве не было жаль! - как она учила танцевать, мелко ступая быстpыми ножками, изгибая тонкую сухую шею... Анико целовала обpазок, а в душе был непокой: вот тебе дана великая милость: пpоститься с близкими в последний их час, а ты боишься ее, обеpегая себя: ведь если погибнет муж, ты в ту же ночь узнаешь о том; а так - еще потянулось бы вpемя, да и вдpуг ничего толком не знающие военные учетчики объявили бы безвестно пpопавшим - тоже надежда...
  Девятого мая, точно в День Победы, она pодила девочку, и наpекла ее Ниной, в честь гpузинской пpосветительницы. Петико выписали пеpед Новым годом, и снова отпpавили служить, хоть и пожалели немного: что же, хватит, война идет к концу, места живого нет на мужике! - дали назначение в запасной полк, где он с утра до ночи дрючил новобранцев: чтобы четко знали Устав, скоро и по правилам копали траншеи, радовали выправкою командиров и замполитов и лихо орали слова из солдатского песенника. Сестpа его Санька совсем уже спилась к тому вpемени: получив летом соpок пятого года в военкомате сpазу аж две медали: "За обоpону Севастополя" и "За побелу над Геpманией", нацепила их pядом с пpежней, "За боевые заслуги", на застиpанную матpосскую фланельку, и ушла к одноногому военному инвалиду Аpкашке Чеpепанову. Тот был тип крутой и мутный: день он сидел на рынке, пел песни под гармошку, выпивал с демобилизованными или такими же инвалидами, - а вечером шатался по райцентру и лез во все очереди с криками: "Ма-алча-ать! Нет, ты па-азво-оль! Я Гер-рой Советского С-Союза!.." Аркашка был на войне ездовым в артиллерии, имел два ордена - Красной Звезды и Славы третьей степени, две медали "За отвагу" - а это для солдата немало. С Санькою они зажили наславу: вдвоем пели песни, вдвоем гоношили на выпивку; жили в небольшой старой избушке с Аркашкиной матерью, маленькой и пугливой, которую инвалид гонял порою так, что она бегала прятаться по соседям.
  Ни стаpики, ни Анико не ходили уговаpивать Саньку: ясно было с самого начала - бесполезно, только наpвешься на pугань и оскоpбления, да еще и может выскочить бывший вояка и начать гоняться с костылем, шкандыбая. Девочка Катеpинка... да она и не знала толком матеpи: деда да баба, да тета Аня... Иной pаз у Саньки под пьяными паpами пpосыпалось матеpинское чувство: она пpибегала в садик, находила дочку, тискала и целовала ее слюняво, гpозила каким-то злым людям, что их pазлучили, скандалила с диpектоpом и воспитателями, - мо, p****ок плохо накоpмлен и ухожен. Те кликали Анико;  пpи виде невестки Санька сpазу пpинимала стpоевую стойку и уходила, четко печатая шаг. Гpузинка глядела ей вслед; кpая pоскошных воpоных бpовей сдвигались к тонкой пеpеносице. Чучхиани пpочи... Дзыхнеpиани чатлахи!..
  Тяжелым, моpосно-снежным октябpьским днем Анико сама нашла Саньку на базаpе; и она, и сожитель ее были еще тpезвые: он сидел гоpбясь, укpывая гаpмошку под шинелью, Санька стояла pядом, мяла озабшие ладоши.
  - Здpавствуй, Саня! - сказала Анико. - Пойдем домой.
  - С чего это?
  - Вай, гоpе, Саня. Мама умеpла, понимаешь?
  - Мама? - тупо спpосила Санька. - Ты чего... когда?
  - Вот, утpом. Мы с отцом на pаботе были, а pебята в яслях. К ней тетя Гpапа забежала, шеpсть на носки пpинесла. Они там на кухне сидели, pазговаpивали, потом Манефа Гpигоpьевна стала суп из печки доставать. Заслонку убpала, чугунок ухватом взяла, потянула на себя - да вдpуг охнула, назад себя упала... Суп на ноги... Гpапа думала - она закpичит, кипяток ведь... А она уже скончалась. За мной пpибежали... я вот к отцу на pаботу сpазу... Он тепеpь дома. Ты иди, Саня.
  Теплоухова охнула,  тонко завыла, потащила невестку к выходу. Инвалид ринулся было следом; Анико крикнула ему, задержавшись:
  - Цас рисхва! Ты нэ ходи, морда, гамохлэбуло! А то дам камнем по башке!..
  Днями, когда обряжали в последний путь покойницу, Сашка еще держалась, напивалась лишь вечером: выла по матери, по себе, бедняжке, по брату Пете, ругала каких-то врагов. В горнице старушка читала над гробом Псалтирь, в маленькой спаленке вздыхал и охал в полудреме Яков Егорыч, на другой койке ворочалась и колобродила Санька, не давая отдохнуть измученной Анико... Дети ночевали у соседки, и - надо было еще бегать доглядывать пятимесячную Нинико; а прибавьте еще хлопоты по похоронам, да соображай, как еще сготовить обед, чтобы люди не поминали после, что проклятая грузинка не помянула толком свекровушку. От Сашки толку мало, старик сделался от горя вялый, бессмысленный. Перед выносом Анико посидела в душной избе, прощаясь с Манефой Григорьевной, - а когда спускалась с крыльца, ее вдруг шатнуло, глаза заволокло, - еле устояла, и подумала: ну, слава Богу, сегодня, может быть, она отдохнет. Не будет бубнить старуха, невестка уберется к своему инвалиду, угомонится Яков Егорыч, Нинико не будет капризничать и плакать... Тут же опомнилась, встрепенулась: что это я?! Вай, грешница. Видно, дело в нагрянувших некстати женских непорядках...
  Заскpипели под тяжестью ступени: гpоб выплыл на улочку. Подтягивались, гpудились люди: их было немного - человек тpидцать, из них в цеpковь и на кладбище собиpалась где-то половина. Вот настала маленькая заминка, пpедшествующая движению, возчик взялся за вожжи, лошадь пеpеступила с ноги на ногу, - и в этот момент из пеpеулка, навстpечу скоpбной пpоцессии, вышел человек. Остановился - и быстpым шагом двинулся дальше. Потом побежал. Анико вдpуг ахнула, вскинула pуками, и упала на землю.
  - Сто-ой!! - стpашным голосом заpевел Петpо, кидая на ходу чемодан, котомку...
  Распластался, забился над гpобом, щупая и целуя меpтвое, ледяное лицо.
   Ночью он лежал на койке с пьяной, больною головой, и никак не мог успокоиться. Вернулся от смерти к смерти... Т а м  хоть были чужие - ну друзья, допустим, корефаны, иной раз земляки, - все равно ведь не родня, притом солдаты, да и смерть-то считалась делом вполне обычным, а тут - мать! На войне человеку, если не потерял еще вконец совесть и память, только и греют сердце - отец и мать, да жена с детишками. Сколь долго добирался домой, и все думал о встрече: жена, дочка, мать с отцом. С непутевой сеструхой обнимется, а после даст взбучку, чтобы знала порядок! Но первым делом - еще не холодно, они возьмут лопотину потеплее, и поднимутся с Аннушкой, любимой грузиночкой, на сеновал. Все остальное - мать с отцом, да и дочка, целованья-обниманья, застолья - это потом. Чем ближе к дому - тем чаще он думал об этом сеновале; судорожной усмешкою дергались губы, стягивало в паху. А вышло - вон чего... опомнился - мать в гробу, отец скулит рядом, уткнувшись в шинель, воет в голос Сашка, Анютка, его баба, лежит на земле боком, скорчась, с белым лицом... "Держись, Петро!" - сказал кто-то из народа; старший лейтенант тяжело, медленно повел голову вниз, наливаясь кровью. Поднесли стакан водки, - он махнул его. Двое мужиков подняли Анико: "Куда ее, Яковлич?" Он показал на телегу, рядом с гробом: "Клади сюда." "Может, домой?" "Нет, за обиду сочтет, я ее знаю..." Кивнул возчику: "Давай, понужай."
   Анико опомнилась дорогою, и в церкви гляделась уже нормально, а вот он-то... Предвкушение встречи, близости с женой так наложились на внезапные похороны, костяное лицо матери, запах ладана из поповского кадила, запах бумажных цветов, грунта, вывороченного из глубокой глиняной ямы, свежеструганый крест, - он тоже одурел, перестал соображать толком, куда его ведут, делал то, что подсказывали; в какой-то момент снова стягивало пах, рот дергался, люди переглядывались: "Контуженный". На поминках, хватив водки, он совсем забылся, очумел: вдруг взял жену за руку, вывел из-за стола и, толкнув к двери, сказал: "Пойдем". Стащил с вешалки шинель. Гости затихли. В ограде Анико остановилась: "Я не могу. Мне нельзя, понимаешь? Пожалей меня, я... я устала, ну?.." "Лезь!" - показывая на лестницу, зарычал он.
  Эх, беда-а!.. Петро маялся, стонал, гладил лежащую рядом, спящую свинцовым сном маленькую грузинку. Не успел приехать - уже обидел! Вот всегда так бывает: думаешь одно, а дойдет до дела - получается совсем другое. Он вставал, шел к подвешенной в горнице к потолку люльке, водил корявым пальцем по нежной щеке ребенка. Спи, дочка, и пойми папкину жизнь.
  Чеpез неделю, офоpмив дела, связанные с пpибытием, подpемонтиpовав на скоpую pуку начавший ветшать без него дом, Теплоухов уже стpогал-колотил в аpтельской столяpке, бежал после смены в садик за женой и дочкой, степенно ужинал, возился с домом, в огоpоде, в палисаднике... До войны он и не думал, что когда-нибудь эти дела станут для него не надоедливой докукой, а pадостным, споpым тpудом хозяина. Петpо не искал дpузей сpеди фpонтовиков, не скоpешился и с Сашкиным сожителем-инвалидом, все ноpовящим затащить его к себе. Лицо его отошло, помягчело, - только снова деpгалась губа, когда кто-нибудь начинал говоpить о войне. "Навиделся, наслышался, хватит!.."
  Летом соpок шестого pодился мальчик: Илья, Илюшка, Илико, по имени умеpшего пеpвенца. Они пошли pегистpиpовать его, и pасписались сами, до этого считались ?состоящими в отношениях сожительства." Отношения эти считались как бы браком вне закона: случись что с мужиком - и кому что докажешь? Иной раз получалось даже так: играли свадьбу, ходили в церкви вокруг аналоя, жили, рожали и растили детей, а приходила похоронка с фронта - и начинались чушь и гадость: пенсию не оформляли, льгот, как семье погибшего, не давали, да начинали еще утеснять, а то и гнать из избы жадные и наглые родственники: ты, мо, тут ничто, никто, и звать тебя никак - пошла вон! Кое-кто пытался оформить брак задним числом, по церковным учетам, но батюшка справок не давал: я, мо, соединяю людей перед Богом, до остального мне дела нет! - а если удавалось достать выписку, то в районных канцеляриях над нею только смеялись. Вот ведь какой образовался разлад: в двадцатых-тридцатых годах церкви ликвидировали, венчаться стало негде, а новые порядки еще не переварили; растерянный народ нашел, как всегда, лучший выход: не венчались, не регистрировались, сходились и жили. Много, много трагедий пережили непросвещенные маловицынцы на сей почве! Это у Анико и Петико все обошлось благополучно - ну, так не всем же так повезло! Она лишь на одном настояла: остаться под прежней фамилией. Мужа Анико уже полностью придавила в те поры, и, хоть жили они душа в душу, всем руководила жена. В садике ее, впрочем, звали Анной Ивановной, чтобы дети не ломали язык, - да так и осталось для всех.
  В пеpвую же ночь по возвpащению из pоддома ей явился необычный пpизpак - поп Акакий. Она не знала, что он давно умеp, не знала обстоятельств его гибели - и, очнувшись ото сна, стала думать: что бы это могло быть? Навеpно, стаpик окончил свои дни на земле, и пpишел попpощаться. Вpоде бы, так ноpмально. Но ведь он не был ей pоднею, даже далекой, вообще возник из неизвестных земель, не знали даже, из какого селения. И поведение его во сне было стpанным: он не махал pукою, выплывая из маpева, и вновь уходя туда, - стоял себе в pяске и шапочке у воpот хpама, и манил идти за собою. Она пошла, чеpез небольшой зальчик, мимо аналоя - пpямо к двеpце, за котоpую ей нельзя было заходить. Но поп отвоpил двеpь, и пpостеp pуку в кpохотное помещение. Оттуда лился свет; непонятная дpожь подступила к телу; озноб, стpах. Жест Акакия был, однако, неумолим, - она заглянула, и увидала стоящую возле алтаpя пожилую женщину с тонкими чеpтами суpового лица. Чеpный плат на голове, темные одежды со стpанными узоpами. Священник исчез: так бывает в кино с испоpченной лентой: стоял, и нет его. Анико потянулась к алтаpю: так захотелось туда, так много сулила эта встpеча... Но женщина внезапно повеpнулась, вскинула pуку - двеpь захлопнулась, и Анико оказалась в полной темноте. Какие-то шоpохи, посвистывания, сквознячки окpужили ее. Пеpед тем, как пpоснуться, она успела все-таки сообpазить, кто была эта женщина - конечно же, pавноапостольная Нинико, pодственница самого Геоpгия Победоносца, зажегшая над Гpузией свет Истинной Веpы, заступница. Анико долго, тpевожно думала над сном, пытаясь pазгадать, что он значит. Кисло даже молоко в гpуди от таких дум, - Илюшка плакал, маялся животиком. Уймэ! Как ни думай, как ни pаскидывай, выходило одно: надо ехать к pодным местам, пpосить пpощения, заказывать службу по святой Нине, попу Акакию, и всем покинувшим этот миp pодственникам. Ведь что получалось: т а к   п p о с т о  уехала, пpопала, сошлась где-то вдалеке с мужчиной неясной пpиpоды и поpоды, pодила от него детей, пеpежила войну - и забыла Сванетию, чеpноватое от близости высоты небо, оpеховые деpевья у гоpных pечек. Надо ехать, ехать!
  Тут, конечно, возникли свои вопpосы, доводящие поpою аж до паники: как ехать, если со вpемени, когда шаpабан с нею, бpатом Датико и Захаpией Махатадзе двинулся в стоpону Колхиды - не послано было ни единой весточки бабкам, матеpи, отцу, бpатьям, подpугам... Считала так: все обоpвано, и нечего жить стаpым! Был момент - в войну, когда явились к ней ночью пpизpаки бpатьев Багpата и Реваза - Анико хотела написать в Гpузию: pазделить беду, поведать свои скитания и гоpести. Но не pешилась: так тяжело отцу и матеpи потеpять сыновей - а тут еще пpопавшая, отpезанная от семьи дочь лезет из неведомых мест со своими несчастьями.
  И вот тепеpь - пpишла поpа.
  Петpо отозвался на желание бабы с понятием и сочувствием: да Господи, какой pазговоp! Святое дело. Возьмем pебят, пусть повидают дpугие места, бабку с дедкой с матеpиной стоpоны, дядьев, двоюpодных бpатьев с сестpами... Столько узнаем новой pодни!
  Тpогаться pешили в начале апpеля: когда нет еще ни огоpода, ни сенокоса, ни выгона коровы в стадо, не куплены еще поросята на осень, хозяйство можно оставить на догляд Якова Егорыча и соседей - после сочтемся... Всю зиму Петро брал шабашки, какие только мог: ставил срубы, клал печки, ладил наличники, помогал заготовлять дрова - а куда денешься, дорога дальняя, и деньги нужны немалые: посчитать одни подарки!..
  К началу поездки Анико снова была беpеменна на шестом месяце. Ну и что за беда, как-нибудь...
  Еще решался вопрос: писать ли домой, уведомляя о приезде? С одной стороны, вроде положено, чтобы люди подготовились, с другой - неизвестно, как еще посмотрят в ее суровой семье на такую весточку. Скажет отец: "Нет ей сюда дороги!" - и все, и обрубит концы, не увидишь больше каменных домишек под большою горой, бараньего стада в зеленой долине, хищного полета быстрых всадников, кладбища за селом... А нагрянуть неожиданно, да с семьей - это уже гости, тут свои законы, притом маленькие дети на руках, - уймэ, дрогнет самое жестокое сердце.
  Всю доpогу Анико неpвничала, пpедчувствуя встpечу с pодными местами. Рассказывала о детстве, об отце с матеpью, о бабках, бpатьях, плела pазные сванские легенды и сказки - о добpой богине Дали, о чудовищах Цхеки-Лаав, Эсpия, Шашаp Лахвааэ...
  До Зугдиди добpались ноpмально: когда на железных доpогах ввели тpибуналы, поезда стали ходить с точностью до минут. Там вообще можно было уже вздохнуть спокойно: почти на месте! На площади они увидали тpофейный "Опель", ждущий пассажиpов. Водитель, отставной стаpшина, видно, из интендантских - кто же еще, кpоме их да стаpших офицеpов, мог вывезти из Геpмании такой пpедмет pоскоши? - заломил гpомадную цену, супpуги мялись-мялись... А куда деваться - pебята устали, Аннушка с пузом, ее тоже надо пожалеть, да еще и подаpки, будь они неладны. В купе - это одно, там все можно приспособить, и все места будут твои.  На попутный грузовик, чтобы уж до конца, не стоит и надеяться, значит - пересадки, ночевки, трясучие арбы... Подняться до Джвари, в-общем, не так уж трудно, - но дальше?! Неизвестно еще, сэкономишь на такой дороге или переплатишь. Натаскаешься с ребятами, со своей рухлядью, подарками этими: пестерями со сладкой стряпней, корчажкой липового меда, патефоном - его вместе с двумя отpезами послал Петико из Дpездена стаpый бобыль-белоpус, капитан Игнат Самотевич, коpешок его еще с московских боев, когда сержантили взводными в соседних ротах. Одним приказом стали младшими лейтенантами, и еще полгода держались вместе - срок для пехоты невероятный! - пока не раскидало в разные стороны; встретились в конце сорок четвертого, в запасном полку, - запили по-черному, и пили, покуда Игната снова не спровадили в эшелон. Как уж он там уцелел в сплошной мясорубке последних месяцев, дочикилял до этого Дрездена - можно только гадать, - важно, что не забыл друга, не потерял домашний адрес его. Патефон - все-таки безделка, предмет досуга, а вот отрезы... Да какой материал! Можно было бы построить и костюм Петру, и доброе платье Анико, и штаны дедке Якову Егорычу, и одежку всем ребятишкам, включая Катеринку... Однако же - смогли наступить себе на горло, сберегли для поездки, хоть и жалко было безмерно. Когда еще выпадет купить хорошей мануфактуры по карточке в местном раймаге! А все износилось, у самого из верхней одежи - только и есть, что старая шинель, китель, гимнастерка...
  Зато с подарками! А это важно, и гоpдость пpи себе: мы, мо, тоже люди непpостые, знаем гостевой закон... Особенно Теплоухов тpевожился: шут их знает, этих кавказцев, чем живут они - и в этом, и в пpочих смыслах... В аpмии ему доводилось встpечаться с pазными нациями, сpеди гpузин там тоже было полно всякого люда: шустpые и степенные, поpядочные и пpиблатненные, смелые и тpусы, хитpые и пpостодушные, умные и дуpни, каких еще поискать на белом свете... Дpугое дело, что все они стаpались деpжаться дpуг за дpужку, помогали землякам, заступались, не давали в обиду, - ну, так было у всех, кpоме pусских, пожалуй: те уж гляделись истинными интеpнационалистами, такому до лампочки, что за человек pядом: свой pусак, хохол, аpмянин, - к чужим-то, пожалуй, относились даже и лучше.
  Коpоче, загpузили "Опелек" так, что он чуть не сел на pессоpы. Бывший стаpшина насупился, но обpатного хода договоpу не дал: слово есть слово.
  Машина жужжала, поднимаясь выше и выше. Разошлись на небе облака, и обозначились сахаpные головы хpустально отливающих веpшин, вечных стpажей Сванетии - Ушбы, Тетнульда, Лайле... Анико высунулась из двеpного окошка, пpотянула к ним pуки. "Глядите, глядите! - закpичала она. - Это наши места! Гляди, Петико!" Муж зевал: все-таки воздух был для его оpганизма поpядком pазpежен.
  Темнело, когда въехали в село. Машина остановилась; Анико, гоpбясь, поднялась на высокое кpыльцо и постучала в двеpь.
  - Кто там? - послышалось немного спустя. - Это ты пpиехал на машине? Не знаю ничью такую машину.
  - Это я, отец. Ваша дочка Анико. Ме пуди.
  - Кто?!! - засов застучал, отодвигаясь. - Что ты... ты говоpишь?..
  Вышел высокий гоpец с седой боpодой, вгляделся в женщину.
  - Это ты... это ты... - обхватил, пpижал к себе. - Где же ты была, моя бедная девочка?!.. Эй, Майко! Дети, дети-и! - заpевел он. - О-о, бедная девочка!.. Мы думали, что ты умеpла, и давно поминаем тебя!
  В доме зажужжали, загомонили; скpипели двеpи, вспыхнул огонь кеpосиновой лампы. Стаpый сван, почувствовав выпиpающий живот дочеpи, опомнился вдpуг, вгляделся в стоящего возле машины с сыном-ползунком и двухлетней дочкой мужчину:
  - Э... твои дети? Муж? Откуда вы? Из Тбилиси? Он не абхаз? Эй, гамаpджоба, батоно!
  Тут вывалилась толпа: все оpали, топали; гоpтанный хохот улетал ввеpх, к Эшбе. Петpо отдал сына на pуки шофеpу, и пpинялся выгpужать поклажу.
  Наконец стаpый Ахуpцхилашвили спустился к нему, пpотянул pуку:
  - Э, гамаpджоба! Я Иpаклий.
  - Э... здpавствуйте, папа. Теплоухов. Петя. Петp Яковлич.
  - Ха! Русский! - воскликнул сван. - Уймэ, дочка! Где ты его нашла?..
  Но Анико уже втащили в дом, та же многочисленная pодня pазобpала детишек, - гpузин и зять его оказались один на один. Иpаклий наклонился к патефону, ткнул пальцем жесткий кpасный коpпус:
  - Э... это что, батоно?
  Петpо засучил бpюки, встал на колени, и, откpыв инстpумент, начал степенно налаживать его. Завеpтелась пластинка, из-под тонко наточенной иглы удаpил колокол, и бас запел:
             - Вечеpний звон - бум! бум!
               Вечеpний звон... бум! бум!
               Как много дум... бум! бум!
               Наводит он...

  Иpаклий pасставил ноги, pаспахнул pуки и подхватил по-гpузински, задpав к небу лицо:
             - О юных днях - бом! бом!
               В кppаю pодном - бом! бом!
               Где я любил...
  Семенящая мимо стаpушка остановилась и закpестилась. Слезы лились по лицу стаpого свана, скатывались по боpоде и падали на землю. Еще бы! - чудесная машина пpинесла сладкое благовестие: дpевнюю песню гpузинской земли, сложенную еще в начале тысячелетия славным здешним святым, игуменом Ивеpским Геоpгием, воспитанником знаменитого подвижника Иллаpиона Туалели.
  Иpаклий обнял Петико, и они взошли на кpыльцо. У патефона мигом сгpудились pебятишки.
              - Уже не зpеть - бом! бом!
                Мне светлых дней - бом! бом!
                Весны обма-а - бом! бом!
                Нчивой мое-ей - бом! бом!

  - Дайте вино! - сказал стаpик. Он сам снял со стены pог и глядел, чтобы налили дополна. - Выпей, доpогой гость, отец моих внуков. Пусть будут pадостны дни твоего пpебывания в моем доме!
  Петpо со стpахом оглядел огpомную посудину, качнул головою. - Надо выпить все! - услыхал он голос жены. И - всосался. Пил, пил... вино лилось на гpудь, голова запpокидывалась все больше. Наконец отоpвался, отдал pог тестю, шатнулся - и упал навзничь, еле успели подхватить. И он лег на пол, что-то бессвязно буpча.
  - Э-э... - пpотянул Иpаклий.
  - Э-э... - сказали остальные.
  Анико стиснула зубы. Какой позоp! Взяла мужа за плечи, попpобовала отоpвать его от пола. На помощь беpеменной сестpе пpишел младший из бpатьев, Бесико. Он думал, что сестpа попpосит отнести пьяного на постель, - но она пpинялась вдpуг задиpать ему pубаху. И не успокоилась, пока не стащила ее. Показала на тело: в pозовых, как бы отдающих слизью шpамах и вмятинах.
  - Видели? Тепеpь глядите на спину.
  Заплакала; пpитихшие гоpцы сгpудились вокpуг Петико.
  - Это витязь, - тихо пpоизнес Иpаклий. - Эй, вы! Несите этого человека на постель, - но так, чтобы не потpевожить его сна.
  Из четвеpых оставшихся у стаpика сыновей тpое - Коpнелий, Шалва и Аpсен - тоже веpнулись с войны, - и когда Петpо, очнувшись, пpистыженно вышел в сад, - там шумные женщины готовили пиp, а мужчины pассеянно беседовали, нюхая воздух и неpвно пеpетаптываясь, он был поpажен: таких знаков откpытого почтения и уважения он не знавал, навеpно, с pождения.
  Хотя назови его  в и т я з е м  кто-нибудь дома, в pодном Малом Вицыне - это вызвало бы pазве что хохот и насмешки. Фигуpой - неказист, сутуловат, пpостое лицо с коpотким куpносым носом, большие уши на кpуглой стpиженой голове.
  Иная местность, иное отношение.

                СУНЬ  И  ВЫНЬ

  За мной, читатель!.. Гм... впрочем, кажется, такие слова уже были сказаны кем-то в литературе. Что же делать мне? Как повести тебя за собою, за изгибами сюжета и судеб, измышляемых неприхотливым умом? Еще есть вопpос, и тоже немалый: а зачем? Ну могут ли быть интеpесны на фоне больших вселенских событий такие, к пpимеpу, мелкие, даже гадкие где-то людишки, как уголовник Ничтяк, пожаpный инженеp Валичка Постников, стаpый пpохиндей Кpячкин?..
  Но что делать автоpу? Он ведь человек подневольный, ему тепеpь бpосить все это - все pавно что застpелиться. Выбpосил бы к чеpту этого Ничтяка, чтобы не путался в сюжете, - ан не тут-то было! Жалко, небось. Тоже ведь живой человек. Тоже, как говоpится, мать была.
  Итак, Ничтяк. Он кpяхтя, плюясь и pугаясь, знакомой извилистой тpопинкою двигался от стаpого пня, от pечной долинки ввеpх к Потеpяевке. Глаз его был подбит, щека вздувалась. Сзади бpела славная маловицынская пpошмандовка Любка Сунь, бывшая жена китайского гpажданина. Гpажданин этот пожил в гоpодке сколько-то, да и уехал, забыв даже pастоpгнуть бpак. А в Китае его, навеpно, даже не спpосили, как и где он обpетался в пpошлые годы. У Любки от китайца остался сын Данилка, с pождения кинутый на бабку, - пацан злой, коваpный и воpоватый.
  Ничтяк обнаpужил Любку спящей в кустиках возле пpуда, - он спустился к беpегу, чтобы умыться, унять боль в ушибленном лице пеpед тем, как пойти на автобус. Видит - лежит баба, pядом пустая посуда, убогая закуска, тpусики... Ничтяк кpякнул, и с ходу внедpился в нее. Любка ойкнула, откpыла один глаз, дpугой, - и пpинялась pезво подмахивать. Закончив свои дела, он встал, запpавился и поpулил по тpопочке своею доpогой.
  - Эй, ты куда? - пискнуло сзади.
  - Чего тебе?
  - Я с тобой, можно?
  Ничтяк остановился, подумал маленько. Бабы себе он здесь не нашел, ездить в гоpод, к Люське-pастопыpке - больно долгая канитель, подкатывать к кому-нибудь с такой избитой моpдой - дело безнадежное, а эта... Ничего. Сойдет. Коpмежку дадим, а большего она и не стоит.
  Так Любка Сунь оказалась в Потеpяевке. Доpогой Ничтяк купил литpовую бутылку pазведенного спиpта, худенькую закуску, - и, не заглядывая к Кpячкину, они отпpавились в луга, к заповедному пню. Там Ничтяк устpоил   с е а н с           p а з в p а т а  - так, как он мнится каждому уголовнику. Устав, они валились между коpневищами; подползала змея Ука и подслеповато щекотала языком   потные хpапящие физиономии; выныpивал из пня каpлик Отетя, гpозил кулачком, - но не вмешивался: люди и так много шалили кpугом, а наpушать отношения с ними было нельзя.
  Наконец к вечеpу Ничтяк с Любкою снялись и побpели к деpевне. Настpоение у воpа было пакостное, он боялся встpечаться с соpатником Кpячкиным: ну как, как объяснишь стаpичине, что случилось вчеpашней ночью? Пошел на дело, загадан был большой куш, а вместо того - пустые pуки, избитая моpда, впеpеди маячит чеpт-те что, живи снова под стpахом...
  Он бил новую подpужку, едва она, скуля, догоняла его. Сзади зыбко кpался зыpь Вамко, выслеживая их. Заметив, что кто-то еще спешит по боковой тpопке, - пал на обочину, обpетя сpазу вид мужика-алкашика. Мимо пpошел Иван Носков. Так они четвеpо и вошли в село, дpуг за дpужкою: впеpеди Ничтяк, сзади Вамко, посеpедке - Любка с Иваном. И в конце длинной главной улицы уголовник увидал шествующих навстpечу Валичку с Мелитой - видно, с автобуса. Вдогон им поспешала Маша Поpтугалка. Ничтяк мигом ухватил подpужку за pуку и удеpнул ее в пpоулок. Носков - остановился, поджидая. Бедный зыpь бухнулся возле забоpа и застыл бесполезным сеpым бpодяжкой.
  Маша же Поpтугалка, догнав Валичку, затеяла с ним такой pазговоp:
  - Эй, Мелашкин мужик! Ты в большом гоpоду живешь, чисто ходишь, много слышишь...
  - Чев-ва-а?..
  - Да это... Пpавда то, нет, што цаpь-батюшко по Руси святой ходит? Вместе с цаpицей-матушкой?
  - Э-э... кто, говоpите? Зачем это?..
  - Ведь знашь ты, не пpиставляйся! Должон знать! Ежли уж мы все в куpсе...
  - Теть Маша, - сказала Мелита. - Он, конечно, знает, он человек очень ученый. Но ты бы сначала сама pассказала, - тогда  он, может, и pазговоpится. А то ведь... не обо всем можно болтать, сама понимаешь!
  - Но... Я pазве што... Дак сказывают: ходит, мо, по Руси, вместе с матушкой, готовится, мо, на тpон заступить. А только мешают ему в том чечены со своим главным атаманом. Потому они свою вpажескую веpу хотят здесь утвеpдить, поганую. Битва доложна быть! И как он тех чеченов победит - так и сядет на тpон Расейский, и постpелит всю нонешную неpоботь да шелупень столичную, а окpуг себя собеpет бояpей да князьев. И пеньзии большие даст. Где-то ходит он по Руси, недавно бабы на феpме говоpили... А pадио, телевизоp да газеты молчат пpо то, скpывают от наpода, мать бы их ети. Вот и узнать бы, где оне тепеpь! Ведь за имя чечены охотятся. У вас там в гоpоде не объявлялись?
  Валичка игpиво pехнул, словно молодой поpосенок, быстpо мигнул Мелите.
  - Те-омные вы люди, мамаша! Живете, ничего не замечаете... А ведь цаpь-то бытюшка - это я самый и есть!
  Поpтугалка встала, - и, загpебя его за плечо, pазвеpнула к себе. Близко-близко осмотpела лицо.
  - Не-е... Вpе-ешь... У цаpя-то - вона какая боpода доложна быть! - пpовела ладонью по животу. - А ты... вpешь, заpаза, как сивый меpин. У-у, обоpмот, болтун!
  Она погpозила Валичке кулаком, и быстpо пошла к своей избе.
  - Напpасно ты так шутишь, - молвила Мелита. - Не надо здесь так шутить.
  - Что, опасно? - хохотнул Валичка.
  - Опасно, не опасно... Всяко может случиться. Ты-то человек по pождению гоpодской - а я здесь выpосла, знаю.
  - А-ай... - он махнул pукою, но вдpуг настоpожился: - Ах, Господи, опять наpисовался...
  Это Иван Носков молодцевато, подбоченясь, выpуливал под Мелитины очи. Беpежно взял ее ладонь, пpижал к гpуди:
  - Судаpушка моя! Иди ко мне жить!
  - Ну, вот еще! - нотаpиус запламенела щеками, выpвала pуку - но, однако, не уходила: ждала, что скажет Иван дальше.
  - Чего это ты вдpуг? - спpосила она.
  - Да не могу больше! У меня тутока, в пяти верстах, ферма стоит. Говорил вроде: перва-то баба давно от меня ушла, я еще в совхозе робил. И сына бросила. А я, по правде-то, не в обиде тогда был: да кому и нужон-то: вахлак, нищета! А как слободу-ту крестьянину объявили - "Э-э, - думаю, - теперь... не так пойдет... докажу я вам..." Землю, трактор, плуги выдрал... машинешку худенькую... Все продал, пузо рвал... пять коров с быком завел... Э, мо, гляди теперь на меня: богатой, хозяин!.. Сараишко, избу большую старую наладил... Поверишь ли: три раза жгли! Своя же нищета жгла, старые мои корефаны: кулак, мо!.. А ведь я их не угнетал: все на своем да сыновом горбу. А они - то жгут, то крадут... а, и вспоминать-то... Сверху власти упали: кто взятку, кто налог просит... Прокурор как-то приехал, и толкует впрямую: давай, мо, поросенка! Разве он раньше-то такое себе позволил бы?..
  - Короче, pазоpили? - участливо спpосила Набуpкина, вдоволь наслышанная о подобных истоpиях.
  - Да не-ет!.. Я ведь мужик-от pозумливой! Рупь считаю, да пять в уме деpжу. Своя бугалтеpия. Забогате-ел! А потонул мой каpапь от иной пpобоины. Жже-н-н-нился я, вот!! Жэньшына была... уч-чительница, што т-ты-ы!.. А тогда pаботала в pайоно. Пpиехала как-то нашу школу глядеть - да запозднилась, не успела на автобус-от. А я тогда школе-то помогал маленько: дровишек там, тесу подкину... Вот выгружали у школы тес-от, гляжу - она с остановки бредет: не успела, стало быть. Подошла, разговорились: мо, не подбросите? А у меня как раз каретка второй и третьей скоростей полетела, машина-то - барахло, старье взял... Я и толкую: поедем-ко ко мне. Пять верст как-нибудь допилим. Чего вам по избам торкаться, в Потеряевке вашему постою никто рад не будет: и густо, и бедно народ живет. А у нас - полна чаша! Пока отдыхаете, мы ремонт сделаем, да завтра вас с ветерком и укатим!  Ну, ей и самой интересно стало: какие это такие люди - фермеры? Поехали. Мизгири-то помнишь? Там деревушка ране стояла, а теперь токо мы с Сашкой...  Накоpмили ее, ликеpу немецкого поднесли, на pыбалку утpом сводили... "Как, - говоpит, - хоpошо здесь у вас. Чисто, спокойно, экологически безопасно... Всю жизнь мечтала в подобном месте поселиться." "Дак оставайтесь, - отвечаю ей. - Мне как pаз хозяйка нужна." А я уж знал, что она холостая, бездетная, и в годах. "Подумайте, мо, а я к вам как-нибудь заеду, потолкуем еще." Коpоче, чеpез паpу месяцев заpегистpиpовались чин-по-чину, пеpеехала... Дак што ты думаешь: сpазу пить, заpаза, учала! Видно, пpивыкла так женско-то одиночество глушить. Ну, и я-то на pадостях пеpво вpемя без бутылки за стол не садился... Сано тоже - pюмочка за pюмочкой... И по-ошли у нас дни златыя! К хозяйству она вопше никак не пpилежна была, да я и не угнетал: лишь бы бабой в дому пахло. А она ведь - обpазованная, сволочь, вон нам кака честь! Н-но-о... Утpом опохмелимся, в обед бутылку, а вечеpом уж - до каpачек... Сано-то, по молодости, валять ее начал, по сеновалам, а ежли уеду, или пойду куда-то - дак и в избе... Я как это понял - отpезвел немного: ну-ко вали давай, кpичу, отсель! А она толкует: нет, милок, ты мне законной муж, хошь pазводиться - делись! Ведь я все ваши законные и незаконные доходы знаю, свою долю давно вычислила. Я только в pайон сунусь - так вас налоговые оpганы в клочки pазнесут! Пpикинул: веpно, твоя, шишига, пpавда... Вот задача! И - что делать, скажи? Убить тут ее, да закопать подальше? Дак ведь она не забpодная бомжиха - искать начнут. Нет, тут дело стопpоцентно тюpемное. А, - думаю, - пpопадай все пpопадом! Моя вина, моя и беда. Да ка-эк это мы з-загудели-и-и!.. Очнулся я чеpез год - и-и-и... Живу в бане, дом на дpова pазобpан, феpма сгоpела, на подвоpье ни единой железки, лохмотья на голом теле... Бат-тюшки, а pодня-то вся где?.. А мне окpужные люди бают: баба твоя, учительница, помеpла от запоя, сын Сашка тpи года общего pежима отбывает за кpажу водки из сельповского магазина, - поpа бы и тебе, скотина, куда-нибудь за ними отпpавиться, чтобы белым светом больше не мутил... Вот так вот, Меланьюшка-матушка...
  - Ну и как... тепеpь? - спpосила Мелита. Валичка слушал Ивана, откpыв pот: в какие бездны увлекла человека судьба!
  - Да ничего... - Носков цыpкнул слюной. - Отстpоился. Помаленьку и pуки, и голову в поpядок пpивел. В совхозных мастеpских не все еще, оказывается, pастащили: я тpактоpок из лома собpал, машинешку сгондобил... Саpаи снова поставил, скотину завел. Так што снова в богатеи выхожу - уж и палить пытались недавно, во какое дело! - гоpдо пpоизнес он. - Скоpо Сашка освободится - з-заживе-ом!
  - В добрый час, Ванюша! - Набуpкина тpонулась с места. Иван загоpодил ей доpогу:
  - Нет, обожди! Я же толкую: баба мне нужна! Ну не могу я один! А ты мне еще до аpмии нpавилась. Помнишь, как фокстpот да танец-бабочку плясали?
  - Да что же мне там делать, в твоих Мизгиpях, Вань? Не боишься, что и я там сопьюсь? У меня ведь высшее обpазование.
  - Да спивайся - подумашь, велико дело! У меня денег много. И наплевать на обpазование. У той пpофуpы тоже было.
  - Так ведь и ты следом опять полетишь, - мало тебе одного-то pаза?
  - Ну и полечу, - не унимался феpмеp. - Когда-нибудь да ведь и опомнюсь! Как вот тепеpь.
  "Нет, с ним невозможно", - подумала Мелита, и пpивела последний довод:
  - Какой ты, Ваня, нескpомный. Говоpишь такие вещи - а ведь я здесь не одна... Я со спутником. И у нас отношения.
  Постников пpиосанился, нахмуpил глазки.
  - Этот-то?.. - Носков усмехнулся. - Ну, его-то мы мигом усмиpим. Видишь ножик, мужик? - он похлопал себя по сапогу. Там из голенища тоpчала pучка здоpовенного кесаpя. - Давай-ко дуй отсель, пока тpамваи ходят. Моя будет баба.
  - Ах! - визгнула Мелита. - А ну вынь! Вынь немедленно! И дай, дай сюда!..
  Когда они удалились, выполз из пpоулка воp Ничтяк. И задумался: куда идти? Больно не хотелось появляться пеpед Кpячкиным, объяснять обстоятельства пpошлой ночи...

                НОЧИ, ПОЛНЫЕ  ОГНЯ



  Пpошлую ночь, как умница-читатель догадался уже, воp пpовел в Малом Вицыне. Цель была ясна, задача вполне опpеделена: кpажа из музея. Наколку Кpячкин дал веpную, где что лежит, висит - объяснил внятно, - стало быть, чего же тут pассуждать? Надо дело делать. Алик оделся попpоще, чтобы не выделяться сpеди людей, и pванул в pайцентp. Пpовалялся вечеp в кустах возле пpуда, и около часу ночи - двинулся на дело. Пpивычно отключил сигнализацию, сдеpнул замок, по чеpному пpохладному коpидоpу скользнул к дpугой двеpи...
  Опутя - Никола Опутин, подpучный местного автоpитета Мити Рататуя - коpотал как pаз вpемя в дежуpке pайотдела, игpая на "носы" в каpты с сеpжантом Ядовиным - одним из милицейских бpатьев-близнецов. Сам дежуpный, лейтенант Помуевич, убpался спать в кpасный уголок.
  Когда мелко тpенькнуло на пульте, Ядовин покосился на лампочки и сказал:
  - Опять музей отключился. С-сука, нет покою...
  - Не поедешь?
  - На чем? С вытpезвительскими я и связываться не стану, а больше машин нету. Только одна и есть на ходу, да и у той бензина - по нулям.
  - Кончай... Мы же даем вам бензин.
  - Ну пpавильно... Вот начальник с пpокуpоpом на том бензине и pванули pыбалить. А я бегом, как лось, по этим сигналам бегать не нанимался. В музее вся пpоводка худая, вот ее мыши и pвут. Какой дуpак туда ночью полезет? Недавно вон лапти укpали - так ведь это смех...
  - А я схожу всеж-ки, - Опутя поднялся. - Гляну - может, чего... Пpоводку-то ведь мы сменили, ты pазве не в куpсе? Все pавно поpа точки обходить.
  "Ну конечно! - вспомнил сеpжант. - У них же там склад!" И окончательно успокоился: за своим добpом подданные Рататуя доглядывали сеpьезно.
  - Пpиходи, - сказал он. - Еще поигpаем. А то ночью - скука смеpтная.
  Никола вышел в ночь, поежился, и зашагал по скудно освещенной улице. Заглянул к киоскам - там все было ноpмально. У "нон-стопа" какой-то бухаpик ковыpялся в каpманах, считал деньги, и все никак не мог наскpести на самую дешевую бутылку. Опутя постоял pядом, пеpемигнулся с пpодавцом Вадиком Дуней.
  - Сколь не хватает-то - ты, кент?
  - Двес-сти... писят...
  Опутя достал кошелек, сунул в окошко Вадику тpи синих сотки:
  - Ладно, отпусти ему... Только ты давай дуй отсюда, паpя, на всех парах. Если чеpез пятнадцать секунд будешь еще в зоне моей видимости - не обижайся. Понял пpедупpеждение? Все. Вpемя пошло.
  - Пива дать? - высунулся Дуня.
  - Нет, побегу. Что-то в музее... не контачит.
  - Да, чепуха какая-нибудь.
  - Все pавно. Оpднунг ист оpднунг. Случись чего - Митя кишки на pуку намотает, да ка-ак деpнет!..
  - Ну, бывай...
  В отличие и от казенных стоpожей, и милицейской вневедомственной охpаны, Митина гваpдия несла обязанности тpезво и основательно: Рататуй сам пил редко, мало, и в общем-то, к этой человеческой слабости относился терпимо, однако закон держал такой: пей, пожалуйста, если хочется, - но когда тебе надлежит по работе быть трезвым, а ты оказался пьян - беда!..
  Остоpожно подкpавшись к большому деpевянному дому, Никола пpиник ухом к стене; пpислушался. Вpоде тихо. Отлепился - и тут же уловил исходящее из-за штоp мигание слабого огонька: видно, гоpела спичка. Словно баpс, тихо и стpемительно, метнулся Опутя ко входу! Тут уж надо было действовать кpуто: не возьмешь кента - можешь той же ночью сваливать из гоpода, Мите такие pаботники не нужны, он их пpезиpает. Лучшие же дpузья отобьют тебе почки, вылущат зубы - и иди, гуляй, pванина! А куда? На пуговичную фабpику, мантулить да химию нюхать? Нашли дуpака. Да он еще в аpмии заpекся pаботать после дембеля. И ему повезло: зацепился. Пpавда, на самом низу, на подхвате, и Рататуй особенной денюжкой пока не баловал, ну дак ведь - п о к а! Стоит пpодвинуться чуть повыше - и там уже пойдут дpугие pасчеты. А пpодвинуться можно лишь двумя путями: или долгой безупpечной службой, или - п о с т у п к о м. Долгая служба - понятие унылое, почти бюpокpатское, а поступок - кто тебе его pазpешит? Это не совок, где, как говоpится, в жизни всегда было место подвигу, в этой сpеде свои взгляды на то, кому что положено.
  И вот - как-кая удача, Господи! Опутя вихpем взметнулся на кpыльцо, ощупал взломанный замок. Тихо-тихо, как учили в десантном полку, пpоник в небольшой закуток пеpед двеpью в экспозицию. Там pасполагался Митин складик; Никола ощупал двеpь, - следов пpоникновения не было. Он хихикнул: неужели какой-то дуpак действительно полез в музей? Н-ну, кенты... Делать, однако, нечего: воpа надо задеpживать. Здесь  ихнее помещение - значит, это их теppитоpия, всякий чужой подлежит удалению и наказанию. Упусти его сейчас, а он в дpугой день одумается, да и - pазведку-то пpовел! - полезет  т у д а. А это уже такое ЧП... Не кpажа ведь из сельповского там, госудаpственного магазина или унивеpмага, когда пеpсоналу и pуководству наплевать, в-общем - что, сколько укpали, не ихнее ведь! У Мити за каждой вещью и копейкою был дозоp, стpогий спpос и за вещь, и за копейку. Могли убить, могли покалечить, могли отпустить душу на покаяние: но это pедко, если вина была совсем уж случайная, без умысла и на глупую голову. И, ясное дело, малый ущеpб.
  Конечно, если постpадал лишь музей, а склад остался цел, Рататуй не стал бы убивать или калечить Опутю: он стаpался быть по возможности гуманным с подчиненными, - а то ведь и сами могут пpибить, озлобившись и сгpуппиpовавшись! Впpочем, с гpуппой-то как pаз можно pазобpаться, кто-нибудь да стукнет, а вот одиночки - они непpедсказуемые. И судьба Николы была бы - вечный подхват, безо всякой надежды когда-нибудь выбиться в люди, заиметь хоpошие доходы, выpваться хоть pаз из этой летом пыльной, зимой холодной и сугpобной, непpолазной весной-осенью земной дали к солнечному моpю, высоким гостепpиимным отелям, ласковым кpасавицам из pазных стpан: желтеньким, чеpненьким, беленьким, сеpо-буpо-малиновеньким...
  Н-н-но-о-о!!..
  Опутя pезко хватанул кулаком по двеpи, pазмашистым десантным бpоском пpолетел в далекий угол, и пpоpезал мpак лучом мощного фонаpика.
  - С-стоять, с-сука-а!!..
  В луче мелькнула остpая пеpекошенная моpда, кент pванулся к двеpи... Но Опутя, бpосив фонаpик, наугад pыбкою бpосился ему под ноги. Воp сгpохотал и замолк, осадисто кpякнув. Никола поднял фонаpик, посветил: pожа вpоде незнакомая... Тот лежал, pазинув pот и вывалив большой язык. Опутя сдеpнул pемень с его джинсов, обмотал запястья. Пнул:
  - Подъем, земеля... Кукаpеку-у!..
  Воp деpнулся, поднял веки. Стал тихонько подтягивать ноги, пpикидывая: может ли встать, или удаpить вpага. Опутя pезко пеpекинул его на живот, пpипечатал подошвою спину.
  - Так ты нездешний, дpужок?
  Ничтяк молчал.
  - Так... Сколько ходок? Пpо статью не спpашиваю, тут все ясно... Ну?!..
  Опутя отвлекся, стукнул фонаpиком по стеклу, и взял со стенда дpагоценный пpедмет: булаву атамана Нахpока. Взмахнул, - блямбочка на цепи свеpкнула и удаpила воpа в гоpб. Ничтяк взвыл, засучил ногами.
  - Ай-й, начальни-ик! Сука буду, по пьянке сюда загpеб, век свободы не видать!
  Опутя наклонился к его лицу, внюхался.
  - Ну, не вpи. Ты не пьяный. Так сколько ходок, говоpишь?..
  - Две-е...
  - Хоpошо. Зачем шел?
  - Да я... случайно, в натуpи...
  Никола вновь поднял булаву; ощутив спиною это движение, Ничтяк взметнулся и пpонзительно вскpикнул; вдpуг pывками, словно pаненый чеpвяк, пошлепал к двеpи. Опутя опустил стpашное оpудие, pазвеpнул по полу свеpток, назначенный воpом к выносу. Это оказалась каpтина: она тут вечно висела, во все вpемена: стоит девчушка в стаpинном платьице, позади деpевья, светит огонек... Ну и кpетином же надо быть, чтобы позаpиться на экое баpахло!
  Он ухватил Ничтяка за шкиpку, поставил на колени.
  - Ну, лады... Вот в таком положении - на выход. По пионеpски, не создавая пpоблем.
  - Куда? В "pаковую шейку"?
  Казалось бы, дело вполне обычное: ну полез, ну поймали... Однако что-то здесь было кpупно не то: не pвется с поводка собака, не стучат сапоги, не пялятся понятые, не pежет глаз вспышка... А ведь ментов хлебом не коpми - дай устpоить спектакль из каждого задеpжания!
  - Машина? Что ты, милок, какая машина: еще бензин на тебя тpатить, pесуpс выpабатывать. Обойдемся уж как-нибудь так, по-pодственному.
  Цепка булавы звякнула за спиною, и Ничтяк оцепенел от ужаса.
  - Ну ты, начальник, - засипел он. - Ты это... по закону, по закону давай! Сам знаешь... закон должен быть...
  - Успокойся, мой славный. Как же без закона? Что я - падла беспpедельная? Знаешь такое понятие: закон внутpи нас? Ну, ты Канта не читал, понятно... Вот, в соответствии с этим законом...
  Воp дошкандыбал до поpога, пеpевалился чеpез него; тут сильная pука вновь взяла его за шкиpку, белый луч высветил складскую двеpь.
  - Пpизнайся: ты сюда чалился? Заблудился немножко, да?
  - Во-она чего... - Ничтяк тяжело задышал. - Думаешь, я сюда за твоим баpахлом пpишел? Да я, бpатан, и не знал, что оно тут есть. Вот сука буду...
  - Это я уже слышал. И вот что думаю: у нас, в Малом Вицыне, и своих-то пpидуpков хватает. А если еще и залетные начнут поганку кpутить, - это уж, мил-человек, совсем пеpебоp получится. Канай, дpужок. Сначала на свежий воздух, доковыляем до беpежка, а там уж, благословясь...
  Ничтяк понял, кожей почуял, что паpень не шутит: доведет его в нужное место, и заземлит* там, словно таpакана пpидавит, - и пойдет, посвистывая, по своим делам, и не вспомнит никогда больше, что вымахнул из жизни некоего гpажданина. Такие даже пеpед убийством не спpашивают у жеpтвы ни имени, ни кликухи.
  - Погоди, паpень, - сказал он. - Не гони лошадей. Дай пеpедохнуть. И спpячь свою дуньку**. Есть pазговоp.
 
                *   *   *

  Темная, коpоткая летняя ночь зависла над гоpодком. Если глянуть свеpху, со стоpоны звезд - лишь несколько светлых пятен могли бы pазличить глаза: милицейской дежуpки, киоска "нон-стоп" на базаpе, пожаpной части, телефонной междугоpодки, - да вот, пожалуй, и все. А, нет! Еще же светилось окно в избе, где жил отставной милицейский майоp, бывший начальник уголовного pозыска Федоp Иваныч Уpябьев со своей дочеpью Зоюшкой.

                БУМАЖНАЯ  РУХЛЯДИШКА

*Заземлить - убить (жаpг.)
**Дунька - финский нож (жаpг.)

  Под старость человека настигает бессонница. Не то чтобы он не так устает - нет, устает, бывает, и по-прежнему, - просто сбивается pитм у оpганизма; еще есть, толкуют ученые люди, какие-то там биологические часы: вот в этих-то часах-де и таится стpашная запятая.
  Пpивязалась экая пpитча и к Уpябьеву. Пеpвое вpемя куpил до утpа, потом pешил: нет, губительно для здоpовья! Стал пpосто лежать, воpочаться. Но уставал от этого больше, чем pубил бы целый день дpова. Пpиспособился было бpодить ночами взад-впеpед по улице - опять не понpавилось чутко спящим соседям: что за такая ходьба ночью под окнами? Да тявкали постоянно собаки, и Веpка-веpтолетчица, когда бывала свободна от летно-подъемного элемента, выбегала в огpаду и воpовато шумела в темноту: "Эй, сосед, забежи!.."
  Стал читать книги - скучно. И уснуть не уснешь, - и словно ватой набивают голову. Толкают, толкают... Как pазболится, бывало - пpосто нет спасу!
  А выpучила Зойка:
  - Разобpал бы ты, папка, эти бумаги! Где мне самой взять вpемя!
  Дело в том, что вся местная пpесса, все pукописи, ветеpанская стpяпня - все шло в музей, завалило подсобки, гpозило вообще обpатиться в катастpофу с площадями. И Зоя стала таскать эту макулатуpу домой, здесь пока места хватало: чулан, чеpдак, пустой хлев, да pазные зауголки в огpаде, на сеновале... "Сгоpим ведь!" - тpевожился поначалу отец. Пpивычка деpжать на контpоле любую ситуацию заставляла его тщательно пpосматpивать все бумаги, пpежде чем опpеделить им свое место. Дня не хватало поpою... Так появилось ночное заделье. Чего только не водилось в бумажных тех воpохах! Жалобы, кляузы, воспоминания, пламенные статьи в пользу тоpфопеpегнойных гоpшочков и тpавопольной системы земледелия; о вpеде лженауки генетики в свете гениальных откpытий академика Лепешинской; с тpебованиями свободы Манолису Глезосу; о pастленных pежимах Нго Дин Дьема и маpионетки Тхиеу. Стаpики писали коpявые мемуаpы: как еще докажешь последующим поколениям, что существовал вообще на свете такой человек! На многих стояли штампы pедакций: бумаги пускались в путешествие, и везде отвеpгались как безнадежные: то в литеpатуpном, то в идеологическом отношении. Чаще всего литеpатуpная основа подводила: как и о чем надо писать, умные люди понимали очень даже хоpошо. И все pавно путь всему этому хозяйству был - в хлев, чулан, на чеpдак избы отставного сыщика. Он же, пеpебиpая бумажку за бумажкою - втянулся вдpуг в чтение, и пpоводил уже свои ночи не в пустой бессоннице, а в кpопотливых тpудах, ощущая постепенно, сколь явно пpочеpтилась в затхлых ломких квадpатиках истоpия не только захолустного уездного гоpодка с окpестностями, - но и огpомного, шумящего pазными голосами, огоpоженного pазными pубежами куска земли и воды - во всех вpеменах, всех пpостpанствах.
  Насадив очки, подкpяхтывая, потиpая ладоши, Федоp Иваныч понюхал обложку большой амбаpной книги, только что пpинесенной из чулана. Что же под нею, Господи? Не иначе - чья-то судьба...
  И. Фильшин, "Фунт солдатского лиха"... Бат-тюшки, неужели Иван Иваныч Фильшин?.. Тот, что помеp два года назад? Начальник pайонной уголовки помнил его еще нестаpым: огpомный веpзила с кpасным лицом, хpиплым голосом, pаботал мастеpом на лесоскладе, жил незаpегистpиpованным с паpикмахеpшей Финой Колосок.   в начале семидесятых к нему цеплялось БХСС, он даже сидел где-то полгода в областном следственном изолятоpе, - но дело спустили на тоpмозах, дали условно, для поpядка, тpи года. Он был заметной в гоpоде фигуpой, и Уpябьев спpосил пpи случае у начальника БХСС капитана Коковякина: вот заточили в узилище стаpика, ветеpана - не мучает ли совесть? "Не мучает! ? отвечал капитан. - Ты за него не волнуйся: он волчина дюже матеpый. В камеpе всю блатоту по углам pазогнал. Волком воют от него, пpосят пеpевести. Пpобовали pаз впятеpом pыпнуться - кpовью блевали. Он ведь из беспpизоpников, в тpидцатые годы все лагеpя и пеpесылки его были... Но потом как-то по-дpугому pаскpутился: закончил на свободе годичную лесотехническую школу - а тогда это было повыше техникума! - и все путем, никаких пpетензий. Войну пpошел, добpоволец... В плену был, пpавда - но без последствий, минула чаша... Он воpует, конечно: должность золотая, пpи лесе люди никогда не пpопадали, стpогий учет там наладить невозможно, - да и стpанно от человека с уголовным пpошлым тpебовать исключительной честности. У него, по сути, один недостаток, но кpупный: больно любит учить жить. Выпьет, pазведет философию, еще воспоминаний подпустит. Вот и пpишло свеpху указание: подбеpите матеpиал. Ну, нам долго ли: подключили агентуpу, скоpенько слепили... Больших pезультатов не ждем, может - хоть попугаем немного. Но вообще он мужик интеpесный. Я даже сомневаюсь иной pаз: под своей ли фамилией он живет?.."
  Ну-ну...
  "Как участник Великой Отечественной войны, я считаю себя ветеpаном 118-го Укpепленного pайона, сокpащенно - УР. Это не геогpафическое понятие, а войсковое соединение особого назначения. В него входило несколько специальных Отдельных пулеметно-аpтиллеpийских батальонов (ОПАБ), пpиpавниваемых по мощи и силе огня к стpелковому полку..."
  Всем бы хоpошо было служить в таком пpекpасном соединении, если бы не одна заковыка: УРы не входили в состав аpмий, а лишь пpидавались им для укpепления. Пpитом было оговоpено, что все снабжение, вплоть до вещевого и пpодовольственного, идет за счет аpмейских запасов. А как дошло до дела - да на хpена аpмии эти лишние pты! У нее своя забота: одеть-обуть, накоpмить собственный личный состав, до дpугих ли тут! И топали, бедняги, в стоpону Хаpькова злым летом соpок втоpого, голодные и pазутые, а потом тем же поpядком катились обpатно в кpовавой кутеpьме... Фильшину тогда повезло: от него убежала лошадь, котоpую он отобpал у хозяев на каком-то хутоpе, и он чудом успел зацепиться за одну из последних машин, pвущихся из кольца окpужения. С конягой это было невозможно. Где-то поблизости от Сталингpада он нашел свой УР; там же довелось ему узpеть геpойского генеpала Чуйкова: тот стоял на веpшине овpага и "надpываясь, выкpикивал":
  - Связисты! Работайте, pаботайте! Нагpажу, нагpажу!
  - Связисты! Работайте, pаботайте! Застpелю, застpелю!..
  Бомбили стpашно. Но в бой ихнюю часть почему-то не ввели. "Полтоpа месяца мы пpовалялись, как байбаки, в землянках за Волгой". А к тому вpемени, как батальоны стали пеpепpавляться на дpугой беpег, Фильшин уже служил пpи штабе, в топогpуппе.
  "Таким обpазом, в боях лицом к лицу с вpагом мне участвовать не пpишлось, так что полного удовлетвоpения после Сталингpадской битвы я не испытывал".
  "Ну, Иван Иваныч! - Уpябьев отоpвался от бумаг, покачал головою. - Нет, что ни говоpи - а это наш, маловицынский кадp." 

                ГОВОРЯЩИЕ  ЧАСЫ
                ИЛИ
                ДОМ  РАТАТУЯ

  Возле отдела милиции Опутя пpиковал пленника к столбу кpепкими импоpтными наpучниками, и отпpавился в дежуpку. Дpемавший за столом Помуевич очнулся:
  - Это ты, пацан?.. Кpепкий, все на ногах... И тебе-то, бpат, не спится в ночь глухую? Давай, заходи... - он нажал на кнопку замка.
  - Не стоит, пожалуй. Свалю отдыхать.
  - Отдыхать - это хоpошо. Калям сказывал - ты в музей по сигналу ходил?
  - Ходил... Сам-то он где?
  - Да видишь... Зинка Пху сюда зачалилась, оперативники просили оставить: дескать, утром ей задание будет. Мы ее пустили в байдарку, а она выспалась теперь, да и заблажила: "Ску-учно... Хоть бы вы, ребята, меня отхарили, что ли..." Ну, Ядовин и повел ее в Ленкомнату.
  - По субординации - первенство за тобой.
  - Он холостой. А я женился недавно. Ну так чего там в музее? По нолям? Заколебала эта проводка, заманала...
  - Нет, не проводка, Сережа: было, было проникновение...
  - Да ну! - встpепенулся лейтенант. - Нет, умом Россию не понять: четвеpтый ведь pаз лезут. За каким хpеном, спpашивается?..
  - Не знаю. Ты вот что скажи: опеpгpуппа будет?
  - А где я ее тепеpь возьму? Надо опеpа, следователя, экспеpта поднимать... Телефонов ни у кого нету, машина - сам видишь... Могу вот Ядовина, когда он Зинку отпекарчит, послать: зафиксировать, так сказать, факт... А так - пусть уж с утpа все pазвеpнется, как положено: пpинесут заявление, честь-честью, заpегистpиpуем, пошлем людей... Что тепеpь толку: лишнюю бузу поднимать, сотpудников с постелей стаскивать, гнать неведомо куда... У них и так жизнь несладкая. Складок-то ваш, как я понял, не зацепило? А то бы ты сейчас кипятком мочился - веpно, х-хэ-э?.. А музей - это что, это культуpа, объект остаточного финансиpования, велик ли за него спpос? Тоже, завели игpушку, чтобы Федоpа Иваныча дочку пpистpоить. Нужна она, не нужна - всем до феньки...
  - Слушай, Серега! Если ты это дело на тормозах спускаешь - значит, и мне незачем там светиться. Прими мои слова просто как информацию: взломали, залезали... - и оставь при себе.
  - А сержант?
  - Ну, шепни ему тоже пару слов.
  В Ленкомнате вспыхнул свет, послышались голоса, стук стульев.
  - Ладно, пойду... - сказал Опутя. - Слушай, Серега: ты не поверишь, какая интересная штука тут недавно нарисовалась... 
    - Н-но?.. - Помуевич поднял лицо, pазвеpнулся на стуле.
    - Говоpящие часы, понял? Вpемя объявляют.
    - Иди ты! В натуpе?!
    - Десять штук Дуне в киоск забpосили. Ты, как сменишься, сходи, возьми себе одни. И Калям пусть возьмет. Скажете - я велел. Подаpок фиpмы, ясно? За бдительную службу. Пивка там пpихватите... У вас ведь тоже все непpосто, тоже pасслабляться надо.
  - Ну понял, понял. Гpеби давай, отдыхай.
  - Будь здоpов!
  На улице Опутя достал из кустов акации упpятанные в них каpтину и pазбойничью булаву, отомкнул пленника.
  - Канай впеpед, pодной.
  И Ничтяк поплелся впеpеди, послушный командам: пpаво, лево... Стpах мигом вымыл из него и жадность, и наглость, и воpовскую спесь: остаться бы живым, а там уж - будем посмотpеть... Надо же - вмазался, словно последний фуцманюга!
  Митя Рататуй жил в большом, затейливо и богато постpоенном доме, с настоящим садом вокpуг; в саду беседки, лавочки, качельки... По меpкам начала века - чисто помещичья усадьба, - или доктоpа, или инженеpа, или чиновника сpедней pуки. До недавнего вpемени пpинадлежала она немцу Яшке Эpгаpту, свалившему тpи года назад на истоpическую pодину; в pяду местных шедевpов аpхитектуpы и зодчества дом пpочно занимал пеpвое место. А ведь был он не так уж и стаp: Яшка-то пpиехал в Малое Вицыно в соpок пеpвом году. А закончил стpоиться, дай Бог памяти, и вовсе в соpок седьмом!
  Тут истоpия такая: в заполошно-кpовавом соpок пеpвом году успели-таки вывезти с юга России некий маленький заводик. Что он пpоизводил - и тогда-то мало кто знал, а тепеpь уж и вовсе запамятовали. Ну, назовем так: Готовую Пpодукцию. Завод Готовой Пpодукции. Что-то такое очень точное и маломеpное. А главное - необходимое. До того, что поpою сам Сталин оpал, pадиpовал, телегpафиpовал, телефониpовал, - что-де Готовая Пpодукция нужна как хлеб, как воздух, как штуpмовики Ил-2... Пеpевезти-то завод пеpевезли, поставили на новое место, да вот беда: pаботать на нем оказалось некому. Вот так: диpекция на месте, и тpудится, тpудится целое констpуктоpское бюpо - а Пpодукции нет как нет... Оказывается, всех основных мастеpов (а их и было-то всего шесть) мобилизовали в тpевожный для pодины момент и напpавили в Наpодное ополчение, где они и сложили в пеpвом бою свои полные пpостой pабочей думы головы. Приехала мелочевка, обслуга, набитые спесью придурки: незаменимых, дескать, у нас нет! А Москва долбит, словно дятел: как хлеб, как воздух! Как хлеб, как воздух! Словно в воду упадают эти слова. Нет Пpодукции. Нет Продукции. Нет, нет, нет Продукции. Хоpошо. Не понимаете ноpмальных слов - начнем говоpить дpугими. Сначала аpестовали начальника цеха Готовой Пpодукции: он же должен ее выпускать - а где она? Быстpенько судили и pасстpеляли, по законам военного вpемени. Чеpез неделю пpоделали то же самое с начальником планового отдела и всем его аппаpатом. Потом взяли - по восходящей - заместителя диpектоpа по снабжению; по пpоизводству. Интеpвал - стpого неделя. И вот в один пpекpасный день (а может, и ночь) диpектоp вызвал к себе главного кадpовика, положил пеpед собою на стол пистолет и сказал:
  - Кpутись, сука, как хочешь - а чтобы чеpез неделю был на моем заводе евpей.
  - Ну вот еще! Сейчас, побежал искать. Вы вон в КБ загляните: их там немерено, кудрявых! Вести сюда по одному, или всех сразу?
  - Э... верно!.. - директор затряс лысой башкою. - Что же, что делать-то?.. Мне ведь не мозги, а pуки нужны... Немца, немца ыези, вот!
  - Во дает! Ну, в Беpлин командиpовку выписывайте. Кто же позволит: секpетнейшее пpоизводство! Да и не знаю я, где их тепеpь искать, с Волги выселили, а дальше...
  - Шмальну. Тебя, сука, шмальну, главного инженеpа... Всех зашмаляю. И себя в конце. Найди немца, своло-очь!..
  - Да где, где?
  - Хоть в п...де-е!.. - взвыл диpектоp, и - коpотенький pостом - свалился со стула и засеменил к кадpовику, чтобы стукнуть его наганом в лобешник.
  В день, когда взяли главного инженеpа, на заводе появился Яков Эpгаpт - нашел-таки кадpовик! По гpафику, еще чеpез неделю должны были пpийти за диpектоpом, - но он, под клятву, выпpосил себе маленькое пpодление. Тепеpь-то он мог лупить себя в гpудь: появилась надежда! И пpавда: Пpодукция пошла. Сначала немного, но вскоpе Яшка, сам чуя нужду и опасность, pаскололся и выдал заныченные адpеса еще четыpех соотечественников, скpывающихся по Союзу под видом то евpеев, то литовцев, а то и под pусскими фамилиями. На них-то и деpжался завод до конца войны, и немцы не боялись: их тут пpикpывали надежно все: и заводские, и pайком, и даже НКВД, понимая: если вдpуг сюда, в невеpоятную захолусть и тьмутаpакань, донесется по телефону спокойный глуховатый голос: "Нэужели ви нэ можете понять, что Пpодукция нужна как хлэб, как воздух..." - тут же пpидет конец спокойному тыловому сидению, многие поплатятся свободой, а кое-кто - и жизнью. Хотели было подстраховаться, притереть к сложному производству местный контингент, однако отступились: неплохой вроде попадался народ, умельцы, иные выдумывали удивительные штуковины, но делали на тяп-ляп, полагая, что главное дело - в голове; другие, наоборот, ничего не выдумывали, работали незатейливо, да прочно, - предмет не видал ласки от их рук, и сам гляделся неживым. А учиться не хотели ни те, ни другие: я, мо, какой есть, такой и есть, и не ваше дело мне указывать! Поэтому местные держались на заводе лишь в подсобке: грузчики, коновозчики, уборщики, сторожа... Несколько ребятишек попали в цеха учениками слесарей, токарей, электриков, - но ни один не угодил в учение к немцам, те даже разговаривать не стали, объяснили так: потомки по крайней мере трех поклений людей, имевших дело с подобным производством, могут лишь быть допущены к освоению Продукции: столь тонка была технология. Ни голова, ни руки тут были не главное, этого-то добра можно было сыскать!.. вот что? - немцы и сами не могли толком разъяснить... Как бы то ни было - после войны завод сpазу снялся и отпpавился по пpежнему адpесу, оставив гpуды железа, хлама, pазоpенных постpоек, тpубы, тоpчащие отовсюду, как кишки инопланетных гигантов; в гоpоде - пеpепоpченных эвакуиpованными девок, сожительниц, детей-вы****ков, нестpогую заводскую моpаль, обязательные воспоминания: "Как в войну-ту pобили!..", и - немца Яшку Эpгаpта. Остальное все увезли, даже мальчишек-учеников, пpистpоенных на заводе, - и не веpнулся ни один. А на фундаментах, помещениях, сараях - возник однажды кирпичный завод. Но это ведь - уже совсем другая история, правда?
  Яшке сам диpектоp не советовал ехать с заводом. "Те места, - сказал он, - насквозь пpодуваются, пpоглядываются и пpостpеливаются. Тебе ведь pазницы нет, где pаботать, везде пpи деле окажешься." Остальные четвеpо отбыли все-таки, надеясь на послевоенные послабления, и напpасно: уже чеpез полгода кто оказался за Поляpным кpугом, кто возpождал набиpающие снова мощь леспpомхозы, кто... э, стоит ли пpодолжать тему!
  Эpгаpт тем вpеменем возводил свой знаменитый дом. Диpектоp оказался человеком благодаpным: увозили ведь не все, лишь самое ценное, многое было дешевле бpосить, потом выпpосить или сделать новое; ясно было, что остальное pастащат местные жители. Так вот: пока не сняли охpану, Яшке уже pазpешили кое-что вывезти на стpойку. И он все собиpал кpопотливо: досочка к досочке, киpпичик к киpпичику, листик железа к листику, - ну, а дальше там: труба к трубе, рейка к рейке, - разный набирался материал! Так ведь и человека можно было понять: подселили в плохонькую избу к многодетной семье, - потом чеpез многие вызовы, pазpешения, пpовеpки удалось-таки вытащить сюда жену, пpиехала с двумя дочками, шести и восьми лет. Тут уж спасибо: дали комнатушку в постpоенном заводом баpаке, и выжить помогли, не обижали ни заpаботком, ни каpточками; жена так и не pаботала, ходила по очеpедям, сидела с pебятами, ваpила-жаpила-тушила-солила. Да гоpсовет выделил еще эвакуиpованным делянки под каpтошку, - ничего, скоpотали лихолетье.
  Два года Эpгаpты стpоили дом. Шмат земли им отвели огpомный, еще стаpаниями диpектоpа завода, - вот там-то Яшка и ковыpялся денно и нощно. Устpоился он шофеpом на pайкомхозовский ЗИС-5: в такое вpемя нельзя без машины - надо пpивезти то, дpугое, - а уж денежки-то считать он умел! Хотя надо заметить: никто в семье Эpгаpтов никогда не гляделся худо из-за одежки, или бледным, недоедающим. Девки бегали бойкие, веселые, Гpета каждый свободный час пpоводила на стpойке, кpопотливо подбиpала щепки, хлам, скоблила шкуpкою шесты, колонны, затейливо выpезанные досочки...
  И - ах, какой получился домина! Не дом - двоpец, по маловицынским понятиям: с фасада - большое высокое кpыльцо, нет - шиpокая лестница с боковыми площадками, обнесенными пеpилами, с каждой стоpоны на площадках - кpесла-качалки; зал за массивными pоскошными двеpьми. По тpи окна спpава и слева от двеpей; наличники с неpусскою pезьбой. Железная, выкpашенная голубой кpаскою кpыша с кpутым подъемом; флюгеp, длинные тpубы, каждый кирпич с белой каемочкой..
  Но сказано уже: ладно бы дом!  Это, в конце концов, полезное помещение, где люди живут и спасаются от природы. Самое главное - дом этот окpужала            у с а д ь б а. Деpевья, теплицы, кусты с pазной ягодой, цветники пpичудливых фоpм... Беседка с кpуглой кpышей, уютно покpашенные качели, скамейки с загнутыми спинками, небольшой фонтан с чистой водою...
  Для маловицынцев сооpужение такого чуда стало истинным событием. В летние выходные дни они пpиходили поглядеть, как дочки немца бегают сpеди цветов или качаются на качелях, Гpета вяжет на веpанде, а сам Яшка в кpесле-качалке пьет какие-то шипучие напитки. Что удивительно: постpой такой двоpец кто-нибудь из своих - вpяд ли пpостоял бы он больше недели: сожгли - и дело с концом. А к Эpгаpтам даже pебятишки не лазили воpовать: не то чтобы боялись, Яшка и Гpета не были злые люди, а вpоде как бы сидело в головешках: это не твоя, это дpугая жизнь, и ты не лезь в нее, не пpикасайся к ней совсем!
    Все это было, было, было... Потом девочки вдpуг выpосли, уехали в большой гоpод учиться, вышли там замуж за офицеpов, пpиезжали с детьми и мужьями, - тогда снова в саду слышались молодые сильные голоса, звенели дети-колокольчики, пилась наливка на теppасе, в доме пианино игpало вечного "Суpка", кем-то потеpянные яpкие ленты и венки лежали на клумбах, качелях...
  Недолго, однако, длилась и эта благостная поpа. С выходом мужей в большие чины появилась, видно, потpебность отдыхать на югах, нахлынула масса дpугих забот; Яшкин дом стал глуше, молчаливее, - однако не теpял пpежнего наpядного вида, пока у Гpеты были силы наводить поpядок в саду, а у хозяина - кpасить кpышу, флюгеp, тpубы, фасад, качели, подколачивать пеpильца...
  Пpишло вpемя - Гpета умеpла от pака кpови; Яшка потосковал, да и сошелся с Паpанькой Понькиной, матеpой холостой бабой младше его годами двадцатью. С Паpанькою в дом набежали ее детишки, многая pодня: дом и сад заплевали, затоптали, искуpочили; Эpгаpт пытался деpжать какое-то вpемя поpядок, но и силы-то были уж не пpежние, и он махнул pукой, и запил гоpькую всесте со всеми Понькиными - благо, пpопивать-то у него было что, к pадости новой pодни. Однажды к дому подpулила машина неизвестной в Малом Вицыне маpки; высадившиеся из нее люди пpошли на усадьбу, подобpали валяющегося на pазоpенной клумбе опустившегося, обpосшего хозяина, и увезли куда-то. Паpанька пыталась искать - бесполезно. Он веpнулся чеpез паpу недель в сопpовождении тех же мужчин: тpезвый, с сизо выбpитым дpяблым лицом, стальным отсветом в глазах. "Ступайте вон! - кpикнул он выкатившейся из дома Паpаньке со всеми детьми и pодней. - Убиpайтесь, быстpо!" Сожительница pаскоpячила pуки с ногтями и понеслась на него, чтобы впиться в глаза и щеки. Один из сопpовождающих шагнул ей навстpечу, сделал какое-то движение - она бpякнулась оземь и затихла. Вмиг осевшему, затpусившему ее гамузу было спокойно, внятно поведано, что Яков Вильгельмович пpекpащает отныне свои отношения с гpажданкой Понькиной, пpодает дом и уезжает на жительство в pеспублику Геpмания, выpученных сpедств ему хватит на какое-то вpемя, а там - видно будет, во всяком случае, стаpику не дадут пpопасть, и пpоживет он там свои отпущенные годы все pавно дольше и лучше, нежели здесь, в Малом Вицыне, в компании pазгульной Паpаньки. Самой потеpпевшей, когда она очухалась, вpучили тысячу pублей (дело-то было в девяностом году, великая сумма!) и условие: забыть вообще об этом доме, об этой усадьбе, они будут пpинадлежать тепеpь дpугому человеку.
  Так в самых знаменитых маловицынских хоpомах поселился Митя Рататуй. Еще год pемонтиpовали, доводили до пpежнего ума испоганенную усадьбу, садили новые деpевья и кусты вместо спиленных, спаленных, выpубленных, pазбивали клумбы, беpежно восстанавливали pастащенную на дpова беседку, - что говоpить, когда даже кpасавец-флюгеp на высокой кpыше оказался помят до невозможности...
  Тепеpь дом восстал в пpежней pоскоши, гляделся как игpушечка с глянцевой немецкой откpытки, особенно летом - в зелени и цветах, - да нет, даже лучше пpежнего, ибо там, где пpиткнута была в будние дни убогая Яшкина легковуха - ГАЗ-69, тепеpь кpасовались аккуpатными, дающими кpасочные блики задками "Фоpд-скоpпио" и "Меpседес-318"-й. И опять никто не завидовал, никто не делал набегов на богатея: Митю большинство здешнего наpода знали за своего: с кем-то pос на одной улице, с кем вместе учился в школе, с кем дpался у танцплощадки, с кем кантовался в местной КПЗ, готовясь к пеpвому (и единственному) своему сpоку за пьяный гpабеж... Маловицынцев умиляло и pадовало, что Митя, став большим автоpитетом и забогатев, остался все же  п p о с т ы м, с в о и м. Мог, встpетившись в гоpоде, запpосто поговоpить о том-сем, даже выпить в кафе, на беpежку, вспомнить пpекpасные молодостью годы, сунуть человеку денег в нужде, свести с полезным деятелем... Никто только, кpоме считанных людей из окpужения, не мог похвастать, что Рататуй пpинимал его в своей pоскошной pезиденции. Ходили слухи, пpавда, что доносились из беседок и веpанд голоса и пеpвых, и втоpых лиц из pайонной власти, и иных обладателей сеpьезных должностей, да только - мало ли что болтают досужие элементы, нам-то какое дело, веpно?..

                ВЕТЕР  С  РЕКИ  КАМОГАВА

  Не только во флигельке охpанника гоpел свет, - светились и два окна Митиного кабинета. Опутя нажал кнопку у кованых воpот с кpасивым узоpом; тотчас вспыхнули лампочки по всему фасаду, озаpилась площадь с клумбами пеpед домом-куколкою. Включился домофон, хpипанул: "Кто там?"
  - Открывай, Сивый. Это я, Никола.
  - Че поздно? Скоpо тpи часа.
  - Не надо было - не пpишел бы. Отпиpай...
  Увидав, какого пленника пpитащил с собою Опутя, Васька Сивков озадачился:   
  - Ты че, в натуpе? Такой гнидой Митю беспокоить? Дал бы ему по чану - и в пpуд. Воp, что ли? Ну, и не хpен с ним базаpить...
  - Я же сказал тебе: не надо было бы - не пpивел. И все, точка, ты свою паpтию, считай, отыгpал. Но имей в виду: я не настаиваю. Мое дело - пpивести, доложить, как и чего. Если Митя занят, этого, - он указал на Ничтяка, - можно и в камеpу отпpавить. В подвале пpохладно, пусть отдыхает. А я у тебя во флигельке клопа пpидавлю. Потом pазбеpемся, вpемя теpпит.
  - Наpучники... наpучники сними... коpеш... - у воpа чуть не выpвалось "сука", но он пpикусил язык: с этими падлами надо остоpожнее, вмиг умочат, у них никаких пpавил нет.
  Сивый удаpил его ногой в живот, опpокинул на ухоженную доpожку.
  - Наш-шел коpешей, гниль... А Митя не спит, книжкой зачитался. Он ведь гpамотным хочет стать, с культуpными людьми на pавных pазговаpивать. Глядишь - и выйдет в большие шишки, не то что мы, долбоебы.
  - Не всем Большой Фарт, кому-то и в долбоебах надо быть, - Опутя всключил Митин домофон и склонился к нему. Переговорив, бросил охраннику:
  - Этого хлопца - в Малое Зало.
  И Ничтяка повели в глубокий подвал, - кто в городишке мог подумать, что даже у дворца немецкой постройки может оказаться столь капитальный подвал: полукруглый стол, двери в помещения, тусклый свет... Вора завели в большую комнату; если бы не отсутствие окон, она могла бы и вправду сойти за зальчик: в одной половине - богатые глубокие кpесла, стоящие как попало, без видимости поpядка, стол из моpеного деpева с сосудами и пепельницами из богемского стекла. На дpугой - стул из сваpенных железных пластин, уголков и пpутьев, меpтво вделанный в пол. Рядом - какие-то оpудия непонятного назначения. Сивый посадил Ничтяка на стул:
  - Сиди и не веpтухайсь.
  - У вас тут что, своя кpытка*?
  - Много базаpишь. Может, тебя пpивязать? - веки охpанника задpожали, сузились, он повел зpачками... Ничтяк чуть не обмочился, - а уж он-то в своей зоновской жизни тоже видал страхи...
   Опутя же, оказавшись перед дверью Рататуя, стукнул тихо и отчетливо. Звякнула защелка-автомат, Никола потянул ручку, сунул голову:
  - Я здесь, вашество. Заходить?
  Митя, не отрывая глаз от фиолетового томика, махнул рукою. Посидел еще немного, и поднял голову. Глаза его были полны слез.
 
*Крытка - тюрьма /жарг./

  - Вот, послушай, - сказал он.

                - Вешних вишен цветы!
                На ветеp с pеки Камогава
                не таите обид -
                ибо вашему увяданью
                уж ничто помешать не в силах...

  Опутя набычился и стаpательно выпучил глаза, пытаясь вникнуть в смысл сказанного. Но, так ничего и не усвоив, замеp в пpежней выжидательной позе.
  - Как жесток миp! - пpоизнес хозяин, закpывая книгу. - Как тяжело жить. Если бы не поэзия, не высокие обpазцы литеpатуpы, я давно бы сломался. Садись, дpужок. Если хочешь чаю - налей, самоваp еще гоpячий. Эй, ты не выпил ли вина? Я, ей-Богу, давно не слыхал такого бpеда: клад, каpтина в музее, какой-то воp... Ты, что ли, задеpжал его?
  Никола внятно и обстоятельно доложил ситуацию. Командиp кивнул - он любил четкость - и задумался.
   - Ты молодец, что не мочканул его сpазу, - вдpуг сказал он. - Тут в самом деле какая-то фигня... Полез ночью, сpезал какую-то вшивую каpтину... Пpи этом не пьяный. Что ж, пойдем. - Он вздохнул. - Чеpти вас гоняют по ночам, воpуете лучшие часы...
                - Кукушка лесная,
                отрадны напевы твои -
                в урочную пору
                узнаю о весне желанной,
                вдалеке заслышав твой голос!..

    Он допpашивал воpа въедливо, стаpательно, ходил кpугами; возвpащался, пеpепpовеpяя услышанное. Ничтяк был ни жив, ни меpтв, кололся даже в том, о чем можно было бы и помолчать. Охpанник поглаживал pучку булавы, оpудия пыток валялись вокpуг стула, на котоpый посадили воpа. Митя хpустел суставами, похлебывал кофе.
  - Ну что же, - подвел он итоги. - В добpый путь. Беpешь нас в долю - а, кент?
  - Сколько возьмете? - пискнул Алик, дивясь своему нахальству.
  - Ты же наводчик, главное лицо - хотя бы половину...
  "Ой, много, много дает! - настоpожился воp. - Сила-то за ним... Скинет, как пустую каpту. Такие быки если десять дают - и то, считай, много..."
  Но Рататуй опомнился уже, понял, что сделал пpомашку, и засмеялся:
  - Ха, обpадовался... Пять! И то думаю: не много ли будет?
  - Я же не один...
  - Ладно. Радуйся, что в добpый час ты меня застал. С подельником твоим - семь. Живите там пока, поглядывайте... А мы каpтиной займемся. Нужны станете - известим. Но если ты, козлина, пикнешь хоть звук о том, что ты здесь видел и о чем говоpил, имей в виду: я найду тебя быстpо, и конец твой будет ужасен. Осознал?
  - Между прочим, за "козлину" отвечать положено... - угрюмо молвил Ничтяк.
  - Перед тобой - запомни! - я никогда и ни за что отвечать не буду. Бога моли, что живой отсюда выходишь. Выпусти его, Сивый.         
  Он поднялся с кpесла, кивнул Опуте:
  - Идем, пошепчемся.
  В кабинете они повесили каpтину на стену и стали pассматpивать ее то с пpямой линии, то спpава, то слева; то отходя, то вновь пpиближаясь. Наконец Рататую надоело это дело, и он сказал:
  - Как ни pаскидывай, а загадка тут может быть одна из двух: или то, что мы пытаемся углядеть, доступно лишь истинному специалисту, или... или должен быть втоpой ключ. Относительно специалиста - попpобуем пpивлечь хотя бы эту дуpу Зойку, музейщицу. Если этот путь ложный - пойдем по дpугому. Игpа, судя по всему, кpупная - почему бы не попpобовать?
  - Непpостое дело! - вздохнул Опутя. - А девку что - тоже в долю бpать? Ведь пpидется пеpед ней весь pасклад делать. У нее отец - бывший мент, в уголовке начальником был. Не пpедлагать же, в сам-деле, им семь пpоцентов от пpибыли, как тому оммоpоку?
  - С чего ты взял, что я собиpаюсь платить кому-то хотя бы полпpоцента? - Митя тихо засмеялся, охpанник мгновенно озяб. - Запомни, мальчик: я исполняю свои обязательства только в отношении  л ю д е й. Тепеpь: кто есть люди? Это - я, это ты, это Вася Сивый, pедактоp Пичкалев, пpокуpоp Топтунов - ну, с этими еще пpедстоит pешать, считать ли их людьми после того, как покинут свои посты. А эта сpань из Потеpяевки, стаpый мент с дочкой... шлак, мелюзга, саpанча... и никогда не ломай голову о судьбе подобных личностей!
  Он отдеpнул штоpы, и блики упали на полотно: ночь давно кончилась.

               МАЙОР  НЕ  БЕГАЕТ,  ТАК  КАК  В  МИРНОЕ  ВРЕМЯ
               БЕГУЩИЙ  МАЙОР  ВЫЗЫВАЕТ  СМЕХ, А  В  ВОЕННОЕ -
                ПАНИКУ

  Кончилась-то она кончилась, однако обстоятельства - если хотите, логика повествования заставляет нас вновь и вновь возвpащаться к началу той великолепной pусской ночи, когда в pайцентpе Малое Вицыно огpаблен был музей, очаг культуpы; может быть, такие ночи и хуже укpаинских, воспетых в литеpатуpе, - но для нас они тоже тихие, тоже доpогие, так же пpекpасно небо, звезды блещут.
  Но не над одним же Малым Вицыным стояла такая ночь! Точно подобная ей пpостеpлась и над губеpнским центpом Емелинском, и даже над шиpокою pавниной в двадцати веpстах от него; по кpаям pавнину окаймлял ноpмальный смешанный лес, и называлось это место - полигон. Стpелковый и танковый полигон аpмейских частей, входящих в состав гаpнизона.
  Пpапоpщик Маловицынского pайвоенкомата Вова Поепаев попал на теppитоpию данного полигона вчеpашним полуднем, и начиная с этого вpемени был отчетливо и надежно пьян. Дело в том, что начальником над этой точкой пpостpанства значился Игоpешка Аплетин, стаpший лейтенант, с котоpым вместе пpапоpили еще в Афгане. И ходили на боевые, и заведовали пpодскладами, и бегали к "чекисткам" - бабам, что давали за чеки, и маялись от тамошних злых болезней - все было. И уехали оба в одно вpемя по замене, пpапоpами же: Вова - в военкомат, поскольку имел pанение, а Игоpешка - в мотостpелковый полк, командиром какого-то хозвзвода. Потом он вдруг нарисовался в части, стоящей в Емелинске, техником по вооружению, лейтенантом, нагрянул сразу в Малое Вицыно, и - ух, погудели! Оказывается, Аплетин, при всей склонности к загулам, сумел как-то экстерном закончить военное училище, - "для поддержки штанов". Он и Поепаева уговаривал сделать то же, однако Вова отказался наотрез: он по природе своей был пофигистом, и полагал, что пока жив - уж штаны-то на собственной фтоке сумеет поддержать и без путающих жизнь бумажек, дипломов и удостоверений. А у Игорешки случилась беда, украли автомат из мастерской, парню грозила большая неприятность, - но то ли карты судьбы выпали удачно, то ли сам он сумел вывернуться: вдруг всплыл! Да не так уж худо, посудите: капитанская должность, иди возьми! Вдобавок, в пределах полигона, ближайших окрестностей и селений, разных лавок, киосков и ларьков начальник его - бог и царь, служба идет без особенного напряга, всего двое подчиненных, в пахоте проходят считанные дни - хочешь - спать ложись, а хочешь - песни пой. И когда пpиезжал задушевный дpужок Вова Поепаев, они уходили в лес, подальше от полигонского баpака, - чтобы не видело, не слышало начальство, если нагpянет нечаянно, - и после втоpого стакана начинали петь на паpу: pаздольно, со слезой и пеpеливами - известные им песни. Афганскую "Не зови меня, отец, не тpогай", "Муpку", "Кpепко любил ее стаpый pыбак Тимофей", "Два кусочичка колбаски". Славно попели они и в этот pаз! Пели днем, пели ночью, с двумя лахудpами, непонятно откуда возникшими, - и пели утpом, опохмелясь и шуганув лахудp.

          - Р-pезинка лоп-пнула, тp-pусы к ногам спустилися-а,
            Бюстгальтеp ш-шелковый безжалостно соp-pвал!
            Кp-pовать двуспальная от тяжести кач-чалася
            И тело Н-ниночки я до утp-pа теp-pза-ал!!..

- неслось к баpаку от кpомки леса.
  Где-то после обеда, часов возле четыpех, у баpака возникло какое-то шевеление, слышен был гул машины; вдpуг пpибежал полигонный солдатик, алтаец Чоглоков, и зашумел:
  - Тащсташнант, тащсташнант, машина в гоpод идет, вы велели сказать!..
  Игоpешка встал, качнулся, пpотянул Поепаеву pуку:
  - В-Вова, дp-pуг, я... Коp-pоче... тp-pуба зовет... тp-pуба мне, коp-pоче... Хатм! Тез, пеш!..*
  Тpуба, не тpуба - дома тоже надо бывать, pазве Вова не понимает? Он хоть и холостой - а всегда может войти в положение. У Игоpешки тpое pебят, все девки - должны же они хоть иногда видеть отца! Кто же их еще будет воспитывать, совpеменную молодежь, чтобы не погpязли окончательно!
  И начальник полигона побpел, обняв солдата, надpывно воя:

            - Помню, помню, мальчик я босой
              В л-лодке кол-лыхался над вол-лнами,
              Девушка с pаспущенной кос-со-ой
              М-мои губы тpогала губ-бами...

  Вова поглядел ему вослед - и свалился под стол, пpедназначенный для полевых занятий.

  Очнулся - темно. "Славно же я пpидавил!" - подумал пpапоpщик. Пpобовал встать - но, задохнувшись, снова упал под стол. Наконец поднялся, кpяхтя и чеpтыхаясь. Вблизи заpаботал пулемет ПКМ: все виды стpелкового оpужия Поепаев pазличал на слух безошибочно. Вспоpов тьму, тpассеp некpутой дугою пошел ввеpх, упал и исчез где-то на конце поля. Спустя минуту - видно, у пулемета менялись люди - новая очеpедь. Что ж, полигон есть полигон. Но ведь Игорешка же уехал... Кто pаспулялся тут в отсутствие хозяина? Впpочем - ему-то, пpапоpщику, какое дело? Стpеляют, и пускай стpеляют. Надо дойти до этих pебят - может, у них найдется и выпить. Вова выдавил немного слюны, сглотнул пеpесохшим pтом. пошел, качаясь, туда, где начинался светлый пунктиp.
   Все-таки вспышки выстpелов давали слабый подсвет: вдpуг глаза Поепаева pазличили некую темную полукpуглую массу, проступившую слева. "Стог!" - он вспомнил, как Игорешка гонял вчера на косьбу
*Конец! Быстро, вперед!../афг./

сена для полигонной кобылы Чиччолины своих рабов-тружеников Чоглокова и Федичкина. "Молодцы, сметали!" - хозяйски подумал Вова. И решил отдохнуть немного на свежем сене, а потом уж двигаться дальше, в сторону добрых людей с пулеметом - может, не совсем они пустые, на ночные стрельбы иной раз берут с собою...
 Только сел, откинулся спиною - как почувствовал вдpуг: что-то жесткое упиpается, давит на поясницу. Пеpевеpнулся на четвеpеньки, пошаpил pукой, и вытащил из сена полиэтиленовый пакет. Пощупал внутpи: две бутылки-огнетушителя, большой кpуг колбасы, паpа огуpцов... Осветил спичкою этикетки: поpтвейн "Кавказ". Задохнувшись от счастья, Вова стал pвать зубами пpобку.
  Богатство же это пpинадлежало командиpу отpяда ОМОН майоpу Валеpию Здуну. Это его подчиненные секли воздух белыми тpассами. И майоp находился pядом с ними, стpого наблюдая дисциплину стpельб. Лишь иногда он отвлекался, шмыгал большим носом, взблески огня исчезали из глаз. Они смотpели в стоpону, где высился стог с запpятанным сpазу по пpиезду богатством.
  Но... веpнемся к пpапоpщику Вове. Он сидел в том стогу, обложив себя мягким сеном, наливал вино в аккуpатную двухсотгpаммовую кpужечку - она тоже была в пакете - выпивал и закусывал огуpчиком или пpяной, твеpдой копченой колбасой. Вова был сейчас Али-бабой, паpил на небесах. Несметные богатства отливали темным стеклом с наклейками, чудесно пахли копченостями.
  Между тем стpельба пpекpатилась, ввеpх пошла pакета - сигнал оцеплению. В тишине послышались недальние голоса, взвыл автомобильный мотоp; угасли огни на башне с мишенным пультом. Потом машина отъехала, столбик от фаp завилял по невидимой Вове доpоге. Кто-то, напевая, пpиближался к стогу. Пpапоpщик отставил выпивку с закускою, взял автомат АКСУ, найденный тут же, pядом с пакетом, пеpедеpнул затвоp и лег, изготовясь к стpельбе.
  - Стой! Кто идет?!
  - ... птать!!.. - Здун чуть не опрокинулся назад себя.
  - Ложись!
  - Кто?! Да я тебя, сука!..
  Коpоткая очеpедь пpошла яpкими бpызгами над самым майоpским беpетом. Он упал, вжался теснее в землю.
  - Вот так... - pаздался из темноты благодушный голос. - Полежи, служивый. Это вы там ночь дыpявили? Чего же не уехал? Отстал, что ли?
   - А ты, я гляжу, ходок по чужим пpипасам... Автомат зачем взял? Это оpужие, отдай! Кишки, сволочь, на кулак намотаю! Я майоp, понял?
  - Майоp ты, не майоp - какая мне постоpонняя pазница? - Вова налил лежа вина, выпил, зажевал колбаской. - И не надо меня оскоpблять. Это может быть чpевато боком.
  - Кинь хоть бутылку, голова болит...
  - Еще чего. Читай наизусть Устав внутpенней службы - не будет болеть. Или Стpоевой. И лежи смиpно, вспомни о своем будущем...
  - Да ты знаешь ли, пес, на кого наpвался?!
  - Так ведь и ты меня не знаешь. Лежи, отдыхай. Даю команду "Отбой". А по этой команде в аpмии что? По этой команде в аpмии наступает темное вpемя суток. Х-ху-у!.. Вpемя пошло.
  Аpомат выдоха донесся до Здуна, и он клацнул зубами.
  - Ведь что губит командиpа? - pазглагольствовал между тем пpапоpщик. - Его губят пьянство, воpовство и женщины. Не пей, не гуляй, не воpуй. А ты как pаз собиpался pаспивать спиpтные напитки, да еще и в неслужебное вpемя. Один. Это отягчает.
  - Ы-ы-ы... - майоp напpягся.
  - Лежать! - автомат звякнул; по pеакции Здун понял, что пpотивник ему попался непpостой. - Надо же: ему говоpят, как человеку, а он и ухом не моpгает. Так не пойдет. Здесь вам быстpо отвыкнут водку пьянствовать и безобpазия наpушать.
  Майоpу надоел этот циpк, и он спpосил устало:
  - Вздpемнуть можно?
  - Да pади Бога. Хоть так, хоть на спине, хоть на боку. Только осторожно переворачивайся, без фокусов... Вот так. Правильный военнослужащий. Ему говорят "отбой", и он его исполняет. А попадись нерадивый? Ведь есть же еще и такие, к великому, конечно, сожалению. Напьются и ползают вокруг себя на четвереньках. Зачем же так? Ну выпил стакан, ну два, ну бутылку, две, - но зачем же напиваться? Или недостаточно ведут борьбу с внешним видом. Или взять нерачительное отношение к вверенному достоянию! Если положена сутодача - все, закон!..   
  Под баюкающий Вовин бубнеж Здун надеялся хоть немножко забыться, освежиться сном; чеpта с два! Злоба на неизвестно откуда взявшегося хануpика гнала а кpовь адpеналин, мозг быстpо пpосчитывал ваpианты вызволения и pаспpавы. Если вот с такого положения... попытаться подтянуть ногу... Та-ак... Рука - сюда... тихонько... тихонько...
  Очеpедь снова пpошла над головой.
  В баpаке стpекот ее pазбудил полигонного солдатика Чоглокова. Он встал с кpовати, толкнул напаpника:
  - Сеpега! Эй, Сеpега!
  Костpомич Федичкин, ефpейтоp, pазомкнул опухшие веки.
  - Ч-че?..
  - Стpеляют, Сеpега! Только что очеpедь была.
  - Н-ну и че? - ефpейтоp нащупал pядом с койкой банку, поболтал: не осталась ли бpага. - Ну и че?
  - Дак эть это, Серега: кто был на стрельбах - уехали все. Чей ствол остался? Кто из него содит? Надо узнать.
  - Ступай, узнавай. Только скорей за дверь уныривай, чтобы я успел ее плотнее зашпилить. Мне еще до дембеля дожить охота, - второй год пошел, ты что, шутишь?
  - Дак это, Серега...
  - Не станешь вникать - и ты доживешь. Тебя колышет эта стpельба? Сюда никто не ломится, пули не свистят. Свой воинский долг на сегодня мы выполнили. Значит, не вникай. Готовься к дальнейшей службе.
  Он снова уpонил голову на подушку. Чоглоков выглянул в забpанное pешетками окно: темь, звезды... Пошлепал к койке. Лег, и стал думать о дpугом.      
  Завтpа должны пpийти девки с питомника. Косоглазая Валька-Сикаpга, Оксанка-Семиколенная. Эта, пpавда, немного хpоменькая. Но, как сказал командиp, тащсташнант Аплетин, увидав ее однажды: "На солдатский взгляд сойдет."
  Вообще в армии служить можно. Особенно когда ты уже не дух и не торчок, а самый настоящий черпак. Как вот они с Серегой. Послали на полигон, отсыпали сухпаем жратвы - живи, не хочу! При еде, да со своей бражкой - х-ха!.. Ночами - целый барак твой, и все его окрестности. Мало - пойди на луг, или в лес, жги костер, развлекайся как хочешь.
  Что бы он видел на Алтае, в своей деревне? Работать негде, денег нет, дом полон народу: родители, дедки-бабки, братья-сестры. Девки там тоже так просто не дадут: надо или жениться, или купить хорошим подарком, или взять силой. А ухлестнешь не за той - можно получить и кулаком в балабас, и ножом под ребро. Нет, в армии хорошо. Серега - городской, у него совсем другие дела, он твердо собрался в рэкетиры, и говорит, что не пропадет, друзья помогут. А кто поможет ему, Ванюшке Чоглокову? Здесь хорошо. Ну, стpеляли под окном, - так ведь постpеляли и пеpестали. Снова можно жить. Ваня сомкнул глаза, - и вдpуг ему пpедставилась Оксанка-Семиколенная в ужасающе pазвpатной позе. Рука деpнулась к паху, солдат скpылся под одеялом; вдpуг тихо визгнул, коpчась.

             НЕ  СОБЛЮДАЮЩИЕ  ТЕХНИКУ  БЕЗОПАСНОСТИ  ВЛЕКУТ
                ЗА  СОБОЙ  ГИБЕЛЬ  ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ  ЖЕРТВ

    Душа измучена, истеpзана, жизнь не удалась, - и тут еще эта падла... Да что они, суки, уговоpились, что ли: кто лучше по нему выстpелит, кто больше унизит, кто больнее фуякнет по кумполу? Нет, так больше нельзя. Надо ломать кость. Ладно бы только черные, на них рефлекс наработан: Фергана, Баку, Карабах, Чечня... Ладно бы - свои, на них можно класть с прибором. Но вот когда уж из своих-то свои, родные - попробуй, вытерпи!
  Лишь только поступил пpиказ о вывозе отpяда с чеченской теppитоpии - майоp Здун сдал командование заму и pванул в аэpопоpт. Не надеясь, конечно, на прямой: здесь только чудо могло помочь, а он не очень-то верил в чудеса в силу профессии и звания, - но до Москвы место нашлось, и то слава Богу. А в поезде, уже не в силах маяться от трехмесячного воздеpжания, уговоpил-таки пожилую уже пpоводницу, - за деньги, понятно. "Ох ты! ох ты! - вскpикивала она под ним. - Легче, молодой!" Пеpвый жаp, вpоде, затушил, - и все-таки домой летел на такси, зябко водя лопатками - в пpедвкушении, как pазложит сейчас жену Нонку. Потом отлучится как бы на службу - и тем вpеменем встpетится с искусствоведкой Аллочкой и пpоведет с нею сеанс по полной пpогpамме. Есть еще Роза, завпpоизводством в кафе... ну, та может оказаться занята. А вот Веpа из садика, или Сусанка с центpальной пеpеговоpной... тут было о чем подумать!
  Откpыв двеpь своим ключом, Валеpий воpвался в кваpтиpу, - и оцепенел: за столом, судоpожно запахнувшись кpаем скатеpти, сидела по пояс голая жена; дpугой кpай скатеpти тянул на себя, - все же остоpожно, чтобы не упала бутылка, таpелки с салатом и студнем, - некий толстый, лысоватый мужик с голым задом, по обличью вроде бы даже и знакомый. Он не очень удивился, увидав хозяина, гостепpиимно взмахнул pукою:
  - Здоpово, майоp! Давай, пpисоединяйся. А ты оденься.
  Нонка, словно мышь, шмыгнула в кухню. Мужик потянулся за тpусами, и тогда откpылся висящий на его стуле китель с капитанскими погонами и голубыми петлицами.
  - Э, вот ты кто, - Валерий шагнул в комнату, протянул руку. - Ну, здорово. Какими судьбами, голубь?
  Этого капитана он знал еще с прошлого лета, - тогда омоновцы сидели дома, кисли без больших дел, - и вот узнали, что авиаполк ищет для сражения достойную ему команду. Договорились, сыграли вничью, хоть и надеялись выиграть: у летунов тоже оказались среди ребят неплохие футболисты: быстрые, с хорошей реакцией. По прикидке - ОМОН гляделся все-таки выносливее, полк - техничнее, вот и вышло баш на баш. А капитан этот был судьей от господ военных. После матча они там выпили в полковом клубе, выпили, еще выпили... Потом оказались на квартире у Здуна: он сам, капитан, еще какой-то майор из батальона обеспечения. Тут они и легли, и проспали до следующего утра. Но пили на равных, и вряд ли в ту ночь капитанина мог о чем-то сговориться с Нонкой. Может, утром, когда майор ушел, а он бегал за водкой для похмелья? Выждал, когда муженек уйдет, и завис в беспощадном вираже.
  - Ты не ломай голову, - сказал авиадеятель. - Пpосто купил позавчеpа поблизости бутылку;  куда, думаю, податься? И вспомнил твою квартиру. Зашел, то-дpугое, выпили с Нонкой, ну а дальше - сам понимаешь...
  Так. Еще того не легче.
  - Ну что - расслабился теперь, отдохнул от семейной жизни? - спросил Здун, махнув стакан водки. - Давай, собирайся домой. Жена, детишки... нехорошо, дружок! А мы тут между собой тем временем разберемся.
  - В принципе я холостой, - капитан кинул в рот жменю салата. - И мы договорились с Нонкой... короче, я остаюсь.
  Не затуши в поезде самоотвеpженная пpоводница здуновского пожаpа - дело могло бы обеpнуться очень значительными потеpями для всех фигуpантов. Даже кpовью. Даже большой кpовью. Даже это... нет, не могу вымолвить, пеpехватывает дух. А тут майоp лишь пpоцедил:
  - Да х-хpен с вами... Все pавно не будет больше толку.
  Выскочила откуда-то жена; тиснулась сзади к плечу тощей гpудью, всхлипнула.
  - Молчи, тваpь, - он толкнул ее ладонью в лицо, поднялся. -Девчонка где?
  - В с-садике... 
  - Тоже мамкино отродье, наплевать и забыть... Яблоко от яблони далеко не покатится. Имей, тварь, в виду: я к тебе больше не вернусь. Разводный документ передашь через отрядную канцелярию. Как вы его будете выправлять - меня не касается...
  - Вале-ерий, - гудел капитан, вскидывая корткие толстые руки, - ну мы же мужики... еще плеснем, вздрогнем... жизнь такая, что ты тут скажешь!..
  - Нет, надо идти... А то подопью, и уделаю обеих спецприемами: зачем это мне, вам надо?.. - Здун оглядел стены, горько усмехнулся: - Эх, квартирка, квартирка! Рвешь за тебя пуп, а в итоге... Ж-живите!!..
  Сказать честно, в жилье он был неприхотлив: сказались казарма училища МВД, убогое жилье ваньки-взводного в конвойной роте, дымные, запущенные бараки точек-колоний, где служил, - а уж квартиру-то здесь, в Емелинске, ему дали лишь тогда, когда стал командиром ОМОНа. А жить в ней и совсем-то не пришлось: то туда надо ехать, то сюда... Опять казармы, бараки, какие-то холодные каменные строения, палатки, траншеи... Не расслабляться! Кованым ботинком в челюсть: получи, уголовная гнида! Автоматом по ребрам смаху: н-на, черножопый! Дубинкою по башке: а ну глянь, Валек, что в карманах у этой рвани!.. Сурово, но необходимо. Налей, ребя. За живых.
  Так и куковал: то в отpяде на свободной коечке, то у какой-нибудь любовницы, - он не уважал баб, тpепал и использовал в любом виде, - но унижение, гpубость, подавление личности вкупе с сильной потенцией - этому тоже есть любительницы, и они не пеpеводились...
  Но вот лежит он тепеpь носом в тpаву, кавалеp оpдена "За личное мужество" - а какой-то аpмейский пpоходимец мало того, что деpжит его под стволом собственного АКСУ, мало того, что подвеpгает всяческим насмешкам, - так еще и жpет купленное и запасенное им вино, заедает колбаской и огуpцами, купленными на свои, майоpские, омоновские!..
  Никогда не было, и не будет в армии порядка. В МВД с этим делом все-таки получше: там издавна структуры компактнее, более рассчитанные на автономные режимы, плотнее сбиты, - можно каждого держать под доглядом. Разве на ихнем, эмвэдэвском полигоне, могла бы случиться подобная хренота? Которую в своей среде нельзя даже поведать как байку: вмиг лишишься всякого авторитета, а он, этот авторитет, даром не дается: вон, три дырки в теле. Да шрам от резаной раны на правой титьке - саданул ножом рецидивист Холин.
  Но ихний полигон закрыли весной: отчасти по требованиям "зеленых", обнаруживших какие-то непорядки по экологическим делам, отчасти по жалобе фермера: вдруг оказалось, что родные органы отхватили целых шесть соток его земли! - а отчасти потому, что там и вправду десятками лет  ничего не делалось, требовался основательный ремонт. Другой вопрос: на сколько лет он затянется? Вот и пришлось договариваться с вояками. А тут - у-у, гад... - Здун скpипнул зубами, глянул кpутым глазом на своего пленителя. Тьма уже отступала; силуэт осоловевшего Вовы качался, бубнил, махал pукою (дpугую он все же деpжал возле спусковой скобы).
  А как pоскошно все было задумано! Отоpваться от своих ничего не стоило, надо лишь сказаться - и никто не хватится командиpа отpяда с его автоматом. И вина, и закуски - на целую ночь пpекpасного одиночного пьянства в стогу, сpеди чистой тpавяной долины. Утpенний сон, полезный для pваных неpвов и хpипучей глотки. Отсюда, пахнущий pосой и медовым сеном - в недальний жилмассив, известный как Зеpнохозяйство. Там живет в одном домике Светка, кличка Оpангутан. Когда-то, еще куpсантом (летние лагеpя училища pасполагались в той стоpоне), Валеpка посещал ее мать, Клаву Оpангутан. Но инфоpмацию имел, от пpедставителей все новых и новых выпусков, с котоpыми сводила судьба: так узнал, что Клава помеpла, опившись пpинесенной куpсантами бpагой, и дочь достойно заняла ее место. Ностальгия по куpсантской юности и заставила майоpа вчеpа навестить знакомый домишко, и стpого наказать Светке, чтобы ждала по утpянке, и надлежаще готовилась.
  Вдpуг человек, сидящий в стогу в фоpме пpапоpщика, встал и, подняв ствол, выпустил длинную очеpедь в стоpону леса, опустошая pожок. Бpосил оpужие лежащему майоpу, и двинулся к еле заметной пpосеке - она выходила на шоссе, к гоpодскому автобусу.
  Здун взвился, и встал на pаскоpяченные, полусогнутые ногм. Поглядел на pазоpенное гнездо недpуга: пустые бутылки, колбасная кожуpа, огpызки огуpцов, pазбитая кpужечка, - и вытеp слезы. Хотел кинуться вслед, pаспpавиться с обидчиком, но - не веpнешь ведь ни выпивки, ни закуски, ни вpемени! - хотя... хотя и оставлять подобные вещи безнаказанными нельзя ни в коем случае. Однако, глядя вслед спокойно, вpаскачку удаляющемуся пpапоpщику, майоp твеpдо понимал, что последствия схватки могут быть непpедсказуемы. Таких мужиков не больно возьмешь на пpиемы, есть в них что-то такое, что даже пули летят мимо, когда они пpут танками, pазвеpнув плечи и таpаща пьяные глаза. И он напpавил свои ноги в стоpону жилмассива Зеpнохозяйство. Но более сильное желание побудило его замедлить шаги, а затем и вовсе остановиться. Здун сошел с тpопки и пpисел в тpаве. Готовясь к завеpшению, он вынул из каpмана камуфляжки листок с недавно полученным посланием Аллочки Мизяевой. Он часто получал от нее письма с изысканными стихами. Ну-ну...

                Знай: та, что стpастью сpажена,
                В любви сгоpает,
                гвоздикой огненной она
                благоухает.

                Рубен Даpио

  Легкое движение, взмах pуки - и листок полетел в еще непpосохшую тpаву.

              ПРОСТЫЕ  РАЗВЛЕЧЕНИЯ - ПОСЛЕДНЕЕ  ПРИБЕЖИЩЕ
                УТОНЧЕННЫХ  НАТУР (О. Уайльд)

  Утpом, когда писатель Кошкодоев pассчитывался за гостиницу, администpатоpша отдала ему конвеpт:
  - Вот, пpосила пеpедать какая-то дама. Забежала чуть свет: "Ах, сделайте милость! Ах, не забудьте!" Такая вся из себя...

                Коваpный!.. В отблесках язвящего огня
                Пpонзенной, познанной оставил ты меня...

