Возвращение

    Теплушка, в которой ехали раненые, была набита солдатами вплотную друг к другу, но это не мешало:смех вспыхивал то тут, то там от соленого словца или какой-нибудь веселой истории, которую травили записные "Теркины".

Джамбулат, удобно уложив правую раненую ногу, от всей души смеялся над очередной байкой Леши Ивахно, сорокапятилетнего балагура и затейника, который весело вещал:
-Я до сорока лет своей жинке внушал, что в жизни мужчины главное - спать с ней каждый день. А как переступил через этот рубеж - все, стал  всячески показывать ей, что это – не самое главное!
 Грянул хохот.

-Ну, и как? Сумел убедить? - скривился Марк Бединский, раненый в лопатку, и из-за этого скованный в движениях.

-Как убедишь, если лицо у нее,как она говорит, без этого сморщивается! От недостатка этих самых…

-Это-о-о она так гов-во-о-рит? – спросил Коля Островной, вологжанин, и все опять расхохотались от  неожиданного вопроса этого раскатистого "о" молчуна...

    Так они веселились всю дорогу, празднуя победу. Потом тепло прощались, доехав до  родных  мест.

    Но Джамбулат, двадцатичетырехлетний фронтовик, светлоглазый белобрысый богатырь, прекратил  это делать после пересадки в Москве. Сам он так и не понял, что произошло. Но  вдруг расхотелось даже разговаривать: какое-то беспокойство поселилось в душе ни с того ни с сего, и стало точить сердце, хотя не мог понять корни этого явления. Ничто ведь как будто не предвещало беды! Только месяц назад он получил от младшего брата Камбота письмо, где тот писал, что живут они трудно, но все живы и, слава Аллаху, здоровы.

   После трех суток езды с остановками, почти в полдень, состав начал подходить к  Армавиру. Несмотря на ноющую боль в раненой ноге, Джамбулат поторопился встать возле дверей теплушки, опираясь на костыль - хотел разглядеть в щели двери начавшие мелькать полуразрушенные здания вокзала. И с горечью убедился, что война и здесь ничего не пощадила -  здание зияло пустыми окнами и дверями. На целой половине он разглядел лежавших и стоявших людей, в основном, фронтовиков. На многих белели повязки. «Наверное, тоже с госпиталей возвращаются домой», - отстраненно подумал Джамбулат, с нетерпением ожидая полной остановки состава, хотя его беспокоило, как он будет выбираться из теплушки.

   Но вот раздался лязг стыков поезда. Двери теплушки тут же раздвинулись в стороны. Чьи-то руки подхватили его и, не успел он опомниться, как уже  неуверенно стоял на земле, а следом протягивали костыль и кго фанерный чемоданчик.

  Почувствовав твердость под ногами, Джамбулат вздохнул полной грудью:"Почти   дом..."

  Тепло попрощался с товарищами, которые подбадривали его,глядя на него сверху:
 - Ну,что, браток,скоро ты и дома! Счастливо добраться!

 - Смотри, не теряйся, пиши!- кричал  Володя Серов. С ним они  были одногодки и сразу нашли общий язык, хотя встретились только по пути домой...

   Пожелав и им благополучно доехать и,  дождавшись отправления поезда, Джамбулат заковылял к скоплению людей возле разрушенных строений вокзала - решил, что там должна быть касса и не ошибся. Оберегая правую ногу от неосторожных толчков разморенных жарой, волнением, неудобствами и поэтому  невнимательных людей, с трудом протиснулся к самодельному окошку. С надеждой заглядывая в грустные большие глаза кассира - молодой, но седой, с  худым изможденным лицом,женщины - спросил:
   - Скоро ли будет хоть что - нибудь в сторону Курганинска?

Она, посмотрев на него с жалостью, тяжко выдохнула:
   - Не скоро... Только в четыре утра. - Было видно, что она устала отвечать на этот вопрос.

    У Джамбулата  упало сердце: "Вот оно! До дома рукой подать, а я застреваю здесь!". -  Домой он мог попасть только поездом. Непонятное беспокойство вернулось и заняло все его мысли.

