Письмо сыну, вложенное в мою книгу по математике

Когда я был маленьким, я не любил учиться. Конечно, я любил ходить в школу: там было так весело на переменках. Да и на уроках можно было пошалить, порисовать разные смешные рожицы на тетрадке соседа, когда он отвернется, или подложит не его сиденье кнопку, когда учительница задавала ему какой-нибудь вопрос, и он вставал, чтобы отвечать. Что было потом! Юрка – мой сосед по парте – вскрикивал и набрасывался на меня с кулаками, а потом нас ставили в разные углы у доски. И тогда мы стояли и строили друг другу разные смешные рожицы, а весь класс потешался в свое удовольствие. Иногда всё это кончалось тем, что нас вообще выгоняли из класса. Тогда мы, радостные, бежали через черный ход на улицу и носились там, как угорелые, до звонка на перемену. Правда, нас ждало возмездие –  за удаление из класса в школу всегда вызывали родителей. Но это всё было после, не сегодня!  А кого в детстве волнует то, что произойдёт когда-то?

Учились мы тогда в разных с девчонками школах. И нам даже трудно было представить, как это можно сидеть в одном классе, да еще за одной партой с какой-то девчонкой! Мы, конечно, здоровались с девчонками из нашего двора и, конечно же, никогда их не били. Мы даже заступались за них, если к ним кто-нибудь из чужих приставал. Но ни о какой-то дружбе с девчонками не могло быть и речи.

Правда, каждый из нас был тайно влюблён в какую-нибудь очень хорошую девочку или даже в двух сразу. Но об этом обычно никто не знал и даже не догадывался – мы умели хранить свои мужские тайны даже от лучших друзей. Хотя я думаю, что каждая девчонка знала, кто по ней сохнет. Они же ведь такие хитрые! В детстве всегда живешь, задыхаясь от какого-то смутного счастья. А от всего этого сердце колотилось еще чаще, чем всегда, особенно если твоя девочка попадалась случайно тебе навстречу на улице... А уж как ты начинал играть в футбол, когда мимо проходила ОНА!

Да, я забыл тебе сказать, что я не только не любил учиться, но еще и очень любил гулять. Я мог гулять целыми днями, в любую погоду. Жили мы в большом доме, а поэтому было очень легко найти кого-нибудь, кто хотел бы прямо сейчас пойти погулять. Конечно, мы не сидели на лавочке и не рассуждали, у кого в кармане гвоздь, а у кого кошка родила котят. У нас так никогда не было, чтобы делать было нечего.

Но особенно мы любили пускать кораблики. Это были увлекательнейшие, ни с чем не сравнимые путешествия! Ранней весной мы пускали в весёлые ручейки талой воды обгорелые спички, которых полно валялось на улице. И эти ручейки наперегонки несли наши спичинки-корабли по своим бурным водам под хрустально-ледяными мостами, прибивая их к снежным берегам, пока они не скрывались во мгле водосточных решеток. Особенно было интересно устраивать такие регаты по пути в школу. Иногда из-за этих интереснейших соревнований опаздывали на первый урок. Но как можно было бросить на произвол судьбы свой корабль (и никакая в это время это была не спичка!), если он застревал где-то или его прибивало к берегу и он не смог стронуться в путь дальше, если ему не помочь? А ведь по правилам можно было сделать только одно: смастерить небольшую запруду – или хотя бы перегородить ручеёк своей галошей – чтобы поднявшаяся вода понесла корабль дальше. Подталкивать спичинки руками было нельзя. Конечно, все эти задержки могли лишить первого места,
но ведь делом чести было не сдаться и увидеть, как твой корабль скрывается во мгле зловещей канализационной решетки...

После школы спешить было уже некуда. Ведь домашние-то задания никуда не убегут, правда? Тогда мы уже пускали в большущих лужах настоящие парусные корабли, сделанные из сосновой коры. Обычно сделать такой кораблик занимало три а то и четыре урока: ведь нужно было, держа руки под партой, незаметно для учительницы выстругать бритвой из кусочка коры этот кораблик. И нужно было его сделать лучше, чем у Юрки. А он всё время норовил подглядеть и узнать твою тайну, чтобы собезьянничать и сделать такой же, как у тебя.

И вот твой кораблик плывет по безбрежной луже, как по настоящему морю... И ветерок надувает его бумажные паруса, и он мчится, разрезая воду, как настоящий большой корабль. А Юркин кораблик опять кружится на одном месте, как слепой кутёнок, и вовсе не слушается ветра. Опять Юрка так спешил, что забыл приладить сзади кусочек бритвы. А какой же это корабль без руля?

А когда подсыхало, и на пустырях начинала пробиваться ранняя травка, у нас начинался футбольный сезон. Футбол был моей любовью. Я мог играть в футбол с утра до самой ночи. Однажды мы с Юркой играли один на один теннисным мячом «в пустые ворота», где штангами были два кирпича, до самой темноты. Он тоже играл неплохо! Мячей больших, а тем более футбольных, тогда у нас не было. Мячи шили из старых чулок, набивая их тряпками.