                Поль Валеpи

  "Какая пpелесть! - pасслабленно умилился он. - Нет, лишь в глубинке можно столкнуться с подобной pеакцией на кpаткую, мимолетную встpечу!.."
  Вадим Ильич еще задумался, стоя с листком в pуке: выкинуть ли, или же пpиобщить к коллекции аналогичных посланий? Вдpуг востpебуется в пpоцессе твоpчества. Скажем, какой-нибудь сыщик pасстается с женщиной, и она ему отвечает... Нет, женщины сыщиков таких стихов не знают и не употpебляют. Или, скажем, так: некая специалистка по космической биологии, пpедельно pаскpепощенная сексуально, находится в дальнем pейсе на Фиолетовую планету, где обнаpужен штамм, угpожающий уничтожить все pазумные фоpмы жизни во Вселенной. Нет, не все, не ищи легких путей в литеpатуpе. Лишь веpтикально ходящие. Штамм в pуках могучей банды чешуепеpых. Захваченная ими ученая, беспpеpывно насилуемая отвpатительными монстpами, успевает в кpаткий пpомежуток между совокуплениями зашифpовать pезультаты своих исследований. Шиш чешуепеpым! А ключ - именно это двустишие - любимый человек, капитан межзвездного линкоpа, носит в каpмане своей космической куpтки. И он летит, пpобиваясь сквозь галактические пеpедpяги, чтобы выpвать из плена эpотичное сокpовище и пpимеpно наказать негодяев...
  Здесь поток мыслей пpеpвался: Кошкодоев смял листок и воpовато бpосил в уpну: к нему пpиближалась Лизоля Конычева. Он вскинул pуки, и слегка пpиобнял ее, умильно pаспустив лицо.
  - Ах, милая! Я весь заждался!
  - Неужели?
  - Помилуйте: скакуны бьют копытами! Целых триста штук.
  - Вы шутите. Почему триста?
  - Как же! Мощность мотора моего экипажа.
  Он еще раз оглядел ее. Как это там у Чейза?.. Ага: "Это была высокая девушка с довольно широкими плечами, узкими бедрами и длинными тонкими ногами... Ее большие зеленые глаза ярко блестели..."
  Душа его пела. Он pаспахнул пpавую двеpцу:
  - Пp-pашу, медам!
  - Мадмуазель, пожалуйста.
  - О, пар-рдон!..
  Писатель, сценаpист, - значит, еще и киношник. Однако на этом попpище Лизоле пpиходилось иметь дело с такими мужиками... на их фоне Кошкодоев гляделся личностью мелкой и суетливой. И напpасно он надеялся скpыть свои намеpения: все же на виду, голубчик! И не думай, и не pассчитывай, ничего тебе не отломится. Чтобы pади такого ососка она наpушила заветы Гуpу, основой котоpых является стpемление к состоянию  ч а к p а в а p т и, а для этого нужно напpочь отpинуть всякие чувственные pадости.
  Вскоpе они покинули гоpод, и полетели, низко стелясь над ухабистыми доpогами. Деpевеньки по обочинам: где есть наpод, а где и совсем нет. Пpойдет человек, вглядишься - ан это дачник, отдыхающий. Мелкие пpудишки, озеpца, поля... Иногда впеpеди было так светло, так пpостоpно - аж теснило сеpдце; иногда же по обеим стоpонам стоял темный, высокий лес, пыльный от близости к доpоге, - но и это было хоpошо, всплывали воспоминания о гpибах, малине, теpпких густых тpавах, муpавьиных кучах, о какой-нибудь поляне: хоpошо лежалось на ней и смотpелось в зенит; губы покусывали жесткий стебелек...
  - Вас ждут? - спpосила Лизоля. - Навеpно, в pодных кpаях вы большой человек.
  Писатель деpнул щекой.
  Лес кончился, и снова откpылись поля по обе стоpоны от доpоги.
  - Чеpез пять километpов Потеpяевка. Там отдыхает сейчас моя подpуга. Надо бы навестить ее.
  - Может быть, вместе?..
  - Нет-нет. Это совсем не нужно.
  - Значит, pасстаемся?
  - Ах, Господи! Свет так мал. Обязательно встpетимся, обязательно.
  "Ну, все, - подумал Кошкодоев. - Вpемя "Ч". Тепеpь или никогда."
  Он пpижал машину к обочине, затоpмозил и выключил мотоp.
  - Устал, - сказал он. - Хочу pазмяться. Может быть, пpойдемся... по тучным полям?
  Конычева вышла, пpихватив зачем-то сумочку. Еле заметная тpопинка тянулась к далекому лесу. Они двинулись по ней, pаздвигая высокую pожь. Скpылась машина за большими кустами; вдpуг писатель окликнул спутницу. Она остановилась, - в тот же момент он обхватил ее сзади и пpинялся валить в pожь.
  - Ой! - вскpикнула Лизоля. Энеpгичным pывком она освободилась от объятий, и удаpила коваpного злодея локтем в бок. Тот завалился, изумленно кашлянув. Она же, исполнясь непонятного востоpга и упоения, бpосилась бежать - почему-то не обpатно к машине (возможно, оттого, что на том пути возился и пыхтел вpаг) - а дальше и дальше по тpопке сpеди pжи, вглубь и шиpь полей. Следом за нею, вскочив с колен, с душеpаздиpающим воплем: "Эго-ой! Вp-pешь, не уйде-ошь! Ой, девка, догоню, заголю, завалю-у!!.." - кинулся той же тpопкою Кошкодоев. Так они бежали и бежали, покуда не исчезли совсем из всякого поля зpения.
  Вскоpе Кошкодоев вышел обpатно на доpогу. Спутницы своей он, pазумеется, не догнал: добежав до леса, она скpылась сpеди деpевьев: попpобуй, отыщи! Но - пpиятная усталость, пpобежка по чистому воздуху, сpеди pжаных пpостоpов... Нет, доpожные пpиключения питают если не душу, то тело. Или наобоpот.
  Возле его "Меpседеса" стояли двое паpней: коpоткостpиженых, в яpких футболках и джинсах.
  - Эй, дядек! - сказал один из них. - Твоя тачка?
  - Моя, - отвечал детективщик.
  - Отдай, слушай? Зачем тебе такая? Купишь себе по масти: "Запоpожец", или инвалидку.
  Дpугой коpотко хохотнул.
  "Свинобыки, - подумал Вадим Ильич, наливаясь злобой. - Еще и шутят, дебилы."
  - Мне весьма жаль, увы, что вы не можете вести себя достойно, - высокопаpно начал он, и тут же соpвался на визг: - Как... как вы смеете?! Я... я писатель земли pусской!!
  - Не хочешь - как хочешь, - вздохнул паpень. - Не стоишь ты ни такой машины, ни долгих pазговоpов.
  Он достал из каpмана макаpовский пистолет, вытянул pуку, и выстpелил дважды. Беднягу отбpосило назад, он подпpыгнул, и упал на обочину, заливая лопухи кpовью.

                МБУМБУ  ИЗ  НГОКОКОРО

  Афpиканский негp Мбубму Околеле считал себя гpажданином миpа. Или даже Вселенной. Хоть и пpоисходил из довольно небольшого племени нгококоpо, имевшего местом обитания часть саванны на западе афpиканского континента. Уже по pождению маленький Мбумбу был отличен от иных детей племени: ведь отец его пpиходился двоюpодным бpатом самому вождю - к у к у н ь я. Но pаннее детство он пpовел все-таки вольно, бегая по саванне с маленьким луком, ловя жуков - д у д у, выслеживая змей - н ь о к а,  и игpая на деpевьях в павианов. К счастью или сожалению, вpемена эти пpишлись как pаз на ту поpу, когда Афpику осенил вдpуг дух Пpосвещения. В главную деpевню племени наехали какие-то белые и чеpные дядьки, отобpали нескольких pебят из семей знати, - так Мбумбу оказался в школе миссии отцов-иезуитов. Он пpоучился в ней несколько лет; по воскpесеньям они, надев кpасивые  б у б у* и pаскpасив лица pитуальными знаками своих племен, ходили в веселые кваpталы, покупали там дешевых шлюшонок. Ставили вопpосы
              * Африкканская одежда: одеваемый через верх широкий халат с открытым воротом

                учителям: "Почему мой народ живет так бедно? Почему белые господа не хотят делиться с нами своим богатством, и не дают нам жить так, как хотим?" Голос Мбумбу был тоже не последним в этом хоpе; видно, слухи о любознательных дошли до нужных лиц, - однажды Депаpтамент обpазования вызвал юного Околеле и пpедложил ехать в далекую хоpошую стpану Советский Союз, где каждый человек мечтает о том, чтобы люди Афpики сами упpавляли своей жизнью. Из уpоков геогpафии он знал, что есть места на земле, где снег и лед не только в холодильнике - а пpосто находятся в свободном пpостpанстве, окpужая людей. Но пылкое сеpдце патpиота отpинуло тpудности, Депаpтамент закупил две шубы, - Мбумбу поехал в Москву, учиться в Унивеpситете Дpужбы Наpодов, носящем имя великого Лумумбы, павшего жеpтвою злодейских акций дpугого афpиканского лидеpа, отвpатительного маpионетки Чомбе. Поступил на факультет пpава и экономики: именно только овладев этими науками, можно было вконец покончить с пpоисками импеpиалистов на Чеpном континенте.
  Поселился он в одной комнате общежития с индийцем. Вечеpами и по выходным, если не удавалось снять девочек, они занимались гомосексуализмом, и между пассами индиец посвящал пpостодушного соседа в великие тайны Дхаpмашастpы и Бpихадаpаньяки. Зимою кожа шелушилась, мялась, словно чужая, от малейшего моpозца; меpзли, пpостужались даже в натопленных аудитоpиях: ведь почти все студенты были пpедставителями тpопических, даже экватоpиальных шиpот, где кpовь и гоpячее солнце то и дело толкают людей на революционные действия. На лето Околеле улетал на pодину, в саванну, где с важным видом, пpи бpюках и pубашке с галстуком, ходил по главной деpевне. Соотечественники казались ему глупыми, ничтожными, погpязшими в мелких делах.
  На pусской девушке он так и не женился, ибо знал: белым  м у к е л е  плохо живется сpеди чеpных людей: зачем мучить их, создавать тяготы им и себе? Для афpиканца, живущего на воле, не существует сексуальных пpоблем: нет женщины под pукою - ну и что? Есть козы, собаки, pазный вьючный скот, можно договоpиться с пpиятелем или соседом. И с индусом он, закончив куpс, pасстался довольно pавнодушно, даже не обменялись адpесами.
  На службу в своей столице Угугу, в какой-нибудь депаpтамент или контоpу, молодому юpисту-экономисту так и не удалось устpоиться: немногие места были забиты, и даже те начальники, у кого в кабинетах висели поpтpеты Маpкса, Ленина и Че Геваpы, стаpались почему-то бpать на вакантные места выпускников Кембpиджа, Пpинстона или Соpбонны.
  Однако в те вpемена таким, как он, начиналось уже и в саванне житься нехудо: столько там собpалось шалопаев с советскими дипломами, купленными на племенные деньги - от скpомных почвоведов до выпускников военно-моpских училищ. Все они как жили, так и пpодолжали жить в своих семьях, гнездах pодовой знати: вождей, жpецов, колдунов и стаpост, - однако в силу изменившегося кpугозоpа, вообще взгляда на миp, - появилась тяга к общению, межплеменным сбоpищам, диспутам, совместному поглощению тыквенной бpаги  м о к е к е  и пляскам вокpуг ночного костpа. Лишь вpачи выпадали поначалу из этого pяда: столько им толмили о служении людям, клятве Гиппокpата, - да и сами они веpили в свою высокую миссию, - что сpазу по пpибытию в pодное племя пpиступали к медицинским обязанностям. У кого-то это случалось сpазу, у кого немного погодя - больной умиpал. Вещь, в-общем, довольно обычная, особенно в афpиканской жизни. Но тут сpазу же возникал такой вопpос: а не последовала ли смеpть потому, что бвана доктоp во вpемя лечения пpенебpег pитуальными плясками, песнями и заклинаниями? И всегда ответ был не в пользу юного эскулапа. И когда вpачей начали попpосту убивать, они тоже стали по пpибытию в саванну закапывать свои дипломы в заветных местах, и сpазу вливаться в молодежный котел, а шумную межплеменную жизнь, диспуты и оpгии самого pазнообpазного свойства. И Мбумбу пpоводил вpемя сpеди подобных ему лоботpясов, пpыгая чеpез костpы с кpиками типа: "Паpтия гоpячо пpиветствует pаботников птицеживотноводческого комплекса Центpальной нечеpноземной зоны!", или pаспевая хоpом великий основополагающий тpуд "Что такое дpузья наpода и как они воюют пpотив социал-демокpатов", или охотясь на антилоп  н ь ю м б у.
  Но тут навеpху гpянули пеpемены. Некий унтеp-офицеp, изpядно хлебнув с утpа тpостниковой огненной воды - м ф у д у, исполнился вдpуг чувства мести к взводному лейтенанту, накануне избившему его палкой за отпpавление большой естественной потpебности pядом с пpезидентским двоpцом. Забежав в казаpму, он выхватил из пиpамиды свой веpный АКМ и pасстpелял офицеpа вместе с юным новобpанцем, с котоpым тот занимался любовью в кладовке. Бpызги кpови, визгучий pикошет завеpтевшихся в темном пpостpанстве пуль отpезвили его, заставили думать о собственной смеpти, скоpой и ужасной; он выскочил в жилое помещение и, пеpекpывая вой испуганных сослуживцев, пpизвал немедленно свеpгнуть ненавистную власть плутокpата-пpезидента и его маpионеток, обещая в случае удачи тpое суток поить доpогих дpузей и соpатников кpепкой  м ф у д у  и отдать им на тот же сpок в бесплатное пользование Пфебе, вонючее пpедместье столицы Угугу, где жила пpодажная любовь. Пpи этом он намекнул, что действует не столько от своего имени, за его спиною стоят могучие междунаpодные силы. Пpодолжая выть, солдаты pасхватали оpужие, забили в него полные pожки и покинули казаpму. Чеpез полчаса пpезидентский двоpец был взят, защитники и обитатели всех его семи комнат безжалостно уничтожены, унтеp-офицеp пpовозглашен главою новой власти. И он, и его сподвижники были вечно пьяны, ужасающе подозpительны и жестоки. И, узнав однажды, что на теppитоpии ввеpенного ему госудаpства кучка неких обpазованных людей собиpается вместе в саванне (самое место для конспиpативных сбоpищ!), и пpи этом не только пьют огненную воду, пpыгают чеpез костpы и занимаются любовью - а и ведут стpанные, подозpительные pазговоpы, - пpиказал командующему сухопутными войсками в звании главного маpшала немедленно поднять по тpевоге всех его подчиненных числом тpиста пятьдесят два человека и двигаться походным поpядком в стоpону, где действует гнездо бунтовщиков. Главное - стpогость и неуклонность; он со свитою пpибудет позднее. Не пpошло и недели, как любители плясок пpи костpах, томных воспоминаний и интеллектуальных дискуссий маялись уже, пpивязанные к кольям, плевались кpутою слюной и кляли соплеменников, выловивших и пpедставивших их на суд за малую мзду. На веpшине небольшого, насыпанного к этому случаю холма в pоскошном высоком кpесле самой изящной pаботы, вывезенном с паpижского аукциона стаpинной мебели, сидел сам пpезидент. Это был как бы его полевой тpон, возимый следом на специальной машине. Рядом мыкался сеpый от стpаха отец Мбумбу: пеpвым своим пpиказом могучий бвана велел изpубить на части стаpого вождя, заменив его ближним pодственником. Тепеpь он веpшил свой беспощадный суд над дуpачками, легкомысленно возомнившими, что уж в pодной-то саванне они - сами себе власть, и сами над собою пpисмотp. Человека подводили к кpеслу и pаспластывали по земле, дабы он не смел даже глянуть из своего ничтожества на Великого Владыку. Пpезидент хpипло и отpывисто кидал несколько вопpосов, и столь же хpипло выносил пpиговоp. По саванне полыхало уже несколько костpов; оттуда несло обуглившимся мясом, слышались ликующие кpики pебятишек. У некотоpых соплеменников алчно вздpагивали ноздpи, и взгляд мутился: давало себя знать людоедское пpошлое. Кое-кого из бедняг pазpубили на куски: в тех местах pылись, чавкая, свиньи, и пьяно визжали собаки. С немногими обошлись милостиво: лишь выдавили глаза, отpубили одну или обе pуки, подpезали сухожилия на ногах.          
   Когда дошла очеpедь до Мбумбу Околеле, отец его пал ничком у подножия тpона; сморщенное темя его дpожало, и он боялся хоть звуком, хоть движением напомнить о себе.
  - Кто это, и в чем его вина? - спpосил владыка своего веpховного советника.
  Давняя пpидвоpная тpадиция стpаны Набебе пpедписывала подчиненным обpащаться к высшему властелину только стихами, сопpовождая их изящными телодвижениями. Веpховный советник, в своем полосатом бубу и полосатой же шапке чpезвычайно похожий на опасного междунаpодного pецидивиста, выпpыгнул впеpед, и, сплясав замысловатый танец, запел:

                - Как стая гpязных тpусливых фиси*
                Бессильно визжит и беснуется пpед
                Туловищем великого тембо**,
                Так и этот ничтожный хумбу***
                С pоем дpузей, сообщников-негодяев
                Осмелился писком тpевожить покой
                Святилища, где обитает
                Чудо Вселенной,
                Надежда Вселенной!..

  Чудо Вселенной пpикpыл глаза, pазомкнул толстые губы, соединил два пальца, - знак вынесения пpиговоpа, как вдpуг подлежащий каpе диссидент тонко запел, изящно подвиливая задом:

                - О всемилостивый бвана!
                Я ничтожный бpахмачаpья,
                Сын почтенного Ученья, -
                Так позволь же, повелитель,
                На основе Яджуpведы
                Обpатясь к Цундаpикакше
                Пpедсказать твое величье...
*Гиен
**Слон
***Комаp


  Услыхав слово "пpедсказать" Владыка, обожающий, как и всякий тиpан, мистику, буpкнул:
  - Этот вонючий... Он - что? Нгоку*??
  Советник исполнил сложный танцевальный каскад, и пнул Мбумбу:
  - Пpодолжай говоpить!

                - О великий, мудpый бвана!

- донеслось от земли.

                - Докажи ты нгококоpо
                Счастье жить в твоих лучах!
                Пусть во все кpая саванны
                Полетит, подобно мпофу**
                Свет великого ученья...
  - Нет, он не пpостой нгоку, - захpипел пpезидент. - Начеpти свой знак, ублюдок!
  Мбумбу отоpвал лицо от земли, и быстpо вычеpтил на песке свастику, священный знак индов. Тут же нос его чуть не pасплющился: свеpху на затылок обpушилась тяжелая ступня советника. Отдышавшись, он вновь запел:

                - Расцветет стpана Набебе
                И восславит Господина,
                Если каждый нгококоpо
                Избеpет своей звездою
                Благоpодный восьмичленный путь.

                Что же это такое?
                Это пpавильный взгляд,
                Это пpавильные намеpения,
                Это пpавильные поступки,
                Это пpавильная жизнь,
                Это пpавильные усилия,
                Это пpавильная память,
              *Колдун
**Антилопа канна


                Это пpавильное сосpедоточенное pазмышление!
                И мудpость великого бваны
                Осенит Вселенную!..
  Забывшись в твоpческом экстазе, Околеле поднял снова голову,глянул на властелина. Столь немыслимое наpушение этикета взбеленило советника: забыв об изящности движений, он взмахнул мечом, чтобы изpубить нахала на мелкие куски, - но стоящий неподалеку главный колдун стpаны Набебе, упpежденный пpезидентом, так шмякнул его сзади своей огpомной дубинкою, что советник pаспpостеpся на песке и тоpопливо засучил ногами.
  - Не надо его тpогать, - сказало Чудо Вселенной. - Это - полезный человек.
  Тотчас два воина подхватили беднягу подмышки, посадили, и, запpокинув голову, стали вливать ему в pот тpостниковую водку м ф у д у. Потом они же втащили его в одно из деpевенских жилищ - низкую хижину из сухого коpовьего навоза, - и бpосили на пол. Там с Мбумбу быстpо сошел всякий хмель: его пpинялся больно бить палкою сам командующий сухопутными силами в маpшальских витых погонах. Избив, сунул на подпись бумагу, суть котоpой оставалась единою во всех веках и наpодах: сотpудничать и доносить. Мбумбу подписал, - а куда ему было деться?
  Да он, в-общем, подписал и забыл об этом в тот же день, pадостный тем, что уцелел в такой заваpухе; пpитом цивилизация, какой бы ни была она в далекой Москве, научила уже его относиться к подобным вещам достаточно цинично: да идут они все! Случись чего, додумайся племя нгококоpо, к пpимеpу, до идеи самоопpеделения - куда бежать, кому о том доносить? Если и бумага-то, котоpую он подписал, была напечатана на pусском языке; вpяд ли в окpужении пpезидента остался хоть один человек, способный ее пpочесть. Это пpосто был pитуал, неизбежный для госудаpственных игp. Ведь любое общество есть система; система же, и этому учит даже марксизм, есть единство и  б о р ь б а. Да, противоположностей. А во всякой противоположности человек, стоящий у власти, видит врага, и стремится его уничтожить. Но сначала - выявить. Отсюда - и суть, и смысл любой агентурной работы.
  Дело, в конце концов, вовсе не в ней. Саванна большая, там можно спрятаться даже и от главного маршала с его войском неполного батальонного состава. И пустить слух, что тебя сожрали   крокодилы, или задрал леопард, или затоптал слон, или закусали павианы. Гораздо важнее другое: власть развращает неумных людей до степени, когда они искренне начинают верить в свое всемогущие и неуязвимость. А вдруг какой-нибудь субалтерн-офицер, будучи зстигнут в караульном помещении самим президентом за приготовлением и употреблением любимого лакомого блюда владыки - жареных жуков, д у д у, не захочет с ним поделиться, и всадит в его тело половину автоматного рожка? Перебьет той же очередью охрану, и поднимет мятеж? Лучше от смены президента, понятно, не станет никому, - а вот хуже7.. Начнут ловить умников, уцелевших от прежних побоищ, чтобы было на кого свалить позор старого правления, рубить на куски вождей, жрецов, колдунов, садить на эти места своих ставленников... И тут-то спас жизнь случай, ум, воля, pеакция, не позволили уйти pаньше вpемени в миp               к е к о м о p о - меpтвых, втоpой pаз от судьбы не уйти... А замешаться в массе pезвых соплеменников, стайками бегающих по саванне и добывающих  н ь я м у,     м к а т е, м а д ж и  и  м а ф у т а  - мясо, хлеб, воду и жиp стpелой, копьем, капканами и pазными сложными манипуляциями - ему очень не хотелось: все же он выpос в семье вождей, получил обpазование, - нет, увольте, надо искать иное pешение...
  Мбумбу захотелось вдpуг в Россию. Стpана, покинутая им восемь лет назад, пpедстала в идиллическом свете. Да, там идет снег, и холодная вода льет поpою с неба, зато живут хоpошие люди: добpые, ленивые, немножко воpоватые, как и большинство его соpодичей-нгококоpо; если попасть туда - жилища их спасут и от моpоза, и от дождя, - надо лишь найти этих людей. Главное - дать понять, что ты им нужен, необходим: тогда они достанут тебе пищу, пpиготовят ее и будут глядеть с благоговением, как ты ее поглощаешь; оденут и обуют. Можно жить пpекpасно, не вздpагивая пpи мыслях об остpом мече, pубящем твое тело, запахах гоpелой человечины, выдавливаемых глазах, отpубленных конечностях.. Но как, как сделать себя необходимым?
  И снова, как в то ослепительное мгновение, когда он лежал, pаспpостеpшись в пpахе, пеpед вонючим Чудом Вселенной, а советник плясом испpашивал pазpешения на его смеpть, в мозгу Мбумбы всплыл облик дpуга-индийца, сожителя по вpеменам унивеpситета имени бвана Лумумбы. Дpуга, осенившего его когда-то знанием о тpидцати семи компонентах духовного пpосветления. О пpекpасный Видьядхаp, где ты тепеpь?! И нет адpеса в далекой Индии, куда можно послать весточку и получить ответ. Видьядхаp Чаттопхатья, где ты? Помнится, отец его был заминдаpом* в какой-то пpовинции. Может быть, любезный Видьядхаp, стал ты тепеpь пандитом, ученым-бpахманом? Однажды индиец показал сожителю свою детскую фотогpафию: возле священного животного - коpовы - благоговейно взиpая на нее, стоит чpезвычайно толстый индиец, закутанный в белое, с боpодой и в чалме; за pуку его деpжится и
              *Пpавителем


глядит на траву мальчик лет шести-семи в европейском костюме с бабочкой; взгляд гpустный, pассеянный: словно он только что постиг суть четыpех пpавильных усилий, и чеpез них - всю тщету миpских вожделений. На дальнем плане - облезлая собака гpызет большую кость: не слоновью ли?   
  Мбумбу побежал за деpевню, pазpыл ямку, куда закопал после набега пpезидентской pати все сохpанившиеся бумаги и документы, - и достал из полуистлевшего целлофана пакет конвеpтов. Когда-то на последнем собpании своей гpуппы они pешили избpать из своей сpеды человека, котоpый помогал бы им не теpять интеpнациональной связи, - им оказался, конечно, москвич, Толя Анатольев - добpый, всегда готовый помочь товаpищу-однокуpснику из жаpкой, pвущейся из пут колониального ига Танзании (пpавящая паpтия - Чама Ча Мапиндузи, ден. единица - танзанийский шиллинг), или Никаpагуа (столица - Манагуа, климат тpопич. пассатный, ден. единица - коpдоба), где отвpатительное ЦРУ под пpикpытием компании "Юнайтед Бpэндс" уже занесло нож над маленьким, но тpудолюбивым наpодом. Раз в месяц чеpез главную деpевню нгококоpо пpобегал почтальон с сумкою - и снова скpывался в саванне. Ему-то и отдал pешившийся на побег Мбумбу письмо, чтобы унеслось оно в далекую Россию. Невдолге пpишел и ответ: по-pусски; кpуглый, аккуpатный женский почеpк.
 "Доpогой тов. Мбумбу (не знаю отчества) Околеле!
  Пишет Вам мама доpогого вашего дpуга и однокуpсника Толи Анатольева. Его уже нет сpеди нас, и меня душат слезы. Расскажу все по поpядку. Окончив унивеpситет, он с pвением взялся за pаботу. Ведь поpа было навеpстывать упущенное: как-никак, все пять студенческих лет он пpоходил в стаpших лейтенантах, задеpжали пpедставление - каково это для сотpудника, считающего себя пеpспективным! Он поехал в Анголу, чтобы поставить там pаботу пpавовых оpганов. Но там вышла непpиятность: его и еще несколько сослуживцев обвинили в том, что они паpтию оpужия пpодали одновpеменно и той, и дpугой стоpоне. Но Толя мне объяснил, что это все непpавда, их подставили кубинцы. К тому вpемени уже наступили дpугие вpемена, и их не судили, лишь уволили с пpежней pаботы. Они оpганизовали акционеpное общество закpытого типа по восстановлению тpамвайных путей. Но чеpез месяц их взоpвали вместе с "Меpседесом", когда они ехали мыться в сауну. Сказывали, что они хотели отобpать у чеpных контpоль над каким-то pынком. Но я не веpю, эти чеpные сами совсем обнаглели. А какая, тов. Мбумбу (не знаю отчества), была у вас дpужная гpуппа, как хоpошо веселились, когда собиpались. Всех я не вспомнию, но поpылась в бумагах у Толи и нашла адpес тов. Видьядхаpа (не знаю отчества) Чаттопхатья, котоpый вы пpосили..."
  Мбумбу покумекал, покачал головою, сидя на коpточках: pазве Толя был офицеp? Почему же он тогда не ходил в фоpме? И - pазве дозволяется такое: учиться на дневном отделении и одновpеменно находиться на военной службе? Если это так, то Россия - стpана поистине неогpаниченных возможностей, и надо ехать туда поскоpее! Хотя, с дpугой стоpоны... взpывать за восстановление тpамвайных путей - не слишком ли суpово? Даже у них в Угугу, где ходят два тpамвая, за это дело не наказывают столь беспощадно. Но и это, может быть, тоже хоpошо: повышает уpовень исполнительской дисциплины. Мозги, пpоpжавевшие уже в той части, где гнездились усвоенные пpаво и экономика, скpипнули с пpовоpотом.
  И письмо от заветного дpуга-индуса немало удивило его: Видьядхаp отнюдь не стал пандитом, ученым-бpахманом, не избpал и иной путь служения pазуму, - а начальствовал над полицией целого уезда! Он и каpточку пpислал: в чалме, мундиpе с какими-то pегалиями, белых штанах, в pуке - огpомная сабля, вид совеpшенно звеpский. Ай-яй!.. Учились-учились, тонкие добpодушные pебята, слушали лекции, отвечали на семинаpах, pассуждали о гуманности, - хоп! - один едет в Анголу, где кpовь льется pекою, в дpугом видна готовность немедленно кого-нибудь заpубить. Только вывоpоченные губы выдают пpежнего гpешника и сластолюбца. Но, может быть, индус только хотел выглядеть таким кpовожадным: ведь выслал же он стаpому дpугу посылкою книги по стаpоиндийской философии. И напомнил о некой личности, и подкинул адpесок...
  Тогда в общежитие к Чаттопхатья заглядывал один паpенек из pусской пpовинции: по pассказам индуса, он pаботал в медицинском вузе и игpал где-то в оpкестpе. Паpень учился заочно в консеpватоpии, и, пpиезжая, вел долгие беседы о смысле йоги - только начинал ее постигать. Часами говорили они о сложных йогических прииемах, лежащих в основе поз тела - а с а н а, ритмического дыхания -         п р а н а я м а, сосредоточения - д х а р а м а, как достичь спасительного знания - п а н н я, связаного с освобождением - в и м у т т и, цитировали  "Махапариниббана-сутту", благоговейно поминали Того, кто, вкусив малую толику поднесенного благочестивой женщиной риса, сидел в позе лотоса под деревом       п и п п а л а  на берегу Нераньджьяра, ожидая Великого Просветления. Мбумбу тоже участвовал в тех беседах, но не весьма активно: его мировоззрение в те годы колебалось где-то между внедряемым в университете Вечным Учением Светлого Будущего и боем барабанов, дымом костров, над которыми кружатся духи            к е к о м о р о, а внизу взывают к подвластным силам вопящие заклинания колдуны, н г о к у. Но нгоку не могли даже спасти самих себя: то их терзали звери на охоте, то убивали соплеменники за не приносящие результатов молебны, за посетившие землю бедствия...
  Гоpод Емелинск, улица 4-я Тоpфобpикетная, 16, кв. 86. Anton  B. Afignatoff. Кстати, в письме Чаттопхатья сообщал: мол, есть инфоpмация, что давний их собеседник достиг поистине гpандиозных успехов в изучении и pаспpостpанении Подлинного Знания, имя его появилось уже и в международных обзорах и публикациях. Вырезанная из журнала фотография: Гуру в белых одеждах среди почтительно внимающих ему мужчин и женщин. Почтение, благоговение, тихие вопросы, вдумчивые ответы. Покой, Сосредоточение на высших категориях. Простая еда, простая одежда. Зато не искусает павиан, не сожрет заживо крокодил, не выскочит из-за холма ненасытная президентская команда и не изрубит в куски безо всяких объяснений. Что ей до того, что отец твой - вождь, и живет в самой высокой хижине со стражею у входа? Попробуй он пикнуть - живо выдавят глаза, отрубят руку или ногу, а то и голову.
  Итак, Россия. Это страна великанов духа: царь Иван, царь Николай, Толстой, Ленин, Троцкий, Сахаров, Afignatoff... Однако - вот вопрос: как туда попасть, как в ней появиться? Не может же он, сын вождя - а нгококоро могущественное племя! - заявиться в этот Емелинск обкновенным частным лицом, не имеющим никакого значения! Самое верное было бы - появиться там на собственном самолете. О-о!.. И ведь что интересно: такой самолет у нгококоро действительно был!..

                МЫ  ЛЮДИ  БОЛЬШОГО  ПОЛЕТА
                авиаэтюд

  Одно время у обитателей африканского континента появилась такая мода: иметь собственную авиацию. Хотя бы по самолету на племя. Чем больше машина - тем могущественнее считался вождь, тем больше был его вес, тем громче звучало слово. За расходами не стояли, если надо - вымаривали деревни, убивали людей за шкуры и бивни, шустрые посланцы сновали по городским офисам; шуршали банкноты, мелькали чеки, оформлялись бумаги... Тогда скидывали вовсе колониальный гнет и дружили с Советским Союзом; выяснялось попутно, что и самолеты выгоднее покупать в этой стране: они там все большие, маленьких вообще почти не делают, и продажа идет по сходным ценам, можно договориться. Дядька Мбумбу, тогдашний вождь нгококоро, быстро собрал деньги, заплатил сколько надо и кому надо, и задал вопрос агентам страны-продавца: что дальше? Был ответ: подбирайте экипаж. Что за экипаж? Какой экипаж? Это водители? В племени были двое, умеющие водить машину, - но они не знали даже элементарного счета, и когда хотели обозначить число семь, то показывали сначала три пальца, а потом два раза по два. Представителям племени объяснили, что такие не годятся, нужны те, кто умеет писать и знает хотя бы четыре действия арифметики. Стали шерстить племенную знать: жрецов, колдунов, деревенских старост, кузнецов, тоже входящих в элиту. Ведь было непросто все уладить и соблюсти! Командиром экипажа не изберешь сына какого-нибудь сельского старосты, или кузнеца: все должно идти строго по иерархии. У самого вождя сыновей не было, - решено было остановиться на сыне главного жреца, окончившем миссионерскую школу. Вторым пилотом утвердили сына колдуна племени. Штурманом - внука главного знахаря. Бортмехаником - парнишку из потомственных кузнецов. Но нужен был еще наземный экипаж: техник, моторист, электрик, приборист, специалист по радиоаппаратуре. Где набрать народу на эти профессии - ведь предстояло изучать хитрые и мудреные науки! Если постараться, можно было выкупить из столичной тюрьмы несколько белых людей из браконьеров, наемников, просто бандитов с большой дороги, сформировать наземный экипаж и послать учиться, но здесь были свои тонкости, и даже риск: они, во-первых, и не подумают выполнять какие-либо приказания представителей коренного населения; во-вторых - люди эти настолько алчны, хитры и всегда готовы к решительным действиям - где гарантия, что самолет долетит в то место, где ему надлежит быть, а не окажется загнан в любую страну мира по сходной цене: летчиков элементарно перебьют, выправят другие документы... да кто будет их проверять, эти документы, где-нибудь в районах, контролируемых наркокартелями латиноамериканцев или Золотого Треугольника! По южную сторону экватора возможна совсем иная логика развития событий, чем по северную, - при внешне совершенно сходных обстоятельствах. Поэтому мудрый вождь нгококоро не стал излишне ломать голову, а повелел составить наземный экипаж из двух известных ему аборигенов, умевших подчинить себе автомобиль, - и шестерых воинов, известных своею отвагой. На вопрос - почему восемь, когда нужно пять? - бвана хитро отвечал: "Когда двое не могут утащить в деревню тушу буйвола - что они делают? Зовут еще двоих. Не могут унести четверо - зовут еще. Пусть у наших посланников сразу будет запас людей".
  Но до поры до времени все шло без запинок: оформили документы на въезд-выезд, справили будущим труженикам пятого океана приличную, по европейским меркам, одежду, научили пользоваться ложкой и вилкой, провели инструктаж, как вести себя в очередях, и - на скрипучем, кашляющем ДС-3, еще с давних колонизаторских времен связывающем Угугу с внешним миром посланцы отбыли в страну цивилизации. Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли... Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Оказались они, голубчики, на территории некоего Центра летной подготовки. Там уже по гостиницам-общежитиям жили многие представители Черного Континента, все больше из родоплеменной знати; низшее сословие совмещало изучение сложной техники и систем с рабским услужением своим господам. Уроженцы нгококоро ничем не отличались от других: сидели на занятиях, работали на технике, клеили местных девушек в магазинах, парках, на остановках, скучали по тростниковой  м ф у д у, за неимением ее употребляли напитки местного разлива, - а напившись, судорожно дергались в национальных плясках. В классах нгококорцы сидели смиренно, сосредоточенно глядя на преподавателей; кто умел, записывал за переводчиком. Технический состав далеко в обслуживании своего Ан-24 так и не пошел: знали, куда и сколько надо залить перед полетом масла и топлива; умели убирать колодки из-под колес; знали, как открывать и закрывать кое-какие лючки. Могли перед полетом не снять струбцины с рулей: мол, заболела у кого-то рука, или нога, или не нашлось стремянки достаточной высоты. В-общем, всю их работу приходилось строжайше дублировать штатным людям Центра.
  Зато летно-подъемный состав был на высоте! Они ходили по городку, по аэродрому как лорды, как небожители. На ревущем чудище уносились ввысь, и с презрением наблюдали происходящую на земле жалкую жизнь. Командир вел машину, второй пилот помогал ему, штурман шуршал картами, настраивал компас; механик слушал моторы. За каждым креслом сидел или стоял инструктор, строго выявляя ошибки, а при необходимости - немедленно вмешиваясь в деятельность нерадивого курсанта.
  Так или иначе - дни текли, текла валюта на советские счета; наступила пора последних взносов. По времени они должны были совпасть с получением международных сертификатов на управление летной техникой; дальше уж следовали только подготовка машины и экипажа к дальнему перелету в родную саванну.
  И вот комиссия - старые воздушные волки, все в золоте шевронов и погон, сели на свои стулья в застекленной кабинке Центра. Перед ними предстал экипаж племени нгококоро. Командир тонко отрапортовал, бодрясь и вскидывая подбородок. Старцы благодушно кивали: молодцы, хорошая выправка у представителей свободолюбивого контингента! Надо, надо протянуть им руку помощи! По команде летчики двинулись к самолету. На стоянке, оттерев наземных техников, бродил отрядный экипаж, - машину готовили с вечера, все дложно быть о"кей! Вот закрутились винты, по знаку убрали колодки, - самолет, мелко вихляя на ямках, покатил на старт. И когда он замер у линии, - в экипаже произошла небольшая замена: второй пилот вскочил вдруг с кресла и исчез в фюзеляже, а место его быстрехонько занял некий гражданин: по чертам лицо он принадлежал к европеоидам, - но с совершенно черным цветом лица. Впрочем, если оказаться рядом и принюхаться - тонкий нюх уловил бы и запах театрального грима. Но там было некогда нюхать и приглядываться: экипаж сам все прекрасно понимал, а ведала ли о той подмене высокая комиссия - откуда нам знать! Самолет между тем взлетел, сделал в зоне видимости несколько виражей и разворотов, зашел на посадку и прекрасно совершил ее. Во время рулежки сын колдуна вновь занял свое правое сиденье, а тот, кто заменял его во время полета - сгинул в чреве машины, словно его и не было. Экипаж строем проследовал пред очи комиссии; всем вручили свидетельства и пожелали чистого неба. Ветераны прослезились: растет, растет интернациональная смена!.. И вновь заспешили к обязанностям: уже строился на выпускной вылет экипаж дервишей-вертячек.
  Вечером, как водится, был банкет. Русские по традиции клялись там в дружбе, верности принципам братской взаимопомощи и пролетарского интернационализма. Инструкторам раздали по пятьдесят сертификатных долларов в бонах: немного, конечно, но - но хоть что-то можно было купить на них в спецмагазинах... Вс-се! Расчеты окончены! Теперь свежеиспеченному экипажу можно было и поинтересоваться: когда же домой, в родную саванну? Сказать по правде - участники этой самолетной эпопеи уехали бы из холодной, не очень-то благоустроенной страны хоть сейчас же, хоть на поезде - до того хотелось вновь оказаться под жарким солнцем, раздеться догола, пробежать босиком по высокой траве, поохотиться с копьем на газель      т и к а   м о к у м б а... Но - самолет предстояло еще доставить в место обитания племени, иначе их бы просто не поняли, а с вождем шутки плохи. И командир с сыновьями колдуна и знахаря начали готовить это событие. Тут уж дело обстояло помудренее, чем подмена в пилотском кресле, пришлось задействовать даже официальные инстанции: из Угугу прислали отношение с просьбой оформить командировку опытному инструктору, с возмещением расходов за счет племени-покупателя. Запахло хорошими сертификатами; выбор пал на молодого еще парнишку Кешу, из сибиряков, - статного, русого и кудрявого. Кеша недавно женился, ему нужны были деньги на обстановку. Подготовка к дальнему закордонному перелету захватила его: днем он кропотливо гнулся над картами, утрясал время пересечения границ, частоты, точки заправок, оформлял документы, уяснял курсы, эшелоны и прочее; вечерами вел за бутылкою хитрые разговоры с экипажем, пытаясь разобраться, кто чего стоит, - или проходил очередную накачку в парткоме, в спецотделе. Молодая жена пришла провожать мужа; ее не пустили на летное поле. Кеша открыл форточку кабины, махнул рукою, растопырил пальцы: пять! Столько сотен было ему обещано выплатить в бонах за перелет. Женщина, обливаясь слезами, смотрела, как приземистая машщина взяла старт и, завывая, скрылась в низкой туче.   
  За неделю они пролетели полмира, миновали десятки границ: сначала ворвались в манящую, крикливую, узорную восточную цивилизацию: все в ней было пышно, нарядно, много того, что показалось бы человеку европейского интеллекта пошловатым и безвкусным - и, естественно, того, что питает души и талант примитивистов всех уголков света. Но наши путешественники были людьми простыми: им нравилось то, что ярко блестит и сверкает, бьющие в глаза краски, затейливый завиток радовали сердце, включали эстетический ген. Кеша вообще был наверху блаженства, ходил с открытым ртом: он ранее никогда не бывал дальше Болгарии, - но и там-то держался, словно проглотив палку, ни на минуту не забывая, что он представитель могучей державы, уверенно ступающей под знаменами развитого социализма. А тут, на Востоке, когда не чувствуешь за собою партийной опеки и тайного догляда - не станут же эти черномазые писать доносы его начальству! - Кеша вознамерился даже купить себе ненадолго недорогую девочку, чтобы испытать услады знаменитой восточной любви, - однако одумался, вспомнив о предстоящих тратах на обстановку. Он думал, что нечто подобное будет и дальше, по мере передвижения самолета к югу континента, - однако когда внизу поплыла пустыня с редкими останками выветренных гор, начались посадки в пыльных, лишенных великолепия аэропортах: Хартум, Нджамена, Кано, Ниамей, - оставалось уже только вздохнуть и покориться судьбе. Тем более, что глаза его уже не маслились при виде смуглых или совсем черных представительниц туземного населения: он устал, дико устал физически - ведь с момента взлета ни один из членов аборигенского экипажа так и не прикоснулся к штурвалу, не сел за штурманский столик, не проверил давления масла и расхода топлива, не заглянул ни в один лючок. Они сидели в салоне, пили пиво, валялись там же пьяные, со страхом глядели в иллюминаторы на далекую землю. И попробуй скажи слово: сразу начинают выгибаться, скалить белые зубы, покрикивать, грозить лишением премии: он нанятый лакей для них, больше никто. Ну, правильно: чернь всех земель и рас уважает только строгость и справедливость. А тут - они же сразу разобрались, что вся их учеба построена на обмане, что перед долларовым блеском в этой стране мгновенно растворяются понятия чести, престижа и достоинства любого из ее граждан. Рули, Кеша! Черные братья сунут тебе оставшийся от обеда бутерброд, кинут банку с пивом.
  Но все надежды, какие возлагали на него и племенные представители, и начальство, и собственные коллеги, Кеша оправдал с лихвою: в точно назначенный час самолет провыл над резиденцией вождя; вихрь и гром от низко стелющейся машины породил такую кутерьму среди жителей, кур и свиней, - думали, что пришел не раз обещанный колдунами Час Великой Ночи; таланты из толщи народной после не раз воспели это событие. А Ан-24, развернувшись вдалеке, шел уже на посадку. Это была вытоптанная легкими пятками аборигенов площадка в саванне, недалеко от деревни. Готовить ее мудрый Кеша начал с того самого момента, как узнал о предстоящем дальнем экзотическом рейде: тут же нашел штурмана, личность более-менее грамотную, и велел отписать ихнему главному, чтобы готовил в месте посадки утрамбованный участок земли таких-то размеров; посередине площадки, все равно с какого боку, должен висеть флажок, указывающий направление ветра. Письмо отправили дипломатической почтой; грамотные люди прочли его, растолковали вождю. Он приказал собирать племя, и устроил на выбранном поле чудовищные пляски под тамтамы и тростниковые пищалки, с копчеными свиньями и чанами тыквенной браги   м о к е к е. Замысел удался наславу! Вот только с флажком никто не мог разобраться: какой флажок, зачем, куда его ставить? Когда грамотеи стали трясти письмом и объяснять: вот же, написано: чтобы указать, куда дует ветер! - все население, от едва начавших ковылять малышей до самых седых уже, беззубых и немощных, не способных даже поймать силками фазана-к в а л е, скисло от смеха: ох уж эти обманщики, хитрецы, веселые люди! Какие флажки? Кого они хотят одурачить? Разве не знает каждый человек на свете, не лишенный напрочь ума, что направление надо определять по смоченному слюною пальцу? Хохот стоял по всей саванне; люди визжали, хватаясь за животы. Вождь собрал Большой Совет из ближней знати. Трое бессонных суток провели старейшины, решая трудную задачу. И постановили: хитрые русские хотят, чтобы появление их Летающей Машины было встречено высшими почестями: этой высшей почестью у них является демонстрация флага. Недаром побывавшие на учебе в их стране говорят, что там флаги висят повсюду, а иногда с ними ходят целыми толпами. Что ж, у каждого народа свои прихоти, - решил круг правителей. Племя нгококоро готово пойти им навстречу. Тем более, что были и возможности: случилось так, что три года назад в саванну приехали на вездеходах белые люди, и стали охотиться на антилоп. Как раз в тех местах кочевало тогда воинственное племя мбурумбу, - увидав, что пришельцы посягают на их территорию, мбурумбу внезапно окружили этих людей, раздели их догола, до нитки, унесли все, что было на них и вездеходах, - а машины сожгли. Как уж добирались незадачливые охотники до столицы Угугу, как объясняли происшедшее - кто это теперь знает? Известно лишь, что результатом этого инцидента было решение советского Политбюро строить в саванне металлургический завод. И прежде, чем начали завозить оборудование - доставили заколоченный ящик со средствами демонстрации веры и убеждений, наглядной агитации, пропаганды и морального стимулирования. Предусматривалось, видно, что после трудовых свершений в горячих цехах и производствах счастливые пролетарии Черного Континента будут рапортовать об успехах в выплавке чугуна на шумных митингах, шагать в рабочем строю под развевающимися полотнищами, зовущими к подвигам плакатами.
  Тут же ящик подвергся полному разграблению: столько красного полотна местные жители не видали отвеку. Из него шили бубу, рубашки, мешки, замысловатые шапочки, кокетки красными лентами опоясывали бедра, чтобы привлечь внимание к своим прелестям. Но главное богатство - красные знамена с кистями - вождь, под страхом выдавливания глаз, приказал собрать в своей хижине, и запер в сундук. На торжественных церемониях по бокам его стула стояли теперь двое приближенных, склоняя к голове правителя полотнища со словами: "Тебе, партия - наш вдохновенный труд!" и "Победителю социаистического соревнования по итогам IY квартала." Тяжелые кисти висели над земляным полом, физиономии ассистентов серели от утомления, дрожали в руках массивные древки...
  Вот эти два флага и решили использовать для встречи самолета с никому не нужным и неведомым русским и долгожданными соотечественниками. Древки знамен были удлиннены, и их вколотили строго в центре посадочной полосы. Кеша убрал газы, выпустил шасси, погасил скорость, и только приготовился подвесить машину перед касанием - как вдруг в лицо ему, прямо по курсу, полыхнул красный цвет. Он икнул, и судорожно ухватился за секторы. Наверно, о таком номере мечтают падкие до экзотики постановщики воздушных трюков; наверно, в бескрайней саванне унылые черные рапсоды доселе поют о нем песни, настроив убогие инструменты. В обычной летной практике за подобные упражнения обычно отнимают пилотское свидетельство или представляют к орденам. С Кешей не случилось ни того, ни другого: выплыв, волею счастливого рока, из чудовищного подвеса и истребив последнее горючее, он развернулся и скромно приземлился посередине площадки, как раз напротив знамен. Затормозил, высунулся из форточки и начал за железные копья вытаскивать их из земли. Вынул одно, пытался продернуть в кабину... Собравшееся к самолету население деревни с почтением взирало на странный ритуал. Тем временем открылся большой люк, и на землю посыпался "экипаж". Кто в бубу, кто в набедренной повязке, кто попросту голый. Они бросились в толпу, и она плотно обхватила их. Родня, знакомые, подруги, детишки... Кеша кинул окаянный флаг обратно на землю, и поднялся с сиденья. Едва он появился в проеме - забили барабаны, запели похожие на волынку инструменты; от хижин проворная челядь тащила трон вождя. Старик с редкй седой бородкой приблизился, показал на самолет и восхищенно зацокал языком. Воссел на трон, махнул ладонью; тотчас дюжие воины подхватили летчика с обеих сторон, подвели к вождю, и заставили опуститься на колени. Кеша увидал надвигающуюся на лицо сухую черную кожу старческого запястья, оно коснулось его губ... От унижения он чуть не зарычал, хотел укусить или плюнуть; видно, зверская его гримаса понравилась вождю - он улыбнулся и что-то произнес. Толпа заревела восторженно на высочайшую шутку; Кешу подняли с колен и, налив в высокий пивной бокал коричневой жидкости из сосуда, напоминающего формой высушенную тыкву, поднесли. Он хлебнул - нет, ничего, терпимо... Пахнет, конечно, не так, как родная бражка - но градусы есть, и нормальные, вполне в рамках технических условий - а не это ли главное на текущий момент?      
Потом его посадили по правую сторону от трона, сунули кусок обжаренной свинины и вновь наполнили бокал. Аэродром тем временем опять превращался в поле для праздничных гуляний. Под гром и вой своих инструментов селяне, украсившись по этому случаю кто замысловатым тюрбаном, кто бусами, кто цветной тряпкой вокруг чресел, занимались любимым делом: плясали и веселились; ритмы были иногда просты, иногда замысловаты. Словно узоры кто-то ткал перед хмельным Кешиным взором. Вдруг он поднялся с табуретки, скинул на нее синий аэрофлотовский пиджак с погонами, и вбежал в толпу. Разыскав чудом пустую от людей плешку земли, он пустился вприсядку, громко ухая. Негры пронзительно закричали и, приседая, начали отбивать ему ладонями ритм. Какой-то первый парень пытался подражать ему - но тут же валился то на лицо, то опрокидывался на спину...
  Очнулся Кеша в некоем полутемном помещении. Он лежал на матрасе, под головою - соломенная подушка. Значит, все-таки о нем позаботились, принесли и положили, не как-нибудь. Что ж, спасибо и на том. У стены хижины полуголая женщина доила козу. Струйка звонко сикала в глиняный горшок. "Совсем как у нас в Сибири" - расслабленно подумал Кеша. Китель лежал рядом с постелью, испачканный бордово-коричневой дрянью: то ли грязью, то ли местной глиною, то ли навозом. Он поднялся, и вышел наружу. Среди круглых хижин, слепленных из коровьего помета, уже происходила своя жизнь: бегали ребятишки, играя в какие-то африканские игры, звонко кричали женщины, гортанно и с прищелкиванием переговаривались мужчины. Рылись в земле черные свиньи, бродили там и сям козы и маленькие горбатые коровы. Между хижин выделялась самая высокая - видно, резиденция начальства. К ней и направился Кеша, прихватив китель, первым не выдержавший знакомства с заморскою экзотикой. По обе стороны входа в дом правителя стояли знакомые уже красные знамена. Двери не было, висел полог; поежившись: как же без страха, ведь неудобно! - Кеша выкрикнул единственно усвоенную им фразу-приветствие: "Джамбо, бвана!" - и вошел внутрь. 
  Вождь сидел на жесткой лиановой циновке; свет от входа падал на его изможденное лицо: видно, вчера и он принял много мокеке. Он махнул пилоту рукою, и что-то спросил.
  - Не понимай, - сказал Кеша. - Давай, плати деньги... - он потер большим пальцем об указательный.
  Жест этот, очевидно, понятен на всех земных широтах и долготах: старик побежал на четвереньках к небольшому изящному сундучку - Кеша видал такие в пиратских романах, - открыл, долго что-то бормотал в полутьме. Летчик удивился, что сундук - это, видно, и был сейф племени - незаперт даже маленьким висячим замочком: в более цивилизованных условиях из-за него давно ушли бы к   в е р х н и м          л ю д я м  и сам вождь, и все его окружение, - да заодно, пожалуй, и не меньше половины племени. Вождь вернулся, и протянул толстенькую пачку долларов: пятьдесят по десять, и еще одну, поменьше: там была сотня; Кеша понял: там премия, чаевые. Он радостно рассовал валюту во внутренние карманы, и стал жать вождю жилистые длинные руки; затем облапил его, и, в полном соответствии с протоколом руководителей своей страны, принялся целовать. Старичина мигом своим дикарским умом расценил такое поведение как попытку сексуального контакта; он гнусаво заверещал, и в хижину вбежали четыре охранника. Увидав повелителя в объятиях белого человека в мундире, они хотели сразу убить мерзкого прелюбодея, и ждали лишь знака, - но вождь не дал им потешиться, и велел только выбросить его вон. Избитый Кеша вновь оказался на земле: китель его был уже теперь основательно грязен, и даже порван. Он сидел и охал, а воины хохотали над ним, выкрикивая время от времени смешные для них и окружающих фразы.
  Гнев вождя, однако, оказался недолог: из хижины выбежал служитель, и принес посланцу неба знаки монаршего благоволения: тыквенную калебасу с  м о к е к е, пивной стеклянный бокал, сушеное мясо - н ь я м у, и хлебную лепешку -          м к а т е. С пары бокалов Кеша захорошел, и принялся угощать только что азартно бивших его голоногих с луками и копьями. Они выпили и пустились в пляс, отбывая пятками ритмы. Недолго спустя к компании присоединился и вождь, выглянувший на шум. Кеша рассказывал, широко разводя руками, как хорошо он теперь заживет, обменяв такую кучу валюты на сертификаты, какие купит диван-кровать, шторы и радиолу - а может быть, хватит и на небольшой магнитофон. Еще толковал - что они все, нгококорцы, отличные ребята, и им надо обязательно купить еще один самолет. Если хотят - пусть посылают и экипаж к нему, парням невредно будет хватить знаний, но он основном беспокоиться не стоит: он, Иннокентий Фефелов, приведет машину куда надо, точно и в срок: ведь место он теперь знает, разведал. Что сейчас он играет отвальную, а вечером отбывает на родину; в посольстве ему оформят документы, посадят на транспорт, и - аля-улю! Пусть ребята не скучают, и не огорчаются, что недолго погостил: гора с горой не сходятся, а человек с человеком обязательно сойдутся!
   М о к е к е  взбодрила его, и он показал свою удаль и матерость огненною присядкой; затем жители деревни оттащили его, сомлевшего, в халупку из коровьего навоза, где он ночевал. К вечеру он еще раз появился у хижины вождя, и вызвал старика на разговор, - только теперь уж не подходил к нему близко, чтобы не давать поводов для битья. "Надо ехать! Пора и честь знать! - толковал он, жестикулируя. - Машину давай! Кар, понимаешь? Угугу ехать, Москва лететь!.." Вождь смотрел на белого мужчину с оплывшим, небритым лицом (вилку электробритвы здесь, понятное дело, воткнуть было не во что), в грязной и мятой одежде - и источал непонимание ситуации. Что хочет этот  м к в а т е? Почему он машет руками, словно хочет станцевать и спеть "Уачингере, уачингере, кале"? - "Ты меня надул"? Ведь он, вождь, честно заплатил ему за то, что тот доставил Большую Гремящую Птицу, и дал даже больше, чем указывалось в договоре? Какой странный народ. Сначала хотел вступить с ним, вождем, в отношения как с женщиной, затем плясал, сейчас устроил крик... Недаром в саванне говорят: "Во всем мире не найти глупее белых людей." Взять хотя бы их пляски. Настоящие мужчины изображают танцем охоту, или войну, а не прыгают на корточках, словно больные павианы. Вождь сделал величественный жест, - по нему из деревни притащили старого толмача: он когда-то работал с охотниками за бивнями, и знал несколько английских слов и фраз. Тот слушал-слушал Кешу, и догадался наконец: белый просит машину, чтобы уехать в Угугу! Тут уж вождь пришел в ярость: ничего нельзя было выдумать нелепее! Зачем в племени автомобиль? Куда на нем ездить по саванне? Все люди, все звери должны передвигаться по ней только на ногах. Или ползком, как змеи. Машина шумит, дымит, поднимает пыль - так пусть ею пользуются сами белые! Ведь они не живут в этих местах, не растят детей, не отмечают своих праздников. Вот самолет - это другое дело. Это признак могущества.
  - Пускай идет прочь! - сказал вождь толмачу.
  Но белый не уходил, и все что-то канючил: с трудом удалось разобрать, что он просит привести сюда кого-нибудь из его верного экипажа. Эка, хватился! Да все они, отплясав и выпив свое  м о к е к е  на празднике встречи, давно разбежались по хижинам папы-м у к у м б в е, да папы-н г о к у, да папы-м ф у м о, или вообще изчезли неизвестно куда, и теперь охотятся голые, с копьями и стрелами, за какой-нибудь антилопой-куду. Кругом столько мест, где захочется побывать молодому человеку! И никто не поменяет больше запахов прирожы, где все давно и прочно обустроено, на гадкий запах авиатоплива - м а ф у т а. Толмач развел руками и поднял к небу лицо, как бы обращаясь к Высшему Духу, м п а м б е: помоги вразумить этого человека! Чего он хочет?!
  Кеша поглядел на него, и понял вдруг, что здесь, в этой хижине, ему уже никто и ничем не поможет, и бесполезно сюда ходить, логика туземного начальства проста, как правда: ты выполнил свои условия - пригнал самолет, мы выполнили свои: заплатили тебе деньги. Дальше? А что дальше? Дальше ? все, свободен.
  Он повернулся - и горбясь, загребая ногами пыль, побрел прочь - туда, куда несут ноги. И они вынесли его на вытоптанный луг, где одиноко приник к земле, свесив крылья, трудяга Ан-24. В боку его аккуратным овалом чернел распахнутый главный люк. Кеша проверил бензокраны: ну конечно, слили все остаточки... И тотчас быстро исчезающий вечерний горизонт осветило несколько костров - стало понятно, куда пошла та горючка. Он поднялся в салон. Матчасть пострадала, конечно, не так уж сильно: все же за один день трудно разрушить, растащить большую машину, тут требуется время. В кабине он включил аккумуляторы, зажег свет. Тотчас по лобовому стеклу поползло что-то липкое, узорное; пилот содрогнулся: змея! А вдруг и здесь где-нибудь рядом притаилась такая же: под пультом, за педалями... Кеша рывком поднялся, на цыпочках миновал салон, и спрыгнул на землю. Кругом было темно. Куда идти? В какую сторону? Там-сям горели костры, щедро питаемые слитым с самолета горючим - но какой дорогою идти к ним? И - что там делать? Снова плясать, пить эту ихнюю мокеке? Нет, не стоит тратить силы. В ближайшее время они ему могут еще ой как понадобиться. И он снова полез в машину. Хрен с ними, со змеями! Надо только быть осторожнее. Все-таки кабина - единственное место в этих благословенных краях, где он чувствовал себя более-менее уверенно. Кеша наладил слабую подсветку, плотно закрыл дверь: один иллюминатор в салоне успели уже выдавить, еще залезет в него какая-нибудь гадость... Съежился в кресле. Не успев еще задремать, услышал кашляющие звуки - и, глянув через остекление, узрел небольшую стайку гиен, неспешно кружащих по поляне. Они горбились, скалили острые зубы: Кеша читал или слыхал где-то, что своими челюстями они ломают на-раз конскую ногу! Заметив движение в кабине, гиены мигом окружили ее и закашляли, подвывая. Вслед им заплакал и Кеша, пытаясь сжать в комок свое просторное тело, стать как можно меньше в центре этой страшной ночи.
  Утром он забежал в деревню лишь для того, чтобы спросить первого встречного: "Угугу, куда? Там? Там? Там?" - указывая на стороны света. Молодой охотник с раскрашенными палочками в ушах махнул, не задумываясь, рукою:
  - Ндио, бвана! Угугу, бвана!
  И Кеша ушел в саванну. А вечером его приволокли в деревню охотники племени, едва узнав в исцарапанном, исхлестанном кустами, иссосанном свирепым африканским гнусом бродяге, лежащем серым кулем в стороне от всяких тропок (над ним уже летали птицы - это привело охотников) краснощекого крепыша в одежде с золотыми пуговицами и шитьем, недавно спустившегося с неба на Большой Ревущей Птице, отныне принадлежащей их племени. Знахарь помазал раны своим снадобьем, влил в рот отвар, поплясал вокруг Кешиного тела под звуки своей  б а р и м б ы  с криками и песнями - и оставил больного в своем жилище, ждать исцеления. Гость выздоровел быстро, - но оставался угрюм и не по-хорошему тих; некоторое оживление наблюдалось лишь при виде калебасы с мокеке. Еще несколько раз уходил он в сторну Угугу - но теперь всякий раз возвращался уже сам: когда через час, а иногда даже и меньше. Но постепенно тоска как состояние души все-таки сменялась новыми чувствами: что же все тосковать да тосковать, когда говорится: танцуй, пока молодой! Вот на этих-то вечных плясках при костре его и уловила в свои сети красавица Мпунде с обточенными для пущего шика зубами, жестяным кольцом         п е л е л е  в верхней губе - что считалось высшей стадией кокетства - и затейливой татуировкой на животе и ягодицах. В ту ночь она запоила его мокеке, закормила сушеным мясом и жареными жуками дуду, заплясала в доску, - и в ее хижине на рассвете они, потные и остропахнущие, завершили на земляном полу свое грехопадение. Мпунде была из племени кукумпа. Однажды, бегая голышом по саванне, она встретила молодого охотника-нгококоро - и, пораженная его невероятной красотою и цветными палочками в ушах, немедленно вступила с ним в связь. Молодец тоже был покорен искушенной в любовных делах девицей, - и повлек ее за собою, в свою деревню. Нравы в африканских селениях вообще не очень строги, - но даже и здесь беглянка выделялась ненасытной похотью, страстью к ночным пляскам и мокеке. И совместная их жизнь с бедным пилотом тоже не была спокойной: все время возле хижины толклась молодежь и звонкими голосами звала красавицу за деревню, под сень деревьев и колючих кустов. Бывало, что и Кеша, очнувшись от паров коварного напитка, не заставал рядом сожительницы, - а однажды так прямо согнал с нее мелко трясущегося юнца со свежепродетым шакальим клыком в носу, признаком совершеннолетия. В прошлой, советской жизни такие факты способны были просто поломать судьбу, - а здесь все сходило, прощалось, растворялось в мареве жарких дней, прозрачных рассветов - когда можно было, поднявшись на взгорок за деревней, увидать в долине стайки похожих на тельняшки зебр, легких антилоп, грубых носорогов, удивленно вскидывающих головки жирафов... Слышалось сиканье молока в горшки: хозяйки доили коров, коз; ребятишки выбегали из убогих жилищ и плюхались в пыль, или принимались за игру. И самого его ждала в хижине хлопочущая  м у к е л е, ставящая первым своим делом ублаготворить хозяина, чтобы он был сыт, доволен домом и женщиной. На месте трапезы водружалась калебаса; начинался новый день. Мокеке Кеше выдавали без слов из пивного погреба вождя: видно, тот все же чувствовал какую-то свою вину. Самолет растащили полностью, и Кеша стал забывать даже, как он выглядел. Иногда, продрав похмельные глаза, он устремлял тусклый взор в небо, что-то глухо ворчал и плакал. Заросший белесой дремучею бородой, с копной нечистых выгоревших волос, в скудной набедренной повязке, - он, однако, не был на последнем счету среди красавиц деревни, некоторые женщины смотрели на него пылко, - особенно после того, как Мпунде частым напильничком любовно подточила ему во сне зубы, по последней моде своего племени. По канонам европейской, и отчасти российской мифологии - он стал смахивать теперь на матерого вурдалака, - но на разных пространствах Земли у ветреных женщин свои вкусы, свои пристрастия. Еще отечественный поэт Пушкин говорил, что, мол,
                ... Ветру и орлу
                И сердцу девы нет закона.
  И Кеша готов был любить свою шалопутную подружку, и все ей прощать. Уже за одно только то, что Мпунде ходила с ним на старое большое болото - н ь я м б а   м у к у л у, и мыла его там, и следила, чтобы к возлюбленному не подкрался крокодил,    м а м б а, покуда он плещется... Жители Африки не моются в воде, у них иная гигиена, иные способы держать тело в чистоте. А ему обязательно надо было пошоркаться, потом смыть с себя грязь. И баба чужих кровей не ругала его за это, не смеялась над ним: как это важно, верно ведь? Затем он ложился обсыхать, а Мпунде искалась в его всклокоченной шевелюре. По дороге домой они садились под большим, давно облюбованным баньяном, вытаскивалась пробка из объемистой калебасы... За всем тем Кеша забыл и русский язык, и немногие английские слова, что помнил со школы и курса летной терминологии, бегло толковал на наречии нгококоро; он ел, пил, спал, занимался любовью, бегал с палкою за своей черной сожительницей, если посмела чем-то не угодить... Так и жили в пьяном получаду, стараясь забыться; вдруг Мпунде забрюхатела, и в начале второго года сожительства родила пацаненка, - он оказался ублюдком, полуидиотом, но она любила сидеть с ним на пороге хижины, совать ему свой длинный сосок.
  А между тем за пределами деревни, в несколько ином мире (который, кстати, нельзя еще было назвать большим!) происходили вот какие события. У кажого, даже самого маленького народа есть - кому придет в голову отрицать такое! - свой беспроволочный телеграф. Ну, может быть, телеграф - это не совсем верно, слишком конкретно. Можно выразиться и так: неформальные способы передачи информации. Вообще поднимется шум: что за дефиниции, здесь вам не академия! А суть-то проще простого: один сказал другому, тот передал третьему, четвертому, пятому... а у семнадцатого, допустим, где-нибудь не очень далеко - всего в двух суточных переходах - живет троюродная сестра, выданная за бравого воина невраждебного племени. А у мужа этой сестры существует скрепленное не одной калебасой знакомство со стражником полицейского поста из заповедника. И что этому стражнику браконьер-испанец скажет, угощая его чистым виски: "Что пучишься, черная морда? Или впервые видишь белого человека?" А негр станет доказывать, что белые у них в саванне - совсем не такая редкая штука, вот у нгококоро один даже живет в племени, и не жалуется на жизнь, - летал когда-то на Большой Ревущей Птице - но опустился в саванну, полюбил черную женщину, и обрел желанный покой. А... интересно. Кто он такой? Наверно, кубинец? Кто знает! Он сам говорит, что  р о ш а. Р о ш а? Что за чепуха, такой национальности нет. Он объездил весь свет, и не встречал ни разу. Может быть, швейцарец? Или вот в Канаде есть еще шипящие названия... впрочем, канадец не выживет в этом пекле и дня. Ладно, кончай болтать, допивай свое виски и помогай грузить... Коротая за рулем долгую дорогу, браконьер скажет о том напарнику; у напарника есть подружка, маленькая портниха в пригороде Угугу, тяготеющая к белым мужчинам; когда она пожалуется нечастому любовнику на скуку провинциальной африканской жизни, он посоветует ей ехать к нгококоро и попытаться отбить у цветной живущего в племени белого мужчину. Портниха, горюя, поведает о том почтмейстеше, - а это уже, что ни говори, выход на государственную структуру, со своими каналами, правилами и интересами. Там было еще довольно много передаточных инстанций, вся цепочка даже могла не дать никакого результата, конечная бумага так и сгинула бы, сгнила в груде подобной трухи, да случилось великое событие: пьяный капрал, застигнутый президентом за пожиранием большой тарелки только что поджаренных жуков  д у д у, не захотел поделиться с владыкою, и в ответ на угрозу немедленно выдавить глаза всадил в него полную автоматную обойму. Поднял караул, перебил охрану и возглавил мятеж. Покуда ленивые цэрэушники пили пиво и вяло рассуждали о попрании прав человека, готовили заявления, сновали туда-сюда вмиг обнаглевшие репортеры, пока в их посольстве серьезно обсуждался вопрос: садиться всем скопом за анализ-меморандум, или закончить сначала соревнования по гольфу? - сеть КГБ кинулась плотной стаей, и надежно обсела всю новую президентскую рать. Старый дурак надоел уже всем, прикрывать его, создавая ореол борца с империализмом и колониализмом, стало уже трудно из-за чрезмерной кровожадности, - на своих-то наплевать, им запудрить мозги, задурить головы ничего не стоит, - вот когда западная печать толмит из номера в номер: "Кровавый режим, кровавый режим!" - что тут поделаешь? Только и можно пожелать им скорейшего наступления неотвратимого социализма: тогда-то уж эти наглые акулы пера не пикнут! И облепившие замороченного, оглушенного свалившейся властью президента советники ворковали ему о "новом курсе", "просвещенном правлении", о том, что ему надлежит войти в историю как  ч е р н о е   с о л н ц е...
  В итоге - подняты были уцелевшие грамотеи, и объявлен курс на 
у к р е п л е н и е   п о р я д к а   и   д е м о к р а т и ч е с к и е         р е ф о р м ы. А что является главным пунктом при установлении такого курса? Правильно. Закупка оружия, и чем больше - тем лучше. Что ж, советские друзья берутся оказать такую братскую помощь. Но нужно сначала навести порядок в старом хозяйстве, счистить следы преступного режима...
  Как и полагается при смене властей, новый правитель начал с проведения публичных экзекуций над старой военной и чиновной гвардией: людей рубили заживо на куски, выдавливали глаза, и чинили прочие членовредительства. После такого зловещего урока занявшие посты служащие ретиво принялись исполнять обязанности. Вот тогда-то и всплыла давняя бумага: старательный клерк обнаружил ее в папке, и доложил начальнику. Тот, служивший двум господам, довел ее содержание до своего министра и резидента КГБ. Министр, твердо исповедующий, что все международные конфликты надо гасить в зародыше, хотел было отдать приказ скормить и клерка, и его начальника обитателям загородного крокодильего питомника, но не успел: из посольства СССР пришел запрос на разрешение посетить земли племени нгококоро, где якобы обитает указанный в документе человек  р о ш а. Тут запыхтели пары, завертелась машина, и все сладилось в один день: представители МИДа и иных советских структур имели опыт, и прекрасно знали, как здешняя публика умеет прятать концы в воду. С раннего утра, через сводящий с ума полдень, до самого нежного заката большие колеса трех вездеходов буравили саванну, строго держа утвержденный курс. И, обозрев с холмика раскинувшуюся перед ними деревню, со всей ее живностью и утварью, посланцы покачали головами: нет, вряд ли сюда мог добраться русский человек. И были, разумеется, посрамлены: у ближайшей же хижины лежал в тени мертвецки пьяный белый, обнимая калебасу. Рядом кружилась и пела, поигрывая себе на   б а р и м б е, темнокожая женщина, совершенно голая, с обточенными зубами и жестяным кольцом  п е л е л е  в верхней губе; в воплях ее явно угадывалась мелодия песни "Малиновки заслышав голосок". Тут же сидел мальчик-идиот, закатывая глаза и пуская слюни. Третий секретарь посольства - майор КГБ - грубо растокал Кешу, и спросил его документы. Ответ был краток, выразителен, и - о Боже! - на русском языке!          
  - Ладно, потом разберемся, - сказал майор. - Грузи!
  Однако пока подручные готовились, да приноравливались, - Кеша мигом собрался, и - хоп! - унырнул в хижину, в спасительную темноту. Мпунде села у входа и, раскорячась, загородила его.
  - Эй, - крикнул третий секретарь. - Ты выходи, не шути!
  И пилот вздорогнул, ощутив привычную строгость властной речи, силу родного языка, зовущего в отправлению гражданских обязанностей. Он толкнул сожительницу в спину, и выполз наружу. Стоя на четвереньках, поднял лицо к своим избавителям.
  - Ох вы, родненькие мои.
  И, прихватив с земли калебасу с недопитым  м о к е к е, зашагал к вездеходу. Сзади голосила Мпунде. Он остановился, глянул на нее, на ребенка. Ну что же, в самом деле, не брать ведь их с собою, такую обузу! Мальчик что-то сипло закеркал, нелепо махая руками. Пилот сглотнул комок, рванулся к машине.
  Когда приехали в Угугу и установили личность, сделали официальный запрос; ответ был таков: действительно, упомянутый гражданин имярек, зарегистрирован соответствующими документами как родившийся там-то, тогда-то... поставлен на учет как пропавший без вести и объявлен в местный розыск... Снят с розыска как опознанный родственниками среди пациентов отделения N 4 психиатрической больницы им. Варакина. "Как же так?!" - взывал Кеша к сотрудникам посольства, уже посвященным в его удивительную эпопею. "Не бзди, - отвечали ему. - Разберутся, все установят". "И что тогда?" "Как обычно. Назначат виновных, накажут невиновных, поошрят непричастных..." Но скандал вызрел немалый, его звуки донеслись даже с горних высот: посол вручил недавнему капралу ноту протеста, и тот посерел от страха; на заседании Политбюро постановили отменить решение о строительстве в саванне в порядке братской помощи металлургического завода, оборудование которого уже было полностью завезено, растащено, уничтожено ржавью и прочими напастями.
  В конце концов бедолаге выправили документы и отправили в обратный путь. По счастью, стоял июль, в Африке - зимнее время, поэтому хоть адаптация прошла удачно: то дождь сверху, то тяжелое нежаркое солнце. Еще в столице дружественных племен Кеша сбрил бороду, остриг патлы, вывел вшей; посольские снабдили его старенькой одежонкой. Деньги - те шестьсот долларов - он пронес сквозь все испытания, и старался теперь не тратить, питался всухомятку, а то и вовсе на дармовщинку, разыгрывая жалкого Робинзона, затерзанного дикарями. Подружка-калебаса валялась под койкой, и он грустно нюхал ее перед сном. А главным делом стало теперь - мысленно переводить доллары в чеки и считать, что на эти суммы можно купить. Вроде хватало и на диван-кровать, и на радиолу, и на шторы. Вот с мечтою о небольшом магнитофоне пришлось расстаться: не выходил магнитофон, сколько ни кумекай, съедала эту сумму необходимость скататься в родную Сибирь с молодой женой, проведать родителей, рассказать друзьям детства о своих скитаниях. Ну, что за беда: руки-ноги на месте, голова есть, чуткое руководство выделит матпомощь, подтвердит и продлит пилотское свидетельство, даст приличную машину и добрый экипаж, - заработаем, купим и магнитофон!.. Только пусть знают, что никогда больше он не полетит в эту Африку, хватит, налетался, напился       м о к е к е, заделал дикарке дурного углана. Три года псу под хвост за полтыщи долларов! Нет, теперь если уж будут просить - ставить такое условие: не меньше чем за полторы. Не меньше. И триста премии. Вот так. В случае чего, если придется снова тормознуться на годик-другой-третий - опыт есть, и он теперь не сделает многих ошибок, когда станет жить в племени. Может быть, даже запасется дрожжами перед далеким рейсом. Россия и вас, черноногие, научит жить.
  В Москве он не стал, словно дурачок, носиться по валютным магазинам "Березка", тратить на разную чепуху наменянные в посольстве чеки, уподобляться разным господам: навезут подарков, и сидят опять с голой задницей! Не понимают, что везде нужна мера и здравый смысл. Билеты на дорогу были оплачены, да сверх того посол распорядился выдать несколько рублишек: Кеша крепился-крепился, да и пропил их в домодедовском ресторане, пока ждал самолета в свой город, откуда стартовал на трудяге Ан-24 в сторону Черного Континента. С мордою кирпичного цвета, с выгоревшими добела волосами, бровями и ресницами, в трепаных штанах, рубашке, куртке, ботинках - все с лейблами, ненашего покроя - пьяный пилот со спиленными острыми зубами, с оплетенной сеткою большой сушеной тыквой смотрелся официантам, встречным милиционерам, да и иным гражданам-доброхотам настолько странно, что его пять раз задерживали; наконец он сел в кресло у иллюминатора и заснул, положив голову на калебасу.
  В аэропорту кликнул таксиста, обещая ему остатки посольской благодати: в самом деле - зачем ему были деньги, их и осталось-то совсем немного, и действительно они не имели такого уж серьезного значения на этом главном этапе: свидании с женой. У Кеши глазки мигали, и губы складывались блюдечком, едва он представлял, как завалит ее у самого порога, - и лишь затем, восстановив вертикальное положение, поднесет ей калебасу как сувенир, предмет кухонной утвари африканских племен. А если застанет у нее кавалера - мало ли какие могут возникнуть проблемы у женщины: все-таки три года, не шутка! - то отметелит его, выбросит за дверь, влепит жене пару лещей, - а потом все-таки завалит, подарит калебасу: тут уж надо простить, ведь сам не без греха, сколько было блужено с безобразной Мпунде с жестяным  п е л е л е  в верхней губе!
  Однако все произошло не совсем так, и совсем не так: их маленькая уютная комнатка (жена прописана была у бабушки, и получила ее как бы в наследство) оказалась занята совершенно посторонними, незнакомыми Кеше людьми. И они сказали, что снимают здесь жилплощадь за деньги, а хозяйка живет в другом месте, у подруги. По адресу той подруги Кеша и поскакал, - теперь уже пешком, невалюты не осталось даже на трамвай, - лишь привязанная к ремню сушеная тыква билась об бедро.
  Обе подружки были дома, и обе с удивлением встретили экзотического гостя с зубами, не поддающимися описанию. "Не узнаешь?! - заорал Кеша. - Вот я тебя, собака!!" - но коренастая хозяйка квартиры энергично пресекла его попытки залепить леща супруге, и предложила вначале объясниться. Краснея и бледнея, комкая длинные пальцы, жена поведала, что за прошедшее время она обнаружила у себя склонность к нетрадиционной сексуальной ориентации, и теперь они с подругою Ларисой, художницей-декоратором, составляют устойчивую семейную пару. Кстати, почему он, Иннокентий, не дал предварительно телеграммы, хоть бы и на старый вдрес, - тогда она, может быть, и подготовилась бы к встрече, и провела бы ее на уровне, сломив отвращение, а теперь... не лучше ли считать себя отныне свободными людьми и забыть все, что было?..
  Немедленно после этих слов последовал удар по ее голове вонючей калебасой, затем взвыла басом подруга... Весь остаток вечера, и всю ночь Кеша исступленно насиловал обеих женщин, не скупясь на тумаки. Они сопели и плевались. К утру его немного отпустило, - он даже извинился, и ушел, забрав предмет африканской утвари. Теперь он отправился в аэропорт, в родной отряд, где его должны были понять, принять и обогреть. Но едва сунулся к командиру - как тот мигом вылетел из кабинета, выкрикивая на ходу, что его срочно вызывают в райком партии.
  В коридорах родной конторы Кеше встречались знакомые пилоты, штурманы, инженеры, диспетчеры, техническая братия, - но никто почему-то не спешил навстречу с радостными криками, не жаждал прижаться щекою: наоборот, старались обойти, слегка кивнув, - а то и совсем делали вид, что не узнали. Теряясь в догадках, загостившийся в далеком племени нгококоро труженик пятого океана пошел к начальнику отдела кадров, старому отставному пилотяге. Тот захлопотал, съежился, подбежал бочком-бочком, тиснул ладошку, - и сразу же потащил к замполиту отряда. Вот там-то и устроен был Кеше перекрестный допрос. Приводить его весь нет смысла, и так за счет этой главы страдает основная линия, а главное вот в чем: это кто, вообще? А, вот это кто. А мы его потеряли. Где же вы были, любезный друг? В Африке? Как в Африке? В командировке, что ли? Где же ваши командировочные документы с отметками "прибыл - выбыл"? Нет таких документов. И что же вы там делали? Просто жили. Как это - п р о с т о   ж и л и? И не работали? А, жили в деревне, в племени. Справка об этом у вас есть? С печатью, с подписями племенной администрации. Что - бумага из посольства? В ней ничего такого нет. "Направляется... как обнаруженный..." Вас там   о б н а р у ж и л и,  только и всего. Вы там сидели где-то в деревне, и вас обнаружили. Вы три года провели за кордоном, фактически безо всякого разрешения. Что виза?.. По этой визе вы должны были только прибыть туда, в тот же день получить обратную, и сразу вылететь обратно. А вы - три года!.. Что, вас там в плену держали? В темнице сырой? Нет, могли свободно передвигаться в любом направлении? Что же не передвигались в сторону дома? Непонятно... Может быть, вы были туда заброшены по легенде, и действовали, э... в специфической обстановке? Если так - что ж, мы не бюрократы, понимаем суть неформальных отношений; не надо справок, писем: пусть только позвонят. Илм найдут любой другой способ объясниться. Скажите честно, товарищ Фефелов: может такое произойти? Тоже нет. Ну, тогда уж мы совсем не знаем, что с вами делать. Явился откуда-то из-за границы, партийные взносы не плачены... Сколько он, Иван Михалыч, должен? Да нисколько не должен: ведь мы его, Петр Васильич, из партии-то выключили! Ка-ак, разве? Ну да! Помните, когда он пропал, и - ни слуху, ни духу, - мы его в розыск объявляли? А потом пришла бумага: опознан родственниками как пациент отделения N 4 психиатрической больницы имени товарища Варакина! Мы туда звонили, ответ был - уже увезли. Что вы его слушаете, что он в Африке был! Он сумасшедший! И справку подделал. Эти психи... они на многое способны. Давайте вот спросим его: ну м чего же ты, голубчик, теперь хочешь? Видите? Летать хочет. Н-ну, комик! Что это ты суешь? Да, пилотское свидетельство... Ну, и не получишь его больше... Держи его, Ваня! Ишь, кинулся... сразу видно, что буйный. Давай, ступай. Нет тебя больше, понял? Родня увезла. А куда - зачем нам это знать?
  И все-таки отважный путешественник не пропал, не дали ему пропасть в родной земле. Сначала пригрела его бригада землекопов, потом выдвинулся в грузчики, - потихоньку самоотверженным трудом, безукоризненной честностью и способностью пребывать хотя бы полсмены в относительно трезвом состоянии добился он должности центровщика самолетов, койкоместа в общежитии для наземного персонала; по выходным он отправлялся с калебасой за пивом, и все удивлялись диковинной посуде. Напившись, он гибко, с прыжками, танцевал, стуча по пустой тыкве; иногда устремлялся куда-то, крича, что должен увидеть свою жену Мпунде и брошенного в Африке сына-инвалида. Его догоняли, успокаивали, и он засыпал с горькою усмешкой.
  А как же самолет? Лет через пять на месте, где он стоял, нельзя уже было отыскать ни гайки; там по-прежнему был козий загон, и черный пастух жевал вонькую гадость, поминутно плюясь.
  Придется сыну вождя, выпускнику Университета Лумумбы господину Околеле добираться в Россию иным транспортом: пусть воздушным, да не своим.
            
                ГА-АНГХХ!..

  Очнувшись, Лизоля Конычева не сpазу откpыла глаза: пpислушивалась, пpинюхивалась. Лежала она на чем-то твеpдоватом, но теплом: опpеделенно, не земля! К тому же пахло избою.
   "Поднимите мне веки!" - сказала она, подобно Вию, и тут же сама подняла их. Сбоку - бpевенчатая стена с чеpным мхом в пазах; пpытко бежит по ней таpакан-альбинос. Свеpху - потолок из плохо стpуганых досок. Она повеpнула голову, и оглядела избу. Большая двеpь, метла у поpога, лавка вдоль стены; окно высокое, в две узеньких ствоpочки. Гpубый стол под окном, косые табуpетки... Могучая печь в тpеть избы. Худая бабка плетет лапоть на табуpетке, ловко оpудуя легким коточигом. Довольно чистый сатинетовый саpафан в мелких цветках, долгий нос упиpается почти в пpедмет pукодельства.
  - Э-ой! - сказала Лизоля.
  - Че? - отозвалась стаpуха. - Не думала, не гадала, нечаянно попала?
  Седые космы, синие глаза. Конычева помнила, как бежала от писателя, вознамеpившегося вступить вступить с нею в интимную связь, - потом он отстал, затих шум сзади, можно было бы остановиться, пеpедохнуть, - но она все бежала и бежала, как обpетший втоpое дыхание маpафонец: чеpез чащу и овpаги, чеpез покосы и медовые укpомы, спугивая тугоухих медведей и сытых волчих, pыжих ежей и соpок. Что-то гнало ее, словно сладкий небольшой бич - пpивыкшее к погоне животное. И вот она выбежала на поляну, солнце сыпануло в глаза, - тогда то, что деpжит миp свеpху и снизу, стало соединяться, смыкая пpостpанство: с выси падало желтое и голубое, а с земли - зеленое, белое, тоже голубое - от васильков на поляне; и вот когда две линии сошлись, - даль захлопнулась и погасла.
  Она поднялась с жесткой лежанки, застланной ватным одеялом, pасшитым цветными тpяпочками. Пол был скpипучий, недавно мытый; Лизоля потянула гpубо вытесанную из доски pучку; тяжелая двеpь отвоpилась, и она вышла на кpыльцо.
  Изба стояла на кpаю маленькой поляны; пpисев за кустиком, киноpаботник и адептка Великого Учения оглядывала ее. Как бы два высоких пня подпиpали избу снизу, вознося над землею. Но поpой один из пней вздpагивал; толчок отдавался во всех бpевнах, они тихо сипели в пазах. У кpыльца лежала чеpная собака, вывалив язык; бpодила коза с двумя козлятами. Жужжали шмели над высокой тpавою; ящеpица стpигла воздух с куста тонким язычком. На узкой выкошенной плешке дpаный петух возил кpылом по земле, гадко клонил голову, двигаясь к молодой куpице.
  - Как кpасиво! - сказала Лизоля. - Пpиpода пpекpасна.
  Она вошла в избу. Стаpуха гнулась над лаптем.
  - Говоpи, кpасавица, - каpкнула она, - каким чемоpом тебя сюды занесло? Ай, девка-девка!
  - Да ну вас, бабуся. Занесло и занесло. Что за вопpосы! Нет чтобы баньку истопить, попотчевать гостью, как положено.
  - Ты со мной не шути! Дошутишься - и саму-то изжаpю да съем. И кости собаке бpошу. На, скажу, сладкую девку!
  - Меня один подлец сильничать хотел, - Конычева поджала губки. - Я от него и бежала. А вообще я жениха ищу, - зачем-то совpала она. - Уехал в эти места, сказал, что даст телегpамму... Куда вот девался?
  Стаpуха отложила лапоть, выпpямилась на табуpетке.
  - Отсель выбpаться тpудно. Попал - заводило, закpужило, - и все, сгинул. Много таких. Я ведь здешняя хозяйка. Всех знаю, кто в окpестных лесах пpопал. В эти две недели никто туто не закpуживался. Одна баба была, девчонка еще семилетка, - дак оне вышли, целы остались. А боле никого. Ты не вpешь ли? Гляди, отдам медведю.
  - Вы меня не пугайте! - Лизоля топнула ногой. - То съем, то медведю отдам... Не забывайтесь! Я ответственный человек, pаботник кино. Помню, с Сеpежкой Шакуpовым... и тут Людка Гуpченко подбегает... ха-ха... и вся такая встpепанная...
  Изба затpяслась, заскpипела от ее истеpического смеха.
  - Но... - pавнодушно сказала хозяйка. - Меня зовут Авдотья Лукинична. Ты выпей-ко молока, а то икота пpохватит.
  Козье молоко было густое, жиpное, непpивычного вкуса и запаха.
  - Какое у вас интеpесное отчество! - гостью потянуло на pазглагольство. - Лука - это ведь был такой апостол?
  - Э, девка! У кого-то - апостол, а мой папа был домовой. Их завсегда          л у к а н ь к а м и   и звали; тепеpь, сказывали, еще баpабашками кличут. Ну, я много pаньше pодилась, а то быть бы мне Баpабашковной. Ты ладно болтать-то! Давай узнаем лучше, куды твой коpолевиць пpопал. Он к pодне ездил, што ли? У нас ведь на доpогах-то и pазбойницьки пошаливают. Давно-о их не видывали. Нахpок куpалесил, помню... дак эть это когда было! Ишо в большу-ту войну... тогда больно наpод заскудел... А в-окуpат, когда ты набежала, какого-то мужика на доpоге стpелили... да на его машине и укатили. Оставалась бы ты здесь, девка! - неожиданно ляпнула стаpуха. - Со мной не пpопадешь, гладкой станешь.
  - Ага! - залыбилась Лизоля. - Вы меня тут, небось, и замуж выдадите.      За  л у к а н ь к у. Совет да любовь.
  - Дело твое. - Авдотья Лукинична взяла коточиг, стукнула в пол: - Папа!
  В углу обозначился некто низкий, косматый, с толстым телом и головою pазмеpом со сpедний чугунок.
  - Ты послушай, што девка скажет. Она бает - суженой, мо, пpопал.
  Луканька что-то загудел, pазводя коpоткими pуками.
  - Нет, ты слушай! - обоpвала его дочь.
  Конычева все качала головой, удивляясь.
  - Сколько же ему лет?!
  - Больно ты любопытна! - зло сказала хозяйка. - Ты веди себя учтиво, не лезь куда не надо. Кому ты здесь нужна? Пpишла - гнется, спpашиват... Ступай, папа, я с ней сама pазбиpаться стану. 
  - Нет! - Лизоля испугалась, пpижала к гpуди кулачки, съежилась. - Не надо! Помогите мне! Бабушка, дедушко! Ой, пpопаду-у!.. Ой, Тошинька, pодно-ой!..
  - Ну, то-то... Как, баешь, зовут-то его?
  - Тоша... Антоша... Афигнатов Антон Боpисович... Он это... в пещеpу тут какую-то поехал. Думать, Учение познавать... Он должен был мне на почте письмо оставить - там, мол, будет сказано, как найти.
  - Знаем мы эти письма. Пойдешь искать - и сама-то потеpяешься. Зови птицу, папа.
  Тот качнулся, подбежал к двеpи, - и, не откpавая ее, исчез за поpогом.
  Настала тишина; стаpуха снова пpинялась за лапоть, Лизоля взяла зеленый веник и стала подметать пол. Мелкая пыль заполнила лучи, идущие от окна: они стали зpимыми, их можно было ухватить pукою. Мыши пищали, пpобегая под стенами и исчезая в неведомых дыpках. Конычева чихнула, утеpла pукою pот. "Га-агх! га-агх!" - послышалось снаpужи. Двеpь отвоpилась - и большая птица, pаспяливая кpылья, показалась на кpыльце. Потом она их сложила, вскpичала гнусаво и скpипуче, и ввалилась в избу.
  - Гд-д... Га-ангхх!..
  - Глоp-оp-pо... - клекотнула стаpуха. Она взмахнула pукой, подняла к потолку длинный нос и сильным голосом закpичала: - Кло-отхо! Ш-шга-агль! Го-о... нг-нг!
  Оpел повеpнулся - и пошел, пеpеваливаясь, вон.
  - Ступай, - сказала Авдотья Лукинична. Она пpотянула Лизоле желтый клубок. - Знаешь, как в сказке? Бpосай и иди. На, шанег возьми, - небольшой лыковый пестеpек очутился в pуках кинодеятеля.
  - Спасибо вам, бабушка, - Лизоля поклонилась ей в пояс.
  - Да ты уважливая, я знаю. Дpугу-то не отпустила бы, отдала лешачатам: пускай, мо, игpаются, щекочут. Бежи, ищи, только... ох, на гpех идешь, девка!
  - Кто не гpешен, бабушка!
  - Пpошлый гpех - одно, а загаданный - совсем дpугое... Ну, мне что! Я и сама гpешна: и души гублю, и иным не бpезгаю... Вот что гляди: птица да клубочек тебя в тяжелое место пpиведут. Тех, кого там встpетишь, - тебе любить не надо. Пpосто не обижай. Оне... оне темные, все pавно што звеpушки, ты им - лишняя обуза. Стоpожись! А ищо...
  Она сотвоpила двумя pуками некий знак, и посpеди избы выткалась бледная девочка: в обоpчатом платьице колоколом, из-под него - кpужевные кончики панталон. Расшитая сумочка, пpостой букетик в pуке, вдали - кpоны деpевьев, скачущий на их фоне зеленоватый огонек. Он колебался, и сама девочка колебалась, словно была из дыма, из тумана, - и ветеp поддувал то с одной, то с дpугой стоpоны.
  - Увидишь - не думай ни о чем. Пpосто беги, и все. Ну, ступай!
  Она поднялась, толкнула Лизолю в спину, и заковыляла следом. Оpел бpодил по плешке, шугая куpиц. Замахал кpыльями, поднялся над избушкой и застыл. Лизоля бpосила клубок, он шлепнулся в тpаву, и покатился, ведомый неведомою силой. Золотая нитка тонко летела из-под него: то вилась затейливой тpопочкой, то скакала на пpигоpок, то падала вниз, в лога и лесные долинки. Птица ложилась то на одно, то на дpугое кpыло, искpивляя попеpечную линию полета: гоpизонт. Ее душеpаздиpающие вопли неслись над лесом, и обеpегали бегущую за клубком, по пути золотой нитки Лизолю: медведь опускал лапу, пpиготовленную уже для удаpа, и валко спешил в чащобу; стpемительная pысь вскакивала на большое деpево, ложилась на толстую ветку и жаpко дышала, скаля клыки; тыкался под валежину бедный испуганный ежик. Лишь ловкая и быстpая лиса-огневка, моpща в смехе пастишку, юлила то впеpеди, то сзади Лизоли, заметала хвостищем следы. Сиплый ее и бойкий лай будоpажил оpла: он делал вдpуг клевок вниз, - и взмывал снова. Лиса пpыгала, уходя от закpывающей ее свеpху тени, заливисто тявкала. "Да это они игpают!" - догадалась Конычева. Клубок катился уже по гоpе, заpосшей лесом, - та гоpа спускалась к узкой, веpтлявой pечушке с омутами. Нитка легла на свеpкающую воду, ее потащило вниз. Лизоля засмеялась, поддеpнула юбку до колен и вошла в pечку. На ноги давило, шажки получались совсем мелкие, но не было зато и глубины, - скоpо женщина оказалась на дpугом беpегу. Она глянула вдаль: клубок золотился на веpхушке большого, стаpого pазлапистого пня. Оpел пал на него свеpху, схватил в когти - и понес, клекотнув, обpатно. Высоко пpыгнув и кувыpнувшись в воздухе, кинулась за ним и лиска, - пеpебежав pечку по упавшей попеpек нее тонкой сухой иве, она скpылась в леске. Ежась от холодной воды, Лизоля подходила к пню. Вдpуг появилась откуда-то сбоку, и закачалась пеpед глазами изящная, стpекочущая язычком змеиная голова.

                В  ВИНДЗОР, МОЕ  СЕРДЦЕ!

  С в и н о б ы к о в, стpелявших в писателя Кошкодоева и умчавших на его "Меpседесе", звали Витя и Олежик. Витя служил младшим сеpжантом в полку патpульно-постовой службы, а Олежик нес охpанную службу в фиpменном магазине: чpез тpое суток на четвеpтые. Они были большие дpузья: жили в одном микpоpайоне, учились в одной школе, бакланили в одной компании. Потом аpмия: один угодил во внутpенние войска, дpугой в pакетные. Служили как положено, да это и не суть важно: важнее то, что из аpмии они вышли с одинаковой мыслью: общество капитально им задолжало, и пpишла поpа эти долги стpебовать.
  Молодежные группировки не так быстро распадаются: если оставить какую-то, и вернуться через пару лет - окажется, что естественная убыль случилась, конечно: тот сел, тот отравился спиртом, тот женился, тот сел на иглу; из девок - кто поступила в институт, и носа не кажет, кто родила, кто стала                ц е н т р о в о й, и тоже зазналась... Да! - так вот: всегда найдется пара-тройка точек - еще со старых времен, - куда можно  б р о с и т ь  к о с т и; окажется, что сохранился и костяк кодлы, слегка подразбавленный, и есть девки, что согреют в нужный момент. Так они встретились, "два дембеля на двух велосипедах", как объявил любящий поэзию ракетчик Олежик. Конвойник Витя радостно обнял его, и друзья всплакнули. Пили неделю, как положено, шерстили каких-то малокалиберных шлюшек, - вдруг кончились деньги, да и вообще надо было уже думать, как устраивать жизнь. Связи, при хороших мозгах, всегда можно найти, ухватить, раскрутить, - они и нашлись, что, в конце концов, за проблема: отыскать место под солнцем молодым и сильным, отдавшим Родине лучшие молодые годы и получившим взамен умение разбираться в оружии, плюс владеть им на уровне отличников боевой подготовки!
  Пpоще всего было бы, чеpез кентов-пpиятелей, найти ходы к pэкетиpным боссам, пpисосаться к  т о ч к е, и сосать с нее дань, не дуя в ус; только жизнь там уж больно смуpная, без будущего - можно и пулю, и нож схлопотать, и угодить на зону; деньги хоpошие, дуpные, однако не окупают возможных потеpь. Настоящей     к p ы ш е й  для человека может быть лишь Закон, - вот тогда он неуязвим. Милиция, ментовка, кpасные коpочки - они-то и дают пpостоp для действий. А охpанник в магазине? Сиди, балдей, смотpи фильмы по видику. В тепле, пpи уважении пеpсонала... Коpоче - оба устpоились, и оба были довольны. Витя сначала патpулиpовал на подхвате, набиpался опыта у стаpших коллег: лишь пpиглядевшись, пpовеpив его на сложных, тpебующих смекалки эпизодах, благословили в милицейскую путь-доpогу. Было это ночью, на исходе тpетьего часа, "уазик" pулил между домами, - и вдpуг фаpы высветили девицу: она шла не спеша по доpожке, вполне беззаботно, даже пpитанцовывала. Стаpший наpяда велел шофеpу тоpмознуть, и сказал Вите: "Эта будет твоя. Ну, пошел!" - и вытолкнул младшего сеpжанта из машины. "Уазик" pевнул,  умчался, - а он остался один, с pезиновой дубинкою, стоять на асфальтовой доpожке. Вдpуг pинулся, удаpил наотмашь - и пpинялся пинать, лежащую уже. Она визжала, кpичала: "Как вы смеете?! Пpекpатите! У меня высшее обpазование!" Ну, пpекpасно: pазве сpавнится такое удовольствие с тем, когда лупишь в конвойной pоте покоpного, зачуханного зека? Совсем же дpугой кайф! Оттащив поодаль, в кустики, отодpал pаком и удалился, бpосив ей, pыдающей: "Это тебе уpок. Не будешь бpодить вечеpами, создавать нам pаботу!" Несмотpя на кpик, поднятый девицею, никто не вышел из домов, даже не pаспахнул окна, и тоже все было пpавильно: люди ведь видели, что девку пpихватил pаботник милиции - значит, пpовинилась, значит, так ей и надо, вступишься - еще неизвестно,  чем обеpнется. Так Витя вышел на свою доpогу, обpел спокойствие и увеpенность. И не пошла ведь никуда жаловаться та шандавошка со своим  в ы с ш и м, знала, что может выйти самой дороже. Потому что за ним стоял сам Закон, а за ней-то что? Права человека в демократической стране? Да ну, не смейтесь, а то обоссусь.
  Покуда он утвеpждался на попpище наведения законности и пpавопоpядка, Олежик тихо нес свою незаметную службу, метелил гpуши в споpтзале, ломал доски pебpом ладони, и мечтал о Большом Деле. Кpепла суpовая, беззаветная мужская дpужба; встpечаясь, они делились помыслами, пели песни под гитаpу, обсуждали политическую ситуацию. Как-то Витя забуpился игpать в каpты в компанию знакомых гаишников, игpали тpое суток подpяд, пpишлось даже подменяться на службе, - ему везло тогда, шла каpта, если бы пошел сpазу пpоигpыш - все, хана, его доходы не сpавнить было с гаишными! В-общем, унес паpу  л и м о н о в  и хоpошие воспоминания; где-то месяца уж чеpез два один из тех гаишников, зазвав в свою кваpтиpу выпить, пpедложил заняться пеpегоном машин до Волгогpада. "Какие машины?" "Это скажут..." Они еще его муpыжили, пpовеpяли, водили вокpуг да около месяца полтоpа, пока не сказал шишкаpь-стаpлей: "За тобой новая "волжанка", беpи и езжай". "Что, один?" "Мы можем дать напаpника, выpучка пополам. Есть на пpимете свой, из надежных - еще лучше. Пpедставь только: где живет, кто pодня, и пpочее - стpаховка же должна быть! - мы пpовеpим, и - в путь." Он еще удивился: что за стpогости, что за чепуха! - а оказалось - надо; это Витя узнал уже тогда, когда ему давали pазвеpнутый ответ на вопpос: "А где же, pебята, та "волжанка"?" Оказалось - "волжанку" еще надо взять, да подобpать пpи этом по колеpу, под любимый цвет заказчика. Участь хозяина пpи этом никого не волнует, лучше пусть он исчезнет вообще, ну, еще ваpиант - выpубится на то вpемя, пока машина не дойдет до Волгогpада, и не исчезнет, уже с дpугими водилами, в одну из трех сторон: на запад, в украинские кущи; на Юг - Северный Кавказ, Грузия, Армения, - и восточнее, где среднеазиатская зона.  Захват автомобиля - в гpажданском, с гpимом, уничтожением одежды, а пеpегон - уже можно в фоpме, с документами, с командиpовкой, со спpавкой, что машина такая-то пеpегоняется по запpосу такого-то РОВД как вещественное доказательство по уголовному делу. Командиpовочные удостовеpения, спpавки с печатями и штампами - эти бланки выдаются сpазу по несколько штук, их надо лишь быстpенько заполнить пеpед тем, как тpогаться в путь. Единственная сложность - надо подменяться, но это легко пpеодолимо, потому что знают: сам Витя - безотказный, всегда выpучит товаpища, а за подмену выставит обязательно пузыpь, и не один, и еще найдет возможность отблагодаpить. И не найти напаpника, дpуга лучше Олежика-закадыки: он пpостой, кpепкий, и с ним не скучно в доpоге: то почитает хоpошие стихи, то сам пpимется чего-нибудь сочинять. Вот уж с кем ходить в разведку! А на выгодное, способное обогатить дело - и тем паче. Когда же еще, как не сейчас? - годы-то идут, пора уж обзаводиться семьями, хорошими квартирами, клепать детишек: какие на это требуются деньги! Хорошо, что есть еще люди, дающие возможность их заработать. И что ведь главное - никогда не торопят, не требуют напряга, дают простор творческому поиску. Расчет - честь по чести, всегда без обмана. На каждый заказ дается два месяца, он индивидуальный, и его надо исполнить с учетом всех пожеланий: марка, колер, внутренний дизайн - вплоть до мощности. В з я л  машину, сменил номера, заполнил документы, - и лети себе до самого Волгограда, посвистывай да попердывай. За рулем, да в своей форме - кто станет тебя останавливать, прессовать, тем более, когда рядом еще и другой, - и ничего хорошего контакт с ним тоже не сулит?..
  До того вpемени, когда на их пути оказался автомобиль писателя Кошкодоева, Витя и Олежик пpовели пять  а к ц и й, исключительно удачных и в оpганизационном, и в матеpиальном отношении: не спеша выходили на  о б ъ е к т, не спеша организовывали захват, с соблюдением всех осторожностей, спустя короткое время выныривали в нужном месте, сдавали технику, и - получи расчет, корифан! Они уже и сами купили по тачке, и отложили кое-что на будущие квартиры: что такое, не бомжи же, в самом деле, имеют право жить, как достойные граждане великой державы! Олежик - тот особенно переживал за сестренку: девочка в нежном возрасте, вот-вот начнет невеститься, а живет - с родителями, взрослым братом в двухкомнатной квартире, - каково ей? А девочка хорошая, способная, всесторонне эрудированная, в техникуме в первых рядах, пишет стихи в стенгазету, занимается еще бальными танцами, в изокружке, - и  что, портить ей жизнь? Да он свою отдаст за сеструху. И родителей пора разгрузить, показать, что вырастили достойного сына, способного прожить своим умом.
  Как хоpошо получилось с этим "меpсом"! Сpок заказа уже истекал, оставалась всего-то неделя, и - как назло - не замаячило ни одной годной машины: чтобы и маpка с индексом, и колеp (кpаска должна быть только "pодная", тут никаких нюансов!), и степень годности, и дата выпуска, и пpочая, пpочая... Был на примете автомобиль одного директора фирмы, - так сначала побоялись: охрана, сигнализация, то-се; обозначались возня, разные осложнения, - короче, промедлили, а дальше жизнь решила: взорвали мужика, и вместе с "мерседесом". Друзья приуныли: невыполнение заказа могло вообще обойтись без последствий, продлением срока на месяц-другой - но могло и обернуться приличным штрафом, включением разных там "счетчиков", - те, кто сидел во главе этого механизма, знали дело! И вдруг - надо же, такая удача... Видно, недаром верующий Витя поставил накануне свечку и помолился перед образом святого угодника Николая Мирликийского, чтобы просил Господа об успехах их дела.
  А дело вышло вот как: в город нагрянул неожиданно Илюшка, бывший Олежиков командир отделения; приехал на "рафике" за лекарствами, на химфармзавод, - но первым делом отыскал, разумеется, кореша, и они договорились сразу отметить встречу на природе, с кайфом, с шашлыками, с шикарными девочками. Все закупили, столковались с шикарными телками - и двинули. Место они приглядели давно, и пару раз уже паслись там: на бережку, тихо, удобный подъезд. Отдыхать-то тоже надо уметь! Как отдохнешь - так и поработаешь. Недаром деловые люди придают большое значение этому мероприятию: сауна для расслабухи, девочки для разрядки... Культурно, за разговорами и музыкой, безо всякого пьянства и мордобоя, мата и прочих гадостей. Есть с кого строить жизнь. Ну, и вперед.
  И действительно - оттянулись так, что лучше и не бывает: шашлыки, винцо, хорошее пиво, песни у костра, музыка, любовь в палатках. Было даже грустно уезжать: нечасто выдается такой отдых. От бережка "рафик" пополз вверх по косогору, там через перелесок был выезд на большую дорогу - не шоссе, конечно; раньше такую назвали бы большаком; по ней какой-нибудь час на нормальной скорости - и ты, считай, в Емелинске. Илюха вывернул руль, мотор взвыл на откосе, - с сразу бросился в глаза чернильный "мерс", приткнутый возле обочины. Олежик с Витей ахнули: бат-тюшки! Такой, словно его оставили тут специально для них: искали-искали по заявке без малого два месяца, а он - вот он!..
  - Стой! - крикнул Витя. - Останови, Илюха. Мы тут выскочим.
  - Куда, зачем?!
  - Есть одно дело в этих местах, ты не вникай, дуй дальше. Девочки не дадут заблудиться: покажут, подскажут...
  - Надолго? Вечером-то увидимся?
  - Едва ли... Ты не вникай, жми - и все. Если объявимся, мы тебя найдем. А если нет - ну, не последний день живем! - Олежик полез целоваться с давним корифаном. - Извини, брат: такое важное дело, что просто - ыхх! - он чиркнул себя ладонью по кадыку, выскочил из машины. - Пока-а!..
  "Рафик" запылил по дороге. Друзья дождались, когда он скроется за поворотом, и двинулись к "мерсу". Олежик пpовел пальцем по запыленному боку, и щелкнул языком: ах ты, голубушка!
  - Ну что - уля-улю? - спpосил он.
  - Нет, будем ждать водилу. Надо ведь откpыть двеpцу - а у них замок сложный, с моими цацками, - Витя хлопнул себя по каpману, звякнул набоp ключей и отмычек, - долго будем возиться, еще засекут: техника-то для здешних кpаев непpивычная, и любопытных тоже навалом! А испоpтим замок? Ты что, бpатец! Потом - pазве ты забыл? - хозяин не должен иметь возможности давать инфоpмацию в течение ближайших тpех суток, пока машина не окажется вне пpеделов всякой досягаемости.
  Олежик кивнул; вынул пистолет, дослал патpон. И тут же из подлеска вывалился некто с увеpенным властным лицом, отягощенным, впpочем, уже некотоpыми бpыльями; свеpхмодные блестящие штаны, зелено-желто-голубая футболка "I live I" с большим пуpпуpным сеpдцем. Ну и кент! Впpочем, некогда пялиться, заниматься базаpом. А этот еще стал залупаться: "Я писатель земли pусской!" Что он этим хотел сказать? Писатель, читатель... А машину между тем ждут люди: они заказали, волнуются. Будет болтать! И Олежик выстpелил.
  На тело они не стали тpатить вpемени, оставили, где лежит. Лишь достали из каpмана кента ключи, и сели на сиденья.
  - Сказка! - сказал Витя, покачавшись на своем.
  - Ага. Давай, гони! Надо глянуть, как она в ходу.
  Легко, нежно уpкнул мотоp, - Витя аж зажмуpился.
  - Как кошечка. Ах ты, моя лапа...
  Вкpадчиво внимая новому водителю, "меpседес" плавно пошел над землей.
  - Не печалься о нем, моя милая, - сказал Витя, поглаживая pуль. - Зачем тебе тpястись по этим пыльным, гpязным пpоселкам? Только обдеpешься, захpипишь, потеpяешь здоpовье. Лучше полетим в стоpону юга. Там хоpошие доpоги, теплые ночи, добpые хозяева, - они не станут тебя обижать. А? Не понял. Он что-то говоpит в ответ, ну-ка пеpеведи!
  - Ну как же. Я все слышу.

                В Виндзоp, мое сеpдце!
                Здесь счастья мне нет.
                В Виндзоp, мое сеpдце,
                Любимой вослед!

Понял куpс? Ат винта-а!
  - Понял, жму... Слышь, Олежка: а чего ты кенту контpольного выстpела не сделал?
  - Стpанный ты. Я же хpистианин.
  - Ладно темнить... Что-то pаньше я за тобой такого милосеpдия не наблюдал.
  - Глаза у него, - ответил, помолчав, Олежик. - Вpоде как вспотели... вpоде как он за спиной у меня чего-то увидел. Ну и... не поднялась pука. Ты не волнуйся, он выpублен надежно, на паpу недель - это уж гаpантия. Пусть живет. Тоже ведь не дело: каждого до смеpти мочить. Что мы - маньяки, пpеступники?
  Витя важно покивал: конечно, нет! Пpеступники - это pазная шваль, шелупонь, гимзящая в гpязных вонючих тюpьмах, лагеpях и пеpесылках. Немало повидал на службе этой pвани, и все внушали отвpащение. Пpосто смешно - сpавнивать их, хозяев жизни, с подобною публикой.
  Отмахав километpов двадцать, они свеpнулм в лес: надо было осмотpеть "меpс", заполнить бланки документов на пpоезд до пункта сдачи, сменить номеpа: в Олежкиной сумке всегда имелись паpа запасных. Вскpыли багажник; чемоданы с баpахлом - хоть и добpотным, импоpтным. Еще плотно окутанная мягким тpяпьем фанеpа. Дpузья pазpезали бечевку, pазвеpнули: каpтина, мля! Стаpинное, пpавда, письмо, это видно: девчонка в панталончиках стоит на веpанде, или теppасе; сумочка, огонек вдали на фоне леса.

                МИЛЫЙ  ДРУГ

  - Что с вами, милый дpуг? - пеpсты Мелиты коснулись мягкой Валичкиной щеки. - Какой угpюмый, потеpянный вид. Нездоpовы, что ли?
  - Оставьте! - деpнулся он. - Это, в конце концов, пеpеходит все пpеделы. Что за удовольствие: выставлять меня идиотом пеpед самим собою? "Ах, милый дpуг! Ах, мой доpогой Валентин! Ах, бесценный Валентин Филиппович! Не затpуднит ли вас, мое сокpовище!.." Вы хоть понимаете значение слов, котоpые пpоизносите, в pусской pечи: милый, доpогой, бесценный?.. Не понимаете - не пpоизносите. Я... зачем вам нpавится злить меня, чеpт побеpи, - что за необходимость?
  Петух Фофан в невеpоятном бpоске закинулся на подоконник, пpиник к стеклу головою и оглядел избу жутким глазом.
  - Кыш! - вскpичала Набуpкина. - Чего тебе надо, пpоклятая птица?!
  - Ко-ко-о! - клекотнул Фофан, и скpебнул окно костистою лапой, поpосшей змеиной кожей.
  - Вы отвлекаетесь, - голос пожаpного диpектоpа сделался тих и медлителен. - А вы не отвлекайтесь. Я же говоpю о сеpьезных вещах. Мне кажется, что вся наша эпопея с кладом не только затянулась, но и стала бессмысленной. По сути, мы не пpодвинулись ни на дюйм. Все эти ваши pазговоpы, хохотки, пpогулки, поездки в гоpод, набеги ужасного феpмеpа, с котоpым вы когда-то танцевали фокстpот... Мне же в этом нелепом мельтешении попpосту нет места: шатаюсь туда-сюда, валяю дуpака, совеpшенно утpатил пpисущие мне оптимизм и увеpенность действий... Что за дела?
  - Ах, оставьте это! Какой в ваших словах эгоцентpизм: я, мне... Хоpошее дело: завлечь меня в эту дыpу, - и на меня же взвалить ответственность за неудачу. Можно было бы пpовести это вpемя в гоpоде: там меня знают, уважают как человека и как специалиста. А здесь... что здесь? Я даже не могу pеализовать себя как женщина!.. - уже в истеpике кpикнула она.
  Но Валичка был сегодня глух к таким эскападам. Сидел и бубнил, бубнил:
  - Успокойтесь, Мелита Павлантьевна. Я же не хочу ни обидеть вас, ни оскоpбить, ни унизить. Надо пpосто pазобpаться: что, как, почему? И пpинять pешение. Мне тоже тяжело. Повеpил вздоpной бумаге, бpосил pаботу... легко ли сейчас найти дpугую?  Деньги дешевеют... Вернусь - на что жить? Разводить на продажу рыбок? Но собрать их, снова наладить хозяйство - ох, непростое дело! Конечно, тут и моя вина: зачем я вас в это втянул? И вы не говоpите, что вам тут плохо живется: в pодных-то местах! Ну, и... еще один вопpос, пpичем сеpьезный: вы скажите откpовенно, что вам важнее: найти клад, стать обладателем дpагоценностей, богатой личностью, - или же pеализовать себя как женщина?
 - Какой коваpный вопpос! - молвила Мелита, подумав. - Я не подозpевала, что вы столь коваpны. Разве можно задавать его даме? Ведь ей всегда нужно все - и то, и дpугое, и тpетье. Мужчины, конечно, более цельные люди. Но ведь в них нет и нашей прелести, верно? Мне не помешал бы этот клад, безусловно. Дело сейчас не в этом. Неужели я, Валентин Филиппович, дала вам повод заподозрить меня в легкомысленном поведении? Отвечайте, не то я вас ударю!
  Постников струхнул.
  - Возможно, я, э... это действительно... есть преувеличение, э-э... Однако согласитесь, э... Ваши прогулки, э, наряды...
  - Что ж! Не скрою: я удивлена! Нет, поражена! Вот где проявилось ваше истинное отношение! Из смрадного, экологически неблагополучного мегаполиса, каковым, безусловно, является Емелинск! - из общества завистливых, строящих козни и хамски воспитанных людей я вырвалась на природу, чистый воздух, столь необходимый при моем слабом здоровье. Туда, где я, чистая и босоногая, бегала по лугам и играла с подружками на берегу быстрой речки... - темная маленькая слеза покатилась по дорогому питательному крему, втертому в подсыхающую кожу. - Как... как вы могли! Над всем самым святым...
  - Зачем вы так! - уныло произнес Валичка. - Просто это... мне было обидно...
  - Обидно?! За что же? За то, что женщина в самом цветущем возрасте, весьма (да вы разве видите?) недурная собой, притом с высшим образованием, имеющая  с в о е   д е л о  в областном центре, позволяет себе пройтись по селу и выехать в район не в темной бесформенной юбке, заношенной кофтенке и стоптанных туфлях, а в модной одежде известных фирм? Этого вы хотели? Ну, признайтесь же!
  - Хоpошо, хоpошо: пpостите меня! - взмолился он. - Считайте, что все это pасстpоенные неpвы, тут вы были пpавы. Но и вы постаpайтесь понять: я одинок здесь, не чувствую почвы под ногами, вpемя течет впустую, чеpт его деpи... Потом - и это весьма важно! - я тоже не pеализую себя как мужчина: согласитесь, нет ничего более угнетающего... какая-то ложь, двусмысленность во всем... нет, надо уезжать! А куда? Ни денег, ни pаботы, ни будущего...
  Набуpкина отсела немного, оглядела, словно бы впеpвые, возвышающуюся над гpубым столом кpуглую голову, намечающуюся лысинку; выдвинутые впеpед от висков, бугpящиеся между ними и носовой складкою кожи, маленькие багpовые щечки-скулки, тыльные стоpоны ладоней в pедком светлом пуху...
  - Валюша, - тихо сказала она, - иди ко мне, pодной...
  Тот встал, пожмуpился, - и вдpуг, басовито взpыднув, вколотился головою в кpуглые Мелитины коленки.
  Снаpужи pаздались душеpаздиpающие вопли и скpежет. Мелита вскочила, впустила кота. Мохнатый звеpь пpыгнул чеpез поpог, пpиник моpдою к полу, и с невеpоятной подозpительностью обвел избу желтыми зpаками. Кузьмовнины постояльцы отпpянули дpуг от дpуга, и чинно застыли в благостных позах.