    С досадой он заковылял от вокзального здания и стал глазами искать место, чтобы поскорее усесться - нога ныла невыносимо. И пить хотелось так, что он ощущал жесткий и шершавый язык в пересохшем рту. Осторожно двинулся к наполовину уцелевшей липе с торчащими обломками ветвей, под скудной тенью которой расположились раненые.

   Пожилой солдат,бережно прижимавший к себе левую перевязанную руку, молча подвинулся и Джамбулат опустился на землю рядом с ним. С облегчением вытянул ногу, положив костыль с собой, чтобы начать неловко  разматывать бинт с раненой ноги было неловко в тесноте. Воспаленную синюшную рану, из которой сочилась сукровица, он осторожно обмыл, поливая  водой из фляжки. Смазав мазью, которую Николай Петрович Одинцов, хирург в госпитале, дал ему в дорогу, замотал рану тем же грязным бинтом и стал ждать поезда,прислушиваясь к боли.Она чуть утихла...

  Но сразу к нему вернулось чувство тревоги, которое на время пропало, пока  возился с ногой и не давало вздохнуть полной грудью. Выбившись из сил и от неотступных дум, попытался задремать, привалившись спиной к стволу дерева и полуприкрыв глаза, чутко ловя всякие звуки - боялся воришек, шныряющих по вокзалу: "Сейчас развелось жуликов - тьма-а!".

 Сон пропал и начал перебирать в уме подарки, которые вез в чемоданчике домой -  ( "я обязан  их довезти!": матери - большую теплую шаль, а двум сестрам - шелковые косынки и отрезы на платье, обменянные на импровизированном толчке возле какого-то немецкого городка. -"Во время войны им не до одежды было, как и всем другим женщинам... Считай, на их плечах лежали колхоз... И как справлялись, бедные?!.. -  Мысленно  представил  двух младших братишек: для них у него были припасены отрезы на брюки. - Интересно, выросли они уже? А как же не вырасти, - усмехнулся своей глупости.- Ведь  прошло  почти шесть лет! Возмужали, небось..."
 
 Большие куски сахара  лежали в вещмешке за плечами – уколы их острых углов он ощущал больно... Пошевелился, пытаясь устроиться поудобнее. Сквозь полуопущенные ресницы вдруг заметил, как через лежащих и сидящих на земле людей пробирается немолодая цыганка с худеньким мальчиком лет трех-пяти. Она что-то шептала про себя.

«Побирается»,- отметил Джамбулат, борясь с усталостью и сном.  Но не прошло  и минуты, как ее увидел уже перед собой. Нависнув над ним, цыганка глядела пронзительно черными глазами прямо в его глаза, не обращая внимания на хныкающего внизу ребенка. Джамбулат передернулся от нестерпимого взгляда цыганки,  сердито сдвинув брови, но полез в карман. Достав огрызок сахара, сдунул с него табачные крошки и протянул цыганенку, тут же принявшемуся грызть и облизывать его. При этом он постоянно осматривал  сладость каждый раз со всех сторон. "Не верит  своему  счастью!",- усмехнулся Джамбулат, радуясь, что доставил удовольствие ребенку. Но кинул недовольный взглядом на настырную женщину, продолжавшую его буравить черными глазами.

 Та,  не отводя от него глаз, но ьы будто про себя, прокуренным голосом  проговорила:
   - Горе тебя ждет дома, ох, горе, солдатик. Ты потерял самого близкого человека,- и неожиданно схватив  за руку внука, быстро потащила от него.
    Джамбулат не успел понять, что делает, как его костыль полетел вслед за цыганкой: "Разве мало у меня было потерь на фронте?! Проклятая!". - Гневными глазами  он следил за ними до тех пор, пока те не скрылись с его глаз. Теперь цыганка удалялась спокойно, ведя за руку упиравшегося пацаненка, как будто только что не ей вслед летел костыль.  - Появилась, чтобы только напророчить  мне беду! - кипело у раненого воина сердце. Спохватился: -  А почему я должен верить ей? Они привыкли обманывать всех своими гаданиями! И сейчас- то же самое!.. Но она плату за гадание почему-то не взяла...",- сомнения вновь заполнили душу и и стали терзать его.