Кем я только не играл! И защитником, и хавбеком (как тогда называли полузащитников), и форвардом. Но больше всего мне нравилось играть вратарем. Разве может что-нибудь сравниться с тем чувством наслаждения, тревоги, восторга, когда ты взмываешь в воздух, как птица, а потом падаешь с крепко прижатым к груди мячом? Разве может что-нибудь доставить большее удовольствие, чем отбитый кулаком мяч, до которого ты едва-едва дотянулся? Да еще если этот мяч ты снял с головы этого верзилы Юрки! Да еще если в это время мимо футбольной площадки проходит Люська... Она, конечно, делает вид, что не смотрит на то, как мы играем. Но я-то знаю, что это совсем не так, я-то знаю, что потом, когда мы сегодня попозже, как всегда случайно, встретимся, не проронив друг другу ни слова, она как-то по-особенному посмотрит на меня... И мое сердце обомрёт, но я не подам и виду. И вообще, о чём говорить? Ну, отбил. Подумаешь! Я и не так еще могу.

А вообще, хотя мы с Люськой вроде бы даже и не очень знакомы – ну, что там, киваем иногда головами друг другу да мычим что-то невразумительное – между нами всё время натянута какая-то ниточка. Тоненькая-тоненькая! Такая тоненькая, что никто её не видит и не может увидеть. Но иногда, когда она идёт по улице впереди меня,  я, увидев её, чтобы догнать, ускоряю свой шаг, конечно, оставаясь при этом в рамках приличия. Не бежать же мне на виду у всех за девчонкой?

При этом я мысленно натягиваю ту самую ниточку, и Люська при этом почти всегда вдруг неожиданно поворачивается, глядя, правда, куда-то немного в сторону. Но иногда наши глаза встречаются, и от этого начинает как-то мучительно-сладко сосать под ложечкой...

Все эти молчаливые свидания-пересечения тянулись со второго по десятый класс... Мы с Люсей так ни разу в жизни ни о чем и не поговорили. Даже о самой ерунде. Бывали какие-то вечеринки, но я не осмелился ни разу пригласить её на танец. После школы, как водится, пути наши разошлись, все разлетелись – кто куда.

Да это было очень давно... Люську я не видел после этого уже лет десять. И вообще она превратилась в Людмилу и даже в Людмилу Сергеевну. Могу признаться, что это новое имя ей не шло. И вот через десять лет, будучи почти случайно в своем старом дворе, опять... Да навстречу мне шла уже начавшая устойчиво полнеть, но всё ещё очень привлекательная женщина. Да, это была Люська! Как только я её узнал, сердце моё привычно заколошматилось. Шла она немного понуро, нагруженная тяжеленной авоськой. По-моему, она обрадовалась нашей встрече даже больше, чем я.

Я взял её авоську, и мы долго бродили по аллейкам Петровского парка. Мы впервые заговорили друг с другом, и нам казалось, что то далёкое детство кончилось только вчера. Я старался поменьше на неё глядеть, слушая её голос. И тогда я представлял её опять прежней Люськой. Ведь голоса у людей с годами почти не меняются. Мне было очень грустно и приятно в одно и то же время, что какие-то отголоски того прежнего теплого восторга и неизведанности пробуждаются у меня в груди. Но только отголоски... И мне даже стало жаль того чудного и чистого детства, когда сердце умело стучать так безоглядно, так пьяняще...

И тогда я рассказал Люське, то есть теперь уже Людмиле Сергеевне о том, как я в том далёком-далёком и милом детстве был по-рыцарски самозабвенно  в нее влюблён. Как я был готов ради нее пожертвовать в жизни всем-всем. И как я ждал случайных встреч на улице. И как я караулил её иногда, возвращавшуюся из школы. И как из окна со своего пятого этажа я глядел на девчонок, прыгавших через скакалку, но видел только её одну... И так я мог смотреть часами.

А потом однажды во дворе, уже почти в сумерках – и к тому же много позже, это было уже, наверное, классе в пятом или шестом – мальчишки и девчонки играли во дворе в «ручеёк». Игра эта до предела незатейлива и, казалось, совсем неинтересна: стоят парочки, взявшись за руки, а кто-то сгорбившись проходит по этому живому коридору и выбирает себе пару, «разбив» какую-то уже стоящую пару. Потом тот, кто остался один, идет к началу этой очереди из пар и сам идет выбирать для себя следующую пару... И вот однажды, когда был мой черед выбирать себе пару, взял за руку Люську и повёл её по коридору из рук...