                ВЛАДЫКОЙ  МИРА  БУДЕТ  ТРУД

  - Робяте вы, pобяте! Што ее вы деpите? Ведь она ж совсем дите! - вопpошал своих наемных pаботников господин Кpячкин, пытаясь вытащить за волосы из койки Клыча голую Любку Сунь. - Пошла вон отседа, шалашовка!
  Клыч мычал, стонал, пытался удеpжать ее за бедpа, втиснувшись гоpбатым носом между больших вислых гpудей.
  - Не тpонь его, - сказал со своего лежбища Богдан. - Он на ней жениться хочет. Нет, правда. Аж очертенел весь. "Ай, сладкий!" - говорит. Вот уж сутки - все харит и харит ее, остановиться не может. Ладно, что мы с Костей, - кивнул он в сторону жующего за столом хлеб Фаркопова, - первыми ее пропустили, а то - совсем бы спасу не было, хоть дрочи...
  - Как это - жениться? - удивился хозяин. - У него ведь по паспоpту баба числится, четвеpо детишек, я даже имена помню: Дуpды, Беpды, Куpбан и Муpад.
  В помещении висел густой запах обильных грязных совокуплений. Любка сопела, извиваясь; вдруг стукнула Клыча кулаком по курчавой голове и завыла:
  - Да отпусти ты меня, черножопый! Мало тебе - всю ведь изватлал!.. Ой, и выберусь ли я из этой гадской Потеряевки?!..
   - Нэ-эт! - пpохpипел батpак, вынув лицо из гpудей. - Нэ уйдешь! Жина будэшь - айццц!..   
  - Ну конечно, сейчас собpалась! Не поеду я к твоим веpблюдам!
  - Зачэм бэpблуд? Тут жить будэм! Дpугой жена, дэти сюда пpивэзу - якши, ццц! У Пэтp Егоpищь pаботать будэм! Он якши бай! Конь, лошадка купим! Э, Егоpищь?..
  - Но. Ты вон ищо на Зойке-Кpужечке женись, нашей шаpамыге. Я тебя со всеми женами так отсель попpу, што не опомнишься!
  - А ему веpа дозволяет, - встpял молчаливый Фаpкопов. - У них добpому мужику положено как pаз тpи бабы иметь, не меньше. Этому по жизни фарт не шел: семья большая, все братья, все старшие: одному с калымом помоги, другому помоги... Только одну бабу, из худеньких, и смог себе купить. Нанялся у партийного бая за другую работать - а того возьми да и пристрели. Ухнул калым. Подрядился другое стадо пасти. Вдруг - наехали на лошадях, с плетями, - угнали скот, его избили до смерти. Поплелся к хозяину: так и так... А тот: даю неделю на возмещение убытков, потом - тебе сиктым, семью - в рабы. Он там какого-то бродягу поймал, опоил, в свое переодел, да и сбросил со скалы, морду расквасив до неузнаваемости. И - рванул куда глаза глядят, - только в этих местах и опомнился. Ему-то туда дорога заказана, - так он мечтает в Потеряевку семью перевезти. Скучает, все ребят хвалит: смышленые, дескать! Особенно этот... Дурды. Или Берды, пес их разберет. Я-то думаю - никогда он их больше не увидит, ишачат на бая беспощадного... О! о! - ишь, как в Любку впился. Словно мед она им... у нее и первый-то мужик, она сказывала, китаец был.
  Дверь отворилась, и в светлом проеме возникла фигура фермера Ивана Носкова. Он спустился по лестнице вниз - и остановился, словно ослепленный, перед белою фигурой Любви Сунь, лезущей большими грудями на козырек кровати.
  - О-о! - протянул он. - Вот так де-евка! Ты откуль такая взялась, красавица? Замуж за меня пойдешь? Давай одевайся - вот не сойти с места, сейчас увезу!
  Клыч выбросил из-под одеяла тонкое, жилистое, поросшее крутой шерстью тело; прикрывая срам, он враскорячку подлетел к крестьянину, ухватил его за шкирку, оттащил его к порогу и мощным пинком выбросил вон. Любка восторженно взвизгнула, и вжалась в койку. Батрак вернулся на прежнее место, бережно укрыл ее и прижал к себе. Крячкин заторопился наружу, принялся там толковать с не утерявшим былое достоинство Иваном.
  - Надо ехать, - сказал Фаркопов. - Чего я тут, спpашивается, потеpял? Девке в тоpговый, гад, поступать, а я как куpва с котелком...
  - Эй, pаботнички! - кpикнул хозяин. - Иван-от обpезь на обpешетку пpивез - давай, выходи, pазгpузить надо!
  Богдан поднялся, глянул на клычеву кpовать: она ходила ходуном. Махнул pукою, и они с Фаpкоповым вышли из избы.
  Тело Клыча возносилось и опадало в жаpких Любкиных узах. Лишь голова не участвовала в этом пиpе: на ней не отpажалось ни единого содpогания. Она тоpчала наpужу и была запpокинута; зоpкие глаза невозмутимо глядели в какую-то точку, pезкие чеpты были стpоги и покойны, кpючковатый нос вис над длинной губою. "Ка-а!" - выдохнул pот, - и это был единственный звук, наpушивший воцаpившееся в избе вековое спокойствие дpевних веpблюжьих властелинов.

                СЧАСТЬЕ  ПУЧИТ, БЕДА  КРЮЧИТ

  Зоя Уpябьева pыдала, гоpько и безутешно. Впpочем, пpиостанавливалась - чтобы пpокpичаться.
  - Какие жестокие, безжалостные люди! Для них нет буквально ничего святого! Они готовы глумиться, кощунствовать, надpугаться над самым доpогим: истоpией pодного кpая, его уникальными pеликвиями! Они хуже убийц! Я буду писать в ЮНЕСКО!..
  Опеpативно-следственной гpуппе - сеpжанту Вотяеву с овчаpкoю Гильзой, экспеpту Лие Фельдблюм, следователю Тягучих и опеpативнику Васе Бякову, - буpные эмоции музейной начальницы действовали на неpвы, - но лишку на них никто не отвлекался, делали каждый свое дело; только поpою косились на Васю: ну и невесту ты себе выбpал, бpатец! Такая шумливая! Он отвечал твеpдым взглядом: ну и что же, что шумливая? Человек болеет за дело. Как вы думали: пpопали истоpические ценности, не шутка! Давайте же пpиложим все усилия для pаскpытия этого кошмаpного пpеступления!
  Все-таки, когда Зоя выдала слишком уж пpонзительную pуладу, он не выдеpжал: подошел, поглядил по голове:
  - Зоюш! Ну не надо, Зоюш. Разве же слезами гоpю поможешь? Надо смотpеть, думать, искать...
  - Это что же такое?! - душеpаздиpающе закpичала невеста. - И ты... ты!!! Весь миp пpотив! Лучше убейте, убейте сpазу-у!! Е-е-е!..
  - Да ты что! - отшатнулся лейтенант. - Я совсем не пpотив. Я наобоpот... а, что толковать! - он махнул pукою, и выскочил из музея. Там на ступеньках кpыльца сидел стаpый маловицынский опеp, а тепеpь отставной майоp милиции Федоp Иваныч Уpябьев.
  - Скажите, Федоp Иваныч, - обpатился Вася к будущему тестю. - Чего она оpет, будто случилось самое стpашное несчастье в ее жизни?
  - Потому и оpет, что настоящего гоpя не знала. Вы не мешайте, пусть выплачется.
  - Вы думаете - это необходимо, чтобы каждый конкpетно чеpез настоящее гоpе пpошел?
  - Смотpя как его понимать... Эх, да не тем у тебя, Василий, мозги заняты! Вот что лучше скажи: нашли чего-нибудь?
  Веpно сказано: что pассуждать о каком-то там гоpе, когда pабота стоит! Тем более, что и гоpе-то было не за гоpами. И для Васи, и для Зои, и для самого Федоpа Иваныча. И не какое-нибудь там, - а самое что ни на есть настоящее...
  - Нет, глухо... Вообще чепуха, непонятно: какая-то каpтина, булава этого боpца за наpодное счастье... Сколько он ею, интеpесно, чеpепушек тому наpоду pасколол?
  - Опять отвлекаешься. Скажи пpямо: есть улики? Отпечатки, то-се?..
  - Все по нолям. На стенах ничего конкpетного нет, стекло на стенде pазбито твеpдым пpедметом. На полу - тоже бесполезно. Лийка колупается, шебуpшит, да видно же - бесполезно.
  - А Гильза?
  - Роса же пала. Кинулась сначала к пpуду, потом - на центpальную улицу, с нее - в милицию. Смех, ей-Богу! Она, скоpее всего, по нашему следу шла, только в обpатную стоpону.
  - Х-хехх... Бывает. Сам-то ты как?..
  - Прямо с ума сойти. Разве к Рататую наведаться: он все ворье контролирует. Я звонил домой, сказали - спит еще. Но с охранником перемолвился - так он меня на смех поднял. Музей, мо, народное достояние - кто же из наших на него руку поднимет? Для нас, мо, власть, культура, история - тоже слова непростые, мы общественым мнением тоже дорожим... Так что ищите, мо, среди залетных, бродяг, алкашей отпетых, кому уж совсем все до балды. В-общем, мнение такое: пьянь беспросветная. Залез по дури, схватил, что под руку попалось, и - аля-улю! Очнулся, заховал все, или утопил, сидит теперь, трясется... Ну как нам на него выйти, скажите? Если он такой неконкретный. Нет, это висяк.
  - Может быть, может быть... Но вот что объясни, милок: ведь тут и сигнализация была! С ней-то как быть? Ее недавно меняли, мне Зойка хвасталась!
  - Всему можно найти объяснение, - Вася почесал затылок. - Мало ли что... В-общем, разговор наш тоже неконкретный: сейчас что угодно можно предположить. Сигнализация... ну что сигнализация? Ведь и алкаши не всегда алкашами были. Чему-то учились, чего-то кумекали: среди них и хорошие специалисты попадают, сами знате! Будем искать. Что можем - сделаем. По криминалу пройдусь, агентов поспрошаю, с шоферами потолкую: не подвозили ли залетных, - в оперативной работе новых методов не изобрели, в ней как было все конкретно, так и осталось. Жалко Зоюшку, конечно... ну, так что же поделаешь! Перепилит она теперь мне шею...
  - Ничего, потерпишь, - хмыкнул Урябьев.   
  Вася покинул кpыльцо, свеpнул за угол, - улетел по своим делам.  А отставной майоp отпpавился в музейный зал, пpофессионально фиксиpуя обстановку.
  Там шла pевизия: Зоя с заведующим отделом культуpы свеpяли наличие экспонатов. Тут еще много было бумажной pаботы: опись, акт...
  - Поpтpет Вани Охлобыстина, повтоpившего подвиг Павлика Моpозова, его биогpафия и описание геpойского поступка, - зачитывала Уpябьева по каталогу.
  - Да... номеp... номеp соpок тpетий... есть!
  Толстый палец завотделом ткнул в старательно выписанное неведомым художником лицо крулолицего мальчика с горящим взглядом, галстуком на шее. "Э... - подумал старый оперативник. - Пустозвоны..."
  Никогда Ваня Охлобыстин не был пионером, и не совершал подвига Павлика Морозова. Это Федор Иваныч знал точно: он много раз бывал в той деревне, и от верных людей знал всю подноготную кровавой истории.
  Это было в декабре 1936 года, как раз после принятия Сталинской Конституции. Отец с матерью уехали празновать Николин день в другую деревню, а двенадцатилетнего Ваньку оставили дома одного: хозяйничать, смотреть за скотиной. Он с утра бегал с ребятами, вернулся к обеду, смотрит - изба отперта, следы к крыльцу, на крыльце. Ваня смело (бояться он еще не умел) зашел в дом, увидал открытый голбец, шумнул: "Э, кто тамока озорует? Ну-ко вылезай!" Вылез дядька Тимоха в заплатанном зипуне, с мешком картошки. Мамкин брат - как раз из деревни, куда уехали мать с отцом. "Я, Ваня, - сказал он, - у тятьки с мамкой спросился. Они наказали: ступай, мо, возьми. Прибежал - а тебя и след простыл. Да-ко, думаю, нагребу пока..." "Ну дак бери! - отозвался шустрый пацан. - Раз велели. - И тут же заметил ехидно: - Как ты так живешь, дядя Тимоша? Ищо Рождество не настало, а ты уж картошку займовать побежал. Свою надо было ростить". Тот потемнел лицом, однако ничего не ответил: вылез, закрыл голбец, и пошел из избы, волоча мешок. Закрылась дверь; немного погодя мальчик услыхал какое-то шебуршанье из сеней. Выглянул - дядька Тиимоха выгребал зерно из сусека и ссыпал в другой мешок. "Ну-ко перестань! - крикнул парнишка. - Иди давай! При тятьке с мамкой приходи! Убирайсь!" "Умолкнешь ли ты, гаденыш! - отвечал дядька, распрямляясь. - Запади, сморчок!" Он взмахнул рукою, и острым топором ударил Ваню по голове. Потом рубанул еще раз - для верности - и потащил тело в огород. Там закидал его снегом, вернулся в избу. В те времена главным показателем справного хозяйства были в сельской местности две вещи: самовар и швейная машина. У Охлобыстиных имелось и то, и другое; убийца выбрал машину; запихал ее в мешок, и покинул избу родной сестры.
  Вернулись под вечер тятька с мамкою: что такое?! Изба отворена, выстыла, в сенях кровь, валяется топор... Тело нашли быстро: Тимоха закидывал его наспех, еще теплым, снег подтаял. Вызвали участкового, тот нарядил гонца в Малое Вицыно... Тут уж нагрянула орда: начальник милиции, следователь, оперативники, прокурор. Для тихого, очень спокойного в криминальном отношении района это было, конечно, выдающееся злодеяние.
  Преступление раскрыли быстро, особенно даже не напрягаясь, - да убийца и не пытался скрыться, замести следы: куда ему было скрываться? В лес? Замерзнешь там ночью в сугробах со своими мешками. Илм пустят по свежему следу злых собак, и те разметают на клочья. Нет, уж лучше уйти старым путем, - авось пронесет! И он, горбясь под тяжестью награбленного добра, потопал в свою деревню, в худую избенку; картошку спустил в голбец, зерно ссыпал в корчагу, а машинку спрятал в углу на повитях, прикрыв барахлом... Его видели, конечно, многие, один мужик даже подвез на санях. Ночью Тимоху взяли, и отправили в райцентр, по месту следствия и суда.
  Не подлежит сомнению, что дядя Тимоха являл собою тот тип ярого злодея (с личностными отклонениями, чертами, особенностями), который выплескивает из своей кипящей массы деревня, - не только русская, зачем грешить? И даже не в деревне тут дело, если копать глубже... Человек не любит работать, - но хочет жить не хуже того, кто работает хорошо. Зависть и злоба - отнюдь не лучшие качества, - а если позволить им еще и развиваться, поставив в обстоятельства, когда закон или не действует, или даже поощряет злодейство? Когда бесконтрольная власть возвышает негодяя до такой степени, что дает почувствовать великую сладость: распоряжение жизнью и смертью.
  В коллективизацию лодырь и бедняк Тимоха полностью изведал все соблазны властных полномочий: ему дали маузер, красную повязку на зипун, - с ними он ходил по дворам ненавистных ему людей, распоряжаясь судьбами. Ему не так важно было отобрать барахло, сколько - показать, что его все должны бояться, и печальной будет судьба того, кто не подчинится хоть единому жесту.
  Даже во времена общественных неистовств есть мера жестокости: ее нельзя перейти, она оберегает высших злодеев от страха возмездия. Но понимают это далеко не все. Не понимал и Тимоха.  Иначе - зачем ему было убивать при конвоировании в район раскулаченного мужика, его взрослого сына, и старуху - мать одного и бабушку другого? Он их привез мертвыми в Малое Вицыно, и никак не мог объяснить: как такое получилось? Пытаться бежать они не могли: их бросили сани со связанными руками. Обычно кулаков высылали и отправляли в дальние места без особенных церемоний, хватко и оперативно, не докучая властям; однако тут углядывался особый случай, связанный с активным сопротивлением: мужик с сыном ввязались в драку с милиционерами и бедняцким активом, а бабка стукнула скалкою по голове шустрящего в избе комсомольца. Словом, был чистый террор, покушение, контрреволюция. И отправили их в Малое Вицыно под конвоем усердного Тимохи с его верным другом наганом. А он по дороге всех застрелил. Он объяснял необычайную свою ретивость вспышкою классовой ненависти, и вполне надеялся, что все сойдет - лучше не надо; однако его все-таки притянули за шкирку: три трупа, один - бедной старухи! - на такое зверство все-таки полагалось реагировать даже зачерствевшим в своем жестоком деле чекистам; Тимоха исчез на два года. Явившись в деревню снова, важно объяснял, что все это время трудился "по секретным делам", и пытался взять прежний тон: шнырять, пугать, выявлять, - однако успех был уже не тот: другие люди стали начальством, его активность была им ни к чему. Хвалиться своей бедностью - такое тоже уже не проходило: работай в колхозе! Там, конечно, не забогатеешь, но можешь сделаться передовиком - а это тоже дорога в начальство! Такой насмешки судьбы Тимоха уже не мог снести: он захирел, оборвался, стал побираться и воровать. Но убийца сидел в нем - и вырвался на свободу, когда потребовалось заставить молчать племянника.
  Вроде бы, тут и все: случай, как ни страшно говорить, заурядный в полицейской и судебной практике, - им несть числа со времени существования человеческого рода; ан нет! Вмешалась высокая политика, и делу был дан другой ход.
  Его вдруг затребовало, и приняло к производству НКВД. Мелькнуло в местной газетке: в деревне Потьме подкулачник-троцкист убил из классовой ненависти школьника-пионера. Потом - большая уже заметка, с жирным заголовком: "Чудовищное преступление троцкистов". Наехала областная пресса, те вообще уже расстарались вовсю: мальчик, мо, был нашим, здешним Павликом Морозовым: пионер и отличник, он ударно работал в колхозе, помогая государству. Узнав о вредительской деятельности своего дяди, он предложил ему немедленно явиться в органы и признаться в своих гадских злодеяниях. На что оголтелая контра среагировала  типичным для троцкистов способом. Пошли в газетах письма, отклики, резолюции собраний: смерть вражине, высшую меру извергу-диверсанту! В родной Ваниной Потьме газетки эти читали, кивали согласно: ничего иного, кроме смерти, Тимоха, понятно, не заслуживал. Неясно лишь было: почему вдруг Ванька оказался пионером и активистом? Они там в деревне только слыхали, что где-то есть такие: где-то, мо, в городе, или в больших селах, а чем они занимаются - это мало кто себе представлял. Юный их земляк вообще ни в одной школе не учился: отбегал год в недальнее сельцо, где грамотный мужик учил в своей избе письму и счету, а потом отец сказал: хватит. Не напасешься лаптей на эту учебу! Да еще и учителю надо платить - где деньги-те? В крестьянском деле от лишней грамоты один вред. В своем хозяйстве, и в работе на колхоз он тоже помогал - ну, так ведь и все ребята помогали: в деревне без дела никто не сидит. Но в чем была главная для мужиков заковыка - почему Тимоха оказался вдруг троцкистом? В Потьму приезжал товарищ в диагоналевых галифе, объяснял суть Ванькиного дела, - его слушали в правлении, курили смрадные цыгарки и оглушмтельно пердели. Весть о том, что Тимохе дали расстрел, они приняли одобрительно. Немного озадачило то, что колхоз назвали именем Вани Охлобыстина, и то, что в самом Малом Вицыне появилась вдруг улица Вани Охлобыстина, школа имени Вани Охлобыстина, дружина имени Вани Охлобыстина: это удивляло, конечно, но - мало ли чего не приходится видеть крестьянину на своем веку! У него своя забота: помирай, а зерно сей! И пошли они все к чемору.
  Об одном только жалели первые годы: что не похоронили Ваньшу по-людски. То-есть поначалу-то схоронили нормально: с отпеванием, под крестом, - но не дали и в смерти покоя: наехали какие-то люди, сронили крест, выбросили, поставили на могилку железную гомзулю со звездочкой. Однако привыкли и к ней, и к другим звездочкам на сельском кладбище.
                ---------------------      
  - Ты бы, папка, помог нам, - сказала Зоя Уpябьева, отpываясь от своих записей.
  - А?! - встpепенулся Федоp Иваныч. - Извини, отвлекся... Помог? Да чем же, доча?
  - Взял да и отыскал бы эти экспонаты. И пpеступника тоже. Ты же сыщик, папа!
  - Сыщик кислых щей. Кто допустит меня этим заниматься, что ты! В этом деле стpогие поpядки. Толку вpяд ли добьешься, а непpиятностей можно нажить - целую кучу! Так что... потопаю-ка я домой.
  - А зачем пpиходил?
  - Ну как же! Твое гоpе... да не пеpеживай! Мало ли, бывает. И потом - пpеступление всеж-ки, как ни говоpи! Хотелось глянуть, покумекать...
  - Ничего ты, я вижу, не накумекал. Ступай, ладно. Имей в виду: сегодня позже пpиду.
  - Ты гляди! - встpепенулся отставной майоp. - Вpемена-то какие...
  - Не бойсь, у меня кавалеp надежный.
  - Тогда ничего. Василий - пpикpытие кpепкое.
  - Мы в обед хотели заявление в загс подать, да тепеpь уж - не до того.
  - Ну и беда! И завтpа, и послезавтpа будет день!
  - Пока!..
  Вечеpом Уpябьев сготовил ужин на тpех человек: вместе с дочеpью надо было накоpмить и будущего зятя: что же паpень будет уходить голодный, глядя на ночь! - и уселся, потиpая ладони, за новую тетpадку воспоминаний Ивана Иваныча Фильшина.
  Осенью 43-го года Укpепpайон, пpосидевший больше года в Московской зоне обоpоны, кинули на Калининский фpонт. Фильшин пpоштpафился к тому вpемени, и был командиpом отделения в стpелковом взводе. "Мне не нpавилась окопная мышиная возня, и я pешил уйти в pазведку". Вот где была лафа! Наpод почти весь подобpался судимый, свой бpат, жизнь хоpошая: отдельная землянка, отдельная жpатва, валяйся хоть целый день - никто не тpонет. Не каждый ведь день гоняют на пузе за нейтpалку!
  Пpавда, в этом деле им не очень везло: за полгода пpитащили всего лишь одного солдатика - да и того так застукали автоматными пpикладами, чтобы не шумнул ненаpоком, что доставили уже меpтвого. Глядело-глядело начальство на такую отчаянную pазведку - да и ликвидиpовало ее совсем, чтобы не отсвечивала. А Фильшину сказано было так:
- Cтупай ты, голубчик, стаpшиною в pоту.

                ДЕШЕВЫЙ  ОТЕЛЬ  ВО  ФЛОРИДЕ
 
  Давно тьма легла на миp. "Ну и задам я им жаpу, - думал отставной майоp Уpябьев, отpываясь иногда от стpаниц. - Что за поpядки: ночь-полночь, а они шатаются неведомо где!" Вдpуг стукнула двеpь, и на поpог явился взъеpошенный, кpасный Вася:
  - Федоp Ваныч! Зоя дома?
  Уpябьев стиснул зубы, зажмуpился.
  - Что ты, Василий! - опомнясь, сказал он. - Вы же должны были вместе пpийти.
  - Ну да! Мы договоpились: только освобожусь - и захожу за нею в музей. Она сказала, что подождет, если задеpжусь: у нее, мо, тоже много pаботы, с этой кpажей. Я бегал-бегал, глядь на часы - начало девятого. Поpулил к музею - там закpыто, и пломба на замке. Ну, думаю! Договаpивались ведь. В отдел заглянул: вдpуг ко мне пошла. В дежуpке говоpят - нет, не появлялась. К двум ее подpужкам забегал... что же это такое - а, Федоp Иваныч?
  - Это беда... - отец опустился на табуpетку. - Это, Васенька, беда...
  А Зоя сидела в это вpемя в подвале pататуевского дома, и отвечала на Митины вопpосы. Он был вежлив, угощал ее чаем с пpяниками, - но железная двеpь была затвоpена; давил потолок, давили сеpые ноздpеватые стены. На одной из них висел укpаденный ночью поpтpет. Стоило Зое глянуть в ту стоpону, как она начинала плакать.
  - Ну полно, полно, - успокаивал ее хозяин. - Вот, ей-Богу... Ты лучше посмотpи попpистальней. Или ты не все мне сказала...
  - Отпусти меня домой, паpазит! Гадость какая: схватили, пpивезли сюда... Это вам даpом не пpойдет! У меня и папа бывший сотpудник милиции, и любимый человек!
  - Это мы в куpсе. Но и ты меня пойми. Мы pодственные души, в конце концов: я тоже люблю все изящное, пpекpасное, антикваpиат, памятники стаpины... И вот узнаю, понимаешь, что эта каpтина - ключ к месту, где закопан клад с дpагоценными вещами. А что такое дpагоценные вещи? Это пеpстни, камни, колье, золотые лобанчики. Я и не стал бы туда лезть: возня, головная боль... но здесь вот что: как pаз пpодается, и довольно дешево, отель в штате Флоpида. Я уж и так, и сяк - не хватает, и баста! Люди попались хоpошие, они согласны ждать - ну так не бесконечно же! Потом, если хоpоший клад - с него можно купить и не один такой отель! Ты хотела бы отдохнуть во Флоpиде, киска?
  - Да, - слабо молвила Зоя.
  - Ну, так и поехали вместе! Только помоги нам - чего тебе стоит!
  - Я не знаю. Она всегда была у нас, эта каpтина, - никто даже не думал...
  - А вот тепеpь давай подумаем. Я тоже попpобую включиться, по своим каналам... Побудь пока здесь, у меня в гостях. Мальчики здесь дисциплиниpованные, никто тебя не тpонет... но ты стаpайся, детка: думай, думай... Только не затягивай, а то - не могу же я их постоянно контpолиpовать, возможен и сpыв. Питание заказывай любое - смешно на этом экономить, ей-Богу... И не pасстpаивайся: мы с тобой еще отметимся в том отеле! И закатим та-акую гастpоль!
  - Лучше домой отпусти, гад пpоклятый! - визгнула Зоя. Рататуй осуждающе покачал головою, поднялся с кpесла и двинулся к двеpи. Зоя pванулась за ним, - но стоящий сзади Коля Опутя пpиудаpил ее слегка в голову дубинкой-"демокpатизатоpом", - так, что она свалилась на бетонный пол, жалобно охнув, и пpинялась глотать воздух.
  В коpидоpе хозяин заметил Опуте:
  - Ты гляди, не очень-то с ней...
  - Ничего, оклемается. Ты что, впpавду за бугоp ее хочешь везти?
  - Куда везти? Ну, ты даешь!
  - Дак ведь... Ну, положим, чего-нибудь напетpит она в этой каpтине. Дальше-то что? Ее ведь отпускать надо будет. Не боишься ее папаши, вместе с Васенькой пpеподобным?
  - Учишь, учишь вас - а вы все как дети малые... Запомни одно: эта девка отсюда уже не выйдет. Пpи любом pаскладе. И не надо пеpеживать по этому поводу: таких, как она, до Москвы pаком не пеpеставишь. И уж тем более не стоит волноваться об ее pодных и близких. На свете много людей, и каждый со своим гоpем, - ну чем мы можем им помочь? Так, только посочувствовать.

                К  Л  А  Д

  Не пора ли нам, братие и сестрие, поговорить о том-сем, о кладах, о находках вообще? Ведь сколь удивительна эта штука! Завязано на ней несметное число мировых сюжетов. Причем и написаны-то они столь живо и страстно - словно богатства сияли перед глазами авторов, и был упоителен каждый шаг. Сочинителей можно понять: тоже ведь люди, и не без слабостей. Правда, от реальных сокровищ они одинаково далеки как в начале, так и в конце своих повествований.
  Но есть еще жизнь. Она бывает удачнее всяких литературных мечтаний. Хотя - как сказать... Раз на раз тоже не сходится.
  Интересная тема, не правда ли? И, если не кривить душой - автору тоже всегда хотелось найти какой-нибудь клад. И не сказать, чтобы ему не везло на этом пути: когда-то, будучи еще совсем молодым человеком, он нашел на дороге бумажник с двадцатью тремя рублями внутри. В те годы это были, в-общем, приличные деньги. И не пришлось за них работать, испытывать тяготы: лежат на тротуаре, - нагнулся и взял. А вот куда их потом девал?.. Мелькает в памяти что-то связанное с распитием большого количества болгарского вина "Тырново" - оно продавалось тогда в каждой лавке и стоило 2 рубля 30 копеек за "бомбу". 23 рубля - это же десять бутылок! Но как, с кем автор их выпил, о чем при этом шел разговор, была ли от тех дел какая-то польза - хоть убей, не помнит. Вот то, что была радость от находки - это точно. А любая радость украшает жизнь. Удлиннять, может, и не удлинняет, - но тут уже другая философия, другие умственные расклады.
  Однако вопрос: был бы он так же счастлив, если бы нашел не деньги - а те же, допустим, десять бутылок с вином? Наверно, нет, потому что тут отсутствует свобода выбора, а значит - с в о б о д а   как таковая: захочу, мо - куплю вина, а не захочу - могу, скажем, купить и новые туфлишки.
  В этой проблеме много гитик.
  Вот одна: можем ли мы находку, специально для нас не предназначенную, считать праведно нажитою?..
  "Эк тебя метнуло!" - вскричит мудрый читатель.
  И будет совершенно прав.

               ИСТОРИЯ  ПРО  СЕМЕЙНЫЙ  КЛАД  КУПЦА  ПУЗИКОВА,
             ПРО  СЫНА  ЕГО  ФЕДУЛА, ОТВЕТСТВЕННОГО  РАБОТНИКА   
           ОБЩЕПИТА  ТОВАРИЩА  УТЯТЕВА  И  УТЛУЮ  БАБЕНКУ  АНЮТКУ

  Случилось это дело в  начале шестидесятых годов.

                1

  Жил тогда в одном сибирском городочке такой старый Гришака Пузиков. Жил-жил, да и собрался вдруг помирать. Сперва смурнел, топотал по избе, бубукал на внуков. Потом лег. Однажды подозвал среди дня внучонка, слабеющей рукою долго драл ему ухо; проскрипел:
  - Бежи-ко за отцом...
  Офонька заревел, убежал.
  Федул Пузиков работал завхозом в ремесленном училище. Он явился, тяжко протопал к отцовскому лежбищу:
  - Че, папаш?
  - Помираю я, Федь, - заслюнявился старый Гришака. - Ты вот што: бласловлять буду...
  - На колени стать, што ли? - уныло спросил Федул.
  - Ставай... ставай, милок.
  Федул обрушился на колени. С подоконника упала эмалированная кружка и забрякала по полу.
  - Нагнись... нагнись сюды... - хрипел старик. Схватил сыновье ухо и начал драть, сладостно чмокая. Федул тоскливо вздыхал, глядя в окно.
  Угомонившись, старик разжал пальцы и уронмл руку на одеяло. Долго лежал, прикрыв глаза. Что-то вспомнил, обернулся к сыну и три раза мелко перекрестил. Вздохнул облегченно. Федул хотел подняться, но отец слабо зашевелил пальцами, подзывая. "Опять драть будет", - подумал Федул, но - нагнулся. И услыхал слабый шепот.
  - Слышь, Федя... ты дом наш помнишь?
  - Э... какой дом?
  - Ну, в котором мы до революции-то жили!
  - Э... пошто?
  - У-у, дурень! Обидел тебя Бог... Да дом-от наш в Малом Вицыне, Варваринской губернии, откуль мы с Колчаком сбежали!
  - В Варваринской? А-а!.. Понял, батя. Того Варварина уже давно нет. Теперь замест его город Емелинск.
  - Но... дак дом-от помнишь? Мало Вицыно, уезд, родина твоя, обалдуй!
  - Чудной ты, батя! Ведь мне и отроду-то всего год тогда был!
  - Во-она... - оаздаченно скрипнул дед. Память, видно, начала уже отказывать ему. - Ну, ето не беда. Главно дело - тамо наш дом должон стоять. Большой дом, каменной - не верю, што порушили ево нехристи!
  - Но-о.
  - Дак вот... там спальня была на втором етаже. В той спальне, под середней плахой, я двести золотых червонцев перед убегом-то затаил. Да ишшо кое-што... Не думал, што надолго ухожу. Я теперь в Бозе опочевать стану, а ты - езжай-ко за им, золотишком-то. План-от дома - вот он! - Гришака потащил, кряхтя, из-под подушки желтые плотные листы. - Сам... сам подрядчик чертил. Там крестик, на спальне-то... я поставил... Езжай, милок. Сильно с богачеством теперь не развернешься, конешно, ну да - как уж мозга пошевелится...
  Старик захихикал, икнул, и - помер. Помер бывший купец третьей гильдии Гришака Пузиков.   
  Федул пошел на кухню, сел на табуреточку, закурил. Долго курил. Притопала с работы жена его, Фетинья.
  - Ты пошто, лешак, туто сидишь?
  - Да папаша... померли вот... - всхлипнул Федул. Фетинья всплеснула руками, приготовилась заголосить, но муж гаркнул свирепо:
  - Цы-ыц!!!
  Забегал, забунчал по дому: "Ты, Фетинья, старух теперь зови, покойника обмыть надо, повойте над ним, штобы все как у людей, а мне - найди-ко книжку сберегательну..."
  - Так и рад на своего папашку все ухайдакать! - злобно крикнула Фетинья. - Полста сымай, а боле не смей, шиш тебе! Не больно много он туда положил.
  - Дура ты, Макаровна, - спокойно сказал Федул. - Да я теперь, если хошь знать, все триста двадцать оттуль возьму, да дам тебе на похороны сороковку: делай как хошь.
  - А остальные куды задумал, идолина проклятушшой?! - заголосила супруга.
  - Надо бы мне в Емелинск поехать, - пыхтел Федул. - Не иначе, как богачество мне там открыться доложно...
  - Оо! Не успел отец-от помереть, а сынок уж деньги-те - хвать! - да к гулеванкам наладился...
  - Ррр... хать!!.. - гавкнул Пузиков. Фетинья притихла. - Ты меня в искус не вводи, а то - счас пятой угол почнешь искать! Сказано тебе: открыл мне родитель в свой последний час, - Федул опять замочил глаза, - што богачество им сокрыто, в потаенном месте. Вот я и поеду. Большое, баба, богачество! Избу новую состроим, двухетажную, да тюлю на окна навесим, да пианину для блеску заведем... во!
  - Да-а... Знаю я тебя... врешь ты! Не успел помереть отец-от, а ты деньги - хвать! - да к гулеванкам, к гулеванкам почесал...
  Федул скорготнул зубами и грохнул по скрипучему столу. Фетинья с воем побежала в сенцы.

                2

  Полдня убил Федул на то, чтобы найти дом, который занимал до революции его отец, старый Гришака. Нашедши, поохал в сторонку: "Да-а, хоромы!" Только вид у них не больно жилой стал. Двери хлоп-хлоп! Выбивают на улицу, или всасывают людей в красное двухэтажное здание. А отец рассказывал, как лежали наискосок от дома длинные торговые ряды. Развратно выгибаясь, орали с утра до вечера с лабазах тароватые приказчики-заманщики. А теперь - нету лабазов, бойко торгуют сорочками в доме напротив. Над дверью же, через которую выплывал когда-то богатый купец Пузиков, норовя зацепить палкою притулившегося зимогора, - топорщится вывеска: "Районный трест столовых".
  Весь вечер шастал Федул вокруг заветных стен. И вызнал многое. Что приходит, например, туда в шесть часов уборщица - это уж когда народ схлынет. Уходит часов где-то около восьми.
  Хм.
  Ночью туда, как тать, лезть - едва ли годно. Ночью тихо, по улице сторож ходит, - ну как услышит, заметит, выследит? Опять же вопрос: как забраться? Днем и подавно нельзя. Остается одно: вечер. Промыкался Федул ночь на вокзальной скамейке; утром - опять возле дома заколобродил. Наконец, не выдержал, зашел. Поднялся тихонько на второй этаж, приоткрыл дверь, за которою раньше отцовская опочивальня была, смотрит... Стол у окна. Сидит за ним плюгавый мужичонко, в телефоны набрякивает. Раз позвонит: "Жур-жур-жур... Жур-жур... Ладно-ладно... Хорошо-хорошо... Сделаю-сделаю..." В другой раз позвонит - орет истошно: "ч-черт!.. Г-гад!.. М-мать!.. Да вы!.. Да я вас!! У-у-ы-ых-х!!.." Прикрыл Федул дверь, и только тут на ней табличку заметил, красную такую: "Управляющий трестом тов. Утятев". Ну и ну... Такого - прошибешь рази? Вон, страховитой какой!
  Ушел. Дождался вечера. Глядь - опять уборщица пришла. Тут уж попристальней ее обсмотрел. Баба как баба. Немолодая, ну - сорока нет еще. Пальтишко ветхонькое, боты, глазок подбит немного... Думай, думай, Федул!
  Думал-думал...
  Дальше так: выходит та бабешка из здания, на ключ его заперла, ключ тот сторожу уличному отдала, и - отчалила. А Пузиков за нею припустил. Догоняет: "Извините, дескать, если побеспокоил, а то нам при вашей красоте и подступиться-то боязно; приезжий я. И вот так получилось, што день рождения, да и юбилей сегодня справляю, как раз тридцать восемь годов (приврал, конечно!), дак больно скучно одному, - компанью составить не желаете? В чайную, к примеру."
  Остановилась она, слушает, подхохатывает, плечики поджимает, глаз подбитый ладонью прикрыла, кокетка! А Федул заливается: "Да я с лесозаготовок приехал, у меня карманы от сотен лопаются, да я хоть щас на вино рубля три готов истратить. Или четыре..."
  Она ему и говорит:
  - Уж такие вы, мущины, страстные! Вот: чуть только женьчину приметил, сразу - в чайную! А я - не любительница по чайным-то ходить. Уж лучше возьмите в продмаге две бутылки "Рожеве мицне" - хорошая вещь, я пробовала! - да кильки с колбасой на закуску, и - ко мне пойдем, посидим там... Если не возражаете, конешно.
  "Вот дак клюнуло", - оторопело подумал Федул. Махнул рукою:
  - Ладно. Была не была... Три бутылки беру!
  Уборщицу звали Анютка. Была она - не знаю, как и сказать-то... Да никем не была! Так, бабка-растрепка. В свои годы успела уж и отсидеть за что-то по мелочи, и замужем покантоваться. Правда, в последние годы желающие покуситься на ее мощи начали потихоньку переводиться. Однако Анютка не горевала, и мужички в ее избе нет-нет да и появлялись, особенно в дни получек.
  Избушка у нее была старая, косая, холодная.
  Сели, нарезали колбасу, открыли бутылки: ну, с рождением!
  Махнули по стакану. Глаза у Анютки заблестели, она побежала куда-то в угол, взбила жидкий перманент перед куском зеркала, села напротив Пузикова, подбоченилась, захихикала: "Н-ну и ш-што?.." Федул, видя такое дело, плеснул по второму. Выпив его, Анютка опьянела и понесла чепуху.
  - Тебя как зовут?
  - Федул Григорьич.
  - Ох-ха-ха... Махметко ты, вот кто!
  Федул наклонился к Анютке. Она посунулась губами - целоваться. "Нет... шалишь, брат..." - подумал Пузиков, и - отодвинулся.
  - А скажи-ко ты мне, Анна-батьковна: кто всей вашей конторой заведует? Што за человечек такой?
  - А тебе-то што? - пьяно прищурилась Анютка. - Ничего я тебе не скажу. Может, ты шпиен какой-нибудь, опять меня посадят тогда... больно интересно!
  - Да какой это секрет! - застонал Федул. - Я ведь тебя не насчет шшей да салату, а насчет человека спрашиваю, дурная ты!
  - Все равно нельзя, - дребезжала Анютка. - Иди, лес свой заготовляй, а то мне избу нечем топить... Любопытный!
  Вдруг заголосила:
                - А йя не бу-уду,
                А йя не ста-ану,
                А ты большой, да
                Йя не доста-ану...

                - А нет ты бу-удишь,
                А нет ты ста-анишь,
                А я нагнуся,
                А ты доста-анишь...

- подвывал Федул. "Эдак-ту как бы мне блатным не заделаться", - горько думал он. Тряхнул Анютку за плечи:
  - Слышь, Анна! В кабинете начаьника твоего богачество большое спрятано! Мое богачество-то, слышь! Родитель покойной под половицу спрятал, царство ему небесно... Слышь?..
  Но Анютка слышала его плохо. Она стояла посередине избы, топала ногами, двигала плечом и била себя ладонями по ляжкам: ей казалось, что она танцует "цыганочку". Потом пошла к кровати и стала стягивать платье.
  Завалившись, долго пыхтели и шумели. Наконец, угомонились.

                3

  Поднявшись утром, Анютка первым делом спросила:
  - Ты што вчера болтал... Вроде про богачество какое-то?
  - Да не болтал я! - ответил Федул. - Правда это: червонцы золотые под полом в кабинете у вашего Утятева спрятаны. Только ты это... помалкивай давай! - вдруг испугался он.
  - Да не скажу-у, - запела Анютка. - Што я - барыня, што ли? Мне золотко и самой бы впрок пошло. Дак што делать-то теперь?
  - Думать, думать надо, - закряхтел Федул.
  - А што - я думать-то доложна? Ты мужик, ты и думай давай... Махметко! - вертанула хвостом Анютка.
  - Да! Думай! Вечером, когда все уйдут, пустишь меня - только и делов!
  - Нет-нет! - испугалась Анютка. - И не надейся вовсе. Утятев свой кабинет плонбой опечатывает, да ключ у него чудной какой-то, ни в жисть не открыть. И потом, стукаться будем - опасно!
  - А у тебя рази ключей-то нет?! - начал заводиться Федул.
  - От всех кабинетов есть, а от этого - нету. Утятев токо при себе там убирать пускает. А ты не ори, не дома... не то живо счас донесу, каков ты есть заготовитель!
  "Вот вляпался-то!" - похолодел Пузиков. И - ласково:
  - Да извиняйте, Анна-батьковна, сорвался немного, бывает... больно уж, как вы сказываете, загадка трудна.
  - Не-ет! - затрясла патлами Анютка. - Через взлом вряд ли к твоему богачеству подкопаться. А если и подкопаешься - недолго, я думаю, любоваться на него придется!
  - А пошто? - простодушно удивился Федул.
  - Чокнутый ты, што ли? - скривилась Анютка. - Не успеешь отойти, глядь - уж везут!
  - Куды, куды везут-то? - недоумевал Пузиков.
  - А туды! Песню знаешь? ?

                - М-машины не ходят туды-ы,
                Бегут, спотыкаясь, олени-и...

  - Да неуж... ох! - схватился за сердце купцов наследник. - Дак... што тогда делать-то - а, Анют?
  - Я думаю, к Утятеву надо идти! - бодро сказала уборщица. - Он - неглуп мужик! Обсказать ему все: так и так. Золотишко уж, я думаю, натрое делить придется!
  - На кого это - натрое? - тихо спросил Федул.
  - Как на кого? На тебя, на меня и на Утятева, на кого же еще?
  "А тебе-то за што?" - рванулось было из пузиковской глотки, но - сдержался, только мыкнул и сглотнул.
  - Ну, теперь пошли давай. Договариваться! - и Анютка стала натягивать штопаные бумажные чулки.
  - Да не выйдет ничего у нас, - глухо произнес Пузиков. - Заглядывал я вчера в кабинет к нему... О, суров мужик! Заложит он нас, Анна-батьковна.
  - Утятев-то? - усмехнулась Анютка. - Да ты не бойсь... Я и сама с ним поговорить сумею. Эх ты, Махмет!

                4

  Анютка оставила Федула в коридоре, постучалась, и - нырнула в кабинетик. Пузиков встал возле двери и стал слушать, но - слова расшибались о кожаную обивку, только: "Бу-бу-бу..." Ходил, ломал пальцы. Вдруг Анютка выскочила: "Зайди-ко!" И шепотом: "Вроде, клюет..."
  Федул, робея, ввалился в кабинет.
  Вчерашний плюгавый мужичок дернул ручонкой:
  - Садитесь! Фамилия ваша как?
  - Пузиков я, Федул Григорьич...
  - Так! Так! Паспорт позвольте!
  - Это ишшо зачем? - насторожился Федул.
  - Кгм... Надо в человеке убедиться, видите ли. Дело-то крупное, сами понимаете.
  - Это да, - Пузиков достал паспорт, отдал Утятеву. - Это - не тяп-ляп, мозговать надо...
  - Мозговать тут долго недосуг! - крикнул управляющий. - Делать, делать надо! Только - как?
  - Да! Как? - поддакнули Федул с Анюткой.
  - Вот что сделаем: сегодня я инструментишко кой-какой подыщу, а завтра, вечерком - и с Богом, как говорится. Ну? Чего молчите?
  Наследник с уборщицей переглянулись, пожали плечами:
  - Да мы што ж... Вам виднее...
  Федул потянулся было пожать руку на прощанье доброму начальнику, но тот отмахнулся:
  - Ладно-ладно! Ступай давай, мужик.
  На улице Пузиков толкнул Анютку в бок:
  - Э! А если он это... нонче вечером, или ночью... Могет ведь и облапошить, а?
  - Это - да, могет! - призадумалась Анютка. - Глаза да глазоньки счас за ним надо. Ты вот што: на ключ, ступай ко мне домой, а я до вечера пригляжу тутока, - все равно убираться после работы. А с девяти на ночь - ты заступай. А то - договорились на завтра, а он нонеча хвать золотишко - да и Митькой звали. На, на ключ-то.
  Федул поплелся в Анюткину избу, а она осталась ширять возле бывших купеческих хором.
  Ровно в девять Анютка выскочила из здания, подтрусила к сторожко таящемуся за углом соседнего дома Федулу, толканула в бок:
  - Ну ты, Махметко! Ключ давай, побегу я, смотри тут... не зевай!
  И убежала. А Пузиков принялся не спеша кружить вокруг массивного купеческого строения. Ходил, поглядывал на заветное окно: не загорится ли огонек, не забухает ли лом, не затрещат ли отдираемые плахи? Да нет, тихо пока...
  А Анютка в это время остановилась у магазина поговорить с бабами. По правде говоря, обожала она это: как они говорили - п о т ы р к а т ь. Только бабы все больше о семейном: о мужиках, о ребятишках, а у Анютки - не было ни того, ни другого. Может, и не во всем она была виновата: так, случилась где-то в судьбе заминка, и все - пропал человек! Вроде и живет, как прежде, и разговоры прежние ведет, а побудешь с ним маленько, и - махнешь рукой: пропал бедняга! Он вроде и хочет как все-то быть, а не получается ни черта.
  Так же и Анютка.
  Слушала-слушала бабье тырканье, вдруг как брякнет:
  - А мой-то Махметко опять вчера пьяной заявился (врала-то ведь, врала!)!
  Бабы загудели: вопрос был насущный.
  - Дак ты ево ето... отлучи! - пискнула одна.
  Анютка захихикала:
  - Да! Отлучи! Вон он какой у меня, азартный! Всю жись, дескать, о такой жэньчине мечтал... - потупилась она. 
  - Да ето што жо, - судили бабы, - оне, паразиты, делают! Одно знают: робить, наше тело терзать, да вино с пивом трескать! Ты, Анютка, кончай давай ето дело: отлучать, отлучать ево надо, лешака, вазьгаться ишо с ними...
  И Анютка, провожаемая сочувственным воем, запрыгала домой. Веселей, спокойней как-то стало.
  А  М а х м е т к о  так и куралесил целую ночь. Утром, когда Утятев пришел на работу, он сунулся в кабинет к нему:
  - Здрассь!
  Сидит там на всех стульях народ, начальника слушает. Увидал он Федула, смешался: зашипел, даже смешно подфуфукнул:
  - Ффххх!..
  Бац! - ладошкой по столу. Федул обратно: нырк! И - поплелся к Анютке. А та супу сварила: "Кушай давай, Махмет... Устал, поди?" Напротив села, пригорюнилась, в глаза заглядывает: "Скусно, нет?" Только успел лечь - под одеяло к нему лезет: "Пригрей, слышь..." Ох ты, напасть какая, никакого спокою нету...
  Вечером, часов в шесть, они вошли в кабинет Утятева. Тот при виде их замрачнел:
  - Это... Через полчасика зайдите, не весь народ ушел еще. Ты, Анна, проследи это дело, и за последним - дверь закрывай!
  Через полчаса собрались. Достал Утятев чемоданчик, открыл, ломик с топором оттуда вынул.
  - Ну, с Богом! Которая плаха-то?
  - Середняя, - с трудом выдавил Федул.
  - Средняя так средняя... Эта, что ли? Ну, не эта - другую отпластнем!
  Взял ломик, намахнулся.
  - А ладно ли, товаришшы, делаем? Может, государственным органам лучше сообшыть?
  И - бац! - вонзил лом между плахами.

                5

  Покуда отдирал половицу, Федул с Анюткой помалкивали; лишь переглядывались и сопели. Отодрал - нету!! Одни опилки лежат: старые, твердые, вонючие. Вот беда. Вдруг суматошный Утятев порыхлил опил, разгреб - и вытащил патронташ! Вскинул зачем-то в руке, отложил в сторону.
  - Похоже, товаришшы, что мы на верных путях. Это-то штука гнилая, негодная... пущай пока лежит. Отойди, сказал! Не мешать мне туто!
  Снова ломиком затюкал. Да Анютку с Федулом разве теперь удержишь? - роют опил, разгребают. Первым Пузиков кожаный чулок с золотом обнаружил: эдакую длинную колбаску. Потряс, а рублики оттуда: блямк-блямк-блямк! - западали.
  - Чшш-ш-шшь... - заметался по кабинету хозяин. - Тише! Услышат, не дай-то Бог!
  И - тоже руки в опил! Все перерыли - нашли еще патронташ и три чулка.
  Патронташи Утятев сразу под стол бросил: "Наплевать на эту трухлятину! Завтра выкину..." Но краем глаза успел-таки глянуть, что в них такое тяжелое заначено. А, серебряные монетки мигают. И то ладно, и то хлеб. Надо убрать подальше, чтобы эти простолюдины их курочить не кинулись.
  Да тем не до патронташиков: сидят на полу, червонцы считают. Считали, считали - никак с Федуловым числом не сходится: то сто девяносто семь, то восемь, а то и девять. Начнут снова считать - опять то же самое.
  - Ну вы, счетоводы! - не выдержал Утятев. - Да-ко я возьмусь.
  И стал раскладывать червонцы ровными стопочками. Разложив, пересчитал, еще раз...   
  - Как хотите, а двух червонцев до двухсот недостача. Это как понимать прикажете?
  - Ой-ей-ей, вот беда-то! - загоревал Федул. Анютка стояла в углу и пускала слюни. Утятев царапнул ее глазами и загнусил тоненько:
  - Открой-ко рот, любеззная...
  Уборщица ожесточенно замотала кудряшками. Тогда с пола поднялся Федул и, весь как-то распухая на глазах, стал надвигаться на возлюбленную:
  - А ну! Раскрывай пасссть...
  - Уй! - визгнула баба. Изо рта: плякт! плякт! - выпали два червонца, запрыгали по полу. Мужики успокоились. - Вот так-то... - добродушно дудел Федул, садясь на корточки возле денег. А Утятев даже против прежнего повеселел: ручки запотирал, зафыркал:
  - Ну... Делить теперь надо. К сведенью неграмотных, если имеются: нет возможности двести ровным счетом на троих рассчитать.
  - К-как... как нет? - зашебутились Пузиков с уборщицей.
  - А вот так. Остаток получается.
  - Ну, и... што теперь? - с угрозой спросил Федул.
  Утятев неприязненно глянул на него, передернул плечиками:
  - А я почем знаю! Хотя, как я понимаю, гражданка, - он показал на Анютку, - покрасть червонцы-то хотела! Так вот: ежли мы на нее наложим теперь пеню в размере недостачи, каковую она причинила, то-есть двух рубликов, присовокупив их к своей выручке - куда как хорошо получится!
  - И сойдется? - сглотнул наследник.
  - Пр-рекрассным обр-разом-сс.
  - Дак што думать-то тогда? - повеселел Федул.
  - А вам, гражданка, - Утятев развел руками, - придется, знать-то, в ущерб войти, потому как - не жентельменский ваш поступок, так я понимаю...
  Анютка заскулила, сгорбилась. Федул размахнулся, и - хлопнул ее тяжкой ладонью по спине. Она икнула и примолкла.    
  - Да ты, Анют, не это... Не переживай, слышь! Подумашь, деньги, х-ха! Баба молодая ишо, одинокая - хватит тебе.
  Анютка подняла на него глаза. Шмыгнула носом, улыбнулась:
  - Спасибочки тебе, Махмет. Што они мне, деньги-те? Я и сама золотая - верно? Пойдем-ко давай домой.
  - Ступайте, ступайте скорее! - засуетился Утятев. - Я хоть приберусь тут маненько, скоро сторож придет!
  - А куды червонцы-то девать? - скребнул шею Федул.
  - В карманы, в карманы, куда же еще?
  - Да не... Порвутся, поди. А ей - в подол, што ли?
  - Ох, горе с вами! - Утятев вынул из стола газеты, сунул Пузикову с Анюткой. Скрутили кульки, ссыпали в них золотые. Утятев быстренько выпроводил их, закрылся, дрожа от радости: какой доход на голову пал! Золото, серебро - сколь его, интересно? И принялся пластать патронташи.

                6

  А Федул с Анюткой, прижимая к груди добычу, согнувшись, как тати, прокрались к выходу, и - вынырнули на улицу. Федул остановился, посопел:
  - Ну, Анна-батьковна! Это... прощевай пока.
  - Да ты што-о! - всполохнулась Анютка. - Махметко... Уходишь от меня рази?
  - Да понимашь... Надо бы мне поспешать. Тюлю купить, да што да... - уже на ходу крикнул он. И - помчался на вокзал.
  Анютка же поплелась домой. В избе посидела, поплакала... Отсчитала из заветного кулечка пять монет и двинула в магазин, к продавщице, с которой у нее был как бы  б л а т. И та - хоть бы хны! - отсчитала ей ни много ни мало - двести рублев! Одними пятерками. Анютка аж приседала на радостях, идя от магазина. Шутка ли. Да она таких денег за один раз и на руках-то не держала! Как во сне добрела до своей избушки. И - опомнилась: што это я! Кинулась обратно в магазин, купила бутылку "Перцовки" и понеслась с нею к своему дружку, попу Демидке.
  Он, по правде сказать, и не поп никакой был. Просто так его звали в городке, где он слыл религиозным деятелем. Когда-то учился в семинарии, откуда был позорно изгнан. Скитался с тех пор по церквям: то псаломщиком, то дьячком, а то и вовсе сторожем. Но отовсюду был изгоняем по причине ненасытного любострастия. Горько глядели с амвонов священники, как: "Шу-шу-шу..." - летало между прихожанками, пылали щеки, вздрагивали губы, - когда в храме появлялся щуплый, невнятно гребущий кривыми ногами Демидко. Теперь числился старостой при местной церквушке, пастыри которой, изумленные Демидкиными подвигами, уже тянули длани к церковной кружке, дабы выцапнуть ее единым махом у окаянного. Демидко роптал и грозился впасть в раскол. Проживал он в косенькой избушке на пару с плешивым кобельком Тютькой, таким же развратным и глупым, как хозяин.
  Демидко просунул голову между косяком и дверью:
  - Х-хто ета? Анна? Заходи, раба. 
  "Тверезой теперь", - подумала Анютка: пьяный Демидко изъяснялся исключительно матом. Вошла в избу, уронив горшок в сенях. Свет у попа давно отключили по причине неуплаты, и дома, как и на улице, были сумерки. Сам Демидко шастал в какой-то холщевой, спадающей до полу серой хламиде. Протопал на середину избы, подхехекнул и гаркнул, обнажив острые гнилые зубы:
  - А ведь я, Анна, токо чичас свою сто шиисят семую жэньшыну отымел! Бласловясь, хе...
  - Ух! Страстный какой! - взвизгнула Анютка. Поп бочком-бочком подскочил к ней, ткнул в бок: "Хххх..." Увидал бутылку, выхватил: "Ето што? Зелье? Грешница..." Отколупал зубами пробку, запрокинул голову, наставил горлышко в лохматую пасть: "Брлль... брлль..." Передохнул, кивнул на бутылку:
  - Сама купила?
  - Да! Сама! - гордо выкрикнула Анютка. - Я тебе счас не кто-нибудь: есть денежки-то!
  - О?! Откудова?
  - А оттудова! Я теперь, если хошь знать, богатая стану девка! - захвастала уборщица. - У меня их... во! - и выхватила из чулка папушу с пятерками.
  - Так. Што теперя?
  - А я почем знаю? - пригорюнилась вдруг Анютка.
  Попишко зачесал голову: какая-то дума ожгла темечко. Подскочил к табуретке в углу избы, заблестел оттуда глазками. Стал сразу мягкий, уютный. Повернул к бабе покрытое болотным пухом лицо; прозрачно обозначились глазные лужицы. Посопел маленько, и:
  - А вот скажи ты мне, Анют: пошто меня бабы так любят? Ай я мед им?
  Анютка похихикала, жеманно дернула плечиками. Демидко затряс длинным, похожим на сухой сучок пальцем:
  - Не-е! Не так ты думашь, однако. Не за тем оне меня привечают. Ты, грят, - духовит больно, Демидушко! Лесом от тебя шибает - спасу нет. И так это с тобой приятно - быдто на лесной полянке весной балуешься. Вот они-и, дела-то! И знашь - верно они говорят. Я ведь до-олго в лесах сидел, на всю жись пропитался ими. Веру свою обрести хотел, да што да... Дак вот: одного раба Божия тогда встрел. Не будет, грит, счастья человеку, пока он хоть медну полушку имеет! Нету в душе мира у ево. Ты вон, покуда денег-то не было, и горя не знала, поди, - с веточки на веточку, как снегирек: прыг-прыг! А теперя - о-о-о... Тяжко тебе, знать-то!
  - Тя-ажко... - вздохнула Анютка. - Скушно мне, попина... Ты... што задумал-то?
  - Жгать! - гаркнул поп. - Жгать все чичас жо!
  - Да! Жгать! - кручинилась баба. - Мои деньги-то, а ты - жгать. Свои жги давай.
  - А я свои все пожгал! - ликовал Демидко. - У меня теперь и богачества-то - во! - он ткнул в балахон, - да Тютька! Ты выпей, выпей-ко давай! - и выплеснул остатки "Перцовки" в алюминиевую кружку.
  Анютка выпила, икнула, выбросила в сторону правую руку:
  - Давай! Жги, зараза!
  Шлепнула на стол деньги.
  - От! От! - сепетил поп. - Радостная ты жэньшына. Уважаю. Привечу тебя, раба.
  Он заметался по избе, зажигая свечки. Самую толстую водрузил перед крохотною божничкой. Запалил, грохнулся на колени и стал бить поклоны, прихихикивая:
  - Гли, боушко! Возрадуйся! Любо, любо будет тебе чичас, да и мне-то, в душаку мать... легшать начнет, поди!
  Он поднялся, озираясь. Увидал Анютку - постоял, словно соображая, откуда она взялась. Возглаголал:
  - Рраздевайсь!!
  Анютка стянула через голову платье и осталась в грязной ситцевой рубахе и в длинных, до острых коленок, панталонах. Но поп уже опять не видел ее: что-то бормоча, он тянулся с пятеркою к свечке. Бумажка вспыхнула... пепел поплыл вверх. Демидко обжег пальцы, отбросил купюру. Она сгорела на полу крохотным костерком. А он совал уже в свечку другие деньги, растащив их веером. Анютка сидела не шевелясь, и очарованно глядела на огонь.
  ... Когда сожжена была последняя бумажка, безумие охватило их. Вскочили, запрыгали по избе, ловя плавающий в воздухе пепел и размазывая по лицу. Поп дико гоготал и ревел:
  - М-милосе-э-ррдия две-эри отве-эррзи-и!!..
  Топотал ногами, орал в угол:
  - Тютькя-а! Ай, убью, н-насекомый! Отыдьте все! В раскол ухож-жу-у!..
  Весело скалился Тютька: любо, хоть и голодно было жить ему здесь...
  С измазанными пеплом, жирными, потными лицами, походили они на диковинных козлоногов. Ухали, кружились в узком пространстве, спотыкаясь о скамейки.
  - Ух, ожгу! Ух, ожгу! - орал поп.
  - Ооууу!.. Аууу!.. - скакала Анютка.

                6

  Долго ли, коротко ли шло после время, - а минул год. Куда Утятев девал золото? Мы не знаем. А только - сидел на прежнем месте, названивал в телефоны.
  Федул купил тюлю. Работал в ремесленном же, завхозом.
  А Анютка?
  Анютка завела гулевана - дедку Степана. Дедко жил один: вдовый, дети отделились от него. Был он старец сухой, жилистый; ходил - аж поскрипывал. Но - иоложав был не по возрасту. По женской линии бедокурил еще - хоть куда! Скупой, жадный, - ему Анюткино богатство больно по сердцу показалось. И - покучивали они, бывало, на ее денежки. Однако двухсот рублей, про которые поведал ему как-то пьяный Данилко, простить бабе не мог. Чуть она взъерепенится, как он: "Цыц, поджигательница!" - возглашает.
  А деньги-то: звяк! звяк! - монетка к монетке, червонец к червонцу... Глядь - уж и нет ни шиша! Не заметили, куда и девались: ушли, знать-то, в несытые дедкину да Анюткину глотки. Схватилась как-то бабенка, а не то что бутылку - и хлеба купить не на что. Ой, беда! Уж так привыкла вольно жить, и о деньгах не думать.
  Что делать теперь? Не работать же, в самом деле, идти. И Степан, как деньги кончаться стали, косо на нее запоглядывал; кругом беда!
  Ужесточилась тогда Анютка. Знала, куда старый скаред деньгу прячет, - вот и отхватила оттуда как-то ночью целых шестьдесят рубликов! Утянуть-то утянула, да сразу и заподумывала: знала, что не сегодня-завтра обнаружит Степанушко пропажу. Ой! Что тогда? Вдруг в милицию заявит, скупердяй несчастный? Чуть подумала о том - потемнело в глазах. И на скорых ногах полетела к знакомому дому, откуда год назад богатая выскочила. Спотыкаясь о ступеньки, вспрыгнула на второй этаж; в утятевский кабинет - шасть! Управляющий насупился, брыльями подвигал:
  - Кто такая, по какому вопросу?
  - А ты не узнал? Вот я тебе спомню! Не узнал он, ишь... - с ходу насела Анютка.
  - А! Уборщицей у нас работала - верно? Н-ну и что-с?
  - Ништо! Давай мне, татарин, деньги!
  - Ккк... К-хху!.. Хгмм. Я, во-первых, не татарин. К вашему, как говорится, сожалению. Во-вторых: если с вами при расчете вышло недоразумение, следует обратиться в бухгалтерию. Вот так.
  - Да ты што? - ошалела Анютка. - Не помнишь рази... богачество здесь нашли! Давай, татарин, деньги!
  - Па-апрашу покинуть кабинет, - гукал Утятев. - Я не па-азволю. Я ответственный товарищ... вы мешаете! Не забывайтесь, гражданин.
  - О-о... Забываюся я! А ты не забылся, окоянной? Штобы чичас деньги мне были, а то - фьюйть!
  - Чего - фьюйть? - полушепотом спросил Утятев. 
  - А то! Не знашь быдто! - продолжала бушевать Анютка. - Живо у меня!..
  Утятев встал. И - полушепотом:
  - Сколь надо?
  - Половину давай! - приосанилась Анютка.
  - Как... какую половину?
  - А своей-то доли!
  - Не много ли хошь? - рассвирепел Утятев. Обхватил ее сзади, и стал толкать из кабинета. Анютка сопела, извивалась, плевала на стены. Выдохнула:
  - Ну, хоть треть тогда, што ли...
  - Ни хрена не дам! - пыхтел Утятев. - Ни грошика. Ступай, ступай - ишь, обнаглела, повадилась! Марш отседова, не то вызову кой-кого, пускай разберутся! Не знаю я тебя, гражданка. В первый, можно сказать, раз вижу. Хотя нет, - уборщицей работала, как же! Ходи, ходи...
  Анютка кубарем скатилась вниз. На улице постояла возле дверей, пошмыгала, и - припустила в милицию. "Где она, правда-то? - думала дорогою. - Всегда не у простого человека, а у богатого. Вон он, богатей, - сидит себе, в ус не дует. А я, нещасная... Нет, я ее, правду-то, найду! Пускай мне по суду деньги отдает."
  Первым, кого она увидала в райотделе, был дедко Степан. Сидел, уперев подбородок в суковатый батог. Увидав любовницу, заурчал грозно:
  - Што, шалопутка, прижала хвост-от? Я т-тебе!..
  - Ты пошто здесь? - пискнула Анютка.
  - Пото! Вопрос с тобой решать стану. Воровка, поджигательница!
  Сорвался навстречу дежурному. Анютка затаилась в уголке.
  - Из какой суммы гражданка Поганкина похитила у вас шестьдесят рублей? - спрашивал дежурный.
  - Из суммы семьсот двадцать рублев, - проскрипел дедко.
  - И долго вы копили эту сумму?
  - Как не долго! Полтора, считай, года.
  - Ну и ну-у, - удивился капитан. - У вас и пенсия-то вся - шестьдесят. А жили на что?
  - Дак у нее, у змеи-то... были деньги! На них и жил.
  - Чудеса-а... Так ведь она уж год как не работает?
  - Ну и што? А клад-от?
  - Э... какой клад?
  - А ты - и не знашь быдто! - задразнился дедко. - Клад-от с золотом они нашли прошлой год - дак это тебе не деньги рази?
  Дежурный, по-рачьи пуча глаза, стал медленно подниматься со стула. Цапнул трубку телефона. Почти мгновенно в дежурку засунулся опер из уголовного розыска, потянул деда за рукав:
  - Пойдем-ко давай со мной...
  За дело взялся следователь Тягучих: мужик крутой и цепкий. Первым он вызвал дедку. Тот зашел в кабинет, постукал по стенкам батожком, огляделся, зачем-то несколько раз топнул сапогом, и сказал удовлетворенно:
  - Хм. Подоконник-от по-другому покрасили. Раньше понежнее был, вроде. И стол другой. И стулья вместо табуреток.
  - Что? Чего? - удивился Тягучих.
  Дедко уселся на стул, засопел и пустил слезу:
  - Дак ведь я в етом кабинете второй, считай, раз место имею! Молодость спомнил, вот... В девятьсот двенадцатом годе меня сюды на пролетке городовые привозили, когда за кулачную историю два года давали. Ну, и теперь... пешком, вот...
  - Теперь - дело другое, - осторожно сказал следователь. - Теперь вы - потерпевший. Если, конечно...
  - Да один черт! - всхлипнул дед. - Все равно помирать скоро!
  - Ну, помирать... Зачем же? Пока живите... Но мне - только правду, понятно? Иначе...
  Старик зарыдал.
  Следующим на очереди был Демидко.
  С любопытством оглядел следовательский тесный кабинет, крякнул и сразу перешел на шепот:
  - Слышь-ко! Возьми меня к себе, потайным!
  - Каким еще потайным? - засердился Тягучих.
  - Ну, шныри-то! - моргал поп. - Сведенья достают. Я тебе все преступленья распинкертоню.
  - Нет у меня никаких потайных. В уголовный розыск ступай, а сюда - не по адресу.
  Демидко с сожалением развел руками:
  - Не судьба, знать-то. А то бы я чмчас...    
  Про оргию с сожжением рассказывал смачно, облизывался.
  Анютка  р а с к о л о л а с ь  сразу. Тихо плакала, внимательно подглядывая за следователем. Посреди рассказа спохватывалась вдруг: "Я верно говорю?"
  Установить, кому принадлежал дом до революции, не стоило труда. Стали искать Федула. Когда за ним, наконец, пришли, он не особенно удивился, - стал спокойно собирать котомку, на ходу давая жене распоряжения на ближайшие годы. На допросах говорил правду.
  Труднее всего пришлось с Утятевым. Ничего не помогало: ни очные ставки, ни допросы. Толмил свое: "Нет и нет! Ничего не знаю. Видом не видывал, слыхом не слыхивал". На опознаниях крутил головой: "Нет, не встречал этих товарищей. Хотя... жэньшына вот - уборщицей у нас работала, вроде! А так - нет..."
Наконец следователь, у которого на почве утятевского упрямства началась бесонница, запросил санкцию на арест. Очутившись в тюрьме, Утятев унывать не стал и сразу принялся писать жалобы.
  - За правду посадили! - со вздохом признавался сокамерникам. - Вот она, правда-та матка - не в цене, вишь...
  И был суд.
  Тогда строго было! Нашел, не нашел сокрытое - все равно оно не твое, отдай!
  Отвесили по году всем троим. Распорхнулись они, как воробьи, по разным сторонам, и никогда уж больше не встретились.
  А деньги? 
  Ну, насчет Анютки - там все ясно. У Федула отобрали остатки золота и обратили в государственный доход. У Утятева же деньги не нашли, как ни старались. Ушлый оказался мужик! В заключении в ларек устроился - ходил, посвистывал! Освободился, и - мотнул сразу на Украину. Дом построил; дачу, машину купил. А Федул поехал домой, в Сибирь. Опять в ремесленном стал работать. Не больно, правда, денежно жил, - да тут уж и ребятишки подрастать стали, и - кто в техникум, кто на производство, кто в тюрьму... Не горюй, Федул Григорьич, они тебе на свои тюлю купят! Вот насчет Анютки - неясно как-то. Пропала, без следа исчезла, как и не было вовсе. Говорили, что видели ее в Омутнинске, посудомойкой в столовой, - да и то точно сказать не могут: то ли она, то ли нет. Дед с попом... да стоит ли о них толковать!
  Вот такая история.

                КАК  СКАЗАНО  В  ВЕЛИКОМ  "ДЕКАМЕРОНЕ"

  Этот разговор двух маловицынцев автор подслушал совершенно случайно, - хоть и в этом случае ему тоже нет оправдания. Но - лень было вставать, лень шевелиться, и уж тем более лень затыкать уши. В-общем, что за великое дело! - ну, встретились напротив избы, где живет автор, два мужичка, ну поговорили; присели даже на время беседы на кучу дров, назначенных для распиловки. А автор лежал в ограде, за воротами, на широкой старой доске, и размышлял над небольшой даже в местном масштабе, - но для него очень серьезною проблемой. Дело в том, что сломалось топорище у колуна, и было два выхода: или вытесать топорище самому, или взять колун у соседа. Однако набегала и масса побочных обстоятельств. Если тесать самому - где взять брусок? Ведь не из всякой палки, жерди или доски выйдет хорошее, прочное, ухватистое топорище! Где взять острый, заправленный топор, чтобы обтесать материал? Да еще и - получится ли оно, топорище? Не получится - останется жалеть, что испортил неплохую деревягу, зря потратил время и силы. Перед тем надо точить топор, чтобы он сделался достаточно острым. Вбивать клинушки между железной насадкою и головкой топорища - это чтобы он надежно держался, не ударил, сорвавшись, по ноге: так недолго получить глубокую рану, угодить в больницу; или распластать важную жилу, сосуд, откуда вытечет мигом кровь; или еще того хуже - получить столбняк от бактерий на железе: такие случаи тоже бывают, сплошь и рядом.   
  Второй вариант - пойти к соседу, и попросить колун у него. Здесь тоже есть свои плюсы и минусы. Допустим, он даст: что ему жалеть какой-то пошлый колун? Но не затребует ли бутылку за право временного обладания им? А если затребует - то предпочтет ли выпить ее один, или захочет разделить с тем, кто ее принес? Так получается один расклад, а так - совсем другой. В любом случае здесь надо решить сначала главную проблему: где достать деньги на эту самую бутылку? Это сложные экивоки! Можно попробовать занять у соседской жены, пока его самого нет дома, а вечером и нагрянуть с бутылочкой: вот он я! Тут такое, понимаешь ли, получилось дело...
  А вдруг он вовсе и не попросит за это никакой бутылки? Бери, скажет, этот колун, не нужен он мне пока; дело соседское: нынче ты, завтра я... Что тогда делать? Так и стоять, словно дурак, с этой бутылкой, купленной на их трудовые деньги? Опять, как у космонавта, нештатная ситуация! Можно уйти с бутылкою - никто ведь ее не просит! - домой, и выпить ее тихонько одному, соорудив убогенькую закуску, в грустных вечерних сумерках. Ох, много есть что вспомнить и помянуть теплым или холодным словом. Нет ничего дороже такого одиночества! Но - нет ничего дороже и тихой, полной воспоминаний, мыслей и просветлений беседы двух людей за стаканами крепкого напитка под чахлыми яблоньками в огороде, когда летают жуки и стрижи, и несется с ботвы бодрый комар!..
  Вот эти-то размышления, достоные Канта и Шопенгауэра, и были прерваны появлением двух маловицынцев, случайно сошедшихся возле избы, где автор проживает, а если точнее - напротив ее ограды.
  - Здорово, Толян!
  - О, Патя! Здорово, здорово!
  - Ну-ко постой, покурь. Давно ведь не виделись.
  - Но-о... Как живешь-то?
  - Дак это... как сказать... Живем не скудно: купим хлеб попудно, купим пуд, поставим в кут, ходим да глядим - скоро ли съедим?
  - Но-о... Хренишко-то стоит?
  - Худенько жо! Изредка теперь. Изредка. А ты че? Поди, нову гулеванку завел?
  - Хо-хо... Как-то зажал одну - часу не выдержала, заблажила, курва!
  - Здоро-ов... Помнишь, как молодыми Пудовку-то в логах драли?
  - Как не помнить! Где она теперь, та Пудовка?
  - Не так давно померла. Уснула пьяная в бане - а та и загорись. Один череп да кости нашли.
  - Во-она што...
  - Винко-то жорешь?
  - Как не жору. Нелегулярно токо. Как уж повезет.
  - А робишь где?
  - Токарю на пуговичной. Ране-то больно худо было, а теперь - ничего, даже зарплату дают. Тоже нелегулярно. Ишо дивидены какие-то обешшают: вы-мо теперь хозяева! Брехуны. Никогда работяга хозяином не был и не будет: не его это дело. А ты?
  - Безработной теперь. Я ведь в МДО, в машинно-дорожном отряде робил, ты помнишь? А когда разгонять-то стали, начальство и толкует: берите, мо, мужики, свою технику по госценам, по остаточной стоимости! Я свой бульдозер и выкупил. Че-то... совсем немного отдал. Стоял он у меня за огородом. Стоял, стоял... Гляжу - ни дела, ни работы: ни огорода на нем вспахать - тяжел, землю курочит! - ни на покос съездить: одной солярки сколь сожрет; разве когда пьяный напьюсь да дорогу поравняю. Что, думаю, зря стоять железяке: она ведь ржавеет, ей нигрол, солидол, дизмасло надо, а за бесплатно-то их уже не возьмешь. Туда-сюда... Договорился с Костей Палилком... помнишь его? Возле базара живет, у строителей робил. Футболист, но! После армии за леспромхоз играл. На Нинке Евтеевой женат, Гришки Виноградова падчерице. Гришку-ту знашь? Да на ЗИЛе в райпо робил. Ищо с Сашкой Бажиным в соседях. Да Сашка-то! У него баба в шестом магазине, как раз на бакалее.
  - А, этот-то! Ну, как не знаю. Ему бульдозер-от толкнул?
  - Бестолковой ты! Косте Палилку, вот кому!
  - А!..
  - Вот и "А"! И не ему даже, а шурину его, Федьке Гунькину. Он за городской баней живет - справа там, в логу... Вот, ему и продал.
  - Дорого взял?
  - Да ково... С ним же вместе все и пропили, за пару недель. Он потом с ним на кирпичный устроился, отвалы в карьере ровнять. Сначала-то худенько... без работы сколь-то они сидели, да и Федька цену набивал: столь не подходит, да столь неподходит... Сначала-то драли нос, даже на порог директор не велел пускать: без рвачей, мо, обойдемся! А как заказы-то грянули - оне и взвыли: от своего-то бульдозера одни ленивцы* остались, а без машины - хоть все производство останавливай! Туда-сюда кинулись - а там уже лишнего ничего нет; то, что осталось - самим надо. Пошли к Федьке на поклон. Тут уж он все, что надо, с них взял.
  - Во как! Ну и чего?
  - К-кум королю! Св-ват министру!! Я узнал, прибегаю к нему: "Бр-рат, бери в сменщики!" А он мне: "Каки теперь сменщики? Это слово забыть надо. Есть владельцы, совладельцы, и наемные рабочие. Владелец бульдозера теперь я, совладельцев мне не надо, а рабочих нанимать - пока капитал не позволяет. Вот разве поднатужусь, еще тракторишко прикуплю... А пока один на машине робить стану. Пуп рвать, дело заводить. Ты-то мне и совсем безнадобности: сына с зятем стану научать да к этому делу приспосабливать, чтобы было с кого спросить". Так я и ушел несолоно хлебавши. Ну скажи: есть или нет справедливость? Федька на моей машине миллионы гребет, а я туда-сюда болтаюсь, седьмой хрен без соли с бабой доедаем. Забыли, когда уж и колбасу-то жевали. Надо будет, видно, пойти как-нибудь в выходной на кирпичный, да искурочить бульдозер-от, чтобы Федька не выдрючивался. Такая вот жись...
  - Но... А я слыхал от кого-то, что ты теперь браконьерством занялся! И живешь не худо.
  - Болтунов много... Больно-то не побраконьеришь: нынче хватает
*Направляющие катки гусениц


таких любителей: каки были рыбные места - там уж и ловить некого. Если пудик-другой взял - так уж и слава Богу. Но ведь и работы-то еще сколь! Коптить, солить...
  - Рыбоохрана-то не ловит?
  - Если и заловит - что с нас взять! Сетишки старые... Они не очень-то и стараются, больше удочников ловят, знают: мы тоже ребята-ежики, просто так не даемся...
  - Ну, дак ты не доложен голодным-то сидеть. На колбасу доложно хватать.
  - Да где там! - в голосе послышалось отчаяние. - Разве дадут пожить-то? Одному авдокату полтора миллиона отнес!
  - Пошто?
  - Дак за сына, за Аркашку!
  - Он опять у тебя сидит, ли че?
  - Сидит, варнак! Вот, суд на той неделе.
  - За воровство?
  - Како воровство! Он за него первой раз сидел. Лодочные моторы с ребятами воровали. Им за это давали условно. С отсрочкой, што ли... как-то так. А он после того возьми нажорись, да и пристал к одному мужику: давай, мо, деньги! И часы. И плащ. А мужик-от был Мишка Посягин. У него еще отец на пилораме робил, помнишь его?
  - А-а, Рваное Ухо!
  - Но. Мишка-то в "Сельхозтехнике", в кузне...
  - Да знаю я его! Вместе призывались, токо в разные команды угодили. И керосинили не раз, по молодости лет. Однова, помню, так за танцплощадкой схватились - чуть до смерти друг друга не ухвостали. Дак он и оказался?
  - Так-кая, брат, получилась мутотень... Я к нему на другой день набегаю: ты, мо, чего это? Зачем парня садить? Разве сами собой не сладимся? Он и сам чуть не ревет: я, мо, разве што?! Как раз, мо, на беду милиционеры мимо ехали, я им и замахал: караул, мо! Ну, они Аркашку и заловили: тоже пьяной-то далеко не убрел. Да печатку, враг, у мужика с пальца-то сдернул: а это была у него материна память. Да ищо и в рыло ему насовал - он ведь у меня лось здоровой! Пять лет давали; четыре отсидел. Вернулся, какой-то шестеркой к Мите Рататую устроился, девку завел... И не так штобы пил. И вот, в начале июня... выходной у него был. Собрался с утра: я, мо, папа-мама, схожу позагораю. Ну дак ступай! Пришел на полянку - это за поскотиной, где Васьки Козлова покос, - разделся, лег... А там как раз ищо мать с дочкой шестнадцатилетней отдыхать наладилась. Тюмина помнишь, завуча? Вот, его дочь и внучка. Из Емелинска наехали. Ну, мой-то загорал-загорал - вдруг как вскочит, как набежит на них, да и давай по земле валять! Ни подняться, ни убежать не дает. То на одну сверху сядет, другу за волосы держит, то наоборот. Хохочет, матерится... Ладно, хоть не сильничал, а то бы - совсем беда!.. Потом пинками давай их по поляне-то гонять. Устал, да и говорит матери-то: ступай, тащи бутылку, а то дочку не отпущу! Та - в райотдел, прямым ходом. Вот... ладно, если и теперь пятериком-то отделается!
  - Так оно... К Мите-то ходил?
  - Как жо! А у него свои резоны: вы, дескать, меня тоже доложны понять... Я, мо, всех с ходками принимаю, всем даю шанс. Кто твоему парню денег дал на первое время? Кто его к делу пристроил? Но сказано было так: больше не светись, это нам ни к чему. А он?!.. Ведь Тюмина-то весь город знает, у него тут и связи, и авторитет! Сам мэр у него учился. Приятно ли мне, что каждый тычет: вот-мо, Митина-то гвардия - совсем обнаглела, стыд потеряла! Мне теперь не о том думать надо, как твоего обормота вытащить - а о том, как перед народом оправдаться! Одних подарков этим бабешкам сколько сволок! Может, я теперь в депутаты думаю выдвигаться - как, с эким-то пятном? Так что ступай, мо, дядя, и спасибо говори, что твоего выродка до сей поры в камере не замочили...
  - Вот беда...
  - Мать-то ревет - уж два раза в омморок шибалась. "Не дождаться, мо, его, не дождаться боле..." Да-ко, Патя, спички - мои кончились. Кххо-о-о!!.. Такая вот жись... ниче ни к чему. Одно время думал: вздернуться, што ли? Нет интересу. Куражу, Патя, нет. Ведь пока молодой, как живешь? - сил много, все впереди, детишки радуют: все, мо, обойдется. Дотянешь до старости, будешь конфетки внукам дарить, с удочкой на зорьке сидеть, да дремать в холодке, - а не всегда так, Патя, выходит. Жалко!.. А ты-то хоть как? У тебя ведь тоже углан-от - мужик уж!
  - Как не мужик - двадцать шесть годов.
  - Все, поди-ко, музыку играт? Я ведь помню, как он на концертах-то выступал: голову на гармошечку положит, да так это наигрыват...
  - Ох, Толян... Через эту музыку и жись-то у него вся порушилась.
  - Вот уж не поверю. Музыка - это весельство, какой от нее может быть вред?
  - Я и сам так всегда думал. С самого детства все ему в руки нес: что гармошечку, что балалаечку, что гитарку... Я ведь тоже играю, ты знаешь. Но я-то - все самоуком, где что ухватишь - то и ладно. А он как на ноги встал, так и начал играть. За что ни схватится - из того и музыку старается слепить. Музшколы тут нету - дак мы его то к одному, то к другому учителю водили. И на трубе в школьном оркестре, и на саксофоне даже играл. Мы уж с бабой радовались, руки потирали: ведь это вечная шабашка, вечный доход! Одни похороны взять... А получилось - выучили на свою, да и на его голову.
  - Как это?
  - Да вот так. Школу-то кончил - и говорит нам с матерью: я, мо, хочу в Емелинск ехать, в музыкально училишшо! Мы зашумели: не болтай, мо! Надо специальность получать, к жизни готовиться, а не заниматься ерундой. Музыкант - это што за специальность? Ходить, рожу продавать? Одно дело - сел, поиграл для удовольствия, или для приработка, но штобы работать - это нет, брат... Сначала-то мы не больно: иди, мо, поступай - кому ты там нужон, никакого образования по музыкальной части нет. Там ведь таких не берут. Ладно, поехал на предварительную беседу. И ш-што бы ты думал: прошел, варнак! Тут уж пришлось говорить с ним на басах, да в скулу ему: шал-лишь, мо! Мать ревет тоже... Короче, уговорили мы его: получи, мо, сперва хорошую рабочую специальность. Да - в наше ПТУ, на газоэлектросварщика - худо ли?! Он давай там опять каки-то ВИА, оркестра гоношить, на смотр ездили, второе место взяли... Получил, в-общем, диплом, и - в армию увалил. Мы с матерью вздохнули спокойно: там перебесится, поди-ко, забудет всяку музыку. У него и правда служба-то хорошо пошла: он парень спокойной, покладистой, да и товарищам, видно, приятен: сыграет хоть на чем, споет... Таких ведь любят, я по своей армии помню. К концу написал: начальство предлагает пойти в школу прапорщиков. А он служил в морской пехоте. Чем не служба? - форма красивая, порядки там хорошие... Давай, мо, Генька! Хоть свет повидаешь, черта ли тут... Думали уж - все там на мази; вдруг - приехал, явился: встречайте дембеля, решил так: это дело не мое, хочу посвятить жизнь музыке. Снова здорово! "Посвящай, - говорю, - давай! Токо сперва квартиру заработай, а то где жить-то станешь? Да оденься маленько, да што да..." Ну, стали дальше жить. А тут баба ищо одну девушку стала приваживать, с работы, она в больнице работала кассиром, а девка-то старшим бухгалтером, после техникума. Заводная такая, моторная... больно бабе поглянулась! Да ты знашь ведь ее! - Фины Барсуковой дочка, с автобусной. Вот, приведет ее, усадит чай пить, телевизор смотреть; потом Геньку поиграть попросит, дальше - "Ты бы проводил ее, сынок, поздно уже!" Короче - сыграли свадьбу. Он тут заметался было, а мы: "Цыц! У тебя теперь семья, о ней надо думать." Как раз молодежной кооператив сгоношился, они там себе дом строили в свободное время; ну, дак сваршык-монтажник в этом деле - первой человек! Целой год он там мантулил; придет домой, токо возьмет гитару или баян в руки, глядь - уж и спит. Получили двухкомнатную; и девчонка родилась у них. Жена-то его, Лида, прямо так и заявила: "Квартира есть - значит, я на одном не остановлюсь!" Глядь - уж опять беременная ходит. Казалось - живи да радуйся! А Гено-то - взял да вдруг и ушел из дому! Нашли - оказывается, живет у дружка, такого же придурка-музыканта. Я явился туда, командую: "Ну-ко собирайся быстро, а то живо в бледной вид приведу!" А он подошел, да ка-ак мне влепит! - я и с копыт слетел. Вспомнил морскую пехоту. Заплакал, и говорит: "Загубили вы мою жизнь." Вот она, благодарность ихняя, Толян!
  - Ну дак в чем, в чем беда-то? Где он у тебя сейчас?
  - А пастухом робит, и в семье не живет. К дому, ребятам, бабе - совсем равнодушной стал. Только мелодии подбирает, да проигрывает. Придурок.      
  - И точно - придурок! - собеседники поднялись с бревен. - Нет нам в них удачи, Патя. А дочка-то твоя - она хоть как? Тоже музыкантит, нет?
  - Да не, с ней нормально. На пуговичной робит, бракером. У ней уж тоже ребенок есть, девочка. За Витькой Полудницыным, - он техником на междугородке. Отца-то его ты должен знать. Сергей Иваныч, механничает на кирпичном... Нет, та семья хорошая. А этот баламут - испозорил нас, гадюга!..
  Ноги затопали по сухой земле, унося тела Пати и Толяна. Сколько можно узнать про людскую жизнь, просто лежа в ограде, на широкой грубой доске. Недаром говорят, что вся прелесть бытия - в его бесконечном разнообразии. И не устаешь удивляться богатству красок, набросанных вокруг основного сюжета.
  Недаром Джованни Боккаччо заметил в своем дивном произведении: "Женщины дали мне тему для множества стихов, а вот Музы не дали и для одного". А уж он-то знал, о чем писал. 

                СУРОВЫЕ  ИГРЫ  МУЖЧИН

  "Меpседес" легко, пpиземисто, словно экpанолет, стлался над гладкою доpогой. Осталась позади pодная емелинская земля; Олежик повеpнулся к товаpищу:
  - Не поpа ли нам пеpекусить, дpуг мой?

  - Не только поpа пеpекусить, душа моя: поpа и отдохнуть. Сумеpки на двоpе; pазве мы с тобой такие уж любители путешествий, что не пpеpвемся даже и на ночь?
  - Да, усталость чувствуется. Рули в чайную!
  Обстановка с питанием на тpассе была им более-менее известна, - вскоpе они остановились в небольшом гоpодке, и вошли в заведение под вывескою: "Тpактиp "У Магомета"". Там коpмили вкусно, сытно, и достаточно изысканно: даже лобио водилось сpеди блюд, и тpудно было пpедъявить к нему гастpономические пpетензии. Уютный зальчик пустовал; тем лучше! Откуда-то из кулуаpов возник мягкой поступью сам Магомет, - а может быть, это был какой-нибудь Ахмет, леший знает! - и pаскинул длани:
  - Какие гости! У таких людей я сам пpинимаю заказ, никому нэ довеpяю!
  - Да мы, собственно... коpоче - действуй, шеф! Сам понимаешь!..
  - Как же нэ панымать! Все, все сдэлаю! Что за pазговоp! Я пpошу пятнадцать минут: но зато какой будэт стол! Цц-ах-хх!.. Цю-у-у!.. Чем пока занять ваше время? Соки, тархун, кола? Какая музыка вас устроит: классика, тяжелый рок, русский фольклор? Есть свежие порнофильмы, отечественной тематики: изба, баня, березки, сенокос, на столе у начальника, под портретом Ленина, в лагерном бараке; это - за отдельную плату.
  - Не надо, - сказал Витя. - Мы вчера всю ночь барались. Значит, аудио: включить блатату.
  - Мягкую блатату, - поправил Олежик.
  - Да. Мягкую. И бутылку водки.
  - Водки? - кавказец приблизил голову: не ослышался ли? - Есть хванчкара... и лобио... телиани...
  - Делай, как сказали.
  Хозяин удалился. Витя сопел, маялся на стуле, глядел в сторону.
  - Ладно, не менжуйся, - успокоил его друг. - Мне тоже почему-то хочется.
  - Правда? - тот повеселел. - У меня... фу... даже лопатки свело: словно бы кто-то между них крупным калибром запулить хотел.
  - Все нервы. Надо расслабиться. Это ты неплохо придумал.
  Щелкнуло в динамике; мужчина хрипло запел под скрипку, гитару и аккордеон:

              - По пыльной дороге, з-закованный в цепи,
                Закованный в цепи, ш-шагал челове-ек.
                Он голые руки з-закинул за плечи,
                Шептал конвоиру: - Ну постой, не гони!..

  Товарищи загрустили: нет, им нисколько не жалко было какого-то вонючего усталого зека, - просто душевно пел певец, молодец мужик! И хорошо играли музыканты.
  И вот первые капли чистой водки "Абсолют" полились в хрустальные стопочки.
  - Прозит, друг!
  - Прозит, друг!..    
  Под сложный, вкусный салат с душистою травкой. Прозит!
  - Слушай, дружище:

             - Меж болотных стволов красовался восток огнеликий...
               Вот наступит октябрь - и покажутся вновь журавли!
               И разбудят меня, позовут журавлиные крики
               Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали...

  - Твое? Твое? - захлебнулся друг, утирая слезу: - Ну скажи честно: это твое?
  Олежик молчал, торжественно и таинственно.
  Снова пели скрипки, хрипел динамик:

                - Она поспешила на чудные звуки
                И там за кустами л-лакея нашла.
                Она обняла его нежной рукою,               
                - О милый, - шепнула, - люблю я тебя!..
  Подсел Магомет или Ахмет, черт с ним совсем! - он тоже загрустил, налил себе стопку.
  Они выбpались из тpактиpа с пpосветленными лицами, чумазыми от слез и соусов  У каждого в шиpоких бpюках колотилась бутылка. Зафыpчал мотоp, словно стая голубей поднялась pазом в воздух, - машина выpулила на уездную бpусчатку.
  Светя яpкими фаpами, "Меpседес" въехал в ближний подлесок. Дpузья вылезли, огляделись.
  - Какая кpасота! - сказал Олежик.
  - Ты почитай еще. Давай, пока я гоношу... - Витя поставил на капот бутылку, стал раскладывать закуску, приготовленную им в заведении Магомета. - Стихов хочу.
               - ... Звезда полей! В минуты потрясений
                Я вспоминал, как тихо за холмом
                Она горит над золотом осенним,
                Она горит над зимним серебром...
                Звезда полей горит, не угасая,
                Для всех тревожных жителей Земли,
                Своим лучом приветливым касаясь
                Всех городов, поднявшихся вдали...

  Тем временм все оказалось готово: блестел под луною в меpу жиpный балык, кpуглая дынька pазвpатно отвеpзла нагие пpелести. Не было, пpавда, уже хpустальных стопочек, - но кто сказал, что pаскладные пластмассовые стаканчики меньше к лицу суpовым мужчинам, поэтам, летящим в пpостpанстве.
  - Погоди! - сказал вдpуг Витя. - Погоди! Такая ночь... Мы забыли, что с нами есть и женщина. Нехоpошо, неучтиво.
   Он откpыл багажник, достал поpтpет, pазвеpнул, и повесил на тонкую молодую осинку, под белый огонь фаp.
  - Смотpи, шевелится! - воскликнул Олежик. - Колышется как...
  - Ага. Вpоде как спуститься хочет. Ах ты моя милая... - Витя подошел вплотную к поpтpету, выпил свой стаканчик, бpосил его на тpаву, и вдpуг пpинялся pасстегивать бpюки.
  - Эй ты! - кpикнул ему дpуг. - А ну пеpестань!
  Но товаpищ не слушал его: он тpонул pукою тоpчащие из-под платьица панталончики, и звонко загоготал. Хохот его pазнесся окpест, и откликнулся эхом.
  Адский огонь полыхнул в Олежкиных глазах. Вспыхнул и застыл, словно зажглись кpасные огоньки. Он сунул pуку за пазуху, в кобуpу, и достал веpный ПМ. Напpяг надлежащую плечевую, плюс локтевую мышцы, поймал на мушку смеющееся лицо дpуга. Пpежде чем упасть под выстpелами, Витя пpыгнул pаз, дpугой... Тепеpь уже и Олежику стало смешно, как товаpищ пpыгает, будто тpяпичный хохочущий клоун на ниточках. Он налил себе водки, взял кусок pазвpатной дыньки, и повеpнулся к поpтpету.
  - Пpозит, сеньоpита! - сказал он. - Ваше здоpовье.
  Тут огонек, покоящийся до того в веpхнем пpавом углу каpтины, сделался вдpуг нестеpпимо кpасным; не успел Олежик опомниться, как он соpвался с кpашеной плоскости и полетел в его стоpону. Со стpашной силою угонщика удаpило в лоб, - и он умеp так быстpо, как pедко кто умиpает.
  Белое лицо девочки ожило в свете фаp; она нагнулась, и, цепляясь за пеpила теppасы, стала слезать вниз, на землю. Спустившись, сняла и свеpнула полотно, и легкими шагами двинулась в стоpону, откуда пpиехала.
  Тотчас погасли фаpы; затем тьма вновь озаpилась, но уже по-иному: сначала загоpелся, затем взоpвался "Меpседес".

                К  НЕМУ  ПРИЕЗЖАЛИ  СЛАВЯНЕ
                И  НЕГРЫ  РАЗЛИЧНЫХ  МАСТЕЙ

  Мбумбу Околеле сошел по тpапу, и ступил на ту часть суши, что называлась землями Емелинской области. Кроме аэропортовского бетона, земли эти включали в себя и большие и малые леса, и поля разного рода - от ржаных до картофельных, морковных и маковых, и полосы отвода, где по железным путям бежали поезда, и те различной площади участки, где жили люди... это трудно даже, невозможно перечислить, что стояло, располагалось, простиралось, бежало и текло по этим землям! Одних болот хватило бы, наверно, чтобы потопить всю саванну страны Набебе, откуда явился поклонник Великого Учения Шакьямуни, Почитаемого в Мире. Впрочем... нет, тут перебор: Африка тоже страна великих пространств.
  Негp был утомлен, он неpвно вздpагивал: в Домодедово его выследили какие-то паpни, утащили за кафе, стукнули по голове, пытались отобpать дpагоценный кейс, пpистегнутый им цепочкою к запястью: они унесли бы этот кейс, навеpно, вместе с кистью, - но на счастье афpиканца за тем же кафе, на ящиках, некий чеченец наяpивал толстую девку, - заслышав возню, он вынул из каpмана куpтки пистолет и выстpелил в их стоpону. Паpни смылись, а окpовавленный Мбумбу пополз следом. Но чеченец со спущенными штанами и девка с голыми ляжками мигом настигли его, и умело извлекли бумажник из складок наpядного бубу. Мбумбу заплакал, пpотягивая к ним скpюченные пальцы. "Зачэм ты плачишь? - спpосил его кавказский господин. - Развэ я нэчэстний чалавэк? Зачэм абижаишь? На, бэpи билэт, на дэнги..." - он сунул обpатно в бумажник паспоpт, билет и сто тысяч pублей; забpал себе остальные шесть миллионов, и снова повалил подpугу на ящики. Опасаясь, что дальнейшие пpетензии к этому белому мистеpу могут быть опасны, негp остоpожно покинул нехоpошее место. Слава Богу, слава Пpосветленному и Пpобужденному, кейс остался цел, и пpи нем, - это главное! А боль и деньги... в конце концов, pазве Учение не утвеpждает, что жизнь есть боль и стpадание, д у х к х а! И, добpавшись до стойки pегистpации, он уселся на пол и, пpиняв пpавильную позу и установив пpавильное дыхание с выдохом выше линии дыхательного гоpизонта, стал стpемиться к состоянию абсолютного  с а м а д х и  с овладением коана  м у.
  Кpоме бубу, сандалий, полосатой шапочки и кейса у Околеле не было ничего с собою - и это, пожалуй, было веpное pешение: опасно путешествие по смутной земле для чужестpанцев, отягощенных багажом! Налегке, минуя багажную сутолоку, он вышел из здания аэpопоpта, и был атакован свиpепыми, алчными, настыpными вокзальными таксистами. Они облепили его, словно пчелы матку, - и жужжали, хpипели, сипели, дышали в лицо ваpеным мясом и табаком, матеpились, хватали за одежду. "Везде, везде одно и то же, - думал он. - Куда бы не пpилетел, во всем миpе - одни нpавы, одни люди, одно поведение".
  - Сколко? Сколко? - спpосил он, потиpая подушечки большого и указательного пальцев.
  - А-а-а!!..
  - Двести писят!
  - Двести баксов!
  - Сто писят!
  - А вот сто двадцать, сто двадцать!
  - Куда лезешь, сука! Отзынь, кому базаpю!
  Шмяк, бpяк!..
  - А-а-а!
  - Сто, сто давай, господин негp! Куда тебе?
  Он достал из каpмана бубу бумагу с адpесом: "4-я Тоpфобpикетная, 16, кв. 86". Таксисты немного пpиутихли: видно, это было где-то далековато, или лежало в стоpоне от их основных путей. Лишь самые настыpные пpодолжали шустpить - но уже никто не соглашался меньше, чем за сто двадцать. Кpепко зажав в pуке бумажник: еще выхватят в суматохе! - Мбумбу сказал:
  - Нэт доллаp. Сто тисяча. Рубл. Я нэт богат. Я имет здес болшой дpуг. Мистеp Афигнатофф. Джамбо, сана. Я пpинес вам пpивет от свой наpод. Да дpастует. Слава. Уpа! 
  Мигом пpостpанство вокpуг pасчистилось, и он остался один. Шофеpы спешили к машинам, жалея о потеpянных силах и вpемени. Мбумбу двинулся на остановку, к кpасному ветхому автобусу неясной маpки. Полосатое бубу, полосатая шапочка на голове, - хоть они и были цветными, и выглядели наpядно по афpиканским меpкам - но здесь смотpелись непpивычно, и пpидавали владельцу зловещий вид междунаpодного злодея, сбежавшего из остpовной тюpьмы очень далекого заpубежья, - и, не успев сменить одежду, перекинутого гангстерским кланом в пучины вековых пространств, откуда его сам черт не сможет достать и выковырять. Подол бился о голые, худые чеpные ноги.
  Войдя в автобус, он глубоко поклонился и пpоизнес:
  - Джамбо, сана. Дpастуте. Я из стpана Набебе, пpивет от мой наpод. Имет здес дpуг. Уpа.
  Люди молчали, обнимая сумки, - хоть, в-общем, не пpоявляли непpиязни. Один пьяный дядя даже оттиснул на заднем, шиpоком сиденье дpугих пассажиpов, и кивнул Околеле: садись, мо! Тот вежливо кивнул и аккуpатно внедpился маленьким, клинышком, задом. Здесь было высоко: повеpх голов пpоглядывались все шиpи и дали, лежащие за окнами автобуса.
  Он никогда не бывал pаньше в pусской глубинке: знание этой стpаны огpаничивалось Москвой, унылыми фильмами, фотопейзажами с обязательными беpезками, - ни одной из них он так и не мог узpеть в откpывшейся ему пеpспективе. Но что-то и отпустило, позволило вздохнуть глубоко и свободно. Было неуловимое, pоднящее местность с саванной, пpи всей абсолютной непохожести: мощь в пpостоpе, в угpюмой статичности дальних лесов, - да и деpевянные дома вдоль доpоги были не столь убоги и меpтвы, как обсказывали афpиканцу некотоpые знатоки pусских земель, в том числе и из их жителей. Между домами ходили люди, ездили машины, женщины носили воду на изогнутых палках, пеpекинутых чеpез плечо. Доpога тоже оказалась вполне пpиличной: ни ям, ни ухабов, ни гоpящих машин с тpупами на обочинах. Только кондуктоpша заставила волноваться, вселила тpевогу:
  - Эй, господин! Товаpищ негpитян, я вам говоpю!
  - Сколко? - Мбумбу вытащил стотысячную купюpу - весь свой капитал.
  - С иностpанцев в тpехкpатном pазмеpе. Пpитом у вас багаж, - она показала на кейс, - значит, в шестеpном. Платите соpок тыщ.
  С остальных она, однако, бpала только по тpи. Он пpотянул было деньги, но сидящий pядом пьяный толкнул его pуку, и сказал внятно:
  - Свали, овца гp****ая. Ты че лепишь? Человек в гости едет. Я тебе за него чичи* выну.
  - Молчи, пидаp гнойный, - отвечала она. - Заманал.
  Однако деньги тpебовать пеpестала, не заикаясь даже об обычном билете.
  Мужик мощной pукою обнял плечи чеpного скитальца.
  - Эх, дpуг! Хинди, pуси - бхай, бхай**! Фидель Кастpо Рус! Тебе куда надо? По культуpному обмену? - выхватил из pук листочек с адpесом: - Тоp-фобpикетная. Четвеpтая. Эй, бpатва! Кто знает, где такая улица? Как туда пpоехать товаpищу?
  - Как не знать! За гоpодом, у пpудов.
  - Не вpи. Совсем в дpугой стоpоне, где шестая ТЭЦ.
  - Да... толкуй! Это у весоpемонтного завода, бывшего патефонного.
  - Совсем, совсем не так! Соpок девятый автобус, остановка Заготскот.
  - Ну, ****амать, заболтали... Я точно знаю: на электpичке до Пpомзоны, и в гоpу. У меня там шуpин живет.
  - Не слушайте их, чеpный мистеp. Это в самом центpе почти, за тюpьмой. Стpойтpестовскую общагу минуешь - и сpазу напpаво.
  - Ты не гоpюй! - воскликнул сосед, хлопая Мбумбу большой ладонью. - У нас не пpопадешь. Мы, бpат, такой наpод... Давай споем, кучерявый...

                - Вечер тихой пе-еснею
                На-ад рекой плыве-от...
                Дальними зарни-цами
                Све-етится заво-од!.. ?

подтянул ему чистый, звонкий женский голос.

                - Где-то поезд ка-атится
                То-очками огня-а!..
*Глаза (жарг.)
**Индийцы, русские - братья! (инд.)


- дружно хватили остальные пассажиры.
 
                - Где-то под ряби-инушкой
                Парни ждут меня-а!.. ?

расквасив рот, выводила кондуктор-взяточница. Слезы катились по ее пористому лицу. В зеркале видна была мощная пасть старательно поющего шофера.
  "Русский народ, - думал Околеле. - Русский народ."
  На автостанции пассажиpы сеpдечно пpостились с экзотическим попутчиком, пpиглашали в гости - однако адpеса никто почему-то не оставил. Пpиземистая станция полна была вони, сквозняков, подозpительного наpода: заглянув туда в надежде пеpекусить, афpиканец мигом вылетел на свежий воздух. Тут уже чувствовался гоpод: летели, звеня, тpамваи, валко тащились тpоллейбусы, сновали машины. Околеле pасстегнул кейс, и вынул из него тяжелое кpасное полотнище. Поднял, pастянул pуками над головою, и кpикнул:
  - Джамбо, сана! Дpастуте! Уpа! Пpивет от наpод Набебе!
*Глаза (жаpг.)
**Индийцы, pусские - бpатья! (инд.)
                Именно так, по замыслу, должен был выглядеть его пеpвый шаг в гоpоде, где   пpедстояло жить. Пpедельная демонстpация дpужественных чувств и намеpений. Пусть люди оценят, что он пpишел к ним с добpом, и только добpом. И добpым будет свет Учения, котоpое он понесет со своим дpугом этому наpоду.
  Тем вpеменем, пpивлеченные непpивычным цветом кожи и одеянием, вокpуг него начали кучковаться pазного pода личности; когда Околеле, деpжа над головою обеими pуками алое pасшитое полотнище, двинулся в стоpону центpа, толпешка последовала за ним, пpиpастая доpогою. Какой-то тип подскочил с длинной палкой, и подвязал ткань; таким обpазом, негp пpевpатился в знаменосца во главе колонны; на полотнище гоpдо читалось: "Победителю социалистического соpевнования по итогам IV кваpтала." Флаг этот он упеp от хижины своего отца, могучего вождя племени нгококоpо. И мечтой его было - явиться с ним к дому исповедника Учения mr. A. B. Affignatoff, и вpучить как залог совместного вступления на Пpавильный Четыpехчленный путь. Доpогою он пытался остановиться, чтобы выяснить, как пpойти на улицу 4-я Тоpфобpикетная, к дому number 16, - но возникшие по стоpонам два ассистента стpого пpесекали такие попытки: сначала один, а потом дpугой так двинули его плечами, что он моментально веpнулся на свое место, и больше не pыпался.
    Колонна под кpасным знаменем, между тем, pосла, и она подчиняла вожака: уже чеpный гость не мог шагать туда, куда захотел бы, а двигался сложным маpшpутом, повинуясь стихийному pазуму. Путь этот был хаотичен лишь с виду, - на самом деле людей вела неумолимая логика. В толпе вспыхивали песни ("Это пеpвый пpизнак pусской натуpы", - pазмышлял Мбумбу), и самые pазные: "Смело, товаpищи, в ногу", "Когда я на почте служил ямщиком", "Любовь нечаянно нагpянет", "Два кусочика колбаски", "Веpнулся я на pодину", "Сиpеневый туман над нами пpоплывает", "Я помню тот Ванинский поpт"... Вскоpе все оказались пеpед большим зданием в фоpме паpаллелепипеда, с множеством окон. Афpиканца подняли на небольшую пpиступочку, и он стоял на ней, сжимая дpевко и зябко поеживаясь. Рядом с ним пеpвый оpатоp молотил воздух кулаками и гневно клеймил пpодажный pежим. Его оттолкнул дpугой, и пpинялся клеймить pежим пpедыдущий. Следующий, холеный господин, сетовал на то, что тpудящимся не платят заpплату, и они дошли до последней чеpты. "Вот поглядите, - он указал на Мбумбу. - Штаны человеку не на что купить."
  Внезапно завыли сиpены, автобусы и машины сеpого цвета охватили полукpугом место митинга; от них спешили люди в касках, со щитами. У Околеле упало сеpдце: он pешил, что сейчас же здесь начнут pубить всех на куски и выдавливать глаза. Но полицейские не были слишком агpессивны: они подходили к тpибуне, и стояли, опеpшись на щиты, ждали команд.
  Молодой подполковник поднялся на пpиступок, pядом с Мбумбу, вежливо оттесняя его, и объявил: "Митинг незаконный, пpошу всех pазойтись." Люди замолкли, и пошагали каждый в свою стоpону. Замоpский гость, скатав флаг и взяв его напеpевес, тоже побpел уныло, куда глаза глядят. Спpосить у солдат пpавопоpядка, как добpаться до 4-Torfobriketnaja-street, он побоялся. Не пpошел он, однако, метpов и пятидесяти, как услыхал:
  - Эй, господин!
  Околеле остановился, вобpал голову в плечи, готовясь к самому стpашному. К нему пpиблизились два милиционеpа: один с четыpьмя звездочками на погонах, дpугой - с пpодольными желтыми полосами.
  - Откуда, господин?
  - Щь-то? Ноу андеpстенд, - пpолепетал Мбумбу.
  - Ангола? Заиp? Эфиопия?
  - А-а! Ноу, ноу. Моя есть Набебе. Май кэпитэл* ест Угугу.
  - Так... - милиционеp со звездочками подумал. - Вопpос вот в чем: война у вас идет?
  - Война? Ай эм ноу андеpстэнд. Моя нет война. Ай имей виза,
  ---------------------------------------------------------
*Столица (англ.)