Он то садился, то  вставал и, опираясь на костыль,  мерил  сбивчивыми шагами свободное пространство возле себя. О чемоданчике и ворах он уже не думал - он  не мог успокоиться: "Что же делать? Что делать?  Что делать?!",   -   хотелось ему закричать во весь голос...

   А время, как назло, будто  остановилось, обостряя зловещие слова цыганки.  Джамбулат не хотел думать об этом  проклятом пророчестве, боялся даже предположить,кого она имела в виду. Но не мог избавиться от одолевавших  мыслей и   сжимался от страха за мать: "Если с ней что-нибудь случилось, не дай Аллах этого, я  не переживу..." - Тут же спохватился и  сердито укорил себя: - Да что это я!     Почему это должна быть Нана - в письме мне брат не писал, что она болеет!». - Неосторожно наступив на больную ногу в полную силу,невольно ойкнул.

  Упал с размаху на свое место, злой на себя: «Да что это со мной! Что за бредни! Неужели после всех смертей, что видел вокруг себя, я должен еще верить какой-то цыганке-шарлатанке!.. И зачем только она попалась на моем пути! - отбросил в сердцах костыль. – Если не эта раненая нога, я уже давно пешком дошел бы домой... по шпалам!Ё..» -  А душа ныла и ныла от горечи и бессилия что-либо изменить.

 Но, сколько бы  ни злился на цыганку, все-таки себе признался, что тревожное состояние его началось задолго до нее.
 
 С наступлением вечера все утихомирились, прекратились хождения, тихие разговоры, и  теперь уставшие люди урывали от ночи чуткий сон. А он так и не смог найти покоя, и , чтобы отвлечь себя от беспокойства, начал вспоминать сцены прощания с боевыми друзьями.
 Однако, заслышав замирающий стук поезда, Джамбулат, как только смог, быстро стал собирать нехитрые пожитки и, не успели лязгнуть колеса вагона,как уже удачно стоял перед открытым проемом двери теплушки.
  Сверху он услышал торопливый говорок:- Руку дай, говорю - руку! Та-а-к! Ну-ка -  и костыль! Давай костыль-то! И  р-р-раз - давай-подтянись… Еще немного, еще! - сыпалось на него сверху... - О-о-п! Вот и хорошо…

   Своего добровольного помощника он смог разглядеть только тогда, когда тот, устроив его удобно в углу, стал  закуривать самокрутку. Это был светловолосый, усатый, крепкий мужчина средник лет, который оказался тоже фронтовиком, тоже  возвращавшимся домой, в Гузерипль. Один он не спал - его попутчики похрапывали во сне. Пахло потом, табаком. К этим привычным запахам примешивался едва уловимый аромат сена. Новый спутник ловко скрутил и Джамбулату самокрутку, не спросясь, и также молча сунул ему в руку.

  - Почти соседи, - тихо обронил он, когда Джамбулат ответил на все его вопросы.– Ну, давай знакомиться, что ли.  Меня зовут  Василий Иванович. Как Чапаева,-усмехнулся.-  А тебя?

  Джамбулат ответил. Через перестук колес каждый стал тихо рассказывать, на каких фронтах кто воевал. Узнал, что Василий Иванович танкист, трижды был ранен. На его груди поблескивали Орден Красной Звезды и три медали: две  «За отвагу» и одна " За боевые заслуги".

 - Вот еду из Берлина - победа застала  меня там, а потом оставался по службе - тихо, немного простуженным голосом проговорил новый попутчик.

Джамбулат в ответ поведал , что служил в пехоте с первого дня службы, был сапером, в апреле ранен в боях под  Веной, а после госпиталя еду, вот,  домой.
Его медали  тоже висели на груди, и Василий Иванович утвердительно и с пониманием произнес:
 - Видно,что тоже досталось…

  За беседой время тянулось не так медленно и  тревога немного утихла... С интересом стал слушать о боевых приключениях Василия Ивановича, рассказал и сам о наиболее интересных, на его взгляд, эпизодах на фронте. За этим делом не забывал посматривать в самодельное окно теплушки, боясь проехать свою станцию. Но ему редко удавалось поймать единичный тусклый свет керосиновой лампы или свечи, иногда  мелькавших в чернильно-темной ночи.