А уже в девятом классе – это было в апреле – мы с тем же Юркой, который стал верзилой чуть ли не на две головы выше меня, шли по Петровской Аллее и навстречу попалась Люся. Кстати, он с Люсей жил на одном этаже, да и вообще он не был таким тюней, как я. Юрка предложил Люсе «прошвырнуться» с нами чуть-чуть. И она ответила, а почему бы и, правда, не пройтись. Она взяла нас под руки, и я бережно нёс её ладонь на своей руке, боясь шевельнуться или напрячь мышцы. Её рука была очень горячая и лёгкая, как бабочка. Может, поэтому я и боялся спугнуть её любым своим движением.

И всё это я рассказал Людмиле Сергеевне. И она как-то грустно улыбнулась и сказала: «А я тоже всё это помню... » И мы замолчали. Мы молчали и думали, каждый о своём. И оказалось, что думали мы об одном и том же: а что было бы,

если тогда или позже кто-то из нас набрался бы смелости и как-то дал понять, что та тонкая ниточка на самом деле существует... Но каждый из нас предпочитал жить с мечтой, радуясь тому, что эта ниточка существует. Ведь проверяя, есть ли та ниточка или её нет, можно было вдруг увидеть, что её нет, а как же тогда жить? Может быть, этот юношеский, вернее, детский романтизм есть некоторая форма своеобразного максимализма: лучше всё в мечтах, чем ничего наяву?

Так мы объяснились спустя много лет в давней детско-юношеской любви. Два человека, живущих счастливо, любящих и любимых, имеющих по двое детей... И всё же что-то всколыхнулось такое, что даже испугало: грусть по несвершившемуся. Я чувствовал, что Люська – именно Люська, а не Людмила Сергеевна – боится взглянуть на меня. Боится развеять мой образ – тот давний образ. Боится увидеть нынешнего настоящего, тоже чуть усталого и уже начинающего лысеть мужчину, теряющего свою в прошлом неплохую спортивную форму.

Так мы и расстались с чувством тихой благодарности друг другу. Я очень рад, что у меня не вырвалось невольно предложения встретиться ещё раз. И я очень благодарен ей, что она не предложила мне встретиться ещё раз, ибо я, слабый, как и все мужчины, не смог бы устоять от соблазна. Мы оба понимали, что встреться мы еще раз, мы разрушим эту нашу добрую сказку детства. А так я сохранил в себе ту светлую, лучистую и конечно же самую необыкновенную в мире Люську...

... Примерно месяц назад я встретил женщину на улице. Сердце как-то само ёкнуло. Мне показалось, что она очень похожа на Люську, Людмилу Сергеевну... Но были уже сумерки. Она меня не узнала. Первое моё побуждение подойти быстро пропало: зачем разрушать то тёплое воспоминание о той последней встрече? Ведь кто знает, как мы изменились с тех пор! Ведь прошло с последней нашей встречи уже больше двадцати лет. А может, это была вовсе и не она, ведь на улице было уже так темно...

Но я сильно отвлёкся от основной темы моего повествования! Итак, с чего я начал? Ах, да! Когда я был маленьким, я очень не любил учиться. Я очень любил гулять. Как я гулял весной и летом, я уже немножко рассказал. О том, как я гулял осенью и зимой, я расскажу в следующий раз. Иначе ты подумаешь, что мне рассказывать о гулянии до сих пор интереснее, чем говорить о серьёзных вещах.

Так вот. Я бы, наверное, никогда не полюбил учиться, если бы не мой папа. Он был очень умный человек. Но умных людей много. Он был ещё и очень добрый. Он очень расстраивался, что я не люблю учиться. Но он не ругал меня и не наказывал за то, что я не любил учиться. Да и не за что было наказывать –  я не любил учиться, но учился в общем-то неплохо. Мне было просто неинтересно учиться.

Мой папа однажды в очередной раз убеждал меня, что учиться – это очень интересно. Сам он был настоящим кандидатом наук, а тогда кандидаты были умнее, чем нынешние академики. Но на его слова про учебу я ответил неожиданно: «Пойдем лучше со мной поиграем в футбол!» И он согласился! Мы пошли во двор, где играли мои друзья. Моего папу с некоторым недоумением приняли в одну из команд, а меня – в другую. И что он начал вытворять! Такие финты, такой дриблинг! Бил он несильно, но очень точно. У нас ворота были просто два кирпича, поставленные «на попа». Так вот он забивал все голы впритирочку к штанге! Оказывается, он еще в институте играл за сборную курса! А я-то и не знал, я думал, что он всю жизнь свою протирал штаны, выписывая свои мудреные формулы!

Нам всем очень понравилось играть с ним в футбол. Мы стали все просить его играть с нами в футбол, когда у него будет свободное время. Он согласился, но поставил условие: перед каждой игрой он будет по полчаса рассказывать нам что-нибудь интересное из математики. Мы, конечно, согласились. Да и кто не согласился бы на нашем месте на что угодно, ради того, чтобы поиграть в футбол с игроком сборной?

Вот такой у меня был добрый папа. А какой он был умный, ты узнаешь, когда прочитаешь эту книжку. Здесь собраны те интересные истории про математику, которые я запомнил по папиным рассказам.

Ну, а пока пойди поиграй в футбол!