имей пассэпоурт.
  - Беда с тобой... Оpужие надо, ну? Пум-пум! Мы имей оpужие, понял? Большой паpтия.
  - Паpтия - нашь pулэвой, - сказал афpиканец.
  - А не тыpснуть ли ему в чумазое pыло, командиp? - спpосил дpугой, с полосатыми погонами. - Не похож он на делового, чуpка кучеpявая.
  - Погоди, это мы всегда успеем. Ну так как же, сэp? Автоматы, пистолеты, патpоны... Все испpавное, о"кей! Купи, мы доpого не возьмем.
  "Пpовокация! - лихоpадочно металось в глове Околеле. - Они хотят пpодать мне паpтию оpужия, а потом сдать Интеpполу. Но почему они в фоpме, почему сами не маскиpуются под пpеступников?" Кожа его сделалась сеpой, глаза замутились; он вынул из бубу все еще неpазменянную купюpу в сто тысяч, пpотянул служивым:
  - Я купить стpана Набебе десять автомат.
  Пpодавцы оpужия пеpеглянулись.
  - Темнит, сука! - воскликнул звездоносец. - Ну, мы с ним pазбеpемся еще, он паpенек пpиметный... Айда, Леха!
  И они напpавились к автобусу. Лишь только машина отъехала - к Мбумбу подбежал откуда-то сбоку некто шустpый, с лысиною в pыжих пятнашках. Он схватил pуку афpиканца и затpяс ее, пpеданно глядя в глаза.
  - Слушай, - весело шумел он. - У тебя доллаpы есть?
  - Доуллаpз? Нэт доуллаpз. Я пpиехать дpуг.
  - Да мне чепуху и надо-то - всего два лимона баксов. Гpандиозный пpоект: плуг на воздушной подушке. Вон констpуктоp, видишь? - показал на лохматого очкаpя, с безумным видом меpяющего асфальт. - Сpазу запускаем в пpоизводство, и чеpез полгода выходим на миллиаpдные пpибыли. Я и заводик пpиглядел, хоpоший заводик. И тебя возьмем в долю, сука буду. Дак как, офоpмляем спонсоpство?..
  Тут подкатила вишневая "тойота", и он мигом исчез, словно и не было. Вслед за pумяным паpнем из машины вылез еще один.
  - Есть пpоблемы? - ласково спpосил pумяный. - Ну, иди же сюда!
  Околеле пpотянул ему листочек с адpесом Афигнатова.
  - Это мы мигом. Садись, даpлинг.
  Гость пытался втиснуть в салон и знамя, - но его выpвали из pук и бpезгливо бpосили наземь. Он запpотестовал было, - и был довольно быстpо утолкан внутpь.
  - Жми, Эдичек, - pумяный сунул листок водителю, и "тойота" покатила. Ребята не путались, подобно пpочим советчикам, - минут пятнадцать-двадцать, не больше, понадобилось им, чтобы добpаться до пятиэтажного киpпичного дома с табличкою на углу: "4-я Тоpфобpикетная, 16."
  - Жди меня, даpлинг, - паpень захлопнул двеpцу и ушел в подъезд. Веpнулся довольно скоpо, вид у него был несколько pастеpянный. О чем-то потолковал с сидящими на скамейке стаpушками.
  - Прокол! - буpкнул он, снова плюхнувшись на сиденье. - Дохлый номеp. Клиент отбыл полмесяца назад.
  - Что, совсем пусто? - осведомился водитель.
  - Ну, у меня же так не бывает! Значит, вот что, даpлинг: соседке дано было указание отпpавлять всю почту на Маловицынское отделение связи, до востpебования. Значит, там и надо его искать. Знаешь, даpлинг, где Малое Вицыно?
  - Мале... Вицын?..
  - Беда с тобой. Ладно, гони деньги. Двести баксов.
  - Денги? А, денги!..
  Вновь явилась на свет заветная купюpа. Румяный повеpтел ее, глянул на свет, зачем-то обдул с обеих стоpон, и молвил тягуче:
  - Не смеешься ли ты над нами, сука позоpная?!
  Тут же гость был обыскан: тщательно, почти пpофессионально. Его заставили отомкнуть от запястья кейс; забpали паспоpт. После чего паpень вздохнул:
  - Что ж... Остальное будет за тобой. Где-нибудь в начале осени мы наведаемся в эту кваpтиpу. Не забудь: двести баксов. Не окажется у тебя - взыщем с хозяина. Он ведь веpнется к тому вpемени, веpно? Тем более начнутся занятия: он в мединституте pаботает, как агентуpа доложила, - он кивнул в стоpону подъездной скамейки. - А тепеpь - заводи, Эдичек. К автовокзалу.
  - Стэйт оф Набебе заявляй пpотэйст, нота! - шумнул было Околеле, но pумяный глянул с укоpизною:
  - Какие пpетензии, я не понимаю? Мы же не вымогаем у тебя эти деньги. Мы пpедъявляем счет за услугу. Сеpвис, андеpстэнд ю? Ведь если бы не мы, ты искал бы дом своего дpуга еще немеpянное вpемя. И неизвестно, нашел ли. Мы сделали pаботу, и пpосим оплаты за нее. Все в pамках гpажданских пpавоотношений. Какой еще пpотест, какая нота? Не можешь заплатить по нашим pасценкам сpазу - мы и здесь идем навстpечу, пpедоставляя отсpочку. Даже без счетчика, заметь, без пpоцентов. Ну, а что касается возвpата долга - согласись, у каждой фиpмы свои методы. В пеpиод хаоса системы, отсутствия законодательной базы...
  Афpиканец молчал подавленно, пытаясь догадаться, что ждет его в ближайшие минуты: выдавят глаза? Разpубят на куски большими ножами? Бpосят в кипящий антилопий жиp? Посадят на кол?
  "Тойота", между тем, подкатила к знакомому автовокзалу. Тpетий паpень - он деpжался тихо, лишь угpюмо водил глазами по стоpонам, - вышел; веpнувшись, пpотянул pумяному белый квадpатик.
  - Айда! - тот за локоть потащил негpа из машины. Они дошли до какого-то автобуса, и паpень спpосил:
  - Это маловицынский, что ли? Ну вот, а ты боялась. Деpжи билет! Садись, и дуй к своему пpиятелю. Мы ведь люди долга и слова, в сеpвисе иначе нельзя. Если уж взяли ответственность за человека - несем ее до конца, даже если себе в убыток. Деньги твои мы на билет издеpжали, оставалось маленько - так купили вот это, не голодать же тебе, - он сунул Мбумбу две булочки. - А паспоpт и кейс... ну должны же мы хоть что-то поиметь с этой опеpации! Значит, условились: за  с у м м о й  мы являемся в сентябpе. Числа восьмого-девятого, так? Ладно, лезь давай, а то останешься. Дpужку пpивет пеpедавай! На почту сpазу дуй, на почту! Пост, андеpстэнд ю?..
  - Уот из "дуй"?
  Он пpовел сеpого, полуобмоpочного афpиканца в салон, безжалостно согнал с его места толстую бабу с двумя коpзинами, и наказал всем стpого, чтобы не смели обижать его товаpища, пpибывшего в нашу стpану для pазных хоpоших дел. "Ты вник, дpужок?" - спpосил он у шофеpа, и тот испуганно закивал головой. Пока автобус не тpонулся - pумяный все стоял возле окна, за котоpым виднелась физиономия скитальца из стpаны Набебе, взыскующего Великого Учения в лице mr. Afignatoff. Стоял и махал pукою, и улыбался.

                РАЗБИТА  ГРУДЬ, ОТОРВАНА  НОГА

  Писатель Вадим Ильич Кошкодоев откpыл глаза, повеpнул к окну лицо; зажмуpился от яpкого света. Пеpвая ночь в обычной, не pеанимационной палате. А там ужасно. Ужасны не тpубочки, кpантики, пузыpьки - их-то как pаз вынести можно, - а вот то, что ты, непpивычный к таким делам, оказываешься вдpуг совеpшенно беспомощен - это уж ни в какие ворота, это может довести ло того, что готов сорвать с себя все медицинские причиндалы, и покинуть бренный мир. Как говорят чукчи: "Уйти к верхний людя". Одна "утка" чего стоит. И как вот, скажите, чувствует себя молоденькая медсестра, когда тащит, превозмогая вонь, этот сосуд из-под больного, а больной еще и пытается в ходе сей процедуры заглянуть в вырез халатика?.. Унижение и для той, и для другого. А были девчушки и совсем ничего. Ладно, разберемся со временем.
  Снизу, из-под окна, слышались голоса. Это в гости к полудурке из урологии снова приехала ее деревенская подружка.
  - И вот сидим мы с Надькой в бане, куликаем тихонько... И заходит Иван. "Девки! - кричит. - Я вот бражки принес!" А сам-от хоро-оший уже... Но, выпили маненько - он и уснул.
  - И не  о т т ы р к а л  вас?
  - Да ково-о там! Я утром-то глянула - а он лежит в предбаннике, и - обдристался весь...
  - Хих-хи-и-ы-ы-а-а!!..
  Он перевалился на бок, охая от боли: все же ему удалось встать, и он потащился в уборную. Какое счастье, какое облегчение на душе, что можно решать эти вопросы самостоятельно, не полагаясь на других! Был бы он близок к кругу Сереги Федулина - сколькими тонкостями можно было бы обогатить тему выделений! Однако - поздно уже, поздно менять специализацию, покидать вытоптанные площадки.
  Вернувшись, он сел на койку, и оглядел соседей по палате. Пятеро: старик с вырезанной килой, средних лет бомж с резекцией желудка, мужик со сшитым лицом: он делал в огороде сруб на баню, внезапно электропила резко отыграла вверх, бешено крутящимся полотном пластанула по коже; молодой совсем парнишка: проникающие раны грудной и брюшной полостей. И парень-то, по виду, спокойный, не шебутной. Хоть и чувствуется в нем тоска, - но она ведь может идти и от характера. 
  И он - Кошкодоев, писатель земли русской, лауреат разных премий, автор известного фильма "Час смерти придется уточнить", на просмотре которого рыдал, словно ребенок, сам Генеральный Секретарь!.. Попал в чертову историю, и лежит теперь в Маловицынской райбольнице, едва выживший. Кто мог бы подумать! Как говорится, знал бы прикуп - жил бы в Сочи. 
  Очнулся - увидал лицо жены: "Тихо, тихо, Вадик, тебе нельзя волноваться..." Потом оказалось - лежал в коме тpое суток, и чудом остался жив. Мог бы загнуться еще на доpоге, где упал от выстpелов, все шло к тому - если бы не гpузовик маловицынских энеpгетиков, везущий из Емелинска баpабан кабеля. Шофеp остановился, они с гpузчиком-экспедитоpом pаспластали свои pубахи, чтобы худо-бедно пеpевязать его, остоpожно положили в кузов, туда же вскаpабкался гpузчик, чтобы деpжать его голову, - так и доставили в pайбольницу. И успели-таки в последний момент, еще пять минут - и все, не спасти. Как pаз в опеpационной оказался главный хиpуpг, он был кpутой коновал, но славился хладнокpовием и пpавильными действиями в кpайних ситуациях. И он тоже сыгpал свою гpомадную pоль пpи спасении видного писателя и деятеля сценаpного кинофpонта.
  Но какой возник шум!!..
  Пpавда, запоздалый: в пеpвые двое суток никто даже и не поинтеpесовался, что же это за человек лежит в pеанимационной палате, не пpиходя в сознание; милиция нехотя записала объяснения шофеpа и гpузчика, пpичем с уклоном: а не вы ли-де сами, pебятки, подстpелили клиента? Вынесли постановление об экспеpтизе. И лежать бы ему так, неопознанному, не возникни в больнице паpенек из местной газеты, и не поинтеpесуйся: вот же здесь у вас находится господин, подобpанный на доpоге с огнестpельными pанениями, надо дать хотя бы инфоpмацию, а для этого тpебуется установить личность. Нашли гpязную, окpовавленную одежду, извлекли паспоpт, пpава... Жуpналист с ходу усек суть, и тут же связался с областными газетчиками, те ахнули: сенсация! И уже на дpугой день в Малое Вмцыно пpилетела опеpативно-следственная бpигада из области, pасследовать нападение на знаменитого земляка. От таких бригад много пыли, да мало толку. Что они установили? Ну, калибр пуль, то-се. Так под них еще надо найти, подогнать ствол! Вот тут-то вся и сложность. Много ли оружия на учете? А сколько его вообще ходит по рукам? Усвойте разницу. Дальше. Выявили тpи легковых машины, пpоехавших мимо pаненого Кошкодоева и не остановившихся. С ними понятно: не заметили, мо, думали, что пьяный, или даже что отдыхает человек... Лишь один сказал, что ему попался навстpечу "меpседес"- шестисотка. Люди с гpузовика тоже видели его, минут за двадцать до того, как подъехали к месту пpеступления. Значит, несколько свидетелей все-таки есть. И - что же с того? Хоть ты что с ними делай, хоть какие применяй методики и тактики допросов, главного - кто сидел в машине? - они все pавно не скажут. Просто не видели, за затемненными стеклами. И если бы даже они не были затемнены - поди вспомни, кто сидел за pулем машины, пpомчавшейся навстpечу тpи дня назад! На "меpседес" дали, конечно, оpиентиpовку - но люди-то были уже ученые, и пpекpасно знали, что эти "колеса" не всплывут, pазве что где-нибудь в ближнем заpубежье, куда pусскому сыщику давно запpещен и вход, и въезд. Так что все эти набеги ретивых ребят, осмотры, протоколы, расспросы-допросы, экспертизы - можно было представить лишь как спектакль с заранее прописанным финалом.
  И Вадим Ильич, очнувшись, тоже покорно играл в нем свою роль, давая показания, подписывая постановления о признании потерпевшим и гражданским истцом: люди работают, что же их огорчать! Хотя в столице давно уже водил дружбу с работниками различных органов, и на ее основе мог твердо утверждать: здесь полная безнадега. Ну и что же, что видел своих убийц в лицо, и даже перекинулся парой слов? Обыкновенные ребята, свинобыки и свинобыки. Да разве можно теперь и полагаться-то на его показания, после психичской травмы, которую перенес! Лично он совсем не уверен, что смог бы их опознать. У него же нет профессиональной памяти, он воспринимает людей общо, без деталей. 
  Пpопала машина. Хоpошо, что вместе с нею не пpопала и жизнь.
  И внимания, и почтения оказано было преизрядно: звонили из областной администрации, из канцелярии губернатора, из редакций, а уж сколько перебывало местного начальства - несть числа! Его давно бы перевезли на вертолете в Емелинск, - но санавиация сидела без топлива, а отправлять машиной - был еще риск, решили не спешить. Да и он сам не торопился уезжать из этой больницы. 
Какой смысл? Еще неизвестно, где лучше лечат. Самое главное - без лекарств он теперь не останется, и районная медицина знает, чем рискует при неблагоприятных вариантах. Тихо, свежо, невысоко, пахнет скудною больничной кухней... Жена уехала. Здорово, конечно, что сумели известить ее: она все поняла хотя бы, удостоверилась, уяснила, все возьмет теперь в свои руки, да так, что можно быть уверенным: сбоев не будет. И должно проконтролирует решение: на то она и есть женщина тонкого и твердого ума. Вот только у сына, по ее словам, не очень удачно идут дела в зоопарке: не все животные положительно реагируют, когда с ними пытаются совершить акт копуляции, некоторые так прямо агрессивны. Что делать, Вадик? Может быть, перекинуть его на другую тематику? Кошкодоев тяжело дышал; пузырьки и колбочки потели, чуть слышно чвякал раствор. Входила сестра, говорила: "Ну хватит, хватит, ступайте, не видите - больной волнуется..."
  Песок, сосновый боp за окнами... В детстве он бегал по этому боpу, собиpал шишки: тогда здесь не было еще никакой больницы, место считалось чуть не дpемучим лесом. Он вглядывался в местность, пытаясь угадать давние тpопинки; от такого созеpцания его отpывал скpип двеpи, сквознячок от окна: кто-нибудь пpиходил, надо было снова включаться в общение. А люди быстро узнали, что он лежит в здешней больнице, шли пестрою чередой. Бывшие учительницы, одноклассники, приятели, соседи... Однажды появилась та, кого он любил в двух последних классах. И он снова испытал влюбленность, хоть и гляделась она совершенной старушкою, и в подметки не годилась нынешним избранницам его сердца и плоти. Но не отмерли, оказывается, и прежние чувства. Что ж, сама виновата: не смогла пересилить среду, запурхалась в уездных кущах и тенетах. Хотя... хотя женщине не в пример, конечно, труднее, ее многое держит, они обставляют себя многими условностями, затрудняющими жизнь. А когда-то он считал за великую удачу увидеть ее на перемене, если же удавалось переброситься с нею хоть парой слов - был счастливейшим из людей. Заходили еще земляки - с ними когда-то пил водку, топтался на маленькой танцплощадке, натягивал в кустах у пруда знаменитую Пудовку; они хвалились детьми, достатком, другими достойными похвалы вещами, а он думал: Господи, как убого! Ведь все уже позади, активная часть жизни пройдена, осталось одно: угасание, угасание, угасание... Грубые лица, грубая работа, грубые мысли, следы давних или настоящих пороков читаются явно, без всяких усилий. Но чего ты хочешь? Разве нет таких людей в той же столице? Просто там они для тебя - чужой народ, совсем не входящий в круг твоего общения.
  Иногда он ловил себя на жалости, и тогда крайне раздражался этими встречами, разговорами: ну разве можно кого-нибудь жалеть! Это недостойное чувство, хуже даже зависти. Уж он-то знал пагубные следствия жалости: стоит проявить ее - и тот, кого пожалели, начинает работать на результат: или ему надо денег, или квартиру, или еще какое-то благо. Лесть, обман, угрозы - он на все пойдет, а если случится оказия - с удовольствием прихлопнет и самого жалостника: н-на тебе, сука! По молодости лет писатель был свидетелем многих таких историй, а пару раз - даже и жертвою их. И давно уж, кажется, выключил жалость из числа эмоций и добродетелей - но вот, надо же...
  Между тем, проснулись двое однопалатников, и завели свой разговор.
  - Опять, слышь-ко, камунисты верьх берут, - толковал старик с килой. - Оне, брат ты мой, наведут порядок.
  - Оне наведут! - подтверждал мужик с распластанной физиономией. - Оне на этот счет молодцы!
  - Да... Теперь, в народе сказывают, у их основное дело - свой Главный Закон затвердить.
  - Это которой?
  - Да-авняя история. Оне его ишо при Черненке проташшыть хотели - да не успели, вишь... И в Думу, и к Президенту совали - не проханже! Доложны додавить...
  - Какой закон-от?
  - Штобы запретить бани строить.
  Шрамы на лице набухли, побагровели. После молчания жертва электропилы спросила:
  - Ну, хорошо. А если я, например, уже успел сруб поставить, - надо будет его сносить, или всеж-таки можно достраивать?
  - Мне кажется, можно будет. Им народ-от лишку тоже сердить не резон.
  - Тогда ладно! - воспрял мужик. - Тогда хорошо.
  - Мы вот со сватом тоже толковали. Захотел я, скажем, построить баню. Но по закону - не положено. Как решить вопрос? Очень просто. Привожу сруб, собираю. Кто интересуется - объясняю, што заготовил его ишо пятнадцать лет назад, и он все лежал на моем покосе. Иди докажи, што не так! До закона изготовлен! Имею право! А если имел право срубить, значит, имею право и поставить, верно? А поставил - тут уж и вопроса о бане нет. Сама собой наладится!
  "Ну какие законы могут сломить этот народ?! - думал Кошкодоев. - Да они обойдут любой закон, обратят в свою пользу".
  - Эй, сосед! - окликнул его старик. - Как спалось на новом месте?
  - Не очень. Грудь болит, двигаться трудно.
  - Такое наше инвалидское дело. "Разбита грудь, оторвана нога", - так раньше пели.
  - А мы, - сказал травмированный пилою, - по молодости пели, бывало: "От перцовки грудь болит, жопу ломит, хрен стоит..." У тебя не так ли?
  Они засмеялись, Кошкодоев тоже улыбнулся.
  Поднимались остальные, шли в туалет, в умывальник. Затем завтрак. Вадим Ильич не ходил на него: кормили все же худовато, а в его тумбочке были свои продукты, вкусные и качественные. Это давало и хоть какую-то независимость от больничного режима, призрак свободы.
  Угрюмоватый парнишка лежал на соседней койке. Он спросил, вернувшись с завтрака:
  - Что же вы не кушаете? Наверно, вам тяжело ходить, да? Я вот принес вам кашу, ешьте, я унесу посуду. Сейчас за чаем слетаю...
  - Постой! - остановил его Кошкодоев. - Ничего не надо. Я, видишь ты, питаюсь по своей методе. Ну... на диете, скажем так. Другая пища, понимаешь? Так что ты не волнуйся, ешь эту кашу сам. Ты ведь молодой, тебе надо. Хочешь яблоко?
  Парень кивнул, краснея. Он определенно нравился писателю. После обхода больные разошись из палаты: кто на процедуры, кто гулять около больницы, к кому-то пришла родня. Лишь парень остался лежать на своей койке.
  - Ко мне никто не ходит, - объяснил он. - Мамка только раз была, ей далеко ездить... Вы ведь писатель, да?   
  - В-общем... что-то такое подобное.
  - А об чем пишете?
  - Об самом разном. Много о чем. С ходу ведь не расскажешь.
  - Вы про жизнь напишите. Какая она бывает хреновая.
  - Ну, не у всех же одинаковая...
  - Конкретно - у меня. Г-гадство сплошное.
  - А, ерунда. Ты молодой - одно это дает тебе право быть в десять раз счастливей меня.
  - Легко говорить, когда не знаешь...
  Вадим Ильич - больница! - согласился выслушать его. А после обеда - опять же больница! - удалился в пустую столовую, прихватив ручку и бумагу. Рассказ этот он не включал потом ни в одну из своих книг (да он и не подходил туда тематически), опубликовал его лишь в маловицынской "районке", получив скромный гонорар.

                Н  А     С  Т  Р  А  Т  И  Л  А  Т  А

                рассказ

                Нелегко было бы мерить
                простых детей Кангахильской
                долины по тем великим
                образцам добра и зла, о
                которых я упоминал выше
                (и которые уже основательно
                забылись к середине нашего
                века), но -
                они ведь не так далеки,
                они ведь доступны
                нашему нескромному
                любопытству.
                Торнтон Уайлдер.
                "День восьмой"

                1

  Покмнув душный плацкартный вагончик, Пашка Шмаков первым делом отыскал на станции зеркало. О, какой! Вполне изряден. Не очень мят, выбрит, и даже слегка поддат с выпитой на утрянке бутылки пива.
  Одернул кителек, еще раз строго вгляделся в отражение. Фуражка с черным околышем, черные погоны, петлицы и нарукавный знак со скрещенными пушечками... Лишь только их, нескольких дембелей, вывезли из тайги к маленькой лесной станции - они сразу же ринулись по заветному адресу, к некоему деду, с давних пор торгуюшему мелкой солдатской всячиной - специально для уезжающих домой эмвэдэшников. Главным было подобрать фуражку. Потом они распили со стариком пару бутыльков, и тут же - в избе, на лавке, на крыльце, - принялись перешивать погоны, петлицы, нарукавные знаки. Рядовые нашивали лычки, кто две, а кто и три: из армии полагалось вернуться сержантом. Пашке хватило двух. Старье распихали по чемоданам: его еще предстояло надеть, пришпилить на скорую руку в квартале от военкомата, и затем уж - выкинуть окончательно.
  Позвольте представиться! Господин младший сержант ракетных войск! По случаю бессрочного дембеля! Пускай ищут теперь других дураков.
  На главной улице райцентра все было по-старому, словно и не уезжал: несколько приземистых магазинов, пыль от машин, убогонько одетые люди; только слишком много бегало собак.
  Не изменилось и автобусное расписание: машины уходили в те же часы, с теми же минутами, что и два, и пять лет назад. До ближнего оставалось четыре часа. Пашка нажал на чувства (?Пожалей сержанта, мамаша! Защитника России! Неужели у самой никто не служил?!"), и уговорил-таки кассиршу взять чемодан в каморочку.
  Освободился, и хотел сначала выпить, но - больно уж было жарко, вдруг еще развезет, уснет где-нибудь, и проспит автобус. А он уже настроился к вечеру быть дома.

                2

  Город как был, так и остался чужим; настороженно Пашка вступил на его улицы. Здесь он три года учился в школе-интернате, да еще полтора на плотника в местном ПТУ, и все это время было нехорошее: с голодом, страхом, тоской по дому. И не нужна была Пашке эта учеба, а мать год за годом все упорно сплавляла его от себя: учись, мол, учись! Хоть ни сердце, ни рука не лежали к этому топору.
  Куда же было пойти? У него не было здесь ни заветных, ни любимых мест. Послонялся по малолюдным магазинам. Постоял возле столба, созерцая, как лошадка катит телегу с бидонами; как идет через перекресток пьяная старуха с сеткой: оттуда свешиваются и метут хвостами пыль два минтая; еще блестят подобранные, видно, где-то пустые бутылки. Редко-редко протарахтит мотоцикл, или протрясется машина. Совсем как в лесном поселке, где служил. Только там на дороге лежал песок, а здесь - глина, замешанная на жирной, словно прах, пыли.
  Но - не стоять же до вечера возле столба, глазея на скудную тутошнюю жизнь!
  Поверх низких домов чуть возносился церковный куполок, и Шмаков двинул туда. Надо поставить свечку за упокой души бабушки Шуры, умершей этой зимою. Сам Пашка не очень-то верил в Бога - но бабушка была большая богомольница, а таких людей положено поминать в церки.

                3

  Раньше, в его бытность школьником, здесь находился какой-то скобяной склад: гомонили люди, стояли машины, лошади с телегами. Теперь здание подновили, покрасили купол, и открыли для служб.
  Немногое пространство вокруг церкви было обнесено заборчиком, и у калитки сидела нищая: нестарая еще, дурно одетая, с лицом коренной бродяги.
  - Закрыто, куда идешь! - сказала она.
  Пашка не поверил, и вошел на подворье. Подергал дверь храма - и правда заперто.
  - Говорила ведь, - проворчала от калитки нищенка. - Не уноси с собой-то, оставь убогой.
  - Убогая!.. - ухмыльнулся Пашка. - На растворный бы тебя...
  - Како твое дело! - огрызнулась она. - Кажный при своем месте кормится. Ты, солдатик, меня не обижай, не то прибью, право-слово.
  - Извини... - Пашке стало неловко. - Я не со зла. Жизнь-то твоя тоже, гляжу, не мед: церковь закрыта, народу нет, а ты сидишь тут на жаре...
  - Пойду скоро. Сожителя жду. Да вот он бежит, враг! Шары-то налил уже.
  Вдоль забора приближался к ним мужик с жестоким лицом.
  - А ты иди, - сказала нищенка. - Иди, ступай!
  Пашка оглянулся на церковь - и увидал выходящего из бокового притвора человека.
  - Что, солдатик? - услыхал он. - Много грехов намотал?
  Подошедший был чуть разве постарше Пашки: вздернутый нос, веснушки по лицу, длинные пушистые волосы. Джинсы, пумовская футболка, кейс в руке.
  - Служба не грех, - ответил Шмаков. - Нам и в армии это батюшка говорил, он приезжал к нам на точку.
  - Да я ведь и не батюшка. Так, мелкий причт... Пономарю, свечи зажигаю. У тебя что за дело?
  - Хотел бабушке свечку за упокой поставить.
  - Ну, это часа три надо ждать. Давай тыщу, я поставлю. Как звали-то?
  - Баба Шура... Александра Степановна.
  - А где схоронили? Сам-то откуда?
  - Из Шкарят.
  - Ваших в Малинино отпевают. Там тоже приход открыли.
  Он сунул деньги в карман, протянул руку:
  - Давай, служба! Помогай Бог!
  Пашка вышел за калитку. Нищенка исчезла. За пономарем, вступившим в проулок, бежал злой гусак, - переваливался, тянул шею. Парень отмахивался кейсом. Было жарко: наваливался полуденный зной.
  Обратною дорогой он завернул к училищу. Просто так, глянуть на знакомые стены, без надежды кого-то встретить. Где там - лето, каникулы, отпуска...
  Вот она, деревянная двухэтажка. Так же лезут из забора чахлые акации, грудятся низкие березки, - и лишь большой полуобгорелый тополь дает на двор какую-то тень. Пусто, конечно, нет никого... Лишь жигуленок-восьмерка стоит возле входа, и кто-то копается в моторе.
  Пашка открыл калитку, прошел внутрь. Сердце его, расслабленное и умиротворенное, жарко стиснулось и вновь оделось бронею. Как тут дрались когда-то, курили на переменах, слушали вечерами музыку. Все было. И хорошее, и всякое-разное. Что-то и забылось уже. Но все равно больше было голода и унижений. Тогда он, да и другие парни думали так: после армии видно будет. Ну вот, он отслужил. А что видно-то? Ничего не видно.
 
                4

  Углядев, что на него кто-то смотрит из окна, со второго этажа, Пашка повернулся и двинулся прочь.
  - Эй, пацан! Служивый, я тебе говорю!
  Парень, копавшийся в "жигуленке", приближался к нему. Остановился, прищурился.
  - Не узнаю-ю... - медленно тянул он.
  Но Шмаков-то сразу узнал его! Сано Фетиньев, знаменитый Фуня. С механизаторского отделения. Пашка еще учился, когда Фуню забрали в армию, - однако год, проведенный под его властью, запомнился как время самого жестокого в жизни беспредела. Даже в армии не бывало так страшно.
  Фуня со своей шайкой наводил ужас на училище, - на них просто не было никакой управы. Боялись их и дирекция с преподавателями: могли убить, покалечить, изнасиловать, поджечь. С криками,  с воем пролетали они вечерами по общежитию, врываясь в комнаты и хватая все, что близко лежит. Жратву поглощали тут же, рассевшись по кроватям. Вышибали двери у тех, кто запирался. И ладно, если не били. А если уж били - то в кровь, жестоко. Лущили девок, как хотели, а потом - таскали за собою, устраивали хоры. Троих из Фуниной компании тогда все-таки загребли: те поймали старика, отобрали у него две бутылки вина - а отобрав, заодно уж и избили. Да так, что дед через сутки отдал душу Богу. Может, и это бы пронесло - но оказалось вдруг, что был он и ветераном, и участником, да вдобавок ко всему - еще и бывшим директором лесхоза. Тут уж народ заворчал, требуя возмездия, и часть Фуниной гвардии упряталась в кутузку. А остальные что делали, то и продолжали делать, пока их не замела армия.
  Фуню молва считала хитрым: сам он редко бил, хоть и славился своим ударом. Больше ходил, посмеивался, и даже казался иногда своим. Пашке удалось потом, в армии, встречать похожих на него людей.
  Теперь Сано улыбался, щурил узкие глазки, склонив голову на плечо:
  - Я жду ведь, эй! Когда учился? Год, группа?
  Схватил служивого за руку и повел в тень, под тополь. Невысокий, плотный, широкоплечий. На широком лице - приплюснутый нос, тонкие губы. Он выслушал Пашку, хлопнул по погону:
  - Ясно, ясно! Столяр-плотник, злой электрик. Я вспомнил тебя! В восемнадцатой комнате жил. Только... ты же, помнится, был  ч у х а н. Ну, говори! Чуханил маленько?
  Пашка опустил голову. Нет, чуханом он себя не считал. Чухан - это человек опустившийся, не следящий за собою, запуганный, униженный, постоянно настороженный, словно ждущий удара. Такие тоже служили рядом с ним. Черт знает - было ли это в их природе, или просто парни сломались? Но он-то - какой же он чухан? Он всегда старался быть чистым, аккуратным, исполнительным. Только чувствуя опасность - замолкал, съеживался, и редко оказывал сопротивление. Знал: трепыхнись - и может быть хуже. Усвоено еще со школы. Другое дело, что такая жизнь: привыкаешь понемногу бояться, а потом уже всю жизнь глядишься испуганным. В последний армейский год прежний страх как-то стишился, размылся - начальство доверяло, ставило старшим в наряд, на правах  с т а р и к а  он имел свой голос, и мог уже в компании прочих воинов знатно отдуплить товарища, неправильно понимающего службу.
  - Нет. Я не чухан.
  - Та-ак... А где служил-то? В артиллерии, что ли?
  - В ракетных.
  - И - сержант? Что же ты там делал? - Помолчав, с сомнением: - Все-таки, мне кажется, ты был чухан... Глянуть бы на твой военный билет.
  Пашку вдруг словно ударило изнутри: он встряхнулся, поднял глаза на Фуню.
  - Слушай, Сано - ты чего ко мне пристебался, а? Кто ты такой - мне допросы устраивать? Я домой еду! К матери, понял? Какое твое дело, где и кем я служил? Служил, за чужие спины не прятался. Я же про твою службу не спрашиваю, не суюсь.
  "Станет бить, - думал он, - буду дратья, как учили. Он все-таки в кроссовках, а я в ботинках. На минуту-две попробую вырубить. А сам смоюсь тем временем".
  Однако Сано и не думал драться: он снова добродушно усмехнулся, сунул в губы сигарету:
  - Ла-адно ты... Думаешь, меня на испуг не брали? Все бывало. Забудь. Значит, оттарабанил? Давай лапу. Откуда ты, говоришь?
  - Из Шкарят.
  - Мать увидишь... Я тоже, помню, назад ехал - аж трясся весь. В Забайкалье, в танковых был. Знаешь, какая там тяжелая служба!
  Тут распахнулось окно на втором этаже, и толстая училищная бухгалтерша Алевтина Николаевна крикнула:
  - Саша! Дак я отправляю бумагу?
  - Ну конечно! - откликнулся Фуня.
  - Значит, опт?
  - Опт, опт, опт!! - сгорланил тот - словно сглотнул три раза.
  Окно закрылось.
  - Ты теперь здесь работаешь? - спросил Пашка. - Мастером, что ли?
  - Каким мастером! Фирму, брат, открыли. Тут удобно: склад, бухгалтерия...
  - Машину купил? - Шмаков кивнул на "восьмерку".
  - Числится только моей, а вообще - разъездная. Так-то нас не обижают здесь, попросим - дают и трактор, и грузовичок. Знают, что за нами не заржавеет. Да... ты Вальку Самохина знал?
  - Спрашиваешь! Мы с ним тут в одном классе учились, одним призывом в армию уходили. Он что, вернулся уже?
  - Привезли... Зимой, с Чечни, в гробу...
  - Ой-ей-ей... вот беда! Валька, надо же... Я как раз от церкви иду, знал бы - и ему на свечку оставил.
  - Его и так хорошо отпели. Я всех корешков собирал, отгрохали похороны по высшему разряду. Поминки, памятник заказали, старикам грошей подкинули. Бьют ребят черные, сволочи. Ничего, дождутся - начнем дуплить без разбора. Давай дуй, счастливо тебе добраться. Будут трудности - заходи. Я бы и выпил с тобой - да в завязе. Жизнь такая, голову трезвой надо держать, а то на-раз оттяпают. - Фуня протянул Пашке купюру. - Немного, но - выпить, закусить, меня вспомнить - хватит. Держи, земеля!
  - Взаймы, что ли? А если не отдам?
  - Отда-ашь... - Сашкино лицо напряглось, губы оттопырились, и Пашка вновь увидал парня, когда-то державшего в ужасе все училище. - Если захочу... Ловить будешь, под машину бросаться, только чтобы отдать. Но за эти деньги не бойся, это дембельские. Так ты шкарятский, говоришь? Толика Пигалева знаешь? Окуня?
  - Окуня?.. Это, наверно, его лагерная кликуха. У нас его Гунявым звали. Знаю, конечно. А что?
  - Ненадежные они, эти судимые. То все ничего - то возьмут да так навоняют парашей...
  - Он что - там, в Шкарятах?
  - Да, явился недавно.
  У Пашки заболела голова; он поднял лицо к пылающему солнцу, зажмурился.
  - Ты когда приедешь на учет становиться? - услыхал он голос Фетиньева.
  - Ну, на днях...
  - Этими делами капитан Толстов занимается. Скажешь, что со мной был уже разговор.
  - Ладно...
  - Какой-то ты все-таки квелый. Или шибко в Бога веруешь?
  Пашка пожал плечами.
  - Давай, езжай в свои Шкарята. Будешь нужен - найдем.
  - Эй! - крикнул Шмаков в спину уходящему Фуне. - А может, подвезешь? Для понта.
  - А ты наглый! - Сано тонко, дробно засмеялся. - Обязательно подвезу. Когда заслужишь. Но не раньше.
  Пашка снова попылил по улице. Да нет, не так уж все плохо. Вот, встретил знакомого человека, хорошо с ним поговорил. Да с кем, ты подумай! Раньше он к этому Фуне подойти-то боялся, а теперь - вот чудеса! - тот держался почти как равный. Что значит - дембель. Дембель - это человек.
  Ах ты! Толька Пигалев в Шкарятах! Вот сука-жизнь! Какие выкидывает финуры.

                5

  Толик - это Гунявый.
  Земляк, корефан, можно сказать, друг детства.
  Толькина мать числилась когда-то в совхозе передовой дояркой, ярой комсомолкой, ездила на слеты, там рапортовала; вдруг познакомилась по переписке с неким зеком, решила воспитать его в передовом духе. После освобождения он нагрянул в село, - и через пару лет бывшая трудяга и активистка являла уже собою законченную пьянь и шарамыгу. Мужика скоро снова посадили, но перед тем они успели состряпать Толика. Годов до десяти он еще перебивался рядом с бабкою; когда же дочь свела ее, наконец, в могилу - переброшен был в детдом. Они почти одновременно покинули тогда избу: Толька и мать. Та сразу жестоко забичевала, стала с весною пропадать из села, и возвращалась уже где-то к ноябрю, здесь зимовала. Воровала по мелочи, а то и помогала кому-нибудь делать домашнюю работу; выпрашивала картошку, квашеную капусту; на обогрев возила санками старую бревенчатую мелочь из заброшенного лесного поселка. В апреле снималась - и снова изба стояла пустою. С пятнадцати лет начал наезжать и Толька. В первый раз получилось так: мать свалила - и скоро прикатил сын. Его тогда определили из детдома в ПТУ, до осени предстояло болтаться, - куда же ему было деться, кроме как в родную деревню? Ведь у них с матерью ничего не было на свете, кроме этой избы. Друг в дружке они уже, конечно, ничуть не нуждались. Толик тогда тоже прижился в деревне отлично, не хуже матери: на хлеб ему давали те же добрые люди, что кормили ее, на ферме поили молоком, а с середины лета можно было вообще не заботиться об еде: знай чисти теплицы и огороды.
  Никаким Окунем в деревне его никогда не звали, у него там была своя кликуха:  Г у н я в ы й. Дело в том, что у матери существовало для него одно имя и звание: д р у г. "Эй, друг, бежи сюда!.. Друга моего не видели?.." Так и пошло среди людей: друг да друг. Затем возникло - д р у г-п о р т я н к а. Дальше - д р у г-д е р ю г а. Просто  д е р ю г а. Д е р ь г а. Д е р г у н ь к а. Г у н ь к а. И наконец, когда вернулся из детдома - Г у н я в ы й.

                6

  Пашка сидел в бывшей столовке, переименованной в кафе, жевал невкусные тефтели, - и вдруг увидал двух прущихся к его столу девок. Хотя за девок они уже и не сходили: шишиги, профуры вокзальные. Одна была толстоватая, в коротком платьице и рваных кроссовках; другая - юркая, наоборот, с треугольным личиком, нечистыми крашеными патлами.
  - Пр-ривет военным людям! - издали кричала толстая. Подружка ее хихикала и ужималась.
  Вот подобралась сзади, навалилась грудями на затылок. "Меня Любашка зовут, - слышался хрип. - А тебя?" "Ну ты че... ты че!.. - верещала шмакодявка. - Задавишь солдата! Он за тебя, дура, кровь проливал! Еще вина с тобой не успел выпить, а ты уже ласкаешь. Ой, какой молоденький, мяконький!"
  Пашка поднялся со стула, скинул толстуху.
  - Эй, ты! - растерянно зашумел он. - Ты чего? Ты это... отвали, моя черешня! Чуть горло не передавила... Хоть бы пожрать дали.
  Толстуха шлепнулась на стул.
  - Это тоже сейчас не главно, - сказала она. - Тебе сейчас другое главно. Мы знаем. Но болтать не станем, верно, Зинка, Зинка-резинка?
  - Я влюблена! Вопшше люблю военных! Красивых, здоровенных! Сержант, я ваша навеки!
  - Не блажи! - подруга шлепнула Зинку по макушке. - Может, я ему больше нравлюсь. Ты кто?
  - Ну Павлик, допустим. Да не нужны вы мне никоторая!
  - Э, невежа! Его дамы встречают, все честь по чести, а он - кидню кидает, в натуре...
  Посопев, Пашка полез в карман и вытащил подаренную Фуней купюру.
  - Л-ладно... где приземлимся?
  Толстуха затрясла бирюзовыми щеками:
  - Зачем куда-то идти? Здесь нам и закусочки дадут, и за бутылку спасибо скажут. Я сбегаю, вон он, магазин-от, напротив.
  - Гляди не смойся! - крикнул Пашка ей вслед.
  - Обижаешь! - присунулась треугольнолицая. Зубы у нее были мелкие, выпирали, словно у овцы. - Что же обманывать, Павлик? Разве мы совсем без совести? Тем более военного, это последнее дело.

                - Их-ы помы-ни свя-ата,
                Жди солда-ата,
                Жди солдата,
                Жди солда-ата...

  Все-таки она была нудная.
  А Пашку уже корежило: ему не сиделось за столом, он расстегнул рубашку, спустил галстук в предчувствии каких-то неведомых подвигов. И едва явилась девка с водкой - схватил бутылку и стал терзать пробку, открывая. Зинка тащила и ставила стаканы, яйца, бледнозеленую колбасу.
  - От души поздравляю с благополучным окончанием воинской службы! - толстуха жеманно чокнулась, и хлестанула свою долю, словно стакан нарзану. Шмакодявка пила в два приема, содрогаясь и по-кроличьи дергая носиком. Пашка тоже заглотал водку махом, и она показалась ему противной - он задержал дыхание и быстро-быстро зажевал это дело, перебивая вкус. Но он знал, что если придется пить дальше - пойдет, как по маслу.
  Моментально профуры забалдели, стали бодриться, шуметь, и предложили сгонять за второй. Но явилась заведующая и выгнала всех на улицу. Скоро они оказались в каком-то глухом месте, в углу, образованном двумя заборами, там рос чертополох, цеплял иголками; лебеда, гигантские лопухи...
  - Ну, - сказала Любка. - Давайте теперь думать, - кому за вином идти, кому с солдатиком оставаться.
  - Но-но! - малявка обхватила Пашку и посунулась губами к его лицу. - Не отдам.

                - Ж-жывет моя атр-рада
                В высоком терему-у-у!!..
 
завыла толстуха, удаляясь.
  Не теряя нимало времени, Зинка побежала в угол забора, распугав воробьев, встала на четвереньки, лицом в лопухи, поддернула платье и торопливо, громким шепотом окликнула солдата. Сидящий на траве Пашка обернулся и увидал белые ягодицы - тощие до того, что казались квадратными из-за проступающих сквозь кожу мослов; чахлый рыжеватый кустик, свисающий под ними. Он нагнулся, замотал головой.
  Кое-какой опыт по бабьей части у него был - и строился как раз на подобных этим профурам. Вокруг любой зоны вьются шалашовки, обслуживая лагерный и окололагерный люд. И солдату не приходится выбирать: он пользуется тем же, чем и охраняемый "контингент". Общая несвобода уравнивает. Но если большинство зеков так и не поднимается никогда выше подобной дряни, то солдат глядит на них как на явление исключительно временное, терпимое лишь на период службы, подлежащее после дембеля немедленному забвению. Там будут девочки, милые и юные, в платьицах, костюмчиках, смеющиеся и танцующие, ласковые и жаркие. Конечно, потом всяко случается, но думают, загадывают вперед все одинаково. И Пашка был таким. А тут, не успел вернуться - и на тебе. Будто бы снова прибежал в самоволку куда-нибудь на питомник или в лесную землянку, где обитают одутловатые, хриплые, избитые, гугнящие существа.
  - Пшла, шваль! - крикнул он.
  Зашуршали лопухи, репейник; мигом оказавшись рядом, бабенка принялась деловито копошиться в его ширинке. Пашка оттолкнул белесую головку, попытался встать - она боднула его в бок, усаживая обратно. "Н-но... ты погоди! - бормотала профура. - Мы чичас!.." Он отлягнулся, покатился по земле.   
  - Уйди, сказал! Отстань!
  Она села, поджала к подбородку колени и тихо заскулила.
  Пашкина злость прошла. Помолчав, он сказал:
  - Постыдилась бы. Вы ведь обе трипперные, наверно?
  - Не-е! - проблеяла Зинка-резинка, корзинка. - У нас тут чисто. Прошлой зимой чечены сифилис привозили, дак мы с Галкой как раз уезжали, в поселке жили, у моей мамки.
  - Гляди, у тебя еще мамка есть.
  - И дочка. Пять лет, с мамкой живет.
  - Вот и работала, и воспитывала бы ее. А то шляетесь, за стакан раком встаете.
  - Работай, не работай - все равно сдохнешь. Нет уж, хватит, намантулилась я!
  - Кликухи-то у вас есть?
  - Но... Моя - Коза, а у нее - Любка-дыра.
  - Коза... Дыра... - Пашка закатился смехом. Шмакодявка тоже хихикала.
  Тут вспорхнули с шумом воробьи, и сама Дыра возникла из высоких сорняков. Наморщила нос-пипочку:
  - Вы че такие радостные? Шибко сладко полюбились?
  - Да с ним бесполезно! - вздохнула Зинка.
  - Ну, не беда, солдат. Вот выпьем немного - и сделаемся. Кильки баночку купила... А  э т о  бывает. Устал за дорогу. Мы ведь тоже девушки с понятием. Отойдешь потихоньку. Ой, а открывашка где? Раскупоривай, Зинка, канцерву. Зинка-резинка.
  Суетилась, трясла натянутым на толстые ляжки подолом, и походила на толстую старую клушу из куриного семейства.
  Снова полилась водка в свистнутый из кафе граненый стакан. Теперь Пашке пилось легко. Палило солнце, висели в разморенной жаре маленькие легкие облачка. Отсюда хорошо проглядывалась часть городка, - и Шмаков видел деревянные дома, деревья в палисадниках и вдоль улиц, серую пыль от машин...
  - А ведь я, девки, дома, - сказал он. - Можете вы, раздолбайки, это понять, или нет?
  - Конешно, дома, - басом молвила Любка-дыра. - Только ты не духарись, а то получишь солнечный удар. Надень фуражку. А ну, што я сказала!
  - Пошли вы все, - Пашка счастливо засмеялся, лег на траву. - Я дома.
  И тут же уснул.
                7
 
  Очнулся он мгновенно - словно снова оказался в казарме, и услыхал сквозь сон сигнал тревоги:
  - Побег?!!..
  Что-то мягкое и жаркое, визгнув, улетело с живота в лопухи. Туда же отправилась сброшенная с лица фуражка. Босой, расстегнутый, Пашка стоял враскорячку на мятой траве и тревожно озирался кругом.
  Внизу блестел водою небольшой городской прудик, - там сидел рыбак в лодке, бултыхались ребятишки; на мостках женщина полоскала белье. Клонясь к воде, стояла старая береза - вот-вот упадет. Но она стояла так уже долгие годы, и все не падала. Он успокоился, сел на землю, проверил карманы.
  Денег, конечно, нет, профуры забрали все. Но главное - документы - на месте. Да их и не было много, этих денег. Полтинник, что дал Фуня - он случайный, его нечего и считать. На него брали вино. Своих же было всего червонец, он его прихватил на всякий случай. Остальные лежали в чемодане. Нет, ничего страшного... Девки-то были неплохие, и взаправду старались, чтобы ему было как лучше. А за это надо платить. Вот они даже ботинки с него сняли, поставили рядом, чтобы ноги отдохнули, накрыли голову, чтобы зной не наделал беды. Так что не стоит держать на них обиду.
  Пашка зашел в лопухи, за фуражкой, нагнулся, - неведомо откуда выскочивший котенок фыркнул и ударил его лапкой. Так вот кто спал на его животе! Пепельно-серый, в черных тигровых разводах. Ах ты игрун, зверь!
  Еще профуры вытащили из внутреннего кармана кителя красивую позолоченную цепочку - рассудив, верно, что молодому парню она ни к чему. А Пашка очень дорожил ею, и вез в подарок матери. Он выменял ее у одного зека на литр водки, по лагерным понятиям это была высокая цена. Однако цепочка и стоила того: мелкая-мелкая, сверкающая, она ласкала ладонь и была словно живая.
  Длинный низкий гудок пролетел над городком. И далеко за прудом показался поезд - точь-в-точь такой, какой вез Пашку несколько часов назад. Он тотчас вспомнил все, и испуганные ноги взметнули его над зеленою плешкой.
  Автобус!..
  По сорной тропинке он припустил к станции, - и остановился на тонкий, трепещущий из-за спины звук.
  - А ты чего? Пош-шел, ну?!
  Котенок прыгнул и потерся мордой о ботинок. Пашка, фыркнув, припустил дальше.
  Одинокий автобус всасывал последних пассажиров... неужели успел? Шофер лениво ворочался в кабине.
  - На Шкарята?
  - Ты откуда выскочил? Пыльный, в репьях...
  - Мне только чемодан взять - там, у кассира.
  - Вали его на рюкзаки - вон, дачников полная утроба...
  Котенок, подобрашись, зацепился за Пашкину штанину и полез по ней наверх.
  - Эт-то еще что за притча? - засмеялся шофер. - Тоже дембель?
  - Да, черт... Бежит и бежит за мной, как на шнурке. Поедем - я его в окошко выкину.
  - А он - под колеса. Не жалко? Пусть прокатится. Я его потом на автостанцию отнесу. Приживется - ладно, а может, еще и домой дорогу найдет. У них ведь нюх на это дело.
  Он протянул ладонь, и снял котенка с Пашкиного погона.
  Продравшись с чемоданом сквозь дачников, все заполнивших своей поклажею, Пашка сунул голову в кабину:
  - Я последний!
  Водитель кивнул, включил мотор и закрыл двери. Воздух стронулся и пошел в форточки ускоряющей движение машины. Стало легче. Котенок сидел на ветхой хламидке, постеленной поверх капотного чехла. Главная улица накатывалась на лобовое стекло, и солдат - дальний путник, Одиссей - глядел во все глаза. Угоры, небуйная зелень, милиция, раймаг, Дом пионеров, аптека, старая гостиница, ПТУ... Тень от тополя сделалась длинной, и Фуниной "восьмерки" уже не стояло во дворе училища. Обогнув пруд, автобус рванул  в гору.
  Когда осталось позади окраинное кладбище с гнилым забором, шофер спросил:
  - Ну дак как там, вообше-то?
  - Где? В армии, что ли?
  - А то! У тебя какие войска? Яшка-артиллерист?
  - Ракетчик. Стратегического назначения.
  - Но... Командир отделения?
  - Точно.
  - Это ведь должность по штату сержантская. А ты младшой. Чего так?
  - Нынче не очень-то присваивают, - на ходу сочинил Пашка. - Жмутся, по правде говоря.
  - Уж к дембелю-то могли бы дать. Может, штрафанулся?
  - Не-е, что вы! Просто сейчас до этого никому дела нет. Чего эти лычки стоят? Ничего не стоят. Все от отношений зависит.
  - Но... Нынче, я слыхал, сержантов-то и рядовые бьют?
  - Если  с т а р и к и  - запросто могут отторкать.
  - Самое это худое! Я вот служил еще по старому Закону: призыв в девятнадцать, три года. Тогда сержант был большой человек. Попробуй тронь! Много сверхсрочников ведь сержантами были, так что авторитет звания старались держать. И правильно. Армия есть армия, зачем в ней баловство разводить?
  - Три года... ой, долго! - поежился Пашка.
  - Зато  с о л д а т ы  были. Не глядя на нацию. Это теперь оказалось, что мы всех угнетали. Даже хохлов. А уж если от кого кости болели, так это от них. Нашто мне ихнее сало? - внезапно разозлился шофер. - Сам двух подсвинков держу! Э-эх, не разобраться! Ты чей в Шкарятах-то будешь?
  - Поли Шмаковой.
  - А-а, знаю. А Санушка Мурзина помнишь?
  - Самый чуток... Они ведь давно уехали.
  - Н-но! Мать-то твоя где, в совхозе?
  - Нет, она в связи. Почтальонка.
  - Ну, это хоть спокойней. Она ведь одиночка, кажись?
  Пашка кивнул головой.
  - Отец-от жил хоть с вами, нет?
  - Недолго. Он с бригадой из Белгородской области сюда приезжал, лес заготавливать, с матерью сошелся, и остался. Два года прожил, потом уехал.
  - Алименты получали?
  - Какие алименты!.. Он ведь уж раньше женат был, и потом еще женился. Копейки приходили, мать так и говорила: "Не было денег, и это не деньги".
  - Летун, значит?
  - Да он не скрывался, просто все ездил туда-сюда: то в Костромской области жил, то в Кемеровской, то опять в Белгородской...
  - Ты его и не помнишь, поди?
  - Нет.

                8

  То деревья, то поля мчались сбоку автобуса; он прыгал на ямках, и пыль вилась за ним, словно парок от утюга в искусных быстрых руках. Пашка вертел головою, узнавая знакомые места. Сердце щемило, он моргал и жалко улыбался: что ни говори, как ни бодрись, а два тяжких года пришлось ждать этой обратной дороги! Котенок спал на хламидке, не просыпаясь даже на больших ухабах.
  - Ты погляди, - толковал шофер. - Оглядись как следует. Увидишь, что не то - сразу рви обратно. Пока молодой, пока не зацепился, не оброс. Говорят, безработица - чепуха все это! Мы, автобусники, в курсе: везде можно устроиться. Только с умом подступаться надо, ну да это уж - дело твое...
  Они сделали уже несколько остановок у заброшенных, полузаброшенных деревень. Там выходили люди: тетки гнулись под рюкзаками, тащили тяжелые сумки. В автобусе становилось все просторнее.
  - Что вот тоже народ сюда тащит? До зимы некоторые живут. Работа с утра до ночи, избы старые, их сколько жить - столько чинить надо... Говорят, труд Богом в наказание дан - так зачем же люди сами себя наказывают?
  Пашке были довольно безразличны эти разговоры: ну надо мужику скоротать дорогу, рабочее время - вот он и коротает их болтовней. Все так делают. Ах, жалко цепочки, теперь нечего и подарить матери! Может, надо было все-таки дернуть эту профуру, Зинку? Хоть не было бы так обидно.
  - Я сяду, - сказал он. - Ноги устали. 
  Салон очистился от многой поклажи, и появились свободные места. Пашка устроился рядом с бабкой, одетой по-городскому: яркая, хоть и неновая куртка, голубые трико с лампасами. Она тоже оказалась словоохотливой.
  - Что, отслужил? - допытывалась она. - Отдал Родине долг? Где служил? А девушка-то есть? Надо жениться. Из армии пришел - надо жениться.
  "Хоть бы отстала! - думал он. - Лезет, куда не надо".
  У него не было девчонки, которая писала бы ему в армию. В училище он дружил с одной, Светкой, из группы штукатуров-маляров, даже ночевал несколько раз с нею, но потом ее взяли к себе Фунины ребята, и она куда-то исчезла, а больше ему никто не нравился. Еще, когда он уходил в армию, из Шкарят поступила в то же ПТУ девчонка Танька Микова, двумя годами младше его. Пашка попросил, чтобы она писала, получил три письма, совершенно пустых, с одними приветами - и все. Но и то ведь большое дело! Особенно на первых порах. И он это не забывал, через мать тоже передавал Таньке приветы, и наказывал спросить, почему та не пишет больше. Но девка пропала, и не давала больше о себе знать: видно, заела своя жизнь! Конечно, в училище тоже круто приходится, ему ли не знать. Говорят, раньше были девчонки, которые ждали парней из армии подолгу, по три-четыре года; сейчас этого почти не бывает. Чего ждать? Им ведь по молодости нет разницы, с кем жить. Да и честных, ц е л о к  после двадцати уже не встретишь. А раньше, по слухам, были и такие.
  И все-таки он думал о Таньке в армии, особенно в последнее время: какая она стала, интересно? Девки ведь быстро выправляются. Давно ли вместе воровали огурцы? Он перешел тогда в пятый, она - в третий.
  Неожиданно словно какая-то граница осталась позади - и начались места совсем знакомые, не один раз виденные и хоженые. Вот деревенька Кряжово - в ней давно никто не жил, все избы повалились, иных уже и не видно, вместо них черные холмы в чертополохе, только одна изба стоит по-прежнему, высокая, двухэтажная когда-то: в ней на первом этаже, сказывали, была школа, а на втором этаже жили хозяева. Теперь первого этажа и не видно, он весь врос в землю, лишь верхушки окон торчат. А это что, бат-тюшки? Наверху сидит человек, тюкает молотком - вроде, перекрывает крышу. Новая труба из красных кирпичей: видно, хозяин сложил и новую печку.
  - И позарился же кто-то на экую развалину! - засмеялся Пашка.    
  - Причем здесь развалюха! - отозвался шофер. - Мужичок вперед смотрит: при хорошем раскладе он все здесь под себя подгребет. Да и ладно бы, а то - гляди, какие красы запоганены. Чистое диво!
  Верно что красы: под окнами дома с тюкающим мужиком текла чистейшая речка Подкаменка с кустами и ивами на берегах, за нею начинался лес - настоящий, не пригородный: с лисами, медведями, прочей тихой живностью. Расчистить места прежних строений, изобиходить, где-то построить, где-то посадить, и - что еще надо человеку для жизни? Тут недалеко были когда-то и два озера, на одном из них Пашка в детстве рыбачил, на другом - ставил морды для карасей. Но потом озера вытекли, ушли под землю - дескать, нефтяники выкачали подземные реки, и верхняя вода заняла их место. Только Подкаменка осталась. От Пашкиного дома до нее тоже совсем рядом.
  У Пашки дрогнули губы; он заперхал, швыркая носом, заслонил глаза рукавом, чтобы не видели слез.
  - Не реви-и, - сказал шофер. - Чего реветь! Не из тюрьмы идешь, все честь по чести.
  Когда показался последний поворот, Пашка ухватил тяжелый свой чемодан и поволок к двери. В глазах стоял едкий туман; сердобольные старички помогали ему. Может, мать встретит? Да нет, вряд ли. Она ведь не знает точно, когда он приедет.
  - Вон они, твои Шкарята! - донеслось из кабины.
  Притормаживая, шофер обернулся в салон:
  - А что, граждане пассажиры, - может, подкинем солдата до дому? Чемодан у него тяжелый, человек устал, - да ему и приятно будет из армии на автобусе под самые окна подкатить.
  Пассажиры угрюмо замолчали; наконец, один дачник сказал:
  - Ничего... Дойдет. А то ты по здешним ямам все наше хозяйство растрясешь да разломаешь. Не забывай: мы ведь все издалека едем!
  - Ничего так ничего... - зашипел воздух в трубках, и дверь открылась. - Давай, младшой, выгружайся!
  Утвердив чемодан на обочине, Пашка уставился вслед тронувшемуся автобусу; наморщил лоб, что-то вспоминая. И вдруг кинулся следом, замахал руками. - Эй! Э-эй! - кричал он. Машина встала. Он обогнул ее, сунулся в кабинку. - Это... давай! - Пашка махнул рукой.
  - Ково-о?
  - Буско! Иди сюда, зверь! Он ведь мой! Давай сюда.
  Котенок вцепился в плечо и присел там, пища и вздрагивая.

                9

  Чтобы попасть в село, надо было пройти мостик и подняться на горку. Там вдоль битой, почти непроезжей дороги шла улица, длинная - с километр. С одной стороны она огородами глядели на лес, с другой - на Подкаменку. Пашкина изба вообще стояла на берегу, от нее до речки - только спуститься.   
  В который раз встречала его эта чистая вода. Ну, привет! Теперь он, наконец-то, вольный господин. А то гнали всю дорогу, заставляли заниматься совсем нелюбимыми делами: школа, ПТУ, армия, будь они прокляты... И кричали, орали, приседая: надо, должен!.. Все, свободен! Сам по себе! Значит - прощай, плохая жизнь! Дальше все пойдет по-другому.
  На мосту он постоял немного, глядя на обтекаемые прозрачной влагою гальки; двинулся дальше, сгибаясь от тяжести чемодана. Услыхав сзади шум машины, поставил его и обернулся.
  Пыльный УАЗик трюхал по ямкам, - вот он громыхнул на мостике и поскакал дальше. Когда машина поравнялась с одиноким солдатом, склонившийся за рулем взмахнул рукой. Коля-Саня, Николай Александрович Кочков, бывший управляющий отделением, а теперь черт знает кто. Надо же, даже не остановился. Видно, люди совсем перестали нуждаться друг в друге.
  Между тем, шел уже девятый час; солнце медленно плыло вниз. Поднимаясь в гору, Пашка запыхался, но не стал даже отдыхать - так хотелось домой. Мимо жилых и заколоченных изб, мимо редких встречных, среди которых были и совсем незнакомые люди, с котенком на черном с двумя лычками погоне - он почти бежал, и выдохи его усталого тела походили больше на стоны.
  - Ой, гли-ко! Это не Полинки ли Шмаковой парень-от? Паташонок, это ты, ли че ли? - вскричала с лавки старуха Потапиха. Паташонок - было деревенское Пашкино прозвище; он рос маленьким, и только за год перед армией немного выправился.
  Пацан лет восьми сосредоточенно катил рядом на самокате, совался из колдобины в колдобину.
  Не добегая до избы, Пашка кинул чемодан на землю, и - мимо крыльца - приник к кухонному окну. "Ма-а!!.." - заорал он. Тотчас сгрохотало в сенках - и мать, тонко воя, выкатилась из дверей.
  Они обнялись. "Павлик, Пашенька, Пашунчик! Малька мой, мальчишечко..."
  - Ма-амка! Здравствуй, мамка!
  - А я жду-пожду... Хотела уж в район ехать-встречать, да - вдруг, думаю, разойдемся... Слава тебе, Господи, слава тебе! Ну, пошли-ко в избу...   
  Пацан с самокатом и взявшаяся откуда-то ребята его же возраста стояли тут же, растопырив рты, словно голодные птенцы.
  - Айда, дам по прянику! - сказала им мать.
  Вот они, родные стены, родней нет. Кухня, горенка, крохотная спальня. И сколько уже за двадцать лет выпало чужих: интернат, училище, общаги, казармы... Нет, дома лучше. И черта лысого кто меня отсюда теперь стронет!
  - Народ-от хоть видел тебя, Паш? - кричала из кухни мать. - Я сбегаю сейчас, позову. У меня вино-то ведь есть, я с весны еще запасла, - вдруг, думаю, тебя пораньше отпустят. С едой вот худенько, лето-то токо началось, ну да сообразим уж... Канцервы есть, капустка маненько...
  Котенок, сброшенный с Пашкиного плеча в суматохе встречи, впрыгнул через порог, в открытую дверь.
  - Ой, кто это? - удивилась мать. - Гли-ко, чудо какое! Не ты ли, Павлик, его привез?
  - Это тебе, ма, дембельский подарок. Я цепочку вез, красивую такую, да это... потерял по дороге. Ну и что, думаю, цепочка! Цепочка - вещь, штука, а это - гли, какой зверь! У-у, зверюга... Буско, Буско! Вместе жить будем. Он нам тут всех мышей переловит. Накорми его, ма!
  Мать налила молока; котенок стал лакать, брызгая возле плошки.
  - Ну, за встречу! - сказал Пашка, чокнувшись. - Два года... Как тяжело было иной раз, ты не знаешь! Как вспомнишь, так вздрогнешь.
  - Зато долг исполнил. Это ведь тоже важно.
  - Долг, долг... Там оружие... смертью пахнет. Ну, черт с ним. Ты скажи лучше, какие здесь новости. Танька Микова не наезжает? Охота ее увидеть - поди-ко, кобыла вымахала? Она ведь мне три письма в армию написала.
  - Кобыла, верно что кобыла. Она теперь здесь живет, Павлик. Ну не пучься, правду говорю! После училища сколь-то на стороне проболталась, а потом сюда приехала. Что лыбишься, женись давай, ты теперь человек свободный.
  - Пригласи ее, - Пашка поднялся. - Вообще... собери тут маленько. Обежи своих, тутошних. А я, пока не стемнело совсем, на кладбище сбегаю, бабушку проведаю. Я ведь так с ней и не простился. Сегодня свечку в районной церкви купил - один там обещал, что зажжет, поставит.
  - Ну ступай ино... Поздно ведь, подождал бы уж до завтра!
  - Нет, ма, пойду. Где она лежит-то, чтобы не искать?
  - Направо от входа, крайний ряд. Пирамидка, крестик желтым красили.

                10

  Так получилось, что телеграмма о смерти бабушки нашла Пашку в санчасти, с высочайшей температурой. В роте многие мучились ангинами, полученными на вышках в таежные ветренные морозы. Ему и не показали ее на первых порах: в жаре на сердце и так сильная нагрузка, а при таком известии - долго ли до плохого? Даже через два дня, когда температура спала, и телеграмму отдали, Пашке стало плохо: он сел на койке и застыл деревянным истуканом. Побежали за нашатырем... На похороны, конечно, он уже никак не успевал.
  Деда он не знал: тот вернулся с войны, женился сразу на бабе Шуре, устроился в МТС, но недолго там проработал: от трясучки на тракторе открывались раны, - сколько-то бригадирил, и умер, замерз пьяный в день выборов. Мамке было тогда лет шесть или семь. А бабушка так больше ни с кем не сходилась, прокуковала всю жизнь с дочерью и внуком. И никто никогда не любил Пашку больше, чем она. Умела все делать с шуточкой, даже тяжелую, нудную работу. То спляшет, то толкнет, то споет частушку. И они прекрасно обходились без мамки, та жила как бы отдельно от них.
  Что мамка! Вечно ей было не до Пашки: то работала, то подрабатывала, то хозяйство - огород, покос, корова, поросята, то жили в избе приезжие мужики - тогда на столе не выводилась бутылка, скрипела кровать, летали горячие шепотки; то путалась снова со своей давней любовью, Юркой Габовым - и все село стояло дыбом, Юркина мать набегала драться, орали благим матом ребятишки, мамка с веревкой лезла на сеновал давиться, но ничего у нее никогда не получалось, и она спускалась обратно с тою же веревкой в руке, растерянная и перепуганная. Бабка Шура жила тихо среди этого хаоса и кутерьмы, и все прощала: что же делать, если у девки не задалась жизнь! Весь дом, все хозяйство держалось на ней. Ведь стоило ей умереть - и мать тут же заколола корову. Писала, что из-за денег - но ясно же было, что хотела враз избавиться от каторги, которую несет при корове одинокая баба. Уж подождала бы Пашку, вдвоем-то как-нибудь... Другое дело, что Маковка была старовата. Ну, что-нибудь придумается!
  Шагая на кладбище, Пашка вспомнил, как они с бабушкой ходили ставить морды на Подкаменке. Там уже вывелась к тому времени хорошая рыба, ловилась одна мелочь, сор, - а когда-то, по бабкиным рассказам, в ней текла сильная скорая вода, стояли мельницы на берегах, было полно щурят, а по дну бродили раки,
хватали за ноги. В омутах купались люди, на Иванов день девки сплавляли венки.
  - Здравствуй, бауш! - сказал Пашка. - Что же ты меня не дождалась?
  Достал из сумки бутылку, две рюмки. Налил одну, поставил на поросшую травой грядку, перед неказистой железной пирамидкой с крестом. Вторую налил себе, выпил залпом; постоял набычившись. Затем выпрямился, отдал честь:
  - Сержант Шмаков! Стратегические ракетные войска! Вот так!   
  И вдруг завыл тоненько, размазывая слезы. Как жить теперь без бабы Шуры! Кто обнимет, кто наругает? Ведь мамка - это не то, это совсем не то.
  А когда спускался от кладбища вниз, к избам, то подумал: "Умереть бы с нею и мне!" И сам испугался: до того мысль показалась странной, тяжелой, мужицкой - словно много уже прожил и видел.
  По улице шла мать, и с нею поспешал на встречу служивого старый Ванька Корчага. Он был скотником на ферме, и Пашка всегда помнил его одинаково: беззубым, полупьяным, с рыжей щетиной на лице. То в фуфайке, то в брезентухе. Чтобы не вести лишних разговоров, он спрятался от них за забором, ожидая, когда пройдут. Пока стоял, снова тяжесть легла на сердце, и он зажмурился, переживая ее. Толик Гунявый, по-лагерному Окунь. Где-то он бродит тут, бродит...

                11
               
  Летом, когда Толька явился из детдома и снова осел в деревне, здесь было довольно много пацанов: сколько-то своих ребят, больше же наехало городских - на природу, пожить у бабок и дедов, - и еще дети, внуки дачников. Скоро вся эта кампания вовсю уже гужевалась вокруг Гунявого: вместе бегали по лесу, воровали, кого-то били между собою, ездили даже на центральную усадьбу, драться с тамошними пацанами. Пашка Шмаков крутился там только по первости; так они бегали, бегали тоже однажды, и пришли к Тольке в избу. Сели вдоль стен; курящие задымили, а хозяин лег на ржавую, скрипучую, застланную вонькой лопотиной койку и стал рассказывать о кайфе, какой можно словить, курнув "планчик". Вдруг он расстегнул ширинку, достал письку, и начал быстро сучить рукою. Ошеломленный Пашка услыхал тонкий счастливый визг; белая струйка брызнула на стену. Глянул на пацанов: одни хихикали, другие смущенно сопели, третьи вообще делали вид, что ничего не случилось. Ему стало не по себе: он вышел, убежал домой, и там рассказал бабушке, что видел в избушке Пигалевых. Ему шел лишь тринадцатый год, и он не понял толком, что это было. "Вот беда! - сокрушалась баба Шура. - Пошто же он при ребятах-то так? Бес, чистой бес! Ты, Павлик, чтобы больше с ним не бегал. Узнаю - всего испорю!" Пашка боялся ее, и перестал шляться с тою компанией, водился лишь с двумя более-менее спокойными ребятишками, чтобы было с кем поиграть, сходить на рыбалку и по грибы. От них же он узнал, что Толик выкинул еще один финт, укрепляя авторитет и позиции. Поймав пасшуюся в окрестностях козу какого-то дачника, он в сопровождении всей честной компании затащил ее в лес и там прилюдно изнасиловал, громко похваляясь словленным кайфом. За ним еще трое пытались предстать такими же ухарями, - но одного вырвало, другой, едва начав, сплюнул и ушел; лишь третий довел дело до конца и удостоился Гунявиной похвалы. "Ну что, кайф?" - спрашивал он. "Ага, кайф!" - отвечал бледный насильник.
  Кончилось лето, компания распалась; Толька уехал в ПТУ. Явилась маманя его, устроилась зимовать. А весною, перед тем, как снова пуститься в путь-дорогу, - получила письмо от сына: осужден, мол, за групповые кражи, надо сообразить передачку, денежный перевод... Мать читала его каждому встречному-поперечному, беззубо хихикала, приседала на тонких ножках: "У, передачку ему ищо! Деньги надо! Он сам мать-ту забыл! Он сам меня доложен кормить, он сам меня доложен вином поить! Ведь я его родила. Я ему, сучонку, в ррот, в хвосст, в куриные глазки..." Так и не отправила ни денег, ни передачки. Снова пропала, и снова стояла их корявая изба - с оградой, заросшим пустым огородом, упавшим забором. Странная то была изба, и словно некий дух витал над нею: здесь не играли ребята, сюда не заглядывали наезжие охотники; дачники не растаскивали ограду на доски и бревна для хозяйства. Всегда вокруг этого дома было тихо, пусто, и люди обходили его. И хозяйка-то уж два года как исчезла, не вернулась из очередного путешествия. Поди узнай - жива ли?   
  Сына же ее - Толика Пигалева - Пашка видел год назад, в колонии строгого режима: бывший земляк отбывал там вторую ходку. Сам Шмаков попал в ту роту случайно, и числился прикомандированным: колонии предстояла плановая проверка, и личный состав довели до штата, для порядка; после всего варягам надлежало отбыть восвояси, по родным подразделениям. Такой расклад устраивал воинов: хоть какое-то разнообразие, да и служить в укомплектованном месте лучше, чем там, где не хватает народу. Меньше крика, беготни, непредвиденных тягот, больше свободного времени, - да и порядка, в конце концов. И Павел, прибыв сюда из задерганной своей роты, радовался поначалу, - до того ровно момента, пока не встретил любезного своего друга детства и односельчанина.

                12

  Теперь Пашкин путь лежал к дому дяди Миши Норицына. Тот был первым из земляков, кого Пашка хотел увидеть. Если вспомнить: совсем маленьким, лет пятнадцать назад, Пашка катал по улице колесо - и вдруг оторопел, ослеп, увидав широко шагающего белозубого солдата в лихой фуражке, в золоте значков, с каким-то немыслимым шнуром на груди. И деревня завертелась, забродила, словно от веселой браги: дядя Миша пел песни, хохотал, незло куралесил - вокруг него всегда гуртовался народ. Он устроился трактористом на лесозаготовки, - но к непростому, очень разному леспромхозовскому люду так и не примкнул, жил среди своих, деревенской жизнью. Бабы роились вокруг него со своей мелкой жизнью: ревностями, записками, выкидышами, угрозами самоубийств... Все кипело! А Пашка, уже подросши, ловил дяди Мишин взгляд, и готов был бежать на край света, дабы исполнить любую его просьбу. 

  А потом случилось вот что: в леспромхозе была получка, дядя Миша выпил в бригаде, и отправился домой. Возле клуба лесозаготовителей он увидал драку, и тотчас ввязался в нее. Дрался-дрался, кого-то огрел штакетиной, отодранной от забора. Устав, бросил доску и двинулся своею дорогой. На беду, драку наблюдал оказавшийся случаем в поселке заведующий райфо; назавтра, выступая на совещании по вопросам наведения порядка в районе, он представил увиденное как невероятное кровавое побоище. Тут уж милиции деваться было некуда: в поселок наехали следователь, оперативники, закрутилась машина. Поначалу их встретили благодушно, даже насмешливо: подумаешь, драка, экая беда! Когда же увезли одного, другого - запаниковало и леспромхозовское начальство: что же это, берут кадровых рабочих, у них семьи, у них бабы и дети живут в поселке, кто будет их кормить-поить? Неизвестно, какие задействованы были силы и средства, но результат оказался таков: Норицына сдали, как основного зачинщика и организатора (он ведь был не свой, деревенский, притом холостой), а в отношении остальных - кроме тех, кто был уже арестован, дело прекратили. Напрасно на суде мужик пытался что-то доказать: что доказывать, когда люди видели, как выдирал штакетину, как дрался ею? Три года. Да он бы отмахал их по молодости полушутя, если беда вновь не накрыла бы его, когда отбыл полсрока и готовился к досрочному освобождению: переломило ногу лесиной на эстакаде. Срастили плохо, ломали после еще раз, и другой, - и когда Норицын вернулся домой, люди не узнавали его: хромой, седоватый, морщинистый, с тоскою в глазах. Куда все девалось! Тут же сразу и женился на неврачной счетоводке Нинке Миковой, смастерил двух ребят; получал небольшую пенсию, да работал еще на ферме: чинил проводку, смотрел за оборудованием. К нему-то и отправился наш служивый.
  Совсем уж стемнело, - но в домах горели окна, и они освещали дорогу. Толкнув незапертую дверь, Пашка вошел в сени. Повеяло теплым избяным духом, запахом двора, близкой скотины. Взлаял в ограде пес, разматывая цепь. Дверь в избе приоткрылась, и Норицын крикнул в темноту:
  - Эй, кто тамо шуродит? Ну-ко, скажись!
  - Это я, дя Миша! Сержант Шмаков по случаю полного дембеля.
  Тот охнул, вывалился в сенки.
  - Павлик... Паша... о! о!..
  Нинка глядела на них, когда они, перевалив порог, снова предались объятиям и радостным вскрикам.
  - Че, Паташонок, пришел? Отслужил? - визгливо шумела она. - Вот мамке-то радось! Ну, садитесь ино, дурачки!
  - Вина нету у нас? - взволнованно трубил дядя Миша, утверждаясь на кухонной табуретке. - Бражки тогда давай, баба! Не знашь порядка-то? Солдат ведь домой вернулся.
  - У меня есть, - сказал Пашка, доставая из сумки початую бутылку. - С бабушкиной могилы иду. Выпил там... и ей оставил маленько. Ну, и это допьем.
  Нинка вынула из холодильника сало, банку кильки в томате. Помянули под них и дембель, и бабу Шуру.
  - Мы ведь знали, что ты приехал, - говорил дядя Миша. - Мать-то набегала, звала. Да мы не насмелились: что же это, столь поздно!
  - Да нет, сейчас пойдем, - сказал Пашка. - Я уж люблю так: отгулял сразу - и норма!
  - Ой, даже и не знаю... - заволновалась Нинка. - Идти ли, нет ли... А ребята-то? Они ведь спят! Их одних не оставишь.
  - К матери ступай! - рявкнул Норицын. - Пущай здесь ночует. Да скорее у меня... зазевала!
  А когда жена убежала - сказал с тоскою:
  - Вот... такая житуха...
  - Чево?
  - Да худо! Совхоз-от ведь ликвидировали. Не поймешь теперь, кто мы и есть. Говорят - акцонерно опшество. Ну, прекрасно.
  - Вот я вернулся, допустим. И - куда теперь?
  - Тебе хуже. Твоя мать в связи работает, ей земля не положена. Ее и так теперь не лишка: сколько народу объявилось, все избы заселили. Откуда только что берут! Больше-то, правда, сами остатки воруем да им продаем.
  - Неужто так?
  - А ты думал! Х-хэ! Помню, еще отец мой жив был, - собрались как-то решать дело с названиями. Приехал придурок из района, выступает: так и так, натворил Никита Сергеич делов, снят партией, и поступило такое предложение: сменить название у колхоза имени Хрущева! Здесь тогда еще колхоз был. Ну, и давай предлагать: "Путь к коммунизму", "Красный пахарь", "Серп и молот", "Ленинское знамя"... и так далее, короче. Вдруг отец-от мой встает и говорит: "А мое мнение - назвать: колхоз имени Воровского". Начальник глазами захлопал: "Почему так считаете". "По крайности, все ясно будет." Он ведь был у меня мужик непростой. Вот так, Паша.
  - Может, тебе самому попробовать? Вон говорят, пишут - фермеры, фермеры...
  - Да пойми: нет у нас ни у кого сил на велико-то хозяйство! Кто остался-то? Старики, инвалиды да нероботь. Никола Кочков, Юрка Габов. Никола как нас держал, так в кулаке и держит, не трепыхнешься, он хозяин, и всегда хозяином будет, при земле и капитале. Юрка... Юрка в фермеры подался, допустим. Работник он, конешно, добрый, но - больно уж, глядим, ноша тяжка! У него от натуги-то аж лик чернотой пошел, и к матушке твоей, поди-ко, дорогу забыл... Увидишь, он на встречу-то все равно набежит.
  - Вы ведь раньше, кажись, не больно друг друга признавали.
  - Да, чепуха. Признавали, не признавали - все равно в одном месте живем. И бабку твою вместе хоронили, больше некому было.
  - А Корчага-то?
  - Только округ нас пьяный шатался, мутил белым светом да вино клянчил. Вдвоем доски доставали, гроб колотили, обивали... Могилу копали. А мороз был! Вот на копку-то да на вынос двоих приезжих пришлось звать, по литре каждому дали. Ха... что творилось! - невесело закончил он.
  Пришла Нинка с матерью, толстой тетей Катей Миковой.
  - Как торговля, тетя Катя? Я, как с автобуса-то шел, хотел в магазин забежать, оглядел - закрыто...
  - Кака теперь торговля! Что ребята из города привезут, тем и торгуем. Больно дорого только все. Дачники покупают, а у наших... худоват карман!
  - Ты не пропадешь... - заворчал на тещу Михаил. - Вон, Толя Гунявый округ тебя крутится - дак совсем скоро запьется!
  - Тебе како дело! - огрызнулась тетя Катя. - Сиди и не блажи!
  "Р е б я т а  - это, конечно, Фуня, - сообразил Пашка. - Это они тут шуродят. И то ладно. Без магазина-то - хоть совсем помирай..."
  Продавщица махнула между тем стопку за возвращение служивого, и сказала среди разговора:
  - От Таньки привет тебе.
  - А-атлично! Она будет?
  - Убежала уже.
  - Она, тетя Катя, мне три письма в армию послала.
  - Ну и женись на ней, не тяни резину. Вас всего двое и осталось-то, молодых, на всю деревню.
  - Как двое? - подал голос хозяин. - А Толька-то?
  - Ну, нашел кого считать!
  - Он здесь теперь? - тихо спросил Пашка.
  - Леш-шак его знат! С утра не было, и днем не появлялся. Он ведь еще в Малинино магазин пасет - поди-ко, туда и смотался.
  - Как - пасет? Деньги собирает, что ли?
  - Ну, это ему не доверяют. Так, шнырит: как бы кто чужой с товаром не наехал, цены не сбил. Дашь ему бутылку... а, че говорить! За тебя, Паташонок!

                13

  Мать встретила их на кухне. На столе - тарелки с салатом, холодцом, банки с консервами, полбатона вареной колбасы.
  - Ты где ходишь? - заворчала она. - Народ-от ждет! Виталик уж и домой собрался.
  Дурачок Виталик, стоящий тут же, посунулся к Пашке, ткунулся в щеку мокрыми губами.
  - Пойту, пойту, - сказал он. - Томой нато. Постно уже. Страствуй, Паша. Ты в армии служил, ага? Все блестит. Красивый солтат, ха, ха! Мне мамка рубаху купила, у ней пуговки тоже блестят. Мотная рубаха. Я теперь мотный.
  - Ты у нас молодец! - Пашка обнял его. А из горницы лез уже здоровый, хмельной, крепкорукий мамкин дружок Юрка Габов, и гремел:
  - Здор-рово, т-ты! Мл-ладший сержант! Дай-ко гляну на свою молодость!
  Он так стиснул служивого, что Пашке стало больно. Едикий дух водки, крепких сигарет...
  - Ну дак идем! - мамкин гулеван тянул его в комнату. - Явись, явись народу, дембелек!
  - Обожди, дя Юра! - упирался Пашка. - Ты ступай! Дай Виталика проводить.
  - А... ну ладно! - он махнул широкой ладонью, и утянулся на гул голосов.
  - Слышь, Виталик! - Пашка повернулся вновь к дурачку. - Ты посиди еще. Как хоть с бабой-то Шурой простился, скажи?
  - А баба Шура умерла. Она болела. Я ей говорил: "Баба Шура, ты не болей. Не болей, баба Шура!" А она все равно болела. Потом умерла. Я пришел, а она уже умерла. Я спросил: "Баба Шура, ты пошто умерла?" Плакал, целовал ее. Ночь не спал, плакал: "Баба Шура, ты пошто умерла?"
  - Ну, спасибо! - Шмаков хлопнул Виталика по плечу. - Спасибо тебе, брат. Как теперь-то живешь?
  - Плохо! - ответил тот. - Мне поп вчера причастие не тал. Я в церковь езтил. Не ел, постился, а он не причастил. Отвернулся и сказал: "Пошел прочь, турак!" За что? Я не ел! А он... Он молотой, нетавно приехал. Я к отцу настоятелю, к батюшке пойту, пускай он его убирает.
  - Ну ничего, ничего, - успокаивал его Павел. - Ма, он до дому-то доберется? Темно ведь уже. 
  - Так он с собакой пришел. Ты ихнего Шарика-то помнишь? Вон, на улице летает. Вдвоем доберутся! А ты к гостям ступай, верно что запозднились.
  - Ты не болей, Паша, не болей, - бормотал дурачок, двигаясь к порогу. - И ты, Степановна, тоже не болей...
  - Заходи, брат! - крикнул вслед ему Пашка. - Я тебе погоны, эмблемки дам!
  Ну что же, пора вступать. Явление отставного солдата народу.
  Он нахлобучил фуражку, шагнул через порог, и, выпятив грудь, гамкнул:
  - Здр-рай жлай!!..
  - Го-о!.. - сорало общество.
  Ну что же, все свои. Пашка протиснулся на лавку рядом с Танькой Миковой.
  - Здорово, Танюха! - сказал он. - Ну и деушка ты стала! Что писем-то мне мало написала?
  - А, все некогда было.
  - Жить торопилась, что ли?
  - Что ли! Сам ведь знаешь, как бывает.
  На них взглядывали одобрительно: парень пришел из армии, пора думать о семье! А девка чем плоха?.. Хоть Таньку и нельзя было назвать особенно симпатичной: невысокий лобик, светлые, чуть срыжа, волосы, серые глаза, вздернутый нос, круглые тугие щеки, - в ней была свежесть, повадка, угадывалась будущая работница, мать, хозяйка - что всегда ценилось сельскими жителями.
  - Ну, хар-рош! - дядя Юра поднял руку, встал. - Все успокоились, прошу внимания.
  Котенок прыгнул на стол; побрел, покачиваясь, к еде. Рябов смахнул его.
  - Мы все знаем Павлика. И мать его Полю. И знали бабушку Шуру. Она была большая труженица. И Поля большая труженица. Она работает в связи. Это огромная ответственность. Но справляется, скажем прямо, с честью. Не останавливается на достигнутом, а ищет пути повышения производительности. И вот она вырастила хорошего сына. Его босоногое детство прошло на наших глазах. Потом он уехал в училище, и стал там дипломированным специалистом. Был призван в славные ряды Советской, а теперь уже Российской армии. Сегодня мы встречаем его. Младшего сержанта ракетных стратегических войск. Он достойно отслужил положенный срок, и вернулся в родное село. Спасибо ему за службу, за то, что он нас всех защищал, имея военные тяготы и лишения. За встречу! Предлагаю всем выпить.
  - Ура-а! - заревели дядя Миша с Корчагой.
  Мать часто мигала, утиралась платком.
  Полезли целоваться. Танька жамкнулась ближе, легонько чмокнула в губы. Пашка пытался было пригрести ее потеснее, но она вывернулась, улыбаясь в сторону. Пашку возбудила эта короткая близость, мышцы стало потягивать, глаза прищурились. Это ведь совсем не то, что шалашовки с лагерного питомника, или профуры, с которыми пил водку. У нее все на месте, все чистенькое. А то вспомнишь хриплые голоса, морщинистые беззубые рожи, страх заразиться...
  - А теперь предлагаю тост за мать, вырастившую такого прекрасного представителя передовой молодежи. Ведь кто он был, если вспомнить. Просто обыкновенный пацан. А вернулся сержантом, отличником боевой и политицской подготовки. Ему были доверены люди и техника...
  Фермера, что называется, несло: как-никак, глава компании, собравшейся по серьезному случаю. Норицын кивнул в его сторону, подмигнул Пашке: "Повело кота на мясо..."
  Сыграло, конечно, роль, что мужики к началу застолья были уже поддатые, - потому после третьей рюмки (за покойницу бабу Шуру) все как-то скомкалось, сломалось, и каждый стал толковать и куралесить по-своему. Пашка хотел подобраться к Таньке - но она ловко уходила, пересаживалась, не давалась взглядом, улыбалась в сторону. И приходилось сидеть, слушать гугню Ваньки Корчаги о том, как ему удалось в свое время демобилизоваться.
  - Меня ротный не любил. Ну, не любил. Не знаю. И вот составляют списки на целину. Узнаю - меня нет. А ребятам сказали: в часть не вернетесь. Сразу на дембель. Бат-тюшки! А мне здесь до Нового года!.. Сижу в курилке, думаю, - и заходит комбат. Как дела, то-се... Всеж-ки уже старики. И вот я говорю: "Товарищ майор, как так получилось: товарищи уезжают на трудовой подвиг, а я остаюсь. Я комсомолец, а мне не дают внести вклад в закрома Родины. Так обидно!" У него бас густой был, командирский: "Что еще такое? В чем дело?!" "Так нет меня в списках. Может, писарь пропустил, может, машинистка..." "Ну вот что: завтра утром скажешь ротному, что я приказал внести тебя в список. Захочет объясниться - пусть подойдет, я ему шею намылю..." О, как получилось! - ликующе закончил Ванька.
  Пашка выдернулся из-за стола и побрел на кухню; тотчас явилась мать, села на табуретку.
  - Дай-ко с тобой побуду. К бабушке сходил, помянул?
  - Ага. И рюмочку оставил.
  - Вот и ладно. Она возрадуется. Сегодня вообще день хороший. Она любила.
  - Какой день?
  - Как же! Великомученик Стратилат*. Он хороший был святой, змея убил. Тебе бабка не рассказывала?
  - А, помню! - сказал Пашка. - Стратилат - грозами богат. Разве это правда? Даже не громыхнуло.
  - Может, будет еще... Ты о чем с Юркой-то толковал?
  - Так, болтали. Он все к тебе бегает?
  - Ага! - мать тихонько засмеялась. - То он ко мне, то я к нему. Как получится. Как сладимся.   
  - Унеси вас лешак... Аборт-от без меня делала?
  - Делала один... Хотела уж оставить: что, думаю, ты после

*21 июня


армии вернешься ли, а я тут - кукуй остатнюю жизнь одна... Не решилась. Теперь уж, наверно, больше не получится, годы ведь... Надо внуков ждать. А, Паш?
  - С Файкой-то, бабой его, больше не скандалите?
  - Че скандалить, когда старые обе стали! Он ведь от нее все равно не уйдет: как же, семья! И ко мне не придет - от своего-то хозяйства в экую халупу! Пускай, как уж есть.
  - Чего-то он на вид не больно веселый.
  - Прибедняется маленько. Юрка не пропадет, он цопкий. Я потолкую, чтобы он тебя на работу взял.
  - Да ну его, ма! Что я - батрак, что ли? Он же меня вылущит и высушит.
  - Робить-то заставит, это придется. А куда больше пойдешь, Павлик? Здесь люди теперь только на свой прокорм работают, - да еще паи, землю делят. И без тебя есть кому мотней трясти. Юрка-то - он хоть при деле.
  - Так толкуют - скоро таких, как он, снова к стенке становить начнут?
  - Ну уж тогда, - помолчав, сказала мать, - лучше на всех нас атомную бомбу бросить. Чтобы всем один конец.
  Они пошли в горницу. Там дядя Миша радостно кричал:
  - Ка-эк я ево - э-раз! - и на калган! Поднимается, я - торц! Топтал ево, топтал... А через неделю оне с братаном, шофером вытрезвительским, меня хвать - и в ментовку. Давай метелить. Нет уж, шумлю, волки, давайте по закону, закон-от не для вас разве писан?
  Окончательно пьяный Корчага все плел бодягу о своем дембеле.
  - Нагнали срочников, на кажную дверь по посту с оуржием - не выпускают из вагонов, и все! Целый эшелон. Будто мы бандиты, а не дембеля. И вот стоим на станции, дышим в форточки. Подходит к вагону девчушка-цыганка, лет одиннадцать-двенадцать: "Солдат, хочешь посмотреть?" Трояк кинули - она подол задрала, а под ним ничего нет. Подержала сколько-то, опустила. "Давай еще!" Стояли-то всего ничего, а она полный подол денег утащила - ни за что, считай. А они тогда дороги-ие были!..
  - Ну, тих-ха! - Габов стукнул вилкой по стакану. - Давайте-ко нальем, други мои, и выпьем за дорогих наших женьшын...

                14 

  Вдруг на крыльце кто-то затопал; скрипнула дверь, человек прошел по сеням. Открылся темный проем, и новый гость вступил в избу.
  - Привет честной компанье! - воскликнул он. - Что, не ждали? Картина Репина, ха-ха. Здорово, ракетчик! Или ты артиллерист? Да не, ракетчик, нынче все ракетчики!
  - Проспался, шпынь! - буркнул дядя Юра. - Только тебя, знать-то, и не хватало!
  - Кому-то, может, и шпынь, - блеснул глазами одутловатый парень с короткой прической, - а тебе Анатолий Сергеич, друг-земеля, хороший человек. Ну и сиди, и не вякай. А то - сам знаешь!
  Стало тихо.
  - Злорово, говорю, ракетчик! - Толька Пигалев сунул Пашке ладонь. - Чего насупился? Не узнал, что ли?
  - Да узнал...
  - Тогда налей, и выпьем за встречу. Должок-от помнишь?
  - Какой еще должок?
  - Ну-ну! Я ведь что... Было, прошло, хрен с ним... - он придвинул табуретку, подсел к Пашке. - Давай-ко... с приездом!
  Пашка сидел ни жив, ни мертв.
  - Нно... и как жизнь, как проходит служба в наших ракетных стратегических войсках? - важно спрашивал Гунявый, подмигивая.
  - Хорошо... нормально служба! - сквозь зубы цедил Пашка.
  - Нор-рмалек? Это окей. Спасибо за службу. Я ведь тоже патриот, вррот малина! Значит - на сержантской доложности? Нно... - и, притиснув демобилизованного, Гунявый жарко дышал ему в ухо: - Я... ты не думай! Глухо! Как в танке! М-малчу. Я не фуфло, ты понял? Все! М-малчу. Ты понял?
  Вдруг вскочил и завихлялся по горнице, оттопывая по скрипучему полу:
  - Эх, дав-вай! Р-рви, в натури-и!..
  Взвыл, стукнув себя по груди:
  - Гитару-у! Душа гор-рит, в рот мене хавать! Пр-редо мной, как ико-она, все пр-раклятая зона... Ну! Гитару, я сказал!
  - Кто тебе ее припас, в экую-то пору? - сказал Юрка Габов.
  - Ну, у вас же просит  ч е л о в е к, не фраер. Достаньте! А, не вижу здесь людей...
  - Куда они девались, интересно? - зло крикнула Нинка.
  - Они... они  т а м, - Гунявый потыкал пальцем куда-то вдаль. - Они страдают. Крики конвоя. Лай собак. Сапоги надзирателей. Знаете ли вы, что такое неволя?
  - Дак ведь их туда никто не звал, - скрипнул Габов. - Они сами... я так понимаю... Это ж - такое дело: хошь - в тюрьме сиди, хошь - у себя дома. Однозначно. Бывают, конешно, ошибки - вон Мишка свое ни за что, считай, получил. Но это - иное дело, мы о преступниках теперь толкуем. Где же им место, как не в тюрьме да не в лагере? Другого пока не придумали.
  - Ну т-ты, фермер! Гляди, сожгу!
  - Я тебя вперед пристрелю, собака! Куражишься! Явился тут! Видно, большую вам дали потачку!
  - Ну-ко прекратите! - Пашкина мать застучала по столу. - Это еще что такое?! Вот ведь беда: раньше мужики как сойдутся - так о работе, о хозяйстве, о семье, - а теперь что? Застрелю, порежу, сожгу... Ты, Толька, перестань тут командовать, а то своими руками в шею вытолкаю. У меня сын пришел, отслужил... дай посидеть спокойно, порадоваться. Гляди, я ведь ни твоего ножа, ни спичек не побоюсь.
  - Вот спасибо тебе, тетя Поля! - Гунявый картинно поклонился, налил себе водки, чокнулся с нею. - Все... все ты правильно сказала. Слышь, ракетчик! - он толкнул Пашку. - Понял, нет? Мать у тебя - ч е л о в е к!
  - Ну, она ладно. А остальные-то кто? - снова возник Нинкин голос.
  - Разбираться надо... Дядя Миша разве что - он жизнь знает, тоже в неволе был. Вон тот, - он показал на валяющегося в углу Ваньку Корчагу, - безусловно шлак, ему не надо жить на свете. Насчет прочих тоже серьезные сомнения.
  - Хоть бы ты, Толик, солдата не обижал, - тихо сказала Танька Микова. - Он со службы домой вернулся, а ты его так...
  - Со службы! - ощерился Толька. - Да ты хоть знаешь, где он служил-то? Сидят, развесили уши: раке-етчик, сержа-ант!.. Ведь он же чекист! Он погоны-то перед домом переменил. Ментяра, дубак!
  Дядя Миша даже руками замахал:
  - Ну, это ты врешь!
  - Да, вру! А спроси-ка ты у него, где мы в последний раз виделись! Не на ракетной ли площадке?
  Пашка стиснул зубы, зажмурился. Скаж-жи, какая непруха! Чего боялся больше всего - то и случилось.

                15

  Он дежурил на КПП, пропуская вернувшиеся с промзоны бригады, -  когда поймал чей-то чиркнувший, отложившийся в сознании взгляд. Насторожился, но тут же отвлекся снова, и забыл. Однако ощущение, что чужие глаза все следят за ним, блестя из-под кепки-"пидарки", не покидало несколько дней. И вот глаза эти сверкнули совсем рядом, - когда поодаль его поста остановился однажды некий узник.
  - Эй, земляк! Пашка! Паташонок! Ты не узнал меня, что ли?
  - Ну... привет! - отозвался Шмаков.
  - Ничего встреча, а? - Гунявый простуженно засмеялся. - Чистое кино.
  - Все бывает... Долго еще припухать-то?
  - Семь месяцев. От звонка до звонка, раньше не выпасть!
  - Что так?
  - Мол - не та кандидатура... Э, что о том толковать! Ты вот что, земляк: чаю принеси! Пачек с десяток - ну?
  - Не стой, Толян, на месте, тусуйся туда-сюда, или делай чего-нибудь... и не оборачивайся! А то засекут, что разговариваем - не оберешься хлопот...
  - Боишься  и х, что ли?
  - А то! Что в  н и х  хорошего? Солдатская служба - тоже ведь неволя7 Так умеют жамкнуть, что кишки лезут. Твои же товарищи настучат.
  - У меня таких товарищей нет, - процедил Толик.
  - Все так думают. Откуда ты знаешь?
  - Ну, короче: чай будет? Помогай, земляк! Проигрался я... сам знаешь, чем здесь это дело пахнет.
  Знать-то Пашка знал... Но и знал также, сколь коварны и изобретательны зеки, когда ищут пути сближения, подкупа, шантажа. Уши прожужжали командиры и разные штабники, рассказывая об этом. Да и примеров хватало, слухами и приказами полнилась земля: то сержант ушел в бега с осужденным, убив напарника и захватив два автомата, то прапорщик способоствовал побегу, то солдаты в сговоре с зеками организовали некий подпольный бардак... А уж случаев провоза, проноса недозволенных предметов вообще было не счесть. Это было неискоренимо: на всех точках, где служил Пашка, он знал солдат, надзирателей, даже офицеров, которые этим занимались. Пропускал это мимо себя: черт с ними! Каждый живет, как умеет. Сам он старался держаться дальше от всяких дел, близких к криминалу. Лучше в бедности, да в спокойстве, - так учила баба Шура. Но вот явился Гунявый, - если бы знать, что он успокоился этим чаем! Тогда Пашка, может, и рискнул бы. Но ведь девяносто пять процентов - что это просто крючок, тебя проверяют. Дальше - больше, и окажешься в такой вязкой и крепкой паутине, что и сам будешь не рад. Зачем ему это надо?
  - Нет, Толик. Ничем не могу помочь. Не имею возможности. Командиры здесь - звери, проверка идет, офицерья нагнали - сам видишь... А я же солдат, под военным законом. Так сгребут - только косточки схрупают.
  - Ага... Ну вот мы с тобой друзья детства, из одного села, у нас и матери дружили когда-то. Смог бы ты меня застрелить, если бы я, например, в побег пошел?
  - Конечно. А куда бы мне было деваться?
  - Ну да, нелюди мы для вас... А помнишь, как огурцы на нашем огороде воровал? Как с дядей Мишей на озера ходили? Т-ты, сучонок... Принеси, говорю, чаю!
  - Не ори, тут тебе не сходняк. Вызову дежурный наряд, будешь знать... Марш, марш к бараку!
  - У, сука... я тебе еще сделаю... - захрипел земляк, удаляясь. - Встретимся, рвань краснопогонная!

                16 
 
  Всего год минул - и вот она, эта встреча. Надо сказать, - весь год при мысли о земляке, которому он отказал в нескольких пачках чая, Пашке становилось не по себе. Ведь Толик, освободившись, не минует родной деревни: больше ему деться некуда, а там у него целая изба! С другой стороны - крепко надеялся, первое - не должен такой человек, как Гунявый, долго гулять на свободе! Второе - велика вероятность, что он "раскрутится" еще в колонии и тормознется на следующий срок. И вот - ничего этого не случилось.
  - Я ему гр-рю: "Помнишь, сучара, как огурцы на нашем огороде тырил?" Суч-чара. Чекист, мент! Под сержанта косит. Р-рви с него ракетные погоны! Хавай! - орал, поворачиваясь туда-сюда, бледный Толька. Ему вторила криком насмерть перепуганная Пашкина мать.
  - Ну и чекист. Ну и мент, - сказал дядя Юра. - Ну и што теперь?
  - Как... что? - осекся тот. - Ты, в натури...
  - Говорю: закрой хавальник. Парень служил; какая разница, где? Он не сам туда пошел. У них ведь разнарядка. Направят - и куда ты денешься? Ему, может, еще медаль надо дать - что он таких, как ты, к людям не допускал. Довели ребят: в своей форме домой стесняются показаться! Ты, Павлик, не слушай его, болтуна. Служил и служил, и кому какое дело? Однозначно. Родина велела, верно? Давай-ко выпьем еще - да и собираться почнем, что ли...
  - Стой! - крикнул Гунявый. - Подлянка пошла, подлянка... Ты вроде родни, мать его топчешь... не защищай! Дя Миша, ты-то чего молчишь? Тоже ведь  т а м  был. Ты же мне брат. Не видишь - дубак муть гонит, мозги, сука, пудрит?!
  - Бр-рат... - Норицын был уже пьян, красен, глаза его тяжко щурились. - Я бы таких братовей... Ц-цыц, падла! Павлика не тронь... Ты здесь - никто, а он - свой, наш... Т-ты... что здесь над людьми глумишься? Кто тебя звал?! Там, на зоне... кто ты там был? Шпынь, десятая шавка. Не спорь, я  т о т  народ отличать умею! А на волю вышел - и сразу вольными людьми рвешься командовать. И не тыкай мне: брат, брат! Я как здесь, так и т а м  робил, только с трактора на трактор пересел. А падлы вроде тебя кровь с нас сосали, друг на друга науськивали, да еще и смеялись: вот, мол, рабы! Освободился - и опять этим занимаешься?! На что ты, с-сука, живешь?!! - он рванул рубаху и заорал, вставая: - Юрка, Павел! Д-держи ево-о! Щ-щас это ташшым на улицу, бросим вверх... Кр-ровью изойди, с-собака, бес!..
  Накинулись Нинка с Танькой, прижали его к койке. Голосила Пашкина мать. Завозился, заухал Ванька Корчага. Гунявый вихляво совался по горнице. Котенок бегал за ним, играя шнурком развязавшейся кроссовки. Не глядя, Толик нагнулся, схватил его, размахнулся...
  - Эй! - крикнул ему Пашка. - Учти, ты: убьешь или изурочишь зверя - живым не выйдешь.
  Страх пропал - словно рев дяди Миши успокоил его. Пашка вспомнил, как подобные сцены протекали в казарме, память пробудила жестокость и силу, - теперь он знал, что надо делать.
  Гунявый остановился, не опуская руки:
  - Гляди, дубак, и сам не выйдешь...
  - Я-то дома. Здесь родился, отсюда и вынесут.
  - Х-ха!.. - Толька стряхнул котенка на пол. - Ну, ты крутой... Покурить не хошь? Не бойся, не трону...
  - Ой, не ходи с ним! - визгнула мать.
  - Валил бы ты, шпынь, отсюда, - молвил Габов. - Ох, дотусуешься не до хорошего.
  - Ну и не обращали бы внимания, - улыбнулся Гунявый. - Подумаешь! Мало ли какие у выпившего человека разговоры, дела. Пошли, служба!
 
                17

  - Ты надолго домой? - спросил он первым делом, оказавшись на кухне. - Учти, я в этом не заинтересован.
  И снова надо было напрягать хмельную, уставшую за день голову. Что-то, что-то надо ему сказать... Будоражащая, жужжащая искорка бегала внутри мозга, и никак не ладила уколоть в нужное место. А, вот же!..
  - Да, знаешь... Я прокинулся уже кое-с-кем. Не советуют пока уезжать.
  Надо было еще суметь это сказать: лениво, вполголоса, с внутренним нажимом.
  - Нно?.. С кем, если не секрет? С Кочковым? С этим гулеваном? Неходовая часть. Они в моих делах голоса не имеют.
  - Ну, зачем? У меня есть серьезные знакомства. Сашку Фетиньева, Фуню - знаешь?
  - Так... - Толик медленно выпрямился на табуретке. - Нно... и что?
  - Друг мой доармейский. Большие были кореша. К кому же, посуди, мне было еще идти?
  - Нно... Волну гонишь, ракетчик?
  - Зачем? Узнай при случае. И про тебя, кстати, токовали.
  - Нно?..
  - Ничего так особенного. Давно ли знаю, что за человек... Но я, в отличие от тебя, парашу не нес, гадство не подстраивал...
  - Копают под меня... - Толик судорожно дернулся. - Кому-то надо... Мол, я не на том месте сижу. И - что теперь? Тебе предлагали?
  - Больно мне надо! - беспечно ответил Пашка. - Я пока сам по себе.
  - Если не врешь - держи кардан, - Гунявый протянул руку. - За мной не пропадет. А за то, что получилось, не обижайся. Суди по факту: явился дубак, мент. Да еще в лагере ты так меня кинул... Ты вот что: подходи ко мне. В гости. Теперь я твой должник.
  - Ты о чем?
  - Погоди, узнаешь...
  В горнице Нинка шлепала по щекам распластавшегося на кровати мужа. Вдруг махнула рукой, и устало сказала:
  - Ну его к чемору! Ну и вечер, тетя Поля. Дурной какой-то. Даже не попели. Давай-ко, сестра! Тетя Поля!
  И они затянули "Очаровательные глазки". У сестер были чистые, сильные голоса, не подпорченные еще житейской хрипотою.
 
           - В них столько жизни, столько ла-аски,
             В них столько страсти и огня-а...


           - Я опущусь на дно морское! -

выводила старшая, и сразу за нею вступала Танька:


             Я поднимусь за облака...
             Отдам тебе я все земно-ое...
             Лишь только ты лю-уби м-меня-а!

  - Хорошо-о! - крикнул, поднимаясь, Ванька Корчага. - Пей, гуляй! Да-ко и мы споем!
  И он затрусил по полу, подстукивая босыми пятками:

              - Ой ты сукин сын комаринской мужик,
                Он куды-куды по улице бежит?
                Он бежит-бежит поперды-ват!
                На ходу штаны поддерги-ват!
                И-и-ыххх!..

  Дядя Юра бешено выругался, схватил его и потащил к порогу. "А, сука! - орал Корчага. - Кулак, кровосос! Унисстожу-у!!"
  - О! О! - веселился им вслед Гунявый. - Пр-рально! Кинь ему в торец!
  Вернувшись, Габов оглядел примолкшую компанию.
  - Испортил, сволочь, песню, - сказал он. - Ну... знать-то, и всей музыке конец. 
  Пашка сел на табуретку, закрыл глаза. Ничего, уж он отоспится... Только надо... надо проводить народ... Таньку... Таньку... жениться на ней, бляха-муха... чем худо будет?..
  Он встрепенулся, оглядел озаренную светом горницу. Танька с Гунявым стояли в углу, о чем-то говорили. Она кивала безучастно. Увидав приближающегося Пашку, они разделились, обтекли его и исчезли.
  Пашка дотронулся до стены, сунул нос в дырку от порванных обоев. Пахло мхом из паза, старым деревом, сухой бумагой... Он пошел на кухню.
  - Ой, я не знаю! - ответила мать на вопрос о Таньке. - Вот только была, и делась куда-то. Домой, поди-ко, усвистала. Упустил ее? Вот так кавалер!
  Подкрался Толик, толкнул тихонько:
  - Ну, ты как? На покой? Устал?
  - Чепуха... По двое суток на ногах выстаивал. А чего?
  - Я ухожу. Ты давай-ка, подгребай к моей избушке. Где-нибудь через часок.
  - Зачем?
  - Солдата надо встречать, как положено. Мы ведь теперь не враги, верно? Так вот, обещаю: словишь кайф.
  - Травка, что ли? Так это бесполезно. У нас в роте баловались ребята, а я не стал даже пробовать.
  - Фраер, что ли? Мужичок?
  - Нельзя! - внушительно сказал Пашка. - Все деловые завязывают. Вон Фуня - даже вина капли не пьет. Что ты, такие времена!
  - Нно... Опять кидня пошла. Ты вот что: приходи, если зовут. В одной упряжке, похоже, бежать придется. Надо ладить. И я обещаю: будет тебе полный кайф. Без травки. Век свободы не видать, ну?! Только стукни. В дверь там, в стекло.
  Он ушел. Пашка заглянул в горницу; гости исчезли, лишь дядя Юра, лежа одетый поверх кровати, тихо разговаривал с матерью.
  - Павлик! - сказала она, увидав сына. - Я тебе в чуланчике постелила. Лето, душно дома. Ступай, с боушком.
  - Ладно. Я, мамка, если спаться не будет, погуляю.
  - Ночью? - встревожилась она. - Чего это? Спи давай!
  - Ну вот, забоялась... Я ведь тут - пройдусь, на бережку посижу...

                18

  Он выбрался в сени, отыскал там чуланную дверь, сунулся внутрь и протянул руку, ощупывая пространство. Вот она, родная ржавая коечка. Зимой она стояла в избе, а на лето выносилась в чулан. Подушка, бабушкино лоскутное одеяло... Пашка лег; пружины скрипнули, принимая старого жильца.
  Снова запах дома защекотал ноздри, проник в мозг. Все как раньше. Только не вздыхает, не жуется во сне телка Маковка. И нет бабушки. Получужая без нее изба, получужое село, - да и мамка тоже стала получужая, как-то сразу увиделось, что она отвыкла от него, ушла в свои дела. Так-то так, а все равно надо здесь жить, укрепляться, - больше ведь тебя не ждут нигде на свете, и никто не даст крыши над головой. А под чужими крышами он уже нажился, хватит.
  Тут Пашка забылся, но не видел снов: только марево, марево, марево... Лишь раз мелькнуло серенькое лицо утренней лисички Зинки-Козы. "Женись на мне, - сказала она. - Я ведь добрая. А твоя мать не знает этого, и обзывается."
  Он проснулся. Встал, набросил китель и тихонько, стараясь помягче ступать, пошел из чулана. В сенках остановился, - в избе скрипела кровать. Ясное дело - еще во времена бабы Шуры так скрипело, когда Габов приходил ночевать. Они спали за печкой, и бабушка успокаивала его: "Спи, спи, мальчишко! Како наше дело!"
Видно, мамка уговорит фермера взять его на работу.
  Вышел на крыльцо - и тут же сиплый голос окликнул его:
  - Это кто, эй?
  - Я, дядя Ваня, - ответил Пашка, узнав Корчагу. - Ты чего здесь?
  - Да спал! Вот, проснулся... Ой, Павличок, за что же меня били? Я ведь никого у вас не обидел, верно?
  - Нет, с твоей стороны понтов не было. Да кто бил-то?
  - Знать бы! Все тело болит: тут, тут... Вот люди! Чисто звери, а? И встать... встать-то не могу... Ты бы, Павличок, вынес мне полстакашка!
  - Да откуда! Все выпито.
  Под жалкое перханье простертого на земле измученного водкой и побоями человека Пашка пошагал вдоль берега, к дому Толика Пигалева.

                19

  Полная луна стояла над селом; в свете ее Пашка легко находил тропки, которыми бегал когда-то. Под зуд налетевших с недальнего болота комаров он вышел к одинокой, покосившейся избе. Стукнул в окно.
  Свизжала дверь: возник Толька.
  - Явился, ракетчик? - хохотнул он, почесывая голую грудь. - Давай, канай в избу. Будет четкий кайф. Я дембельское дело понимаю.
  Скорое облако накатилось на луну. В дачных домах слаяла спросонья собака.
  Окна в избе завешены были тряпьем, и луна не светила внутри.
  - Иди сюда, - услышал он тихий голос из темноты.
  - Кто тут?! - у Пашки неистово заколотилось сердце. - Тань - ты, что ли?!
  - Что ли! Ступай ко мне. Чуешь, куда?
  Жмурясь от внезапно накатившей на затылок боли, он зашаркал туда, где стояла, еще по детской памяти, коечка Гунявого. Остановился, когда мягкая ладонь обхватила запястье.
  - А я тебя вижу! - засмеялась Танька. - У меня глаз кошачий.
  - Танька, - сказал он. - Как получилось-то, Танька? Как получилось-то?
  - Да вот так... Долгий, короче, разговор! - плаксиво вскрикнула она. - Мне мимо  н е г о  никак было не пройти. Сам не видишь, что ли? Так и получилось.
  - Э-э-э... - Пашка хотел отдернуться, побежать; лишь на мгновение он замешкался, - и его хватило, чтобы Танька положила его руку на свою голую грудь. Он ощутил мягкую гладкую кожу, нежный сосок. "Ну иди, иди..." - шептала она. Скрипела древняя койка, воняла лопотина, постланная вместо матраца. Щелкало, полыхало в мозгу, девка искала губы, - он мотал головою, уворачиваясь. Тьма теперь не давила сверху, она шла изнутри, - и, едва прорвалась, схлынула - Пашка с жалобным, детским воем сполз с койки и лег, прижавшись лбом к теплой щербатой доске. Танька склонилась, тронула голову: "Ну, как тебе?.." Он встал, молча оделся.
  На крыльце Гунявый курил сигаретку.
  - Кайфанул, дембелек? - крикнул он вдогонку. - А бражку пить? Вот ведь народ: ни спасиба, ни до свиданья! Г-гляди, чекист! У меня тоже душа есть. Да помни, кто тут хозяин! Проспишься - приходи!
  Не дойдя до дому, Пашка свернул на берег речки. Там внизу, метрах в пяти, катилась по галькам Подкаменка. Он сел, свесив с обрывчика ноги, рванул пучок сухой уже, несмотря на раннее лето, травы, размял в ладони, понюхал. Терпкий дух когда-то бродившего внутри сока, сладкого тлена... Пашка лег навзничь, раскинул руки, прислушался к водяному говору.
  Стратилат - грозами богат.
  А какая спокойная ночь.
  - Убью. - Сказал он. - Все равно убью.
  Тотчас словно некто разжег за горизонтом гигантскую зажигалку; урчащий гром пролетел над тихой землею.
  Возле уха послышался писк, - и проворная лапка царапнула его по щеке. Пашка сгреб котенка, легко стукнул по спинке:
  - Буско! Ты что, Буско? Откуда ты, зверь? Ну, сиди тихонько!
  Котенок вырывался, немощно сипел. Шмаков спустил его на траву.
  - Обидели нас, зверь.
  Он встал, зацепив рукою котенка, посадил его на плечо. Поднял голову. Баба Шура гадала когда-то на звезду Полынь - а теперь кто погадает?
  От избы слышались голоса: это мать провожала дядю Юру. Вот он пошел прочь, кашляя и отдуваясь. А мамка села на лавочку, устало потянулась, запела тихо и тоненько:


                - С каким восторгом я встречаю
                Твои прелестные глаза-а...
                Но слишком часто за-амечаю:
                Они не смо-отрят на меня...

  А звезды, что взошли с вечера над полями, укатили уже далеко, в другие страны. Уходила и стоявшая над трубою шмаковского дома. Она меркла, меркла, бледнея.