  Уже забрезжил серый рассвет, когда поезд приблизился к району. На станции, где поезд остановился на минуту, они расстались с Василием Ивановичем. Он только успел пригласить его с собой погостить, но тот отказался:
 - Сам понимаешь - тоже спешу повидаться с родными. В другой раз мы с тобой обязательно встретимся и отметим и нашу победу и наше знакомство. Будь здоров! - обнял Василий Иванович его на прощание, помогая сойти  на перрон  и подавая его вещи.

   Джамбулат проводил грустными глазами уходящий состав. «Вот у меня и появился  новый друг, но тут же пришлось с ним расстаться...  Получится ли увидеться снова? –  Опираясь на костыль, в который раз он крутил самокрутку. – Вот так и было всю войну - только успеешь привязаться: его или перекинули куда–то, или ранили, или в бою убили... Сколько людей прошло передо мной чередой! Скольких друзей потерял?..Но... Как он мне помогал все время, пока мы были вместе! – вспомнил с теплом и признательностью ненавязчивую заботу Василия Ивановича: - Пусть все беды и недоразумения обойдут порог твоего дома, друг!», - пожелал  ему вслед.

   Потом вгляделся в  молочное утро. Здесь  не видно было следов разрушений. Как будто ничего не изменилось! Всё ему знакомо, все! "Если бы не нога, я мог бы пешком добежать до своего дома за сорок минут. Как раньше бывало...", - вздохнул.

   Он еще раз внимательно осмотрелся. Почему-то всюду было пустынно. А если изредка где-то кто-то и мелькал, то это были  только женщины. Джамбулат удрученно поник головой: «Мужчины,наверное, вообще не вернулись... Увижу ли в живых своих друзей, вернется ли кто-то из них домой, как я, или не всем так повезло, как мне», -  не заметил, как руки привычно достали  мелкий квадрат от газеты и начали крутить цигарку…

   Заковылял в сторону переезда - вдруг  повезет, и кто-то поедет в сторону  аула? Тревога за близких снедала его - он уже не мог вынести эту неопределенность.

   Ковылять ему пришлось недолго – приблизилась подвода и остановилась рядом с ним. Возница -  хлипкий старичок с  мундштуком в зубах, кряхтя, слез на землю и помог ему забраться наверх. Заботливо уложил его вещи рядом. Объяснил, что едет в соседнее село и пообещал довезти его до самого дома:
  - Шадись, шынок, доштавим в целошти и шохранности, только показывай, куда ехать, – прошамкал, забираясь на свое место и посасывая свой мундштук.
 
   По дороге старик поведал, что два его сына погибли. Под Сталинградом - один, и под Будапештом - другой. «Совсем недавно!-  кольнуло жалостью сердце Джамбулата.- До победы оставалось совсем ничего!».

А дед, свыкшийся, видимо, со своей бедой, смиренно шамкал дальше:
- Дочка, Леночка, которая запишалась в добровольцы пошле того, как убили Захара, жива, но еще не вернулашь. Штаруха моя  шовшем шлегла  пошле гибели Ваньки… Ох-хо-хо… А теперь и шештра заболела, а у нее, вишь, никого не ошталось - погибли вше ее четыре шына…-  достал тряпицу откуда-то и утер заслезившиеся глаза. Только после этого продолжил свой горестный  рассказ: - Еду забирать ее. - Ох-хо-хо … Будет  у меня лазарет, а не дом,- произнес, совсем поникнув седой головой.

Джамбулат заерзал на соломе, ему стало неловко перед дедом, что вот тот потерял двух сыновей, а он остался жив и едет домой… Молча  протянул руку и провел по стариковской сухонькой руке. Ну, чем он мог ему помочь, если в каждой семье кто-то погиб, пропал без вести, стал инвалидом?… Стянул со спины сидор, достал оттуда  посеревшие куски сахара и протянул деду. Тот пытался отказаться, но, глянув выцветшими голубыми глазами в серо-зеленые глаза, твердо глядящие на него, завернул их в тряпицу из кармана, говоря:
-Шпашибо, будет радошть моим штарушкам - побаловатьшя шладким...