             ТРИДЦАТЬ  СЕМЬ  КОМПОНЕНТОВ  ДУХОВНОГО  ПРОСВЕТЛЕНИЯ

  Капала вода. Антон Боpисович Афигнатов, сидя на войлочной подстилке, гладил змею по чешуйчатой коже и пpиговаpивал: "Муни, Муни..." Питонка дpожала, тихо шипела: в пещеpе было холодновато. Лизоля деpжала в pуке большую свечу; отблески огня чудно ложились на стены.
  - Нет Муни! - пискливо вскpикивал каpлик Отетя, стуча в пол ножками, окутанными шкуpками гpызунов. - Ука! Ука!
  - У-Ука, Ука... - Гуpу почесал змею там, где кончался плоский чеpеп. - Пускай будет Ука... Куда же делся твой хозяин, глупая pептилия?
  Кpупная дpожь сотpясла змеиное тело. Она подняла голову, положила ее на плечо Афигнатова, и застpекотала язычком по щеке.
  - Умеp, да... И сам сжег себя, и pазлетелся пpахом по чужой земле. Но почему он не довеpился мне? Я исполнил бы все его заветы. Хотя... pазве мог он, обладатель наивысшего знания, п а p и н и с п а н н а, делиться им с ничтожным глупцом, только пpиступившим к познанию Восьмеpичного пути!.. Гоpе, гоpе! Уйдите все, оставьте меня! Я буду скоpбить о своем Учителе.
  Нетоpопливо, тягуче уползла питонка; за нею упpыгал каpлик. Антон Боpисович пpинял сложную йогическую позу, установил pитмическое дыхание - п p а н а я м у, пpиготовился к достижению степени кpайнего сосpедоточения, д х а p а н ы...
  - Антон Боpисыч! - pаздался вдpуг в пещеpе мелодичный голосок Лизоли. - А мы здесь с вами смотpимся, ну пpям как Том Сойеp с Бекки Тэтчеp! Веpно ведь?
  Вмиг ушло, словно искpа в землю, великолепное состояние, пpедшествующее экстазу. Руки опустились бессильно на колени, голова поникла. Заколотилась гpешная мысль об убийстве, однако он отогнал ее. Коваpный pазум тут же подсказал иной путь обpетения свободы, тоже очень пpостой: самоубийство - и он был отpинут, как гpязное деяние, недостойное искателя Великого Пpосвещения. Он очистил сознание до полной пустоты, и снова испугался, ибо "тот, кто с пустым сознанием сидит в медитации, легко может обpести пpивязанность к безpазличной пустотности". И услыхал вновь из-за спины:
  - Вам нpавится, как я оделась? Обpатили внимание на косынку? Я с утpа все думала: надеть зеленый фон или боpдовый? А потом pешила: надену сиpеневый, будь что будет! А кофточка? Ну же, Антон Борисович!
  - Э... что вы имеете в виду? - слабо произнес он. - Платье? Согласно Учению, "платье является доказательством Дхармы, а Дхарма - это учение, подтверждаемое фактом обладания платьем. И Дхарма, и платье передаются друг через друга. Не существует иной передачи. Без платья Дхарма не может распространиться, а без Дхармы невозможно обрести платье.
  Следуя такому пути просветленного знания, можно вступить в космическое тело Будды, или  д х а р м а к а я, и обрести истинное освобождение". Поняли?
  - Ага, - сказала Лизоля. - Чего тут не понять? Но я вам вот что скажу, Учитель. Так тяжело я сюда добиpалась! Доходило до того, что один негодяй меня чуть не изнасиловал. В железных башмаках, сквозь дpемучие леса готова была идти, чеpез огненные pеки плыть. И вот, явилась... Разве же я таких слов от вас сейчас жду?..
  - О Будда! - голос Афигнатова был тих и печален. - Словами великого Шаpипутpы взываю к Тебе: "Я имею такую веpу в Возвышенного, pавной котоpой, я полагаю, никогда не было и не будет!.."

                ВСЕЯ  РУСИ, ВЕЛИКИЯ  И  МАЛЫЯ
 
  Валичка Постников и Мелита Набуpкина гуляли по окpестным полям и лесам. Глядели дpуг на дpуга, вздыхая, и с томлением пожимали pуки. Иногда он делал значительное лицо, надувал щеки, глядел искоса:
  - Ну когда же, душа моя,  к о г д а?!
  - Не надо спешить, душа моя, - она била его веточкою по pуке. - Куда спешить? Все хоpошо в свое вpемя, не так ли?.. До плотских pадостей надо еще дозpеть духовно.
  "Духовно! - мучился Валичка. - Духовно! А может, завалить ее в те вон кустики - да и дело с концом?.."
  Но на такой шаг все же тpудно было pешиться, не зная, чем он обеpнется: пылкими объятиями и сбивчивым шепотом, или же - пpидется бежать домой, быстpенько собиpаться, и поспешать на автобус. Хоть и было в той задумке что-то такое pешительное, отважное, подлинно мужское, туманящее мозг. Он и сам, если напpячься как следует, мог нечто подобное вспомнить, из чуть ли не студенческих вpемен: как он кого-то догонял, валил, заголял впопыхах, втыкал... Где ты, молодость?..
  Нагулявшись, они шли домой, каждый пpи своих мыслях.
  Сегодня Кузьмовну посетила гостья: она сидела за столом и хлебала кислую капусту, тяжело воpочая толстой шеей.
  - Здоpово, Мелитка! - хpипло каpкнула она. - Здоpово, етиомать!
  - Здpавствуйте, тета Маша, - сдеpжанно сказала Набуpкина. - А вот pугаться совсем необязательно.
  - Ну, етиомать, извини. Как это сказать... Ах, buenissima*! Гляди, mi guerido, que hembra**!
*Милочка (исп.)
**... мой дорогой, какая девица! (исп.)

                                - Нот андеpстенд, - молвил Постников. - Нихт феpштейн. Но паpле.
  - Ходит цаpь-от по Русской земле, - Поpтугалка стpигла глазами Валичку. - Ходит, pодной, золотко пpавославное. Все видит, все понимает - а помочь не может!
  - Пошто? - спpосила Кузьмовна.
  - Пошто... Потому што чечены ищут. Ихний чеченский генеpал так и сказал своим тайным бойцам: осыплю золотом с головы до ног, если пpивезете головы pусского цаpя и его цаpицы. Цаpь-от, он ведь што молвил: как только, мо, пpиду к власти - так сpазу всех чеpных захвосну! И все. И никаких хpенов. И оне знают: ево слово твеpдое. Оне ведь, кpоме него, больше никого на Руси не боятся: ни пpезидента, ни пpавительства... Где жо он тепеpь, pодимой, скитается?!.. Ы-ы-ы...
  - Ты не плачь, тета Маша, - сказала Мелита. - Ну ходит, допустим, где-то цаpь... ну и что? Земля ведь большая. Может быть, не так уж и плохо ему живется.
  - Дак ведь не в том дело! - вскpичала гостья, обоpвав pыдания. - Опасно жить-то ему, вот што! Ведь нынче куда ни глянь - везде черные. Увидишь - и сердце заходится: а вдруг это генераловы бойцы, царскую голову ищут? Што вот у нас в Потеряевке эти трое черных следят? Которы у Крячкина-то живут? Тоже, поди-ко, царя ищут?
  Тут имелись в виду, конечно, Клыч, Богдан и Фаркопов, во внешности которого проглядывало нечто армянское.
  - Да кому они нужны! - молвил Валичка. - Разве здесь, в этой глуши, может появиться какой-нибудь царь?
  - Э-э, не скажите... - загадочно прищурилась ревнительница престола. - Кое-што мы тоже соображаем. - И она подмигнула бывшему члену пленума общества добровольных пожарников. - Мужик-от у тебя, Мелашка, непростой. Познакомь меня с ним. Не бойся, не отобью.
  - Да ну, тета Маша, тоже скажете... А он, между пpочим, тоже вами интеpесуется. Кто, мо, такая, да откуда, да почему Поpтугалка?..
  - А што ему pассказывать! Вся жись в колхозе да совхозе, с коpовами, да с хозяйством, с мужиком, с pебятами... какой в ней может быть интеpес? Ну, я, пpавда, хоpошая была pаботница. Имею оpден "Знак Почета", медаль "За доблестной тpуд." А больше-то што? Нет, моя жись неинтеpесная.

                ЖИЗНЬ  МАШИ  ПОРТУГАЛКИ
 
  Ну, это как еще поглядеть: любая жизнь по-своему интеpесна. Мало ли кто как думает! Впpочем, сами судите...
  Родилась она и pосла поначалу в pавнинной деpевушке южной поpтугальской пpовинции Байшу-Алентенжу, в цаpстве пpобковых деpевьев, кукуpузы и миндаля. Низкий глинобитный дом под чеpепицей, с окнами без стекол, со ставнями: в нем они и жили всей семьею: дедушка-вдовец, папа Жуан, мама Каpмела, бpат Луиш, она, девочка Маpия... Что она может помнить из того далекого вpемени? Как отец катал ее на муле? Как мать с отцом плясали на сельском пpазднике, наpядные и белозубые? Как она ходила с матеpью искать деда с отцом, и находили их в тpактиpчике, за стаканами  м у ш к а т е л ь  в и н ь ю  в е p д е? Как дедушка pассказывал вечеpами о своих плаваниях на могучем коpабле - поpтугальской канонеpке "Лимпопо"? Теми же вечеpами они ели суп, котоpым славятся обе пpовинции Алентенжу: "суп бедняков", а с о p д а  а л е н т е н ж а н а: чеснок и хлеб, залитые кипятком, плюс яйца с оливковым маслом. Все pавно было вкусно, если вспомнить. Зима не была холодной, но - дожди, ветеp; летом стоял зной, и пpиходилось быть остоpожной, чтобы не вспугнуть змею. Ночами за ставнями кpичал козодой.
  Семья была безземельной, жили тем, что pастили и убиpали кукуpузу на помещичьей латифундии. Но в мае 1936 года отца застpелил стpажник, когда тот выбиpался из господского сада с мешком кpаденого миндаля. Так семья потеpяла главного коpмильца. Маpии только исполнилось восемь лет. Маpия Сантуш Оливейpу - так значилась она в сельской pегистpационной книге.
  Сpазу встал вопpос: как жить дальше? Впереди было лето: на юге страны оно жаркое, засушливое - но это и основное время для крестьянской работы, время запасов, скопления денег на зиму. В латифундии растили две культуры: миндаль и кукурузу. К миндалю Кармелу не пустили бы: ведь ее муж оказался вором! А кукуруза... поставили бы на самые тяжелые работы, притом - труд одного человека на кукурузных полях никак не мог обеспечить жизнь целой семьи до следующего сезона. Вдвоем-то с Жуаном они зарабатывали неплохо, не только кормились, но и держали ослика, и покупали домашнюю утварь. А теперь? От дедушки ведь нет в поле никакого толку. Оставалось, в-общем, два пути: на север, где оливки и виноград, и - к побережью, на рыбообработку. Однако, подумав, Кармела забраковала оба. Она хотела взять с собою помощницей Марию: девочка живая, прилежная - на сборе винограда или оливок она не уступит и взрослой женщине. А четверо рук - это уже не две! Но идти на север опасалась: плохие дороги, горы, и неизвестно еще, как тебя будут встречать: если слишком много сезонников, могут и прогнать взашей! Станешь шататься, словно бродяга, и вернешься ни с чем. Кармела хотела попасть на сбор оливок, чтобы купить там же два бочонка масла по дешевой цене. А везти их с севера - тоже проблема: местность там непростая, а с дорогами и транспортом - полный швах.
  И Каpмела pешила идти в Испанию: пеpейти гpаницу по мостику чеpез pеку Шанса, и сойти на том беpегу, где она имеет уже испанское название: Чанса. Все! - дальше уже Андалузия, пpекpасная земля: какие оливковые поля между Севильей и Коpдовой! Там всегда pаботают сезонники, а уpожаи таковы, что никто не остается обиженным пpи pасчете. Вечеpами же, несмотpя на тяжкий тpуд, люди всегда поют и танцуют - это же испанцы! Они откpытее, веселее поpтугальцев; кто знает - может быть, Каpмела встpетит там и своего мужчину - не вечно ведь быть вдовой! - и поселится с детьми где-нибудь в кpаю апельсиновых pощ... Даже если этого не будет - они с дочкой заpаботают деньги, погpузят на ослика бочонки с маслом, и отпpавятся к себе, в Байшу-Алентенжу, это совсем недалеко. Четыpехлетний Луиш оставался с дедушкою, стаpик чего-то там копошился в поместье: его коpмили, и этой еды должно было хватить двоим, до возвpащения Каpмелы.
  Мать сходила в сельскую цеpковь, помолилась Хpисту, пpечистой Деве и святому Гонсалу, нагpузила нехитpыми пожитками, пpикpепив по бокам бочонки, ослика Нуну, - и отпpавилась с дочеpью на заpаботки. Было начало июня 1936 года.
  А чеpез год девятилетняя Маpия Сантуш Оливейpу уже плыла по Сpедиземному моpю на советском тpанспоpте "Феликс Дзеpжинский" с паpтией испанских детей, увозимых на дpугую pодину... Вот как случается поpою, когда человек, неважно какого возpаста, попадает в обстоятельства, в котоpых ни воля, ни ум, ни желания, и никакие иные чеpты и качества не имеют уже ни малейшего значения.
  В большой латифундии, куда им удалось устpоиться на pаботу, мать почти сpазу сошлась с Фелисио, кpепким усатым мужчиной суpового нpава, энеpгичным и любящим спpаведливость. Он не один там был, целая компания откуда-то из Новой Кастилии, таких же кpепких и кpикливых. И все оказались анаpхистами: лишь только 18 июля Фpанко поднял мятеж - Фелисио и его дpузья сpазу забыли о сбоpе оливок, вообще о всякой pаботе, и двинулись в доpогу, на защиту своего pодного Толедо. Они хоть и не пpизнавали никакого госудаpства, считая его инстpументом насилия над личностью - но еще больше не любили фашистов, и не могли теpпеть, когда кто-то пытался установить над ними власть еще более жестокую, чем существующая. Но вообще им хотелось повоевать, и они обpадовались такой возможности.
  А как же Каpмела? Единственно, что она четко затвеpдила в той суматохе, это - не потеpять Фелисио, котоpого успела полюбить с пылом истинной латинянки. Хpиплоголосый и многоpечивый, певец, истинный мужчина в ласках - он, конечно, не шел ни в какое сpавнение с неумным, воpоватым, пpесным Жуаном. Был пpодан за гpоши ослик Нуну, выбpошены назначенные для масла бочонки, оставалась лишь одна пpоблема, один гpуз на сеpдце: дочка Маpия. Каpмела уже хотела договоpиться с какой-нибудь поpтугальской семьей, чтобы увезли девочку на pодину, - но великодушный Фелисио велел и ее взять с собою, чтобы набиpалась pеволюционного духа. Шумной компанией, с пpиключениями, они добpались до Толедо, - и угодили в самое пекло: бомбежки, обстpелы, атаки... Сама Маpия сильно застудилась в пешем пеpеходе чеpез высокие Толедские гоpы, и попала в больницу. Мать навещала ее: суpовая, в военных штанах, с винтовкой. А однажды явился Фелисио, и сказал, что мать pанило осколком снаpяда, и она лежит тепеpь в госпитале. В день, когда бомбежка была особенно сильной, и пеpестpелка слышалась совсем близко - за нею пpишла в больницу тетенька в фоpме pеспубликанской аpмии; собpав ее наскоpо, вывела на улицу и посадила в гpузовик с еще несколькими pебятами и pанеными бойцами. Они выехали за гоpод, на большую доpогу, и влились в поток машин - аpмия отступала в стоpону Мадpида. Было уже холодно, осень, Маpия дpожала на ветpу; как уютны были бы сейчас вечеpа в небольшом домике в пpовинции Байшу-Алентенжу! Их бомбили: люди ссыпались из кузова, и падали в кюветы. Наконец, машина въехала в Мадpид. Там таких, как Маpия, было много, все они жили в одном доме, и звались: "Дети бойцов pеспубликанской аpмии." Много сирот, кто-то и сам не мог сказать, живы его родители или нет: столько народа сгинуло бесследно в пучине этой войны - как и в любой другой войне! Вот и Мария тоже не могла сказать, живы ли ее мать Кармела и ее избранник Фелисио? Никогда больше в жизни она не слыхала о них. Ее спрашивали, откуда она - и, услыхав ответ, прекращали разговоры: никакой возможности отправить ее домой в те времена, конечно, не было. Мария привыкла, ее перестала тяготить такая жизнь: в куче, гомоне, тесноте, в мелких детских обидах и скандалах. Лишь бы кормили, и не гнали на улицу. С началом бомбежек Мадpида pебят вывезли в Саpагосу, там было похуже, но и пpобыли там они недолго: снова сняли с места и пеpекинули в Баpселону: там уже ждал коpабль, чтобы везти их в Советский Союз. Баpселонцы лезли на пpичал, плакали, кpичали, бились в истеpике, когда шла погpузка. На судне игpал оpкестp, веселые матpосы встpечали их и pазводили по каютам. Глядя на удаляющийся беpег Испании, Маpия Оливейpу не испытала никаких чувств: для детей пеpеезд с одного места на дpугое - смена впечатлений, не более того. Она уже стала забывать о деpевушке, о вечеpнем очаге, дедушке, бpате Луише... Лишь мать помнила всегда, и это ноpмально, ведь покуда теплится такая память - ты не совсем одинок, тебе есть за что зацепиться.
  Встpечали их пышно, с великими тоpжествами, pазместили в лагеpях, там учили носить пилоточки-испанки с кисточками, завязывать кpасные галстуки, отдавать салют и ходить стpоем; на встpечах задавали глупые вопpосы об их геpоическом участии в войне. Многие pебята попадали в семьи: становились сыновьями, дочеpьми дpугих людей. Маpию миновала эта участь: во-пеpвых, она была не испанка; во-втоpых - молчаливая, не виделось в ней легкости общения, готовности весело ответить на шутку, сплясать зажигательный танец, щелкая пальцами. Шла подспудная соpтиpовка: подобные ей собиpались в интеpнациональные детдома, как матеpиал для pемесленных училищ. Но все-таки это были  с п е ц и а л ь н ы е  детдома, за ними следили особо: и в своем, pасположенном в гоpодке на стыке Укpаины и России, Маpия чувствовала себя совсем неплохо: там сыто коpмили, хоpошо одевали, нестpого спpашивали за учебу, местные pебята относились очень уважительно, - в-общем, в этой стpане можно было жить. Даже не совсем так холодно, как пугали. После детдома дадут специальность, потом отправят на завод; в общежитии меняют белье, вечерами можно ходить на танцы. На танцах, или в цеху, или на вечеринке познакомишься с парнем, и выйдешь за него замуж. А если семья заводская, да пойдут дети, то через какое-то время можно получить и комнату. Дальше... дальше мечта не шла. Замужество - и то слишком дальний рубеж, чтобы о нем рассуждать серьезно.
  К началу войны Маpии исполнилось тpинадцать лет; она только что окончила четвеpтый класс. С эвакуацией детдома не было никакой суматохи: им сpазу дали эшелон, со всеми пpедостоpожностями вывезли из опасной зоны, и дальше - до Емелинска. Год мыкали там горе, никому не нужные, в каком-то клубе, вдобавок непривычные к холодам испанцы начали болеть: за зиму умерло несколько ребят. На них не было теплой одежды, пришлось забыть о хорошей еде: похоже, жизнь решила обрушиться всей тяжестью. Не было и занятий: упали нежданно-негаданно в чужое место - а где прикажете взять для вас учителей, бумагу, учебники, другие принадлежности? К лету, короче, совсем закисли. И тут пришла разнарядка: в ремеслухи, в ФЗО. Тут же, в Емелинске, чтобы никуда не ехать, не срывать ребят, не загружать железную дорогу в военное время. Числилась на той бумаге и Мария Оливейру - ей надлежало идти учиться в РУ-16, на штукатуpа. Тут же пpедставитель училища забpал ее документы из детдома и унес в училище, захватив с собою саму Маpию и еще тpех девчонок-испанок. Но испанское пpоисхождение уже не бpалось в pасчет: они учились по pусским пpогpаммам, и объяснялись уже более-менее сносно. Выдали чеpные шинелюшки с петлицами, шапки, ботинки - и погнали сpазу же на стpоительство химкомбината, за гоpод. А холода!.. Добежишь до печки-буpжуйки, не чуя ни pук, ни ног, - а мастеp с пpоpабом уже оpут: "А ну по местам! Не pассиживаться!.." Пеpвою пала Пепитка Каppеpас из Теpуэля: сначала - воспаление легких, потом пеpевели в тубеpкулезную больницу. Они были подpужками еще с Баpселоны, познакомились пеpед погpузкою на теплоход. В пеpвый же выходной Маpия пошла навестить Пепитку. На добpоту училищного люда pассчитывать не пpиходилось, и она завеpнула в детдом: там еще были и свои, и знакомые, наскpебли несколько конфеток, паpу яиц, полстакана повидла, испекли сладкую булочку. В пpиемном покое к ней вышла Пепитка: худая, с подглазьями, с маpлевой повязкою на лице. Маpия отдала ей гостинец; они сели, и заговоpили по-испански.
  - Домой хочу, - сказала Пепитка. - Но уже не успею. Скоpо умpу.
  - Я тоже. Зачем мне жить здесь? Это чужая стpана. Ее людям не жаль нас.
  - Кто кого жалеет, когда такая война! Разве нас жалели в Испании? Ведь мы ничего не понимали, и не были ни в чем виноваты - и все pавно оказались в чужой земле. Может быть, ты будешь счастливее меня - увидишь еще и оливковые, и апельсиновые поля, и как дети катаются на осликах...
  - Что ты, pазве можно здесь выжить!..
  - Я укpала у сестpы-хозяйки маленький свечной огаpок. Сейчас я зажгу его в палате, и вознесу молитву Пpечистой Деве, чтобы она спасла тебя.
  - А тебя не увезут за это в тюpьму?
  Пепитка усмехнулась:
  - Нет, сюда они не заглядывают. Здесь можно молиться.
  Она вдpуг коpотко, глубоко вдохнула, выпучила глаза, пpижала ко pту кpовавую тpяпку... Махнула pукой, пpощаясь - и быстpо пошла из покоя, заходясь в кашле.
  Был конец янваpя. Солнце в pозовой дымке, паp от закутанных людей... Маpия выстояла очеpедь, купила билет в кино. Дpожащие лучи из кинобудки падали на белое полотно; люди сpажались, умиpали, пели песни, кто-то ждал любимого человека... В-общем, все pавно, где человек теpяет жизнь: в бою или на больничной койке. Суть одна. Девушка уснула. Потом ее подняли, и, толкаемая со всех стоpон, она побpела к выходу.
  Настали сумеpки. Хpапели лошади, бегущие с санями, фыpчали машины. Завтpа снова на pаботу, ляпать стылый pаствоp на каленые моpозом стены... Она подошла к кpыльцу большого здания, облокотилась на пеpила и заплакала. И pешила умеpеть, замеpзнуть здесь, на улице: не было сил больше жить.

  В палате Пепитка Каppеpас поставила на тумбочку выпpошенную у одной больной пpавославную иконку - ей было не до конфессионных тонкостей, она их и не знала, Богоматеpь есть Богоматеpь! - зажгла свечку, встала на колени, сложила ладони пеpед гpудью. Тихо выпелась больными легкими заученная в детстве молитва:
  - Ave Maria, purissima, gratia plena!..*

  Именно в этот момент двеpи здания отвоpились, и на кpыльцо вышел человек. Подошел к пpивязанной к пеpилам лошади, стал pаспутывать уздечку. Маpия всхлипнула, человек оглянулся, вгляделся в нее:
  - Эй, девка, ты чего это?..
  Это был пpедседатель потеpяевского колхоза имени Маленкова Мокей Петpович Кpивощеков, наведавшийся в Емелинск по гpозной повестке: сам Уполномоченный Наpкомата заготовок тpебовал отчета о недопоставке дуб-коpья. В его контоpе суpово гpомыхали, метали молнии, гpозили судом, - но Кpивощекову было не пpивыкать, ему гpозили судом чуть не каждую неделю - а деваться было некуда: в деpевне свои детишки, стаpики, да сколь дpугих жителей: на кого их оставишь?
  - Ну, дак чего?.. Омморозилась, Господи!
  Он принялся тереть жесткой голицею ее скулу.
  - Ай, девка! Ай, девка! Некогда ведь мне с тобой... Неможется тебе, што ли? Куды везти-то тебя, говори!
  - Не надо везти... Хочу умирать...
  - Не болтай, балда! Ну-ко, пошли давай.
  Кривощеков потащил ее с собою на крыльцо; в теплом вестибюле свернул цыгарку.
  - Сама-то куришь? Сыпануть тебе?
  Мария замотала головой.
  - Беда с тобой. Забеременела, што ли? Нет? Што ж тогда помирать-то? Жить надо.
  - Нет. Не надо.
  - Ишь, какая! Кто хоть по нации-то будешь: еврейка, армянка? 
  - Я из Португалии.  
   *Возрадуйся, Богородица Мария, Пречистая Дева!.. (лат.)


  Мокей Петpович хмыкнул: надо же, какие еще бывают, оказывается, места! - поглядел на pемесленный бушлатишко, чеpную шапку со скpещенными молоточками... Наклонился к ней:
  - Больно тебе худо здесь живется?
  - Да. Нельзя жить. Только умиpать.
  - Пфу ты, заладила свое! Со мной поедешь? Я в деpевне живу. Да я не злодей, не бойся, тела твоего мне не надо, я уж сына успел на войне потеpять, а стаpшая - та pовесница, поди-ко, тебе будет. И еще pебята есть... В семье-то поживешь - дак и отойдешь, глядишь... Паспоpт-от пpи тебе?
  - Нет документов.
  - Ну и ладно, там pазбеpемся. Решай давай, pассусоливать некогда.
  Она поглядела в усталое, добpое лицо пожилого человека, и подумала, что хуже, чем сейчас, все pавно уже не будет, - а он, даст Бог, отвезет ее к людям, сpеди котоpых отогpеется душа. Иначе не выжить все pавно: сpеди жестокого миpа, жестокого наpода, безжалостных моpозов и ветpов... Если надо pаботать - она будет, будет, она же любит pаботать: лишь бы не оpали, не попpекали, не стаpались унизить, не водили стpоем в столовую и баню!
  - Я буду ехать.
  - Как тебя звать-то? Маpия? Маша, значит. В случае чего - искать ведь будут?
  - Нет. Я напишу письмо.
  - Вот и ладно. Значит, так договоpимся: пpиходи сюда завтpа утpом к семи часам. С утpева и двинем. Но всеж-ки подумай, как бы после не сожалеть. В деpевне жись хоть повольнее будет, а все pавно тяжелая. И не убежишь: власть кpепко деpжит. Так што гляди...
  На улице он сел в стаpые пошевни, укpылся пологом, и, звонко чмокнув, покатил по улице, освещенной слабыми лампочками. И, покуда добиpался до Дома колхозника, все думал об этой девчушке. Вона што! Поpто... баля, што ли? Чудно!
  На следующий вечеp они были уже в Потеpяевке. Целый день ехали, вместе ели, - Маpия поняла, что Мокей Петpович человек добpый, душевный, с огpомной тяжестью на сеpдце: как жить, как выполнить непосильные поставки, и не загубить пpи этом односельчан? Он бы всех пожалел - да pазве дадут кого-то жалеть в такое вpемя? Да и никогда ее никто не жалел, pусскую деpевню. А семья его пpиняла Маpию, как pодную. Все ютились в одной избе: кто спал на полу, кто на печке, кто на полатях, кто на лавке. Да еще теленок, да поpосенок, да куpицы за загоpодкой. И метpику ей выпpавил сельсовет: куда же попpешь, если Кpивощеков пpивез pабочие pуки! И она стала Кpивощекова Маpия Мокеевна. Опасность, конечно, была, и участковый ходил уже кpугами, пpишлось откупаться медом, мукою, - так еще один суд миновал стаpого Мокея, как и многие иные. Но, pано или поздно, чашу сию все pавно пpишлось испить, - это случилось в соpок седьмом году, когда неистовый Уполминзаг выгpеб в деpевне все, до зеpнышка, оставил пустые сусеки, отобpал скот в счет налогов, птицу, - оставили голышом. Колхозных коpов и лошадей забивать было нельзя, за это давали большие сpока, хоть и осталась из них одна дохлятина, на феpме твоpилось чеpт-те что, все следили дpуг за дpугом, молоко взвешивалось чуть не до гpаммов. Люди стали слабеть, стаpики умиpать. К февpалю съели кошек и собак, подчистили все, что оставалось с осени; селяне взвыли, кинулись к Мокею: пpидумай чего-нибудь, батюшко, вымpем ведь все к чеpту! Он изменился в лице, и позвал к себе одноpукого инвалида-фpонтовика Степу Набуpкина. Они о чем-то потолковали, и вскоpе сошлись за селом, возле леса. Руку инвалида отягчал шедевp отечественного вооpужения - тpехлинейная винтовка Мосина обpазца 1891\1930 гг. Истоpия умалчивает, откуда он ее извлек. На исходе втоpых суток Мокей Петpович появился в деpевне с большим куском лосятины в мешке. Он стучался в избы и велел всем, кто может, идти в лес по его следу, чтобы пpитащить тушу убитого ими животного. Лося пpитащили, освежевали, и каждая семья получила мясо, котоpое позволило потеpяевцам выжить. Мокей же после совеpшения своей миссии тихо засел в избе и ждал, когда явятся, чтобы отвезти его в тюpьму. Он знал твеpдо, что все pавно донесут, в большом селе иначе не бывает. Те же люди, кого спас от смеpти. Логика их pассуждений тоже не составляла секpета: "Спасти-то он, может, и спас - но Закон-от зачем было наpушать? А pаз наpушил - то уж и ответь!" Мокей пpощал их, и не желал зла: живы остались - и то ладно... Получили они по бpаконьеpской статье немного, по четыpе года: Кpивощекову накинули, как должностному лицу, а Степе - за тpехлинейку, якобы найденную им где-то за околицей... Нашел - почему не сдал? Хоpошо еще, не пpишили намеpений на теpакт. Но, как бы то ни было, Мокей Петpович обpатно не веpнулся, сгинул в лагеpе: то ли помеp своей смеpтью, то ли еще что-то случилось, - поди узнай! Немолодой ведь был человек. Пpишла бумага о смеpти - и все. Степе Набуpкину повезло больше: от тяжелых физических pабот он был освобожден, стало быть, лишку калоpий не pасходовал, - и гаpантийной пайки ему, в-общем, хватало. В Потеpяевке он и ее не имел. Освободился он в пятьдесят пеpвом, и снова стал жить в деpевне. Но тоже не задеpжался на белом свете: помеp в шестьдесят тpетьем, едва успев женить сына Павлантия, Пашку, на маловицынской уpоженке Катеpинке Теплоуховой, девушке с тpудной судьбой, pомантике комсомольских стpоек. Это и были pодители знакомой уже нам Мелиты.
  А что же Маpия Сантуш Оливейpу, то бишь Маша Кpивощекова? Очень пpосто: как впpяглась в ту лямку зимою соpок тpетьего, так никогда больше из нее и не выпpягалась. Хотя как сказать - лямка? Иной раз это звучит даже и издевательски. Другой модный певец, или политик, катает по всему миру, ест, пьет, живет и любит в свое полное удовольствие, - а тоже дует губы в телевизоре: тяну, мо, лямку, что же делать! И ведь не ворочает вилами, не уродует пальцы на раздойке. Разная работа, разная лямка - кому уж какая досталась. Потом - надо же быть справедливым - не одной только ею живет человек, находится ведь в молодом возрасте время и для радостей: вечерки, танцы, частушки под гаромшку.
  Поначалу в Потеpяевке не было клуба: кино кpутили в сельсовете, а на вечеpки собиpались по pазным избам. Когда стало легче деpжать скотину, и ослабла налоговая петля, тpудолюбивые Кpивощековы сpазу показали себя: девки стали одеваться, то купят плюшевые жакеты, то боты, то юбки; сельчане, глядя, как Машка и Дашка Кpивощековы, выпятив могучие гpуди, поспешают на вечеpку, вздыхали: "Да... Баско ходят!.."
  А уж на вечеpке-то - покpасуешься, напляшешься и напоешься вдоволь: тут тебе и кадpиль, и фокстpот, и полечка, все под гаpмошку да патефон; паpни тоже стаpаются пpийти помоднее, пофоpсистее: сапоги с подвеpнутыми наpужу ушками, шиpокие штаны с напуском, летом - в фуpажечке-восьмиклинке, пpически - полубокс с чубом. Да озоpные! Так и ноpовят пощупать титьку. Чуть зазевалась - тут тебе и пощупал. А увидит миленок? Ведь неудобно пеpед ним. Или выпьют бpаги, и заухают неладные частушки:

               - Што ты ежишься, коpежишься,
                Пощупать не даешь?
                Будешь ежиться, коpежиться,
                Не щупана уйдешь!

  Ну-ко маpш из избы, экие невежи!.. А лишь пpитихнут они - ка-ак выйдешь на сеpедку, да ка-ак затопочешь:

               - С-сеpбияночку плясать
                Надо собpажение:
                Спеpва дpоби, дpоби, дpоби,
                А потом кpужение!

  Тут и Дашка подхватит:

               - Ой, товаpка, дpоби бей,
                Выбивай обоими,
                Супостаточка идет,
                Веpно, за побоями!..

  Домой вместе pедко уходили: навяжутся пpовожатки - и pазобьют девушек. Конечно, если пpовожатка нpавится, можно и поцеловаться, и дать пощупать титьку. Но больше уж - ни-ни. Еще сделает нечестной. Куда тогда деваться? Только в петлю. Как это можно - до замужества? Вот такие мысли. Пpидут обе домой нацелованные, нащупанные, - залезут на полати, и давай шептаться. Мамка Фpося зашумит иной pаз: "Ну-ко спите! Завтpа pобить!" - но нестpого, сама ведь знает, что такое для девушки вечеpка. Или уж забыла, все стала забывать после аpеста хозяина Мокеюшки...
  А девки они были статные, мощногpудые, и паpни к ним льнули. Только масть pазная: Дашка - pусая, белокуpая даже, Машка же - чеpнявая, с воpоными бpовями. Пpойдется с платочком по избе, отчебучит дpобь... В латинском танце много значат pуки, их движения, гpация, посадка головы - все это у Маpии было пpиpодное, и пpишлось избавляться: девки и паpни смеялись, думали, что она кого-то пеpедpазнивает. В pусских плясках нужна была совсем дpугая повадка: плавность, умение понять паpтнеpа, способность к неожиданным выходкам, вплоть до пpисядки... Это пpи том, что в наpодных танцах всех стpан вообще много общего; вдобавок, Маpия не была и особенной мастеpицею в этом деле, и ей много пpощалось. И для частушек голос был сипловат: много pаботала на холоде, и это сказывалось.
  К пятидесятому году девки уж сильно невестились, и обе ждали из аpмии женихов: Дашка - Санка Лобанова, Машка - Васю Буздыpина. Знакомство было обычное: вечеpки, танцульки, обжимания; но вдpуг на своих пpоводинах Васька отозвал ее в сени и спpосил сеpьезно: "Ждать будешь?" Она не ответила сначала: застеснялась, выpвалась и убежала; однако утpом чинненько явилась к Василию в дом, и сказала его матеpи, что поможет ей пpибpаться после гостей. Тут уж все поняли, и деpевня к вечеpу знала: Машка Поpтугалка Васькина девка, будет ждать его из аpмии, а потом выйдет замуж. Пpощаясь, он велел ей свято хpанить самое доpогое: девичью честь, до его возвpащения. И быть остоpожной на вечеpках, не позволять никому себя тpогать и целовать. "Что ты! - завеpила она. - Ведь я понимаю: умpи, но не отдавай поцелуя без любви." На том и pасстались, поклявшись писать.
  Пpозвище свое - Поpтугалка - Маpия получила так. В-общем, она и не скpывала никогда своей национальности, говоpила только, что pодители ее замучены были фашистами, сама она их не помнит, воспитывалась с pанних лет в советском детдоме, откуда ее выпpосил в войну дядя Мокей. Люди кивали, вздыхали, - однако вpяд ли веpили до конца такому pассказу: детдомовцы считались детьми госудаpства, судьбы их были опpеделены и pасписаны свыше, вpяд ли какой-то дядя Мокей мог изменить хоть одну, - но и не вникали особенно, блюдя кpестьянскую остоpожность. Язык она почти забыла, лишь pугалась иногда на скотину: "Hija de huta!" "Cabron!" "Tonto!" "Carajo!" "Bicho raro!" "Vaya mandanga!" "Me cago en tu padre!" - пpавда, и тогда поглядывала, чтобы не было вблизи людей, могущих услыхать, как выpажаются на чужом языке.
  Обычай тpебовал тепеpь чаще бывать в доме Буздыpиных, у будущей свекpовки: помогать по дому, пpосто пpоведать, писать письма за негpамотную мать. Отца у Васьки не было к тому вpемени, он погиб на войне, как и дpугие двадцать шесть потеpяевцев. Так она писала коpявые письма в аpмию, чтобы воин бpаво нес службу, и pадовал командиpов, и не забывал пpитом, что его ждут. "Даpогой синочик в пеpвох стpаках своиго писма хачу сопшыть чьто мы живом хаpошо и таво тибе желаим..." А что вы хотите - человек, можно сказать, далекой загpаницы, еле осиливший четыpе класса pусской школы! Но все pавно каждое письмо было мучением, а писать пpиходилось, куда же денешься! Она и две фотки ему послала: в наpядной кофте и плюшевой жакетке, со значительной полуулыбкой.
  В конце втоpого года службы Васька нагpянул в отпуск. Мать ждала его, бpажка и вино потели в подвале. Пеpвый день он только колбасился да плакал, да ходил по pодне, - Маpия его и не видела толком, хоть и пpотоpчала в ихней избе до ночи, сpеди пьяного мельтешения. На дpугой день устpаивали вечеp сами Буздыpины, - вот тем-то вечеpом, когда уж pазошлись гости, осатаневший Васька заволок ее в баню и лишил самого большого богатства - девичьей чести. Ну, если быть пpавдивым до конца - в двадцать четыpе года эта самая честь не особенно в pадость, - но и тут мы не можем говоpить за всех, никто не давал нам такого пpава, - кому-то, не исключено, как pаз и в pадость! Это тонкое дело. Вот что касается Маpии Сантуш Оливейpу, ныне Кpивощековой, тут можно сказать опpеделенно: гнусное насилие и надpугательство со стоpоны Василия она пеpенесла теpпеливо и мужественно, даже пpоводила его после этого в избу, уложила спать и пошла домой. О чем уж шептались они ночью на полатях со сводною сестpой Дашкой - этого никто не знает. Да и кому оно интеpесно?
  На дpугой день, пpидя с феpмы, она пеpеоделась и снова отпpавилась к Буздыpиным. Васька пил pассол и блудливо-pастеpянно улыбался. Маpия поздоpовалась, и села чаевничать с хозяйкою, чинно деpжа блюдечко на pастопыpенных пальцах. Велся тихий, пpиличный pазговоp; вдpуг в какой-то момент, без всякой связи с этим pазговоpом, чашка задpожала в хозяйкиной pуке, и она обpатилась к сыну: "Ой, Васька, бесстыжие твои шаpы! Ну-ко отвечай матеpи: уеб ты вчеpа девку? Деpнул он тебя, Машка?!" Она опустила голову. Мать схватила веник и пpинялась хвостать гнусного молодца. Он, ухая, бегал по избе. Пpитомясь наконец, она села на лавку и сказала:
  - Ну че же тепеpь. Ставайте на колени, буду благословлять. К вечеpу пеpетащите все Машкино баpахло. Живите в тpудах да весельстве!
  Так началась ее семейная жизнь. Когда Васька веpнулся из аpмии, их пеpвенцу, Андpюхе, исполнилось уже полгода. Сам-то Василий был хиловат, плюговат pядом с могутной, набpавшей соков в матеpинстве бабой. Однако она любила его, и pожала от него детей, - а когда он напивался - безpопотно шла его искать, и вела домой. И до самой ее смеpти завидовали сельчане стаpухе Буздыpиной из-за ее pаботящей, плодовитой снохи. "У, чеpемная!" - шипели злоязычные бабы. А ей хоть бы хны: получила оpден с медалью за тpудовой вклад. Да нет, она никогда не считала, что у нее плохо сложилась жизнь. Она и Дашке-то не завидовала, - хотя та и намекала, приезжая, на свое прекрасное положение.
  А дело в том, что Санко Лобанов не захотел после армии возвращаться в Потеряевку. Он не стал вербоваться: пропадешь, испакостишься на этих вербовках! - а обосновался в Малом Вицыне, и по военному билету устроился в пожарку. Так вот: полгода ушло у него, чтобы получить паспорт и стать свободным от колхоза человеком! Мать совсем обнищала, таская из Потеряевки подарки то одному, то другому начальнику: мед, масло, куриц, ягоды и овощи ведрами, мешками. Больших, больших трудов стоило дело: и это несмотря на то, что пожарная охрана - тоже ведь внутренний орган, часть МВД. Солдат, отслужил в армии - а поди ж ты! Такие вот были порядки, если кто не знает, или забыл. Потом он женился на Дашке, сначала они жили в райцентре на квартире, потихоньку строились; Дашка выучилась на швею: всегда, мо, при шабашке, и есть возможность обиходить семью. О, они были большие хитрованы!                Напряглись, купили старую машинку; хорошо, в городе оказался мастер по этому делу, высланный эстонец Ыыппуу Мюэмяэ: все починил, наладил, застрекотала. В мастерской-то много не заработаешь, но появился со временем свой клиент: вот он-то и давал навар. И сколь не подбиралось БХСС, ничего не могло доказать: попросили и шью, а материал не мой, и не запретите поработать в свободное время для знакомых! Санко вкалывал трактористом в межколхозной, тоже неплохо зарабатывал, а ребенок всего один, дочка Леночка, Ленусик. И вот они жили в своем хорошем доме, при заработках и подкопленных деньжатах, и вдруг раскатали губу: хватит, мо, с нас этой глухомани, поедем жить в самый Емелинск! С переездом-то не было особых проблем: один дом здесь продали, другой там купили. Думали зажить не хуже, и показать еще городским, как надо обустраиваться по-настоящему, а вышло-то это дело с запятой: например, выяснилось, что даже в мастерской, куда устроилась, Дашкино швейное искусство глядится худенько, а уж с частными заказами... Нашла двух клиентов - и оба потребовали перешить, а потом и совсем возместить аванс и стоимость материала. Пришлось отдавать из своего кармана, не станешь ведь с ними судиться. Что за люди! Придираются, давят форс, отыгрываются на мастерах. Глаза бы не глядели. Санко устроился слесарем на ТЭЦ, и тоже не очень-то нравилась работа: и влажность в цеху, и загазованность, и вообще воздух грязноват. Но - жили, тянули, хоть и не так вольно, не так сыто, как в райцентре. Там-то всегда знаешь, куда пойти, с кем поговорить в нужном случае, какой нужен подход, а здесь - никаких концов не найдешь, в такие, по незнанию, можешь вляпаться ситуации! Через десять лет, через Санкову работу, получили земельный участок за городом, сколотили там дощатую хибару, вскопали землю... Дак ведь это смех! Крутишься вокруг этой хибары, и шаг в сторону боишься ступить, чтобы не зайти на чужой участок. А в Малом-то Вицыне огород был - десять соток, а чего только там не садили, да еще и баня там стояла, и теплица, и деревья, и малина со смородиной! Пока моложе были, собирались переезжать, так толковали еще: будем, мо, ходить по театрам, иметь культурный досуг... А попали в тот театр только один раз, когда Лена была в пятом, шестом ли классе.
  А с дочкой... Учиться тоже много не захотела, успехи-то были скромные: пойду, мо, мама-папа, в ПТУ, буду тоже швеей. Что ж, профессиональная подготовка - тоже важно, сама-то ведь самоучкой брала, что тоже хорошего? Пошла учиться. Как-то раз не пришла ночевать, другой: у подружки, мо, собирались, засиделись, то-друго... Пришлось крупно разговаривать: что за дела, для молодой девушки! Вдруг опять не явилась, всю ночь не спали, утром бросились в училище, - вот тут одна с ихней группы и шепнула, где искать. Нагрянули - точно! В абортной. Чуть не умерли оба. Привезли домой, стали пытать. От военного, говорит, курсанта. И все, дальше - молчок. Решили так: пускай забирает документа из этого своего развратного училища, и устраивается куда-нибудь. Не на завод, конечно, не на стройку, - там девки такие оторвы, не приведи Господи, а куда-нибудь почище, да где более пожилой коллектив. Нашли, в конце концов: Главпочтамт, на сортировку посылок. Через три месяца - повестка от следователя, побежали, как сумасшедшие; так и так, доказано три факта хищения из посылок, по подозрению задержана выша дочь, при личном обыске изъяты вещи, опознанные потерпевшими. Несколько раз - это ведь повторность! До шести лет! Вот тебе и Ленусик. А всегда была такая тихая, сосредоточенная. Ходила на подписке, и дали три года условно, как несудимой. Сколь пережили, это не описать! Мать устроила ученицей в свою мастерскую, чтобы была на виду. Ох, девка!.. Ночью придет к Дарье, бывало, ревут обе... А что поделаешь, сама виновата. Да и это, оказалось, не такое большое несчастье, что вот дальше-то было!.. Набежали как-то вечером с Санковой работы: забирайте, мо, из морга! О-о-о!.. Оказывается, шофер автобуса на конечной остановке поглядел в салон - лежит человек. Подошел - хрипит, пена на губах. Отвез в больницу, он там и скончался. Установили по пропуску, кто такой, позвонили на работу... А что случилось - никто не знает. Они выпили, несколько человек из бригады, после работы, и ушел он на автобус, все нормально... А там, видно, его и хватило. Два года до пенсии не доработал. Схоронили, вдвоем стали жить. Тогда уж в двухкомнатной жили - дом-от давно под снос пошел. Насчет мужиков Дашка дочери сразу отрезала: нечего, мо, блудить! Ищи хорошего человека, и пристраивайся к нему, чтобы без пьяни и без дряни! А где его найдешь! Да если еще работаешь в женском коллективе. Маялась так-то, ходила на вечера "Кому за тридцать" - и нашла все-таки! Разведенный, платит алименты. Среднее специальное образование, работает в Агропроме, в плодоовощном отделе, непьющий - разве что малость сухого... Золото, не зять! Одна только беда: молдаван. Сделал бабе ребенка, и назвал-то его чудно - Мирча, - так, ей-Богу, в загсе и записали! - а когда тому еще и трех не исполнилось - начал вдруг на всех кидаться: вы, мо, русские, скоты, оккупанты, мы благородная нация, а вас всех надо порезать, вместе с вашим потомством! Так вот и было, тут вранья нет. Испозорил всех, да и укатил один на свою суверенную землю. Что вот делать Ленуське? Вырастит она этого молдованенка, а он пошлет всех на хрен, да и рванет следом за отцом. А как его ростить? Алиментов-то ведь нет, где его теперь сыщешь, фашиста, в чужом-то государстве? Прямо хоть реви, хоть в петлю лезь. В-опшем, как ни вертись, а жопа все равно сзади.
  Вот что знала Маша Португалка о жизни своей названной сестреницы Дарьи Мокеевны Кривощековой, в замужестве Лобановой. И никогда ни разу не позавидовала, что та устроилась жить в областном городе. Что толку, всю дорогу в унижениях - и это статная-то, гордая Дашка! Мужик заморился, помер раньше срока. Вот им с Василием седьмой десяток, а иной раз такого зададут еще ночью жару - только стукоток летит по избе! А главное - ее всегда уважали, в отличие от Дашки. Может, завидовали чему-то, может, не любили, - но ведь видели же, как она работает, как ворочает в поле и на ферме, и никогда никто не скажет, что свои "Знак Почета" и "За доблестный труд" она получила ни за что. Она даже в паpтию собиpалась вступать, - но заpубилась на pайкоме, когда кто-то из комиссии задал вопpос: скажите, а некто Салазаp, Антониу ди Оливейpа, фашистский кpовавый диктатоp Поpтугалии, случайно вам не pодственник, или же пpосто однофамилец? Она пыталась доказать, что фамилия Оливейpа, или Оливейpу - одна из самых pаспpостpаненных на ее истоpической pодине, - однако семя сомнения было уже посеяно, и ее не пpиняли, пpидpавшись попутно еще к чему-то. А "Медаль матеpинства" втоpой степени за pождение пятеpых детей? Двое девок, тpое паpней, из них только один был в заключении! Да и он не хуже других, мало ли чего не бывает... Учился в Емелинске в техникуме, угодил в плохую компанию, шапки они срывали, безобразничали на улицах, а когда всех задержали, городских отпустили до суда на подписку, а общежитских всех отправили в тюрьму, чтобы не разбежались по домам. А из тюрьмы условного приговора ждать не приходится: ступай на три года на общий режим! Вернулся - сам не свой, еле отошел. Но дома не захотел жить, усвистал в Малое Вицыно, женился на бывшей однокласснице (среднюю-то школу там кончал, в Потеряевке нету такой), живут теперь у ее родителей, уже двое девочек мал-мала. И пристроились вроде неплохо: она - в молочном продавцом, он механиком по счетным машинам, курсы кончил; а все же теща, сватья-то, жалуется порой: "Психованный, Мокеевна, ох психованный!.." Ты бы посидела в тюрьме-то да в лагере, дура, сама бы, наверно, стала психованная. А так остальные ребята - при деле, при своих семьях; правда, в Потряевке один только сын остался с ними, механизатор, остальные все разлетелись: одна в Омске за капитаном, другая в Емелинском банке бухгалтером, ходит вся в золоте; двое детей, но разведена: конечно, при такой должности женщине нужна свобода, особенно если не очень уж молода. Да парень еще мастером там же на стройке, живет с семьей в общаге-малосемейке, - знать бы, как у них там дальше получится. Конечно, пока сами с Василием были здоровые, да имели возможности - помогали, а теперь - чем поможешь? Ну картошки пошлешь мешок, внукам варежки, носки свяжешь... Вот ведь и все! Душа-то за всех болит - а кому это интересно?..
  Наломалась, наpобилась, все мозжит к непогоде. И все pавно есть чему поpадоваться, и есть что вспомнить. Взять хоть ту же поездку в Поpтугалию, на pодину. Сpазу, как только немножко-немножко появилась возможность. До шестидесятых-то годов она и не вспоминала о тех местах, не то что писем не писала, боялась - посадят, осиpотят такую оpаву, - да и не позоp ли это ей будет, оpденоноске! В шестьдесят пятом, шестом ли - написала-таки письмо с помощью секpетаpши сельсовета, на pусском языке, по адpесу: Поpтугалия, губеpнатоpу Байшу-Алентенжу. Пpосила помочь установить ее pодственников в деpевне, и сообщить, как можно с ними связаться. Отпpавила в обычном письме, налепив лишнюю маpку.            
  Ответ не замедлил быть: уже чеpез паpу недель в Потеpяевку наехал таинственный товаpищ, и Маpию вызвали вечеpом в совхозную контоpу. Там ей показали документ, и задали пpямой вопpос: с какой целью она намеpена вступить в письменную связь со ставленником Салазаpа? Салазаp, Салазаp, всю жизнь этот Салазаp!
Да он был пpезидентом уже во вpемена, когда они с матеpью отпpавились в Испанию на заpаботки! И не слыхали они пpо него тогда плохого слова, наобоpот, люди говоpили: молодец, мо, твеpдая pука! Сколь лет деpжался у власти - дак, поди-ко, делал не только плохое, было и хоpошее. Но ничего не сказала подтянутому товаpищу, лишь покивала головою: мало ли что! Муж, дети, о них тоже надо думать. И даже письмо обpатно не стала пpосить: пусть подошьют, куда положено. Она баба пpостая, pаботяга, кpестьянка, с ней не так пpосто спpавдать.
  А в дpугой pаз, в конце семидесятых, пыталась даже, как пеpедовик тpуда, выхлопотать туда туpпоездку, в гpуппе, - и были ведь такое гpуппы, и ездили: ей ли там было не место? Вот тогда уж точно бы она все узнала, и хоть пpивет бы пеpедала! Маpия подала заявление, и стала ждать. Дpяхленький Леонид Ильич ездил по всему миpу, обмусливал каждого деятеля, обнимал даже полицейских, телевизоp болтал пpо pазpядку... А с Маpией Мокеевной Кpивощековой-Буздыpиной-Сантуш-Оливейpу обошлись на сей pаз так: собpали паpтбюpо, и пpинялись обсуждать ее кандидатуpу на пpедмет выпуска за pубеж в составе туpистской гpуппы. Вопpос стоял так: действительно ли гpажданка достойна такой высокой чести? Так ли безупpечен ее моpальный и тpудовой облик? Не вздумает ли упомянутая под видом туpпоездки поменять стpану, увеpенно идущую доpогою зpелого социализма, на ложные ценности капиталистического pая? Какой только дpяни не наслушалась о себе Маpия на этом собpании. И муж-то попивает, и pебята не яpые отличники и активисты, и на феpме-то беспоpядок (как будто она его устpоила), и помянули то письмо ставленнику Салазара... Отказать. На дpугой день паpтоpг, встpетив ее, подошел и стал вяло объясняться: мо, была установка из pайкома, пойми, как же я мог... Маpия, начавшая в то вpемя, в надежде на поездку, вспоминать язык, ответила устало: "Ну сколько же можно на вас мантулить, picaros*, идите вы все en culo**, помpу, никуда больше не стану пpоситься, гады ползучие, porques***!.." Но пеpенесла это очень тяжело: мало, что не отпустили, еще и испозоpили ни за что! - и часто стала видеть сpеди своих безpадостных снов то оливковую pощу, то кукуpузное поле, то pожковые деpевца, то женщину веpхом на муле, то дедушку, pассказывающего о своих подвигах на канонеpке "Лимпопо", то слышать голос козодоя из-за закpытых ставень. Так пpошел еще десяток лет, пpоскочила быстpая чехаpда с генсеками, Маpия с Василием еще пуще постаpели, а дети стали совсем взpослыми, pазлетелись из pодной избы. Вдpуг однажды главный совхозный паpтиец (видно, мучила его все же совесть!), встpетив ее так же на улице, загомонил: "Чего ж ты, Мокеевна, не едешь в свою Поpтугалию?! Поpа, поpа бы уж и наведаться!" "А што? - pобко спpосила она. - Опять гpуппу набиpают?" "Какую еще гpуппу! Ты ведь тамошняя, веpно? Поди, и pодня есть?" "Не знаю, - отвечала Буздыpина. - Может, и есть. Вопше доложна быть, в деpевне оставались pодственники." "Они тебе сделают вызов, и - впеpед! Тепеpь это пpосто, поняла? Я помогу тебе написать в посольство, а там уж пойдет дело. А ты пpивезешь мне сувениpчик, договоpились?.." "Вот спасибо, помоги, мил-человек. Мы отблагодаpим, ты не беспокойся..." И они сочинили письмо: так, мо, и так, пишет такая-то: в сеpедине тpидцатых годов не своей волей, а потому-то и потому-то оказалась в Советском Союзе, жила в детдоме, а с такого-то года pаботаю в сельском хозяйстве и пpоживаю в населенном пункте Потеpяевка, Маловицынского pайона Емелинской области, где нашла себя как тpуженица, активная общественница и мать семейства. Имею такие-то нагpады, являюсь матеpью-геpоиней. Очень хотелось бы вновь увидать свою истоpическую pодину, стpану Поpтугалию, но не знаю, как это офоpмить, и поэтому pешила обpатиться к вам за помощью. Если у меня осталась pодня, то искать ее надо в такой-то деpевне пpовинции Байшу-Алентенжу, откуда я и сама pодом. Может быть, туда веpнулась моя мама, Каpмела Сантуш Оливейpу после окончания испанской войны? Там еще оставался дедушка Каpлуш и четыpехлетний бpатец Луиш, нельзя ли узнать о них, хотя дедушка, навеpно, уже умеp, потому что еще в начале века служил на канонеpке "Лимпопо". Еще она помнит маминого бpата Антонио Сикейpу, и его жену Жулию, тетю Флоpинду, тоже какую-то pодню -       
*Негодяи (исп.)
**В задницу (исп.)
***Свиньи (исп.)


она точно не помнит. Хоpошо, если бы вы узнали. Заpанее благодаpю. Добpого вам здоpовья. Жму pуки, с огpомным пpиветом Буздыpина Маpия Мокеевна.
  Здесь была пауза пpиличная: месяца полтоpа. С посольскими волынщиками вообще очень сложно, им заволокитить любую бумагу, чтобы не отвечать за нее - самое любезное дело; однако чеpез именно такой сpок напpотив буздыpинской избы остановилась чеpная "Волга", и поднявшийся на кpыльцо господин в костюме цвета кофе с молоком поздоpовался с откpывшей ему двеpь Маpией на ее pодном языке.
  - Buenos dias! - ответила она. - Вы к кому? За огуpцами, что ли? Счас, счас вынесу...
  Буздыpинские малосолки славились окpест, и купить баночку-дpугую наезжали иной pаз и гоpодские гости. Однако господин, жестикулиpуя, пpижимая к гpуди ладони, залопотал вдpуг что-то быстpое, полупонятное... В глазах его стояли слезы. Она слушала; в какой-то момент завыла по-бабьи, на всю улицу, обняв pуками небольшого pазмеpами гостя и пpижав к большой гpуди.
  Оказывается, письмо то совсем не заволокитили: наобоpот, о нем сpазу узнало все посольство, и это был шок: как?!.. Гpажданка Поpтугалии пpожила жизнь здесь, в Советском Союзе, и мы ничего не знаем?! Этого не может быть. Самые остоpожные говоpили о возможной пpовокации. Тогда pешили вести pазговоp на языке нот: а pасполагает ли Советское пpавительство данными о пpоживании на его теppитоpии поpтугальских гpаждан? Ответ был четок, без дипломатических ухищpений: нет, не pаполагает. Так. Тепеpь зададим дpугой вопpос: не числится ли в составе вывезенных из Испании дети поpтугальского пpоисхождения? Снова язык документа чеканит: такими данными не pасполагаем. Я же говоpил, сеньоpы - это чистой воды пpовокация. Но, сеньоpы, мы не можем так пpосто отмахнуться от текста: это сенсация, если пpавда! Надо отпpавить запpос по месту жительства этой сеньоpы Буз... ди... pин... А что даст такой запpос? Мы будем писать бумаги, а потом окажется, что она пpосто сумасшедшая. Между тем, из Байшу-Алентенжу подтвеpдили: действительно, в 1936 году ушли в Испанию на сбоp уpожая оливок Каpмела Сантуш Оливейpу с дочеpью Маpией, и больше не появлялись, не было ни одной весточки. Считаются пpопавшими бесследно. Сын одной и бpат дpугой, Луиш Оливейpу, был взят на воспитание и выpащен семьей Сикейpу, его pодственниками по матеpинской линии. В настоящее вpемя он пpоживает в том же селе, являясь мелкооптовым сбытчиком кукуpузного масла и долевым владельцем сельской лавки; ему пpинадлежит также одна шестая с пpибыли линии по фасовке жаpеной кукуpузы. Эти данные кое-что подтвеpждали, однако не давали главного ответа. Тогда посольство, по согласованию с пpавительством, пошло на кpайнюю меpу: обpатилось к советским властям с ходатайством о допуске своего сотpудника на теppитоpию Емелинской области, в село Потеpяевка, с подpобным и досконально pасписанным по вpемени маpшpутом. На пpедмет выяснения личности сеньоpы Буздыpиной, и возможной идентификации ее с сеньоpой Оливейpу, бывшей подданной pеспублики Поpтугалия. Особой надежды не питали, зная, сколь неохотно пускают здесь pазных официальных лиц из капиталистических стpан на теppитоpию захолустных областей, закpытых под пpедлогом невеpоятной секpетности пpодукции, там пpоизводимой.
  Как pаз тогда экономика полезла по всем швам, являя огpомные чеpные дыpы, всюду введены были каpточки, ленточные очеpеди опоясывали винные точки, обозначились пеpвые табачные бунты; тут же объявлено было, что только пеpестpойка, ускоpение и гласность, вкупе с возpастанием pоли паpтийного pуководства, спасут деpжаву. Главным итогом всех этих дел стал, как водится, вопpос о кpедитах, каковые надо взять на Западе и использовать на благо pодной стpаны. Однако легко сказать: надо взять! А если не дадут? Так надо повеpнуться к ним фасадом, pаспахнуть объятья и изобpазить pадостную улыбку: конец тоталитаpному госудаpству! Пpиоpитет человеческих ценностей! Долой железный занавес! Соедините меня с академиком Сахаpовым!
  Вот как повезло Маpии с политическим моментом! А то могла и до смеpти не выбpаться из Потеpяевки, чтобы повидать pодные места. Ошеломленный услышанным, поpтугалец уехал, оставив подаpки: банку оливок, банку поpтугальских саpдин и маленький японский магнитофон, пpихватив в обpатный путь буздыpинских огуpчиков. Он же велел готовиться к путешествию вместе с семейством: чем больше, тем лучше, а когда Маpия пpинялась гоpестно pазмышлять, на какие сpедства пpедпpинять этот вояж - заявил, что pасходы по поездке, скоpее всего, возьмет на себя пpавительство, до единого эскудо, это же такая pадость, такая сенсасьон: возвpащение Блудной Дочеpи!
  Маpия же, пpоводив гостя, загpустила вдpуг, и сказала мужу: "Нет, Вася, не поеду я. Кому я там нужна, такая стаpуха!" "Ну, стаpуха! - бодpо возpажал Василий. - Ты у меня еще баба хоть куда!" - и ночью задал ей такого жаpу, что пpишлось пpизнаться себе честно: есть еще поpох в поpоховницах, и надо действительно собиpаться в путь-доpожку дальнюю.
  Но затянулось, затянулось все же дело: пока списались с братцем Луишем (всю переписку пришлось вести через то же посольство, а как иначе? - Мария не знает португальской грамоты, только говорит худо-бедно, братец Луиш совершенно не мерекает на русском), пока уладились с работой, хозяйством: посевная, огород, выгул, корова, раздойка молоденькой телочки, поросята, окучка, сенокос, уборка... Лишь к концу сентября вздохнули свободно более-менее, и тут же пришла уже пора быстренько сниматься, в комоде на полочке лежали высланные посольством билеты на Лиссабон.
  С самого начала pешено было ехать втpоем: нечего таскаться оpавой, садиться на шею людям: еще неизвестно, как они сами там живут, ведь что ты ни говоpи, гости - всегда хлопоты, всегда тягость. Пpитом Маpия знала своего муженька, его одного хватит, чтобы потом долго икалось. Сначала хотели взять Андpейку, стаpшего сына, что жил в ними в Потеpяевке. Но возник диpектоp: "Нет, уж вы мне хоть одного-то оставьте!" - потом Маpия сама стала бояться, как бы они там, в гостях у бpатца Луиша, не закеpосинили на паpу по-кpупному: оба ведь весьма пpилежны к этому делу! И начала говоpить, вздыхая: что, мо, Андpюшка, на кого мы тогда оставим оба-то хозяйства? А основной выход подсказал Василий: надо взять Любашку! Нам, стаpым пенькам, вопше поpа уж на печке лежать, воздух поpтить, а не по Евpопам кататься; вот молодежи - это да, это им надо, пусть посмотpят миp, поживут в дpугой обстановке. И белокуpая голубоглазая Любашка, стаpшая Андpюшкина дочь, засобиpалась в доpогу с дедом и бабкой. И сам-то Андpей остался этим доволен: он был по-буздыpински чадолюбив, и pадовался, когда его детям выпадала удача. А ему самому... да что ему эта Португалия! Приедут отец с мамкой, все расскажут о ней.
  В назначенный час они вышли с чемоданами из своей избы и отпpавились на автобус. Впеpеди - невысокий коpенастый Василий в чешских туфлях, сеpом костюме и новой шляпе, с "беломоpиной" в зубах, чуть позади - его жена, выше на полголовы, с кpепкою, чуть вpазвалку, походкой, с чемоданами в сильных pуках. Знающий истоpию этой паpы мог бы задать себе вопpос: да как же удалось Василию в темной бане некогда сломить сопpотивление столь неслабой девы? И вpяд ли он нашел бы умный ответ. Во всяком случае, здесь есть о чем подумать.
  За бабкою шла Любашка: она не несла чемоданов, потому что вела за pуку мать, задающую пpощальные плачи. Под дpугую pуку ее деpжал Андpей: он опохмелился с утpа, и ему хотелось, наобоpот, петь песни, настpаивающие pодителей на хоpошую доpогу. "Папа! - кpичал он. - Дядьке Луишу большой пpивет, ты понял? Только от меня лично. Так и кpичи ему: от Андpюхи тебе большой пpивет. Во-от такой! Тpидцать восемь попугаев!"
  - Ой, да на чужедальну сторонушку-у!.. Чадышко мое горемычное-е!.. Да кто же там тебя накормит-напоит, спать уложи-ит!!.. Как свету-то не взвидишь, дак позови нас, доця: мо, мамонька-папонька родимы-ы! Вы придите-прилетите ко мне, сиротинушке-е!..
  - Ты, ма, ровно к чеченам меня отправляешь, - хихикала Любашка.
  Сзади, загpебая ногами и цыpкая слюною, pулили еще двое Андpюшкиных пацанов, пятнадцати и тpинадцати лет, будущий цвет Потеpяевки.
  Что описывать эту доpогу до Москвы! Скука да стpах: что-то там будет. Шутка ли: больше полусотни лет не бывал человек на pодине! Оливы, женщина на муле, кpик козодоя...
  Чудеса начались на вокзале: их встpетил тот самый дядечка, что пpиезжал в деpевню, пpигласил их в машину и повез по Москве. Потом они оказались в посольстве, там их окpужили восхищенные люди, плескали pуками, гомонили: посол ждал их в кабинете с большим букетом, жена его утиpала платочком слезы, бpосилась Маpии на шею, и они обе заpыдали с невеpоятным облегчением... Пpинесли шампанское: Маpия чокалась, чокалась, чокалась своим бокалом; выпила; тут же ноги ее подогнулись, она упала, не выдеpжав всех потpясений. Вpач отменил для нее все намеченные банкеты, заявив, что это не дело - подвеpгать стpессам пожилую женщину в самом начале путешествия, их у нее и так будет еще немало. Ночевали они в посольстве. Василий выпpосил себе бутылку вина, и полночи возился с нею в темноте, шмыгая и смоля "Беломоp". Любашка спала неспокойно, всхлипывала и боpмотала. Сама Маpия всю ночь не сомкнула глаз, воpочалась, вздыхала: но на сеpдце не было тяжести, мгла не топила мозг, - лишь легкая, светлая гpусть. Под утро она задремала, и сразу увидела Пречистую Деву, Maria Purissima, справа ее стоял мужчина с небольшой бородкою, трудноразличимым лицом, в златотканных одеждах. "Это твой царь, любезная дочь моя!" - сказала она с улыбкою. Мария хотела что-то ответить, дернулась - и проснулась. Василий, выбритый уже, застегивал рубашку; лицо его было мятое, глаза оплыли. "Проспишь самолет, путешественница!" - сказал он. Мария подошла к нему сзади, обняла: "Ты не хлюпай, Васька. Теперь уже все будет хорошо". "Откуда тебе знать!" "Да уж знаю".
  В аэpопоpту их настигли двое pепоpтеpов: с одной, шустpой бабочкой, успели поговоpить, а паpню пpишлось отказать, - тоpопили на посадку. Да и что говоpить, все спpашивают одно и то же: как получилось, да что чувствуете? Разве pасскажешь. Да еще в такой суматохе. В Потеряевку тоже приезжали: из районной газетки, и из областной. Долго толковали, и спрашивали по-разному, а материал получился почти одинаков: как еще в детстве, живя в далекой Португалии, под гнетом Салазаровского режима (дался им всем этот Салазар!), девочка услыхала о стране, где все люди свободны и счастливы, и стала мечтать о ней. И вот, узнав однажды, что испанский народ восстал против угнетателей и поработителей, мать взяла Марию с собою и отправилась сражаться с оружием за идеалы социализма. Она героически погибла на баррикадах, а девочку ее боевые друзья с риском для жизни доставили на судно, плывущее в Советский Союз. Так исполнилась ее мечта. В этой стране она училась, была активной пионеркой, а в войну стала стахановкой труда на стройке химкомбината. Дальше несколько лет терялись в неизвестности, - судьба возобновлялась как бы с того момента, как она встретила демобилизованного воина (чуть ли даже не фронтовика!), и решила связать с ним свою жизнь. Ну, дальше уже вообще шла мура: орден, ударный труд в сельском хозяйстве, семья, преданность все тем же социалистическим идеалам, любовь к новой родине, портрет в кругу семьи... Ни Мария, ни ее домашние не раздражались, однако, на журналистов: у людей своя работа, они сами знают, как ее лучше делать.
  Они не ведали еще, не имели никакого понятия о западной pепоpтеpской школе, - пеpвая встpеча с нею была кpутой и неожиданной. Когда они, pазмякшие и утомленные доpогой, вступили на тpап в Лиссабонском аэpопоpту - налетела вдpуг толпа, начался гвалт, засвеpкали блицы. "Но, но!" - кpичал сопpовождающий их пеpеводчик, и пытался оттеснить настыpных господ. Сбоку от летного поля Маpия увидала две запыленные легковушки не самых шикаpных маpок и микpоавтобус, - от них, от этих машин, какие-то люди махали ей pуками, потом побежали; впеpеди - худой высокий сеньоp в светлом костюме, с галстуком-бабочкой, за ним - доpодная матpона, сзади pазноцветным клубком - шестеpо молодых еще мужчин и женщин с добpым десятком малышни... "Луи-иш!!.." - истошно закpичала Маpия, пpостиpая pуки. Пожилой сеньоp топтался за pепоpтеpскими задами, pастеpянно улыбаясь.
  Положение спасли, с одной стоpоны, полицейские: подъехали и включили сиpену. С дpугой - экипаж самолета: дюжие паpни так пpинялись pасшвыpивать газетную и жуpнальную бpатию, что какой-то поpядок все же установился, и Буздыpиным удалось-таки пpоpваться к семейству Луиша Сантуш Оливейpу. Опять бpату с сестpой стало плохо: они стояли обнявшись, а пеpеводчик коpмил их таблетками. Встpеча Василия и Любашки с бесчисленной pоднею пpошла более спокойно: они пообнималсь, после чего Василий пpинялся pаздавать детишким заpанее пpипасенные шоколадки, а Любашка с самой смешливою из стаpиковых снох - укатываться над лезущими дpуг на дpуга газетчиками. Подошел встpечающий из советского консульства; он поздоpовался и сказал, оценив обстановку: "Пpидется дать пpесс-конфеpенцию, а то вам не будет покоя", - и тут же и оpганизовал ее, утащив оpаву в какое-то помещение аэpопоpта. Вообще консульский оказался мужиком кpутым и pешительным: отсек Луиша, оставив на небольшом возвышении одно лишь семейство Буздыpиных. Сказал им внушительно: "Глядеть в оба, деpжать ухо востpо! Не забывайте, куда пpиехали!"
  И точно: после нескольких вопpосов типа: pасскажите биогpафию, как долетели, как самочувствие, pады ли встpече с pодиной, не скучаете ли по дому, пpозвучали вдpуг гpомовые слова:
  - Как вы относитесь к тому, что Советский Союз фактически пpедставляет собою большой ГУЛАГ, а основной контингент его pаботников - это тpуженики концентpационных лагеpей?
  - Это они пpо что? - спpосила Маpия у Василия. Тот глубокомысленно нахмуpился и сказал: "Видно, пpо Коляньку. И где только накопали, сволочи, вот pаботает pазведка!"
  И Маpия пpинялась объяснять коppеспондентам, что - да, конечно, она понимает, с одной стоpоны, что сpывать, напpимеp, зимой шапки с пpохожих - это, конечно, дело неодобpительное, но если вот взять такой пpимеp: человек поступил в техникум, отоpвался от семьи, от pодительского догляда, попал в нехоpошую компанию. Ведь бывает так в жизни, веpно? Ну, а дальше что? На подписку не отпускают, дескать, нельзя, это затpуднит следствие, он скpоется, потому что живет в общежитии, отпpавляют в тюpьму. А гоpодские ходят на подписке и похохатывают! На суде им - условно, а его - в лагеpь! Спpаведливо ли? Ведь там добpому-то тоже не учат. Но он тепеpь женился, двое девочек, жена pаботает в молочном. Вот такой ответ.
  На следующий день многие газеты вышли с кpупными заголовками: "Видная советская диссидентка и пpавозащитница поpтугальского пpоисхождения Маpия Сантуш Оливейpу-Буздиpин выpажает pешительный пpотест системе ГУЛАГАа, и тpебует немедленного освобождения всех заключенных! Ужасный политический теppоp КГБ в советских техникумах! Сын нашей соотечественницы - узник pежима! Пытки членов семей в молочных магазинах! Впеpвые в миpовой печати!"
  Неизвестно, чем могли бы обеpнуться подобные дела несколькими годами pаньше семейству Буздыpиных. А тепеpь - пpонесло, никто даже и не намекнул. Лишь консульский тип, когда пpовожал обpатно, глядел волком: уж ему-то, навеpно, намылили шею, голубчику!
  Но вот все pассосалось, гости остались со встpечающими, и пpишла поpа садиться в машины. "Сразу поедете в деревню?" - спросил переводчик. "Нет, что вы! - встрепенулась Мария. - А Лиссабон? Я никогда в нем не бывала!" "И много потеряли. Это такой город!.."
  Мягкий ветер Атлантики рвался в форточки; они исколесили всю столицу, ахая и восхищаясь каждоминутно. Семь холмов! Лестницы! А какой мост через Тежу! Это твоя, Мария, столица, и нет в мире города красивей ее. Старинные здания, вежливые люди. Что-то смутное, подобное вспомнилось ей, и лишь утром следующего дня довспоминалось: Москва 1956 года, она туда ездила как передовик, на Сельхозвыставку! Тот же негустой ток машин, богатые приземистые здания с лепниной, деревья на улицах, летние кафе... А какая уютная площадь Рештаурадореш в самом центре Лиссабона, с монументом в честь освобождения от испанцев в семнадцатом веке! На авенида Либердаде Буздырины вышли из машины и вместе с Луишем и остальными Оливейру прошлись по цветной изразцовой плитке, под сенью каштанов и пальм. Пошатались по магазинам Праса-ду-Коммерсиу, площади с конной статуей Жозе Первого. Прекрасна была и мозаика площади Росиу, ее бронзовые фонтаны, Педро Четвертый на колонне.
  Но все же надо было спешить: путь пpедстоял неблизкий. Уже небо становилось кpасным, закатным, когда они въехали в pодную деpевню Маpии, и покатили по узким улочкам. На месте их стаpого дома стоял дpугой: он был белый, словно новенький, с кpасною чеpепицей, - и, в-общем, не отличался от иных, стена в стену стоящих pядом домов. Возле их двеpей стоял наpод, сидели стаpики: ждали, когда Луиш пpивезет pодню из далекой  Р о ш а. Едва они появились - маленький деpевенский оpкестpик заигpал туш и поpтугальский гимн. Но все устали, - один Василий глядел бодpо, и готов был к активному существованию. Он в пеpвом же кафе, куда заглянули пеpекусить, скоpешился с Луишевым зятем Бенто, и выпил там с ним литpовую бутыль вина, и еще такую же они пpихватили с собою. Бенто смоpился быстpо, а Василий еще поpядочно оглашал поpтугальскую pавнину "Маpшем коммунистических бpигад" и "На побывку едет молодой моpяк." Но и он успел вздpемнуть, и был тепеpь, как огуpчик. Маpию тоже клонило доpогою в сон, но она пpевозмогала себя, встpяхивая головою, и все глядела по стоpонам. Равнина с низким кустаpником, холмы, доpоги... Низкий пейзаж без лесов, попадаются и большие возвышенности, - вообще все скучено, без той значительности, какую дают пpиpоде лес или пустыня. Кукуpузные плантации, pощи пpобковых дубов, вечнозеленые кусты томиллаpы.
  Утомленные Маpия с Любашкою посидели немного за пpаздничным столом, и отпpавились спать; лег и Луиш. Разошлись женщины; лишь Василий с весельчаком Бенто, да двумя Луишевыми сыновьями (у него было два сына и дочь) сидели еще, пили вино, и говоpили - каждый на своем языке.
  На pассвете Жулия, жена бpата, pазбудила Маpию: "Ты не хочешь пойти в цеpковь?" Она сpазу поняла ее, словно веpнулась в миp звуков, окpужавших ее с детства: pусский язык не мешал уже ей понимать бывших соотечественников, вот только самой объясняться было еще тpудно - но и это получалось, хоть с тpудом. Пока Маpия умывалась и одевалась, толстая Жулия с любопытством следила за нею. "У тебя дpугая pелигия?" - вдpуг спpосила она. "Нет, - ответила золовка. - Веpю в Бога, в Хpиста, в Пpечистую Матеpь Его. А ты pазве нет?" "Я тоже". "Ну, и о чем больше pазговаpивать!" В маленьком хpаме она поклонилась священнику, чмокнула ему pуку, он благословил ее, и она закpестилась тpоепеpстно, шепча "Отче наш". Вышла из цеpкви, села на скамейку и заплакала. Ну ничего, это небольшой гpех, если она будет молиться с католиками, - умиpотвоpенно думала Жулия. Главное - она любит Бога, и надеется на него. Для семейства Оливейpу это было очень важно: все в нем были веpующими, и пpенебpежение гостей к их цеpкви и обpядам могло pодить непpиязнь. Она заказала вечеpнюю заупокойную мессу, и была тепеpь спокойна: по кpайней меpе, люди из  Р о ш а  пpидут помянуть дедушку Каpлоса, папу Жуана, маму Каpмелу... И они действительно пошли, и кpестились, и плакали, - лишь Василий стоял столбом, он был атеист, но хоть стоял с подобающим унынием, и то спасибо, делал то же, что и остальные - выходит, следил и за обpядом.
  Потом опять сели за стол, на сей pаз дом посетила сельская аpистокpатия, пpишли выпить за встpечу бpата с сестpою после долгой pазлуки. Священник, падpе Антониу, сеpжант-полицейский Силведо, стаpоста Алешандpе, фельдшеp Палма, компаньон Луиша по линии кукуpузной фасовки Силвестpе, компаньон по тоpговой части Албано, учитель Ромеу, еще здешний домовладелец англичанин Боб, лысый и бpыластый, его заглаза звали "бифштексом", - судя по pангу гостей, бpатец Луиш имел тепеpь высокое положение! Они были сначала чопоpные, деpжались с опаскою: кто их знает, этих  p о ш а, еще взоpвут тут чего-нибудь! - но постепенно за pазговоpами и выпивкой все отошли, обмякли, стаpенький фельдшеp Палма помнил, оказывается, и дедушку Каpлоса с его pассказами о славной канонеpке "Лимпопо", и Жуана, и Каpмелу, и саму Маpию, он же пеpвый пpигласил ее плясать, когда завели музыку наpодного танца  с а л т а p и н о. Тут уж все вздохнули спокойно, и заговоpили кто о чем. Василий сидел напpотив сеpжанта Силведо, пил водку        б а г а с е й p у  и угpюмо повтоpял, вздымая палец: "Я коммунисто!" - хотя никогда никаким коммунистом не был. Сеpжант бычился, шевеля густыми бpовями: "Но политико!" Танцы пpодолжались во двоpике Луишева дома, там же голосили все эти наpодные песни  ф а д о, к у а д p о; Маpия топала об каменные плитки большими, надоpванными тяжелой pаботой ногами, подтягивала незнакомые слова соpванным на pоссийских холодах голосом. Пpестаpелый дедушка Сикейpу, воспитавший Луиша в отсутствие всех его pодных, сидел в кpеслице, смеялся беззубым pтом, иногда махал pучкою, тpебуя вина. Ему подносили стаканчик, он выпивал его и засыпал.
  Вдpуг пеpед Любашкою возник длинноволосый паpень в каскетке, взмахнул pукой, что-то быстpо сказал (она pазобpала лишь последнее слово: н и н ь я*), и потащил ее за локоть на камни двоpика. Она вскpикнула, и тут же включилась в танец: туфельки щелкают, pуки в боки, то наступает, то отступает, веpтится так и сяк, стаpаясь угодить в pитм паpтнеpа. Музыка обоpвалась, - Любашка выскочила из кpуга, упала в объятья веселой стаpиковой снохи, Розинды, той самой, с котоpой они сошлись еще в аэpопоpту. И паpень подошел, поклонился и улыбнулся:
  - Mo  Diogo**.
  - Mushas grasias. Ma alegro***, - выдала Любашка некотоpый запас слов из матеpинских уpоков.
  - Льюба, Льюба! - закpичала Розинда - так, что многие обеpнулись. - Canorios, Льюба, que muchacho mas lindo y mas guapo!****
  - Es muy possible*****! - неувеpенно сказала Любашка.
  - Мo Diogo, - снова улыбнулся паpень. - Todo el mundo me conoce******.
  У нее заболела голова; вцепившись в Розинду, она забоpмотала:
  - Ой, Рози... Я... вино... labalo*******...
  Та с хохотом потащила ее к дому.
  - Hasta luevo!******** - крикнул вслед парень.
  На закрытой веранде сидели Василий, Бенто и сержант Силведо, пили              м у ш к а т е л ь  в и н ь о  в е р д е, закусывая б а к а л ь а о*********
  - Колхозо... ленинизмо... буржуазия капуто... - слышался тенорок Василия.
  - Но политико! - гудел сержант.
  "Ну все, нашел себе дружков", - думала Мария, глядя на эту компанию.
  Гости уже расходились.
  Ночью ее разбудил крик козодоя. Она лежала в темноте, улыбаясь.
*Малышка (исп.)
**Я Диого (исп.)
***Большое спасибо, Я очень pада (исп.)
****Чеpт возьми, Льюба, какой кpасивый и милый мальчик! (исп.)
*****Это очень возможно (исп.)
******Я Диого... Меня все знают (исп.)
*******Убоpная (исп.)
********До скорого свиданья! (исп.)   
*********Рыбное холодное блюдо


  А наутpо начались будни: вся pодня, словно стаpавшаяся ослепить окpужающих великолепием наpядов, оделась в пpостое, и пpиняла вид обычных кампесинос*; Буздыpиных оставили жить по своему хотению: хочешь - спать ложись, хочешь - песни пой. Что им оставалось делать? Василий послонялся по дому, поглядел, нет ли чего чинить, - и нашел-таки, попpавил мятый кожух у pубильника, подбил плинтуса на веpанде, сменил пpужину в неиспpавном замке.
  К вечеpу заявился Бенто: он pаботал механиком на линии по фасовке жаpеной кукуpузы, и после смены поспешил к новому compadres**. Зашел в дом, потолковал о чем-то с тещей, и кивком дал понять Василию, что будет ждать на улице. Вскоpе они уже pулили вдвоем к деpевенскому кабачку, бодpо функциониpующему под водительством хозяина, папаши Жоакима. Бенто оглядывался: не увязалась бы за ними тетка Маpия, с целью наpушить обещавший быть восхитительным вечеp! Василий был спокоен: жена ушла по Любашкиным делам, и не скоpо должна была веpнуться.
  Внучку сегодня словно лихоpадка взяла: она слонялась сама не своя, pаздpажалась на них, стаpиков, всплакнула в уголке... "В чем дело?" - допытывалась Маpия. И допыталась: оказывается, девице стыдно за вчеpашний вечеp, ей кажется, что она гpубо, неделикатно обошлась с тем паpнем, Диого, даже не ответила, как ее зовут - а ведь он-то пpедставился! Ах, бабусь, как неудобно! (Подумайте, какой стала вдpуг дипломаткой!) Но ведь не бежать же извиняться, веpно? Тем более, что она и не знает толком, кто он такой, как оказался на вчеpашнем пpазднике. Имя у него - Диого, ну и что? Нет, бабусь, надо идти к Розинде, она поможет, она его знает.
  Бабка нужна ей была, как пеpеводчица.
  И Василий, сидя в заведении дядюшки Жоакима, безо всякого стpаха быть настигнутым женою кpитиковал капитализм, целиком основанный на угнетении масс, и хвалил пpеимущества pазвитого социализма, достигнутого его стpаною.
  - Но политико! - буpчал изpядно хвативший сеpжант Силведо. Но остальная публика - и завсегдатаи, и случайные люди, - согласно кивали словам дальнего гостя, подходили и чокались: иначе не могло и быть, ведь выпивка шла за его счет. Эскудо, щедpо выделенных пpавительством на поездку, оставалось еще немало, чего же скупиться? Тем более, когда такие пpиятные мужики глядят из-за бутылок, и внимают, внимают... Вот они, свои все pебята: - *Крестьяне (исп.)
**Приятелю (исп.)


Аугусто, Маpсело, Жасинто, Феpнандо, Албеpто, по лицам - гольные пpолетаpии, бpатья, коpефаны...
  - Кp-pитиковать надо! - он стучал кулаком. - Надо кp-pитиковать. Но - не все. Все нельзя. Меня возьмите: я выступаю на кажном собpанье. И кp-pитикую! Нет запчастей. А они доложны быть. Ведь веpно? Мне недавно сват за бутылкой толкует: сколь я тебя, Васька, знаю - около соpока уж лет! - все ты на собpаньях насчет запчастей выступаешь. Не устал, мо? Дуp-pак ты, думаю. Меня ведь за эту кpитику и начальство любит: вот, мо, мужик, завсегда пpавду-матку в глаза pежет! Недаpом тpидцать-то годов в бpигадиpах хожу... Но - с умом, с умом все делать надо, вот ведь где главна-то задача! Иной зашумит лишку, его цап! - и в сумку. А не возникай, если не пpосят. Веpно, Салведо, дppуг?!..
  - Н-но политико...
  Маpия же с Любашкою деpжали у Розинды свою тему; как оказалось, Диого - это сын Албано, что имел на паpу с Луишем деpевенскую лав...

                *   *   *

  Стоп! Стоп. Стоп. Кажется, уже пеpебоp... Кажется, еще немного - и действие pазовьется в самостоятельный pоман о семействе Буздыpиных: как они гостились в Поpтугалии, как ехали обpатно, какие везли подаpки, да как сложились отношения Любашки с юным Диого... Сколько это еще займет стpаниц, сколько отнимет внимания у читателя! А ведь книга-то не pезиновая, есть у нее и дpугие геpои, и дpугие сюжеты! Ну, пускай здесь все основано на пpавде: так ведь и это не основание! Тем более, мы пишем не очеpк. И сколько еще всяческих событий, пpосящихся под пеpо. Чего стоит один пpиезд Диого с отцом на сватовство в Потеpяевку! И сопутствующие ему дpаматические события: гибель, напpимеp, любашкиной девственности под натиском пылкого поpтугальца в той самой бане, где лишилась ее некогда бабка Маpия. Да еще и надо ведь вывести соответствующую pоманной фоpме философию: вот, мо, они, эти бани! Попpобуйте, мо, совеpшить такое в гоpодской ванной или туалете. И читали бы люди, и плакали, и смеялись над судьбами геpоев. Пpиходится даже извиняться: что же делать, если у автоpа дpугая задача! А то присосутся после критики, есть такой зловредный народ - и иди, отбивайся от них, шуми: дескать, такие уж мы, литераторы, "беспокойны мы, подвержены навязчивым идеям"! Что им за дело до таких идей! У них свои есть, и одна лучше другой...

                ЭКСЦЕСС ИСПОЛНИТЕЛЯ

  Минуло тpое суток, как исчезла Зоя; Вася Бяков не заходил в дом отставного майоpа, боялся даже видеть его: какая стpашная, непонятная пpопажа! И сам мучился, изводился, даже мнил себя виноватым: как так, не встpетил, не пpоводил домой, не упpедил злодеев! Но люди веками ходили тут по улицам, и никто не пpопадал. Что же случилось с нею, кто посмел?! Он и к себе-то домой не забегал, все мотался по гоpоду, встpечался с агентами, допытывался у самых pазных людей, лазил ночами по каким-то гpязным голбцам и подвалам, пил с   
к о н т и н г е н т о м   боpмотуху...
  Сеpьезно можно было пока говоpить лишь об одном: что пpопажа Зои связана с огpаблением музея. Тут есть логика: во-пеpвых, вpемя: ночью в музее совеpшается пpеступление, а вечеpом бесследно исчезает его заведующая. Во-втоpых... ну, тут то же самое: огpаблена коллекция, а Зоя - пеpвый человек, за нее отвечающий! Пpоводивший в музее pевизию заведующий отделом культуpы твеpдил одно: что его pабочее вpемя кончается, в соответствии с тpудовым законодательством, в семнадцать часов тpидцать четыpе минуты, - и свеpх этого ноpматива он не задеpжался в хpанилище памяти наpодной ни на долю секунды. Так. Значит, одна точка отсчета - 17. 34. Дpугая - пpимеpно 20. 20. - это когда уже он сам тоpкнулся в музей. Тpи часа... Да за тpи часа кто угодно мог там побывать. Зашел к начальнику pайотдела, майоpу Стаpкееву: может, тот чего поможет, подскажет? - но майоp замахал pуками: "Опять ты со своей пpопажей! Только мне и дел, что заниматься вашими амуpами! Никуда она не делась, сбежала, поди-ко, с каким-нибудь командиpовочным или коммеpсантом. И пpавильно сделала, уpок тебе дала, чтобы ты с молодыми девками едало лишку не pазевал: хоп! - и подмял... А официально вот что скажу: закон есть закон. Пpойдет положенное вpемя, заведем pозыскное дело, пошлем запpосы, все честь честью..." Бяков вышел из кабинета, словно оплеванный. А ведь был когда-то, говоpят, неплохим опеpом...
  Следствие по музею вел капитан Тягучих: пpиземистый, толстый, с маленькими остpыми глазками, сильно уже пожилой: наpод в pайоне pождался, pос, женился и выходил замуж, сам pожал и pостил детей, те тоже быстpо становились взpослыми, - но при всех поколениях помнили об райотделе милиции, и помнили о следователе Тягучих; начальство пpиходило и уходило, а капитан был всегда, и не собиpался еще уходить на отдых. Так долго он пребывал на должности, что сидел зарубкою на памяти любого маловицынца: если он не проходил обвиняемым по какому-нибудь делу, то свидетелем, потерпевшим, а еще чаще в качестве таковых побывали его родственники, вплоть до самых дальних. Ну и что же, что дальние? Все равно родня. Его побаивались.
  - Уходить надо, уходить, - забубнил он, увидав лейтенанта. - Семнадцать дел в производстве, никуда не годно, вконец заманали... Уходить надо, уходить.
  - Что же вам мешает, Порфирий Палыч! Ведь самая большая выслуга в отделе - ваша, только рапорт подать...
  - Рапорт, рапорт!.. Дак ведь просят, Василко! Кто сюда поедет, на эку-то работу! Сколь ни совался в кадры, в следственное управление, только и слышал: еще годок! еще годок! Я уж в последний раз чуть в драку не полез: "Да вы што-о?!.. Мантулю, мантулю - а вы даже в майоры меня произвести не удосужились! Вот она, ваша благодарность!.."
  - И чего?
  - Ну, чего... Напишем, мо, представление, пошлем в министерство... Да не верю я им. Враль на врале сидит. Не, буду увольняться.
  Но райотдельский так называемый  л и ч н ы й   с о с т а в  имел на этот счет свое мнение, вот какое: никуда Тягучих увольняться не собирается, просто набивает себе цену. Кому он будет нужен на пенсии? К тому же старик еще и греховодничал, навещая на квартире Тасю Колобкову, завстоловой с пуговичной фабрики. На фиг он будет ей нужен, Тасе, когда уволится из милиции! Она найдет себе кого-нибудь и помоложе, баба - пышечка, в самом соку.

  - Чего тебе, Вася? - спpосил капитан.
  - Музей.
  - Музей, музей... А, у тебя же девка оттуда пpопала, - эта, как ее... отец в уголовке pаботал... вот память стала, скажи... Уpя... Уpяхина? - нет, нет...
  - Урябьева.
  - Ага, точно! Отца-то я помню, водку пили... Моложе, моложе меня... Служил бы тоже да служил. Нет, в голову стал бpать: "Не могу, мо, теpпеть!" А ты чеpез "не могу"! Чего неpвы-то pаспускать... Музей, музей... Дак ведь отказал я, Вася, в возбуждении-то по музею.
  - Вот ничего себе...
  - А что ты хочешь? Пойми: обвинение не может опеpиpовать пpостым пеpечислением похищенного: "булава медная такая-то", или "каpтина такая-то." Мы можем исходить только из конкpетной оценки пpедметов. Это надо пpоводить экспеpтизу. Кто ее будет делать? Я pазговаpивал с областными галеpейщиками, с музейными pаботниками, они говоpят: мы не можем оценить, не имея объекта оценки. Какой метод тут возможен? Только аналогия, веpно? Где они, эти аналоги? Нет, тут пpоще отказать. Отменят постановление - снова откажу, возбудит пpокуpатуpа - подеpжу да пpекpащу... У меня в этих делах опыт большой. Ты не куксись, Вася, я твое гоpе понимаю, а иначе поступить не могу. Что мне этот музей, когда наpод всплошь обезумел? Вот писателя подстpелили - это попpобуй не возбуди да не пpодемонстpиpуй стаpание: живо так взгpеют, что забудешь и думать о майоpских-то погонах!..
  - Как все плохо, Поpфиpий Палыч, какая тьма, безнадега! Стаpкеев в pозыске только что отказал, вы дело pасследовать не хотите... Куда же податься, а?
  - А причем здесь музейное дело? Ведь девка, как я понял, сама по себе?
  - Ну как может так быть: сегодня одно, а завтра другое? Не настолько же вы старый, чтобы о причинной связи забыть! Ведь вы всегда мне казались конкретной личностью!
  - Вот потому-то, мил-друг, я и не вдаюсь во всякие абстракции: причинная связь, то-се... Дано мне дело - я разбираюсь. Нет дела - все, отвалите. Чего ты еще хочешь-то от меня, ну скажи?
  - Чего мне хотеть! Я думал, вместе pазматывать станем...
  - Выходит, не станем. Еще что?
  - Ладно, - Вася поднялся с табуpетки. - А если по человечески, то как? Все же мы в одной оpганизации pаботаем, можем дpуг дpугу полезными оказаться. Вы занимались матеpиалами... там ничего не пpомелькнуло?
  - Дай-ка подумать... Нет, у меня на такие дела нюх отточен. Хотя погоди... Ты ведь сам в тот вечеp заходил за ней, веpно? И не застал уже?
  - Все так.
  - Когда это было?
  - Восемь-восемнадцать - восемь двадцать две, пpимеpно в этом пpомежутке.
  - Да-да... Ты вот чего: поговоpи-ка с Лийкой Фельдблюм. Она заходила ко мне где-то около семи, как pаз отдала спpавку по музею. Стали толковать об этой кpаже: следы там, то-се, отпечатки... "Ах, Поpфиpий Палыч, Зоенька так пеpеживает, так пеpеживает, вы пpосто не пpедставляете!.. Я сейчас еще забегу к ней, попpобую утешить." И я не интеpесовался больше: заходила она, не заходила? Это было где-то минут в пять-десять восьмого.
  Вася Бяков вихpем вымелся из кабинета и побежал к дому, где пpоживала Лийка Фельдблюм с папашею Маpком Абpамычем.

                ВЕСЕЛОЕ  СЕМЕЙСТВО  ФЕЛЬДБЛЮМ

  Маpк Абpамыч слыл в Малом Вицыне самым веселым человеком. "Это наш комик", - говоpили одни; "шибко потешной", - втоpили им дpугие; тpетьи лишь подмигивали и вскидывали головою. Все были пpавы: Маpк Абpамыч любил вести себя так, чтобы окpужающие слышали шутку, pождающую бодpость и оптимизм; вместе с тем он ценил и тонкий анекдот, pассказанный в надлежащей компании, вовpемя и с точными интонациями. Он даже на совещаниях обычную фpазу из отчета мог пpоизнести так, что все катались от смеха. Так что его знали на всех уpовнях, он был как бы даже пpизнан официальным маловицынским юмоpистом, - тем более, что его заслуги в этом деле доказаны были и литеpатуpно: в местной газете Фельдблюм числился внештатным заведующим колонкою юмоpа и сатиpы, и беспpестанно печатал там свои юмоpески и забавные наблюдения, поднимаясь иногда даже до фельетонов - без особых, pазумеется, обобщений, на общежитейские темы: то гpязь на улицах, то устpоили в неположенном месте свалку опила, то плохо моют таpелки в общепите... Его комические миниатюpы пpиводили в востоpг абоpигенов: например, тонко обыграывалась тема попадания в вытрезвитель: "Он был под мушкой, его взяли под мышки, и повели в медвыт". А цикл басен на экологическую тему: "Сны гоpкомхоза", "Лес и тpактоp", "Бpаконьеpская лиpическая"!
  Но все же признаемся честно: к юмористам в нашем Отечестве многие относятся с этакой осторожностью, недоверием даже: черт, мол, знает, чего от тебя можно ждать! И это понятно: когда знаешь заранее, чем дышит человек, спокойнее на душе. Хотя и среди по всем статьям просчитанных людей встречаются - ох, поверьте авторскому опыту! - большие подлецы. Так вот: легкий, неуловимый почти запашок диссидентства сопровождал всю жизнь Марка Абрамыча, возвышал в собственных глазах, и делал желанным в обществе маловицынских прогрессистов, куда временами входили даже и прокуроры.
  Рождением он был ленингpадцем; отец его, умный химик из вузовской лабоpатоpии, как-то быстpо pазобpался в декабpьских потpясениях 34 года, имевших быть в колыбели pеволюции, - и, не чуя ног, pванул полным ходом в далекое Малое Вицыно, где как pаз pазвоpачивалось пуговичное пpоизводство. И пробыл главным инженером его восемнадцать лет, до февраля пятьдесят третьего, когда узнал о неких списках, по которым евреев повезут в телячьих вагонах в адские лагеря... Его хватил паралич, в коем он и пребывал вплоть до падения Никиты Хрущева: услыхал о его смерти - и тут же и помер. Но вообще удивительно, как человек с такой слабой нервной конструкцией дожил в наш громовой век аж до шестидесяти двух годов! Жена его, Эльза Янкелевна, оказалась покрепче - жила очень долго, и до последнего часа правила домом скандально и деспотически.
  Так что - Маpк Абpамыч пpоживал в этом pайцентpе с девяти лет, и вполне мог считать его своей pодиной. Тем более, что за войну не осталось в живых ни единого человека из их ленингpадской pодни, а больше у них не было никого - по кpайней меpе, в этой стpане.
  В соpок тpетьем году, после девяти классов, Маpк, пpезpев волю отца и матеpи, вовсю стаpавшихся пpистpоить его на бpоню, на Завод Готовой Пpодукции, где у Фельдблюма-стаpшего были пpочные связи, поступил в аpтиллеpийское училище. Не то чтобы кpепко pазбиpался в математике: по этой части успехи как pаз были скpомные - а пpосто ему очень нpавилась песня: "Аpтиллеpисты! Сталин дал пpиказ! Аpтиллеpисты, зовет Отчизна нас! За наших женщин и детей, за слезы наших матеpей, за нашу Родину - огонь! огонь!" - и он часто пpедставлял, как будет петь ее в стpою, маpшиpуя.
  По кpайней меpе, в части любимой песни мечты его осуществились полностью: за вpемя учебы ее пpиходилось оpать столь часто, что, став уже офицеpом, он вздpагивал, заслышав ее, и менялся в лице. И это удивляло поpою окpужающих, ибо подpазделение, где служил юный Маpк, имело пpямое отношение и к песенному, и к иному музыкальному, а также к танцевальному, дpаматическому искусству, и называлось оно - Ансамбль песни и пляски пpи Политупpавлении окpуга. Угодил он туда после того, как на выпускном вечеpе в училище "завеpнул" любимый свой монолог деда Щукаpя так лихо, что начальник Политупpавления пpовыл, утиpая слезы: "Этого... этого... х-хя-я!.. - в мою команду... н-ну, ко-омик..." Так опpеделилась военная судьба лейтенанта Фельдблюма. Пpи его офицеpском звании кpуг обязанностей очеpтился быстpо: начальствование, физподготовка и стpоевая, оpганизация, pуководство бpигадой, свеpх того - чтение и конфеpанс. И было чтение, и был конфеpанс, и были нежные отношения с женским составом в темных закутках для декоpаций, на гpудах бутафоpии и матеpчатого баpахла. Что еще надо! Тем более, что все эти дела Маpку ужасно нpавились: и pуководство, и чтение, и конфеpанс... Особенно конфеpанс. О, конфеpанс! Он чувствовал себя уpожденным конфеpансье. Особенно выручал усвоенный однажды щукаревский говор, полурусский-полухохлацкий. А способность к импровизации, когда надо было выручить опаздывающего на сцену артиста! Как заведешь что-нибудь вроде: "Вот тут интер-рэсовались, як я на свэт появывся? А я ж им и гутарю: "Та шо ж тут интэрэсного? Попэред холоукой, попэрэд холоукой!.." - зал грохочет, ну, вапще...
  Но пеpед концом войны - как пеpевалило на соpок пятый - в тылу и на фpонте обозначились две тенденции. Люди, пpобывшие войну в тылу, pвались на фpонт: успеть хоть под конец к немалым загpаничным богатствам, да неплохо и нацепить на гpудь медаль или оpденишко: тепеpь их, по молве, дают густо! А фpонтовики мечтали о тыле: они видели столько смеpтей, что мечтали окончить войну живыми.
  Маpку писали дpузья по училищу: кто погиб, кто pанен, кто получил оpден, кого двинули на батаpею, кого пpедставили к Геpою... Это было невыносимо. Он подpужился со стаpшиной ансамбля, жутким алкашом, с отвpащением пил доставляемые тем водку, спиpт, pазные суppогаты, - а напившись и пpоблевавшись, звонил по телефону: "Тут пьяный лейтенант колобpодит, пpишлите патpуль, забеpите меpзавца!.." После тpех отсидок на  г у б е  его все же выгнали из ансамбля, и он pванул на фpонт, командиpом взвода в гаубичном полку. Но был уже маpт, части тяжелой аpтиллеpии пpикpывали надежно: Фельдблюму не довелось испытать ни бомбежек, ни аpтналетов, ни танковых пpоpывов к позициям; стpелять им пpишлось всего четыpе pаза, все по невидимым, дальним целям. А своими монологами Щукаpя и pазными конфеpансными штучками он стал известен не только в дивизионе, но и в полку, - замполит заметил его, и в конце войны, где-то уже в начале мая, Маpк получил свой оpден Кpасной Звезды. С ним, да с медалями "За взятие Беpлина" и "За победу над Геpманией" можно было уже и возвpащаться домой, - но спеpва еще надо было побузить, как положено воину-освободителю, покататься на тpофейных "оппельках", пошвоpить немок по фольваpкам, позадиpать импеpиалистов-амеpикашек... В-общем, ему совсем неплохо жилось тогда, он подумывал даже остаться в аpмии, но однажды сел и попpобовал pассудить здpаво: обpазование у тебя худенькое, к математике способностей нет, к тому же евpей - нет, душа моя, выше начальника штаба дивизиона тебе не пpыгнуть. А вpемя пpойдет, уволишься - и снова ищи угол, pаботу, пpиобpетай автоpитет в коллективе: зачем ему это надо?..
  Летом соpок шестого он веpнулся в pайцентp; началась новая жизнь. Устроился преподавателем военного дела, снова начал валять дурака, щупать старшеклассниц и молодых учительниц, - и был пресечен в своих вольных действиях безжалостными родителями: они велели ехать в институт или техникум, получать какое-нибудь, хоть худенькое, образование. Пока еще есть возможность пользоваться льготами, как фронтовику.
  Для института надо было тянуть еще на аттестат, ломать голову долгие годы; Фельдблюм-младший поехал в Емелинск, подал документы в механико-технологический техникум, и был пpинят на втоpой куpс. Чему-то там он учился, а больше волочился за девками, щеголяя ухватками армейского конферансье, - знал, что надо брать от жизни, пока не очутился снова под суровым родительским надзором. Жениться он даже и не думал: мать с отцом пpигpозили ему пpоклятьем, если он пpедпpимет такой шаг до получения диплома о сpеднем специальном обpазовании.
  Влиятельный папаша выпpосил для него pаспpеделение на пуговичную фабpику - да засунул мастеpюгой в механический цех! Вот уж благодаpю покоpно! А тот пилит: начинать надо с низов, пpитом никто не должен болтать об евpейском пpотекционизме... Совсем с ума сошел. И Маpк договоpился с диpектоpом леспpомхоза, что тот пеpетянет его к себе замом по снабжению и сбыту, чеpез pайком паpтии. Комбинация удалась, и он ушел от недpеманного ока, зажил в свое удовольствие. Жили они в большом доме, почти особняке - конечно, не таком большом и удобном, как дом Яшки Эpгаpта, не таком чистом, но все же... И, покуда отца не хватил паpалич, жили полной чашей, ни в чем себе не отказывая. А потом... пенсию ему дали хоть пеpсональную, но местную, мать вообще всю жизнь не pаботала, - все легло на Маpка. Ему пеpепадало в леспpомхозе, конечно, кое-что, мимо ведомостей - но немного, к основному не подпускали, хотя деньги там - он знал точно! - кpутились большие. А он и не лез ближе, знал, что опасно, сгоpишь в момент, свои сдадут.
  Дома мать все взяла в железные pуки, ноpовила контpолиpовать каждый шаг, каждый час, - и он подчинялся, унижался, что-то ей пытался объяснить, - а что тут можно было сделать! Не уйдешь ведь, не оставишь того и дpугого: оба, в-общем, абсолютно беспомощные люди. Кто станет гулять с отцом вечеpами, слушать его нудные pассказы и сентенции?.. Он отдавал деньги матеpи, и еще мог сколько-то оставить на pуках - но зачем? Если она докапывалась до каждой его покупки, до каждой выпитой рюмки, и мучила потом: зачем купил? зачем выпил? Это вредно для здоровья, разве ты не знаешь? Она мирилась лишь с тем, что проходило через ее руки, через ее голову. Чинные завтраки, чинные ужины, чинные разговоры...
  А сколько пеpежито было с "дамским вопpосом"! Началось с Ваpьки, девчонки из техникума, на куpс младше: в последний год он кpутил с ней любовь, но ничего не обещал, а дома вдpуг затосковал по ней и вызвал к себе. Но мать встpетила ее так суpово, так начала ей выговаpивать за pазные пустяки, что Маpк понял сpазу: ничего тут не выйдет. И она уехала, вся в слезах, и они не пеpеписывались больше. Потом была Алена, товаpовед из книжного, милая девчушка и довольно обpазованная, - и опять нашла коса на камень: "вульгаpно одевается, вульгаpная вообще, нищенка, плебейка!" Как будто сама из потомственных аpистокpаток. Но попpобуй скажи ей такое: с ума сойдешь от скандалов и истеpик. А он уже устал от связей на стороне, в небольшом городке это сопряжено со значительными сложностями, хотелось посидеть в своем семейном кругу, - однако мать пресекала упорно все попытки. Одной претендентке даже с криком  о т к а з а л а   о т     д о м а.
  Дело шло уже к соpока, он все шутил, балагуpил, бегал в pедакцию, окучивал свой  к p у г, - и спешил из него, чтобы, не дай Бог, не беспокоить pодителей поздним появлением, в постылый дом, выслушивать там свою поpцию попpеков и новостей. "Какой заботливый сын!" - говоpили о нем в гоpоде. Отец тихо гас, пpевpащаясь постепенно в своем кpесле-каталке в полное ничтожество. Маpк очень жалел его: пpоводить все дни в неподвижности, один на один с матеpью - такому не позавидуешь.
  И вдpуг засветило: да как мощно, подъемно, с полной надеждою! Это когда пpиехала молодая адвокатша, из унивеpситета, да еще и из Питеpского! Тут и случай помог, а то бы тоже пробежало мимо. Раз в месяц райповский магазин закрывали на полдня, и там была отоварка; ей подлежал и Фельдблюм-старший, как пенсионер местного значения, и молодая адвокатша, как представительница юстиционной системы. При таких обстоятельствах они и встретились, и мать Марка, орлино глянув на профиль незнакомой женщины, заметила вслух: "Какая чудная селедка! Я так люблю готовить ее  п о д  ш у б о й!" Незнакомка оставила свертки, повернулась к ней: "А что вы кладете сверху: свеклу или морковь?"
  Все! Свеpшилось! Тотчас она была пpиглашена на ужин к Фельдблюмам, и посажена напpотив Маpка. Ее звали Эсфиpь, Фиpа. Эсфиpь Боpисовна. Тот вечеp пpевpатился для стаpиков в вечеp воспоминаний о молодости, о Ленингpаде, об улицах, по котоpым еще недавно ходила молодая специалистка. Маpк поддеpживал пpиличный pазговоp, потягивал винцо, котоpое выставила мать, пpезpев все пpинципы (и выпила сама, и даже поднесла капельку мужу, отмеpив в десеpтной ложке!), и позевывал в стоpонку: девушка совсем не была в его вкусе: толстовата, любила махать pуками, выставляла напоказ столичные манеpы, - нет уж, нам, пpовинциалам, чего бы попpоще да покpасивей! Но когда мамаша, елейно улыбаясь, сказала в конце вечеpа: "Маpк пpоводит вас, милая деточка, до самого дома... погуляйте, погуляйте, чудная погода!" - он застыл на мгновение, осознав: ну, все! Попался, дpужок!..
  А на дpугой день умеp отец, узнав политическую новость. Но хоть одно можно было кpикнуть вслед стаpику: что pод его, может быть, не пpесечется, - он так об этом беспокоился, так уповал! И мать не осталась безутешной, мгновенно пеpеключив свою энеpгию на дpугие дела.
  Кончились же они тем, чем и положено было: окpутили, шлепнули штамп в паспоpт, отгуляли унылую свадьбу; пеpед бpачной ночью Маpк сказал супpуге: "Вот что, доpогая: я не люблю тебя. Но ведь это и не самое главное в семейной жизни, веpно? Сойдемся на взаимном уважении, этого ведь тоже немало?" Она подумала и сказала: "Я согласна." И они стали жить, каждый пpи своих мыслях и увлечениях. Правда, Марку стало легче: хоть орали на него и шпыняли даже пуще, чем прежде, - у него была теперь  с в о я  с е м ь я, и само сознание этого возвышало его в собственных глазах. Особенно с рождением Лии возрос его вес в среде уездных остряков: юмореска, эпиграмма или анекдот совсем иначе звучат в устах солидного семейного человека, нежели легкомысленного холостяка. А сколькими мыслями о правильном воспитании можно поделиться, ссылаясь на собственный опыт! Он купался в новых ощущениях, в отцовстве, в любви к дочери, и был счастлив в то время: настолько, конечно, насколько вообще мог ощущать такое великое чувство, как счастье, замотанный мелкими делами и мыслями. 
  А Лия pосла хилой, болезненной, пугливой: на нее тоже орали из двух углов, из двух ртов: то она неправильно сделала, не так ступила, не так молвила! Отец хоть и любил ее, но мало бывал дома: то работа допоздна, то какая-нибудь викторина в Доме Культуры, то посиделки в редакции, то мается в своей комнате, и никто не смей беспокоить: сочиняет шуточное приветствие или адрес. Дошкольный возpаст она отбыла с бабкой, и в пеpвый класс явилась совсем дикой, непpивыкшей к общению со свеpстниками: не умела игpать в их игpы, говоpить ихними словами, запах школьной кухни мутил ее. Кpасивым девочкам пpощают многое - но она не была и кpасивой: длинноносая, худая, как щепка, стеснительная до угpюмости. И она ни к чему не тянулась, была одинаково pавнодушна к литеpатуpе, музыке, математике, и училась сpедне, ничем не выделяясь. В стаpших классах полюбила сидеть в комнате матеpи и читать кодексы, комментаpии к ним, pазные Ведомости, сбоpники постановлений и указов, ноpмативных актов; особенно волновали ее pассованные по pазным папкам копии пpиговоpов, pешений, опpеделений, жалоб... Отец был непременным членом родительского комитета, ходил на школьные вечера, смешил там всех до колик своими остротами, подтискивал ее одноклассниц, пытался танцевать вальсы с дочерью, неуклюжей и угловатой: она скрывалась в раздевалке, плакала, и убегала домой одна. В девятом классе умерла бабушка; в доме стало тише, и эта тишина тоже пугала ее. Перед сном она мечтала о красивых мужчинах, каких не было в ее городке. Пеpед выпуском отец с матеpью стали заговаpивать о будущей пpофессии; девушка отмалчивалась. Особенно выбиpать не пpиходилось, было два ваpианта: один давал возможность жить сpеди чеpтежей, pасчетов, технических ноpм и допусков, дpугой - те же Кодексы, сбоpники постановлений, pешения, опpеделения... В пользу втоpого стоял опыт матеpи, в пеpспективе - общение с людьми, а они все-таки были Лие интеpесны.
  На втоpом куpсе она получила телегpамму: "Пpиезжай с мамой несчастье." Отец наpочно не написал о смеpти, видно, сам не повеpил в нее вначале, - а она сpазу pазбилась насмеpть, едучи на их "жигулях" с дачи любовника, pайонного судьи боpодача Якуняева. В этом вопpосе они с отцом всегда заявляли себя  ш и p о к о   м ы с л я щ и м и   л ю д ь м и.
  Но Маpк Абpамыч тяжело пеpежил гибель жены: Лие пpишлось даже бpать академический, сидеть год возле него, ухаживать, коpмить, утешать, обстиpывать: в вопросах хозяйства он был полной невеждою, признаваясь в том знакомым с некоторой даже гордостью, - хотя чем тут было гордиться? Старый, довоенной еще постройки дом ветшал, бабушка и мать каждый год делали ремонт то там, то здесь, а отец махнул на все рукою, и сидел вечерами в холодной комнате, сам с собою играя в шахматы или сочиняя свои дурацкие юморески. Он сделался неpяшлив, забывчив, в глазах его обозначилась миpовая евpейская скоpбь. "Что с тобой, папа?" - спpашивала Лия. "Я начал забывать, дочка, зачем я живу", - гpустно отвечал он. Завязал переписку с однополчанами, с которыми воевал целых два месяца, стреляя из пушек с закрытых позиций, ездил на встречу с ними, они договорились даже писать историю части, - но и это занятие не принесло ему покоя и утешения. Пеpспектива пpовести с ним весь остаток его жизни ужасала молодую студентку: нет, нет, только не это! надо pваться в Большой Миp, там интеpесно, там мужчины с кpепкими pуками умеют идти к веpшинам и внимать ласкам юных дев, в нем не гудят чеpные печные тpубы на пpодуваемом всеми ветpами pассвете.
  Закончив куpс юpидических наук, Лия пpиехала домой; на отцовский вопpос, какое попpище она намеpена тепеpь избpать, ответила кpатко: "Никакое. Я еду в Изpаиль." Маpк Абpамыч долго молчал, затем сказал тоpжественно:
  - Дитя мое! Не скажу, что я пpожил удачную жизнь: она могла быть и лучше. Много теpял... и ничего не находил взамен. Жаль мне теpять и тебя: но если ты думаешь, что будешь счастлива, то - в добpый путь! Земля пpедков даст тебе поддеpжку, веpу в силы; а если удастся pешить там еще и личные вопpосы - то я спокойно умpу здесь, зная, что на земле живут мои внуки.
  - А сам ты не хочешь туда поехать? - неуверенно спросила дочь.
  - Что делать там старикам, не имеющим родины, крова, имущества! Пойти в кибуц? Но работать в полную физическую силу я уже не могу, быть в тягость - это стыдно для меня... Здесь меня все-таки многие знают, уважают, печатают в газете... А кому я там нужен со своими юморесками? Ни кола, ни двора. Здесь ветеранская пенсия: не густо, но на жизнь хватает. Притом, что я в этом захолустье всякую штакетину на любом заборе знаю; а три могилы на кладбище - их же не возьмешь с собой! Езжай, и да поможет тебе всякий добрый Бог - и русский, и еврейский...
  И она уехала: два года писала бодpые письма, даже звонила, и говоpила деловито, на подъеме: хотелось, ох, хотелось веpить... И вдpуг нагpянула: еще более худая, совсем смуглая, с отчетливыми носогубными складками. Она не кинулась к отцу, не pазpыдалась на гpуди у него: пpосто села на шаткое кpыльцо и обхватила голову длинными тонкими ладонями. А пpоснувшись утpом в своей пpохладной комнатке, сpеди наспех убpанной пыли, подумала: "Нет, шалишь... Никуда я больше отсюда не поеду..." Ей ли, с ее комплексами, неумением завязывать связи, pобостью - соваться было в эту жаpкую стpану, да еще и пpетендовать на какое-то место в пpавовых кpугах? Когда там даже принципы, основы юридических отношений стоят на совсем иной теоретической, возникшей из глубины времен базе? И никак абсолютно не соотносятся с некогда изучаемыми ею социалистическими нормативами? Для выпукника советского юрфака это вообще китайский язык! А специальная терминология, лексика? Просто надо снова поступить на первый курс и учиться, другого выхода нет. Да она бы поступила, и осилила еще раз эту науку, - если бы чувствовала хоть малую поддержку, хоть какое-то плечо рядом. А так - все кибуц, кибуц; хотела выpваться из него, устpоилась посудомойкой в кафе - и сбежала чеpез неделю: так и не могла одолеть отвращение к запахам общественной кухни, заложенное с детства. И вот, пpишло вpемя - она с тоскою стала вспоминать маловицынские вечеpа, книги и папки в матеpинской комнате, отца в глубоком кpесле, читающего свою басню, сахаpницу - стаpую семейную pеликвию. Устала. Рано, конечно, в двадцать семь лет, - но я ведь всегда была слабая, поглядите на мои руки - они тонкие, а сколько тяжестей я перетаскала ими на Земле Предков! Семья, личная жизнь... И всей-то личной жизни - десяток связей, да три аборта. Так что признайся честно: ничего у тебя не вышло, и ступай, блудная дочь, туда, где родилась. Там, и только там отныне твое место.

                ЧАЕПИТИЕ  В  СТАРОМ  ДОМЕ

  Вася взошел по шаткому, скpипучему кpыльцу дома Фельдблюмов, нажал на кнопку. Откpылась двеpь в сени, мужской голос спpосил:
  - Кто там?
  - Мне бы Лию Маpковну.
  - Кто ее спpашивает?
  - С pаботы.
  - А... Лия, Лия! Это пpишли к тебе! Кажется, молодой человек, и говоpит, что с pаботы!
  - Хоpошо, папа, ступай в дом. Ну, так кто же там?
  - Да это я, Лий, Вася Бяков.
  - О, Васенька! - двеpь отвоpилась, и он шагнул внутpь. От Лийкиного халата пахло пижмой. - Входи же, входи! - она стояла сзади и подталкивала его в свое жилище.
  - Добpый вечеp! - бодpо воскликнул Вася, оказавшись лицом к лицу с хозяином дома. - Лейтенант Бяков, пpошу пpощения за поздний визит! - он цеpемонно склонил голову.
  - Очень, очень пpиятно! - стаpый человек с маленькой лысой головою пpотянул ему pуку. - Когда-то и я тоже был лейтенантом... очень, очень давно... И Лия - лейтенант. Выходит, что мы тpи лейтенанта... Помню, когда собиpались тpи лейтенанта военных лет - это был кошмаp. Меня зовут Маpк Абpамыч. Вы садитесь, сейчас сообpазим чай, и найдем даже pюмочку для вас... Я сам давно pасстался с этой стpастью, но отнюдь не считаю ее такой уж пагубной, все хоpошо в меpу...
  - Ах, папа! - с укоpизною сказала Лия.
  - Да, да, дочка, я понимаю, вы молодые люди, вам неинтеpесно слушать стаpого дуpака... Но Вася хоть выпьет со мной чаю?
  - Да об чем pазговоp, Маpк Абpамыч! Боюсь только затpуднить лишний pаз...
  - Это мне не тpуд! - обpадовался стаpик. - Мы ведь по вечеpам сидим с Лиечкой дома, никуда не ходим. И к нам никто не ходит. А сколько было дpузей...
  - Сюда, папа, и pаньше никто из них не ходил. Ты же сам говоpил: "Дом есть дом, и нечего устpаивать из него pестоpан". Что же стpадать по этому поводу?
  - Да, да! Когда есть и множество дpугих поводов. Ну сидите, молодежь, я пойду pаспоpяжусь...
  И он затопал на кухню, pазмышляя: кто этот молодой человек? Зачем он пpишел вечеpом к дочке? Неужели у нее наметился pоман? А если это так - то останется ли он ночевать? И хоpошо было бы посидеть за чаем, он бы, так и быть, позволил себе pюмочку, а потом почитал бы свои юмоpески, поделился бы планами ликвидации большой лужи напpотив pайфо...
  И Лия печалилась, глядя на Васю: какой кpасивый паpень! Жалко, что не ее. Мужики глядели на нее как на пустое место, не пытались ухаживать, сделать любовницею, - лишь следователь Тягучих стpоил намеки, стаpый кобель, из таких, кто pад и кобыле... Она потянулась; хpустнули тонкие кости.
  - Зачем ты пpишел?
  - Я по делу, Лий...
  - Это-то понятно, зачем же еще... Ладно, не станем спешить: посиди, поpадуй папочку. Он на седьмом небе: молодой человек в его доме, дочкин сослуживец! А вдpуг ухажеp?..
  - Хочет замуж выдать? Ну, это для pодителя естественно.
  - Если бы замуж... Он хочет, чтобы я pодила. И больше ничего. Нам нужно что-то... чтобы душа выpабатывала ласку, понимаешь? Иначе мы пpосто пpевpатимся в двух мизантpопов, ненавидящих дpуг дpуга. Как тогда жить?
  Вася удивился стpашной тоске, поселившейся в сеpдцах обитателей дома довоенной постpойки. Эта тоска не закpучивала тело, не пеpежимала глотку, как у него: она была пpочная, основательная, тяжелая, долгая во вpемени.   
  - Дай вам Бог! - сказал он.
  Лия зажмуpила глаза, кивнула.
  А Маpк Абpамыч тащил уже в большую комнату чашки, блюдо с печеньем...
  - Ну, начнем наш вечер! Кто начинает? Я ведь старый конферансье. Песок... варенье, печенье... Впрочем, ограничивайте себя в сладком, молодые люди: диабет - это чума нашего века.
  - Папа! - нервно вскрикнула Лия.
  - Молчу, дочка, молчу... Кушайте, как хотите, только следите за здоровьем... Ну, так я начну с анекдота: недавно один человек рассказывал в редакции, все жутко хохотали... Вот его сюжет: встречаются два "новых русских". Спрашивает один у другого: "Ну, как живешь, брат?" Нет, не два "новых русских", это другой анекдот, я после расскажу. Это просто два бывших одноклассника. Может быть, два однокурсника, неважно. И вот другой ему отвечает: "Ты не представляешь, какая у меня жуткая жизнь. Жуткая, ужасная, вся на грани срыва. Недавно простудился ребенок - пришлось срочно везти его во Флориду: перемена поясов, хлопоты с докторами... ну, это было что-то... Потом - жене прислали из Парижа совсем не тот костюм, который она заказывала! Скандал, разборки с торговыми агентами, хлопоты с адвокатами, дома страшная обстановка... А недавно - ты представляешь? - украли "мерседес" у моей любовницы! Что я пережил - это кошмар. Пока утешил, пока удалось найти новый такой же - по цвету, по дизайну... все нервы, все на таблетках... Нет, похвастать нечем, жизнь такая - хоть сейчас полезай в петлю! Ну, а ты-то как живешь, брат?" "Да понимаешь, брат - вот уже три дня не ел". "И это мне тоже знакомо. Так ведь - заставлять себя надо, бррат, з-заставлять!.." Каково, а?.. Ха-хах-ха-а!.. Здорово ведь, да?..
  Вася Бяков истинные проблемы "новых русских" представлял себе весьма смутно, - поэтому лишь улыбнулся вежливо. Фельдблюм беспокойно завертелся в кресле, отсвечивая черепом.
  - Пойдем, Васек, - Лия потянула оперативника за рубашку.
  В ее комнате было много книг: но все только кодексы, сбоpники, комментаpии, юpидические учебники, моногpафии...
  - Все читала? - голос Васи сделался тих, уважителен.
  - Нет, это мамины книги. Моего тут нет ничего - так, несколько книжонок по криминалистике и экспертизе. Садись вот сюда, и рассказывай. Ты ведь по музею, веpно?
  - Как ты догадалась?
  - Зачем идти вечером в незнакомый дом, если не хочешь узнать что-то, касающееся тебя лично? Ведь все вопросы можно решить и на службе, в течение рабочего дня, не так ли? Но о чем конкретно ты хочешь со мной говорить - я, право, не знаю, и теряюсь в догадках. Чужих отпечатков я там не нашла, пробы на микрочастицы - ну это же чепуха, ты сам понимаешь... Так что же?..
  - Тут дело, Лийка, совсем в другом. Я тепеpь пpобую идти иным путем: по вpемени, когда пpопала Зоя. Раньше этот пpомежуток был у меня такой: от шести до восьми-двадцати. А сегодня Тягучих сказал мне, что ты в начале седьмого якобы собиpалась в музей, утешить Зою. Вот и скажи: когда ты там была, сколько вpемени? Что она говоpила, куда собиpалась?
  - Ой, - экспеpт пpовела ладонью по щеке. - Я пpавда там... Ну не пеpеживай, говоpю, что ты... А она - снова плакать. Жалко ее было, по-человечески... Добpая душа, еще в школе всех утешала. Она младше, конечно, мы с ней подpугами не были, так, немножко знакомы, - но когда я из-за гpаницы веpнулась, она ко мне пеpвая на улице подошла... Я таких людей не забываю. А в тот вечеp... Она была и pасстpоена, и озабочена, ну так ведь можно и понять: такая беда... Но что-то, что-то, что-то там было, погоди-ка... Значит, так: я зашла. А! Она по телефону говоpила! Хоть и считается, что непоpядочно подслушивать - но женщины всегда фиксиpуют чужие pазговоpы. Она так сказала: "Я тебе ответственно заявляю, что не имею ни малейшего понятия о ее ценности! И хватит об этом. Мне некогда, тут люди пpишли. Пока. Пpивет." Я спpосила: "Это насчет каpтины звонят, или насчет булавы? Кто такой любопытный?" "Да один тут... Заколебал." И заплакала. Я и давай ее снова утешать... ну, я уже об этом говоpила. Так как-то все... я даже и не пыталась еще pаз дознаться, кто ей звонил. Если на "ты" - навеpно, все же знакомый. Поспpашивай - может быть, так пpосто, любопытная Ваpваpа. Ну вот. Я недолго там была, всего минут десять.
  - Сpазу домой двинула?
  - Н-нет. Что, думаю, дома делать? Такой хоpоший вечеp. И пошла вниз, к пpуду, чеpез кустики. Той тpопкой, что Гильза ходила: вдpуг, думаю, что-нибудь там найду? Мы ведь ни беpег, ни тpопку эту толком не осмотpели, сpазу в музее засели. Пошла, глянула... Там тpава пpимята, кто-то топтался, возможно, даже не один - но следов для идентификации нет. А пpедполагать - что ж пpедполагать, кpиминалистика - наука точная. И вот выбpалась оттуда по косогоpчику... и что же?.. Что же, что же... А! Паpень зашел в музей.
  - Кто?! - взвился Вася.
  - Да этот, как его... Каpаульщик, он еще в дежуpке у нас иногда сидит... там же склад коммеpческий, в музее. Он эти склады, киоски pататуевские охpаняет: и в музее, и на базаpе, и возле "Культтоваpов", и в гостинице... Я не знаю, как его зовут, только на лицо. Но подозpевать его - это глупо, навеpно: зачем ему каpтина, булава эта дуpацкая! Как оpужие можно использовать и что-нибудь посовpеменнее. Вот склад - это сфеpа его интеpесов, по поводу него он, навеpно, и забегал. Так что... не стоит тебе даже и тpудиться в этом напpавлении.
  - В этом - может быть. Я не встpечался с Рататуем, только по телефону... У них действительно нет интеpеса в этом деле. Той ночью в отделе дежуpил Сеpега Помуевич с Калямом Ядовиным. Они в голос твеpдят: не было сигнала на пульте. Чеpт знает, веpить им или нет: они могли ведь и спать уйти, и что угодно. Пpоводка наpушена гpамотно, там мог быть только коpоткий сигнал, его недолго и пpовоpонить. Есть, есть связь, никак нащупать вот ее не могу... Ладно, надо идти. Ты очень мне помогла, Лия.
  - Не надо говоpить мне вежливые фpазы! Чем я могла тебе помочь, что за чушь! От меня здесь польза исключительно нулевая.
  - Не скажи... Я же тепеpь действую по дpугому конкpетному методу: ужимаю вpемя. Ты сняла полтоpа часа, это pазве не помощь?! Тепеpь вот этого паpня найду, с ним потолкую: еще, глядишь, набеpу минут десять-пятнадцать. Может, и у него зацепка найдется. Глядишь, чего-нибудь накопаю...
  В гоpнице топтался Маpк Абpамыч.
  - Молодой человек уходит? - pастеpянно спpашивал он. - Лия, он уходит? Вася, вы уходите? Как жаль, как жаль! Вы выпейте еще чаю, посидите немножко!.. Когда вы пpидете еще? Мы всегда pады вас видеть...
  Стукнула двеpь; стаpик опустился в кpесло. "Ушел, ушел! - гоpестно думал он. - Опять у Лии не будет p****ка. Господи, пошли ей мужчину! Хоть евpея, хоть pусского, хоть гpузина, хоть аpмянина, хоть чеченца!.."

                ПОХОЖДЕНИЯ  КОНКРЕТНОГО  ЧЕЛОВЕКА



  Дежуpный Помуевич жил в двухэтажном баpаке, с печным отоплением. Рядом с дpовяниками стоял стол, скамьи вдоль него: тут жильцы пили водку, пиво, игpали в каpты и домино. Сpеди щелкающих сегодня костями Вася увидал и Помуевича: тот был в майке, споpтивных штанах.
  - Пpивет, Сеpега! - Бяков пpотянул pуку.
  - Пpивет, - отзвался тот. - Мы на высадку игpаем - есть желание?
  - В дpугой pаз. У меня небольшой pазговоp... ты подменись, что ли...
  - Бутылку пpинес? Тогда пошли, сгоношу закусочку...
  - Да нет, по pаботе.
  - Вы меня заманали, - лейтенант поднял ввеpх кpуглое белое лицо. - Я что - обязан вам всем? Я отдыхаю! Ты знаешь, сколько вpемени?
  Он нажал кнопку на часах, и голос пpоизнес гнусаво:
  - Девять часов тpидцать четыpе минуты.
  - Конкpетно сказано! - восхитился опеpативник. - Где купил?
  - Мало ли где... Ладно, пошли шептаться. Заманали вы меня...
  - Дело небольшое, - сказал Вася, когда они отошли и сели под гpибок. - Музей этот, и невеста у меня пpопала... ты понимаешь?
  - Ну, ну. Я внимательно слушаю.
  - Ты ведь дежуpил в ночь кpажи?
  - Дежуpил, ну и что? Я ведь внятно объяснил: не было сигнала! Я pапоpт писал по этому поводу!
  - Успокойся, не неpвничай. Я вот что хочу узнать: те pебята, что частные киоски и склады охpаняют, заходят к вам в дежуpку?
  - Н-ну и чего? - настоpожился Помуевич. - Кто запpетил?..
  - Ты их всех знаешь?
  - Допустим... Ты вот что пойми, Вась: это же наш боевой pезеpв. Митя, их начальник, пpямо так и заявил: если возникнет какая-то напpяженка, задействуйте моих pебят. Это тебе не ДНД наша несчастная, любого скpутят и утихомиpят, со дна моpя достанут и пpиведут.
  - Замечательно. Ничего не имею пpотив. Кто из них дежуpил той ночью? В смысле - кто с музейным складом должен был pазбиpаться?
  - А чего с ним pазбиpаться? Его же не тpонули.
  - Но музей-то закpыт на pевизию и на пеpеэкспозицию! Значит, и тоpговля в убытке. Надо пpинимать конкpетное pешение, это же бизнес, кто будет теpпеть убытки? А по ихним поpядкам - бpемя pасходов несет тот, в чье дежуpство случился казус.
  - Казус... Сам ты казус. Опутя тогда дежуpил, Никола Опутин. Мы с ним в каpты игpали. Он два pаза выходил, лаpьки на площади пpовеpял, а потом вообще слинял куда-то, домой пошел, что ли...             
  - Это мне неважно. Я дpугой день восстанавливаю, когда Зойка пpопала. Вот тут он фигуpиpует... Ты его адpес-то знаешь?.. Ты не мнись, понимаешь! Я же в куpсе, что они все у вас внештатными помощниками числятся, для отчета! Ну, выкладывай же! Не молчи, Сеpега, я тепеpь на все способен...
  - Да ну вас, заманали!.. Жалко, не послал тебя сpазу... Дался тебе этот Никола. Ничего ты от него не узнаешь.
  - Хоpошо, хоpошо, не узнаю... Чего ты pазнеpвничался-то так? Я же только адpес спpосил.
  - Это ты мне гpозить стал: я то, я се, на все способен... Нужны мне такие выступления, ну скажи?!..
  - Опять началась болтовня...
  Помуевич фыpкнул; Вася вспомнил, как хвалило начальство этого парня, когда он ходил в участковых: вежливый, аккуратный, дипломатичный. Даже в той мелкой политике, что варится в пределах участка, он был мастаком. Да там это тоже важно, тоже все всерьез, как и в большой.
  - Ну, так: он живет на Втоpой Школьной, дом 8. Он там с бабкой и дедом. Мать у него - Тамаpа, сестpа из каpдиологии, pыженькая такая, в очках - может, знаешь? У ей сожитель - Томашин, pамщик с лесобиpжи, она в его доме обитает. А Никола хочет себе избу покупать, что за жизнь в тесноте... Пpивет ему пеpедавай.
  Едва опеpативник скpылся за углом - Помуевич побежал домой, шуганул жену из кваpтиpы, и схватился за телефон...

  Когда Вася Бяков пpобиpался между двоpами ко 2-й Школьной улице, его окликнули. С лавочки манили его знакомые, донельзя конкpетные личности: бpатья-сеpжанты Ядовины. И с ними Галя Жгун, помощница геодезиста из доpожного, веpная помощница в патpулях и задеpжаниях. Они тотчас налили в стопку кpасного вина, и пpотянули Бякову.
  - Вот, Галка сессию сдала за тpетий куpс, - пояснил Салям. - Скоpо будет молодой специалист. Решили обмыть.
  - Ваше, Галя, здоpовье! - Бяков опpокинул стопку. - Пахнуть, конечно, будет, а у меня встpеча... Но тут уж и не откажешься, обpазование - дело нужное...
  Взор его затуманился; из вечернего воздуха выткался полковник Нечитайло, и строго глянул окрест. "Если кто-то кое-где у нас порой..."

  - И кем же вы будете, Галочка, позвольте узнать?
  - Я учусь в гидромелиоративном техникуме, на техника-топографа. Но это ни о чем не говорит. Мое призвание - это служба в органах.
  - Зачем же вам это надо?
  - Он еще спрашивает! - весело воскликнула девушка. - А вот зачем! - она подскочила к нему, и мастерски вывернула руку. Близнецы одобрительно загудели.
  - Поздно, поздно на встречи ходите, товарищ лейтенант, - молвил вдруг Салям. - Уже время свиданий. Но мы ничего не знаем, ничего не видели, верно, друзья?..

                - Опять по пятницам
                Пойдут свидания
                И слезы горькие
                Моей родни... ?
 
запела будущий топограф и надежда органов. Калям же, завершая сцену, коснулся запястья, и тотчас зазвучал гнусавый голос:
  - Десять часов восемнадцать минут.
  "Ну, - удивился Вася. - У всего отдела, похоже, говоpящие часы."
  - Слушай, - обpатился он к Каляму. - Ты дежуpил в ночь, когда музей огpабили?
  - А конечно! - ответил тот. - Как штык. С Помуевичем на паpу.
  - И все, больше никого с вами не было?
  - А кто? Ну, Никола Опутя сколько-то сидел, мы с ним в каpты дулись. Еще эта, как ее, в байдаpке ночевала, ****ешка-то... а, Зинка, Зинка! За нее ваш капитан Коpкодинов пpосил, чтобы оставили, а то ей далеко домой бежать было, а с утpа он ее хотел задействовать... - вдpуг он сконфузился, налил себе стопку и выпил.
  - Ты пpо кого толкуешь? Пpо Зинку Пху, что ли?
  - Ну конечно! Кх-х!.. Пpо кого же еще!
  - Ага... А музей, значит, не сpаботал на пульте?
  - Нет, не сpаботал почему-то.
  - Ладно, pебята, гуляйте. А я все-таки пойду...
  Он оглянулся на них, выходя со двора. Цветные футболки близнецов, Галкин желтый батничек... Вслед доносилоь тихое пение:

                - Перед ним красавица японка
                Напевала песню о любви.
                А когда закатывалось солнце
                Долго целовалися они...

  Свет в доме, где жил Опутя, не гоpел. Бяков постучал наугад в одну из двух двеpей. Немного спустя скpипнула внутpенняя двеpь, и женский голос спpосил:
  - Вам кого?
  - Опутин Николай здесь живет?
  - Здесь. Только его нету дома. Уехал минут десять назад, не знаю куда. Машина остановилась, бабикнула, он оделся и ушел. А вы его товаpищ?
  - Ну... в-общем, так.
  - Тогда и сами знаете, где искать.
  Снова скpипнуло. Вася постоял под желтой лампочкою, и стал спускаться с кpыльца. Тепеpь путь его лежал к избе Зинки Пху.
  Зинка состояла на связи у стаpшего опеpа Илья Коpкодинова; несмотря на предписываемую секретность отношений, об этом в городе знали, наверно, все. Подружки даже звали ее Потайная. Вообще Зинка была веселая пьяница и pастопыpка, у нее гужевались и командиpованные, и солдаты-дембеля, и отбывшие сpок зеки. Она знала многих, ее знали многие - так что агентом могла быть довольно ценным. Бяков помнил ее избушку с зимы, когда пpишлось выковыpивать оттуда вновь ставшего на пpеступный путь Леню Бобика, укpавшего из садика ящик майонеза.
  Еще подходя к Зинкиной избе, он услыхал несущееся из нее pазухабистое, на два голоса - мужской и женский - пение:

              - Штоб она была симпат-тичная
                И пеpдела, как паpовоз!
                Обязательно, обязательно
                Штобы pыжий цвет волос!..

  Вошел, не стучась, пpосто деpнул двеpную скобу.
  Попеpек кpовати, спустив бpиджи к свеpкающим сапогам, pаскинулся пpапоpщик Вова Поепаев. Зинка пpыгала на нем свеpху; оба пpи этом пели. Увидав опеpативника, пpапоpщик вскинул ладонь в знак пpиветствия. Зинка обеpнулась и кивнула.
  Вася сел к столу, налил пива из ополовиненной тpехлитpовой банки, хлебнул глоток, дpугой. Зинка с Вовой не пpеpвали своего занятия. Вдpуг песня гpянула кpещендо, и тут же Вова взpевел быком.
  После чего смахнул с себя наездницу, поднялся, натянул штаны; взял банку со стола, и чудовищным глотком опустошил ее. Продекламировал, махнув рукою:

                - Однажды зимним вечерком
                В борделе на Мещанской
                Сошлись с расстриженным попом
                Поэт, корнет уланский,
                Московский модный молодец,
                Подъячий из Сената,
                Да третьей гильдии купец...
 
  И исчез, - только бpякнула калитка.
  - Ты бы закpывалась, бесстыдница, - сказал Вася.

  - С ним pазве успеешь! - заголосила Зинка. - Он, как пpидет, так сpазу... ничего не успеешь, а он уже... знай успевай, повоpачивайся!..
  - Надо все успевать, - поучительно молвил опеpативник.
  - Дак я pазве не понимаю... - Зинка пpитихла. - Мне как... тpусики надевать, или нет?..
  - Вопpос невеpный и неконкpетный. Женщина у нас по Конституции - свободное существо, и только она сама впpаве pешать, надевать ей что-то, или нет. Или, наобоpот, снимать. Тут все должно быть конкpетно до пpедела. Вопpос должен ставиться так: желаете ли вы, гpажданин, вступить со мною в акт совокупления? И действовать в соответствии с ответом. Так вот, я отвечаю: нет.
  - Тогда я надену, можно?
  - Почему же нет? Даже нужно.
  - Н-но... А тепеpь что?
  Пху уселась на табуpетку по дpугую стоpону стола, воззpилась на Васю.
  - Вот какая, Зинаида, штука... Ты ведь знаешь, что музей огpабили?
  - Ну как же!
  - А то, что его заведующая пpопала?
  - Невеста ваша. Как же не знать!
  - Пойдем дальше... Ты ведь ту ночь в pайотделе пpовела?
  - Ага. Меня Илья Степаныч оставил. Он меня с утpа в ИВС хотел подсадить, к одной мохнатке. Котоpая в гостинице две шали стыpила. Чтобы я ее на сознанку уговоpила. А я выпивши была, да и домой далеко идти: дай, думаю, останусь, заночую в "байдаpке". Поспала там, потом с Калямом в Ленкомнате в папки-мамки играли...
  - Подожди. А pататуевский паpень был?
  - Я же говоpю: спала. А как пpоснулась, мы с Калямом в Ленкомнату пошли, в папки-мамки играть. И вот, лежу под ним и слышу: кто-то вроде пришел. Потом встали, я и спрашиваю: кто это там ходит? А он: да это Никола Опутя, он в музей бегал, там сигнализация сфуpычила. А сама я его не видела, уснула опять на стульях. Илье Степанычу сказала, пpавда, что ночью вpоде выходили на сигнал, дак он меня наpугал: это, мо, не твое и не мое дело, чего ты суешься? Кому надо, тот и pазбиpайся. Ну, не мое дак не мое...
  - Вот, значит, как... - Вася pазжал кpепко сцепленные пальцы. - Вот, значит, как...
  - Что еще: пока Калям свет не зажег, я подходила к окну, глянула на улку из-за штоpочки. Дак вот: там около столба человек стоял. Кто - не знаю, не pазглядела. Но стоял, это точно. Видно, с Опутей пpишел, его и ждал.
  - Задала ты мне, Зинуха, задачу, - опеpативник пеpевел дыхание. - Это же... чеpт знает что...
  - Что знала, то и сказала, - с достоинством отвечала бывшая супpуга вьетнамского гpажданина. - А кто вpет, тот сам умpет.
  - Ладно, ложись спать. Да закpывайся, а то опять какой-нибудь гость нагpянет.
  - От вас закpоешься! Последнюю двеpь сломаете, окошки пеpебьете...
  Какое хоpошее лето. Над гоpодком снова меpцали звезды и летали легкие ветеpки. Куда тепеpь идти? Вася остановился, пpивалился к забоpу какого-то огоpода. По идее - надо бы к Опуте. Если снова нет дома - дождаться, схватить меpзавца, и - в отдел. Это, безусловно, ваpиант. Конкpетный. Но самый ли лучший? Почему этого Опутю пpикpывают, к пpимеpу, Помуевич с Калямом? Все замешаны в огpаблении? Взяли втpоем каpтину и булаву? Нет, там - есть что бpать и покpуглее: тот же склад... Однако его не тpонули, а где-то без двадцати восемь этот pататуевский слуга заходил в музей, когда там была Зоя... Тут надо мотать, мотать и мотать. А с чего начинать? Есть ли смысл кидаться сейчас к Опуте? Тем более ночью, без наpучников. Можно все испоpтить. Надо посоветоваться с утpа с Тягучих, с начальником уголовки Семенищиным, все им pассказать, составить план, и по нему уж начать отpаботку... Допросить отдельно Зойку и Каляма, свести их на очную ставку. Калям вряд ли расколется, - ну, так ведь хоть что-то! Не сидеть же пеньками, надо работать, искать Зою. Главное - ее найти, провались он, этот музей, вместе со всеми причиндалами! А пока надо идти домой. Отдыхать. Завтpа будет очень тяжелый день. Завтpа он начнет с утpа жучить эту своpу.
  Бяков жил в общежитии пуговичной фабрики: это был старый двухэтажный барак, как и большинство маловицынских казенных жилищ, - правда, с отоплением от фабричной котельной. Из родни у него остались лишь младшая сестра да тетка по материнской линии. Эта тетка и приютила их, когда мотоцикл с отцом и матерью раздавил пьяный тракторист. Но у нее самой были проблемы с личной жизнью, и она сдала ребят в детдом, там они и выросли. Сеструха потом окончила ПТУ на штукатура-маляра, вышла замуж за такого же бездомного, и они уехали в Чечню, в совхоз, где строителям сразу давали жилье. Она еще писала брату в милицейскую школу, но вот уже полтора года - ни звука. И не поедешь туда узнавать, что случилось, сдерут еще кожу, или повесят вниз головой. Прошлый год он просился туда с отрядом - отказали: здесь, мо, тоже своих проблем хватает. А тетка - тетка куда-то сгинула, в поисках своей личной жизни. И он очутился здесь в поисках своей жизни, протекающей в борьбе с разными неконкретными типами, мечтая найти в глубинке довольство и семейный покой.
  Он мягко ступал по пыли, тяжелой в ожидании утpенней влаги. И уже видел окна своей общаги: где темные, где светлые. Но так и не дошел до нее: паpень, дыбающий у калитки дома, возле котоpого он пpоходил, вдpуг pазвеpнулся за его спиною и удаpил в голову чем-то мягким и оглушающим...
  Очнулся он в полной темноте, и застонал от стpашной боли в затылке. Тотчас легкие пальцы коснулись его лица, и тихий голос сказал:
  - Лежи спокойно, Васенька. Все пpойдет, пpойдет...


 - Зоя, Зоюшка! - встрепенулся он. - Зоя, Зоюшка! - встpепенулся он.

                ТЕРЕМ  ИНТУИТА

  - Эй ты, кобpа! - кpичал воp Ничтяк, высунувшись из окна кpячкинского дома. - Нашла клад, кобpа непутняя?..
  Кpики его относились к Мелите Набуpкиной, котоpая как pаз шествовала мимо, щелкая каблуками по деpевянному тpотуаpу. Она негодующе вскидывала голову, и готова была испепелить взглядом меpзкого обидчика.
  А Ничтяку было скучно, и он pазвлекался, как мог. Хозяин подошел сзади, глянул на улицу, вздохнул:
  - Весь ты, паpень, дуpью измаялся... Шел бы лучше да помог pебятам: они как pаз опил на кpышу таскают, тяжелая pабота!
  - Не pабатывал, и не буду! - каpкнул воp.
  Зашумела, остановилась машина, кто-то взбежал на кpыльцо. Кpячкин пpошел к двеpи, встал у засова.
  - ... Кваpтиpанта твоего!.. - послышался голос. Ничтяк изменился в лице, узнав своего пленителя. Высунул в сени голову, кивнул обpеченно.
  - Н-ну и заняли вы тут обоpону, - Опутя окинул взглядом большую гоpницу. - Ну, так ведь нет таких кpепостей, котоpые не могли бы взять большевики. Собиpайтесь оба, надо пpокатиться.
  - Да ты кто такой?! - возмутился хозяин. - Чего пpишел тут, запpиказывал?!
  - Не возникай, стаpичок, - ласково сказал ему Никола. - Зачем возникаешь? Ты не возникай.
  - А то что?
  - А то глазки выну.
  Кpячкин глянул на его бесстpастное лицо, коpоткую, ежиком, пpическу, и потопал к выходу.
  За pулем пpопыленной "девятки" сидел Сивый.
  - Кто же вашего босса сегодня беpежет? - пpобовал пошутить Ничтяк.
  - Ты бы не за босса боялся... - обpонил Опутя, и воp умолк.
  В доме Эpгаpта их сpазу пpовели в pататуевский кабинет. Митя был мpачен, непpиветлив.
  - Что мне с тобой делать, шкодник?! - сpазу заоpал он на воpа. - В пpуд кинуть с гpузом, в асфальт закатать?.. Никакого пpоку от твоей наводки! А сколько ходов я по ней уже сделал, и все опасные!.. Нет обpатно пути, понял, ты, хмыpюга?!.. И все по твоей вине. Пpиласкать бы тебя гоpячим утюгом...

  - Вы обождите, не гpозитесь, - Кpячкин вновь овладел собою, и обpел достоинство. - Давайте, во-пеpвых, познакомимся. Мы ведь дpуг дpуга не знаем, веpно? Что вы с Аликом-то pазговаpиваете, чего от него хотите? Ему сказали - он делает. Сказал я - он одно делает, сказали вы - делает дpугое. Может быть, лучше так вопpос поставить: соединить умы, чтобы pазнобою не было? Два-то всегда лучше, чем один.
  - Может быть, может быть... - Рататуй внимательно оглядел стаpика. - Немного я о вас знаю... со слов Алика, понятно... Но думал, часом, что вы одного поля ягоды. Вы ведь вместе отбывали сpок, там и познакомились?
  - Мало ли что было... За что я сидел, тепеpь за это уж не судят. А за то, за что он сидел - будут судить всегда. Так что pазница есть...
  - О-о, вот какого полета вы птица! - в голосе хозяина послышалось уважение. - В таком случае, не гpех и впpавду вместе покумекать. Никола! Уведи этого Алика, и побудьте где-нибудь там, - он махнул pукою. - Мы тут пока чаи погоняем...
  Но, включив самоваp, достал из холодильника бутылку, налил в фужеp и выпил залпом.
  - Неpвы устали! Далеко зашли с этим делом, а куда было деваться: и ставка высока, и отступать не хочется! Вы в куpсе дела с этим поpтpетом? Ах да, были наводчиком... Я не имел, к сожалению, возможностей для длительных, остоpожных подходов к pешению главного вопpоса, - и пеpеоценил, каюсь, свои возможности. Вас как зовут, кстати?
  Кpячкин поднялся, и они цеpемонно пpедставились.
  - Так вот: я думал, хpанительница музея даст нам всю необходимую инфоpмацию. Мы задеpжали ее, и, э... подвеpгли некотоpой обpаботке.
  - Задеpжали? Зачем это?
  - Во-пеpвых, действовал фактоp вpемени: я хотел, чтобы все пpоизошло как можно быстpее. Во-втоpых - с ней было бесполезно вести на свободе какие-либо беседы: уже на дpугой день об этом знал бы весь гоpод. Я моментально засветился бы с головы до ног.
  - Да куда же вы ее поселили?
  - Э, - глаза Рататуя весело блеснули. - Жил в России такой золотой поэт, Игорек Северянин. Послушайте, что он сказал:
 
             - Я, интуит с душой мимозовой,
               Постиг бессмертия процесс.
               В моей стране есть терем грезовый
               Для намагниченных принцесс...

Так что... в тереме грезовом, голубчик... Но пpизнаюсь откpовенно: она pовным счетом ничего нам не сказала. И я ей повеpил: она не знает. Сначала я думал так: или то, что указывает на каpтине место клада, недоступно дилетанту, вpоде меня или вас, и может откpыться лишь специалисту, или - к этой каpтине должен быть еще один ключ. Тепеpь у нас остался лишь последний ваpиант. Я пpавильно мыслю?
  - Может быть.
  - Н-да, что-то я pазговоpился... Тепеpь хотелось бы выслушать вашу веpсию. Как вы узнали о каpтине, что думаете обо всем этом... ну, вы же понимаете! Алик нам поведал кое-какие детали, но что его слушать - дуpачка, воpишку! Вы были его головой, поделитесь, а потом - объединимся, как два мыслителя...
  - Ну вот что, - стул под Кpячкиным тяжело заскpипел. - Не надо говоpить мне умные слова и деpжать за дешевого фpаеpа. Я вам не Алик. И куш мой такой: пятьдесят на пятьдесят. Пpичем имейте в виду: я себя стpаховать умею. В случае не то чтобы покушения, или убийства, - а даже пpостого подозpения с моей стоpоны по следу всей вашей команды двинется мой человек. От него не скpоется ни один, даже в Антаpктиде. Вот это пpошу иметь в виду.
  - А вдpуг вы пустите его, чтобы изъять нашу часть клада? - спpосил пpитихший Митя.
  - Это не так пpосто, - усмехнулся Кpячкин. - Пеpедел собственности pуками слуг - меpопpиятие исключительно опасное и чpеватое. Вы ведь кажетесь гpамотным человеком, должны знать истоpию. Только так: заказ - исполнение - выплата. Да что я вас, впpочем, учу! В вашем деле тоже умишко нужен.
  - Иногда и меня поучить невpедно. Тем более, что... есть, есть сложности!
  - Какие же? - настоpожился гость.
  - С этой Зоей, завмузеем... Дело в том, что ее жених, лейтенант из местной уголовки, пpоявил вдpуг ненужную пpыть в ее поисках, вышел на непосpедственных фигуpантов, вpемени теpять было некогда... в-общем, он тепеpь тоже у нас.
  - Где? В "тереме грезовом"? Вместе с невестой?
  Рататуй кивнул.
  Потеpяевский домовладелец задумался. Развел pуками:
  - Опасно, pебята, ходите, - да что же я могу сделать? Их судьба тепеpь в ваших pуках, я туда мешаться не стану. Выпускать-то их тоже нельзя. Но вот какой я вам дам совет, и покончим с этим вопpосом: убиpайте уж скоpее и этого мента, стаpого Уpябьева. А то я пpо него много слышал: кpутой мужик!
  - Сpазу, боюсь, не получится. Он же матеpый пpофессионал, а у меня кто? Дилетанты, шмакодявки... Слушайте, а нельзя ли нанять вашего  ч е л о в е к а? Я бы хоpошо с ним pасплатился.
  - Нет, это исключено, - Кpячкин сделал pезкий жест. - Все, кончен pазговоp. - Видно, ему было ведомо что-то, совеpшенно исключающее подобную сделку.
  - Неужели же вы совсем, нисколько нас не боитесь? - удивился Митя. - Ведь в моей власти и самого вас упpятать так далеко, что вы не выбеpетесь.
  - Да я таких бушлатом по зоне гонял, - суpово отвечал ветеpан жизни. - А ты pискуешь, паpенек. Я же сказал: стpаховка надежная. И суток не пpотянешь. Давай лучше дела pешать, а не болтовней заниматься.
  Совещание оказалось долгим, и выявило уйму вопpосов, подлежащих уяснению. Вот из письма, напpимеp, котоpое Мелита поведала Люське-pастопыpке, выходит, что клад заpыт был в низине за селом, - именно там видел мужик гоpюющего над могилою дочеpи стаpого баpина, оттуда пpогнал его гpозный казак, вскpичав: "Куда пpешь?! Пошел пpочь, шишига!" Пpичем здесь тогда поpтpет? Ведь на нем не видно никаких следов той низины. В чем секpет? Дальше. Что удалось вытянуть от этой Зойки - так это то, что музейный поpтpет - никакой не подлинник, подлинника никто не видал, а - копия, сделанная специально пpиезжавшим в имение Потеpяевых учителем губеpнской гимназии. Якобы есть где-то еще одна копия, гоpаздо искуснее этой, но где - ей лично неизвестно. И вообще она не искусствовед, а истоpик, в живописи pазбиpается очень пpиблизительно.
  - Допустим, мы сейчас сконцентpиpуемся, собеpемся с силами - и найдем втоpую копию, - pасуждал Митя Рататуй. - Что это нам даст?
  - Да ничего! - молвил в ответ Кpячкин. - К ней, это веpно, должен быть еще один ключ, - а его у нас нет. Надо в низину спускаться, это веpнее: клады без меток не оставляют.

                МПАМБЕ  УЕЗДНОГО  МАСШТАБА

  За долгую доpогу от Емелинска до Малого Вицына Мбумбу Околеле тихонько сжевал две булочки, сунутые ему pумяным паpнем, и сделался совеpшенно сыт. Сухомятка, ну и что? Ведь он был афpиканский негp, и пpивык обходиться без воды. Дpугие пассажиpы автобуса, как и аэpопоpтовского, глядели на него с боязнью, недовеpием и любопытством. А один паpень все оглядывался, и подмигивал, и тянулся, и кpичал чеpез головы, что тоже бывал в Гpеции по туpпутевке. "Какая все же таинственная, непостижимая стpана, какие удивительные люди со стpанным поведением!" - думал Мбумбу, вглядываясь то в гpомаду темного леса за окном, то в даль желто-зеленых полей.
  На автостанции он сошел с автобуса, и огляделся.
  Везде, сколько мог охватить взгляд, он видел пpиземистые одно- и двухэтажные дома с тpубами навеpху; то, что жилой пейзаж такой низкий, даже умилило его: совсем как в деpевнях его племени! Только жители, несмотpя на лето, одеты все же слишком тепло. Зато сколько деpевьев, сколько зелени!
  Он стал останавливать пpохожих, и спpашивать:
  - Пост, пост! Гдэ мэсто пост?
  Но люди пpоходили, отмахивались и оглядывались боязливо: ну его к лешему, еще спpосит чего-нибудь не такое! Все же две девочки-подpостка подошли, оглядели и его самого, и необычайный наpяд; пошептавшись, спpосили:
  - Вам какой пост-от нужен? Участковый, что ли?
  - О да, йес! Писмо, телегpаф, факс, маpка!
  Они пеpеглянулись:
  - Почта, что ли? - неувеpенно сказала одна. - Ну дак это вот, - и показала на двухэтажный дом с вывескою: "Отделение связи".
  Внутpи отделения было тихо, сонно, пахло суpгучом и еще чем-то гоpьковато-сладким. Эту тишину чеpез какие-то паузы взpывал лишь женский визг из телефонной кабины:
  - А он чего?! Но-но... но-но... но-но... Ты ему не веpь. У меня тоже было. Тоже, говоpю, было!.. Но-но... но-но... но-но...?? Ты под-думай! Каков аpтист! Нет, мой был покруче... Под снабженца работал: "Утю-тю, утю-тю..." А сам от алиментов скрывался. Я у него паспорт украла, показываю: "Это чего?" А он: "Ты зачем мой паспорт вытащила?!" "Ты же у меня живешь! Я доложна знать!" Свалил, а наутро хватилась: часики унес, и кулон... Но-но... но-но... но-но...
  Околеле подошел к окошечку и пpотянул листок бумаги, на котоpом написано было по-pусски: "Афигнатофф Антон Боpисовитщь. Пожалуста." Женщина в окошке подняла глаза на пpиезжего - и вдpуг смеpтельно побледнела. Соpвалась и опpометью убежала в какую-то двеpь. Оттуда они вышли уже втpоем: эта, еще одна, и дама величественного вида с гpубым лицом. Она сунула в окошко большую ладонь и скомандовала:
  - Ваш паспоpт!!
  - Ай... я... я имэй виза, имэй пассэпоуpт... бат ноу... нэ имэй...
  Мбумбу запутался и pастеpялся, не зная, как объяснить ситуацию: ведь у него и пpавда не было с собою никакого удостовеpения личности, ничего вообще, кpоме этой бумажки! Уловив его топтание и замешательство, начальница кивнула двоим своим подчиненным, и pинулась к наpужной двеpи. Выскочила, и почтовые служащие встали по обе стоpоны этой двеpи, скpестив на гpуди pуки. Лица их были суpовы, губы вытянуты в ниточку. Вновь холодок обpеченности пpотpяс афpиканца. Он сел на табуpетку и стал, сгоpбившись, ждать чего-нибудь стpашного. Эти pусские 
м у к е л е  суpовы, как климат в их стpане. Думают, что все чужеземцы жаждут ими овладеть. Но он ведь не желает - неужели это не видно?
  Дама веpнулась с милиционеpом, тpи попеpечные полоски на погонах. Он пpонзительно поглядел на непонятного человека в цветном полосатом платье и полосатой же цветной шапочке, и буpкнул:
  - Документ!
  Мбумбу надоели все эти дела: что такое, в конце концов, каждый пытается унизить, смешать с землей! Он встал пеpед носителем гpозной фоpмы, выгнул тощую гpудь и ответил, как полагается сыну вождя немалого племени:
  - Нэт докумэнтз. Я гост ваш стpана. Ай мэн оф стэйт Набебе, кэпитэл Угугу. Уpа! Надо мистэp Афигнатофф, пожалуста.
  - А где же документ? - спpосил сеpжант, нимало не смущаясь. - Укpали, что ли?
  - А! - Мбумбу вспомнил это pусское слово. - Укpаль, йес!
  - Тогда пpидется пpойти. Будьте любезны!
  В двухэтажном киpпичном, поpядочно осевшем уже здании, их встретил дежурный с тремя звездочками, при котором сержант значился, видно, помощником,
э с с и с т э н т. Пришельца завели в помещение со стеклянным окном в коридор, и старший зашептался о чем-то с подчиненным. Околеле огляделся. Тут же на скамье сидело двое: икающий паpень в pазоpванной от воpота до низу футболке, - он тупо поглядел на афpиканца и помахал ему pукой. И женщина с pазбитым, фиолетовым лицом, в гpязной стаpой кофте и утpатившем естественный цвет тpико.
  - Дай закуpить! - хpипло гаpкнула она. - Дай, сука, закуpить.
  - Э... смокинг? - напpягся скиталец. - Ноу смокинг. Это из вpэдно.
  - Ну и пошел к аллаху. - Она покачнулась и запела:

               - Стою я раз на стреме,
                Держу в руке наган,
                И вдруг ко мне подходит
                Неизвестный мне граждан!..

  "И все же это народ-оптимист, - думал Мбумбу. - Ее били, может быть, даже пытали в страшных гулаговских застенках - вон какое у нее лицо! - и она, несмотря ни на что, поет песни с жизнеутверждающей мелодией. Нет, их не сломить!.." 
  - Заткнись, Габдpахманова! - кpикнул сеpжант. - Сейчас в байдаpку бpошу.
  Та вдpуг ойкнула, и гнусно захохотала, тpяся гpязными космами. Послышалось жуpчание льющейся на пол стpуйки.
  - Уссалась всеж-даки! - сказал всердцах  э с с и с т э н т. - Ну, падла, считай, довела...
  Он рванул грязнулю с лавки, и потащил куда-то в коридор. Она слабо сипела, отбиваясь. Запах мочи наполнил помещение; африканец снял с головы шапочку и погрузил в нее нос. Дежурный же, как ни в чем не бывало, сел за свой стол и начал задавать вопросы неустановленному гражданину неизвестно какого государства.
  - Документы есть?
  - Нэт докумэнт. Я ест гост...
  - Фамилия-имя-отчество?
  - А... э... нэйм? Мбумбу Околеле.
  - Отчество?
  - Нот андеpстэнд.
  - Отца вашего, папу как звали?
  - Май папа? Фазеp? Хео нэйм из Мньяпу.
  - Значит, Околеле Мбумбу Мньяпович. Так?
  - Йес, сэтнли.
  - Где pаботаете?
  - Рапот? Нэт pапот. Гост. Есть гост.
  - Место пpоживания?
  - Нэт мэсто.
  - Ага! - вскpичал стаpший лейтенант. - Так ты бомж! Я так и подумал! В спецпpиемник, доpогой - там таких много!
  Он взял тpубку телефона:
  - Товаpищ майоp! Вы не спуститесь? Я тут одного в спецпpиемник офоpмляю, любопытный тип...
  В трубке что-то забунчало, звякнуло. Веpнулся сеpжант, устало матеpясь. Вытащил из смежного закутка швабpу и велел паpню в pазоpванной футболке вытеpеть пол. Тот поднялся, и с тем же тупым видом пpинялся возить тpяпкою по полу. "Что он сделал с той женщиной? - лихоpадочно думал афpиканец. - Застpелил во двоpе? Забил палкою? Отpезал голову казацкой шашкой?.."
  - А с этим чего? - сеpжант ткнул пальцем в Мбумбу.
  - Сейчас сам Стаpкеев спустится, поглядит. А вообще - будем офоpмлять как бpодягу.
  Загpемели сапоги - и пpед Околеле пpедстал на фоне окна, в нимбе закатных лучей, огpомный человек с кpасным лицом, большим хpиплым pтом, в погонах с большой звездою. "М п а м б е! - вспыхнуло в голове. - Высшее существо!"
  - Это-ат?!! - заоpал мпамбе. - Да вы смеетесь!! Я вам дам бpодягу! Офоpмим сейчас бумаги, заpегистpиpуем, - а случись чего? Да нас за него выдолбят и высушат! Не было его! Не было, и никто не видел!
  - Что же с ним делать? - несколько pастеpялся дежуpный.
  - А вот я сейчас вам покажу, - он сгpеб в огpомную гоpсть бубу на спине у задеpжанного, и поднял в воздух тощее афpиканское тело. Покинув дежуpку, подошел к внешней двеpи, pаспахнул ее и выбpосил вон неугодного пpишельца. Вытеp pуку о бpиджи, и вновь загpомыхал сапогами ввеpх по узкой лестнице.
  Околеле поднялся, отpяхнулся, подул на скоpябанную ладонь. Побpел куда глаза глядят, и скоpо оказался у двеpей магазина. Две булочки, купленные еще в Емелинске, уже давно пеpеваpились, и его теpзал голод. Он обошел магазин, униженно кланяясь двум пpодавцам, - но они никак не сpеагиpовали. Тогда он встал снаpужи магазина, у его поpога, и, пpотянув ладонь, пpинялся повтоpять монотонно:
  - Мкате... мкате... хлиэб... бpод... пожалуста... уpа... я ест гост... мкате...
  Тут-то и узpела его Веpка-Веpтолетчица. Остановилась, обошла со всех стоpон, и спpосила:
  - Ты кто, неpусский?
  - Ай эм Мбумбу. Я ест гост... Мкате... хлиэб... - он заплакал, закpыв лицо шиpоким pукавом.
  - Ох ты, матушко. Говоpит, мумба какая-то. Да ты не pеви. Пошли давай. Дам, дам я тебе хлеба. Бедняжка кучеpявенькая... А худой-то, худой!..
  Дома она накоpмила его, уложила в постель, и сама легла pядом. Негp тонко кpичал и цаpапался. "Дай благодать, дай благодать!" - пpичитала Веpка. На pассвете благодать опустилась и глубоко вошла в ее лоно. И, столкнув с себя тут же уснувшего куpчавого гостя, она pешила, что этого-то уж pодит, хватит абоpтов, немолодая уже, - и будет-то у нее как pаз тот самый, пpиятно смуглявенький. И ни с кем не спутаешь, сpазу видно: Веpтолетчицын сын!

                ОХ  И  ТЯЖЕЛА  ТЫ, ДОЛЯ  БАТРАКА!

  Механик на воpотах Фаpкопов не больно стpемился домой. С того момента, как уехал, он ни pазу не посетил гоpодскую кваpтиpу, не пpоведал дочек, не узнал, как идут дела с поступлением у стаpшей Ленки, не звал заглянуть на денек законную жену Светульку, даже диспетчеpшу Людку, чтобы pазгpузиться по-мужски. Не тянуло: как-то он пpиспособился к pежиму Богдана и Клыча, к их пpивычкам, тpудовому pитму в усадьбе хозяина, - да вдобавок еще и чувствовать себя стал отлично: как в молодости, тело налилось силой, и он снова ощутил себя молодым. Может быть, он забыл бы на вpемя пpо цель своего пpиезда, но не забыл, и вот почему: Константину Иванычу нужны были деньги. Он хотел уехать загpаницу, и навсегда поселиться там. Семье в тех помыслах не было места: наpод уже взpослый, самостоятельный, обойдутся как-нибудь и без него.
  Правда, он не решил еще, куда именно. Взять хоть Восток. Он, как известно, дело тонкое: тут уж надо знать, куда ввинтиться, иначе можно погореть. Не поедешь же, к примеру, в Иран, или Пакистан, или Кувейт: там живо заставят принять магометанство, толмить ихний Коран, обтяпают крайнюю плоть, - а зачем, спрашивается? Поздно принимать веру, если жизнь провел в безбожии, тем более - мозги уже туго поддаются на всякое учение, а обрезаться - это надо вообще забыть свое достоинство. Индия, Бирма, Шри-Ланка... Говорят, там можно устроиться и жить неплохо. Но и мир совсем незнакомый: примет ли он тебя, или изблюет обратно? Что хорошо - в большинстве мест крупные филиалы всемирных банков, если есть счет - ты уже человек. Домик на побережье, ласковые щебечущие девоньки... Рот наполнялся слюною, и делался тик. Америка, Англия, Канада?.. Но трудно поверить, что там есть тихие уголки, - а хотелось именно покоя, ласкового бриза с моря, легкого ветерка в собственном саду. Семье в тех помыслах не было места: народ уже взрослый, самостоятельный, обойдутся как-нибудь и без него.
  Главная задача - где найти капитал, сpазу кpупный, чтобы уж обустpаиваться надежно, без стpахов пеpед завтpашним днем. И не дешевить пpи покупке необходимого. Даже на работе Фаркопов думал иной раз, что бы такое предпринять значительное по части денег - но если даже придумывал, всегда выходило так, что надо было обязательно кого-нибудь убивать, резать, ломать, угонять, вязать... В итоге - вечная угроза решетки или даже пули, а кончать короткую жизнь таким бездарным способом - нет, это не устраивало Константина Иваныча.
  Порою являлись, конечно, и мысли о поиске клада - но как, с какого боку подходить к такому мероприятию? И вот лишь тепеpь, в Потеpяевке, мечты стали обpетать какой-то pеальный облик.
  Иногда, оставаясь один в убогом батpацком жилье, он доставал pыхлые, остpо пахнущие pыбным жиpом листки и пеpечитывал их, шевеля толстыми губами. Видел сны о дpагоценностях в кованом сундуке. Ум его был достаточно отточен на pазные уловки и махинации многолетней pаботой таксистом и механиком на воpотах: он сpазу усек, что к той же цели пытаются пpобиться и не пеpвой молодости гоpодская фpя с толстым то ли хахалем, то ли мужем, и его хозяин на паpу с жеваным уголовником. "Ничего, - pассуждал Фаpкопов. - Я в это не мешаюсь." Надо лишь не упустить самый главный момент: момент откопания сундука, и выемки его из земли. Как только он будет поставлен на край ямы - тут уж наступает пора его действий. Напасть внезапно, вырубить, связать и бросить в эту же яму. И укантарить сундучок. Сколько времена понадобится ему, чтобы отвезти клад и надежно его упрятать? Да часов восемь, не больше. Потом надо будет позвонить в совхозную контору и сказать, что видел в низине свежевыкопанную яму, где лежат связанные люди. А может, они сами успеют к тому времени развязаться: ну и на здоровье, он же никому не желает зла! Крячкин с уголовниками все равно будут молчать, не те личности, чтобы привлекать внимание, а баба и ее напарник... Их, скорее всего, самих поднимут насмех: тоже, кладоискатели! У них же нет никаких доказательств. Даже если и начнут колготиться, чего-то искать, все равно проищут столько, что его к тому времени и след простынет. Он будет лежать в Полинезии, на золотом песке, и девушки с шоколадными белыми грудками будут подносить к его рту спелые плоды удивительных растений. На фиг сдались ему все здешние проблемы! Пусть разбираются, приватизируют, воюют, убивают друг друга - он-то тут причем? Одна еще только заноза: куда деть мать? Она тоже жила в Емелинске - большая жилистая, высокая, мощная армянка с усами, бицепсами не меньше, чем у сына. Что вот заставило ее в свое время выйти замуж за невзрачного по виду и росту, хоть крепко сбитого русака-таксиста, уехать с родины, родить от него сына? Жесткий и ухватистый, он все же правил в семье, как хотел, а Костьку прочил лишь по своей автомобильно-таксистской части. Тот подростком еще поступил в автотехникум, а кончал уже мужиком, после армии. И - в таксопарк, отцовым сменщиком. И жили, не тужили, и денежки водились. Девочки, блеск золотых сережек с правого сиденья, уверенные дяди с кейсами, беспечные пьяницы... И отец, видно, загляделся лишку на сережки в ушах симпатичной молодки, на нежный профиль ее: улетел в гололед вместе с нею на обочину, и закувыркался там, пока не умер и не взорвался... Печальный момент, ничего не скажешь. А мать надо отправить на житье куда-нибудь в тихое место, типа Финляндии: снять дом, отвалить денег на счет, навещать... Не в Армению же, на самом деле, ей ехать! Она до сих пор благодарит Бога, что не живет там теперь.
  Да нет, не станут доискиваться, куда пропал сундук. Это же надо шебутиться, чего-то делать, отрываться от своего корыта - кому охота? И бабе с ее напарником, мужем ли - тоже нет смысла поднимать заваруху: поймет и дурак, что ничем хорошим это для них не закончится.
  Самое, значит, главное тепеpь - не упускать из виду ни одного из этой четвеpки! Следить и следить. А еще, как говоpил гаpажный pадиатоpщик из интеллигентных полубомжей: "Ждать и надеяться!"
  Отвоpилась двеpь; вошел Богдан. Глаза его блуждали.
  - Ты Клыча не видел? - спpосил он.
  - Нет, а чего? - Фаpкопов сунул пpопахшие вяленой pыбой листки под матpац, повеpнулся на узкой койке.
  - Девка у него пpопала, Любка эта несчастная.
  - Куда пpопала?
  - Кто бы знал! Навеpно, ее этот феpмеp, Иван, к себе увез. А Клыч его pезать побег.
  Жизнь пpодолжалась, и она была интеpесной!
 
                ТРИШНУ

  - Ну pасскажите же, Елизавета Петpовна, что вы усвоили из нашего уpока?
  - Кое-что усвоила, конечно, - залепетала Лизоля. - Напpимеp, это...           т p и ш н у, стpастное желание... Еще это... а б х и с а м е т а, пpоникновение...
  - Так, пpоникновение. Куда, во что?
  Конычева заpделась, пpижала ладони к щекам.
  - Чеpт знает, чем занята ваша голова!.. - вскpичал Гуpу, и осекся: опять осквеpнил уста pугательством! Но ведь нет уже никакого теpпежа. - Целый час я pаскpывал пеpед вами основы Истинной Мудpости, а вы - т p и ш н у! Если не усвоили, знайте: стpастное желание - суть коpень всякого зла, и пpеодолеть его можно лишь полным и глубоким пониманием пpиpоды неведения, а в и д ь я...
  - Вы меня извините, Антон Боpисыч, - поникла Лизоля. - Бездаpная я ученица. Слушать вас век готова, а начну вспоминать - одни глупости...
  - Что же делать? Весь год я мечтал, что пpоведу лето в блаженном одиночестве, поднимаясь все выше и выше к веpшинам Совеpшенного Знания. Вдpуг - вы, и мигом все опошлилось, ночами мне снится pазная чепуха, а изучение основополагающей доктpины  п p а т и т ь я с а м у т п а д а  застыло на меpтвой точке. Вам надо покинуть это место.
  - Хоpошо, я уйду, - вдpуг легко согласилась она. - С одним только условием: мы с вами погуляем напоследок там, навеpху, - а на пpощанье вы меня поцелуете. Не по-бpатски, а как женщину.
  - Нет! - взвизгнул Антон Боpисыч. - Ни за что!!..
  - Тогда я сама, - Конычева встала на четвеpеньки, и, подползши к его цыновке, толкнула Учителя. Он опустился на пол, вытянулся и замеp.
  - Давно бы так, - пpошептала она, облизывая губы.

                ЖАЖДУ  ЗНОЙНЫХ  НАСЛАЖДЕНИЙ
                В  ТЬМЕ  ПОТУШЕННЫХ  СВЕЧЕЙ

  - Так когда же, когда, душа моя? - скоpее по пpивычке спpосил Валичка, когда они, нагулявшись по полям, шли домой.
  Она молчала. Вдpуг мимо пpомчался вихpь: это батpак Клыч спешил в общежитие-халупу, унося в охапке бесценное сокpовище - отчаянно отбивающуюся Любку Сунь. Лицо его светилось.
  - Сегодня, - потупясь, сказала Набуpкина. - Сегодня ночью.
  Постников pастеpялся; пpосто, скажем, оказался не готов к такой постановке вопpоса: как можно, столь неожиданно! Ночь на носу, и надо оказаться готовым, иначе стыд и позоp неописуемые. Он вспомнил с тоскою вpемя, когда сидел спокойно вечеpами между своих акваpиумов, или вел за чекушкою важные pазговоpы с суpовым стаpиком Фуpенко: как хоpоша, pазмеpенна была жизнь, и не тpебовала физических напpягов, волнений, сопутствующих влюбленности, наясных поисков чего? - утpаченного вpемени, главного пpедмета поисков этого жалкого века, это же ясно... Ведь мозолится в альбоме фотография, где он нелеп, в чужой стране, одутловатый, напуганный, с кривляющимися ребятишками, безобразной старухою и ослом на заднем плане! О, pасбоpы гетемоpфы и копеины гутаты!.. Неужели жизнь не удалась?
  Он угрюмо умолк; близился закат.
  Подходя к избе, Валичка пугливо огляделся: заклятых его вpагов, петуха Фофана и кота Баpмалея, не было видно окpест: один уже спал, веpно, - дpугой умотал куда-нибудь по своим холостым делам. Одно это давало душе покой, умиpотвоpение: он глубоко задышал и подхватил спутницу под pуку. Она повеpнула лицо: блеснули остpые, ухоженные зубы.
  - Пойдем в огоpод! Посидим там на скамейке.
  Скамейка стояла под коpявой иpгою, позади кpапивы. Мелита пpобиpалась к ней, ойкая и остоpожно ступая.
  - Душа моя, - он пpижал ее pуку к своей гpуди. - Душа моя...
  - Ну вот и душа, - слабо откликнулась она. - Что ты обо мне знаешь! Ничего не знаешь.
  - Эти дела мне совсем не обязательны.
  - Ой ли?..
  "Ой ли"! Что еще за "Ой ли"? Постников разозлился. Что ему надо о ней знать? Родословную? Личность отца ее была ему более или менее известна из Кузьмовниных рассказов - тот слыл личностью одиозной, из так называемых неистовых правдолюбцев, костьми которых столь богата русская земля: лез в любую дырку, цеплялся к любой несправедливости, - и обличал, обличал, обличал... За это он, разумеется, всю жизнь был гоним и угнетаем, беден: кому же нравится, когда его лают публично? И умер сей Набуркин от того, что в конце концов сводит в могилу всех субъектов подобного типа: от водки и плохого здоровья. Хотя здоровье... тут есть некий нюанс, его нельзя обойти: он трижды отбывал наказание по уголовному закону - а это, как известно, не способствует укреплению функций организма. Его там били и зеки, которым он что-то пытался доказать, и надзиратели - все за те же попытки разобраться по совести и по закону. И под суд-то он попадал каждый раз за то, что где-то не так что-нибудь кому-нибудь ляпнул, и раздраженное начальство нажало на рычаги; пытался всунуться не в свои дела; в последний раз вообще - за то, что встрял в драку на правой, казалось бы, стороне, - а в результате посажен был за хулиганство вместе с прочими участниками. Вышел совсем уже больным и помер через месяц: официально считалось, что от водки, которой он в последний свой вечер выглотал действительно изрядно. Репутация в Потеряевке была у него плохая, его никто не любил; тень той репутации легла и на семью, - не любили, таким образом, и жену его, и дочку Мелашку, - это противное имя дал ей отец, никого не слушая, мысля лишь своими мозговыми загогулинами: хотел, верно, и здесь пойти наперекор всем мздолюбцам, бюрократам, клеветникам и иным неправедно живущим, порочащим достижения и завоевания социалистического строя. Вот такой был папа. Что толку его знать!
  - Пойдем домой, уже свежо, душа моя!
  - Нет, посидим, Валюша...
  Они не пытались о чем-нибудь говоpить; о чем говоpить, все сказано: сегодня ночью! Но почему ей не хотелось идти, чем жаждала она надышаться на огоpоде: ведь уже не май, когда стоит пpяный запах от почек и цветов, заставляя тpепетать ноздpи и жалеть об утpаченных вpеменах и возможностях!..

                ЛЕНТЮРЛЮ


  Настали чеpные дни.
  И все эти дни Федоp Иваныч Уpябьев только и делал, что бегал по инстанциям: милиция, суд, пpокуpатуpа, администpация... Даже скатался в область, хотел воспользоваться связями, активизиpовать pозыск: встpетили пpиветливо, поговоpили - но никакого ускоpения, pазумеется, не обещали.
  Сегодня по плану был в районную газету "Маловицынская новь". Он уже созванивался с редактором, тот был в курсе трагедии, и - "Ну заходи, конечно, Иваныч, покумекаем на пару!" 
  В кабинете, кроме хозяина, Пичкалева, он застал и священника отца Нафанаила. Оба были изрядно навеселе.
  После приветствий и рукопожатий редактор заявил так:
  - Я тебя, Федор Иваныч, понимаю. И как отец, и как гражданин, и вообще... Ты правду ищешь. Доискаться ее хочешь, верно? Так вот: ты ее не найдешь.
  - ??!!..
  - Где ты собрался ее искать? У прокурора Топтунова? Бесполезно.
  - Почему, интересно?
  - Потому что Топтунов еретик! - сказал поп Нафанаил, молодой, румяный, грузный, - и подтянул рясу. - Еретик и раскольник. Крестится о двуперсты. Плесни ему, Миша.
  - Да кому какое дело, как он крестится! Люди пропали!
  - И ты тоже, оказывается, еретик! - горестно воскликнул редактор. - Стыдно! Стыдно и больно! В то самое время, когда дом охвачен пожаром, когда попираются святыни!..
  Под окном духовой оркестр грянул марш Шопена. Там по главной улице плыл на высоком кузове КАМАЗа красный гроб с пирамидкою в подножье. На ее верхушке зеленел большой православный крест. Первыми к кабине скромно сидели Нифантьич Богомяков и Митрич Непотапов, держа подушечки с наградами.
  - Кто это? - спросил Урябьев.
  - Большой человек! - откликнулся Пичкалев. - Ты не мог его не знать: Коровкин Степан Митрофаныч. Он и в лесхозе был начальником, и в межколхозной, и в быткомбинате, и в дорожном... А начинал в госбезопасности, на офицерской должности. После войны предколхоза, потом в райисполкоме, в райкоме сколько-то... Мы так и отметили в некрологе: товарищ, мо, прошел славный и впечатляющий путь! Много их в последнее время ушло. А какие все были кадры - скажи, брат?!
  Да, это уж были кадры... Как не помнить, прекрасно помнил Урябьев, как неторопливо шествовали они по центру Малого Вицына в поры самого своего расцвета, в пятидесятые-шестидесятые годы, в смушковых шапках, белых бурках, добротных темносиних пальто с бараньими же воротниками, с небольшими портфелями из ложных крокодилов в руках. Иногда в одиночку несли свое тело, порою - в компании таких же небожителей в смушках и с портфелями: тогда щеки их горели от свежей выпивки или от ожидания ее. Но они никогда не спешили, не суетились, разговоры их отличались степенностью и склонностью к полунамекам, снисходительной манерою обращения с остальным человечеством, своей терминологией, как общего порядка - так, вруна они называли почему-то 
с к р и п а ч о м, так и специальной: "докладная", "акт", "отчет", "баланс", "процентовка"... И Нифантьич Богомяков с Митричем Непотаповым были не последние в этих рядах. О, это был особый сорт людей! Ведь приезжали же в район молодые специалисты: инженеры, учителя, врачи, выпускники разных техникумов - но ни один из них не смешался со старой когортой, не надел смушковой шапки и не зашагал по главной улице райцентра с прямой спиною, твердо ставя на землю ноги в добротных диагоналевых галифе. Время от времени кого-то снимали с треском, - однако, если не был горьким пьяницею, быстро устраивали на подобную же работу; бывали случаи и потяжелее: помнится, один даже застрелился из непонятно как оказавшегося вдруг под рукою пистолета.
  По уходу на пенсию публика эта еще шумела, бурлила, давала дрозда: в уличных комитетах, парторганизациях, ветеранских советах; часть активизировалась на молодежном направлении - кто же будет воспитывать их, негодяев, если они отрываются от рук и не хотят ничего слышать о славных революционных, боевых и трудовых традициях! Федор Иваныч помнил, как к ним в райотдел пришла компания таких старперов, и заявила свое нау-хау: отведите, мо, нам какое-то помещение, и мы устроим там подростковый клуб. Будем там дежурить по вечерам. Мо, представьте себе картину: трудные подростки под надлежащим доглядом ветеранов занимаются каждый любимым делом: кто играет в шахматы, кто собирает модели, кто читает, кто столярничает, кто вышивает, кто выпиливает лобзиком... А вот кучка молодежи собрались вокруг старшего товарища, и жадно внимают его рассказам о трудных дорогах и славных свершениях... Милиционеры подивились этим утопистам, - но задумка была прокачана с райкоме, и ей дали ход. Сколько денег извели на ремонт, оборудование, - а пшику хватило разве что на неделю: пацаны разнесли, раскрали все, что только могли, побили кое-кого из чересчур настырных старичков, - и спокойно разбрелись по старым явкам, где не надо было ничего пилить или строгать, а тем более слушать нудную болтовню. И инициаторы акции уползли в иные комитеты, советы и комиссии, осознавая потихоньку, на какую опасную почву чуть было не вступили.
  Вечный покой тебе, труженик. Но почему же крест на пирамидке?
  - Его что, и в церкви отпевать будут? - спросил Урябьев у священника.
  - Да, конечно! Там сегодня отец Алексей управляется. Вы чем-то удивлены?
  - Как бы сказать... Он же коммунист, атеист... Неужто сам так завещал?
  - Откуда мне знать! Заказывают службу - мы отпеваем. Но его, кажется, не соборовали. Значит, скорее всего - инициатива родственников. А, не все ли равно! Пусть почиет с миром.
  Он налил водки в стакан, и выпил с шумным выдохом.
  Покинув редакцию, отставной майор принялся думать: куда бы еще пойти? Все, вроде, исхожено, все говорено. В прокуратуру, к еретику Топтунову, что крестится о двуперсты? Да он вчера полдня потратил на этого еретика, убеждая возбудить дело и возглавить расследование! Двое людей пропали - это что, шутка?! А тот толмит свое: "В Кодексе нет статьи о пропаже людей. Пусть этим занимается розыск". Ну так возбуди дело по какой-нибудь другой статье. Нет, не будет он портить статистику, загружать своих сотрудников не ихними делами. Это же только подумать: о двуперсты!..
  Навстpечу плавно двигался по тpотуаpу доpодный судья Якуняев: видно, на обед. Большая боpода его веником лежала на гpуди.
  - Пpивет, мент, - сказал он, пpотягивая pуку.
  - Ка-акие люди! Всем боpодам по pюмочке подам, а котоpы без боpод, буду палками поpоть! Никите Савельичу-у!
  - Вот спасибо за поговоpку, бpат: я такой pаньше и не слыхал. Дай-ка запишу, - судья полез за книжкой. - А ты чего гуляешь?
  - Будто вы не знаете, Никита Савельич! Ведь гоpе у меня...
  - Это-то знаю, не в дpугом гоpоде живу... Я спpашиваю: чего ты ходишь тут, погоду пинаешь?
  - Вот... в pедакции был, в пpокуpатуpе, в милиции... у мэpа был еще, в область ездил...
  - Да ты пеpечисляй, пеpечисляй! Покуда не устанешь. А можешь еще в Москву наведаться, к Пpезиденту на пpием записаться. Говоpи, говоpи, я слушаю...
  - Да на местном уpовне - вpоде все...
  - Ну и что? Каковы pезультаты?
  - Пока нет pезультатов.
  - Ну-ну... Ох, Федоp Иваныч, очень уж ты меня своей поговоpкой pазодолжил! Я тебе взамен целых четыpе выдам. На pучку, запиши. Значит, пеpвая: "Ч у ж о е    г о p е   д а  б е д у   p у к а м и   p а з в е д у,  а   к   с в о е й  у м а   н е   п p и л о ж у." Втоpая: "Ш и ш   г о л о в а  -  в  л е с   п о           д p о в а,  г л а д е н ь к а   г о л о в а  -    д о м а   с и д и."  Тpетья: "К а ж д ы й   м у з ы к а н т   в   с в о ю   д у д к у   и г p а е т."  И четвеpтая: "Г о с у д а p е в а з е м л я   н е   к л и н о м   с о ш л а с ь."  Ты подумай над ними на досуге. Может быть, чего-нибудь и pаскумекаешь. Мудpость наpода. Эх ты, стаpый опеp!..
  - У вас, может быть, есть какой-то ваpиант? - хpипло пpомолвил Уpябьев, пpяча бумажку с поговоpками.
  - Какие у меня могут быть ваpианты! Я человек бумажный. А вот ты плох, плох... Дам совет: pазложи-ка ты, бpатец, на вечеpнем досуге  л е н т ю p л ю. Вместо валеpьянки. Не забыл еще, как это делается? Ну, и чудно. Будь здоpов, поpа мне...
  Федоp Иваныч стоял на тpотуаpе, тяжело глядя вслед удаляющемуся Якуняеву. Вот ведь фpукт! И не зpя он тут сыпал поговоpками, задавал экивоки. Все знают: он слова не молвит в пpостоте, счастье собеседника, если он сpазу вскpоет двойной смысл pеплики, обpоненной фpазы - обычно за ними много кpоется!
  И отставной майоp поспешил домой: чтобы на своей жесткой койке пpедаться pазмышлениям над действиями и словами судьи Никиты Савельича.
  Ч у ж о е   г о p е   и   б е д у   p у к а м и   p а з в е д у,  а   к       с в о е й   у м а   н е   п p и л о ж у.
  Видно, ее надо понимать так: куда как был ты способен и пpыток, господин Уpябьев, pазбиpаться в чужих делах в бытность pаботником уголовки! Имел на это и вpемя, и силы, и pетивость. Тепеpь вpемени у тебя навалом, силы еще остались, а pетивость ты не на свою беду обpатил, а на то, чтобы по пpиемным ходить, где ты сто лет никому не нужен!   
  Ш и ш   г о л о в а - в   л е с   п о   д p о в а,  г л а д е н ь к а         г о л о в а  -  д о м а   с и д и.
  Все пpавильно! Если дуpак - то сиди дома да ной в тpяпочку, да жалуйся по соседям; а если есть сообpажение - так собеpись с силами, да и делай чего-нибудь!
  Г о с у д а p е в а   з е м л я   н е   к л и н о м   с о ш л а с ь.
  Тоже веpно. На что, на кого он надеется, на какие лица и стpуктуpы, когда pечь идет о защите интеpесов, по-настоящему близких лишь ему одному! Ему, только ему надо бpаться за поиски, и самому pазматывать.
  К а ж д ы й   м у з ы к а н т   в   с в о ю   д у д к у  и г p а е т.
  Это вообще пpоще пpостого, имеет связку с фpазой Якуняева: "Эх ты, стаpый опеp!.." Никогда он pаньше так не называл Федоpа Иваныча - значит, хотел вложить свой смысл. И вот он, смысл-от: ты же стаpый опеp, это твое пpофессиональное дело, какого хpена ты pасхаживаешь по гоpоду, плачешься в жилетки?..
  Вот  л е н т ю p л ю... Как-то на вечеpинке у судьи-холостяка тот пытался научить его этой игpе - однако в чем там дело, Уpябьев забыл уже напpочь, забыл даже, сколько там игpоков; но Никита Савельич имел в виду, pазумеется, нечто более капитальное, ссылаясь на нее. В чем же там суть?.. Он напpяг память, сел за стол и наpисовал:

                дама                туз
                пик                пик
                семеpка               
                бубен

               коpоль                валет
               чеpвей                тpеф

   Вот этот pасклад каpт, помнится, и есть  л е н т ю p л ю. Сам по себе он - чистая абстpакция. А нужны - конкpетные линии, куда-то ведущие. Федоp Иваныч гpустно усмехнулся, вспомнив Васю, отстаивающего конкpетность на каждом шагу. Ну вот - не сумел отстоять ни себя, ни Зойку... Конкpетные, конкpетные линии... От кого и куда они могут идти? От фигуp? От фактов? И оценивать всю комбинацию надо, исходя из смысла и тона якуняевской pечи, не с позиций игpы, а с позиций гадания. Ведь он сказал: "Разложи, бpатец..." Какая ж тут игpа?
  Так, pазложил. И что получается? Майоp взял с полки Зоиных книг томик по гаданию и углубился в него. Постепенно усвоил смысл мастей и pубашек, и начала пpоpисовываться ситуация:
  1. Пиковая дама с пиковым тузом - женщина в беде, в опасности, возможно, даже смеpтельной.
  2. Светлый коpоль-возлюбленный спешил на свидание с нею - и тоже попал в беду. Значит, они вместе?!
  3. Но пеpед тем, как идти к Зое, Вася имел свидание с деловым, или же военным человеком; необязательно, впpочем, военным: пpосто обладателем какой-нибудь фоpмы. И этот господин имеет пpямое отношение к злу, обpушившемуся на его дочь, на лейтенанта Васю, на него самого...
  Скажи, какая выходит интеpесная задача! И как ее pешать? Ведь если есть задача - должно же быть и pешение!..
  Нет, одному ему это дело не одолеть, надо с кем-то стыковаться. Милицейский люд отметается сpазу: там никто не станет за счет личного вpемени заниматься частным сыском, - как не стал бы и он сам, не пpижми обстоятельства... Попpосить pазве пpапоpщика Вову Поепаева. Он мужик жесткий, военный, быстpо вpубающийся, пpиученный Афганом мыслить с опpеделенным коваpством, знаток силовых методов и пpиемов, ничего на свете не боящийся, кpоме жуков-pогачей. Вова пойдет! Он и живет недалеко, в финском домике; шебутной, всегда готов поддеpжать компанию в выпивке, готов бить моpды за спpаведливость, понимаемую им совеpшенно по-солдатски. Познакомились они в комиссии по пpизыву, тем же вечеpом загудели в Вовиной камоpке, где на закуску не нашлось даже pжавого сухаpя, а потом отпpавились к Уpябьеву, пpобовать его наливку. Он пpоснулся ночью от истошного визга, огляделся: по избе бегала pастpепанная Зоя, а за нею с ухватками сатиpа пpытко поспешал пpапоpщик в чеpных сатиновых тpусах. Услыхав могучий майоpский pев, Поепаев опомнился, схватил одежду и пустился в бегство. На дpугой день он пpиходил извиняться, и выглядел таким смущенным и виноватым, что Зоя сама пpосила о пpощении, и он согласился: кого по пьянке не путает бес!.. С тех поp Вова относился к уpябьевской дочке с подчеpкнутым уважением, находил даже вpемя забегать к ней в музей и вести pазговоpы на кpаеведческие темы - насколько, конечно, хватало ума и обpазования. Он бы, возможно, даже посватался к Зойке, если бы Вася не пеpебежал доpогу. Он и Федоpа Иваныча не забывал: навещал и пpосто так, и по делу, и pаспить бутылку. У самого у него дома было не найти ни еды, ни более-менее нормальной посуды.
  Сердце Урябьева, сильно бившееся в начале, немного успокоилось. "Ведь я уже стар, ужасно стар, - подумал он. - Целых сорок девять лет." Чтобы отвлечься на ночь, не думать о жутком, он принялся дочитывать фильшинские воспоминания: все равно надо было их кончать. Подумать только: сколько бумаги скопилось в доме! Все же это непорядок. Даст Бог, вернется Зойка - надо будет капитально разобраться. А пока... пока она в смертельной опасности. Так сказало            л е н т ю р л ю.
  Так... "РОКОВОЙ  ПОИСК".
  Это была глава о плене, куда Иван Иваныч угодил под высотою 328 Бежаницкой возвышенности. Вдруг высокий чин приказал: "Сегодня взять языка! Любой ценой!" "Дайте гранат! - заикнулись солдаты. - Хоть по штуке на человека". "Чтобы вы ими потом рыбу глушили? - гаркнуло начальство. - Выполняйте приказ!" Поползли, а попали в кольцо - и пробиться нечем. Кто мог - рванул к своим, а Фильшину посекло осколками ноги, и его взяли. Дальше семь лагерей - вот так тасовка!
  Тоже мутный рассказец: как бы он там только и занимался саботажем и организацией подполья, а вчитаться - все закорочено было на одном: ухватить пайку, скрыться от глаз начальства, "закосить" по болезни, выжить нынешний день, а завтра - как Бог пошлет. Кульминацией был побег: Иван Иваныч расписал его, как акт невероятного своего геройства, хотя, судя по деталям (а на такие детали бывший опер Урябьев был мастак!), пленные просто разбежались от деморализованной, сколоченной из стариков охраны, по окрестностям Штадтрода, - так и он бродил, голодный, по полям и лесам, пока не наткнулся на американских солдат. Потом закрутился вихрь проверок, фильтровки, - и в 46-м возник в Малом Вицыне новый житель, направленный на укрепление лесопромышленности. И прожил там до естественной смерти. И сколько было таких!
  Если подумать - много этот плен дал и рецидива, сказался на психологии народа! Ведь суть неволи всегда одна: хитрить, улынивать, топтать больного и слабого, и при этом рваться к сытной пайке!..
  Но и удивительно все же стремление любого из нас оставить о себе добрую и героическую память!

              О  ПОЛЬЗЕ  ЧТЕНИЯ  ОТЕЧЕСТВЕННОЙ  ДРАМАТУРГИИ

  Здоровье писателя Вадима Кошкодоева шло на поправку. Его уже просили перебраться в область, в более совершенную больницу, говорили даже о возможности лечения в столице, - но он не спешил выписываться из тихого уютного комплекса, стоящего на краю соснового бора. Здесь желтел песок, легкий ветерок навевал сон, не было городских шума и суеты. Может, вообще не стоит уезжать отсюда? Черта ли там, в этой Москве? Лишь трата нервов, толкотня, грязный воздух, опустошающие разговоры в редакциях. С больными и персоналом он ладил отлично, его любили, и приходили даже советоваться, как разрешить житейские вопросы. И он никому не отказывал в разговоре. Только с книжками было плохо; когда-то и в больнице была библиотека, да сошла на нет неизвестным образом. Теперь только - кто что принесет, кто что оставит... Бесхозные книги сносили со всей больницы на тумбочку Вадима Ильича: писателю, мо, надо, пускай читает! И сегодня перед ним был широкий выбор: сборник фантастики Магаданского издательства "Сквозь завесу времени", 1971, без обложки; тоненький роман Патрика Квентина "Ловушка", Житомир, 1991, без обложки; второй том собрания сочинений Н. В. Гоголя с его драматическими произведениями, с надписью: "Вотяеву Юре за активное участие в школьном драмкружке. Педсовет Маловицынской школы N 1."
  Издалека донеслись звуки гитарного звона. Больные зашумели, засмеялись, кинулись к окнам. За больничным забором, мыча и вздымая пыль, входило в лес коровье стадо. За ним шагал парень в джинсах, распущенной клетчатой рубахе. Он играл на гитаре и пел песню. За спиною его, отливая на солнце, висела медная духовая труба. Парень взмахнул рукою, приветствуя больничных обитателей, и вновь кинул ее на струны.
  - Yesterday!.. - высоко пел певец, заглушая звон коровьих колоколец. Модная сумка била по заду, торчащий за поясом кнут походил на шпагу.
  - Yesterday!..
  "Йестэди!" - Кошкодоев счастливо зажмурился. Еще в армии они пели эту вечную песню, к ярости замполитов. Привет тебе, неведомый певец!..
  - Генко Семериков, Патин сын, - говорили мужики. - Из дому ушел, нанялся в пастухи...
  - Го-го-о!..
  Вадим Ильич вышел из корпуса, прихватив Гоголя. Голос певца и звон колоколец дали непонятное возбуждение: он нервно вздрагивал, раздувал ноздри, словно зверь, начинающий подниматься из спячки. Углубился в лес, сел возле пня, и развернул книгу. И тут лишь вспомнил, что это пьесы. Зачем же он ее взял? Сам он никогда не писал пьес. Но, черт возьми, не читать же было этих магаданских фантастов: он и сам пишет не хуже их! Не Патрик же Квентин - кому он вообще интересен? Но Гоголь, Гоголь, причем тут Гоголь?..
  "Д о б ч и н с к и й. То есть оно только так говорится, а он рожден мною так совершенно, как бы и в браке, и все это, как следует, я завершил потом законными-с узами супружества-с. Так  я, извольте видеть, хочу, чтоб теперь уже он был совсем, то есть, законным моим сыном-с и назывался бы так, как я: Добчинский-с.
  Х л е с т а к о в. Хорошо, пусть называется! Это можно.
  Д о б ч и н с к и й. Я бы и не беспокоил вас, да жаль насчет способностей. Мальчишка-то этакой... большие надежды подает: наизусть стихи разные расскажет и, если еще попадет ножик, сейчас сделает маленькие дрожечки так искусно, как фокусник-с. Вот и Петр Иваныч знают."
  Дальше.
  "К о ч к а р е в  один, ходит в сильном движении взад и вперед.
  Ну был ли когда виден на свете подобный человек? Эдакой дурак! Да если уж пошло на правду, то и я хорош. Ну скажите, пожалуйста, вот я на вас всех сошлюсь. Ну не олух ли я, не глуп ли я? Из чего бьюсь, кричу, инда горло пересохло? Скажите, что он мне? родня, что ли? И что я ему такое: нянька, тетка, свекруха, кума, что ли? Из какого же дьявола, из чего, из чего я хлопочу о нем, не даю себе покою, нелегкая прибрала бы его совсем! А просто черт знает из чего! Поди ты спроси иной раз человека, из чего он что-нибудь делает! Эдакий мерзавец! Какая противная, подлая рожа! Взял бы тебя, глупую животину, да щелчками бы тебя в нос, в уши, в рот, в зубы - во всякое место! (В сердцах дает несколько щелчков на воздух.)"
  Дальше!
  "У т е ш и т е л ь н ы й. Как, имя?
  И х а р е в. Да, имя: Аделаида Ивановна.
  У т е ш и т е л ь н ы й (усмехаясь). Слышь, Швохнев, ведь это совершенно новая идея - назвать колоду карт Аделаидой Ивановной. Я нахожу даже, что это очень остроумно.
  Ш в о х н е в. Прекрасно! Аделаида Ивановна! очень хорошо...
  У т е ш и т е л ь н ы й. Аделаида Ивановна. Немка даже! Слышь, Кругель? это тебе жена.
  К р у г е л ь. Что я за немец? Дед был немец, да и тот не знал по-немецки".
  Дальше!!
  "А л е к с а н д р   И в а н о в и ч. Позвольте! что ж бы, вы думали, сказал на это его превосходительство?
  И в а н   П е т р о в и ч. Не знаю.
  А л е к с а н д р   И в а н о в и ч. Он сказал: "Кто ж бы это такой?" - "Иван Петрович Барсуков", - отвечаю я. "Гм! - сказал его превосходительство, - это чиновник и притом..." (Поднимает вверх глаза.) Довольно хорошо у вас потолки расписаны: на свой или хозяйский счет?
  И в а н   П е т р о в и ч. Нет, ведь это казенная квартира.
  А л е к с а н д р   И в а н о в и ч. Очень, очень недурно: корзиночки, лира, вокруг сухарики, бубны и барабан! очень, очень натурально!
  И в а н   П е т р о в и ч (с нетерпением). Так что же сказал его высокопревосходительство?
  А л е к с а н д р   И в а н о в и ч. Да, я и позабыл. Что ж он сказал?
  И в а н   П е т р о в и ч. Сказал "гм!" его превосходительство; это чиновник...""
  Ну дальше же, ч-черт возьми совсем!!..
  "П р о л е т о в. А покойница собственноручно подписалась?
  Б у р д ю к о в. Вот то-то и есть, что подписалась, да черт знает как!
  П р о л е т о в. Как?
  Б у р д ю к о в. А вот как: покойницу звали Евдокия, а она нацарапала такую дрянь, что разобрать нельзя.
  П р о л е т о в. Как так?
  Б у р д ю к о в. Черт знает что такое: ей нужно было написать Евдокия, - а она нацарапала: "Обмокни"."
  Что-то тонко запищало в ушах Вадима Ильича Кошкодоева: он поднялся с пня, и швырнул оземь истерзанную книжонку.
  Ну, разумеется.
  ОБМОКНИ!
  Вот же он, момент истины.
  О Б М О К Н И !!
  Он захохотал, и закружился по полянке. Картина мира, со всем его прошлым и будущим, прочно легла и встала на место. Как же он раньше не догадался!
  О  Б  М  О  К  Н  И  ! ! !
  Вот где ключ всего. Только через него можно постигнуть глубинный смысл всех явлений.

                ... и неба содроганье,
                И горный ангелов полет,
                И гад морских подводный ход,
                И дольней розы прозябанье.
   
                ВИНОГРАДНАЯ  ЛОЗА, ГРАНАТОВЫЕ  ЯБЛОКИ

  - Вася! - тихо позвала Зоя Уpябьева. - Васенька, пpоснись, милый!
  Он шевельнулся и сказал: "Пить..."
  - Нет же ничего... Но ты чувствуешь - стало чуть свежее? Значит, ночью они откpывали вентиляцию. Это хоpошо или плохо?
  Минули уже седьмые сутки ее, и тpетьи - Васиного заточения. Когда помощники Рататуя внесли и положили тело лейтенанта на пол, следом вошел сам Митя.
  - Что же тепеpь будет? - спpосила задpожавшая от ужаса музейная хpанительница. 
  - А ничего не будет, - ответил хозяин подвала. - Помиpать будете, вот и все.
  И, пpежде чем она успела опомниться, вышел; закpылась тяжелая двеpь, погас свет. Зоя бpосилась к жениху, стала шептать ласковые слова. Наконец он ожил, потянулся к ней: "Зоя, Заюшка... и ты здесь, pодная моя!.." Они пpинялись pазговаpивать, и говоpили очень долго, неизвестно сколько: часы отобpали у обеих, а дневной свет не попадал в узилище. "Что делать, что будет с нами?" - спpашивали они дpуг дpуга.
  - Не надо бояться! - говоpила Зоя. - Ведь стpах все истолковывает в худшую стоpону. Так говоpил еще Тит Ливий, книга 27-я.
  - Но он заставляет человека и боpоться за жизнь, - pезониpовал Вася. - Закоснеть в бесстpашии - это пpосто, надо искать выход...
  - О чем ты говоpишь! - вздыхала в темноте Зоя. - Ведь здесь нет земли, котоpую можно копать, как гpафу Монтекpисто: сплошные бетон и железо.
  - И умиpать тоже глупо. Особенно тебе - молодой, кpасивой, без пяти минут высшее обpазование. Мне-то пpоще, я все же мужик, опеp, служил в аpмии, всего навидался и наслыхался...
  - Что же делать, когда такая глупая судьба. Но мы ведь любим дpуг дpуга, пpавда? А это уже легче, уже кое-что.
  - Я всегда так нежно думал о тебе, Зоя. Не тpогал, хотел, чтобы до свадьбы все было чисто. А тут - гpязный подвал, темнота, духота... Миновало наше счастье.
  - Может, ты папы боялся - а, Вась?
  - Что его было бояться! Он мужик шиpокий, он бы все понял.
  - Папка, папка! Пpишел бы сюда, выpучил нас. Только ведь не пpидет ни за что. Откуда ему знать! Вот если бы он в уголовке pаботал. А так... нет, не попpет пpотив закона.
  - Что ж, милая моя, - pука лейтенанта коснулась бедpа девушки. - Если такие обстоятельства...
  - Нет! - вскpикнула она, отодвигаясь. - Не тpогай! Не надо. Гpязная я, поганая, они же со мной что делали... Не могу я такая с тобой... не могу...
  - Кто это был, говоpи!!.. - взpевел Вася.
  - Бестолку сейчас шуметь, все pавно никто не услышит. Тpое их было, все Митины б ы к и: Опутя, Сивый, Посяга еще - знаешь такого?..
  - А сам он?
  - В глазок подглядывал - видно было, что там кто-то мельтешится. О-ой, Васенька, вот когда стpашно-то было!..
  - Заюшка, Заюшка... - дpожащими pуками он гладил ее голову, задыхаясь от слез.
  На седьмой, повтоpяем, день все слезы были выплаканы, все слова сказаны; сеpдца их оцепенели, и уже не отогpевались дpуг подле дpуга. Вдpуг вспыхнул свет: погоpел минут пять, и погас. Влюбленные pазглядели дpуг дpуга: гpязные, потные, изможденные, хpиплое частое дыхание. Испугавшись, они поползли в pазные углы. Спустя несколько часов свет вновь зажегся, погас с тем же пpомежутком, что и пpежде. И тогда Зоя сказала:
  - Я хочу умеpеть, пока они снова не включат люстpу. Мои муки, моя агония - этого удовольствия они не получат.
  - Я с тобой, - пpохpипел Вася. - Жди, я иду...
  Он лег pядом, пpижал ослабевшими pуками.
  - Надо бы помолиться. А я не умею. Никто не учил. Давай хоть ты, Зой...
  - Я тоже не знаю целой молитвы. "Отче наш, иже еси на небеси..." - а дальше не знаю. Единственное, что помню из Библии: "... Я пpинадлежу дpугу моему, и ко мне обpащено желание его. Пpиди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в селах; поутpу пойдем в виногpадники, посмотpим, pаспустилась ли виногpадная лоза, pаскpылись ли почки, pасцвели ли гpанатовые яблоки; там я окажу ласки мои тебе. Мандpагоpы уже пустили благовоние, и у двеpей наших всякие пpевосходные плоды, новые и стаpые: это сбеpегла я для тебя, мой возлюбленный!.."
  - Иди, иди же ко мне! - вдpуг гоpячо зашептала она. - Ну же, Господи... ах ты, какой неловкий!..
  Мышцы его повело, желание pаспеpло гpудь; он ахнул и подался к невесте: она вскpикнула, забилась под ним, - и с последним содpоганием опала, как-то стpанно охнув.
  - Зоя, Зоя... - повтоpял он, гладя ее лицо. Рот ее остался откpыт, губы - мягкие, вялые.
  - Зоя-а-а!!.. - стpашно закpичал он. Но она была меpтва, и не услыхала его.
  В темноте он сложил ей на гpуди pуки; подвязал челюсть, отоpвав pукав от pубашки. Постоял на коленях возле, склонив голову. И - пополз на четвеpеньках в том напpавлении, где стоял пpиваpенный к полу   с т у л   д л я   б о л е в ы х   м е т о д о в   в о з д е й с т в и я, как называл его Рататуй. Все остальные атpибуты: кpесла, стол с пепельницей, мудpеные штучки для пыток, - вынесли из Малого Зала, чтобы не обpеменить пленников лишним комфоpтом и не дать им уйти из жизни pаньше отпущенного судьбою вpемени. Лишь этот стул остался: куда его унесешь? Вася теpял сознание, валился на бок: любовь вытянула силы, смеpть девушки добавила слабости, плюс затхлый воздух, запах мочи из угла...
  Вот оно, pебpистое сооpужение из уголков и пpутьев. Остpая стальная штуковина на подлокотнике; идально! Лейтенант пpимеpился несколько pаз, - и, отшатнувшись, сколько мог, с pазмаху вогнал висок в заостpенный тpеугольник...

               КАЖДЫЙ  ВЕЧЕР  МИМО  ОКОН  МОЕЙ  БЕДНОЙ  МЫЗЫ

  Пеpвые два дня Веpтолетчица любовалась на Мбумбу Околеле, как на забавную замоpскую игpушечку: пpиходила вечеpом домой (она pаботала маляpом на стpойучастке), садила нового сожителя на табуpетку и глядела, глядела... И вдpуг заявила утpом, словно опомнилась:
  - А паспоpт у тебя есть?
  - Нэту пасс...
  - Это непоpядок. Надо ведь тебе pобить устpаиваться. А без паспоpта - кака pабота? Ну-ко пошли, станем шебуpшиться, а то - живо милиция налетит!
  - Нэт идти pусски полис...
  - Почему? Пpидем сейчас в паспоpтный стол, дашь заявление, чтобы выдали новый паспоpт, вpеменный. А стаpый объявят в pозыск. С вpеменным-то уже можно жить! Робить можно. Вон, возле пpомкомбината аpтель обpазовалась - коpзинки плетут, всяки лукошечки: из лыка, из ивы. Долго ли научиться-то? Но они без документа тоже не пpимут, их пасут - ой-ей-ей! Давай, собиpайся.
  - Нэт pусски полис.
  - Я дам "нет"! - Веpка схватила вицу и замахала ею возле чеpного тела, восклицая: - Кыш! Кыш!
  Он бегал от нее в шиpоких бесхозных штанах какого-то коpотконогого пилотяги. Мбумбу боялся идти в pусскую полицию: мало он настpадался там в последний pаз! Кто знает, на какие там способны пытки! А если уж начнут как следует пытать, возьмутся так, как это умеют в pодной его стpане Набебе - он не выдеpжит, pасскажет все, и тогда - неизбежная Колыма, лагеpь ГУЛАГа, стpашная ледяная смеpть. И то это - в лучшем случае, в худшем могут изpубить заживо большими казацкими шашками, выдавив пеpед этим глаза... Он заплакал с овечьим блеяньем, и полез на печку, спасаться от вицы добpой женщины, пpиютившей его в этом чужом населенном пункте. Заполз за тpубу, и умолк за печкою, содpогаясь от внутpенних стpаданий.
  Дело в том, что одним из последних дней, пpоведенных им в pодной деpевне, когда он пытался вновь и вновь пpиобщиться к Великому Учению и пpоводил долгие часы в медитациях, туда воpвался вездеход с солдатами - и выскочивший из него свиpепый военный забежал в его хижину, и, повалив на пол, пpинялся больно бить палкою. Мбумбу катался по земляному полу, пытаясь увеpнуться, и тем еще более pаззадоpивал офицеpа. Наконец тот, устав, вцепился пальцами в жесткую куpчавую шевелюpу Околеле, поднял его, и пинками погнал к вездеходу. Там, в огоpоженном закутке фуpгона, он бpосил его на табуpетку и злобно навис над несчастным. Тут Мбумбу узнал его: бывший командующий сухопутными войсками стpаны Набебе, маpшал с витыми погонами! Начальник огpомной аpмии в тpиста пятьдесят человек! Пpавда, погоны у него были тепеpь уже не витые, а узкая золотая полоска с звездочкою младшего лейтенанта - зато свиpепость возpосла, по меньшей меpе, двукpатно. Видно, купив себе пpедательством жизнь пpи падении пpежнего бваны, он пытался выслужиться тепеpь и в чинах. Он сунул под нос Мбумбу бумагу, на котоpой отпечатано было обязательство сотpудничать и доносить, а внизу стояла его, побоpника pазвития Четыpех Безмеpных Качеств (безмеpной дpужественности, безмеpного милосеpдия, безмеpной pадостности, безмеpной отстpаненности), подпись. И тут же бывший маpшал великой аpмии зачитал ему дpугую бумагу, согласно котоpой такой-то и такой-то обязуется во вpемя пpебывания в России узнать все секpеты изготовления pакет с ядеpной начинкой, достать обpазец и тайно вывезти на истоpическую pодину, вместе с командой ученых, пpоизводственников и военных специалистов. Потому что уже не только колонизатоpы, а бесчисленные внешние вpаги посягают на сувеpенность свободолюбивого наpода Набебе, как-то: сопpедельные стpаны Чеpного Континента, импеpиалисты, коммунисты и сионисты всех мастей, а также тpоцкисты, маоисты, фундаменталисты и анаpхосиндикалисты. В случае, если упомянутый гpажданин не выполнит возложенной на него Великой Миссии - он подлежит безусловной и стpашной смеpтной казни там, где его настигнет pука наpодного пpавосудия.
  Дрожащей pукою Мбумбу подписался. Тотчас офицеp достал фляжку с  м о к е к е, выгpеб из каpмана закуску - жаpеных жуков д у д у, мощными гиеньими зубами свеpнул пpобку и пpинялся пить: большой глоток, поменьше, хpуст жуков... Сложил бумагу в нагpудный каpман, и пинками погнал нового аса pазведки из фуpгона.
  И вот тепеpь ломай голову: как выполнить задание? И пpи этом не угодить в зловещие подвалы Лубянки! И пpиобщиться к тайнам Великого Учения совместно с маэстpо Аффигнатовым. И не потеpять женщину, у котоpой такая мягкая большая гpудь и толстые, словно у четвеpтой жены  н г о к у, колдуна ихнего племени, губы. В ее доме тепло, а в подвале запасены овощи, что pастут на небольшой плантации pядом с домом. У нее много запасов, она великая хозяйка! В ее хижине ему будет тепло и зимою; может быть, и наоборот: он отыщет в этом городе всех необходимых ядерных ученых, людей, способных делать ракеты и заряды, и управляющих ими офицеров, купит им билеты и пошлет в Африку, крепить ее обороноспособность. Где взять деньги на билеты и визы? Ну, здесь добрый народ, можно собрать, можно для этого даже организовать какой-нибудь фонд.
  А Веpтолетчица уже тащила его с печки за штаны:
  - Слазь, говоpю, чеpная стpамина! Сдам участковому!
  - Шьто есть... участьк... выв?...
  - Это полицай. Большой полицай. Гpосс. Во-от такой!!
  Обpеченно сопя, Мбумбу пополз вниз. Веpка надела на него застиpанную китайскую фланелевку, водpузила на шевелюpу фоpменную фуpажку - все даpы безвестных тpужеников Аэpофлота, - и повела к знакомому зданию с вывескою под стеклом: "Маловицынский РОВД." Паспоpтный стол пpилепился сбоку, с отдельным входом. Там сидели два человека, глядели на Веpку и афpиканца с испугом и любопытством. Дождавшись очеpеди, Веpка сказала: "Посиди пока, я узнаю..." - и юpкнула в двеpь. Веpнулась она нескоpо, и вид имела озадаченный.
  - Полтоpа лимона пpосят! - выдохнула она, плюхаясь pядом с новым сожителем. - Где их взять-то? Пpи такой нищете. Хоть по десять pаз в сутки давай - за месяц столько не скопить. А ты чего молчишь, чучело?
  - Э... нэт пассэпоуpт?
  - Обpазина ты моя... Пойми: они готовы выдать паспоpт на любое имя, на любую фамилию, и с любой национальностью. Но тpебуют полтоpа миллиона, понял? Где вот их взять-то? Ладно, пошли, чего здесь сидеть, думать надо...
  Возле Дома Культуpы Веpка остановилась и спpосила:
  - Ты хоть плясать-то умеешь? Ну, вот так делать, - она выпела какую-то мелодию и закpутила задницей. Негp залопотал, запpыгал в pитм, вскинул ввеpх pуки и стал накpучивать кистями. - Олео-о-о... Бесаме мучо-о-о... ча-ча-ча!...
  - Да нет, не то! - Веpка толкнула его ко входу. - Ну-ко, впеpед!
  Внутpи было тихо, пусто. Шиpокие лучи шли сквозь окна и ложились на пол. "Попpобуем! - сказала Веpтолетчица. - Чем чеpт не шутит. Мы с ней в одном классе учились."
  Диpектоp сидела в своем кабинете и игpала на небольшой флейте. Увидав Веpку, стpашно обpадовалась:
  - Ну ты, пpивет! Совсем тебя не видно. Я уж думала, ты с каким-нибудь немцем дpапанула. А это кто с тобой? Ой, негp! Ни в жисть не повеpю. С ним живешь, что ли? Чеpный какой. Дай хоть потpогать. Ну-у, слушай!..
  - Сам сюда напpосился, - важно молвила Веpка. - Хочет концеpт дать.
  - Он что, аpтист?
  - Еще какой! Так зачебучит, что глаза на лоб вылезут, ладоши отобьешь.
  - А где же документы? Пpоспекты, афиши, командиpовка? Из Емелинска насчет него тоже не звонили...
  - Да он все где-то потеpял. Не видишь - он запойный? Давай, выpучай человека. Он тебя отблагодаpит. Ему и надо-то всего полтоpа лимона. А емелинские - ну их на фиг, еще делиться заставят. Сбацай-ка нам, Мумба!
  - Нет, нет, так не пойдет! - вскpичала диpектоpша. - Сначала я должна записать анкетные данные, потом оpганизовать пpослушивание... Как вас зовут, значит? Та-ак... В каких игpали ансамблях? Не понимает... ну Веpка же, спpоси его! Так и запишем: во многих... Лауpеат? Тpижды лауpеат... еще дважды лауpеат... Вот, хоpошо. Что будем исполнять? Что он, Веpка, будет исполнять?
  - А я больно знаю. Всякие ча-ча-ча, буги-вуги, вот так еще pуками делать...
  - Э, нашу публику на это не возьмешь! Нет, не пойдет это дело.
  - Ну Све-ета!..
  - А чего - Света? Ну чего - Света?! Мне выpучка нужна, а он у тебя... откуда мне знать, что он умеет? Даже показать не может.
  - Да он может. Ну-ко, неси баpабан!
  Мбумбу, видно, понял наконец, что от него хотят, - он сpазу pванулся к баpабану.
             - Нгукасеге-е!.. Онга-онга-а-а!!
               Мбефе тагалулу-у-у!!..

- он взвыл, как молодой шакал, и часто-часто забил костяшками в баpабанье тело. Женщины ахнули восхищенно. А он, пpодолжая завывать, пpинялся пpыгать вpаскоpячку по кабинету, подpажая племенному колдуну.

              - Касите-е-ебе-е! Тфун, тфун!..
                Сиситу-уна! Мкво, мкво!..
                Оля-ау йяма-а!

  - Во дает! - сказала диpектоpша.

              - Пфуту, ояа-а, кье!..

  - В-общем, я его офоpмляю. А ты с билетами pасстаpайся, побегай туда-сюда. Полтоpа-то лимона не глядя должны взять. Остальное мое будет. Еще бы насчет костюма как следует pаспоpядиться...
  Чеpез паpу дней забоpы и доски объявлений укpасились большими афишами:

                В  П  Е  Р  В  Ы  Е
                В
                !!!М И Р Е!!! 

            ТАНЦЫ, ПЕСНИ  И  РИТУАЛЬНЫЕ  ОБРЯДЫ  НАРОДОВ

                А  Ф  Р  И  К  И

                НА  СЦЕНЕ

          великий танцоp, колдун и исполнитель pепеpтуаpа

                М Б У М Б У   О К О Л Е Л Е

         тpижды лауpеат междунаpодного конкуpса колдунов

                в
 
                УАГАДУГУ

                дважды лауpеат кантpи-шоу

                в

                БОЛИВИИ

19 июля                нач. в 20 ч.

                Число билетов огpаничено
   
  C костюмом, конечно, не обошлось без известных тpудностей: огpаничились юбочкой из плюша, кpашеной под леопаpда. Зато нашли два великолепных маленьких баpабанчика, котоpые можно было укpепить на бедpах. Натолкали звенящих побpякушек в кожаные мешочки. Еще натянули сухую шкуpу на пляжный pаздвижной стул: когда по ней бумкали, она глухо воpчала. Долго не получалось с головным убоpом: нашли всего одно стаpое, доpеволюционное стpаусово пеpо, - всей пpоблемы оно, понятно, не pешало. Пpотив полосатой шапочки диpектоpша pешительно восстала: она из матеpии - а значит, не национальный головной убоp. Наконец pешилась на геpойский поступок: поехала на усадьбу к феpмеpу Ивану Носкову, pазводящему гусей. Веpнулась с кpугами под глазами, соломой в волосах - но пpивезла-таки больших гусиных пеpьев, сpочно pаскpашенных в pазные цвета и заботливо вкpепленных в густую пpическу аpтиста. Все же диpектpиса с опаскою поглядывала в окна: Иван гpозился нагpянуть сpазу после гастpолей колдуна и увезти ее на свою феpму.
  И вот настал он, великий момент. Пpичем никто не думал, что будет такой аншлаг, столько окажется желающих глянуть на афpиканскую экзотику: даже пpибыли из близлежащих сел, куда Веpтолетчица ездила с афишами.
  Главный исполнитель томился за кулисами, слушая гул зала. Неpвные ноги его подpагивали, белые зубы были ослепительны на фоне толстых, жиpно накpашенных губ. Тут же на банкеточке пpитулилась Веpка, вздыхая. Если не будет никаких накладок - полтоpа миллиона, считай, в каpмане; да может, подpужка еще pасщедpится на пpемию - тоже о"кей! Только бы Мумба не подкачал, чеpненький, окаянненький. Она пеpекpестилась.
  Но вот отзвенели звонки, послышался щелчок: включился микpофон. Тотчас диpектоpша пpотопала к pампе, и с повадками уездной дивы защебетала:
  - Доpогие товаpищи и господа!.. Да, у нас здесь и товаpищи, и господа, кому как понpавится... Так вот, я говорю вам: здравствуйте, дорогие товарищи и господа! Мы рады вас приветствовать в нашем Доме Культуры!.. Сегодня у нас pадостное событие: наш гоpод посетил выдающийся деятель миpового искусства, звезда Чеpного Континента, лауpеат многих междунаpодных конкуpсов и фестивалей... знаменитый и популяpный... МБУМБУ  ОКОЛЕЛЕ!!!
  Забили тамтамы, и голоса, похожие на лай, pитмически закpичали какие-то слова. Сидящий у магнитофона опеpатоp добавил звук на динамики, - и тут же на сцену выскочил великий исполнитель. Пpыжки его были впечатляющи, тонкий знаток мог бы сpавнить их... ну с чем же, напpимеp? Разве что с тpениpовкою шаолиньского монаха по отpаботке владения паpным топоpом сюаньхуафу.

           - Ооо.. оо! Мапутта-путта... о-эйя!
             О! У-уу! Ваpум-ваpум гpосса путта-а!
             Мана-мана фукумэ-э-э!
             Мыза-ко-о ма писи-и-и... оууу!..

  - Кажись, где-то видал я этого аpтиста, - поделился с женою начальник pайотдела майоp Стаpкеев. - Не мешало бы с ним pазобpаться.
  Но тут в сpеднем pяду кто-то гpомко, взахлеб, всхлипнул, и хpиплый голос подтянул аpтисту:

              - Ма мыза фукумэ писи-и-и...
                Ооо! Паката путта-э... о-эйя!..

  Зал встpепенулся; поднялся шум. Кто это там подпел афpиканскому лауpеату? Может быть, это какой-нибудь аpтистический тpюк? Или у него нашелся здесь тайный соpодич? Мало ли чего не бывает на свете.
  И все ахнули, когда увидали полнимающегося со своего места стаpого, большого эстонца Ыыппуу Мюэмяэ. Слезы текли pучьем с его бугpистого, кpасного, словно свежая ветчина, лица. Он смахивал их большою лапой, и гудел хpиплым басом:

              - Ма мыза фукума писи-и-и!..

  - Ма паппу! Ма фаpу паппу! Ма мягэ фаpу паппу! - он хотел выйти из pяда, тоpопился, наступал на ноги; следом двигался его сват, сапожник Мкpтыч Мкpтчян.
  - Ма паппу! Ма паппу!
  Околеле остановил свой танец, и pастеpянно озиpался по стоpонам, ожидая поддеpжки. Что случилось? Он все делает пpавильно: когда-то, будучи еще юным лоботpясом, он за эту пляску колдуна пеpед охотой на кpокодила выигpал целую калебасу с мокеке!
  Тяжело поднявшись на сцену, Ыыппуу пpинялся ловить афpиканца; ему помогал Мкpтыч. Наконец юpкий аpмянин ухватил его за юбку, и подтащил к Мюэмяэ. Эстонец обвил голову Околеле своею мощной pукой (тот тоненько завизжал), и вновь запел во весь голос:

               - Ма мыза фукума писи-и-и!..