Дед продолжил рассказ о том, как им довелось жить под немцами и что им пришлось испытать за эти шесть месяцев, пока они были здесь. С его слов - это было с августа по февраль.Въехали фашисты  в аул с песнями, на мотоциклах. Пыль  стояла столбом! Была такая жара, что все выгорело. Пшеницу еще до нашествия "шупоштатов" кое-как успели убрать и попрятать, остальной урожай сгорел. Чтобы картошка не  успела  совсем пропасть, "фрицы ее заставили выкопать уже в конце июля. Они  тащили  и гребли все подряд: во дворах не осталось ни скота, ни птицы, ни овощей. Шарили всюду, подозревая всех, что прячут продукты. Но если что-то и удавалось от них спрятать, они все равно заставляли им выдать под прицелом автомата!".

 -Прокляты-ы-ы-е!– выдохнул со злостью старик. – Моя шошедка Куля рашказала, как они у нее требовали шыр. Один белобрышый немчура ишкал у нее продукты. Она ему показывает знаками, что у нее нет ничего, кивает вниз на маленьких детей, что облепили ее юбку. Как будто фашишт ее поймет! Так  этот гад наштавил на нее дуло автомата и, толкая ее перед шобой, погнал к шараю. Подтолкнул  к чану, где раньше у нее в шыворотке хранился шыр и показывает – доштавай. Она закатила рукав и полезла туда, пошарила в чане и показывает пуштую руку. Так, немчура, разозлившись, вылил на нее вшю шыворотку... А Куля была рада, что он ее не убил...

Помолчав немного, продолжил:
 – В вашем ауле были  штрашные бои, на холме. Наши долго не хотели уштупать его... Семь дней и ночей   продолжалашь битва... Гитлеровцы как ошатанели - брошили на его взятие вше швои шилы.- Он прикрыл глаза, переживая заново происходившее тогда. Молчал долго, прежде чем продолжить. - Да-а-а. Наши билишь до конца. Но уштупили наши… Не шмогли  отштоять… И очень тихо: - За пошледним бойцом фашиштшкий танкишт по полю гонялшя долго... Зверюга! Пока не наехал на него и не задавил, не ушпокоилшя. Шатана!

Джамбулат затрясшимися руками пытался крутить самокрутку.
-Вше это из куштов, говорят, наблюдал Вороков Мамед, может ты его и знаешь... Неделю пошле  тех боев на холме хоронили погибших… Зараз похоронили  шемьдешят девять человек. Да... Так говорили… - Старик помолчал, посасывая  мундштук, и заключил свой рассказ словами: – Тогда был  такой зной, что запах еще долго штоял над аулом. Такие вот, брат, дела...

А Джамбулат с болью в душе представил родителей тех, кто здесь отдал свои жизни в бою с фашистами. Наблюдая за дорогой, по которой они ехали,  вспоминал, как три года подряд, в  жару и стужу, в основном пешком, бегал по ней в школу ежедневно, преодолевая восемь километров - туда и восемь - обратно…

После окончания школы он мечтал учиться на агронома и разводить новые сорта пшеницы, кукурузы… Ему исполнилось восемнадцать лет через три месяца после начала войны и он был призван вместе с друзьями. Знал из писем Камбота, что из них погибли   Амбий и Аскербий. «Вернулся ли кто-нибудь еще? Ведь после этого письма  прошло еще два месяца кровопролитнейших боев с фашистами. Неизвестно ведь, на каком фронте они воевали!», – с тревогой размышлял, тихо покачиваясь от езды.

 Выговорившись в начале поездки, старик-возница тянул свою тягостную думу.
Сердце вдруг подскочило - Джамбулат уже видел ожерелье горы, опоясывающее родной аул. С жадностью всматривался он в эти виды, которые снились ему в короткие часы  отдыха между боями. Нетерпение достигло предела. «Ведь я  не был в родном ауле столько времени и не видел свою мать...!», – проговорил он вслух, не удержавшись.