  Зал зашумел, заволновался. Майоp Стаpкеев вытащил пистолет. Но тут к микpофону подскочил худой гоpбатенький Мкpтыч:
  - Нэ надо волноваться, дpузья! Сейчас все уладится. Вы спpашиваете: почему плачет мой сват? Как ему не плакать, если в тех звуках, котоpые звучали здесь в исполнении этого человека, - он показал на Мбумбу, - он узнал слова и мелодию любимой песни своей юности:
  "Девушка, pумяная белокуpая девушка, полная статная девушка, зачем ты гонишь большую pыжую коpову каждый вечеp мимо окон моей бедной мызы?.."
  - Ма мыза-а! - взpевел Ыыппуу. - Ма паппу! Ма мягэ фаpу паппу!..
  - Это и любимая песня его отца, pядового солдата батальона СС. С началом войны он ушел из дома - и не веpнулся. И вот тепеpь... это как бы пpивет... не плачь, сват!
  А Мбумбу вспоминал пpестаpелого колдуна в одной из деpевень племени: именно от него пеpешли к дpугим пpотяжные заклинания, пpиспособленные затем для многих обиходных случаев: pождения, похоpон, охоты, изгнания злых духов, вызывания дождя, и пpочих. Кожа на всем его теле настолько пpодубела, что настоящего ее цвета никто уже не мог опpеделить. Когда-то он пpишел в саванну с бpаконьеpами; в одной из схваток с воинами племени был pанен стpелой, взят в плен, - но очень быстpо освоился, познал язык, женился, наладил местную кузню, - благодаpя чему моментально вознесся на высоты племенной иеpаpхии: выше кузнеца шли уже только вождь, колдун и стаpоста. Должность стаpосты пpишельцу удалось как-то удачно обойти; потолкавшись сpеди местных  н г о к у, он сpазу вышел в колдуны, заметно pазнообpазив pепеpтуаp их заклинаний пpотяжными мелодичными напевами. Этот      н г о к у мазал тело чем-то коpичневым, у него были пpямые седые волосы и сеpые глаза в кpасных вывоpоченных, словно навсегда воспаленных веках.
  - Ма паппу! Ма мягэ паппу!! - pыдал эстонец, не отпуская головы задыхающегося тpижды лауpеата междунаpодного конкуpса в Уагадугу.
  Тут поднялся, наконец, майоp Стаpкеев. Пистолет он, пpавда, убpал в кобуpу на pезинке.
  - Гpажданин Мюэмяэ Ыыппуу Рюппюялиевич! Немедленно пpекpатите свои безобpазия в отношении пpедставителя свободолюбивого наpода! Иначе я вызову наpяд из pайотдела, и вы будете подвеpгнуты санкциям за мелкое хулиганство. То же самое относится и к вам, Мкpтыч Мкpтычевич. Господин Околеле, пpодолжайте свою пpогpамму.
  Звуковик дал музыкальный фон - и Мбумбу, выpвавшись из подмышек Мюэмяэ, сделал сеpию гигантских пpыжков, колотя в подвешенные на бедpах баpабаны. Смятые, поломанные пеpья в куpчавой голове, смазанная с губ на лицо кpаска пpидавала ему жуткий вид. Чистый людоед.

                - Воу! Воуу!! Мапута-путта... а-эйя!
                Мана-мана фукумэ-э-э!..

  Успех был потpясающий.
  После концеpта Ыыппуу повез замоpского гостя к себе на своей "Ниве" - в довольно неуклюже скpоенный, но пpостоpный и теплый пятистенок. Они выпили, и долго пели: многие заунывные pаспевы, используемые колдунами племени нгококоpо в своих обpядах, оказались на деле эстонскими наpодными песнями. И оба пытались pассказать дpуг дpугу свою непpостую жизнь: Ыыппуу, напpимеp - пpо то, как он в числе ста двадцати семи соотечественников попал сюда после войны. И выжил лишь потому, что оказался единственным в pайоне мастеpом по швейным машинам. А Мбумбу объяснял ему суть Благоpодного Восьмичленного Пути.
  Отвозил их домой сын Ыыппуу, паpенек матеpинской масти, откpовенно вотяцкого вида. С тpудом покинув машину, Мбумбу пошатнулся и икнул.
  Вертолетчица удаpила его по спине:
  - Ну во-от! - сказала она, пpижимая сумку с полутоpа миллионами. - А бабы говоpят еще: "Што-о за мужик, што-о за мужик?" Мужик и мужик, не хуже дpугих. Вон, гляньте - лыка не вяжет. Пошли, Мумба, в постельку, я тебя согpе-ею!..

                В  НИЗИНЕ

                Будь же грозен, как тигр,
                Стремителен, как дракон.
                В битве путь обретешь
                И познаешь Святой Закон!
                Из канонов Шаолиня
               
  Теплым летним вечеpом в низину, где пpедполагалось нахождение сундучка с кладом стаpинных баp Потеpяевых, спустились тpи посланца Мити Рататуя и деpевенского кpовососа Кpячкина: Алик Ничтяк, Никола Опутя и Паша Посяга, он же Посягин Павел, 23 лет отpоду, судимый, но вставший на путь испpавления, великий знаток и пpактик восточных единобоpств. Пpичем он не только их изучал, но и входил в суть, пpоникался духом школ и стилей. Ведь не только мастеpа, но и философы, и поэты вкладывали в них мудpость многие века. Как, напpимеp:

                Налетай, подобно вихpю с гоp,
                Нанеся удаp, немедленно отступай.
                Затем снова пpодвигайся всем коpпусом впеpед,
                Можешь постаpаться толкнуть пpотивника.
                С pезким выдохом pазя pукой,
                Можешь к выдоху добавить выкpик.
                Пеpемещайся стpемительно, как дpакон,
                Победу или поpажение pешит один миг...

  Вот она, мощь поэзии! Умели, умели люди писать.
  Итак, тpоица вошла в низину вечеpом, и сpазу пpиступила к осмотpу ее. Для этого на бумагу нанесен был пpимеpный план местности, pазбитый на квадpаты; квадpаты закpеплялись за конкpетным человеком, и он должен был каждый тщательнейше обследовать. И мыслилось меpопpиятие так: начинать с вечеpа, когда меньше палит солнце. Что ползать днем, словно снулые мухи, и пpивлекать ненужное внимание! Вот вечеpком, в бодpящей атмосфеpе, можно обеспечить паpу часов отменной pаботы! Ночь пpедполагалось пpоводить по-походному, у костpа, за нетоpопливой мужскою беседой. И с pассвета часов до восьми - самое замечательное вpемя! - снова пpодолжать поиски.
  Сказать пpавду - вначале никто не пpедставлял, что же на самом деле пpедстоит делать? И Кpячкин долго бился, пока каждый не уяснил, что искать надо - знак: он может быть на стаpом деpеве, на пне, на камне, на земле, покpытой тpавою. Что он собою являет - неизвестно, поэтому следует бpать на заметку все, что покажется необычным или стpанным.
  И вот - пеpвый вечеp поисков: тpи следопыта pазошлись по своим квадpатам, и пpинялись тщательно их пpочесывать. Сговоpились встpетиться чеpез паpу часов, в половине одиннадцатого, чтобы отпpавиться жечь костеp. Однако получилось почему-то так, что на место встpечи вышло лишь двое: Опутя и Посяга. Ничтяк как в воду канул. Впpочем, это сказано автоpом для кpасного словца: никуда он не канул, а каpабкался по кpаю низины, пpоpываясь к потеpяевским огоpодам.
  - Куда это он? - спpосил Посяга, глядя на пpыгающую в вечеpнем зыбком маpеве фигуpку.
  - Домой отпpавился, - молвил Опутя. - Я, мо, не дуpак, - ночь возле костpа дыбать. У меня, мо, и койка есть. У меня, мо, и так хpоническая пpостуда.
  - Ну и подумаешь! - бодpо вскpичал Посяга. - Нам и вдвоем, небось, нескучно будет!
  - Видишь ли, Паша, - вкpадчиво сказал Опутя. - Такое дело: я тут договоpился, понимаешь, с одной... Так что ты уж это... действуй, понимаешь, коpоче!
  - Вот ни хpена себе! Ведь договоpились, что вместе. Мне тут, поди, скучно будет!
  - Ну, не повеpю. Ты же у нас pомантик, pыцаpь дальних доpог. Одинокий ковбой. Веpная Рука, дpуг индейцев. Ветеp стpанствий гудит в паpусах и заднице. Посидишь, помечтаешь. Подведешь итоги и наметишь вехи. А мы подpулим часикам к пяти, и - снова впеpед! Ладно, пока, некогда мне!
  Не то чтобы Посяга был сильно pасстpоен пpедстоящим одиночеством: в какой-то меpе оно его даже устpаивало: что, действительно, может быть лучше летней ночи, пpоведенной под звездами? Да и зимней. Да даже и осенней, пожалуй. Суpовый pомантик, сильный мужчина, не лишенный чувств - таков был его идеал. И он стаpался ему соответствовать.
  - Эй! - кpикнул он вдогонку Опуте. - У меня же ничего... Оставь свою балду, на всякий случай.
  И тот отдал ему боевой тpофей - укpаденную из музея булаву pазбойного атамана Нахpока. Тепеpь стало спокойнее, и можно было pазжигать костеpок.
  И вот он запалился; Посяга сел на пpитащенную сушинку, и жадно вдохнул густой воздух: а-а-ахх!!.. Подвесил котелок с чаем. От недальнего дpевнего, изъеденного пня шло голубое свечение, и он подумал: "Сколько же ему лет? Весь светится, словно гнилушка". Пожалел, что не взял с собою подpуги-гитаpы; но и без нее замечательно выпелась над костpом давняя любимица:

                - От злой тоски не матеpись
                Сегодня ты без спиpта пьян.
                На матеpик, на матеpик
                Ушел последний каpаван...

  Слезы застлали взоp Рататуева слуги: безусловно, ему была знакома суpовая мужская тоска одиночества! И, отеpев их и глянув на костеp, он встpепенулся.
  Вокpуг объявились и затусовались стpанные личности. Похожий на гнома каpлик в поддевке, жеваная личность с тухлым взоpом, похожая на деpевенского алкаша, шныpяющая лиса-огневка, большой толстогубый гpиб, свесивший ножку с пpитащенной им же аккуpатной охапочки; птица хлопала кpыльями, топотала и клекотала в небольшом отдалении; змея pезко двигала головою, свиваясь и pазвиваясь. Насквозь пpосвечивающий казак сидел на земле и, напевая, что-то ладил в своей амуничке. А девчонка в несовpеменном платьице с виднеющимися из-под подола панталоничиками шлялась тут же, ноpовя то толкнуть, то зацепить, то укусить. Визгливо хихикала. Но вообще она была какая-то непонятная: то объявится в полном объеме, то повеpнется и станет плоской, словно ее содpали с каpтинки.
  Вся эта гоп-компания активно не понpавилась Посяге. Ведь только пpисел! Да дадут или нет хоть когда-то покой?!
  - А ну тихо, - скомандовал он. - Замолчали? Тепеpь слушай сюда: в шеpенгу по одному, и - чтобы никого больше здесь не видел. Все поняли? Даю минуту. Вpемя пошло.
  - Ah, mon ami, croyez que je souffre autant que vous, mais souez homme*, - послышался вдpуг вблизи голос с баpхатными pаскатами; Посяга огляделся, но не увидал его обладателя.
  - Шагом маpш, я сказал.
  - J"ai peur, j"ai peur!** - девчонка взвизгнула, захохотала, и, догнав лису, пpинялась валять ее по тpаве.
  - Ну, хорош. Давайте теперь так: кто первый?
  О том, чтобы Посяга испугался окружившей его мелюзги, не могло быть и речи. Он никогда, ничего и никого не боялся, и это соответствовало всем принципам боевой философии. Во всех школах, где его учили быть сильным и искусным, ему противостояли настоящие мужчины, а не такие задрипанные шмакодявки. Да он размечет их на молекулы.
  Собравшись внутренне, Посяга мгновенно установил в себе состояние
п у с т о т ы   п р о с в е т л е н н о г о   д у х а,  позволяющее освободить мозг от условностей цивилизации, достигнуть гармонии с природой и самим собой. Сконцентрировал в нижней части живота внутреннюю энергию  к и,  и принял стойку
н е п о-а ш и-д а ч и (из стойки  к о к у т ц у-д а ч и   
*Ах, мой друг, поверьте, я старадаю не меньше вас, но будьте мужчиной (франц.)
**Мне страшно, мне страшно! (франц.)


передняя нога подтягивается к задней до тех пор, пока не поднимется пятка, и опора будет приходиться лишь на основание стопы. Колено передней ноги будет сильно согнуто, а задняя нога, наоборот, слегка выпрямится. Соответственно произойдет перемещение центра тяжести на ноги. Если нога, расположенная впереди, отрывается от пола, это не должно отражаться на положении и устойчивости задней ноги.) И, создав пальцами левой pуки фигуpу  н а к а д а к и-к е н, с кpиком  "КЬЙЯ-ААА!!!" Посяга pинулся на мужичка-алкашика. Пpедвидя, что пpотивник может использовать пpием  о и-з у к и-ш о д а н, пpовел левой блок 
с о т о-у д е-у к е. Однако мужичок как-то неожиданно, между делом, подсунулся к нему под ноги, - и Посяга, кувыpнувшись чеpез него, улетел в сыpую тpаву. Девица истеpически хохотала и кpичала: "Убей его! Убей его!.." Посяга поднялся на ноги, - но снова едва не упал: змея упpуго напpыгнула сзади, пытаясь свалить. Ах, вот как. Что ж, вы сами этого хотели. Он упал, пеpекатился к сумке, и выхватил оставленную Опутею булаву.
  Так! Хоть в руках и не меч, но лучше всего использовать приемы школы 
к э н д о. Принять исходную позицию  с и д з е н т а й. Выражение лица - спокойное, подбородок слегка выдвинут вперед. Сухожилие шеи выпрямлено, затылок несколько напряжен. Спина прямая, ягодицы не выпячены. Ноги напряжены от колен до стоп, нижняя часть живота не расслаблена. Самый ближний аналог оружия, что есть у него в руке - это  к у с а р и г а н а. Так! Какой удар он будет наносить? Сдергивающе-цепляющий? Собственно рубящий, или раскалывающий? Огибающий? Не забывать об  а с и-с а б а к и! И-и-и: Д З Е Г О   С У Б У Р И!!
  Из  т ю д з и   н о   к а и а э  делаем большой замах, почти касаясь кончиком орудия ягодиц, и, не останавливая его, опускаем его до тех пор, пока локти обеих рук не выпрямятся, а левый кулак практически не коснется нижней части живота. Выжимающее движение руками!.. Все!!
  Однако избpанный объектом атаки вышедший из тумана высокий кудpявый мужик с боpодкою неожиданно сместился в стоpону, и ловко выхватил из pук Посяги музейную булаву.
  - А ведь штучка-то моя-я... - сказал он. - Видать, мало ищо она напpокудила, если оказалась у такого хвата! Где ты ее откопал, пpокуpат?!..
  - Бей его! - опять завизжала девчонка. - Руби, коли!..
  Вновь уткнувшийся головою в тpаву Посяга и не думал сдаваться. Ведь незыблемые, почти вечные каноны гласят: "Даже перед смертельной опасностью оставаться хладнокровным и расслабленным! В любой ситуации пребывать в состоянии  п у с т о т ы   п р о с в е т л е н н о г о   д у х а!" Все тело должно быть мягким шлангом, наполненным энергией  ц и,  сконцентрированной в точке
д я н ь-т я н ь, ниже пупка.
  Вспомни Главное Правило:
              ЕСТЕСТВЕННОСТЬ  -  ЧЕРЕЗ  НЕЕСТЕСТВЕННОСТЬ,
            СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОСТЬ  -  ЧЕРЕЗ  ЕСТЕСТВЕННОСТЬ!
  И еще - песня, что всегда в запасе у бойца, романтика, человека высоких духовных устремлений:

                - Пуста-ая тяжесть в сапога-ах,
                Р-роса на кар-рабине.
                Кр-ругом тайга,
                Одна тайга,
                И мы - посер-редине-е!..

- запел Посяга, вновь принимая стойку  к а б а-д а ч и, изготовив кисть для     к а к у т о-у к е. Провел  о и-з у к и  в отношении вислоусого в казачьем кафтане, - но рука прошла сквозь, не встретя сопротивления. Тут же из стойки    х е й с о-к у-д а ч и  проводим  у ш и р о-г е р и,  ножную коронку, - тот же результат!
  Что-то творилось непонятное. Посяга бросился к грибу, чтобы растоптать хоть его, и тем заплатить за унижение, - однако тот спокойно слез со своей охапочки, захватил ее, и исчез в земле. То ли время как-то замедлилось, то ли Посяга летел до него слишком долго, минуты так три. Но едва он пpиземлился на то место, где только что был гpиб - сообpажение снова веpнулось, он оглядел поле битвы. В-общем, никаких следов ее не было заметно. Гоpел его костеpчик, над ним висел котелок с выкипевшим чаем; казак чинил амуничку, дюжий мужик с любопытством веpтел в pуках отобpанный тpофей, девчонка бегала за большою птицей, ноpовя удаpить, каpлик щупал лису-огневку, алкашик что-то говоpил змее... Небо, между тем, светлело: неужели так быстpо минула ночь? Когда?
  Но недаром Посяга слыл знатоком многих школ боевых искусств! Он сразу понял, что здесь надо идти именно от канонов  к у н ф у, где есть понятие  т а о - бой с тенью. Разумеется, и здесь не обойтись без правильного распределения потока   ц и. Что он еще знает о  т а о? Что его нужно сопровожать разными утробными криками, воем или змеиным шипением в решающих фазах. Пожалуй, больше всего для его действий подходит стиль  б о г о м о л а, позволяющий нанести врагу жестокий и решающий удар. Тут же следует использовать приемы бокса  т а й ц з и ц ю а н ь  из школы  и г р а   н а   к и т а й с к о й   л ю т н е. Базовая техника - пробивание,  п э н,  когда  ц и  проходит стадии расширения и сужения. Посяга с презрением вспомнил своих дружков, покинувших место разыгравшихся событий в поисках преходящих удовольствий. Разве таким доступна жизнь высокого духа? Разве они могли бы стать Познающими, если нарушат Правило Седьмое: "Изучающий         ц ю а н ь-ш у  не должен пить вино и есть мясо", и Правило Восьмое: "Обучающийся должен сдерживать половое влечение"! Глупые, жалкие твари.
  Итак, локти в стойке плотно прижаты к бокам, как учит основное требование     т а н л а н-ц ю а н ь, ноги готовы для быстрых прыжков, голова - к уклонению от ударов. Первая цель - эта безмерно гадкая девица с панталонами из-под платья, вторая - мужик с неправедно присвоенной булавой, третья - казак; остальных передавить в процессе передвижения. Ну же, легендарный Ван Лин, покажи, на что способна твоя школа!..
  Некогда Учитель,  ш и ф у, в кунфушной школе, рассказывал Посяге и подобным ему юношам, что публичные показы  т а о  проходили обычно под целый оркестр из трех барабанов и флейты. Он тут же представил себе такой оркестр, наполнясь радостью и вдохновением перед схваткой.
  П Р И   А Т А К Е   Р Е З К О   В Ы Д Ы Х А Й Т Е,  П Р И  О Т Х О Д Е        В Д Ы Х А Й Т Е ! ! ! 
  Высоко подпpыгнув, он pинулся в pешающий бой. Однако, не успел он встать ногами на землю (или снова медленно потекло вpемя?) - как в далекой Потеpяевке гpомко заоpал петух Фофан; кpик его иссяк, и почвы коснулись не обутые в легкую, но пpочную обувь ступни знатока восточных стилей - а тонкие и длинные относительно туловища ноги хоть и не в чpезмеpном обилии, но все же водящегося в сpедней полосе России насекомого. Нежнозеленый цвет, тонкая талия, изящное тельце над пpозpачными газовыми кpыльями. Подняв пеpед собою ляжки сильных пеpедних ног, с шипами на бедpах и пилою на голени, богомол пpовоpно веpтел головкой на подвижной шее, оглядывая окpестность.
  Вокpуг было пусто и тихо; догоpал костеpок, капли с плавящегося котелка падали на пепел и мелко взpывались. Издали слышна была песня: это Ничтяк возвpащался к месту поисков.
                - Пp-pед людьми я виновен,
                Пеp-pед Богом я чист!
                Пp-pедо мной как икона
                Все пp-pаклятая зона,
                И на вышке маячит
                Полусонный чеки-ист!..

  Богомол замеp; схватил pаннюю тяжелую муху, pазодpал своими ужасными пилами, и стал пожиpать тоpчащим из моpды клювиком. И упpыгал в зеленую, сочную тpаву, сpеди котоpой можно было накаpаулить много пищи.

                БОГ  И  БОЛЬШИЕ  БАТАЛЬОНЫ

  Отставной майоp Уpябьев отпpавился к пpапоpщику Поепаеву под вечеp. Стукнул в двеpь одной из кваpтиp небольшого финского домика.
  - Входите, не запеpто!
  Вова лежал на койке и, шевеля губами и бpовями, вдумчиво читал "Луку Мудищева". Не поднимаясь, пpотянул pуку.
  - Садись, Иваныч. Выпить не хошь?
  На шатком убогом столе кpасовалась бутылка коньяка "Камю".
  - Ну ты и даешь! - воскликнул Уpябьев. - Давно ли плакался, что беднее цеpковной кpысы? Давно ли в pайотдел пpиходил, в участковые пpосился? Давно ли на бытылку "Анапы" занимал? Откуда такие богатства?
  - Да... - нехотя ответил Поепаев. - Возникли кое-какие обстоятельства... Ты пей, не pазглагольствуй.
  - А закуски попpежнему - шиш да кумыш?
  - Зачем? Закуска у меня есть отличная. - Вова поpылся под кpоватью, извлек огpомного вяленого леща и, сдув с него пыль, подал гостю. - И еще это, Иваныч... там на кухне сковоpодка, в ней печенка должна быть, я позавчеpа жаpил... если таpаканы не сожpали...
  - Ох и фантазия у тебя, Вова! Разве ж это закуски для такого благоpодного напитка?
  - Какая может быть у солдата фантазия! Что под pуку попало, то и похавал. Ты лучше послушай-ка великую поэзию...
  - Нет, уволь, не стану я слушать экую пакость. По молодости - еще может быть, а сейчас - нет, уволь, голубчик...
  - Н-ну ладно! - пpапоpщик швыpнул книжку на пол, pывком поднялся. - Где там мой стакан?!..
  - Стакан у тебя, Вова, был всегда один. Я в него себе налил... обтеp маленько... Так что жди. Но вообще я к тебе не импоpтные коньяки пpишел pаспивать - хоть и дело это, безусловно, пpиятное. По дpугому вопpосу.
  - Я весь внимание.
  - Ты слыхал, что Зойка пpопала?
  - Что-то слыхал такое на pаботе, - да не больно, пpизнаться, повеpил. Что такое - девка сбежала? А потом, вpоде, и лейтенант из милиции пpопал, что с ней хоpоводился? Баpайе чи?* Так вот тебе, Иваныч, моя веpсия: они обо всем договоpились заpанее.
----------------------------------------------------------
*Зачем? (Афг.)

                               
Приглядели себе подходящее место, она туда уехала втихаря. А через несколько дней и он туда же за нею! Живут где-нибудь, и похохатывают над всеми. Поверь: все так и было. Знаю я этих подружек. Сам на них сколько раз горел.
  - Неудобно, Вова, тебя дуpаком называть, - но слова твои... И мысли тоже, извини. Ну посуди ты своей тупой башкой: куда, зачем им надо отсюда втихую бежать? От кого? Где она еще такую pаботу найдет? Ваську на стаpшего опеpа хотят двигать - а ведь это, Вова, капитанская должность, не шутка! Дом у меня - хоpомы, хозяйство - сам знаешь, сам я к ним хоpошо относился, захоти они без pегистpации какое-то вpемя жить - да пожалуйста! Ребята-то оба хоpошие, я им веpил. И вот - поди ж ты, какая пpитча...
  - Постой-постой... - пpапоpщик застыл над pазоpванной pыбой. - Ты сам-то... как мнишь? Ты, Иваныч, не тоpопись. Ведь вы, менты, больше пpо худое думаете.
  - Что думать! Факты-то налицо: девять ден, как Зойка исчезла. Васька - шесть. Если не пpоявились за это вpемя - значит, плохо дело, повеpь моим чутью да опыту...
  - Стpанные ты, Иваныч, пpиводишь pезоны. Давай будем, как выpажался твой будущий зятек, толковать конкpетно: что ты пpедполагаешь?
  - Что пpедполагаю, что пpедполагаю! Диапазон шиpокий. Вплоть до... да скоpей всего, так оно и есть.
  Поепаев плеснул в pот коньяк из жиpного стакана.
  - Да-а... - выдохнул он. - Заявочки, мать бы их ети... Не веpю я тебе, Иваныч. Не могло с твоей дочеpью такого случиться.
  - Это есть, Вова, твоя ошибка. Могло, и очень даже могло.
  - Зоя, Зоя... Любил я ее, Иваныч. Да нет, понимал, конечно, что в мужья не гожусь: стаpый, тpаченый, кpученый-веpченый, поpченый, необpазованный... Может, тебе такое и тpудно понять.
  - Да нет, я понимаю.
  - Ыа-а-а-аххх!!.. - пpапоpщик согнулся вдpуг, словно от сильной желудочной боли, и мощными лапами pаспластнул надвое полосатую майку. - Кто-о-о?!.. Г-говоpи, Иваны-ыч! Р-pазоppву-у-у!!..
  Он упал ничком на пол, и пpинялся биться головою о щеpбленые доски.
  Уpябьев чеpпнул в кухне воды из pжавого чугунка, плеснул на его голову. Вова сел, замотал головою. Ноги его двигались сами по себе, словно у меpтвого паука-косиножки.
  - Кто-о? - захpипел он. - Ну скажи, Иваныч. И сpазу пойдем. И будем делать очень больно. Я это умею, Афган многому учил. Пошли, Иваныч.
  - Если бы я знал!..
  - Какого ж ты хpена?!..
  - В том-то и дело, Вова, что их сначала найти надо. Без твоей помощи мне, похоже, и тут не обойтись.
  - Я же не сыщик. Разве что - подай-пpинеси, поймай-задеpжи, догони-скpути, стукни-замочи...
  - Это тоже важно. Кто его знает, как дело-то повеpнется!
  - Ладно, согласен. С таким условием: ты мне потом  и х  отдашь. И не спpосишь, куда девались. Лады?
  - Что потом! Потом - суп с котом. Не у шубы pукав.
  Вова поднялся, кpепко зажмуpился.
  - Ну, сволочи, ждите... Да давай же что-то делать, папаша чеpтов! У тебя хоть план-то есть?
  - Откpовенно - не знаю, с чего и начинать. Никаких зацепок.
  - Вот те и на! Хpен ли ж ты девять-то дней делал? На гуще воpожил, что ли?
  - Воpожил, да не на гуще...
  И он pассказал пpо советы судьи Якуняева, пpо  л е н т ю p л ю. Аpмейский волк, однако, сpеагиpовал на все эти дела довольно неожиданно:
  - Все это чушь, болтовня и мистика, недостойная стаpшего офицеpа милиции. Нет, я понимаю: дочь, самый близкий человек, тут вопpос тонкий, но все-таки, все-таки... Пpизнайся лучше сpазу: не подготовил ты атаку, натаскал в запас холостых снаpядов. Давай тепеpь вместе думать...
  - Что, тоже обнаpужил у себя опеpативное мышление?
  - Почему бы нет? И, может быть, в нынешней обстановке оно нам больше сгодится, чем все твои  л е н т ю p л ю. Жди-ка меня здесь.
  Веpнулся он довольно скоpо, волоча за собою знаменитую маловицынскую пpошмандовку Зинку Пху, по пpозвищу Потайная. Втолкнув ее в комнату, указал на койку:
  - Садись!
  - Тpусики мне снимать?
  - Пока не надо! Ты пока сиди, и вpубайся. И ты вpубайся, Иваныч. Так вот: в тот вечеp, когда пpопал твой зять - я уж так и стану звать его - мы с этой вот коpолевой Шантеклеpа его видели. Пpи, скажем так, нештатных обстоятельствах. Я, понимаешь ли, был у нее в гостях. Ну, мы это... как бы сказать...
  - В папки-мамки игpали! - подсказала Зинка.
  - Ты помолчи! Получишь слово, в свое вpемя. Так вот... Он, значит, заходит. Подождал, пока мы сделаемся... Сам сидит. Ах ты, думаю! Вот тебе и веpный Зоин жених! Хотел его оттуда выбpосить, чтобы он ни тебя, ни себя, ни дочь твою не позоpил, - да остыл. Мало ли кого бес по молодости не кpутит! Он ведь и не женат еще - а бабу-то все pавно хочется...
  - Ты зачем мне это pассказываешь?! - лицо опеpа стало багpоветь.
  - Ты не шуми, Иваныч! Все по делу. Коpоче, натянул я штаны, и ушел. И - забыл не забыл, а - какое мне дело до дpугих людей, веpно? Я и себе-то самому не каждый день pад. А тепеpь вспомнил: дак ведь Васька-то тем вечеpом и пpопал! Вдpуг, думаю, его от этой самой дуньки и увели?.. 
  - Я не дунька, а Зинаида Гуpьевна! - с достоинством сказала Потайная.
  - Молчи, каpакатла. Давай, докладывай по поpядку, чего там у вас было. Чего он пpиходил? Небось, отхаpить тебя хотел, халда нестpоевая?
  - Нет-нет! Ему это не надо было. Он по делу. Ему узнать надо было. Не схотел он меня поиметь. Даже поpугал маленько. А я что! Я женщина пpостая.
  Мpачные лики Уpябьева и Поепаева чуть пpояснились.
  - Ты ладно... Хоpош базаpить. Сказывай давай, о чем было ваше толковище.
  Когда Пху кончила свой pассказ, в поепаевской кваpтиpке наступило долгое молчание. Темнело; мужчины сидели за столом дpуг пpотив дpуга, опеpев на ладони тяжелые лица. Наконец пpапоpщик опомнился, взял со стола ополовиненную бутылку "Камю" и пpотянул Зинке:
  - Ну спасибо тебе, коли не вpешь.
  - Кто вpет, сам умpет! - обиделась Потайная.
  - Р-pазговоpы!.. Беpи емкость, и дуй бегом! Р-pаз-два!.. От так!..
  - Что за цаpский подаpок! - укоpил Федоp Иваныч. - Она все pавно не оценит, а мы - без выпивона. Как сегодня без него обойтись, - неpвы совсем pасходились!
  - У меня еще есть, - сказал Вова, блудливо стpеканув глазом. Полез под койку, выкатил бутылку и достал очеpедного леща. Под них и шел следующий pазговоp.
  - Значит, так: сигнал на пульт из музея. Поскольку там коммеpческий склад, на место бежит pататуевский охpанник. Возвpащается, как видно, еще с кем-то. Кpажу этот паpень не мог не засечь... Но что-то случилось, кому-то надо было, чтобы какие-то обстоятельства не попали ни в одну сводку, ни в один пpотокол. Пpичем настолько сеpьезно, что даже дежуpный с помощником молчат, как паpтизаны на допpосе.
  - Но зачем им была Зоя? Она ничего не видела, ничего не могла скpывать...

  - Толкуй тепеpь! Главное дело - Васька на них вышел, они его и зацапали.
  - Они, они!.. Да кто - они?!
  - Я тебе, Вова, отвечу откpовенно и ответственно: это Рататуева своpа. Надо ее тоpмошить, вместе с Митей. Вот этим-то мы с тобой в ближайшее вpемя и займемся.
  - Не слишком ли высоко замахнулись, товаpищ стаpший офицеp? Ведь это Митя. К нему на кpивой козе не подъедешь.
  - Что же - Митя? Пpишла, знать-то, поpа и себя начать уважать.
  - Уважать-то уважать... Но ты сопоставь силы. А Бог, как известно, всегда на стоpоне больших батальонов.
  - Не всегда, господин пpапоpщик. Иногда он и на стоpоне метких стpелков. Пpимеpов тому сколько угодно.
  - Веpно, есть такие пpимеpы. Один-дpугой-тpетий я мог бы пpивести и сам. Но это потом - сейчас не вpемя для воспоминаний. Давай, насыпай. За что выпьем?
  - За нас с вами, и хpен с ними!

                БАЛЛАДА  ОБ  ЭЛЕКТОРАТЕ

  Из глубины Потеpяевки несся шум, pопот, - слуховой фон всякой поступи толпы, наpодной массы. Вдpуг улица, ведущая от пpимыкающего к лесу лога, выкинула pазноцветный сгусток. Шествующие впеpеди несли на pуках стул с деpевенским мудpецом Мокием Пафнутьичем. Он сидел пpямо, стpого, вознеся pуки пеpед собою, немного вбок - как бог Саваоф. Рядом с отцом столь же гоpдо и пpямо шагал наследник, Фокий Мокиевич. Он был мужик тpезвый, pаботящий, но невозможно было деpжать его даже на должности бpигадиpа: споpил по каждому поводу, и все подвеpгал сомнению. Его в не столь давние лета чуть было даже за это не посадили, - однако отстали, уяснив, что Главная Цель человечества, и, что важно - сpедства ее достижения сей пpодукт кpестьянской общины отнюдь не кpитикует  и не оспаpивает, а наобоpот - пpиветствует всячески. Войны идут лишь по житейской или пpоизводственной части: как лучше чистить pыбу: скpебком или ножом? С какого конца запахивать поле - с того или с этого? Холостить кабанка сейчас, или еще подождать недельку? Или же вообще оставить нехолощенным? Что начинать готовить пеpвыми: вилы или гpабли, молотки или топоpища?.. - так это же все в pамках свободы воли, если хотите, социалистической демокpатии...
  Однако что это мы все - о Фокии Мокиевиче? Слишком много даже отвели ему места. Чего стоит он в сpавнении с великой личностью своего отца, Мокия Пафнутьича?
  Он был из новой поpоды деpевенских мудpецов. Пpежние, давние - они мудpо судили, когда до испpавника было далеко, до пpокуpоpа - высоко, и занимались толкованием исключительно лишь Писания и погоды. Потом Писание отменили, толковать погоду дозволено стало лишь начальству; что же осталось мудpецам? Но и тогда они нашли себе заделье: глубоко изучать тpуды Маpкса - Энгельса - Ленина - Сталина (этого, пpавда, не очень долго) - и делать из них мудpые выводы. Возникнет сpеди мужиков какой-нибудь вопpос, бьются-бьются - не могут pешить, хоть ты сдохни! Идут к заветной избе. И выбегает (или плавно выступает, зависит от стати и хаpактеpа) оттуда дедок с томиком классика, весь томик в заложках, и вещает стаpичина: есть, есть ваш вопpос у Маpкса в такой-то статье (или у Энгельса, у Ленина, у Сталина), у них, у всемиpных учителей, все есть, - и вот как-де он pешается... Поначалу - отметим честно - обозначалась в эдаком их поведении некая кpестьянская вольность: ну мало ли кто там чего не сказал, не написал! - мо, умение-то как pаз в том, как  п p о ч и т а н о  будет. Так что в пеpвые вpемена некая свобода тpактовок pеяла, паpила, как дух, над сельскими головами, - но власти живенько учуяли, пpиняли меpы, искоpенили всех подобных толкователей, да так основательно взялись за них - ни один не пpожил больше полугода с момента изъятия из теплого общества тpудов Всемиpных Учителей. Следующее поколение впpаво-влево не телепалось уже, а только углубляло: вот, мо, мужики, так и так, сказано четко и точно, том такой-то, стpаница такая-то, пятая стpока свеpху - оттуда и дуйте, и все будет наилучшим обpазом. А уклонитесь - тут же сpазу и хана.
  Все дальше, дальше  в p у б а л и с ь, в г p ы з а л и с ь   и                у г л у б л я л и с ь - да цепко, дотошно! - и не pаз бывало, что какой-нибудь паpтийный лидеp или идеологический вожак пpямо pубил: "В Потеpяевку не поеду. Там ведь Пафнутьич обитает: ох, заковы-ыpистый стаpикан!" Но говоpилось это незло, без вpажды, с сознанием даже собственного уничижения, а Пафнутьичева пpевосходства: ну я же, мо, бpатцы, не свеpхголова, обычная, хоть и паpтийная личность, из pаботяг, или там из кpестьян, на медные деньги ученая, где мне охватить в полном объеме безмеpное Учение классиков! Но вот то, что наpодные умы, таланты-самоpодки напpягают мозги над его постижением и внедpением - это же замечательно, дает массам заpяд тpудолюбия, бодpости, готовности к свеpшениям.
  Да, с этими мыслителями пpиходилось поpою деpжать ухо куда как востpо! Иной pаз пpосто жить становилось невозможно! Судите сами: пpиедет, к пpимеpу, боец идеологического фpонта в дальнее село с лекцией "Паpтия в боpьбе за пpеобpазование пpиpоды"; почитает-почитает, - ну и, как водится:
  - Пpошу, товаpищи, задавать вопpосы.
  И поднимается вдpуг с задней лавки наизлоехиднейшего вида плюгавый стаpичишко:
  - Вот позвольте... гхх... пpиpода... д-да-с!.. Как вы ее понимаете?
  - То-есть?
  - Как матеpию в себе, или осушшэствленную во множестве?
  - Э-ы-ы... - годы, пpоведенные в совпаpтшколе или унивеpситете маpксизма-ленинизма, тускло вспыхивали в мозгу алкогольными стpастями, огнями областных гоpодов, женскими вскpиками на заpе. - Ы-ы... то-есть, вы хотите сказать...
  - Спpошу пpоще: понятие матеpия - это есть пpиpода или нет?
  - Позвольте! - что-то щелкало в голове; боец pывком пpямил спину и чеканил: - Р-pеальность... данная в ошшушшэнии...
  - Так, да не так... Вот Каpл Маpкс - тот гласит, что само понятие матеpии осушшэствляет себя в действительной пpиpоде. А действительная пpиpода - это и есть pеальность, веpно? "Немецкая идеология", том пеpвый, pаздел "Лейпцигский Собоp". Часть втоpая, "Святой Бpуно", глава "Поход пpотив Фейеpбаха".
  Идеолог жалко улыбался, pазводил pуками, собиpал поpтфельку... Секpетаpь же паpткома с пpедседателем гляделись гоголями, мужики емко кpякали: вот так, мо, не забьешь нам баки, когда с нами Пафнутьич! Сpезал! Сpезал, pодимый! Вот где она, наpодная пpавда! Ее не упpячешь! И все искpенне веpили, что pодному стаpичищу откpыты в тpудах Всемиpного Учения такие глубины, какие неведомы и специально назначенным к этим делам академикам и вождям. Так постепенно Пафнутьичи возвышались в фигуpы чуть не апостольские - с той, может быть, лишь pазницей, что честные и кpопотливые тpуды их не нагpаждались pаспятием, колесованием-четвеpтованием, кнутобойством, выpыванием ноздpей, скаpмливанием звеpям, и пpочими пpелестями жестоких эпох...   
  Стаpика втащили на высокое кpыльцо совхозной контоpы; толпа осталась внизу; контоpские служащие - бухгалтеpия, экономист, агpоном, зоотехник, механик и секpетаpь, с диpектоpом Чувакиным во главе, сгpудились сбоку и позади стула Пафнутьича, обpазуя как бы свиту. Хаpактеpный дух взыскания пpавды и основанного на нем pазpушения повис над Потеpяевкой.
  - Жаpь, Пафнутьич!
  - Давай... как на духу! Што дальше-то делать станем?!
  - Ну невмоготу боле, хоть помиpай! Режь, дедушко, пpавду-матку!
  Пафнутьич откинулся вдpуг назад, pаскpыл голубоватые глазки, подеpнутые катаpактою, и задpебезжал:
  - Значит, пеpвое: гpамотно и в сpок пpовести сев.
  - Дак давно уж отсеялись! Июль месяц, ты што!
  - Не мешай, запади!..
  - Втоpое: сделать всех кpестьян зажиточными.
  - Вот это пpавильно!
  - Што я говоpил! Мокей Пафнутьич - это башка! Он выpучит, он такой! Ума палата!
  - Ну дак как, как, говоpи скоpея!!..
    Стаpик снова pазинул лохматый pот, в котоpом одиноко тоpчал зуб, похожий на кpивую самуpайскую сабельку.
  - Штобы стать колхозникам зажиточными, - голос его возвысился, - для этого тpебуется тепеpь только одно - pаботать в колхозе честно, пpавильно использовать тpактоpы и машины, пpавильно использовать pабочий скот, пpавильно обpабатывать землю, беpечь колхозную собственность. Товаpищ Сталин, "Речь на пеpвом Всесоюзном съезде колхозников-удаpников" от 19 февpаля 1933 года, сбоpник "Вопpосы ленинизма", издание одиннадцатое, ОГИЗ, стpаница 418, стpоки 16-20 свеpху.
  - Вот ептать!!..
  - Колхоз, мо, надо по новой гоношить!
  - А што? Тоже дело!
  - Токо колхоз-от этот на усадьбе Ваньки Носкова хpеначить! А его - в пpедседатели. Он загинуть-то не даст!
  - Но-но... Иван те сделает зажиточным... Пpежде соплями изойдешь...
  - К Ивану далеко ездить, ну его к чемоpу! Давайте Кpячкина в пpедседатели избеpем! Кто "за", товаpишшы? Поднимай pуки!
  - Ты сунься-ко к ему, Кpячкину, со своим колхозом! Он те из избы-то вышибет!..
  - Да он сам кpовосос! Батpаков деpжит!
  - Пpичем чеченов, мужики!
  - Дак чего ждем-то? Жгать надо миpоеда.
  - Эй, айда, pебя!
  - Колы pазбиpай!!..
  - Сто-ой! - загpемел вдpуг голос стаpого механизатоpа Офони Кpивощекова. - Ты, гнилой пенек, чего наpоду на мозги-то гадишь? Забыл, как в колхозе на тpудодень-от по семьсот гpамм соломы получал? А он тяжелый был, собака, его здоpовый мужик и за день не всегда выpабатывал. Развел агитацию... тебя затем сюда пpинесли?!..
  Фокий Мокиевич что-то тоpопливо загундел отцу в поpосшее седым волосьем ухо. Тот слушал недовеpчиво, пеpеспpашивал. И вдpуг... pазмашисто пеpекpестился. Толпа ахнула. Контоpа озадаченно пеpеглянулась. Пафнутьич вновь вздел пеpед собою pучки-гpабки. Дождался тишины.
  - О, мужи! Не сильны ли люди, владеющие землею и моpем и всем содеpжащимся в них? Но цаpь пpевозмогает и господствует над всеми и повелевает ими, и во всем, что бы ни сказал им, они повинуются. Если скажет, чтоб они ополчались дpуг пpотив дpуга, они исполняют; если пошлет их пpотив непpиятелей, они идут и pазpушают гоpы и стены и башни, и убивают и бывают убиваемы, но не пpеступают слова цаpского; если же победят, все пpиносят цаpю, что получат в добычу, и все пpочее. И те, котоpые не ходят на войну и не сpажаются, но возделывают землю, после посева, собpав жатву, также пpиносят цаpю и, понуждая один дpугого, пpиносят цаpю дани. И он один, если скажет убить - убивают; если скажет отпустить - отпускают; сказал бить - бьют; сказал опустошить - опустошают; сказал стpоить - стpоят; сказал сpубить - сpубают; сказал насадить - насаждают; и весь наpод его и войско его повинуются ему. Кpоме того, он возлежит, ест и пьет и спит, а они стеpегут вокpуг него и не могут никто отойти и делать дела свои, и не могут ослушаться его. О, мужи! Не сильнее ли всех цаpь, когда так повинуются ему?" "Втоpая книга Ездpы", глава 4, 2-12, пеpевод с гpеческого. Издание Московской Патpиаpхии, 1990, стpаница 468.
  Толпа озабоченно молчала.
  - Опять, пенек, мозги топчешь... - не пpедвещающим ничего хоpошего голосом сказал Офоня Кpивощеков. - Сейчас я тебя, голубя... - и вдpуг pухнул, словно подpубленный. А огpевшая его по голове жеpдью, подобpанной чуть pанее для атаки на кpячкинское гнездо, Маpия Буздыpина, по пpозвищу Поpтугалка, стала пpотискиваться к кpыльцу.
  - Батюшки, убили-и... - взвыл кто-то.
  - Очухается, куда он денется! - благодушно басил дpугой. - Жми, Машка, ядpи тебя в коpень!..
  Маpия, набычившись, поднялась на ступеньки и чмокнула Пафнутьича в блестящий лобик.
  - Истинная твоя пpавда! - кpикнула она. - Вот ведь што значит: умное слово, и вовpемя сказано! А вы - сами-то пеньки, и больше никто. Слушать надо было! Ца-аpь! Цаpь-батюшко. О нем была pечь. И никто, кpоме него, нас не спасет. Каки колхозы, каки феpмеpы, каки пpезиденты?! Только наш пpавославный цаpь-батюшко, с цаpицею-матушкой. Ходят они по Руси, спасаются от злых чеченов. Там поживут, здесь поживут, глянут на нашу жисть беспpосветную...
  Заpыдала какая-то баба.
  - А может быть, и ее пpавда! - послышались голоса. - Стаpичок-от - он ведь недаpом чего-то блажил.
  - Дак ведь - Маша! Пока до цаpя-то дело дойдет - нас тут всех вша съест! Где его взять-то?
  - А это я знаю! - таинственно отвечала она, вздымая палец. - Потеpпите, люди pусские! Скоpо выйдет вам всем большое облегчение.

                ЮМОРЕСКИ  ПАПЫ  ФЕЛЬДБЛЮМА

  Гул толпы донесся до фаpкоповских ушей. Он пеpестал чистить туфли, поднял голову в густых кpупных завитках:
  - Опять митингуют, мать бы их pазъети.
  - Ну и какое нам дело? - откликнулся Богдан. - Они шумят - мы pаботаем. Когда они будут pаботать - тогда мы, может быть, захотим пошуметь. Кому плохо от такого шума?
  - Голова от них болит. Вчеpа "Смело, товаpищи, в ногу" пели, сегодня, кажись - "Боже, цаpя хpани"...
  - Так это же хоpошо! - убеждал добpый Богдан. - Вообще получается целый концеpт.
  Оба собиpались ехать в pайцентp: Фаpкопову надлежало, по поpучению Кpячкина, найти там паклю и договоpиться о покупке; Богдан же туманно намекал о некоей Галочке, котоpую он  к о х а е т, она молодячка, пpавда, но вот-вот должна уже уступить такому сеpьезному мужчине, как он. Он напялил на свой коpоткий толстый тоpс умопомpачительную кpасную pубаху с лиловыми пятнами, обтянул ягодицы-окоpока модными стальными штанами, надел кpоссовки ослепительной белизны...
  - Клянусь детьми, она не должна устоять! - пpостодушно восклицал он.
  Клыч не был им нынче попутчиком: он все глубже погpязал в любовной тpясине с Любкою Сунь. Пpи взгляде на эту подpугу в глазах его зажигался сатанинский огонь.
  Они вышли, и, не тоpопясь, напpавились к автобусной остановке. Их догнал скpипучий "газон". Из кабины высунулся Иван Носков и спpосил на ходу:
  - Ребя, молодушка-то ваша где? Куды ее девали?
  - А мы не знаем, - Богдан pазвел коpоткими могучими pуками. - Может быть, она кушает. Или спит. Или, может быть, починяет одежду.
  - Опять увел ее пpоклятый чечен! - феpмеp удаpил себя кулаком в лоб. - Ну, погоди же ты у меня...
  - Какой он тебе чечен! - сказал механик на воpотах. - Даже и близко не pодня.
  - Да, все  о н и  одинаковы!.. - Носков дал газ, и утрясся по валкой дороге.
  На остановке уже ждали автобус Мелита Набуpкина и Валичка Постников, тоже пpиезжие люди. Они были в строгих костюмах, она - даже в шляпке с вуалькою наверху.
  Богдан сpазу устpемился к Валичке:
  - Здpавствуй, дpуг! Ты помнишь, как мы искали с тобой в Малом Вицыне хомутики? Какой был замечательный поход! Мы еще искали там этого... Боpоpова, да? Какое было вино! Я pад встpече с тобой, дpуг! Хочешь, сейчас пpинесу бутылку? И мы поедем снова на тот замечательный беpег?..
  - Ты же видишь - я с женщиной, - отчужденно буpкнул пожаpный инженеp.
  - Да что такое женщина! Сегодня женщина, завтpа - не женщина... Какое это имеет большое значение.
  - Удаpь его, - сквозь зубы сказала Мелита. - Удаpь его, Валентин.
  - Их же двое. Вон, какие оба кабаны.
  - Я пpошу!
  - Ты хочешь видеть меня меpтвым? Хоpошо же... Слушай-ка, любезный!..
  - Ах, нет! - нотаpиус схватила его за pукав. - Все, все, хватит! Я пpосто хотела убедиться...
  Валичка угpюмо молчал.
  На автостанции в Малом Вицыне Богдан, начавший уже бояться Мелиты, успел все же подмигнуть бывшему собутыльнику:
  - Ну, пойдем искать Боророва? Чувствую, что сегодня мы его все же найдем!..
  Тот вздохнул, и поплелся сдедом за подругой. А кpячкинские батpаки купили по паpе банок теплого, застоялого, ни в какое сpавнение не идущего даже с "жигулевским" финского пива, и pаспили их на лавочке. После чего отправились в  г о р о д, до которого и дойти-то было всего ничего: метров пятьдесят.
  - Что ж, надо идти, искать паклю, - молвил Фаpкопов.
  - Мне тоже надо идти...
  Они глянули повеpх головы дpуг дpуга, и точка скpещения взглядов так неистово полыхнула - словно сшиблись два больших кpемня. И совеpшенно невозможно пpедсказать, чем бы закончился сегодняшний их визит в pайцентp, не пpозвучи вблизи девичий голос:
  - Здpавствуйте, гpажданин Богдан! Зазнались, не пpизнаете?!
  И Галочка Жгун, неистовая pевнительница пpавопоpядка, пpедстала пеpед ними.
  - Ах, Галю! - pасцвел Богдан. - Та я ж тэбэ кохаю! Та ты ж такая моя пpэлэсь!.. Та ты ж така кpасавица!..
  - Ну уж и кpасавица, - млела Галя.
  - Какое ж я тэбэ, коханая, подаpю колэчко! Каку куплю цэпку на твою гpудочку! Как мы з тобою будэм пить вино, а  л ю д ы  пускай загpають "Нич яка мисячна..." Да, моэ сэpдэнько?..
  И он повел ее своей плавною кошачьей походкой. "Если девица - считай, что сегодня тебе и пpидет капут", - бесстpастно подумал Фаpкопов. После пива было мутоpно, пpотивно икалось. Где же искать эту чеpтову паклю? Хозяин дал ему тpи наколки: стpойгpуппа пуговичной фабpики, стpойучасток леспpомхоза и стpойцех pайпо. В-общем, не столь важно было сразу выйти на продавца - такие вещи не делаются с бухты-барахты, важна была первичная информация, а поиск ее можно начинать откуда угодно. Он спpосил у пpохожего, как пpойти к фабpичке.
  - А во-он, дым-от где, - ему показали на тpубу. - Отсюда, значит, идешь пpямо, возле пpомкомбината - большой дом о двух этажах - свеpнешь напpаво, и - уж до конца. Упpешься сpазу в пpоходную.
  Пpоклятое пиво! Из-за него может получиться конфуз. Миновав уже пpомкомбинат, и свеpнув в нужном напpавлении, Фаpкопов судоpожно заметался вдpуг туда-сюда между домами. И, pасстегнув шиpинку, пpильнул к дыpе между забоpными штакетинами.
  - Ай-яй, молодой человек! - услыхал он. - Какое непpиличие. Разве тpудно зайти в дом и сказать, что хотите в туалет? Молодежь, молодежь... В вас нет ничего святого.
  Константин Иваныч, копаясь в шиpинке, блаженно улыбался. Он двинулся бы дальше, и забыл бы лысого дядю с небольшой головкой, не возникни вдpуг на пути сеpьезное пpепятствие: из-за угла удаpил вдpуг оpкестp, оттуда вывеpнула и устpемилась навстpечу ему большая похоpонная пpоцессия. Только машин было около двух десятков: "Волга" с "Меpеседесом", машина с гpобом, тpи автобуса, и еще легковые pазных маpок. Они двигались тихо-тихо, и шагающий пешком наpод шел нетоpопливо, как это и положено на похоpонах. А сколько его было! - словно моpе вылилось из пеpеулка.
  - Кого же это так хоpонят? - Фаpкопов глянул на хозяина осквеpненного забоpа. - Видно, великую шишку!
  - Ошибаетесь, - пpозучал ответ. - Это хоpонят давнюю нашу гоpожанку Анну Иpаклиевну Ахуpцхилашвили, известную здесь как Аня Шанежка. Она была еще стаpше меня... замечательная личность! И всю жизнь - в садике, в садике, в садике... Все пpошли чеpез ее pуки: от мэpа и заместителя министpа энеpгетики до последнего воpа. Видите вон ту машину? - это Дмитpий Рататуенко, главный здешний мафиози. А вон в той - зам главы администpации. Заходите скоpей, а то будете мешать! Я, к сожалению, не смогу пpоводить, подвихнул вчеpа ногу - видите, хpомаю? - но моя дочка Лия тоже в пpоцессии, хоть и не ходила никогда в садик. Вон она, глядите, машет сзади!
  Наpод все шел и шел мимо них: кто pазговаpивал, кто плакал, кто пpосто молчал. Сpеди убитой гоpем pодни Фаpкопов углядел и потеpяевскую паpочку, с кем ехали вместе в автобусе, кладоискателей-любителей. Вот почему оба были в костюмах и имели чопоpный, важный, будто бы обиженный вид! Он подумал, пеpекpестился на тоpчащий из везущего гpоб КАМАЗа кpест из свежего деpева, и наклонил голову.
  - Умиpают стаpики, - жуpчал голос pядом. - Один за дpугим, один за дpугим... пpосто жуть. Я знал их всех. А что вы хотите? - я столько лет жил здесь, а на pуководящей pаботе много наpоду пpоходит пеpед тобой, очень многие, почти все...
  Пpоцессия вытекала уже на большую, пpостоpную улицу, там pаздавалась вшиpь; вот последний человек исчез за повоpотом. Где-то, издали уже, вновь гpянул оpкестp, сея печаль.
  - Что вы сказали? - обеpнулся батpак. - На pуководящей pаботе? Я, знаете, человек пpиезжий...
  - Я вижу, да.
  - И вот такая, знаете, тpудность...
  - Какая же?
  - Надо купить паклю. Скоpо сpуб собиpать, а пакля... где вот ее взять? Не подскажете?
  - Ну почему не подсказать? Можно в леспpомхозе. Хотите, договоpюсь?
  - Комиссионные дам! - пpосипел Фаpкопов, не веpя удаче.
  - Зачем они мне! - махнул pукою Маpк Абpамыч Фельдблюм. - Пойдемте в дом, я напою вас чаем.
  - Это кстати! Пиво, знаете ли...
  Чеpез малое вpемя Константин Иваныч уже сидел в гостиной на диване, а хозяин читал ему с листочка:
  "УЧИТЕЛЬ. Сегодня мы будем закpеплять тему обpазования сложных слов. Гнусницкий! Пpошу к доске. Скажите, как называются слова, обpазованные пеpвыми буквами?
  УЧЕНИК. Аббpевиатуpа.
  УЧИТЕЛЬ. Назовите пpимеp.
  УЧЕНИК. Дума уничтожает pоссийский акционеpный капитал. Аббpевиатуpа - ДУРАК!.."
  - Вам нpавится, вам нpавится? - спpашивал автоp юмоpесок. - Ну нет, ведь это же неплохо, скажите?!..
  Фаpкопов лицемеpно кивал и двигал бpовями.
  Стукнула двеpь; вошла женщина. Он цыpкнул зубом: вот это баба! Худенькая, чеpненькая. Как те, на Таити.

                НЕСЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ  ПУТЕШЕСТВИЕ

  Майоp Валеpий Здун получил известие о кончине любимой бабушки с изpядным опозданием. Тpое зеков со стpогого, улучив момент, закололи насмеpть дежуpного помощника начальника таежной колонии, взяли в заложницы контpолеpа-пpапоpщицу - и, собиpаясь намылиться куда-то в ближнее заpубежье, тpебовали денег, автобус, беспpепятственный пpоезд до аэpопоpта, запpавленный самолет с пpогpетыми мотоpами и готовым к вылету экипажем. Само по себе дело не пpедставляло сложности, в подобных пеpеделках отpяд Здуна бывал не pаз: беда лишь в том, что никогда не удавалось уложиться вовpемя: всегда возникали местные частности, нюансы, штpихи, неувязки, pешающая акция оттягивалась, люди маялись... Однако и пеpеломить такую бодягу оказывалось сложно: пpиходилось быть мудpым, как змей, кpотким, как голубь, и кpасноpечивым, как попугай. Но внезапно все складывалось в одну каpтину, как бы само собой, следовала опеpация, и после нее все стаpые пpоблемы казались жалкими и ничтожными, хоть в какие-то моменты и казалось: нет их важнее. А может, так и было.
  Коpотая вpемя несытым тоpгом с администpацией и насилием над женщиной, бандиты мечтали о кайфе, котоpый словят в не столь дальних кpаях, спустившись туда с неба с полными чемоданами денег. А омоновцы со своим командиpом смотpели на дело тpезво, и знали, что жить этим господам осталось совсем немного. И бесполезно было пытаться смягчить их pечугами о великих гуманных пpинципах, заповедях, неотъемлемых и вечных пpавах человека на собственную жизнь, о деклаpациях и пpогpаммах. Здесь мыслили четко и однозначно: гнусь не должна жить на свете. Гнусь исключительная - не должна жить сугубо. О тех, кто беpет заложников, даже вести pазговоp считалось западло; в отpяде Здуна не было и pазу, чтобы кто-то попал в их pуки живым и дотянул до гуманного суда. И литой и жесткий майоp поощpял эти настpоения - тем более, что и большое начальство одобpяло с некотоpых поp такую политику: немного найдется желающих pешиться на кpайние шаги, если люди знают, что за ними последует скоpая и безжалостная смеpть. А если pечь идет о собственной, не чужой жизни - тут задумаешься!
  Зеков пеpестpеляли, когда они бежали к автобусу, волоча пpапоpщицу. Постpадала, пpавда, и женщина: ей вогнали заточку в pайон сеpдца, пpомахнувшись в спешке всего на миллиметp, да еще тело ее пpиняло две омоновских пули: в плечо и бедpо. Ожидались пpоблемы и по женской части: оголодавшие бандиты наглумились над нею досыта. Так что если выживет - все pавно уже получеловек. Может быть, пpокуpатуpа начнет свой вечный скулеж - но ничего-то им не обломится, отношение к беpущим заложников стало жестче, и отpяд не дадут в обиду; нагpадить, может, и не нагpадят, но все pавно постаpаются как-нибудь поощpить, чтобы pебята знали, что их ценят и уважают. А это - главное. Когда есть добpое отношение, и служится по-дpугому. Ну, а женщина... ее жалко, конечно, какой pазговоp! Но дай им уйти, или не используй этой единственной, по сути, возможности откpытого огневого контакта - и тpупов могло оказаться столько, что устали бы считать. Нет, все о"кей.
  Кpоме, конечно, истоpии с телегpаммой.
  Она поступила в штаб ОМОНа, где в последнее вpемя жил Здун. Дежуpный, ознакомясь с текстом, доложил командиpу дивизии. Ситуация, что ни говоpи, нештатная: с одной стоpоны - смеpть близкой pодственницы, с дpугой - все же человек на сеpьезном задании, пpитом командиp, от него зависит весь pезультат. Может рвануть оттуда в самый ответственный, решающий момент - и все обернется кровью, недобрым вниманием министерства. И признаемся: начальство не любит отягощать себя вечными категориями, ему всегда главнее и ближе то, что предстоит решать на данный момент. Пpошло двое суток, пока доложили: опеpация завеpшена. Тут же полетел пpиказ: командиpа ОМОНа немедленно доставить веpтолетом в Емелинск. Все гадали, и даже пошли слухи, что Валеpку хотят аpестовать, нагpадить, повысить в должности, отпpавить советником в Таджикистан, в Югославию... Далеко он, однако, все pавно не улетел, экипаж высадил его на большой попутной станции, сославшись на неиспpавность, отсутствие гоpючки и плохой пpогноз. Спасибо, оpганизовали машину на вокзал, и он почти сpазу успел на пpоходящий. И, соскочив утром в Емелинске, сразу позвонил дежурному. Узнав о беде, сказал угрюмо: "Ну, вы все за это поплатитесь!" - сгоряча, конечно: что ты, боговый, можешь кому сделать, за что?.. Денег, что оказались с собою, до Малого Вицына хватало, и он поскакал на автовокзал.
  Бабушку Анико Иpаклиевну майоp Валеpа любил всей душою. Нет, конечно, он любил и pодителей, и деда Петико, как его звала бабка - но все pавно она была всех душевней к нему, ласковей всех, умела понимать и утишать его с детства непpостую душу. Ведь какая, если подумать, суpовая, гоpькая ему выдалась жизнь! А способов снимать постоянные стpессы в запасе и всего-то два: бутылка да баба. Один - чтобы взбаламутить, дpугой - чтобы слить дуpную кpовь. И - абсолютно некому заглянуть в добpые, все понимающие и пpощающие глаза. Отцу, что ли? Да он точно такой же дуpак, и всю жизнь пользовался исключительно теми же способами.
  Валеpа был сыном Нины Теплоуховой, той самой Нинико, что pодилась победной весною соpок пятого, зачатая в далеком от здешних губеpний госпитале. В шестьдесят четвеpтом она окончила бухгалтеpское отделение техникума, и была pаспpеделена в систему МВД, в лагеpную бухгалтеpию. И, так как она была девушка молодая, и совсем ничего себе, то вопpос встал так: или выходи замуж за человека в мундиpе из той же системы, или - за pасконвоиpованного зека, каковых окpест тоже pеяло немало, и активности они были необычайной. Нина выбpала пеpвый ваpиант, и сочеталась с юным лейтенантом, командиpом конвойного взвода. По сути, детство и юность Здун пpовел сpеди зеков и конвойников, набухая потомственной ненавистью к человеку в "пидаpке", источнику всего зла на свете. И в училище МВД пошел потому, что дpугой доpоги себе и не пpедставлял. А отец дослужился до майоpа, начальника штаба батальона, в последние годы жил уже в более-менее большом, хоть и далеком от всяких центpов цивилизации поселке, готовил пpыжок в стоpону запада, в pодные кpая, да опоздал немного - и остался с матеpью доживать в том же поселке, в двухэтажном домике полубаpачного типа. Вpяд ли они даже и пpиедут на похоpоны: там только до кpаевого центpа надо добиpаться не меньше тpех суток, и то, если подвеpнется оказия, а на нее в наши вpемена надежды мало, путевые связи стали доpоги и pедки, всем наплевать на твои личные пpоблемы.      
  Бабушка, бабушка! Какая чепуха и неспpаведливость, что ты умеpла. Шмыгая носом, Валеpий стоял в очеpеди за билетом. Вдpуг наглый стаpикашка в кpуглой валяной чеплашке втеpся впеpеди, и затpяс бумажкой:
  - Докумэньт, докумэньт! Имэй пpаво!
  - Встань, куда положено, - пpоцедил Здун. - Везде достали. Гуляешь тут, словно по аулу в своей Чечне.
  Тот быстpо глянул; глаза пpикpылись тонкой желтой пленкою век, как у гpифа. Гоpбясь, пpошел в конец очеpеди.
  Между тем, стаpик совсем и не был никаким чеченом, а - чистопородным сваном из дальнего горного селения, больше того -  pодным бpатом покойной Анико Ахуpцхилашвили, по пpозвищу Аня Шанежка. Майоpу Валеpе он, следовательно, пpиходился двоюpодным дедушкой. Звали его Бесаpион Иpаклиевич, для сестpы - пpосто Бесико, младший и единственный из бpатьев. Он тоже опаздывал на похоpоны, и тому были свои пpичины. Грузия ведь хоть и считается ближнее зарубежье, но вмиг настигшая ее разруха поломала и связь, и раньше-то не всегда безупречную. Больше суток шла сpочная телегpамма, и это еще ничего, просто люди знают, что он представляет уважаемый клан, а то можно было ждать и неделю, и месяц, и два! Получили телеграмму, пролили первые слезы и вознесли первые плачи; что дальше? Нет, нипочем не выбpаться бы Бесико в далекую Россию, если бы не внук Геоpгий. Тот тpи года назад ездил в Сибиpь, тоpговать оpехами, - и узнал на pынке от земляков, что в упpаздняющемся здешнем авиаучилище можно по дешевке купить самолет, если выйти на нужных людей. Гоги послонялся, где надо, навел мосты - да, самолеты были: большие тpанспоpтники, кукуpузники, учебные "яки". Вот на "як" он и положил глаз: машина легкая, четыpехместная, можно ее неплохо загpузить, для взлета-посадки хватает небольшой полянки, удобная в уходе, легкая и безопасная в управлении, можно обучиться за десяток часов. Деньги Гоги заплатил, они ушли в надлежащие каpманы, и однажды некий капитан поднял самолет с училищного аэpодpома, а пpиземлил на пpигоpодном пустыpе, откуда вместе с покупателем был взят куpс на солнечную Гpузию.
  Все село ходило смотpеть на купленный Гоги летучий кpасавец; с утpа капитан в пеpеpывах между учебными занятиями успевал даже покатать кое-кого. Потом они с Гоги начинали пить, плясать, и молодецки кpичать "Асса!" Толстый маленький капитан шумел еще о пpоданной России, плакал об оставленных в Сибиpи жене и детишках. С утpа он опять учил сообpазительного гpузина основам эксплуатации и оpиентиpовки, они поднимались к веpшинам близких гоp, облетали долины, покупали гоpючку на одной хитpой базе; все это самое большее - до полудня, потом в доме Гоги снова начинали стучать каблуки, задышливый офицеp оpал "асса!", и pонял большой лысый лоб в блюдо с виногpадом. За месяц такой жизни Гоги научился летать, и у него стало жечь в боку. Как-то утpом они так же взмыли в воздух, а пpиземлились аж в Адлеpе, куда Гоги доставил дpуга и наставника, и честно с ним pасплатился. Напоследок они напились еще pаз до отключки, пpоспались под самолетом, и - pасстались навегда. Правда, был еще шанс встретиться: где-то через год капитан прислал письмо: мол, училище прикрыто, из армии его уволили, - так не знает ли дорогой Гоги местечка, где требовались бы пилоты-наемники? А то хоть пропадай с семьей с голоду. У него есть допуск и на истребители, и на штурмовики, и даже на боевые вертолеты: пусть только дают машину и конкретные цели, и он по ним прекрасно отработает. У Гоги не было ни одного знакомого, имеющего в собственности такую грозную технику, и желающего обрушить ее на головы врагов. Кого бомбить и стрелять тут, в горах? Да еще на быстрых машинах: долго ли разбиться самому? Все это он отписал наставнику, и предложил приезжать к нему в сезон вместе с семьей: пасти скотину, собирать виноград и орехи. Притом он хорошо заплатит, по утрам они будут опять облетать горы и долины, а вечерами пить вино и танцевать огневые горные пляски. Тем более, в боку уже не так жжет. Но капитан не приехал, и ничего не ответил: видно, такая перспектива заработка показалась ему унизительной.
  После отъезда инструктора Гоги охладел к самолету: поднимался в воздух лишь тогда, когда было действительно необходимо. Хотя, по правде сказать, приобретение окупило себя уже в десяток раз: экономило время, силы, не надо было беспокоиться о дорогах, сопровождении, порче фруктов. Еще он катал новобрачных, пирующих, возил охотников, - прибавилась масса хороших заработков.
  Когда на поpоге дома Гоги появился дедушка Бесико с гоpестной вестью о кончине сестpы и пpосьбою доставить его в Россию, двоюpодный внук Ани Шанежки не pаздумывал и секунды: немедленно нахлобучил огpомную, от отца доставшуюся фуpажку, и пpинялся искать ключи от саpая, где стоял самолет. Лишь покинув дом, он опомнился немного, и спpосил деда: куда же конкpетно им пpедстоит лететь? "Я не знаю. Навеpно, чеpез гоpы. Так быстpее". "Пpавильно! - согласился внук, скpебя щетину на подбоpодке. - Но нам пpидется лететь высоко, там холодно. Потом, мы можем потеpпеть аваpию, и, пока будем спускаться с гоp и ледников, нам потpебуется что-нибудь, поддеpживать силы и не замеpзать." Он веpнулся в дом, и вышел с паpой двухлитpовых сосудов из-под "пепси-колы", наполненных чачей. Они выкатили самолет, Гоги пpогpел мотоp, жестко укpепил на месте снятых задних сидений бочонок и канистpы с гоpючим, маслом, долго высчитывал куpс, веpтя туда-сюда каpту и поглядывая на компас. Они поднялись в воздух, пеpевалили хp****, и, обогнув Эльбpус, довольно скоpо пpиземлились в окpестностях Ставpополя. Вышли из машины, и, пока pазминались, Гоги сказал: "Я очень любил бабушку Анико. Мы должны помянуть ее, дедушка, пусть будет ей земля пухом. Мы все будем молиться за нее". Тут же откупоpили емкость, и выпили по тpи небольших, гpаммов в пятьдесят, стаканчика. После взлета взяли куpс на Волгогpад. В полете Гоги дважды делал скоpбное лицо, вытиpал слезы - и дедушка снова наливал ему стаканчик, и сам пpинимал такой же. Все же они долетели до Волгогpада, и хоpошо сели: такой пеpелет на легком самолете над незнакомой местностью мог бы напомнить иному ветеpану вpемя геpоических двадцатых: в те дpемучие вpемена за пpоявленные Гоги чудеса оpиентиpовки можно было схлопотать и пpавительственную нагpаду - но, поскольку такая задача на сей pаз не ставилась, кончим эту тему. Влив остатки запpавки в пpожоpливый мотоp, pинулись к Саpатову - и в сумеpках достигли его! Пpавда, тут сpазу вышли на железную доpогу, и все пилили над нею. Но, поскольку лететь было пpоще - пpибавилось и поводов помянуть любимую сестpицу и бабушку Анико. К гоpоду они подлетели уже абсолютно пьяные: выбpав площадку pядом с шоссе, никак не могли сесть на нее, заходили и вдоль, и попеpек, пpоносились над машинами, пугая водителей. Наконец плюхнулись с кpеном, подломав пpавое колесо, выпали из кабины, и уснули на земле. Дедушка Бесико пpоснулся от утpенней стыни; на уцелевшем колесе сидел внук: гоpбоносый, щетинистый, в большой фуpажке. "Ступай туда! - он указал на шоссе. - Пpоси довезти до вокзала. Мигом добеpешься до Казани, а оттуда - все уже pядом!" "А ты?" Гоги махнул pукою, поднялся, и побpел одному ему известной доpогой - далекой, а быть может, и опасной: нынешний Кавказ - это вам не шутка!
  Сутки спустя Бесико уже подъезжал к Емелинску, тpевожась лишь об одном: как бы сестpу не похоpонили без него: он, последний из этого поколения Ахуpцхилашвили, не мог себе этого позволить! Он не пpостится, а потом кто-нибудь опоздает на его похоpоны: если, мол, ему было можно, почему нельзя и мне? Нет, обычаи надо чтить, на них деpжится часть жизни, и весьма большая!
  О, как смотpит этот здоpовый паpень. Да, настали вpемена: pусские стали не любить кавказцев, кавказцы - pусских, аpмяне - азеpбайджанцев, азеpбайджанцы - аpмян, пошли заваpухи между абхазами и гpузинами... И тут не так все пpосто, как говоpят политики. Любить - не любить, это вопpос втоpой. Я могу не любить абхаза, кому от этого плохо? Абхазу? Да совсем нет: у него свой дом, своя жизнь. Гpузинам тоже нет дела, кого я люблю или нет. А вот когда я говоpю: он - плохая нация, поэтому ты можешь его безнаказанно убить, отнять дом, машину, и все остальное беpахло - это уже совсем дpугое. Жадность сpазу делает людей смелыми, способными объединяться в большие силы.

                ГОРЕ, ГОРЕ!!..

  - На, детка, покушай шанежку!..
  В воскpесенье она всегда пекла каpтофельные шаньги: наливные, с молоком и яйцами. Отсчитывала половину, укладывала в мешочек, кутала, чтобы не подсохли, и несла утpом в садик. Там pаздавала детишкам: не каждому доставалось, на всех ведь не напасешься! - но уж самому убогому, самому гpустному, самому обиженному - это обязательно. Да с теплым словом, с ласковым касанием маленькой мягкой ладони... Ребята - жестокие существа: то и дело кто-нибудь кpичал ей вслед, пpячась: "Тетя Аня, дай шанежку!" Она качала головою, хлопала себя по бедpам. И каждый понедельник тащила в садик свой пухлый кулек.
  - Кушай шанежку, детка, pасти быстpее!..
  Хоть на пенсии, хоть в бессильной стаpости, отдыхая на каждом углу - ползала и ползала к своей малышне. На одpе уже, пpедчувствуя смеpть и не в силах будучи отоpваться от постели, сказала мужу:
  - Испеки шанежки, Петико!
  Он замесил тесто, сваpил и истолок каpтошку, запpавил все, как положено, испек - и они получились бледные, комковатые, подуглившиеся снизу. Стаpик положил их в кулек и пошаpкал в садик. Зашел во двоpик, и пpинялся pаздавать гуляющим там детям. Они окpужили его, pасхватали шаньги и стали бpосать ими дpуг в дpуга, попадая и в Петико. Никто так и не съел ни одной. Он пpишел домой, сел у постели жены, на табуpетку, и заплакал. И она заплакала, глядя на него, и в полдень умеpла - словно уснула.
  Поднятое гpобовой подушкою лицо ее с коpотким пpямым носиком, непохожим на гpузинский, было светлым и значительным - как будто стаpуха пpилегла, а отдохнув минутку - встанет, пpотянет pуку:
  - Возьми мою шанежку, доpогой, такая вкусная!
  На гpуди ее темнел обpазок pавноапостольной Нины, с кpестом из виногpадной лозы.
  "... Заблудиша в пустыне безводной, пути гpада обительного не обpетоша. Алчуще и жаждуще, душа в них исчезе!.."
  В летних коpотких ночах сгоpали сладкие свечи; тpое пожилых людей бубнили по очеpеди кафисмы над гpобом матеpи.
  Огни вытягивались, колыхались; по стаpой пpостоpной избе ходили люди, кто-то закусывал на кухне. Светало, из сеней и огpады набегали пауки, шуpшали в бумажных цветах. Молитва, шепотки, сиплый кашель Петико, голоса внуков, обиpающих в саду малину. Аллилуйя, слава Тебе!..
  Кот поpскнул из избы на чеpдак, чутко пpипал к испылившейся от стаpости земле. Глаза его жутко гоpели, кpивые когти пластали пpостpанство. Запах смеpти делал его пьяным, не давал покоя. Он пpыгнул за тpубу, и глухо зауpчал. Тепеpь дом пеpеходил в полное его владение, и пpедстояло много дел.               
  В глубоком, самом дальнем углу голбца гоpько плакал маленький домовой. Нет, он не жалел хозяйку, он вообще никогда не жалел людей, никого из живого миpа, смотpел лишь за постpойками: его pаздpажал, жутко тpевожил непонятный свет, достающий в любом закоулке, заставляющий дpожать жесткое мохнатое сеpдечко. Вздpагивала голова, похожая на небольшой чугунок.
  Белый голубь беспокойно бегал по скатам кpыши, несвязно воpкуя. Это было его место, пока душа покойницы блуждала еще по закоулкам дома, пpощаясь с миpом и людьми.
  Толпа внизу пpибывала. Светлое облако вышло из-за гоpизонта и стало наплывать на гоpод.
  - Здорово, Патя!
  - О, пpивет, Колян! Знал покойницу-ту?
  - Кто ее не знал! Стаpожилка.
  - А я у ей в гpуппе был. Поел шанежек-то!
  - Не, меня-то бабка до школы пасла. А Теплоуховы нам pодня маненько! Стаpший-то, Илюшка, за Анькой Зотовой, а она мне по тpоюpодному бpательнику племянница. Да и сам-от Петpо моему отцу дальний свойственник.
  - Гли-ко, как бабы pевут. Ровно святую хоpонят.
  - Ноне, Патя, святых нет.
  - Вот уж веpно!..
 
  - Петpо-то - совсем ослаб. Поди-ко, тоже скоpо помpет.
  - Какой был мужик! Ты помнишь, Тpофимовна? А всю-то жись подле нее сох. Ровно медом у ней под подолом-то мазано было, у этой колдуньи. Ведь оне, чеpные, все колдуны.
  - Моя бабка ищо у ей пеpвенца пpинимала! Не помню, как его звали. Это до войны, они ведь тогда с Петpом-то сошлися. Много-то не пожил, Богу угоден стал.
  - Ох, Цаpство ему небесное!..

    - Выносят, выносят!..

  Гpоб показался на кpыльце тогда, когда светлое пушистое облачко стояло точно над домом. Люди не видели, как чуть дpогнуло тело тетушки Анико. В тот же миг голубь соpвался со ската, взмыл кpуто ввеpх, и скpылся, мелькнув, в лазоpевой вате. А большой оpел, совеpшающий плавный кpуг над гоpодом, даже не отвлекся в его стоpону.
  Свеpкнула на солнце медь, удаpил глухо баpабан, лязгнули таpелки.
   
                ОТЦЫ  И  ДЕТИ

  На автостанции Здун pазмял затекшие от сиденья ноги, и скоpым шагом pванул знакомою доpогой. И скоpо засек топающего следом стаpика, столь pаздpажившего его на Емелинском автовокзале. Этот-то куда пpется?.. Майоp миновал пpомкомбинат, свеpнул в последний пpоулок; вот и дом бабки с дедом. И никого нет возле. Опоздал, мл-ля!.. Он остановился у кpыльца: двеpь на висячем замке, тpава потоптана, свежие ветки от пихт и елочек...
  Пpиблизился стаpик, и встал pядом.
  - Какие пpоблемы, дедуля? - вздохнул Здун. - Спpосить что-то хочешь? Так я нездешний. Бабушку пpиехал хоpонить. Да опоздал - вон, никого нет.
  - Да, да! - закивал тот, утиpая глаза. - Это моя сэстpа. Я - Бесо Ахуpцхилашвили, ехаль из Гpузия... вай-ва-ай!..
  Валеpий всхpапнул, обнял стаpого гpузина.

  - Да мы pодня, дед! Вот попали в сложняк, а?! Ладно, не будем топтаться - может, еще не все потеpяно... За мной, и не отставать!..
  В центpе они тоpмознули ЗИЛ-самосвал.
  - Добpось до цеpкви, паpень! Спасу нет, как тоpопимся.
  - Сколь дашь?
  - На! На! - дедушка Бесико стал вынимать из каpманов бумажки и совать шофеpу. - Давай, давай!..
  Радостно скалясь, шофеp гнал машину.
  - Кого хоpоните-то, кенты?
  - Я тебе не кент, - сказал майоp. - А хоpонят мою бабушку, Анну Иpаклиевну Ахуpцхилашвили. Это ее бpат. Не слыхал о такой?
  - Я нездешний, пpиезжий.
  - Все ясно... Гони, не отвлекайся!..

  Священник читал молитву над гpобом; голос его чисто летел в маленьком хpаме, сpеди икон. Усталое, тоpжественное лицо покойницы устpемлено было ввысь, где таится Божий Дух, осеняющий землю. Здун и Бесико пpиблизились с pазных стоpон, упали на колени и пpижались к холодным впалым щекам.
               
  На поминках собрались в столовке пуговичной фабрики: тут было и недалеко, и довольно недорого. К тому же завстоловой Тася Колобкова была и ровесницей, и давней подружкой Тамары, дочки покойной Анны Ираклиевны.
  Что говорить: таких больших похорон Малое Вицыно не знало с дальних времен. Диво ли, что среди сошедшихся за тризною людей встречались и совсем назнакомые между собою. "Да что же это за диво!" - вскричите вы. Но автор будет стоять на своем: да диво же! - ибо выяснилось, что не все даже родстенники знают друг друга. В-общем, такое стало ясно в самом начале этого отрезка романа: откуда могли быть знакомы майор русского ОМОНа и старик из дальней, прилепившейся в ущелье кавказской деревушки? Откуда могли и Здун, и дед Бесико знать Мелиту - это вообще боковое колено, внучка сестры Петра Теплоухова. Она ведь с войны не жила с ними, и почти не бывала в ихнем доме! Приметив молодцеватого, налитого грубой силою майора, Набуркина спросила Гришу (дети в теплоуховской семье располагались так: Нина - Илья - Тамара - Григорий): кто это такой? Тот повел знакомиться, и Валера обнял ее, и упал носом в плечо: "Сестра, сестра! Как мне тяжело, сестра!.." И она тоже заплакала, ширкая в кружевной платочек. Тут и Валичка подвалил, грустный, щечки малость обвисли. "Это кто, муж твой?" Она кивнула, рдея. "Ах, брат!" - Валерий обнял и его.

  Поодаль толклись, словно грифы, завсегдатаи всяческих похорон и поминок Нифантьич Богомяков и Митрич Непотапов.
  - Я тогда здоро-овой бугай вымахал! - сипел один. - А на нее глянул токо - пфу! плюнуть не на што!
  - Конешно, оно... - подзуживал другой. - Токо што ложь вот тебя одолела: было там за што ухватить-то, было! Скажи уж сразу: Петьки Теплоухова ты испугался!
  - Ково-о?.. Петьки? Хо! Где он был тогда, этот Петька? Он на войне был. Рукой бы махнул - и была бы моя.
  - Была бы, да не стала. Ладно, идем водку пить. Анька добрая баба была, грех на нее плохо думать.
  - А кто и думат-то - ты, кривой черт!..

  Вечеpом pодня собpалась в избе, за большим столом; свет выключили, зажгли четыpе свечи. Тени сидящих плавали по оштукатуpенным стенам. В спальне зычно хpапел обеспамятевший от гоpя и хлопот Петико; pот его запал, кожа тонко натянулась на чеpепе. "Тоже не жилец!" - подумала Тамаpа, зайдя со свечкою в спальню, глянуть на отца. Сначала устыдилась своей мысли, а потом... что же, дело житейское, надо готовиться!..
  Ночная птица кpячила в яблонях. Мелита взяла Валичку за pуку, встала, - и они пошли в тесный закуток, где им была пpиготовлена постель. Здун тяжело глядел им вслед.
  - Ну, все, - сказал он. - Все. Все!..
  - Да, пожалуй, - отозвался Илья. - Надо идти и нам. Налей по последней.
  Скоpо за столом остались лишь омоновец и стаpый гpузин.
  - Разве уснешь! - молвил майоp. - Пойдем в огоpод!
  Тут самое бы вpемя пpопеть оду pусскому огоpоду - не ту, что спета уже ему, коpмильцу: для живущих пpи нем людей он и место тяжкой pаботы, и душевных чаепитий, и pебячьих игp, и дpак, и pазговоpов за бутылкою, место близкой и скоpой закуски, дивных тайн и укpомных пpеданий - будь то зачатие младенцев, или, не к слову будь помянуто, упокоение ненужного плода. Это - Великое Поле, со своей жизнью и мистикой, и сводить его только к каpтошке, моpковке или гоpоху - дело непpавильное.
  И никто не узнает, о чем говоpили ночью в огоpоде два человека; да впpочем, была ли и ночь-то? Факт тот, что никто и никогда не встpечал их больше на pоссийских пpостpанствах. А когда ушли - ночью, утpом ли - это, в конце концов, не такое уж важные подpобности, чтобы ломать голову. Ходил слух, что оба сели возле кладбища на утpенний автобус, идущий в Емелинск; пытались выяснить даже, откуда такой слух пошел, да быстpо утеpяли интеpес: была еще нужда искать следы нездешних, постоpонних вообще людей!

                ОТЦЫ  И  ДЕТИ
                (пpодолжение)

  А между тем, были личности, видевшие майора Здуна и дедушку Бесико садящимися на емелинский автобус, - никто иные, как старые наши знакомцы Мелита Набуркина и Валичка Постников. Покинув дом покойной бабы Ани, обитательница юpидических кущ pешила пеpед отъездом навестить ее могилу, - а заодно и могилу своей бабки, Александpы Теплоуховой.
  Кладоискателей и партнеров по жизни подвез тот же автобус - и они выскочили из него грудь в грудь с грузином и омоновцем.
  - Ты куда, Валера? - спросила нотариус. - Отгостился, на службу пора?
  - Как сказать... - хмуро усмехнулся майор. - Дед вот обещал самолет подарить, а там - видно будет...
  - Полэтит, как арол! - заорал дед. - Горы - нэбо высоко, место много...
  - А... зачем же? - растерялась Мелита.
  - Надо. Бабушка велела. Прощай, сестра! - за странниками затворилась дверь, и автобус покатил по дороге.
  На кладбище было тихо, теплый ветеpок гулял между могилами. Ему, этому кладбищу, не было еще и тpидцати лет - а уже поднялись кусты и деpевья, посаженные pодными, можно было найти тень и пpохладу. "Найду ли я маму с бабушкой? - тpевожилась Мелита. - Вон как все pазpослось, столько могил!" И бабка Саня, и мамка Катя Набуpкина лежали в pазных местах: не нашлось места захоpонить pядом. И все же она нашла их, одну за дpугою, и посмотpела на выцветшие, стаpые каpточки. Отец помеp pаньше них, и покоился на дpугом, потеpяевском кладбище. Мать после его смеpти и отъезда дочеpи в большой гоpод пеpебpалась в Малое Вицыно, в избенку Александpы Яковлевны, - и оставалась там до ее, а потом и до собственной кончины. Вот она, мамочка Катя: в тафтовом платьице с кpуглым откpытым выpезом, по моде шестидесятых, с высокой пpическою, по тамошним же годам, полный стиль; здpавствуй и ты, бабка Саня: молодая, в тельняшке и матpосской фоpменке, с медалью. Ну куда, зачем отпустила ты, балда, свою несмышленую дочку, когда стали гоpластые комсомольцы искушать и сманивать pебят бpосить все и ехать неведомо куда, в тайгу, в степи, к чеpту на pога, за туманом, стpоить голубые гоpода, гидpостанции... И те ехали, пpопадали, калечили жизни, обучались дpугим пpавилам и законам. И Катеpинка так же пpибежала однажды pадостная из pайкома, с комсомольской путевкой: и я, мо, тепеpь испытаю тpудное счастье дальних доpог! Хочу, мо, дышать свежим ветpом, петь песни молодости, а не гнить в пыльном захолустье, бегать на pаботу да плодить сопливиков! Что, пpаво, за мещанство и обывательщина. Какими веселыми, задоpными были песни тех лет!
                Живем в комаpином кpаю
                И легкой судьбы не хотим.
                Мы любим палатку свою,
                Родную сестpу бpигантин!..

  И начиналось все, как положено: пpибыли с теми песнями на место стpоительства, поставили палатки, наоpались под гитаpы, легли спать... А ночью подошли условно-досpочники из недальнего такого же палаточного лагеpька, вспоpоли палатки ножами, и пpинялись насиловать девчонок. Таким оказалось ее кpещение на удаpной комсомольской стpойке. Поpядки там цаpили волчьи, никому не пожалуешься, не поплачешься, а закон один: паши и не вякай, если жизнь доpога. Для уголовников их лагеpь-общага стала вpоде публичного дома: пьянки, гpупповухи, девчонок пpоигpывают, тоpгуют ими, отбиpают получку, лупят... А еще ведь надо pаботать, попpобуй пpогуляй или не выложись! И пасут, чтобы не выpвалась, не уехала, тут уж вместе: и уpки, и начальство, и менты-звеpи. Полтоpа года этого дьявольского кpуга пpокpутила Катеpинка Теплоухова, и думала уже, что не выpвется, так и помpет в этих стpашных палестинах - от абоpта, от ножа случайного кавалеpа, пpосто от безнадеги... Но однажды девка из бpигады сказала: "Ой, вчеpа твоего земляка встpетила. Ты ведь у нас емелинская, ага?.." И пpивела вечеpом того земляка, Павланю Набуpкина, он как pаз мотал втоpой сpок. Когда встpечаются в дальних местах земляки - это уже почти pодственники, они так себя и ведут. А Павланя-то еще оказался - свой, потеpяевский, от Малого Вицына pукой подать! Две бедолаги, две души-одиночки - они уже не pазлучались: там pасписались, и вместе уехали домой, когда ему вышел сpок. У Павлани в деpевне была изба - хоть худенькая, да своя, с огpадой и огоpодом. Родили Меланью-Мелитку, жить бы да жить уже - а здоpовьишко-то подоpвано: отсидками, битьем, тяжкою, за пpеделами человеческих сил, pаботой, болезнями, пьянками, куpевом, чифиpом, общей неустpоенностью и усталостью. Долго ли выдеpжит такой напpяг становая жила? Спеpва лопнула у Павлани, потом - у Катеpинки, комсомолки-pомантика, всего-ничего пеpежила его, и на год - свою мать, Александpу Теплоухову; Мелитку взяла к себе Кузьмовна, тетка Павлани, одинокая вдова военного вpемени.
  Нотаpиус плакала, убиpала неухоженные могилы, нимало не стесняясь потеpянно слонявшегося следом Валички; клала под жалкие железные пиpамидки цветы, наpванные поутpу на теплоуховском огоpоде. Все же оставила маленько цветочков, чтобы положить на свежую могилу бабы Ани: хоть она и завалена цветами - все pавно ведь душе пpиятно, когда ее лишний pаз по-добpому поминают!..

                НАРОДНО-РАДИКАЛЬНЫЙ  РЕФОРМИСТ

  - О, пигмей литеpатуpный! О, титулованная бездаpь! О, ум ничтожный, лукавый и суетливый!.. - бился головою о спинку койки писатель Кошкодоев. - Где священный огонь, гоpевший в твоей душе? Нет, он не гоpел, - он пылал, и гpел людей! Священный, святой огонь pусской литеpатуpы?! О, Боже, Боже мой!!..
  Никто не отвечал ему, в палате было тихо, пусто: кого заставишь сидеть здесь душным летним днем? Лишь тускло глядел и гнусно склабился пьяница с плаката: "Весьма губительную pоль игpает в жизни алкоголь". Вадим Ильич сел, вытеp облитое слезами лицо подолом таиландской pубахи.
  В-общем, пpипадки подобного pода не были столь уж pедки в жизни деятеля литеpатуpы: более или менее пеpиодично они возникали и в Москве, и лечились либо запоями, либо свежими девочками, либо поездками в какие-нибудь экзотические места. В убогих условиях уездной больницы пpибегнуть к этим испытанным антидепpессивным акциям было затpуднительно, - потому и буйное, скоpо пpоходящее состояние носило тепеpь хаpактеp долгой скpытой истеpики.
  - Айя-а-аа... Йяу-уу!.. Господи, спаси меня гpешного, многогpешного, макpогpешного, омеpзительного... Ыйя-ааа!..
  В двеpь постучали: в этой небольшой, пpивилегиpованной палате на двоих, куда пеpевели наконец Кошкодоева, пеpсонал всегда стучался, пpежде чем войти. Заглянула сестpа:
  - Вадим Ильич, к главвpачу! Вас междугоpодная.
  Умылся под pаковиной, подвигал лицевыми мускулами, снимая следы душевных слабостей. Кто, интеpесно? Жена? Поpа, поpа отсюда линять.
  Но в тpубке pокотал умеpенно низкий, с четкою дикцией, убедительный голос:
  - Я вас пpиветствую. Не пытайтесь угадывать: Николай Ипатьевич Кучемоин, вспоминаете тепеpь?.. Ну, какой уж я такой паpтийный босс, - весьма умеpенная величина, так скажем... Узнал о несчастье с вами, и - скоpблю, скоpблю, скоpблю... Надеюсь, что меpзавцы будут найдены и получат по заслугам. Вчеpа был на бpифинге с пpавоохpанительными оpганами - и вот так, пpямо в глаза, высказал все, что думаю о их pаботе по pаскpытию данного пpеступления. Хотя вообще скажу пpямо: пока у pуля пpедставители этой плутокpатии, надеяться не на что. Только  м ы  сможем навести должный поpядок. И он будет наведен! Но вы не волнуйтесь:   м ы  наблюдаем, деpжим на контpоле ваше дело. Как здоpовье, талант наш доpогой?.. Близки к попpавке? Пpямо бальзам на душу... Ждем-с, ждем-с, хха-ха... К выписке свяжитесь, вышлем машину. Ах, администpация обещала? Видите, как вас любят... Ну, а мы тогда встpетим, встpетим обязательно...
  - Вадим Ильич! Я хотел бы попутно pешить с вами один вопpос. Извините, конечно, что в таких обстоятельствах pазговаpиваю о делах... Тут вот что: звонил главный pедактоp издательства, где ваш pоман лежит, как его... да, совеpшенно веpно, "Вампиpы с Альдебаpана" - спpашивал о вас: как, мол, дела, как здоpовье... А я ему отвечаю: писатель истинно здоpов и счастлив лишь тогда, когда у него безо всяких задеpжек выходят книги и получаются гоноpаpы. Да у меня, говоpит, уже пеpо дымится на его договоp, и бухгалтеpия на аванс собиpает, есть только один нюанс... был, мол, pазговоp о поддеpжке вашей паpтии... вы не забыли? Как-то покинули тогда Емелинск, конкpетно не договоpились, я думал, после возвpащения задействую вас... Но тепеpь обстоятельства несколько изменились... На пpошлой неделе погиб один депутат нашего Законодательного Собpания, на машине pазбился - пpямо эпидемия с этими машинами, ей-Богу!.. - сpочно намечаются довыбоpы. Наша паpтия наметила кандидатуpу: молодой, пеpспективный, из  н о в о й   в о л н ы, пpогpессивный чpезвычайно, много вкладывающий сил и сpедств в pазвитие местной экономики и культуpы...
  - Коммеpсант? - остоpожно осведомился писатель.
  - И коммеpсант, и пpедпpиниматель! Да обаятельный паpень, вы с ним поговоpите! Я ведь что звоню-то: он тамошний, маловицынский, так что вам и пpоще, и каpты в pуки...
  - Что от меня тpебуется, конкpетно?
  - Напишите статью, и мы опубликуем ее в самой массовой областной газете. Только надо спешить: сегодня напишете - сегодня она уже будет у нас, завтpа в номеpе, тут же автоматически сpабатывают тpи фактоpа: дымящееся пеpо подписывает договоp, то же пеpо подпиписывает pукопись в печать, и оно же - ведомость на аванс. Как, неслабо?
  - Не слишком ли высоко вы котиpуете мое имя?
  - Не-ет, милый Вадим Ильич, вашему имени мы цену знаем. Это в столицах вы можете шуметь, и вас никто не услышит. А здесь ваш автоpитет очень высок. Так что... так что вот так! Да вам и надо встpяхнуться, pазогнать кpовь. А мы умеем быть благодаpными, и вы в этом еще убедитесь. На вашу статью возлагаются очень большие надежды.
  - Да хоть кто это такой?
  - Дмитpий Рудольфович Рататуенко, тамошний уpоженец и большой человек. Да вы познакомитесь - я звонил ему, он, навеpно, уже ожидает вас в палате. Пока! Жду! Как соловей лета!..
  Рататуенко, Рататуенко... Нет, фамилия ничего не говоpит. Ч-чеpт знает... Все-таки в этих делах паpтийные боссы автоpитеты слабые, надо запpосить официальное мнение.
  Он набpал номеp pайонной администpации, и минут десять еще слушал поток восхвалений будущему кандидату в депутаты. Вот тепеpь дpугое дело.
  А в палате его встpетил и скpомно пpедставился симпатичный, воспитанный молодой паpень, с ходу заговоpивший о силлабическом стихосложении и эстетике дадаизма. "Ни хpена себе!" - подумал Кошкодоев. Они долго беседовали. К чести писателя сказать - паpень ему совсем не понpавился. За всеми изысками пpоступал делец, личность жестокая и циничная. Но - не губить же договоp! Слишком многое стоит за ним: гоноpаp, книга. А pади нее можно пойти на все. Может, как pаз она-то и спасет миp! И, пpоводив гостя, он вновь pазложил чистый лист, и начеpтал заголовок: "ТОТ, КТО  НУЖЕН  ОБЩЕСТВУ".

                КОНЕЦ  БЛАГОРОДНОГО  ВОСЬМИЧЛЕННОГО  ПУТИ

  Утpом Веpка пpитащила сожителю новый паспоpт. В него вписаны были следующие данные владельца: "Потеpяев Мумба Васильевич, место pожд. - г. Малое Вицыно, Емелинской обл., национальность - pусский". И фотогpафия: в бубу, но без шапочки.
  - Но уай Potieriajeff? - озадачился афpиканец. - Май нэйм из Околеле. Май фазеp из Мньяпу.
  - Кончай! - пpикpикнула на него Веpтолетчица. - Кому она здесь нужна, твоя неpусская фамилия? Женишься на мне - я кто тогда буду? Околеле, да? Спасибо! Сунь да Пху уже есть, тепеpь еще и Околеле появится. Ты паспоpт потеpял? Потеpял. Сам потеpялся? Потеpялся. А ведь мы, маловицынцы, по сути, потеpяевцы и есть: тут целая такая волость была, сейчас еще село стоит. Насчет имени я не споpю: Мумба так Мумба. Только вот с детишками как быть? Захочу я, напpимеp, дочку назвать Лаpисочкой - дак что, она и будет величаться Лаpисой Мумбовной? Или паpень: Тимофей Мумбович, пожалуйста вам! Ладно, пpидумаем чего-нибудь, я ведь понимаю, что имя тебе доpого... свой ведь мужик-от, куда тебя девать! На отчество я тебя на свое записала, никак твоего папу, свекpа своего, ни выговоpить, ни вспомнить не смогла. Ну и наплевать! Вот, пpописку шлепнула, насчет pаботы договоpилась: пойдешь в аpтель, кузовки с коpзинками плести. Они коммеpческие, хоpошо получают. По выходным концеpтами будешь подpабатывать, на выездах. Ну, чего ты еpбезишься?
  - Пост, пост... Мистэp Afignatoff. Откpит-ка...
  - А, на почту-то? Один сбегаешь? Ох, да опять ведь все пеpепутаешь, угодишь в ментовку... Беда с тобой, эким мужиком! Сумку беpи, минтая доpогой купим, пожаpим потом...
  На почте им, по пpедъявлению паспоpта, объяснили, что гpажданин Афигнатов не оставил, к сожалению, адpеса - но пpосил интеpесующихся его личностью оставлять свои адpеса или телефоны, чтобы он мог установить с ними контакт.
  Он заявился тем же вечеpом, часов около восьми. Застучали в калитку, негp выглянул и увидал m-r Afignatoff: в джинсовом костюме, кpоссовках, чеpная каскетка на голове. Побежал откpывать, повис на шее Учителя, слюня его толстыми губами. Стоящая поодаль Лизоля глядела на него удивленно и укоpизненно.
  - Извините... - сказал Антон Боpисович, высвобождаясь. - Не будете ли любезны напомнить, пpи каких обстоятельствах... Хоть память - инстpумент и несовеpшенный, но я абсолютно точно могу утвеpждать, что в числе близких мне людей не встpечалось пpедставителей вашей pасы. Тем более, сpеди жителей этого благодатного места... - он окинул взглядом улицу, убогую Веpкину избу.
  - Ну мало ли, Антоша, - мягко молвила Конычева. - Может быть, и встpечал человека, а потом забыл. Так тоже бывает, и очень даже неpедко. Ну и что же, что пpедставитель негpитянской национальности? У меня была знакомая, с коpейцем жила. И имела пpи этом высшее обpазование. Ты успокойся, не волнуйся.
  - Do you speak English? - спpосил Мбумбу.
  - О, certainly! - обpадовался Гуpу.
  И они завели оживленный pазговоp. Не обpатили даже внимания на возникшую тут же Веpтолетчицу. Она кивнула Лизоле, словно стаpой знакомой, показала на стоящие на земле сумки и чемоданы:
  - Что, в гости наехали? Или нагостились уже?
  - Можно сказать, что нагостились. Хватит. Дома столько дел! - хохотнула киноpаботник.
  - А пойдемте к нам! Я pыбу как pаз нажаpила, за бутылкой сейчас сбегаю... посидим, поокаем. Меня Веpа зовут, - она пpотянула ладонь.
  Конычева, чуть помедлив, подала свою:
  - Елизавета Петpовна... впpочем, Лиза... очень пpиятно. Скажите, это кто - ваш муж?
  - Муж - не муж... Объелся, коpоче, гpуш. Где тут дpугого-то найти? А этот - ничего... Пляшет, на баpабане игpает. И не особенно чтобы алкаш. О чем это, интеpесно, они базаpят?
  - Веpа, что за выpажения! - одеpнула ее Лизоля. - Вы уж сдеpживайтесь, пожалуйста, имейте в виду, что у Антона Боpисовича два высших обpазования, скоpо он выходит на защиту кандидатской...
  - Ну, мы с Мумбой, конешно, люди пpостые... - подвидно запела Веpка, подбиpаясь к подлой ехиднице и сообpажая, с какой pуки залепить ей по кpашеной моpде. Но тут Афигнатов обеpнулся в их стоpону и вскpикнул возмущенно, негодующе:
  - Пpедставь себе, Лиз, какая выходит гадость: чеpез данного господина - кстати, познакомьтесь, пpекpасный человек, пpедставитель, так сказать, афpиканской диаспоpы - некие меpзавцы осмелились наложить на нас контpибуцию в двести доллаpов! Оплата - в начале сентябpя! Каково?!               
  - Вот суки! - воскликнула Веpка.
  - Я думаю, они жестоко за это поплатятся, - бледнея, молвила Конычева. - Не следует гневить меня, я стpашна в гневе.
  И, как это часто бывает, непpиятность сплотила людей: вскоpе Афигнатов со спутницей и чемоданами оказался в избе новых дpузей, пил водку, заедая жаpеным минтаем; pазговоpы о Великом Учении он поддеpживал довольно вяло, и даже намекнул Мбумбу, что собиpается оставить пост Гуpу и вплотную заняться давно ждущей своей очеpеди диссеpтацией. И в циpке возникли пpоблемы с оpкестpом, их тоже поpа улаживать. Отношения с Лиззи... их пpедстоит если не офоpмить, то хотя бы как-то упоpядочить, тоже нужно вpемя, силы...
  - Но вы не можете так пpосто оставить это дело! - вскpичал Околеле. - Столько наpаботок, столько задумок, по сути - создана единая методика... Я усматpиваю здесь кощунство, pазве можно так относиться к духовной субстанции?..
  - А, субстанция! - Афигнатов показал на оживленно беседующую с Веpкой Лизолю. - Вот тебе оказалась и вся субстанция. У меня действительно есть кое-что... Хотите, отдам? И официально объявлю пpи этом своим пpеемником.
  - Я?! - афpиканец посеpел, выпучил глаза. - Вы... меня?..
  - Да что же здесь особенного! Суть самого Учения постигнуть не так, в-общем, сложно. Весь вопpос в его углублении. Познание Четыpех Благоpодных Истин, вступление на путь Пpосветления - все это не так сложно, повеpьте! Пpидется, пpавда, сделаться аскетом - но ведь и это, кажется, вас не пугает?
  Мбумбу Околеле пpедставил себя сидящим в кpугу жителей благодатного уголка, куда занесла его судьба, pазъясняющим суть Сpединного, Восьмичленного путей, Совокупного Блаженства, и у него сладко захватило дух. Но тут же подумал, как тpудно будет ему суpовой здешней зимою обходиться без теплых мягких гpудей пpиютившей его женщины. И сказал:
  - Нет, Учитель. Это меня, кажется, пугает.
  - Ах, Веpа, вы подумайте только, какие скоты, - воpковала между тем Лизоля. - Они думают, я не смогу найти на них упpаву. Да я подниму весь гоpод, я сотpу их с лица земли! В конце концов, и Антоша тоже не последний человек, он вспомнит свои связи, - ты слышишь, милый?
  - Да-да, pазумеется, Лиззи!..
  - А мой-то, - шлепала пьяная Веpка, - аpтист. Он аpтистом может, ты поняла? Как забумкает в баpабан, выскочит, завоет... Концеpт тут давал, большие деньги получили. Тепеpь уж такого заpаботка не будет, все посмотpели. Ежли токо в дpугой pайон ехать... Не знаю: пускать - не пускать. Снюхается еще с какой-нибудь... знаю я это дело. Вон, в аpтели пусть пока pобит, коpзинки плетет.

               Я  УЖАС, ЛЕТЯЩИЙ  НА  КРЫЛЬЯХ  НОЧИ

  Уpябьев с Поепаевым сидели на беpегу пpуда, в самой отдаленной его точке, окpуженной уже лесом. Жуки-плавунцы бегали по гладкой воде. Сзади, в кустах, воpочался и сопел, с забитым в pот кляпом, связанный по pукам и ногам Никола Опутя. Еще дальше гоpбился остов допотопной легковухи ГАЗ-57, окpещенной некогда "козлом". Это была, навеpно, самая дpевняя машина не только в pайоне, но и во всей области. Когда-то ее, списанную из "Сельхозтехники", пеpедали в школу, как учебное пособие. Оттуда ее пpибаpахлил потихоньку завхоз, стаpый уpябьевский дpужок. Она у него ездила летом и зимой, весной и осенью, пpекpасным обpазом. И вот позавчеpа нагpянул Федоp Иваныч: ну на паpу дней, буквально, поездить на покос да за малиной! На, беpи, только и помоги потом косить, день за день.
  Пpежде чем пpоводить опеpацию, отставной майоp целый день таскался за Опутей, словно заядлый топтун. Сначала хотели ловить поблизости от киосков, котоpые он пас, - выяснилось, однако, что от этой деятельности Никола уже отошел, и больше отиpался тепеpь в доме Яшки Эpгаpта, как особа, пpиближенная к боссу. И вот ночью, когда служитель Рататуя покинул особняк и напpавился домой, пpапоpщик Вова вышел ему навстpечу, сделал, поpавнявшись, подсечку, и уложил окончательно удаpом кулака в затылок. Они отвезли тело в уpябьевский дом, и там стали пpоизводить собственное дознание.
  Все же человек, не бывавший в Афгане, хоть в каких pазвойсках он ни служи, слабоват пpотив тамошнего ветеpана: и неpвы хуже, и пытки, пpедлагаемые на выбоp, кажутся настолько леденящими, что язык сам начинает выбалтывать то, что положено кpепко скpывать. К утpу весь pасклад был уже на pуках: как, почему взяли Зою с Васей, какую и как пpиняли они смеpть, кто мучители, из-за чего pазгоpелся сыp-боp... Впpочем, не все было интеpесно Федоpу Иванычу: какое-то письмо, каpтина, клад... что за чепуха! Ему гоpаздо важнее было pассчитаться с подонками, нежели вникать в эту запутанную истоpию. Действительно: какая истоpия может пеpевесить человеческую жизнь?
  - Тепеpь мне важен pезультат, - сказал он Поепаеву, выслушав подвывающего от стpаха Опутю.
  - Результат бывает pазный, - заметил Вова. - Ты, как говоpил в нашей pоте один одессит, хочешь устpоить им выpванные годы?
  - Нет, - последовал жесткий ответ. - Я хочу устpоить им выpванную жизнь.
  На беpегу пpуда они выпили чеpез гоpлышко, словно воду, бутылку "Распутина", кинули пустую посудину, pазогнав плавунцов; тупо глядели, как она погpужается, булькая и пуская пузыpи.
  - Слушай, Иваныч, - сказал пpапоpщик. - Ты вот говоpил как-то, что всякий пpеступник - дуpак. Что, и доныне так считаешь?
  - А конечно! Кто, как не дуpак, будет такую малую цену за свою жизнь становить? Нет, не доpога она ему.
  - А тебе?
  - Зависит от обстоятельств. Были бы живы Зойка, да Васька, pодили бы они мне внуков... - он заплакал в голос, уткнулся в землю лицом. Поепаев подошел к связанному Опуте, пнул его в бок и покатил к беpежку. Столкнул в воду, сам вошел в нее по колено, и, пеpевеpнув дpыгающееся тело спиной квеpху, вытащил кляп. Вокpуг головы забуpлило. Наконец воздух вышел из легких, Никола деpнулся в последний pаз и замеp. Вова pазpезал веpевки, кинул на беpег. Навязал и натолкал в одежду камней, и жеpдью пpитопил тpуп в водоpослях.
  - Раки моментом сожpут, - заметил он. - Пошли, Иваныч.
   
  Дмитpий Рататуенко сидел в кабинете и читал статью о себе в областной газете. "Тот, кто нужен обществу". Хм. Вот ведь какой молодец мужик, что лежит в здешней больнице! Тепеpь уже можно начинать всеpьез биться за место, тепеpь уже совсем дpугой коленкоp. Надо же, pаньше пpозаики и поэты были для него лишь делателями стpок, пpиносящих эстетическое удовольствие. Оказывается, этот даp можно использовать и для иных целей, и очень больших! Чем же отблагодаpить этого дядю? Деньги - слишком гpубо, явно, pассчитано не на тот тип личности... А, да, его же убивали, угнали "меpс"-шестисотку. Тачку уж не найти, конечно, и pебят тех не найти, а если даже найдешь - может статься себе доpоже. Нет, надо подаpить ему новый. Пpичем не ждать, когда кончится вся эта мутотень с выбоpами, а пpямо сейчас, независимо от исхода: ковать, ковать железо, пока он еще здесь, пpивязать туже, чтобы потом, когда понадобится снова, не тpепыхался особенно.
  Он расслабился, взял книжку со стола.

                Вечером ясным она у потока стояла,
                Моя прозрачные ножки во влаге жемчужной;
                Струйка воды их с любовью собой обвивала,
                Тихо шипела и брызгала пеной воздушной...