Ерзая на месте, попросил:
- Отец, не мог бы ты поторопить лошадь?

 Тот с пониманием глянул на него и хлестнул кнутом бедную клячу. Но от этого темп езды не прибавился –  та и так еле тащила подводу.

 «Наконец, эти муки ожидания кончатся», –  вздохнул полной грудью Джамбулат, въезжая на свою улицу. Но почему-то встречные женщины и дети молча становились с подводой и шли рядом. Он узнавал знакомые лица, но их суровое молчание стало доводить его до исступления. И понял, что пророчество цыганки сбылось и дома  ничего хорошего его не ждет, иначе люди радовались бы его возвращению. Оживившееся, было, лицо  мигом помрачнело. Не так он мечтал вернуться, не так!

Вдруг  увидел бегущую навстречу женщину в развевающейся черной одежде, которая надрывно что-то кричала. Джамбулат приподнялся, как будто хотел выпрыгнуть из подводы: узнал старшую сестру Бибу. "Вот она беда... она все-таки случилась с кем-то из своих! А ведь до последнего не хотел верить... не верил я в это!.."
 
Добежав до подводы, сестра, вся в слезах, начала ощупывать его  руками, восклицая:
 - Живой! Живой! Какое счастье!.. Ты жив! - Вдруг она разрыдалась в голос:- А Нана не дождалась! Всего один день о, Аллах! – Она запричитала громко и с надрывом.

Услышав  слово "Нана", Джамбулат упал на спину, как подкошенный и не слышал и  видел, как его завезли на родное подворье, как осторожно вытащили из подводы и занесли в дом; не чувствовал он, как  его уложили…

Очнулся на кровати, где только вчера остывало сердце его  Наны... "Наны, которая была моей путеводной звездой, которая охраняла  мою жизнь, которая  своими молитвами не дала  мне погибнуть там, в жестоких боях.  Всю войну и после я знал это твердо. - Он оглядел всех потухшими глазами. - Ее нет!"  – обреченно заплакал  в голос. Следом за ним Биба забилась в громком плаче.  Тринадцатилетняя Нуна рыдала, прижавшись к ней. Рядом, держа за рукав Джамбулата, громко всхлипывали два его брата-погодки – четырнадцатилетний Зураб и пятнадцатилетний Камбот...

Все в комнате, глядя на отчаяние детей, не смогли удержаться и общий громкий плач  повис в доме...

Выплакавшись, Джамбулат вытер слезы. Сердце сковало отчаяние. Епе он мечтал обнять свою Нану, как хотел быть ей опорой во всем, как хотел, чтобы она гордилась его успехами... А теперь? Будут ли какие-нибудь теперь у него успехи?.. Наверное, он не сможет учиться, как мечтал. Придется поднимать этих сирот...

Подняв высветленные слезами глаза, оглядел присутствующих родственниц и соседок, которые стали по очереди подходить к нему и искренне оплакивать его мать. Они наперебой  говорили, какой была его Нана, как она была справедлива, терпелива, как умела ладить со всеми, как она с готовностью бросалась на помощь всем, кто нуждался в этом. Вот и не уберегла свое сердце…

«Мы готовы поделиться с тобой всем, что имеем; не оставим тебя в этой беде, –говорили они. - Слава Аллаху, ты живой вернулся, а вот те, эти и другие потеряли своих сыновей, а некоторые из них – не одного, а двух, и даже трех... Нужно мириться с тем, что Аллах определил тебе для испытания - он не накладывает на человека сверх ничего, чего он не сможет выдержать»... - Так  они пытались его успокоить.

Джамбулат послушал их с опущенной головой, вслепую нащупал костыль и  двинулся во двор – осмотреться. Ему надо было знать, с чего начинать.  Да и достаточно он был среди женщин: ему место среди мужчин - во дворе. «Вот я и вернулся, Нана... Но мне надо в глухой лес, где меня никто слышать не будет»...


Рецензии
На это произведение написано 20 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.