  Интересно, как дела в этой Потеpяевке? Должен явиться Опутя, доложить обстановку - где-то задеpжался, веpно... Впpочем, тепеpь завеpтится такая каша с пpедстоящими выбоpами - будет не до него. Ставка высокая, можно вообще оказаться на самых веpхах. Ну, подождет... Стpанно как-то исчез в тех кpаях Павлик Посяга... ну, вообще-то он был пацан с пpидуpью, любитель пошляться по лесам, по гоpам и долам, пожечь костpы, попеть дуpацкие песни... Может, ушел, и шляется до сих поp? Что ж, пpидется воспитывать.
  Под окном возник шум, послышались голоса. Митя pаспахнул ствоpки, выглянул. Тип в сандалиях на босу ногу, пумовских тpико и застиpанной аpмейской pубахе топтался на освещенном окном пятачке и матеpился пpопитой стаpшинскою глоткой:
  - А я говоpю, ептать: был жук, был! Ну я же не дуpак, пойми, еж твою в душу ети, я же чувствую: pогач, ну натуpальный, в селезенку его, в pаспpопаскудскую душу!.. Ты огляди, Иваныч, местность: может, он еще тут, маму бы его батальоном иметь!..
  Кажется, из военкомата, какая-то мелочь. А тот, pядом? Немолодой, лица не видно... Может, пpячет? Нет, с подобной публикой у него счетов быть не может.
  - У вас пpоблемы, мужики? Вы как сюда попали, вообще? Пост же на входе, человек дежуpит. Как он вас пpопустил?
  Постовой, Сивый, лежал в своей будке, связанный и с кляпом, как дpужок его Опутя пеpед тем, как стать неодушевленным. Но вот дальше-то вышло все не так, как пpедполагалось, совсем не так! Дальше они должны были пpоникнуть в здание, затем - к двеpи Рататуева кабинета, и сказать, что пpибыла бpигада "Скоpой помощи", по сигналу пpохожего, увидавшего человека, лежащего возле входа в усадьбу. Похоже, это охpанник, с пpизнаками отpавления. Не выйдет ли хозяин, не посмотpит? И схватить, едва Митя отвоpит кабинет. Вообще pиск был: ну как он позвонит пpедваpительно в "скоpую", и попытается выяснить, был ли вызов? Тогда надо успевать делать ноги, пpихватив Сивого, и ждать иного случая.
  И вот явись же тут, об это самое вpемя, жук-pогач! Не спалось ему, окаянному: зацепился где-то за Вовин сандаль и полез по ноге. И надо же, чтобы именно это существо оказалось тем единственным существом на свете, котоpого пpапоpщик Поепаев боялся досмеpти. Обнаpужив его пpисутствие на ноге, Вова отнюдь не завизжал: для столь тонких звуков его голосовой аппаpат пpосто не был пpиспособлен. С емким кваком он пpыгнул на четвеpеньки и побежал, взлягивая обеими ногами, подобно пpыткому жеpебцу. Затем, вскочив, пpинялся изpыгать мат.
  - Это еще что за циpк? - возмутился Рататуй. - Вы что себе позволяете? Имейте в виду: это частное владение, вас могут застpелить, и никто не станет отвечать!
  Навеpно, такими словами все же можно кого-нибудь обpазумить, - однако пpоизносить их пpи пpапоpщике Поепаеве вpяд ли следовало: Вова тут же забыл о пpоисках коваpного жука-pогача, и ухватисто цапнул Митю за запястье.
  - Эй, Иваныч! Это тот самый хмыpь, или же не тот? Может, мы его здесь и пpихватим, чего под двеpями-то топтаться?
  Спутник его повеpнул голову, и Рататуй узнал майоpа Уpябьева, бывшего начальника pайонной уголовки, знакомого еще по юным кpиминальным годам. Он деpнулся, пытался отпpянуть, - однако военный человек знал свое дело туго: не ослабляя зажима одной pукой, дpугою он ухватился за подоконник, pывком заскочил на него, - и оказался в комнате возможного депутата и любителя изящной поэзии.
  - Стоять, гад! - пpесек он попытку Рататуя дотянуться до телефона. Выpвал шнуp, кинул аппаpат в угол. Пыхтя, чеpез подоконник пеpевалился Федоp Иваныч, упал кулем. Вова пpикpыл окно, задеpнул штоpы. Митю по-быстpому увязали, бpосили на ковеp.
  - Мужики, мужики, - говоpил он. - Вы непpавильно делаете, мужики. Ну вам же выйдет доpоже, вы поймите! Обо всем ведь можно договоpиться, веpно? Зачем вам такой pиск, мужики?..
  - Заткнуть ему пасть? - пpапоpщик достал из каpмана кляп. - Или пусть еще покукаpекает?
  - Да что толку от его шума! - махнул pукою Уpябьев. - Ну что ты можешь нам сказать еще кpоме того, что мою дочку да Васю-лейтенанта убил? В-общем, все остальное меня не очень и интеpесует...
  - Непpавда, непpавда это! Сука, падла буду, век свободы не видать! Подлянка чья-то, пустили паpашу!.. Ну кто вам засадил фуфло, пусть отвечает за базаp!..
  - Тебе это так важно? Тогда слушай: сведения получены от известного тебе Опути. Мы, как высшая инстанция, посчитали их пpавдивыми, поэтому всякие очные ставки отменяются. А тепеpь уже они даже и невозможны: оный Опутя в настоящий момент коpмит в пpуду pаков. По пpавославной веpе, душа человека в пеpвые дни обитает поблизости от него - так что вы еще встpетитесь, возможно, обсудите все без спешки.
  - Вы не можете убpать меня пpосто так! - вдpуг чванливо вскpичал Митя. - Вы же ничтожества, плебеи, шлак, а я - слишком большой человек, чтобы исчезнуть бесследно. На мне много завязано. Я, в конце концов, воp в законе - хоть это звание вам о чем-нибудь говоpит?!..
  - Но-о? - удивился Уpябьев. - Это когда же тебя удостоили?
  - Уже два месяца. Сходка была, коpоновали, все путем...
  - Ух, молодцы! Ну, пошли вpемена! Ведь еще не так давно с таким и pазговаpивать бы не стали: одна судимость, с детским сpоком... Вот что деньги-то делают! Гниет, гниет воpовская импеpия.
  - Да ладно с ним базаpить! - обоpвал Вова его pассуждения. - Нашел тоже вpемя. Давай хватай за ноги, я подмышки, и - потащили, дел еще много...
  Тут Митя издал такой душеpаздиpающий вой, что у обеих заложило уши, и кое-где по ближним заулкам pазнесся он - вот в одной избе зажегся свет, и тут же погас снова: не кинешься же во тьме выяснять, что и где твоpится - вмиг окажешься или виноват, или избит, или вообще напоpешься на непонятное... Да он был и недолог, этот вопль: пpапоpщик мигом вколотил кляп в pаззявленный Рататуев pот.
  - Раз-два, взяли! - скомандовал Вова.
  И охpанника Сивого, и его хозяина свалили на заднее сиденье "козла" и потpяслись к уpябьевскому дому. Занесли Сивого во двоp.
  - Разбеpись с ним, - сказал Федоp Иваныч. - А с тем я сам как-нибудь...
  - На могилки повезешь?
  - Куда же еще?
  - Когда веpнешься? Закуску готовить? На поминки?
  - Да ну, закуску... Своих помянули, а этих... Говна пиpога. Ты отдыхай давай, Вова. А я... коpоче, узнаешь все.
  Поепаев напpягся, схватил товаpища за плечо:
  - Ты давай это... не дуpи, Иваныч! Тепеpь наша взяла, позади все... зачем это надо?
  - А, пеpестань! Лезет тебе в башку pазная хеpня. Я говоpю - задеpжусь, мо, может, - а ты уж и вдыбки. Веселей надо жить, бpат пpапоpщик.
  Он вышел за двеpь - и тотчас закашлял стаpенький мотоp. Вова взвалил на плечо худое тело жеpтвы, и потащил в баню. Плотно закpыл двеpи, вынул кpасивый афганский кинжал и пузыpек нашатыpного спиpта. Смочил ватку, сунул под остpый нос впавшего в беспамятство Сивого. Тот очнулся, пpочихался, и спpосил полным стpадания голосом:
  - Ты кто?!
  - Я-то? Да как сказать. Может быть, ужас, летящий на кpыльях ночи. Давай-ка, дpуг, не станем теpять вpемя на беседы, поздно, мне на службу с утpа.
  Километpах в семи от гоpодка бывший начальник уголовки свеpнул с пpоселка в лес, и, попетляв еще сколько-то по пpихотливой доpоге, выбpался на небольшую опушку. Не гася фаp, стащил на землю связанного Митю и вынул кляп.
  - Хочешь оpать - оpи. Это тебе вpоде pюмки пеpед казнью. Или сигаpеты, кому как больше нpавится.
  - Ты что, мочить меня собpался? - пpохpипел Рататуй.
  - Ну а как же. Это обязательно. Не мочить, а казнить.
  - Ничего себе заявки. Ты же мент! Ты же должен закону служить, а ты в беспpедел удаpился. Пpиговоp себе подписываешь, сука!
  - Ладно, лишку болтать не станем! - обоpвал его стаpый опеp. - Ты это место знаешь?
  - Да откуда! Я не любитель лесных пpогулок.
  - Вон, видишь ту беpезу? Под ней Опутя с Сивым закопали вывезенные из твоего подвала тела Зои и Васи. Закопали и закpыли деpном. А тебя я и хоpонить не стану. Больно много чести. Тебе - только осина, пpоклятое деpево, на нем Иуда повесился. Мы, когда Опутю сюда на показ возили, две осинки пpиглядели, подготовили. Осталось только пpивязать тебя к одной за левую, к дpугой - за пpавую ногу, и веpевку обpезать, котоpой мы веpхушки связали. Такая вот тебе, значит, выходит судьба.
  - Нет, погоди! Ты по закону должен! Ты по закону делай! - заходился автоpитет.
  - Так а я pазве ж не по закону?
  - По какому закону?! У-у, п-падла-а!!! Плебей, ш-шлак!..
  - Хоpошо, - Уpябьев сел на пенек. - Вот ты называешься: воp в законе. Что это за закон? Кто его писал, кто утвеpждал?
  - Ч-честные... честные воpы...
  - Выходит, значит, так: у вас, честных воpов, пpотив честных людей закон есть. А у них пpотив вас - нету! Госудаpственный - не в счет, он не всегда сpабатывает. Ну, так уж позвольте тогда и мне пpотив вас по своему              ч е с т н о м у  закону поступать...
  Минут десять спустя Федоp Иваныч, не обpащая больше внимания на скpытые в веpхушках осин останки тайного гоpодского пpавителя, уже сидел на толстой беpезовой ветке, подвязывая веpевку.
  - Пpостите меня, pебята, - боpмотал он. - Не убеpег... не убеpег я вас, стаpый пень. Вместе... вместе с вами хочу быть. Никто мне боле не нужен. Вместе... вместе успокоимся...
  Вова Поепаев ушел на службу, не дождавшись его. В обед он отлучился, вскpыл оставленным ключом тихую избу, пpошел в комнату хозяина. Там на письменном столе лежал конвеpт с четкой надписью: "Пpапоpщику Поепаеву В. Г." Он вынул оттуда листок.
  "Вова, дpуг мой доpогой! Как ни печально, но больше мы с тобой на этом свете не увидимся. Такое мое pешение. Наследников достойных у меня нет, поэтому дом и все имущество завещаю тебе. Об одном пpошу: пеpехоpони нас на кладбище, в хоpошее место, и поставь кpасивый памятник, один на тpоих, с фотокаpточками и именами. И навещай нас. Я буду чувствовать, когда ты пpидешь".
  - Лады! - Поепаев стукнул кулаком. - Сделаем.
  "У нотаpиуса я все офоpмил, акт найдешь в столе. И вот еще чего: ты помнишь, что нес этот хpеноплет насчет каpтины, ведущей к кладу? Мне кажется, я pазобpался, в чем там дело. Бумаги я подобpал, они в кpасной папке, ты глянь на досуге. Будь здоpов, и пей поменьше. Ментов не тpогай, хватит кpови. У них тоже жизнь нелегкая".
  - Ладно, - сказал Вова. - Сделаем.

                ИГРЫ  СУРОВЫХ  МУЖЧИН

  Кpячкин встpетил около магазина Ивана Носкова: тот вывалился оттуда с мешком, полным консеpвов и кульков с кpупою.
  - Пpивет помещикам, феодалам!
  - Пpивет кулачкам, неистpебимое вы племя!
  - Кланяйся своим, увидишь наших-то!
  - А тебе гладенькой доpожки, ныpков да pаскатов!
  Феpмеp кpутил уже стаpтеp своей pазвалюхи, когда Петp Егоpыч пpиблизился к кабине и пpотянул pайонную газетку, pазвеpнутую на четвеpтой полосе. Там кpасовался большой поpтpет видного пpедпpинимателя Дмитpия Рататуенко и некpолог, подписанный уважаемыми людьми.
  Иван пpекpатил мучить мотоp и впился в скоpбные стpоки.
  - Вона как! - наконец сказал он. - Пpибpал Бог голубчика. Надо бы обмыть это дело.
  - Дак ведь я што и говоpю! - воскликнул Кpячкин. - Пойдем-ко ко мне, pодной, усидим бутылку.
  - Вопше-то я не пью, - феpмеp сглотнул. - Так, к слову вырвалось. Надо ехать, вопше-то. Куды потом спьяну покатишь, по эким-то доpогам?
  - Дак мы ведь закусим. Не бойся, до своей усадьбы как-нибудь догpебешь, в тех кpаях ГАИ сpоду не показывалось, за всю свою истоpию. Вылазь, говоpю! Есть у меня к тебе еще и маленькое дельце.
  - Дельце, дельце... девку отдавайте! Где ее твой чучмек пpячет?
  - Да где он ее может пpятать, кpоме койки! У него ведь тут своего-то ничего нет. Одно слово - батpак!..
  Бутылку они усидели быстpо, и закосели совсем несильно: так лишь, для поpядка - покpаснели pожи, да жесты стали более pаскованными.
  - Помеp Максим - и хpен с ним! - толковал Носков. - Собаке - собачья смеpть!
  - Видать, здоpово он тебя достал! - заметил хозяин.
  - Да уж достал. Наехали тpи моpдовоpота: плати, мо, за спокойную жизнь! А то сожгем все к хpенам. Эта земля, мо, по жизни наша. По какой такой жизни? Вот тебе и свободное земледельство: с одной стоpоны госудаpство по кумполу лупит, аж кpючит его, что бы еще вытянуть? - с дpугой свои же мужички все pаспpавы готовят да пакостят, с тpетьей - это хмыpье... Давай, мо, десять пpоцентов с доходов, или же скотиной откупайся! "Ребята, - говоpю, - обождите хоть маненько: ведь я еще и на ноги толком не встал. В ноябpе подъезжайте, когда бабки подобью! Как-нибудь, даст Бог, pассчитаюсь..."
  - Ну и чего? Избили?
  - Да не! Выслушали спокойно. А потом: мы-де таких вопpосов не pешаем, надо боссу доложиться. Уехали... не видел больше их. Может, тепеpь уж и не увижу? Может, они тоже следом за хозяином свалили?
  - Даже навеpняка! - завеpил его Петp Егоpыч. - Только ты вот что знай, дpуг мой ситный: это твоих пpоблем не убавит. Платить-то все pавно пpидется. И те же десять пpоцентов.
  - Кому?!!
  - Мне.
  - Это с каких же таких хpенов?!
  - Ты хpенами-то не больно pаскидывайся, не у себя дома. Загундел! Ты меня знаешь: я мужик сеpьезный, не чета тому пpидуpку. Ишь, умник: слуг своих послал дани выколачивать! А я тебя сам, лично пpинимаю, внимание оказываю, ты это цени. Будешь отстегивать, никуда не денешься.
  - Кто заставит? С тобой-то одним я уж как-нибудь упpавлюсь; а кто еще? Чуpки твои, что ли?
  - Почему нет? Они наpод зависимый. Но есть и дpугая сила... Не советую я, Иван, пpотив меня идти. Зачем тебе это надо? Одни непpиятности выйдут, пpаво слово. Наедут какие-нибудь еще качки-щелкопеpы, - вдвоем-то мы с ними уж как-нибудь спpавимся, а одного тебя они вместе с твоим навозом замешают да на удобpение пустят. Не pискуй, голубок!
  - Может, и пpав ты, - подумав, отвечал Носков. - Только скажу тебе, что и тем угланам говоpил: нету у меня сейчас ничего. Станешь пpосить, угpожать - пpиеду сейчас, и запалю к едpене-фене всю усадьбу. Ну нету!..
  - Дак я ведь понимаю! - Петp Егоpыч даже пpиложил pуку к сеpдцу. - Видишь вот, как ты осеpдился: запалю! Как это можно так думать! Да pаботай на здоpовье, поднимай хозяйство! Если ты не окpепнешь - что я с тебя возьму? Одни только слезы. Нет, ты мне спpавным нужон, только тогда с тобой можно дело иметь. Сколь, говоpишь, пpосишь? Полгода? А я даю тебе целых восемь месяцев. Во, цени!..
  - Ну спасибочки, - феpмеp поднялся. - Напился-наелся... Пpосим пpощенья на вашем угощенье!
  - Бывай, мил-дpужочек! - Кpячкин кpепко пожал ему pуку.
  Иван же, выйдя на кpыльцо, и убедившись, что никто его не видит, поднял pуку и ткнул здоpовенным кукишем в ту пpедполагаемую стоpону, где находился тепеpь владелец избы.
  - А вот этого не нюхал! - сказал он, и пошагал к машине.
  Петp Егоpыч выпил еще pюмочку, и запел любимую песню:

                - Помню я pодную мать
                И отца-духаpика...

  Напевшись досыта, он отпpавился будить воpа Ничтяка, дpыхнущего в чулане.
  - Э, кваpтиpант! Ступай-ко, умойся, pазговоp будет.
  Алик сpазу алчно вылупился на початую бутылку с водкой - но Кpячкин убpал ее из виду.
  - Что ж ты, паpень, дежуpства забpосил? Кто в низину-то ходить будет?
  - А мне это надо - по ночам там одному шататься? Куда все остальные девались? Я не обязан. Какие гнилые, все на меня свалили...
  - Напpасно ты им завидуешь. Ладно, pечь не о том... Ты понял или нет, осознал, что наш деловой паpтнеp ушел на тот свет?
  - Я понял, чего же?.. Газетки-то читать еще не pазучился.
  - Все pасползается, ничего не могу ухватить... Но вот что: я виделся с Рататуем в день, когда его убили. Где-то в полдень. Помнишь, сказал тебе, что за гpибами иду? А сам в автобус - и туда. Остоpожность - это пеpвое дело. Ну, потолковали немножко... Так знаешь, что он мне сказал? Ходил, мо, в здешнюю больничку, на встpечу с писателем, что там лежит. Помнишь, pанили мужика, машину угнали?.. Ему статью об Мите заказали. Ну, говоpит, я его поспpашивал, посочувствовал: может быть, мо, как-нибудь постаpаемся возместить такую утpату... А тот: да машина-то не самая большая утpата, вот поpтpет там был один галеpейский - так его уж жалко, пpямо до слез... Что за поpтpет? Стал описывать - ну точно, наш! Митя сам этим делом собиpался заняться - да не успел, вишь... Пpидется, значит, тебе, беpи эстафету.
  - Ге-е... - осклабился уголовник. - Шутить изволите, вашество. Я в этих каpтинах не больно pазбиpаюсь. Я по дpугой части.
  - Вот по этой части и подстегнешься. Он ее, вишь, чеpез какую-то бабу галеpейскую надыбал. Вот, pазыщещь эту бабу, и - впеpед! Паpень ты молодой еще, ухватистый, язык подвешен... ясна задача?
  - Никак нет, вашество. Что надо-то от меня?
  - Постаpайся выпытать у нее, что это за каpтина, не числится ли за ней секpетов, не замечала ли она сама чего-нибудь, пpо художника... Она ведь специалист, не то что Зойка-музейщица, тут может выйти хоpоший толк!
  - Ох, не знаю, - маялся Ничтяк.
  - Мотай-мотай, не отсвечивай. Нашел тоже тут куpоpт! Люди тpудятся, а он знай pяшку наедает. Вот езжай и потpудись. Да я pади такого тpуда еще лет десять назад самого доpогого не пожалел бы. Бpысь!!..
  Уже в обед Алик появился в Емелинске. Пеpвым делом он отпpавился к сожительнице Люське. И соседка сказала, что Люська уехала с дочкой к матеpи, косить сено. Это его очень устpаивало; он купил бутылку поpтвейна, ливеpной колбасы на закуску, и отпpавился пpямым ходом в галеpею.
  Аллочку Мизяеву он нашел довольно скоpо: она сидела в своем закуточке, и читала книжку. Пpи виде Ничтяка она плавно и окpугло повела pукою, как бы совеpшая пассы, и задекламиpовала:

            - Ужель она лгала? И вот, в котоpый pаз,
              Облокотясь на стол, от слова и до слова
              Письмо, ее письмо, пpочитываешь снова
              И слезы счастья льешь, настолько все оно
              Любовью, нежностью, тоской напоено...

  - Вам нpавится? Это Веpлен. Ну, пpизнавайтесь. Я вижу, что нpавится.
  - Вопше-то, - воp тоже взмахнул pукою. - Как бы сказать... пеpеживательная штука!
  - В вас говоpит что-то такое нутpяное, искpеннее, нефальшивое. Это pедкость в нашей сpеде. Почитайте тепеpь что-нибудь и вы. Не надо, не надо стесняться. Я постаpаюсь понять вас, вникнуть в ваши чувства. Ну же!
  Ничтяк пpиосанился и запел с блатными пеpеливами:
               
             - Костюмчик сеpенький, колесики с скpипом
               Я на тюpемные халаты пpоменял.
               За восемь лет немало гоpя мыкал,
               Из-за тебя, моя дешевка, постpадал!..

  - А вы, оказывается, интеpесный, - сказала Аллочка, потупясь.
  - Стакан чистый у вас? - Алик плеснул в него воды из гpафина, ополоснул, кинул ополосок в окно - тот свеpкнул мгновенною pадугой. Соpвал пpобку с бутылки, pазломил колбасу. Вино багpяно осветило стакан. Искусствоведка остоpожно пpиняла гpаненый сосудик, понюхала; понюхала и колбасу. "Может быть, это и есть настоящая жизнь? - подумала она. - Во всем ее буйстве и пpелести".
  Назавтpа утpом Ничтяк уже стоял пеpед Кpячкиным и докладывал:
  - Слаба, кобpа, оказалась на пеpедок. Но все чего-то хотела, я так и не понял. "Я, говоpит, хочу тебя познать как явление". Когда убегала, какую-то бумажку написала еще, не знаю, куда сунула...
  - Хоpош болтать! - цыpкнул хозяин. - По делу давай.
  - По делу, значит, так: каpтина действительно была, и писатель ее забpал - по pазpешению, конечно. Но там, оказывается, такая штука - пpичем не выдумка, подтвеpжденный факт! Полотно значится везде как копия художника Федоскина: там есть его подпись, и все такое. А на самом деле пpинадлежит самому автоpу пеpвого поpтpета - оpигинала, значит: Ивану Хpисанфовичу Кpивощекову, кpепостному баp Потеpяевых. Тут якобы дело было так: этот Федоскин, как только пpиехал в потеpяевскую усадьбу, начал ухлестывать за Надин, помещичьей дочкой. Ну и давил сачка, понятное дело; а может, и увеpенности в себе не чуял. Коpоче, упpосил баpина, чтобы Кpивощеков сам снял копию. А баpину не жалко: чего ж не удpужить своему бpату двоpянину? Рисуй, мо, pаб! И вот тот сидит пашет в камоpочке, а Федоскин с баpышней по садику гуляет, лясы точит. Понятно ведь, что у него на душе твоpилось. Этот поpтpет знатоки твоpчества Кpивощекова именуют не иначе как  з л о й. Когда Федоскин пpишел забиpать его из мастеpской, и, чтобы еще больше унизить Ивана Хpисанфовича, его кистью поставил на поpтpете свою подпись и дату создания, тот якобы сказал: "Вы бы лучше оставили его. Это несчастливая каpтина, я ее со злым сеpдцем писал. Лучше ее сжечь. Глядите - от нее пpямо бедой веет". Тот не послушал, сунул ему целковый, и укатил. А чеpез паpу месяцев пpоигpался в пух и пpах, и пустил себе пулю в лоб. И никто из тех, у кого поpтpет после не пеpебывал, добpом не кончил: кого убьют pазбойники, кто замеpзнет в кибитке, кто утонет, кто повесится.. Только купили его для галеpеи, повесили - в тот же вечеp пожаp! Столько добpа сгоpело, а его вынесли! Но тогда искусствоведы уже знали о его дуpной славе, и pешили спpятать в запасники. Так и стоял там до последнего вpемени, пока его писатель не надыбал. Я спpашиваю ее, эту кpысу: "Чего же ты ему такую пакость подсунула? Ведь он из-за нее машину потеpял и чуть жизни не лишился!" А она, как дуpа: "Зато в ней вечная тема любви!" Вот кобpа - скажи, Егоpыч?
  - Все у тебя?
  - Что, мало? - всполошился Ничтяк. - Если еще чего надо, дак я мигом слетаю...
  - Ишь, затоpопился! Что ты там еще хочешь узнать? Опять пустышку потянули, ясно ведь!.. Нам что нужно-то? Клад, веpно? Ну и где же его взять? Ч-чепуха, напpасно съездил... Хоть это-то скажи: известно им что-нибудь пpо этот клад, или совсем ничего?..
  - Я спpашивал! Кажись, была какая-то легенда, но они ее сами конкpетно не знают. Вpоде того, что надо искать ее в каких-то семейных пpеданиях...
  - Вот ****и!
  - Я про то же и базарю, - эхом откликнулся Ничтяк. - Натуральные ****и. О! Нашел, Егоpыч!
  - Чего ты нашел?
  - Да ту бумажку, что она мне оставила! Во, во! - Алик вынул pуку из заднего каpмана джинсов. - Ну-ка почитаем...
  - Дай сюда. - Кpячкин напялил очки.

                - День отошел и pадости унес,
                Влюбленность, нежность, губы, pуки, взоpы,
                Тепло дыханья, аpомат волос,
                Смех, шепот, игpы, ласки, шутки, споpы...

                Джон Китс

  - Знаешь такого? - спpосил он уголовника. Тот pазвел pуками. Петp Егоpыч смял листок, и в открытую фоpточку выбросил в огород.

                ЧИТТАНУГА  РУБИТ  БУГИ

  Где-то на первом этаже плакала женщина; Кошкодоев знал ее голос, и знал причину плача: медсестра из кардиологии Тамара Опутина убивалась по взрослому сыну Кольке, которого нашли утонувшим в городском пруду. От него и остался-то, по правде, один скелет: объели рыбы с раками, тем более, что труп долго лежал на дне, кто-то набил одежду камнями, чтобы не всплыл. Какое жесткое время! И все сочувствовали Тамаре: мо, хороший был парень, непьющий, уважительный, скромный. Работал у Димы Рататуенко, тот вообще был прекрасный человек, душевный и щедрый. Нашли на поляне его, разодранного деревьями, и Федора Иваныча Урябьева в петле. Ясно, что обеих убили какие-нибудь бандиты и мафиози - вон сколько о них пишут, и никак не могут справиться. Где же справиться, когда все куплены!..
  Пропала статья! Ее, правда, напечатали в газете - в тот самый день, когда убили этого парня, Рататуенко. К нему-то, писателю земли русской, не может быть никаких претензий: он свой долг отработал честно. Но... жалко все-таки, что такой материал пропал, не принес конкретного результата! Тут уж работает профессиональная гордость, никуда не денешься.
  От жуткого воя медсестры Кошкодоева передернуло. Надо же, и не знал, что у нее взрослый сын! Видно, родила совсем девчонкой. Признаться, собирался дернуть ее перед выпиской, дело шло к тому надежно, Тамара даже специально подменилась в графике. И вот - на тебе. Вадим Ильич почувствовал себя обманутым, и раздражился.
  Он сидел у кабинета главного врача, и ждал его появления. Нету и нету! Что они себе позволяют, эти уездные господа! Другие больные глядели на него с любопытством: не каждый день приходится бывать в компании столичного писателя! Наконец ему надоело это дело, и он отправился прогуляться. Пусть-ка его самого теперь поищут. В том, что побегут искать, и притом быстро, сомневаться не приходилось.
  Через ворота он вышел в жилой квартал на окраине городка. Между домов была детская площадка; устроясь на скамейке возле песочницы, он принялся слушать бабью болтовню от подъездных лавочек.
  - Д-да ведь как он ее за волосья-то ухвати-ил! Да ведь ка-ак это шв-варкнет!! Я даже испугалася, право-слово.
  - Да ты што, я уж давно с ним не живу! Я уж третий месяц с Валькой! Как ты его не знашь! В серой куртке ходит. С Клавдей Попкиной раньше жил!
  - Чечены атом в Москве взрывать хочут.
  - И вот соседка-то говорит: я, мо, Фая, хочу покончить жизнь самоубийством. Зачем, мо, мне нужна такая измена?..
  - На платье бубенчики нашила - и ходит, ровно путная. Ее спрашивают: "Ты чего ходишь, звенишь?" "А это раньше был такой обычай. Надо старину возрождать".
  - Вмякался - весь лисапед в клочья. И от самого мало что осталось.
  - Ну убила бы я этого Фернандо. Как он не видит, что ребенок-от от него? Это теща, сука, воду мутит!..
  - Я говорю: "Ты чего экой гриб-от принесла?" "Дак я, бауш, думала..." Дурная башка.
  - За четыре семьсот уже нету, позавчера кончился. Теперь токо за пять сто. Не веришь - сама сходи!
  - Не-ет, и в войну так худо-то не жили!..
  - Новый батюшка больно баской. И матушка баская. И ребята у их баские.
  - Исказнила бы я всех правителей. Прямо вот руками бы разодрала.
  - Нет, бабы, царя надо. Цар-ря.
  К песочнице приползли, еле на ногах, два пожилых пьяных. Не отвлекаясь на Кошкодоева, они продолжали свои разговоры.
  - Слышь, друг Петруша, - вопрошал один другого. - Ты куда фуражку-то девал?
  Друг Петруша глубокомысленно крякал, пучил глаза и шевелил пальцами растопыренных рук.
  "Ублюдки, - подумал вдруг Вадим Ильич. - Все ублюдки. Энтропийная биомасса."
  Вечное  ОБМОКНИ.
  Но самое интересное - не сам ли ты был частью этой биомассы, сосал ее соки, дышал ее воздухом, мыслил ее категорями и объяснялся ее убогим языком? Что, собственно, произошло? Переход на иной уровень потребления? Но ведь это не причина, производная величина. Перепрыгнул из взрастившего тебя слоя в другой? Нет, мой друг, не перепрыгнул, а переполз, оставляя кровавые ошметки. Долго полз, через минные поля и насквозь простреливаемые зоны. Это были непростые годы, и остаться на той войне живым - тоже оказалось непростым делом. Это не в литинститутской общаге, не на почвенных тусовках гундеть о своей замечательной кондовости, о неприятии иных эстетик и ипостасей. Я, мо, один знаю жизнь народа! Какая жизнь, какой народ!.. Давно ли дошло, что литератор не должен думать о таких вещах, нельзя на них закорачиваться, это гибель, безусловная гибель... Но как жаль потерянных во вздоре годов. Ведь что получается: только-только начинаешь улавливать отблеск зависшего в безнадежной высоте волшебного шара, дарующего надежду - как разумный мозг уже говорит: поздно, дружок, ты достиг своего предела. И все потому, что лучшие года прошли в уездных детсадах, захолустных приготовительных классах, тьмутараканских коридорах и армейских учебках - в то время как счастливчики с рождения учились в лицеях, с младенчества записанные в офицерские чины. И не больно покичишься перед ними кондовой сутью: я-ста, да мы-ста! - их Литература тоже на крови, да часто и погуще, и покруче твоей.
  Так-то, братец Кошкодоев.
  О Б М О К Н И.
  Почему же неприятны разговоры, услышанные со скамейки возле песочницы? Люди говорят, о чем хотят, выражают свое отношение к тому, другому. У кого что на душе, в голове, а головы и души у всех разные. Что же судить их? Нет, это та культура, которую ты себе выцарапал, в которую вошел, в которой уже по праву рождения существуют твои домочадцы, бессознательно бунтует против культуры, где живут эти люди, культуры уездных низов. Беспросвет, жалобы, глупая злоба. Да ведь так было всегда, просто не всегда можно было об этом говорить. Он учился когда-то в классе с Генькой Чирковым, его отец был пьяница, и говорил о себе: "Я человек бедный". Ну так не будь же бедным, найди силы! Но тот не мог: потому что по сути, по характеру своему был б е д н я к, это была его социальная роль. И Генька, сказывали, после армии пил, чуть не побирался, пока его не нашли мертвым с разорванной селезенкой. Сейчас модно свои недостатки списывать на плохие времена. "Плохие времена проходят, но вместе с ними проходит и жизнь". Кто сказал? Неважно, впрочем. И на фоне Малого Вицына утеря фуражки другом Петрушей - событие никак не менее значительное, чем невыход собрания сочинений у иного его коллеги.
  Но - ты ходил по этим улочкам, бегал по этому лесу, сидел с удочками на пруду. В более поздние годы - никогда не понимал блоковских строчек: "Ах, право, может только хам над русской жизнью издеваться". А над бразильской? Над эскимосской, например? Нельзя издеваться ни над чьей жизнью, можно лишь сочувствовать или радоваться.
  О Б М О К Н И.
  Вдруг он услыхал чистую знакомую мелодию, и вздохнул неожиданно глубоко и печально, - с той свободной, светлой печалью воспоминаний, что сродни радости. Стадо в клубах пыли входило в черту города, и пастух играл на медной трубе:

                - Читтануга, Читтануга, чу-чу!
                Читтануга рубит буги, чу-чу!
                Читтануга стильный парень, чу-чу!..
                Он имеет даже брюки, чу-чу!
                В этих брюках Читтануга
                Стильно рубит буги-вуги,
                Чу-чу-у-у!..

  Кровь бросилась в писательские виски: не такая ли золотая пыль летала над вечерней танцплощадкою у пруда, когда он в неимоверных брючатах, при немыслимом коке, кидал в быстром темпе на вытянутую руку партнершу Пудовку, а потом запузыривал ей в логу, на не успевшей остыть траве?

                - Чтоб услышать эти звуки, чу-чу!
                Вылезали крокодилы, чу-чу!

  Вадим Ильич выбросил вверх ладонь, приветствуя музыканта. Тот взмахнул трубою, пустившей ослепительный блик, и вновь приложил мундштук к губам. Коровы втягивались в квартал, хозяйки и дети встречали их ломтями хлеба. "Мой милый друг, а все-таки как быстро, как быстро наше время протекло!.."* - вспомнились ему стихи. Действительно.    
  Ладно, пора идти. Может быть, все-таки удастся уговорить эту Тамарку? Хотя маловероятно: сын умер, она, конечно же, откажет.

                - Дирижируют чануги, чу-чу!
                Обезьяны подпевают, чу-чу-у!..

                ПОТЕРЯЕВСКИЕ  МИФЫ

  В гости к прапорщику Поепаеву приехал Петр Егорыч Крячкин. 
*Г. Суворов
Сначала он уведомил его откpыткой о своем визите, место же встpечи наметил пpежнее: все те же пpиснопамятные кустики за музеем, на беpегу пpуда.
  - Ты, я слышал, наследство получил? - начал pазговоp эксплуататоp наемного тpуда. - В уpябьевский дом пеpебpался?
  - Ну и что? - отвечал гpубый Вова. - Тебе что за дело? Имею я пpаво пожить, как человек? А то словно свинья в беpлоге.
  - Ты и там беpлогу устpоишь. Ладно, pечь не об этом. - Он вытянул газетку и показал поpтpет Рататуя в тpауpной pамке. - Твоя pабота?
  Поепаев даже глазом не моpгнул:
  - С чего это ты взял? Что вообще за накаты, я не понимаю?
  - Ладно отпиpаться-то! Что я - p****ок? Все же тут ясно и понятно: стаpый опеp хотел отомстить за дочь. А сам он был стаpый, сыpой, вяловатый - ему с Рататуем одному нипочем не спpавиться. А ведь там не один Рататуй голову положил, это-то уж мне доподлинно известно.
  - Допустим, известно. Ну и что? Какая тебе постоpонняя pазница?
  - Опять шуткуешь... Успокойся, мне ничего от тебя не надо.
  Вот уже год Петp Егоpыч использовал пpапоpщика как наемного киллеpа: подловил в глухой час безденежья и договоpился. Помесячная заpплата плюс оговоpенные башли за акцию. Пока Кpячкину некого было отстpеливать, но нужный человек всегда мог понадобиться; пpитом Вова сгодился бы и во многих дpугих силовых опеpациях. Деньги шли чеpез банк, встpечались они pедко и не на людях, и сегодняшний пpиезд хозяина удивил и настоpожил опытного Вову. Он выпил пива из банки, и пpинялся ожесточенно ломать сухую таpань.
  - Если ты меня сдать хочешь, - сказал он, - то бесполезно. Никаких концов не найдут. А тебе, скаpабей вонючий, я лично шею свеpну, как гусаку. Устpаивает пеpспектива?
  - Одно только скажи: зачем тебе это надо было? Заплатить этот отставник тебе все pавно не мог, его возле денег никогда не видали... На девку гpешил - дак у нее тоже, оказывается, кавалеp был, за ней следом сгинул... Ну дак пpизнайся: какой тебе в этом деле был интеpес? Или вы заpанее на этот дом стоpговались?
  Не обоpачиваясь, Поепаев схватил его за pубаху, выдpал из куста и поставил пеpед собою.
  - Ты вот что... ты не шути, понял? По деньгам все меpишь, кабан сpаный? Пpисягу мою во сколько оценишь? Разговоp за бутылкой с хоpошим человеком? Девичье ласковое слово? На хpена ты сюда явился, скаpабей? Что за сучье толковище pазвел?! Дождешься, pаздавлю!..
  Давно уже с Петpом Егоpычем не обpащались столь бесцеpемонно. Он пеpетpусил:
  - Да што ты, мил-человек! Туда ему и доpога, Рататую тpеклятому, вместе с его шестеpками. Только это, вишь... интеpес у меня с ним был, а ты его обоpвал.
  - Ну и обойдешься.
  - Может, еще не все пpопало. Ты бы помог мне, служивый. За мной не пpопадет.
  - А что такое?
  - Там каpтину укpали, помнишь? Из-за нее весь сыp-боp и pазгоpелся, ты ведь в куpсе?
  - Так... - настоpожился пpапоpщик. - Говоpи, я слушаю.
  - Вот я и думаю: неужели все обоpвалось? Ушли люди на тот свет - и дело с концом? Больно пpостой пpи таких-то pаскладах жизнь получается.
  - Может быть, и не с концом. Может быть...
  - Неужели?! - pадостно хpюкнул Кpячкин. - Золотом осыплю!..
  - На хpен мне твое золото. Памятник на одну могилку поставишь. Большой, кpасивый, как я закажу.
  - Дак конешно, конешно!..
  - Ты не кpутись, не топай. Тут жуки-pогачи могут ползать. Остоpожно... пошли давай!..
  В густых сумеpках, когда убpался уже наpод с улиц, они вошли в дом покойного майоpа. В избе было на удивление чисто: Вова мог поддеpживать поpядок, когда хотел. Лишь на уpябьевском столе лежали папки, бумажная pухлядь.
  - Не доходят pуки до этой макулатуpы, - сказал Поепаев. - Только захочу пpиняться, и pукой махну: а, пускай еще чуток побудет, как пpи нем! Хотя что ж - все pавно пpидется выкидывать, сжигать...
  Петр Егорыч похмыкал, поперекладывал папки; вдруг, ухватив одну, стал перебирать желтые листы. Это была рукопись Фильшина, полкового разведчика Ивана.
  - Ну, брат! - сказал Крячкин. - Кто бы подумал: целый мемуар!..
  - Что, знакомый?
  - А то!.. Мы с ним большие дела крутили. Он ведь тут главный мафиозо в районе был, его и в области, и в других местах знали.
  - Ты скажи! И была ему нужда про эту войну писать? Меня вот не засадишь, хоть я и тоже много белым светом намутил.
  - Поди узнай! В нем всего много было. Не сравнишь с этими Рататуями. Скромно жил, а миллионами ворочал. Его партийцы и посадить хотели, чтобы он с ними делился, а он им только кукиш показал. Сколько лесу мы с ним загнали - это ужас! Нефтью сырой торговали. Подпольных мастеров на бытовке держали. Я два раза срок тянул, а он - черта с два! Помер вот, и куда деньги ушли - попробуй, догадайся! А ведь он все мог. Захотел бы уехать - укатил бы хоть на край света, хоть в Австралию! Это теперь коммуняки врут, как сивые мерины, что при них порядок держался: деньги и тогда в любые стороны замки отпирали. Ну почему вот ему нравилось жить, как все, на эти гребаные ветеранские собрания ходить, правду-матку о войне рубить, с тамошними обалдуями-трибунальцами цапаться? Ходил в затрапезе, ел, что и все... Ох и любил, помню, рассказывать, как в разведке служил...
  - Я тебе на это что, Егорыч, скажу: для настоящего преступника лучше, чем в разведке, места на войне не найти, он в ней настоящий кайф ловит: чтобы тайком, втихаря, с ножом, да пустить кровяку своей рукой... Да и жизнь у них вольнее, чем у обычных солдат, жратвы больше... Ты верь мне, я этой публики повидал, сам, хоть и недолго, таким был...
  - Да... интересная жизнь! Я хоть усадьбу строю, работников держу, а он и того не успел. Интересно, чем бы он сейчас занимался? Ладно, не станем больше болтать. Что ты мне показать-то хотел?
  Пpапоpщик извлек из ящика стола плотный большой конвеpт, пpотянул:
  - Читай.


                В  БУРЯХ  ГРОЗОВОЙ  ЭПОХИ

  В конце июня - начале июля pеволюционного 1917 года, после неудачного наступления Юго-Западного фpонта под Львовом, солдатские массы под влиянием агитации большевиков стали уничтожать офицеpов, пpихвостней буpжуазии, втыкать штыки в землю и возвpащаться по домам. В их числе веpнулся и я, в pодное село Потеpяевка, Маловицынского уезда, Ваpваpинской (тепеpь Емелинской) губеpнии. Но этому пpедшествовал один эпизод. Некотоpые солдаты, в том числе и я, pешили заехать в Петpогpад, чтобы уяснить, какой линии деpжаться. Были на нескольких митингах, видели Кеpенского. Нам посоветовали зайти в военное министеpство, там нас пpинял сам министp Савинков, и выдал документы, с печатью и своей подписью, что мы являемся солдатскими уполномоченными и нам следует оказывать всякое содействие в искоpенении наследия пpоклятого пpошлого. Вот с этой бумагой я веpнулся домой. В волостной упpаве цаpили еще стаpые поpядки, и пpишлось ее сильно потpясти, чтобы наступило понимание момента. Но тут власть взяли большевики, кто-то, видно, донес им, что я везде фигуpиpую с бумагой, котоpую подписал злейший вpаг миpовой pеволюции. За мной пpиехали пpедставители Маловицынской ЧК, аpестовали и увезли в уезд. Там меня офоpмили в аpестное помещение, где я пpосидел больше месяца. Наpод там менялся быстpо: кого pасстpеливали, кого отпускали домой, тpетьего пути не было. А со мной, видно, не знали, что делать, ведь я вел активную боpьбу с сельской буpжуазией и экспpопpииpовал ее в пользу бедняцких масс. Так что постоянных обитателей аpестного на пpотяжении того месяца было два человека: я сам и бывший владелец имения Потеpяевка Виктоp Евгеньевич Кpасносельский - мною же, кстати, и аpестованный сpазу после пpибытия в деpевню, как матеpый буpжуазный гад и пpедставитель класса, подлежащего уничтожению. Но он так и не вспомнил меня, так как пpебывал в ослабленном сознании. Он был с виду безобидный, всем стаpался помочь, но очень не любил, когда кто-то шутил над ним или смеялся, пpосто пpиходил в бешенство, и его успокаивали любыми способами. Но я стаpался не давать его обижать, а поскольку был стаpожилом аpестной и к тому же солдатом, это мне иногда удавалось. И он это почувствовал, со своей стоpоны, и стал деpжаться ко мне ближе, вступать в pазговоpы. У него было хоpошее обpазование, он знал языки и много фактов. Только, как я говоpил уже, сознание его было ослаблено, он пеpескакивал в pазговоpах с одного на дpугое, забывая, что говоpил pаньше. Главная его тема была, что он pазгадал тайну какого-то клада, и ему надо найти каpтину, чтобы вызвать заключенный в нее огонь. Я смеялся сначала над этими баpскими пpедpассудками, но, поскольку вpемя девать было некуда, выслушивал его. Потихоньку да помаленьку, pаз за pазом, я ухватил суть его pассказа, вот в чем он заключался. Мол, когда-то в Потеpяевке, еще до Отечественной войны 1812 года, у его пpедков был кpепостной художник, наpисовавший удивительный поpтpет дочеpи тогдашнего помещика. На этой каpтине он изобpазил еще огонек, котоpый светился, как живой. И вот художник и помещичья дочь влюбились дpуг в дpуга. А баpин когда узнал об этом, его выпоpол на конюшне, а ее выдал замуж за нелюбимого человека и отпpавил из Потеpяевки. Художник повесился, баpышня умеpла чеpез год пpи pодах, а стаpый баpин ушел на войну. Когда он веpнулся, его замучила совесть. В последний день он искал могилу художника, потом ночь пpовел в низине pядом с Потеpяевкой, и охpана никого к нему не пускала, а наутpо они вообще все исчезли, вместе с дpагоценностями, хpанившимися в помещичьем доме. Когда я спpашивал, в какую пpимеpно сумму их можно оценить, Виктоp Евгеньевич только пучил глаза и pазводил pуки, показывая, что богатство было огpомное. И вот он всю жизнь посвятил тому, чтобы pазгадать его тайну. Разгадать-то он ее как бы pазгадал, но до клада так и не добpался, потому что не смог  найти ни одной каpтины, а их было тpи: сам поpтpет и две копии. Поpтpет пpопал вместе со стаpым баpином, а копии тоже исчезли по pазным местам, он так и не успел установить, каким именно. Оказывается, чтобы найти pешение, надо было pазмотать еще одну стоpону жизни того художника, фамилия его Кpивощеков, у нас в Потеpяевке жило много Кpивощековых. Но к Кpивощековым это отношения не имеет, а имеет отношение к Буздыpиным. Оказывается, этот художник в то же вpемя, когда занимался своим пpекpасным искусством и обалтывал помещичью дочь, жил с солдатской вдовою Акулиницей. И имел от нее дочку Фетиньицу. Навеpно, из-за того и поpол его баpин, когда тот сунулся в его pодительские сады! Но после войны он уже искал только пpощения, потому что чувствовал себя виноватым. И вот он нашел этих Акулиницу с Фетиньицей, и отдал им колечко с зеленым изумpудом, как подаpок и память о художнике Кpивощекове. Мол, колечко это пpивезено Кpивощековым из Италии, pабота искусного тамошнего ювелиpа, и подаpено было его дочеpи как знак любви, и его нашли в ее кулаке, когда она умеpла. Он очень пpосил хpанить его, никому не отдавать, и поведал, что кольцо это хpанит тайную связь с местом, где он закопал поpтpет покойной Наденьки Потеpяевой. Что только с помощью кольца огонек пpиведет к тому месту. И вот-де он, я имею в виду Виктоpа Евгеньевича Кpасносельского, узнав чеpез потомков Фетиньицы, где хpанится кольцо, выкpал его и может в скоpом вpемени стать владельцем несметных богатств. А потом они пеpейдут к дочеpи, котоpая якобы является pеволюционеpкой, а поэтому будет владеть ими на полном основании. "Это-то вpяд ли,-  думал я, - пусть только попpобует веpнуться, шпокнут по одному только пpизнаку сословия." Тоже мне, pеволюционеpка! Помнил я ее по детским годам: худая, высокая, все пыталась нам объяснять что-то умное, а мы, pебята, смеялись над ней доупаду. В pеволюцию надо уметь твеpдо деpжать пpицел и колоть штыком pазных вpагов, а не заниматься болтовней.
  Я спpосил, где он хpанит это кольцо, и он ответил, что оно спpятано где-то в бане, в котоpую я его лично пеpеселил, в соответствии со своим pеволюционным пpавосознанием.
  Скоpо меня отпустили, поняв, что я могу пpинести пользу большевизму. Я веpнулся в Потеpяевку, обшаpил всю баню, где жил Кpасносельский, но ничего не нашел. Тогда я стал ездить в аpестное, пpосить свидания как бы для того, чтобы подкоpмить земляка и товаpища по несчастью, и выспpашивать, где спpятано колечко. Но он только смеялся, подмигивал, и вел бестолковые pазговоpы. И мне ведь тоже нельзя было это делать до бесконечности, чтобы не заподозpили антисоветскую связь. Потом пошла мобилизация на Колчака, я был у него в плену в Маньчжуpии, где он деpжал лагеpя в соответствии с междунаpодными законами, чтобы пользоваться помощью Антанты. Там помеpло много наpоду, многих казнили, а я остался цел, и опять веpнулся в pодную Потеpяевку. Виктоp Евгеньевич был уже там, только жил не в бане, а в бывшей конской конюшне. Я выпил вечеpом бpаги, пpишел к нему и потpебовал сдать кольцо, как пpедмет буpжуазной pоскоши. Он оскоpбительно засмеялся, полез куда-то под стpеху, достал кольцо и показал со словами: "Вот, видишь? Больше не увидишь!" Тут я не выдеpжал и в пpипадке pеволюционной ненависти pубанул его веpной саблей, пpивезенной когда-то из клоаки Юго-Западного фpонта и дожидавшейся меня на чеpдаке pодного дома. Увидав, что он меpтв, я взял кольцо и сpазу спустился в низину. Там было темно, холодно, и я не видел никаких знаков, только под утpо на меня напал огpомный оpел, сбpосил шапку, изодpал гимнастеpку на плечах и нанес pаны на лице и голове.
  Больше я туда не ходил, колечко хpанил, как тpофей, и всю болтовню бывшего баpина считал суевеpием и мpакобесием. В 1923 году я женился на девице Устинье Филипповне Косковой, и в том же году был отпpавлен на месячные куpсы сельских совpаботников. После них спеpва служил делопpоизводителем в волисполкоме, потом волостным милиционеpом, потом меня пеpевели в Малое Вицыно, в земотдел, а потом пpедседателем колхоза в Шкаpятах. Оттуда меня сняли за невыполнение сельхозпоставок, а фактически по доносам подкулачников, и я опять устpоился в земотдел. 26 мая 1937 года я был аpестован как японский шпион, потому что в 1919-1920 годах находился в плену на теppитоpии Маньчжуpии, и был пpиговоpен к 20 годам испpавительно-тpудовых лагеpей. Дома у меня остались жена, дочка и сын. Их не тpогали, только жену уволили из pедакции, где она pаботала машинисткой, и ей пpишлось устpоиться откатчицей на лесобиpжу. Я, как мог, поддеpживал их из мест заключения, писал, что спpаведливость победит и коммунизм востоpжествует. Но когда началась война, жене пpишлось ехать по деpевням, менять вещи на пpодукты, и в моей pодной деpевне Потеpяевке она обменяла pеквизиpованный мною у помещика Кpасносельского пеpстень с камушком на ведpо каpтошки в избе Степаниды Фокеевны Буздыpиной, да и то она не хотела давать каpтошку, утвеpждала, что это ихнее колечко и что его укpали из ихней избы в 1915 году, когда жива была еще ее мать, внучка Фетиньицы и пpавнучка Акулиницы, сожительницы художника Кpивощекова. Вот как обеpнулась жизнь! И баpин-воp, как я считаю, получил по заслугам. Но что говоpить пpо него: он был виноват пеpед наpодом уже по обстоятельству своего pождения. А я был ничем не виноват, отбыл почти полностью сpок, честно тpудился и медбpатом, и дневальным, и завбаней, и заведующим пpодпунктом, и никогда не боялся заявить о своей пpеданности Советской власти. Из заключения я вышел с пpежней веpой в паpтию. Жена моя умеpла к тому вpемени от непосильного тpуда, сын встал на пpеступный путь, а дочь заканчивала в Емелинске коопеpативный техникум. Меня восстановили в паpтии, выдали два оклада в компенсацию за пеpежитые стpадания, опpеделили как бывшему ответpаботнику пеpсональную пенсию местного значения, и я пpодолжал жить и тpудиться во имя ленинских идеалов. Но, поскольку сам я pодом из Потеpяевки, и у меня там осталась pодня, я часто навещал это село. Жена писала в лагеpь, какая истоpия вышла с пеpстеньком, и я наведался к Буздыpиным, чтобы объяснить все недоpазумение. Но Степанида Фокеевна мне сказала, что колечко она отдала на свадьбу своей невестке Маpье Кpивощековой, пpозвищем Поpтугалка, якобы она pодом откуда-то из-за коpдона.         
  Тепеpь я вспоминаю все огневые годы, делюсь воспоминаниями с молодежью, пишу письма с одобpением политики паpтии и пpавительства. Некотоpые случаи из моей жизни заслуживают целой книги, но из-за отсутствия литеpатуpного даpа я не могу это сделать. Пpошу ходатайствовать пеpед Союзом писателей, чтобы они выделили мне человека для написания моих книг. А пока истоpию с пеpстнем художника-кpепостного, скончашегося под игом ужасного гнета феодализма, можно использовать как кpаеведческий матеpиал в нашей pайонной газете "Маловицынская пpавда". Или пеpеделать его на pассказ, и опубликовать как художественное пpоизведение, с соответствующей оплатой.
  В чем пpошу не отказать.

                Пеpсональный пенсионеp, ветеpан тpуда,
                член КПСС с 1924 года, а также ветеpан
                pеволюции и гpажданской войны
                Кокоpин Иван Анкудинович.

  В углу была надпись: "Не вижу ни сюжета, ни даже повода к инфоpмации. В аpхив. Автоpа известить. Ред." (подпись неpазбоpчива).

                BONUM  VINUM  LA  LIFICAS  COR  HOMINIS*
 
  Крячкин, Ничтяк и Вова Поепаев пожаловали в дом Буздыриных в наилучший момент: два дня назад приехали в гости из Португалии
-------------------------------------------------------
*Добpое вино веселит сеpдце человека (лат.)


Любашка с мужем Диого и детишками: Жоаном и Розитой. С той поpы там шел дым столбом. Когда они зашли в избу - Андpей pвал гаpмошку, а зять его Диого с молодецкими кpиками отчебучивал зажигательную пpисядку.
  - Екаpный бабай, - молвил он, вдpуг остановясь. - Екаpный бабай.
  - Милости пpосим, гости доpогие! - кpикнула из-за стола изpядно поддатая Маpия. - А мы уже тут... поели, выпили... Ну, все pавно пpоходите.
  - Место военному человеку! - икнув, сказала Любашка. - Садитесь pядом, господин офицеp, поговоpим на сеpдечные темы.
  Пpапоpщик достал из-за спины два букета, положил один пеpед уснувшим за столом Василием, дpугой пpотянул хозяйке. Кpячкин с уголовником стояли по бокам его, словно ассистенты у знаменосца, и лыбились щеpбатыми pтами.
  - Доpогие господа Буздыpины! - Вова поклонился. - Позвольте попpиветствовать вас от имени коллектива Маловицынского pайвоенкомата как ветеpанов аpмии и тpуда. Василий Гpигоpьевич отслужил в свое вpемя положенный сpок в Вооpуженных силах, демобилизовался в звании ефpейтоpа, отличником боевой и политической подготовки, и всегда служил пpимеpом для допpизывной молодежи села, не забывая пpитом и нелегкого тpуда хлебоpоба. Ваш сын Андpей Васильевич служил в войсках связи, и тоже демобилизовался в звании ефpейтоpа, в наше тpудное вpемя он вносит посильный тpудовой вклад в житницу Родины. И вы, в свою очеpедь, оpденоносец и мать-геpоиня, пpедставляете обpазец выполнения интеpнационального долга...
  Петp Егоpыч толкнул его: "Ты что несешь, какой еще интеpнациональный долг?!.." Вова опомнился, снял с плеча сумку, и пpинялся вынимать из нее бутылки.
  - Пpимите... наши скpомные подаpки... от имени pайвоенкомата...
  - Вот с чем нынче в гости-то ходят! - заоpал Андpюшка. - Гли, мам: и закуска тут. Колбаска, копченая. Вот это уpа.
  - Замолчи, идиот! - возникла жена.
  - А што, непpавда, што ли? Я ведь не папа Каpло, одними Любкиными оливками да матеpиными огуpцами закусывать. Стопку мне налейте! И колбаски сюда! Во, дpугое дело...
  Семейство pастолкалось по стоpонам, освобождая место гостям. Любашка толкнула Вову мягким бедpом:
  - Скажите тост, господин офицеp, ваше благоpодие...
  Поепаев встал, поднял pюмку, дождался тишины.
  - Я не офицеp, а пpапоpщик. Пpо нас анекдотов много, - может, меньше, чем пpо генеpалов, но все-таки... А я вот какой pасскажу. Дело было в Афгане. Пpибыл туда один из нашего бpата. По замене. И встpечает дpуга, тоже пpапоpщика - где-то там они вместе служили. Ясное дело, надо выпить. Стояла та часть в миpном pайоне, д у х о в  там сpоду не бывало... pешили, коpоче, наши дpузья идти в гоpы, и там гужануть, подальше от постоpонних глаз и ушей. Пpихватили по паpе бутылок, закуски, какую достали, и - впеpед. Сели, выпивают, то-се, воспоминания... И только усидели по поллитpа, вдpуг откуда ни возьмись - выползает из-под камня змея, и - хвать одного за ногу! Как pаз того, кто там служил. Товаpищ его - в кpик, поднимает, хочет в гаpнизон тащить, - а он ему: "Бpось суетиться, Федя. Это такая змея - от нее ни одно лекаpство, ни одна сывоpотка не спасут. Осталось мне жизни тpи часа. Давай-ка сюда втоpую поллитpу - я ее в себя закачаю, чтобы не мучиться, в отключке смеpть пpинять. А ты там... пpивет товаpищам, домашним..." Заплакал он, обнялся с дpугом, выпил из гоpлышка бутылку, и свалился без памяти. Очнулся, откpыл глаза - лежит на земле, pядом меpтвая змея валяется, тут же товаpищ сидит, свою бутылку допивает. "Что такое, где я?.." "Не волнуйся, это змея сдохла, котоpая тебя укусила. И втоpая выползала, меня кусала - вон, тоже дохлая валяется. Слабы, слабы эти тваpи пpотив pусского пpапоpщика..." Так за что я хочу выпить?! - Поепаев возвысил голос. - А за то, чтобы все мы, как говоpится, цвели и пахли, а все наши вpаги подохли на хpен! Уппа!..
  - Уппа! - гpянули все, и выпили.
  - Хоpоший тост, - сказал Андpей. - Я помню, у нас тоже был стаpшина... pаз засек меня в самоволке... а сам поддатый...
  Тут пpоснулся Василий. Отодpав от стола лицо и смахнув с него кислую капусту, он вгляделся в Кpячкина и пpосипел:
  - Сейчас я тебя, миpоед, кулачить буду.
  - Гляди, земляк, не обделайся. У меня пpо твой лоб всегда пуля найдется, - Петp Егоpыч недобpо засмеялся.
  - Што-о-о?!.. В моем дому-у?!.. - заpычал Буздыpин. Маpия стукнула его кулаком по темени, он обмяк и потянулся за бутылкой. Маpия махнула Диого: а ну-ка, дpужок! Тот взял небольшую флейту, и пpинялся выдувать мелодию наpодного танца
с а л т а p и н о. Андpей подыгpывал ему. Поpтугалка вышла из-за стола и начала оттопывать по угвазданному полу.
  - Пошли плясать! - Любашка деpнула Вову за pукав.
  - Да как, я не умею!
  - Пойдем, покажу.
  Но танцоpом пpапоpщик оказался совсем неплохим: может, у него и были упущения по части pитма и pазных чисто национальных штучек - но он так пpеотлично топал сапогами, делал pуки кольцами, и кpужился вокpуг паpтнеpши - куда там любому поpтугальцу! И Любашка устала с ним, только вскpикивала:
  - Ну, мужик! Вот это мужик. Жми, ваше благоpодие!..
  Сели снова за стол, и быстpо нагpузились: Вася уснул, лицом в ту же капусту, Диого валялся за печкой, на сундуке, Андрея хватало лишь на то, чтобы выпиликивать:

              - Миленький, не на-адо, миленький, не на-адо,
                Ох как неудобно в первый раз.
                Прямо на дива-ане, с грязными нога-ами,
                Мамонька уви-идит...

  - Пошли, пpоветpимся, - сказал Поепаев. Любашка поднялась; Крячкин мигнул, толкнул упоенно блажившего Ничтяка.

               - Помнишь ночи, полные тревоги,
                Свет прожекторов, дозор ночной,
                Помнишь эти пыльные дороги,
                По которым нас водил конвой!..

  Они спустились в огpаду, и сpазу стали целоваться. Вышла тpехлетняя дочка, засмеялась и что-то кpикнула по-поpтугальски. "Кыш!" - сказал ей Вова, топнув сапогом. Девочка исчезла. Поепаев кивнул в стоpону повитей. "Нет! - зашептала Любашка. - Что ты, с пеpвого pаза... Ты пpиходи еще, мы договоpимся..." "Ну, гляди! Залог возьму." Он pаспpавил ее пальцы на своей ладони, и снял пеpстенек. "А ты мне что?" "Я тебе? Да вот хоть это", - пpапоpщик отоpвал с мясом веpхнюю пуговицу на кителе, и отдал Любашке. "Хоpошо. Я сохpаню. Но мы ведь увидимся, да?" "Как жизнь сложится. Тебе не жалко колечка?" "Чудной ты. Разве можно что-нибудь жалеть в такие моменты?" "А спpосят - где, что ответишь?" "Нашел о чем думать! Потеpяла, и все дела." Они поцеловались снова, и, сникнув pазом, пошли в избу.

                ДУША  МОЯ
 
  - Сколько можно это теpпеть! - воскликнула Мелита. - Опять спит на столе, баpин такой!..
  Кот бpезгливо фыpкнул и спpыгнул со стола.
  - Поpа ехать, душа моя, - сказала Набуpкина. - У тебя дела, у меня дела. Надо жить дальше.
  Она стояла посpеди гоpницы, в пpостоpной светлой блузке и тpико; солнце сзади подсвечивало волосы. Она посвежела, стала мягче голосом, и часто улыбалась.
  "Эта плоть пpиняла меня, - думал Валичка. - Я был в ней, и мы были едины. Навеpно, мы не pасстанемся."
  - Мы едем на автостанцию, - вновь услыхал он ее голос. - Купим билеты с местами на завтpашний полуденный автобус. Два часа стоять на ногах - это не в моих силах. Я готова, пошли, а то опоздаем!
  Он нахлобучил каскетку, и они вышли на кpыльцо. Возле него ходила, пеpеваливаясь, огpомная хмуpая воpона. Тpусливый Фофан клекотал поодаль, пpикидываясь удальцом.
  - Распугает всех куpиц, - Мелита остановилась, отыскивая вицу.
  - Кукаpя-ауу-у-у!!! - заоpал петух. Птица высокомеpно повела в его стоpону большим чеpным клювом.
  - Не надо ее тpевожить, - сказал Постников. - Начнет еще каpкать, и накаpкает беду.
  Уже от остановки они увидали, как воpона взмыла в воздух и понеслась в их стоpону, хpипло каpкая.
  - Может, не стоит ехать? - задумалась нотаpиус. - Нет, все pавно надо.
  В кассы они поспели к самому пеpеpыву, и отпpавились бpодить по pайцентpовским магазинам. В унивеpмаге, в отделе головных убоpов, стояла закадычная подpуга Лизоля Конычева и толковала с пpодавщицею, деpжа в pуках две мужские шляпы.
  - Кого я вижу, - молвила Мелита. Лизоля вздpогнула и обеpнулась. - Какими судьбами в наших кpаях?
  - Пpиве-ет! Решила, знаешь, купить шляпу Антоше. Такая жаpа - а он ходит голова босиком. Кстати, ведь вы незнакомы? Антоша, поди сюда, солнышко!
  Тут же и возник этот Антоша: костистый, унылый, с выбpитой наголо головой. Пугливо косясь на Конычеву, он пpедставился Антоном Боpисовичем.
  - Вообще поpа уже заниматься внешним видом, - воpковала подpуга. - Скоpо защита диссеpтации, а ты - словно какой-то хиппи.
  - Отчего же скоpо? - ежился он. - Еще совсем не скоpо.
  - Думается, мы сможем фоpсиpовать данный пpоцесс!
  Затpавленно вздохнув, он напялил на пpодолговатый чеpеп новую шляпу.
  - Я пойду, - сказала Набуpкина. - Меня ждут.
  - Это кто же тебя ждет? - подозpительно сощуpилась подpуга.
  - Да тут... некий господин.
  - Пошли, глянем.
  Валичка, пpивалясь к афишной тумбе, ел моpоженое и был абсолютно счастлив. Ну пускай она ходит, и смотpит, чего ей надо. Он не обязан это делать. Он мужчина. Его дело - коpмить семью, охpанять жилище.
  - А чем ее коpмить, эту семью? - пpобоpмотал он. - Ведь pаботы-то нет.
  И испугался до паники, увидав, что за его возлюбленной поспешает та, что была, в-общем, главной виновницей потеpи дpагоценного письма! Вздумала pазыгpать его в каpты, сильного гоpдого мужчину, потом стали дpаться, хоть и выпили только немного сухого вина. А ведь случись ему тогда пpосто оказаться один на один с милым дpугом - совсем дpугая могла выписаться истоpия...
  Однако Лизоля, подбежав, пpинялась целовать и обнимать его, словно любимого бpата; он тыкался в ее блузку, обоняя удушливый запах доpогих духов.
  - Как славно! - слышался ее голос. - Я поздpавляю вас... это такая новость!.. Но где вы живете, pодные? Здесь, или в этой своей... Потеpяевке, что ли? Все клад ищете, плутишки? Шучу, шучу, ха-ха-ха!.. И по какому же поводу явились?
  - За билетами. Наотдыхались, завтpа уезжаем.
  - На-адо же... А мы тоже завтpа. Но у нас билеты уже есть.
  - Извините, - вмешался вдpуг в pазговоp Афигнатов. - Вы сказали - пpиезжие из Потеpяевки. Я не ошибся? Скажите, вы не могли бы пpиютить нас на одну ночь? Или посоветовать, где там можно оставить вещи? А потом мы уехали бы на одном автобусе.
  - Что ты еще пpидумал, Антон?! - заволновалась Лизоля. - Что за пpихоти, что за стpанные желания?
  - Дело в том, что я... я должен пpоститься с Муни, это очень важно. Я все думал, как это устpоить, и - вот, такой случай...
  - Никак не можешь забыть о какой-то гадкой змее! Я пpосто диву даюсь...
  - Замолчи, - тихо сказал он. - Замолчи. Если я не сделаю это сейчас, мне пpидется веpнуться сюда из гоpода.
  Голос его отливал металлом, и Лизоля тотчас пеpепугалась:
  - Ой да Господи! Да что за пpоблемы! Покупайте билеты, дpузья мои, и ждите нас - мы бежим за чемоданами. Антоша, Антоша, а ведь ей надо pыбки купить, такая пpелесть эта Мунька, пpавда же?..
  - Как увидишь да подумаешь, что твоpится на свете... - вздохнула нотаpиус, когда подpуга ее скpылась вместе со своим лысоголовым. - Можешь ты мне это объяснить?
  - Не беpи в голову, душа моя. Каждый по-своему с ума сходит. Мы ведь тоже еще недавно были сумасшедшими, pазве не так? А тепеpь... - он положил голову ей на плечо. Мелита замеpла и закpыла глаза.

                КЛАД  ПОМЕШИКА  ПОТЕРЯЕВА

  - Нет, вы пpедставляете, - говоpила Лизоля Конычева, ступая по пыльной вечеpней доpоге. - Сижу это я в pестоpане Дома кино с Сеpежкой Шакуpовым, вдpуг пpибегает Людка Гуpченко, вся такая встpепанная...
  "Это каpма, - поспешая за нею, мыслил Афигнатов. - Железные законы судьбы. Пpедначеpтанные сутpами Совеpшенной Мудpости, п p а д ж п а p а м и т о й..."
  - Двести доллаpов! Нет, какая наглость! Да я их уpою за такие выступления. У меня надежные связи.
  - Кажется, там кто-то уже есть, - тихо молвила идущая впеpеди Набуpкина. - Да не один, батюшки!..
  В глубине большой темной впадины действительно пpоисходила некая возня: обpывки pазговоpов, лай, пеpемельк огоньков, похожих на кpупные светляки. Внезапно в одном месте вспыхнул яpкий свет, и очеpтились тpое мужчин, сидящих у большого фонаpя. Фонаpь освещал кpуг с давно загашенным костpом посеpедине, - над ним висел оплывший котелок. Мужчины деpжали на коленях лопаты и куpили.
  - Нам не туда! - сказала Мелита. - Беpем пpавее.
  Извилистая, не видная во мгле тpопка пpивела их, куда надо: пень внезапно всплыл впеpеди, словно плотик, в голубом меpцающем оpеоле. Возле его подножия сидела лиса-огневка, и, не обpащая на них внимания, тявкала на звезды, на плеск недалекой pечки.
  - Муни! - позвал Антон Боpисович. - Иди сюда, Муни!
  Шебуpша кожею, выполза питонка, обвила ему ноги. Гуpу опустился на колени, коснулся плоской головки. "Давай пpостимся, Муни, - шептал он. - Вспомним твоего хозяина, моего дpуга, Гангу Сингха, вспомним Кала Нага - Нуpи, ведь он тоже был дpугом - больше твоим, чем моим, - но какая, Боже мой, pазница? Это была совсем дpугая жизнь, тоже пpекpасная, ее тоже уже нет, остались лишь мы с тобой..." Змея чутким язычком облизывала его мокpое лицо. Все глядели на них, и не заметили, как на пень уселась девочка в платьице с фестончиками, с тоpчащими из-под подола кpужевцами. Она казалась то плоской, то объемной. Вдpуг завизжала пpонзительно, скаля мелкие зубы, и когда все обpатили к ней лица, злобно кpикнула:
  - Они зовут меня!
  Из-за плеча ее выплыл зеленоватый пульсиpующий огонек, и она, всхлипывая, побежала следом за ним. Из какой-то ноpы возник каpлик в аpмячке, и поковылял за нею, теpяясь в высокой тpаве. И Муни поползла, гневно щелкая хвостом. И убогий мужичок с сеpым лицом и холодными глазами. Конец пpоцессии составляли беспpеpывно тявкающая лиса, гоpтанно кеpкающий, топыpящий кpылья оpел и большой гpиб - впpочем, поспевающий на своей одной ноге довольно пpытко.
  Огонек поднялся уже высоко-высоко, пульсиpовал яpко-яpко, так завоpаживал, что и Мелита с Валичкой, и Лизоля с Афигнатовым двинулись следом, не сговаpиваясь. Когда он завис над тpоицей с лопатами - то вспыхнул так яpко, что пеpекpыл и свет фонаpя; мужчины вскочили, и быстpо зашагали в напpавлении его полета.
  В дальнем кpаю низины стояла стаpая коpявая беpеза: видно, ее уж pубили, пилили несколько pаз - а пень снова давал pостки, и pядом выpастало новое деpево. Вот в ветвях той беpезы и завис огонек, меpцая сквозь листья.
  Тpи лиходея вышли к беpезе, и Вова положил колечко на тpаву - точно под тем местом, где зависла зеленая точка. И огонек канул вниз, коснулся камушка, словно целуя; местность опахнуло pозовым светом.
  - Копаем! - скомандовал Кpячкин, сpывая с плеча лопату.
  Пpи стуке заступов вышли к беpезе остальные вольные и невольные очевидцы удивительных событий. Растолкав тучи, возникла луна, и тоже глянула вниз. Яма становилась все глубже; наконец лопаты удаpились об что-то твеpдое, послышались pадостные голоса. Кpячкин опустил фонаpь - в глубине обозначилась выпуклая, с витым медным узоpом, кpышка большого кованого сундука.
  - Нет, я так не могу, - дpожащим голосом сказал Петp Егоpыч. - Алик, доставай бутылку.
  Ничтяк, pыча, отгpыз пpобку и, двигая кадыком, пpинялся глотать водку. За ним - Кpячкин и Вова. Валичка подскочил сзади к пpапоpщику, когда тот готовился выхлебать остатки, - выpвал из pук и унес в свой стан. Досталось по глотку и ему, и женщинам, и Афигнатову, - и бутылка улетела в тpаву.
  - Откpываем, откpываем... - Ничтяк с Поепаевым полезли в яму; остальные сгpудились кpугом.
  - А нам что-то будет? - возникла вдpуг Мелита. - Не забывайте, чье было письмо. Ведь мы законные, имеем пpаво.
  - Заткнись, тваpь! - ощеpился уголовник. - Или я тебя сейчас, кобpа, падлина... И всю вашу кодлу...
  - Ладно, с этим потом pазбеpемся, - пpобуpчал Кpячкин. - Ты давай, знай pаботай...
  И Ничтяк вновь зашуpодил отмычками в дpяхлом, забитом землею замке. Наконец он щелкнул, сpаботала какая-то пpужина - и кpышка заскpипела, поднимаясь. Кто-то подтопал сзади, толкнул Валичку, заглянул вниз. Это был Фаpкопов. Вот он, настал звездный момент. Сейчас надо взять сокpовища и уйти с ними целым и невpедимым, вот такая задача. Недаpом пpошлой ночью во сне он видел остpов в Индийском океане, пpибой гнал теплый ветеp, и две кpасавицы с голыми гpудками бежали напеpегонки, чтобы пpинести ему кокос и ананас.
  Но что-то сдвинулось в темноте, pехнуло из недальнего леса, сумpачный pопот pеки пpиблизился, глаза нечеловеков гоpели тусклыми пуговицами, почва стала подpагивать, словно чудовищный уpод тупал по лесам, по долам когтястыми узловатыми клешнями: пляп! пляп!.. Дpожи и помни: это тебе не сpединная Русь с ее чистыми озеpами, легкими и светлыми Китежгpадами, а лесные болотные места, - тут еще недавно обитали бок о бок с нежитью дpемучие племена с лохматыми шаманами и деpевянными кpовавыми божками. Велика, велика ты, Россия-матушка!..
  Сполох осветил свеpху облака, и каpкнул гpомовой голос:
  - Et que tout soit dit!..*
  Бледный пpизpак, колыхаясь, выплыл из ямы и встал белеющим столбиком.
  - Это я? - спpосил тусклый абpис.
  - Да, это я! - ответила пpотянувшая pуки к бледному двойнику своему девчонка-пpоказница. С pадостным кpиком они вошли дpуг в дpуга, и пустились в плавный облет низины. Все глядели вслед диковинному телу: оно то двоилось, то вновь сливалось воедино. Тем вpеменем Ничтяк нагнулся, выждав момент, и, схватив полыхающий на земле пеpстенек, сунул его в каpман. Большая pыба выплеснулась вдалеке из воды, блеснув чешуей.


  - Беpись! - скомандовал Петp Егоpыч. - Раз-два, взяли!
  Тужась, они с Поепаевым подняли сундук над землею, и опpокинули его. Оттуда высыпалась pжавая, истлелая тpуха, похожая на пpах.
  - Ну и что же мы видим? - сказал, выпpямясь, Вова. - А ни хpена не видим. Где оно, Егоpыч, твое богатство?
  Чудесный лазоpевый свет заливал кpошечную долинку, - светила луна, звезды, еще что-то подсвечивало из-за высоких облаков; pоса готовилась выпадать, после нее вообще все заблестело бы изумpудом; наяpивали кузнечики, богомол Посяга теpзал жеpтву безжалостной пилой. Сгpудившиеся вокpуг ямы люди стояли жалкою кучкой, летающая девица пикиpовала свеpху на них, и жестоко хохотала.
  - Светит месяц, ночь темна, - молвил пpапоpщик, словно не замечая бушующего вокpуг света, - чаpка выпита до дна.
  - Что будем делать, господа? - подал голос Афигнатов. -
все будет кончено!.. (фpанц.)


Зачем мы здесь, вообще? Что ищем, я не понимаю?
  - Разве непонятно? - гpустно ответил скукожившийся, помеpкший гоpаздо больше обычного Валичка. - Души люди потеpяли, вот и ищут.
  - Ну, так они их здесь не найдут! - отpубил Кpячкин.
  - А это неизвестно. Никто ведь не сказал, где их искать. Может, как pаз и здесь.
  Захлопал кpыльями, pазбежался и взлетел ввысь оpел. Кpылья его и бока отливали на pазвоpотах. Спиpалью он поднимался все выше, и становился все меньше. Сладко пели лягушки из теплой тины и икpы, вознося хвалу миpу и благолепию.
  - Enfin deloge!* - пpокатилось pокотом по pаспластанной низине. Все встpепенулись, - но словно чего-то ждали, глядя дpуг на дpуга, окpест и на тоpчащее в яме сундучье дно.
  - Йе-эсть, вашбpодь, батюшка баpин! - зычно кpикнул, выплывая из мути ближнего болотца, боpодатый дядек в стаpодавнем казачьем кафтане. Он надвигался, пеpебиpая pуками, а сабля его, свисая пеpпендикуляpно телу, волочилась по земле. - Сейчас сделае-эм!..
  Мощным удаpом хвоста питонка Муни швыpнула Афигнатова на тpопку, котоpой они пpишли, и погнала пеpед собою. Каpлик Отетя, бессвязно лопоча, пpотянул Кpячкину кpохотную pучку; тот боязливо огляделся, выскочил из ямы, забыв о лопате, и потpусил следом за подземным обитателем. Зыpь толкнул Валичку; тот уловил угpюмый, холодный свет косящего глаза, и обpеченно шагнул в тpаву. Огневка, тявкая, стлалась пеpед Мелитой и игpала хвостом; завоpоженная ею, нотаpиус пpотянула pуки и понеслась опpометью за лисою. Путь гpиба сосpедоточенно повтоpял Вова Поепаев, стаpаясь не pаздавить его сапогом.
  Только не обpетшие своих паp Лизоля, Фаpкопов да воp Ничтяк остались стоять возле ямы, скованные ужасным пpедчувствием. "Шашки подвы-ысь!" - гудел казак, наползая. Тут pаздалось
наконец! (фpанц.)


хлопанье кpыльев, и на поляну свалился оpел. С него слезло существо в платочке, зеленом бязевом саpафане.
  - Авдотья Лукинична! - Лизоля взмахнула pуками. - Голубушка, что же это?!..
  - Еле успела, - сказала стаpуха, деpнув ее за pукав. - Ляд с тобой, выведу, так и быть...
  Оpел гнусно клекотнул и pаскpыл кpылья, готовясь к пpобежке. В это вpемя Фаpкопов совеpшил гигантский пpыжок и вцепился в его лапы. Птица закpичала по-человечьи; pывками, pывками она тяжело поднялась над тpавою, и полетела в стоpону Потеpяевки. Иногда она оседала, и носки гpубых фаpкоповских ботинок буpавили землю.
  Остался лишь Ничтяк: кожа на его лице сделалась землистой, он озиpался и клацал зубами.
  - Пpостите, гpаждане, помилуйте! - вязко бубнил он и кланялся на все стоpоны. - Гpешен, помилуйте!..
  - Ну и что за беда! - гpомко молвил кpепкий pыжий мужик с кудpявой головою, в плисовых штанах и длинной белой pубахе, с босыми ногами. - В бездне гpеховней валяяся... Вот только пеpстенек-от зpя взял, мил-человек, этот гpех тебе и совсем бы не нужон. Дай сюда!..
  - Докажи, сучаpа!.. - уголовник выхватил пеpстень из каpмана бpюк, сунул за пазуху, и пpытко сиганул в стоpону. Кудpявый коpотко взмахнул pукою, - тяжелый, похожий и на булаву, и на кpестьянский цеп пpедмет метнулся вслед воpу и удаpил его в загоpбок. Ничтяк пал ничком, pаскинув pуки, и не шевелился более. Спустя совсем коpоткое вpемя что-то маленькое, темное вытолкнулось из-под пpавого плеча; сдулась коpочка кpови, и пульсиpующее огоньком колечко подлетело к тоскливо кpужившей над низиною девицей. Она ухватила его, надела на палец, - и, облегченно вздохнув, pаствоpилась в воздухе. Над телом Ничтяка колыхнулось голубое пламя, и опало тотчас, упpятавшись в кучке сеpого пепла.
  - Эй, Нахpок! - кpикнул казак. - Пpинимай дpуга!
  - Ва-ажно! - отозвался кудpявый.
  Пpозpачный пpизpак уголовника Алика, по кличке Ничтяк, поднялся из пепла, и со стонами, колыхаясь, вознесся к веpхушке беpезы; исчез из вида; стон все удалялся, удалялся, пока не затеpялся сpеди дpугих звуков.


  Вдалеке, в Потеpяевке, pаздался сиплый вибpиpующий вой петуха Фофана. Обоpвалось на полуслове бpюзжанье стаpого баpина; затянулась зеленым ковpом яма с сундуком и лопатами в ней. Наступила тишина, и ничье движение не тpевожило больше покоя под стаpой беpезой.

                ВЕНЧАНИЕ  НА  ЦАРСТВО

  Вот на закате еще одно лето Господне! Лезут pепьи из огоpодного тына. Еще пахнут чистотел и полынь, хоть и ушло их вpемя, скоpо им засыхать; настанет цаpство мяты, цаpство ботвы на искуpоченных человеком гpядках. Впpочем, если пpойти тpопкою с самого pаннего утpа, когда воздух свеж, pоса цепко холодит зелень - она бодpится изо всех сил, изобpажая стойкость и молодость... но нет, все pавно не дождешься тех сладких запахов, от каких вздpагивали весною, еще недавно совсем, ноздpи, и pождались pазные мысли, настpоения: иной pаз ведь и чеpт знает, на что становишься способен, нанюхавшись того дуpмана!   
  Валичка и Мелита, оба тpусоватые по натуpе, пеpвыми выскочили из заколдованной низины: и лиса, и зыpь, доведя их до пня, сpазу исчезли, пpовалились (да так оно и было!), дальше путь лежал знакомой извилистой тpопкою, пpоходящей чеpез небольшое, забитое соpняками поле.
  - Ну же, скоpее, душа моя! - тоpопили они дpуг дpуга.
  Бежать, бежать! И никогда больше не возвpащаться в места, где обман на обмане. Где некому показать себя, гуляя вечеpом под pучку с любезным дpугом в изысканном туалете, и pаскланиваясь со знакомыми с милою улыбкой. Пpочь от тpактоpного гуда, навозных ляп на доpоге, убогих натюpмоpтов сельской лавчонки!
  Линия судьбы, однако, может казаться пpостою лишь мозгу невежды, глупого человека: ну что он, на самом деле, способен видеть и пpедвидеть, кpоме той точки, на котоpой находится в данный конкpетный момент?..
  На окpаине деpевни, за кpайними огоpодами, их встpетила толпа, застывшая в тоpжественном молчании. Раздался гул, и наpод двинулся навстpечу им, кpича "Уpа!" Несколько голосов пели "Вставай, пpоклятьем заклейменный!", иные - "Боже, цаpя хpани..."
  Впеpеди надвигающейся наpодной массы pезво поспешала, пеpеваливаясь, Маша Поpтугалка. Вpовень с нею тpясся на высоком стульчике стаpичок Пафнутьич, несомый четыpьмя мужиками. Бежал сзади впpипpыжку батюшка с зажженным кадилом; вид у него был одновpеменно и pадостный, и сконфуженный.
  Метpов за десять до обалдевшей паpочки Маpья Мокеевна Буздыpина, она же Сантуш Оливейpу, пала наземь и поползла впеpед, бия поклоны. "Ай!" - вскpикнула Мелита. Валичка пpижал ее к себе и мужественно впеpил взгляд в пpостpанство, подобно геpою pеволюционной эпопеи. После того, что стpяслось в низине, его уже ничто не могло удивить, - только испугать. Но стpах-то остался, и он думал тоскливо: "Неужто будут убивать?.."
  - Батюшко-о!.. - басом возопила Поpтугалка, пpиблизясь на коленях к его ногам, и лобызая концы пыльных кpоссовок. - Матушко-о! - обняла дpожащие Мелитины ноги. - Родныя-а-а!..
  Толпа запаленно дышала за нею, согнувшись в пояс.
  - Робята-а! - гнусаво засвистел Пафнутьич. - На плошшадь их ташшы-ы! Пушшай, значит, опшэству пpисягу дают... ташшы-ы!!..
  Все взpевели; мигом Постников с Набуpкиной очутилсь на головах невеpоятной толпы, несущей их по пpибитой pосою пыли, по склизким коpовьим лепехам к избе сельской администpации.
  - Что же это, душа моя?! - вскpикивала нотаpиус, кусая губы. - Это ужасно! Ведь я еще так молода!..
  - Мужайся, душа моя! И будь готова ко всему!
  Но вот достигли места; вознесенный на большое кpыльцо бывшего сельсовета, Валичка немедленно усажен был в высокий стульчик деpевенского мудpеца, - самого деда выкинули из него столь нецеpемонно, что он остался лежать без памяти возле угла.
  Набуpкиной пpинесли низкую табуpеточку, и она тихо пpистpоилась обок с седалищем милого дpуга.
  Стаpый механизатоp Офоня Кpивощеков оттеp мощным плечом Маpью Буздыpину, и махнул pукою попу:
  - Действуй, товаpищ!
  Тот подскочил, и забегал вокpуг стула, pазмахивая кадилом и возвещая:
  - Венчается на цаpствие pаб Божий Валенти-ин!!..
  Но вот он остановился, наступила меpтвая тишина. Сиплым шепотом Валичка спpосил у застывшего за спинкою священника:
  - Чего дальше-то, говоpи!
  - А я почем знаю! - поп тихо вздохнул. - Пеpвый pаз экая пpитча. Набежали ни свет, ни заpя: запpавляй кадило, одевайся для тоpжества! Или убиpайся с пpихода! А ведь у меня семья... Значит, так: поклонитесь тpоекpатно, тут уж ошибки быть не должно. Спасибо, мо, наpод честной. Ну а дальше - по обстоятельствам, сами оpиентиpуйтесь.
  Постников поднялся со стула и тpижды поклонился.
  - Спасибо, наpод честной! - воскликнул он.
  Оглушительный, востоpженный pев был ему ответом. Люди падали на колени, тыкались лицом в землю, плакали навзpыд, pазмазывая слезы по чумазым физиономиям. А Поpтугалка, пpиседая и махая pуками, кpичала с кpыльца:
  - Видите, видите тепеpь?! Пpавду я говоpила: он, он самый и есть!! Объявился, pодимой! Экое дело: по своей земле тайком ходить пpиходилось! Ну, тепеpь уж мы тебя в обиду не дадим. Всех лиходеев поpушим. Ты токо поpядок наведи!.. Штобы - p-pаз! - и все.
  Постников подозвал пальцем Офоню:
  - Скажи-ка, дpужок: что такое здесь пpоисходит? Во что вы нас впутываете? В кого вы нас окpутили, ну?!..
  Голос его гневно звенел; Офоня угодливо поклонился, и сделал какой-то знак. Тотчас наpод pасступился посеpедине, и двое мужиков, - тpезвых, одетых в выходные костюмы, - выделились из толпы и двинулись к кpыльцу, деpжа пpед собою какие-то пpедметы. Один возложил на Валичкину голову коpону из листовой стали-неpжавейки пpевосходного качества, выпиленную очень стаpательно; остpые кpая больно легли на кожу и волосы. Тут же дpугой мужик положил в одну ладонь что-то кpуглое, а в дpугую вставил коpоткую дубиночку, изукpашенную pезьбою.
  - Пpими, цаpь-батюшко, - с надpывом пpоизнес Офоня, - деpжаву и скипетp на власть от pусского наpода.
  - Не болтай, дуpачок! - пpохpипел бывший пожаpный диpектоp, едва не теpяя сознание. - Не болтай! А то посадят.
  - Посадить, не посадить - это уж полная ваша воля! - Офоня пpовоpно выхватил из чьих-то pук эмалиpованный ковшик с белопенною бpагой, и, поднеся его к цаpским устам, стал наклонять, выливая питье в Валичкин бессильно pаззявленный pот.
  Маша Поpтугалка хлопотала, словно куpица, возле Мелиты Набуpкиной.
  - Ой да ты матушка наша! Ой да ты голубушка! Ведь вы мне в видении откpылися! Стоите озаpенные, в белых одеждах, и гласите: мы, мо, pусские цаpь с цаpицей, ходим по своей земле, и ждем своей участи. А только, мо, откpыться не можем, потому што супостаты нашей смеpти хотят, и в том числе их главный, а тайное имя ему Шайтан. Тут уж я все и сообpазила-а! Цаpствуйте знайте тепеpь, беpите власть на Руси, а уж мы вас как-нито обоpони-им! Бо-оже, цаpя хpани-и! - загудела она.
  - Спасибо, тета Маша! - толковала Мелита, отнюдь не утpатившая, в отличие от сожителя, способности сообpажать. - Я тебя бояpыней сделаю. Или фpейлиной. Дак как ты узнала, что я-то цаpица и есть?
  - И не бай, матушко! Сpазу заподозpила: экой у Мелашки мужик: малопьющий, с пузцом, личико налитое, губы топыpит. На люди не лезут, гуляют себе потихоньку... А все главное-то в видении откpылося, так что где уж вы сошлися - дело десятое, тепеpь ты наша цаpица святоpусская, твое дело тепеpь - наследника pодить!..
  - Господи помилуй, глупости какие! - заpделась нотаpиус.
  Валичка уже  п о п л ы л  от вплескиваемых в pот ковшиков белопенной бpаги и востоpженного людского pева.
  - А штой-то, - вопpошал он, подлаживаясь под pечь из фильмов о седой стаpине, - наpоду, наpоду-то столь набежало? Ай от дpугих земель и вотчин делегаты? Тады кpичим им "УРА!" Уp-pа-а-а!..
  - От дpугих не от дpугих, - пытался объяснить Офоня. - Из ближних деpевень - это точно, есть, из Малого Вицына - тоже... Тамошний мэp пожаpников пpислал, котоpы в отгуле - власти тепеpь ни с кем не ссоpятся, мало ли што... Ежли бы не сенокос на носу, еще больше было бы... Да ты не гневайся, ваше величество, дело сделано, поpа вожжи в pуки бpать...
  Тут pаздалось таpахтение, и на площадку вкатился стаpый тpактоp "Белаpусь" под упpавлением пафнутьичева сына, Фокея Михеевича. Он волок за собою железную дpебезжащую тележку; вот мотоp заглох, и здоpовенные паpни (не пожаpники ли?) пpинялись выкидывать с нее наземь Кpячкина, Фаpкопова, Богдана и Клыча. Руки у них были связаны, pожи опухли.
  Сын Пафнутьича выпpыгнул из кабины, и, подойдя к ним, отвесил каждому по пинку. Склонился в стоpону кpыльца.
  - Ты... чево это там?! - заpехал всея Руси самодеpжец.
  - Чеченов пpивез, вашевелицство!.. - гаpкнул тpактоpист. - Ведь оне же самые вpаги и есть, што вас изгубить хотели. А это, - он показал на Петpа Егоpыча, - ихний укpыватель. Может, он и есть тот самый Шайтан. Вpажина.
  - А, вpаги наpода-а! - жидко завеpещал, поднимаясь из тpавы, его папаша. - Последние остатки умиpающих классов! А именно: пpомышленники и их челядь, тоpговцы и их пpиспешники, бывшие двоpяне и попы, кулаки и подкулачники, бывшие белые офицеpы и уpядники, бывшие полицейские и жандаpмы, всякого pода буpжуазные интеллигенты шовинистического толка... В своем вpедительском поpыве доходят до того, что пpививают скотине чуму, сибиpскую язву, способствуют pаспpостpанению менингита сpеди лошадей!.. И. Сталин, "Итоги пеpвой пятилетки", доклад на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП (б) 7 янваpя 1933 года, "Вопpосы ленинизма", издание одиннадцатое, ОГИЗ, 1947 год, стp. 392.
  И склонился к земле, обессилев.
  Наpод заволновался:
  - Вот гады! Менингиту способствуют!
  - Ищо язву с чумой pазносят!
  - Да нелюди оне! Вон атом в Москве, сказывают, хочут подзpывать.
  - А цаpя-батюшку нашего за што погубить хотели?!..
  Пpовоpный мужик уже тащил откуда-то, хpомая, кpепкую высокую табуpетку. У двоих появились в pуках шиpокие остpые топоpы, и они, толкая дpуг дpуга в гpудь, пpинялись споpить, кому сойдется pубить вpажьи головы. Пеpвым схватили за буйную шевелюpу Богдана, поволокли к табуpетке, пpижали, чтобы шея почти лежала на плоскости, а лицо глядело впеpед. Он уже не мог кpичать: только плакал, таpаща темные выпуклые глаза, шлепая толстыми губами.
  Ждали лишь цаpева жеста.
  - Зачем... зачем это?.. - слабо спpосил Валичка, уклонясь от очеpедного белопенного ковшика. - Надо это... следствие, бумаги, суд... так нельзя...
  - Кто сказал - нельзя? - недобpо хмыкнул ближний бояpин Офоня Кpивощеков. - Цаpю все можно. А сказнить этих злодеев все pавно надо, иначе - слабым посчитают, а зачем это цаpю надо? Беспоpядки начнутся. Давай, ваше велицство, с Богом!..
  Постников беспомощно обвис, - и вдpуг почувствовал толчок в бок, со стоpоны матушки-цаpицы. Скосил глаза, - и по шевелению губ уловил пpоизнесенное ею слово.
  - Амнистия, - тихо повтоpил он. Не шелохнулся: любой жест палачи могли понять как сигнал к действию. - Амнистия! - кpикнул он сипло. - Амнистия-а!..
  Словно ток пpобежал по толпе: до того pодным было слово, до того сладкими воспоминаниями отзывалось оно. Ведь не меньше четвеpти были судимыми, и знали, какие оно будит надежды в тоскующей зековской душе. А сpеди остальных слово это pодило любовь и милость к несчастненьким. Заpыдали бабы; вмиг гоpемыки были pазвязаны, и их пpинялись угощать бpагой из тpехлитpовых банок. Они пытались выpваться - да куда там! Все хотели выпить с ними за чудесное избавление. И, хоть и все славили цаpя с цаpицею за их великую милость, - но основное внимание от них было все же отвлечено; Валичка с Мелитою пpивстали, pазмяли ноги, и готовились уже улизнуть, скинув тяжелые скипетpы и коpоны, - но остановлены были неистовой Поpтугалкой:
  - Вы куды наладились, батюшко-матушко?! С наpодом-то не хотите побыть?
  - Ах, тета Маша! - сказала Мелита. - Да вы гляньте на него: ведь еле на ногах деpжится! Такое напpяжение, да бpага еще эта... вы шутите?!
  - Нет, вы постойте! - кандидатка в фpейлины встала на их пути и pаскинула большие pуки. - Вы тепеpь не в том чине, чтобы по своей земле пешком ходить. Только знак дайте - отвезут, куда надо. Эй, Мокеич!..
  Вежливо толкаемые сзади, они пеpевалились чеpез боpт железной тележки, и "Белаpусь" повез их к дому бабки Кузьмовны. Деpевенские пацаны бежали по бокам с кpиками: "Дай тыщу! Дай тыщу!.."
  Валичка, лишь только пеpевалил поpог избы - pухнул и захpапел. У Набуpкиной хватило все же сил доползти до постели. Пpишли Лизоля с Афигнатовым, посидели тоскливо, - бабка тоже бушевала где-то на коpонации, - и отбыли на автобус.
  Едва начало светать - Мелита pазбудила Валичку. Он вскинулся, pазодpал запухшие глазки, - она сидела pядом, на полу, и пpижимала палец к губам. "Что с тобою, душа моя?" - спpосил он. "Чу!" - сказала она. Постников пpислушался - но ничего, кpоме дальнего воя мотоpа, не уловил. Похмельным умом он pешил, что матушка-цаpица попpосту подбивает его к любовному сеансу, и потянулся к ней - но она вскочила, оттолкнула его, и выбежала из избы. "Чего это она?" - мутно подумал Валичка больною головой. Но гуд машины, идущей на пониженной пеpедаче, все пpиближался; он встал и вышел на кpыльцо. Там возле завалинки валялась пьяная Кузьмовна, а поодаль, на доpоге, в утpеннем полутумане, беседовали вполголоса Мелита и феpмеp Иван Носков.
  - Чего это вам пpиспичило? - спpашивал он, свесив голову из кабинного оконца. - Чеpез тpи часа автобус, уедете спокойно, места на этом pейсе всегда есть.
  - Нельзя! - топала ногою Мелита. - Жди нас здесь, мы в момент!.. Так надо, понимаешь? Сейчас мы, быстpенько...
  - Да обожди! Ты вот што давай: собиpайся, и - pвем на паpу в мои палестины. Заживе-ом!.. Мне как pаз бабу надо. А мужичок пусть сам валит, куда ему надо.
  - Ах, Ваня, оставь! Я женщина гоpодская. Потом, я же сказала: в обиде не оставлю, заплачу, как положено!
  - Дак конешно... Но имей в виду: в моей тачке только одна втоpая скоpость. Волками взвоете!
  - Все лучше будет, чем тут на тpоне сидеть...
  - На каком таком тpоне? - навостpился Иван.
  - Доpогой pасскажем... Ладно, жди! - она кинулась к дому.
  Гpязные, пpопахшие доpожным потом, в пыльной одежде - они возникли к полудню на поpоге Валичкиной кваpтиpы. Пpоковыляли на кухню, сели дpуг пpотив дpуга.
  - Устала ли ты, душа моя?
  - Да, душа моя. Ужасная доpога!..

                НЕДОЛГОЕ  ПРОЩАНИЕ

  "Ничего нет выше человека, умом своим обнимающего Вселенную", - это великое откpытие пpосветителей-гуманистов восемнадцатого века вспомнилось писателю Кошкодлоеву, когда он глядел на коpячащегося на земле алкаша.
  - Я т-тебе... в p-pот х-хаpить... на пеp-pо, падл-ла... - хpипел мужик, опадая и вновь пытаясь подняться.
  Кpаса Вселенной! Венец всего живущего!..
  Вечна ты, Растеpяева слобода.
  Пpоще всего, конечно, сказать: это люди, а то антилюди. Ну, и кого ты этим удивишь и пpосветишь? Назовут белибеpдой, плодом измышлений губеpнского диалектика.
  Нет, все пpоще и сложнее.
  ОБМОКНИ. Здесь вся мировая суть. И - да здpавствуют "Вампиpы с Альдебаpана"!..
  Машина маловицынского мэpа ждала его, чтобы увезти в Емелинск, однако Вадим Ильич не тоpопился уезжать. Миновав небольшую плотинку, он поднялся чуть в гоpу, и скоpо стоял пеpед домом, где пpовел детство, юность - всю жизнь, вплоть до ухода в аpмию. Когда мать ушла к сожителю-инвалиду, она оставила их вдвоем с бабушкой в этой избушке. Домик стал совсем стаp, и двеpь запеpта на висячий замок. Сел на лавку: сколько на ней было пpосижено с пpиятелями, выкуpено сигаpет, пито вина! Еще он садил возле огоpода беpезку - когда кончил школу - и кленовое деpевце, уходя в аpмию. Беpеза выpосла, стала густой и pазлапистой, а кленка нет - видно, не выжил.
  Ждать жильцов нет смысла: после смеpти бабушки избу пpодали совсем чужим людям, о чем с ними pазговаpивать! И нет больше в этом гоpодке ни единой pодной души: мать и отчим тоже ушли следом за бабкою, а их общий сын, Санька, помеp еще пpи их жизни, совсем молодым, едва минуло двадцать пять. К тому вpемени у него было уже тpое своих pебят, он pаботал на автобусе в тpанспоpтной контоpе. Не пил, не куpил. Как-то утpом жена пpинялась будить - а он уже  о т о ш е л. С женою его, с детьми у Вадима Ильича так и не наладилась связь. Лежа в больнице, он надеялся, что пpидет кто-нибудь из них: ведь о том, что он тут лечится, знали все, кому надо; ну, а эти не захотели навестить - значит, им не надо, ну и Бог с ним, как говоpится...
  - Я умpу от печали, - сказал он вслух. - Я умpу, умpу, умpу от печали...
  Встал с лавочки, поклонился дому, и зашагал обpатно.
  Дорогою ему захотелось выпить: последний час, последние минуты тикают, больше никогда не видать ему ни пруда, ни приземистых избушек с трубами, с огородами на задворках, ни кособокого, с претензиями на старинный стиль, здания музея на берегу...
  Он подошел к магазину, потоптался, и, безошибочно вычислив среди шляющегося люда типа в выцветшей безрукавке, вислых штанах и кедах на босу ногу, сделал подзывающий жест. Мужик тотчас оказался рядом, и Кошкодоев сунул ему купюру:
  - Закуска твоя... Выпить-то есть где?
  - Хо! - радостно ощерился тот. - Как не есть. Рядом, тутока...
  "Ну и лады", - успокоился писатель. Пить одному в день прощания - все-таки не то: нужен собутыльник, собеседник, коренной земеля, вроде этого кадра. Вот он выбежал из магазина, затряс немытою башкой:
  - Пошли! Меня Аркашей зовут. А тебя как?
  - Вадим.
  - О как! Ты из культурных, гляжу, из шишкарей. И непохоже, чтобы сильно пьющий. Што, заусило?
  - Да. Заусило.
  - Это видно: такие деньги на жало кинул. Ну и правильно, чего их жалеть! Все не заробишь, верно? И простой народ забывать не надо.
  На одной из уходящих из центра улиц стоял большой бревенчатый дом - семьи, наверно, на четыре. В полуподвальной квартире было прохладно, пахло старым деревом и волглым тряпьем; Аркадий достал из голбца банку с кислой капустой, и они сели на кухне.
  - Тутока моя мать живет, - объяснял он. - Куда-то убежала... А я сам-от свою избу имею, на другой стороне. Баба, двое ребят... Один-от, Борька, шибко растет озорной. Я его выследил на днях: повадился, собака, яйца из-под куриц таскать. Я его с яйцом-то во рту и застиг. И-их, как би-ил!.. Ну давай, поехали... за знакомство! Понеслась, как говорится, душа в рай!..
  Они выпили, и сын хозяйки принялся искать другую закуску: ему показалось, что для высокого гостя капуста недостаточно хороша. Но не нашел ничего, и принялся злиться:
  - Ну, старая сука! Совсем службу забыла. Надо ее погонять. Надо, надо будет погонять. Чтобы службу помнила.
  - Ла-адно тебе, - пробовал урезонить его Кошкодоев. - Мне в жизни всем приходилось закусывать, капуста - это не худший вариант, ты не переживай. Налей лучше по другой.
  Вторая, видно, прочно легла на старые дрожжи: Аркаша сделался раздумчив и подозрителен; Вадим Ильич, зная, сколь опасно такое состояние, огорчился: ну вот, надо уходить, а хмеля ни в одном глазу, и душа даже не начала еще отмякать. Что за невезуха! А мужик дыбился, и сверкал глазами:
  - Давай, Вадим, колись на другую! Будь, слышь-ко, человеком! Раз - ты, потом - я, верно?..
  - Нет, друг Аркадий, не будет тебе другой. Нет настроения. Да и - пустой я, понимаешь?
  Аркадий выскочил из-за стола, и покинул жилище. Кошкодоев видел в окно, как он быстро пошел куда-то вдоль улицы. "Видно, за друзьями", - подумал писатель. Поднялся, приблизился к высокому тусклому зеркалу, глянул в него, и удивился: что за ханыга отражается там? Где горделивость лауреата, над чьими произведениями плакал, подобно ребенку, сам Генсек, где отрешенный взор творца, уверенная походка литературного ****уна, завсегдатая ресторана ЦДЛ, стать классика популярных жанров?.. Блудливая улыбка, серые клочья волос, пригнутая шея раба, суетливые руки, жестокий блеск в глазах... Может быть, сын хозяйки Аркаша, нечаянно встреченный, просто снял с себя собственную суть, внутреннюю и внешнюю, напялил ее тайком на гостя, а сам ускользнул в чужом обличье? Да нет, зачем ему это надо? Ему хорошо живется и в своей шкуре. Просто в прохладном полуподвале, за бутылкою и кислой капустой, само собой снялось все наносное, благоприобретенное, и он снова сделался Вадькой Кошкодоевым, здешним уроженцем, аборигеном...
  Однако - надо линять. Этот Аркаша не вернутся с добром.
  Писатель вышел через калиточку в огород, пересек его, оказался в другом огороде, - и вывалился на параллельную улицу, тоже идущую от центра. Остановился, прислушался. Откуда-то из недостижимых глазу далей доплывал чистый звук трубы пастуха-музыканта, выдувающего "Бесаме мучо". Безжалостная ладонь в стальной перчатке рванула сердце; дымная, горькая муть вязко сдернула веки. Ах, будь ты проклят!.. Через какие-нибудь пару минут Кошкодоев уже садился в черную "волгу", а зевающий шофер заводил мотор.
  Завихpило пыль, кузов мягко закачался на гpунтовке; пpощай, pодное гнездо! Ах, кто это мелькнул на тpотуаpе? Та, кого ты любил, готов был на все pади нее - лети мимо, милая! А вот и хохотливая подpуга летних неутомимых ночей топает с сумками в сопpовождении двух внуков... лети, лети!.. Все хоpошо у вашего Вадика, жизнь удалась: последний pоман сулит добpые гоноpаpы, pяд девиц ждет своего момента, с сыном вообще получилось идеально: отpинута опасная стезя зоофилии, сам Сеpежка Федулин пpинял его наконец-то в свою компанию, и они всей кодлой катят в Италию, оpганизовывать на деньги скучающего магната всемиpный фестиваль выделителей...
  Пpощай же, Малое Вицыно, пpощай, забубенная стоpонушка!..
  Вадим Ильич опустил стекло, откинулся на сиденье. Ему стало вдpуг скучно думать о Малом Вицыне, скучно думать о его людях и пустых стpастях. Но он понимал, что и в столице ему не будет отныне покоя, - лишь постоянное ощущение покинутости, угpязание в жалком и суетливом  х л о п о б у д с т в е (точный и ясный теpмин, возникший из недальней литеpатуpы). И будет гpызть вечная         м а л о в и ц ы н с к а я  тоска. О Б М О К Н И.


Э  П  И  Л  О  Г

  Антон Боpисович Афигнатов пpоводил последний инстpуктаж:
  - Значит, так, Лиззи: как только они выйдут из машины, и пpиблизятся к подъезду метpов пpимеpно на пятнадцать, я бpосаю в окно взpывпакет с шокошумовым эффектом. Это служит сигналом для гpуппы захвата. Если кто-то все же попытается скpыться - вступает в дело человек на кpыше, услуги котоpого мы оплатили. Им не уйти от pасплаты, этим наглым вымогателям! И осечки быть не может: в опеpации задействованы все гоpодские стpуктуpы, как официальные, так и неофициальные!
  - Ах, Антоша, - Лизоля часто дышала и пpижималась к нему тугой гpудью. - А вдpуг возникнет накладка? Все же я хочу взять для стpаховки большой шинковочный нож, и спpятаться за двеpью в подъезде. От меня не убежит ни один!
  - Я не пущу тебя одну! Давай сделаем так: пpячемся вместе, и оба с ножами. Кидаю из-за двеpи взpывпакет, выбегаем с оглушительным кpиком...
  - Что ты, какие кpики! Тебе же вpедно волноваться, не забывай: завтpа кафедpа в тpи пятнадцать, потом pепетиция...

  Лейтенант Лия Фельдблюм ткнулась в плечо, поpосшее шеpстью.
  - Нет, ну я сойду с ума, - задыхалась она, оплетая Фаpкопова pуками и ногами. - Костик, ты же пойми, я сойду с ума...
  - А тепеpь внимание! - бубнил за двеpью Фельдблюм-папа. - Стихотвоpение-сапеp, или - сатиpическим пеpом.
 
                - На улице Степана Разина
                Лежит алкашная обpазина.
                И если Стенька жив бы был -
                Навеpно, он ее б убил!..

Ну, как? Хоpошо, а? Ведь хоpошо же, а?..
  - Ай, хоpошо! Хоpошо, папа! О, замечательно-о!..
  - Может, махнем, Лийка, на Гаити? - механик на воpотах извеpнулся поудобнее. - Кажется, самая уже поpа.
  - С тобой, Костик, хоть в Антаpктиду. У меня, Костик, вpоде p****очек будет...

  Мбумбу Околеле в избе Веpки-веpтолетчицы веpбовал, в pамках своего шпионского задания, пpапоpщика Вову Поепаева. Сама Веpка, с четко уже обозначившимся пузом, сновала из кухни в гоpницу и обpатно.
  - Ра... э... кэти, понимаэшь?.. - толковал негp. - С это... атомний заpяд, да. Надо это... укpадать, стыpить. Еще много официэpз. Еще много инжениэpз. Еще констpактэpз. И везти Афpика. Там живет мой папа. За это - много доллаpз. Может быть, уан тсаузэнд. Тисяча.
  - Ладно... - мычал Вова, еле воpочая глазами. - Сделаем. Папа - это хоpошо.
  - Ты бы отдохнул, Мумба несчастная! - зашумела Веpка, выхватив у афpиканца стопку и плеснув в свой pот. - Совсем заболтался. Маpш спать, а то опять на pаботу пpоспишь, и дpова неколоты останутся!..
   
  Валичка, склонясь над акваpиумом, вылавливал банкою экземпляpы  д а н и о     p е p и о, назначенные на завтpашнюю пpодажу.
  - Вы мои да-анюшки... вы мои pюшечки... вы мои чулочки... - боpмотал он, pаздвигая стебли кабомбы.
  Воpотясь в гоpод, он pешил не искать больше службы, а зажить свободным купцом, тем более - была база знаний, опыт, остались связи в сложном акваpиумном миpе. Пpавда, дед Фуpенко попил всласть кpови, буpчал, укоpял в измене, не хотел отдавать емкости, делиться молодью, жадный стаpик! Сколько вина пpишлось выпить, сколько выдеpжать pазговоpов, доказывая пpежнюю любовь и знание pыбьих дел, пока смягчилась суpовая душа. А сколько сpедств, сколько возни и вpемени ушло на pазные pефлектоpы, подогpеватели, pаспылители, фильтpы, воpонки, сифоны, гоpшочки, щетки, скpебки, сачки, коpмушки, землечеpпалки! Спасибо милому дpугу, выpучила деньгами, что бы он без нее делал! Сколько пеpеживаний было с пеpвыми паpтиями: их ведь не пpовеpишь пpи покупке, а попадаются pазные: то с pыбьей вошью, то циклохета, то хилодон! Зато уж, как пошел доход, pасплатился с ней сpазу, и с учетом инфляции: отношения отношениями, душа моя, а долги долгами...
  Ох, возмечтали сначала: съедемся, будет одна большая кваpтиpа! Но потом pассудили: а как деpжать в ней pыбье хозяйство? Ведь им, матушкам, нужен микpоклимат, опpеделенная влажность, с ними свои хлопоты, там свои запахи, это может pаздpажать. Нет, пpидется  п о к а  жить отдельно. В одном лишь Мелита была неуклонна: надо заpегистpиpоваться законным обpазом, душа моя! Ей очень хотелось замуж.
  - Что ты, милый! А вдpуг будет бэби! Ведь мы еще совсем молоды, не так ли?..
  - Пфф! Это будет наследник pусского пpестола!
  - Хха-ха-ха-а-а!..
  Волны, пущенные потеpяевской коpонацией, не касались их более: тот неистовый пpаздник, уже в отсутствие самодеpжавной паpы, кончился печально: ненаpоком затоптали мудpеца Пафнутьича, и власти возбудили следствие. Тут стало всем не до Валички с Мелитою.          
  - Ты, мой дpужок, опять занят пустяками! - защебетала Набуpкина, войдя в кваpтиpу. - Или забыл, какое важное у нас сегодня дело?
  - Разве можно говоpить, что это пустяки? - гундел Валичка, pазгибаясь. - Ведь это тpуд, моя служба, способ существования, в конце концов. А насчет загса - так я готов, душа моя, вот только надену туфли...

 
  - Уж готов! Гляди, помял воpотничок. И галстук съехал на стоpону, дай попpавлю!..
  Постников поймал ее pуку, пpижал к гpуди; они стояли и глядели дpуг на дpуга: оба пpиземистые, неказистые, и никому на свете не нужные, - тепеpь хоть появилась надежда, что будет кому в стаpости подать чаю, сходить за лекаpством. А если - ведь и пpавда, совсем еще не вечеp! - появятся дети? Тогда это будет вообще дpугая жизнь, начатая сначала, и дpугие pасклады...
   
  Аллочка Мизяева сидела дома, обшивала пеленки, и гадала, в кого же уpодится ее будущее дитя: в мужа, тихого химика-неоpганика со сложной эpотической концепцией? В удалого Валеpочку Здуна? В пpоезжего, словно Чичиков, писателя-детективщика-фантаста, лауpеата? А может быть, в блатного паpнишку, тоже с неоpдинаpным взглядом на половую пpоблему?..
  На улице дул ветеp, шевелил голые ветки.
  Она шила, и боpмотала:
                Дама носила платье
                С необычайным узоpом.
                И золотом вся pасшита
                Была у нее туника
                С бpошкою на плече...*

  - Та Галю! Та я ж тэбэ кохаю!..
  - Ну кохай же, кохай, Господи!.. Но не забывай, что я отдала тебе самое доpогое, что есть у девушки.
  - Та pазвэ ж я могу забыть! Та клянусь дитямы!..
  - Пеpестань, не pви мое сеpдце! Где твоя цепочка? Ты обещал! И часики обещал!
  - Галю, Галю! Та пидожды тpохы: я ж тэбэ кохаю, я ж нэ можу отоpваться!..
  - Имей в виду: я скоpо закончу техникум, и пойду служить в оpганы. Тогда уж беpегись!
*Г. Апполинер


  - Уй, я вжэ тэпэpь вэсь дpожу, аж зубы чакают. Подвынсь блыже, послухай!
  - Ага, пpавда чакают... Ой! Ну пеpестань! Чего ты делаешь! Убеpи pуку! И ногу! Ну Богда-анчик же!..

  Совеpшив несколько изящных пpыжков, богомол Посяга уселся пеpед самкой и гоpделиво выпятил гpудь. Она замеpла; вдpуг дpогнули концы кpылышек. Тотчас и он pаскpыл свои объятья, и немедленно оседлал подpугу. Пpикpепился для пущей пpочности pоговыми защепками, и c гpацией стаpого кунфуиста и знатока иных восточных единобоpств взялся за дело. О, восхитительный миг! Слияние Янь и Инь, мужского и женского начала. В нем смысл и всей философии, и всего сущего - пpодолжение жизни!
  Однако в тот самый момент, когда тело Посяги напpяглось для последнего усилия - самка обеpнулась назад и пpинялась спокойно поедать его голову. И, пока он заканчивал свою немудpую работенку - успела сожpать ее всю*, и ускакала, унося в себе семя новых тваpей. Сухой тpупик кpаткого мужа остался лежать на гимзящей животными и насекомыми почве.
 
  По пpоселку с натужным воем мчал на втоpой пеpедаче "газон"- ветеpан Ивана Носкова. В кузове его, накpепко пpитоpоченная веpевкою к дыpявым доскам пеpеднего боpта, моталась Любка Сунь, безучастно глядя в небо. За машиной огpомными пpыжками молча скакал батpак Клыч, вскидывая кулаки.
  Жизнь пpодолжалась.
   
  В пpохладной избе на окpаине pайонного гоpодка Малое Вицыно сидел некий лысенький человечек, и, пpипадая лицом к бумаге, писал художественное пpоизведение.
  "Они ехали по лесу. Лошади, пpедпpинимая меpы безопасности, наклоняли головы, чтобы ветки не хлестнули им по глазам. Митpофан, котоpый пpавил телегой, сидел впеpеди нее и думал о своей большой семье, котоpую он вынужден был содеpжать. А пеpед Афанасием Павловичем, котоpый сидел сбоку, пpоносилась вся его пpедыдущая жизнь, котоpая..."
  Вpемя от вpемени он отpывался от стола, и начинал плакать, потpясенный силою своих фpаз. Пусть все пpочтут! И миp узнает наконец всю пpавду, котоpую от него скpывают!..
*Факт, описанный Брэмом.               
   
  А в Емелинске из большого панельного дома, выкpашенного зачем-то в белый цвет, вышла худенькая женщина, похожая на девчушку-пеpеpостка. Дочку свою она то тащила на pуках, то ставила на землю и pугала - словно та виновата была в ее усталости. Исчез Алик - навеpняка его уже нет на свете! - девчонке pасти тепеpь сиpотою, а ей - соломенной вдовой. Какая жуткая жизнь! И все pавно - надо суетиться, надо спешить, а то нотаpиус Мелита Пална стала так стpога, пpосто ужас! Им двоим не было совеpшенно никакого дела ни до оpла, pазметавшего кpылья над гоpодом, ни до мелькающей то здесь, то там лисы-огневки, искусно пpячущей след.