Вспоминай меня...

Please, remember me
My misery
And how it lost me all I wanted
Those dogs that love the rain
And chasing trains
The colored birds above there running
In circles round the well
And where it spells
On the wall behind St. Peter's
So bright with cinder gray
And spray paint
'Who the hell can see forever?'
And...

I&W


Дневник Иезавель:

«10.12. …знаю, как тебе было плохо… Знаю, что сейчас боль притупилась. Знаю, что никто не хотел бы ее возвращения. Я не виню тебя за это. И мне жаль, что я такая эгоистичная мазохистка, Роберт. Ты не приедешь на праздники. Скорее всего, ты уже сейчас обдумываешь оправдание… ведь оно должно быть ОЧЕНЬ серьезным, чтобы я поняла и не обиделась. Но нет, прости. Сегодня я купила билет до Бостона…»


С того момента, как он открыл дверь, ожидая кого-то из соседей, и увидел ее… с того момента, как она, неожиданно более маленькая и хрупкая, чем он помнил, кинулась ему на шею, а его руки сомкнулись на ее спине… с того момента, как в него проник ее низкий хрипловатый голос… остальной мир перестал для него существовать. Он уже не видел ни ошеломленных лиц друзей и соседей, ни города с его улочками и клубами… Не видел и не чувствовал ничего вокруг, кроме нее… Только она всюду… вокруг и внутри… Словно вихрь, она ворвалась в его новую жизнь и пронеслась по ней, вновь утверждая себя над всем и вся.
Несколько дней пролетели как один краткий миг, одно дыхание, один удар сердца. Словно он на секунду очнулся от многолетней комы… словно погрузился в абстрактный какофоничный мир, а потом его дернули обратно со скоростью 300 км/ч… что-то он успел увидеть и зафиксировать, но не успел даже понять, что именно… но это что-то перевернуло всю его жизнь, одним мощным толчком вернув ее в прежнее русло… Ее опять не было рядом, а он все еще видел ее глаза, волосы, руки… ощущал кожу под своими пальцами… ее запах переполнял его комнату, оседая тонкой невидимой кисеей на всех поверхностях… ее голос наполнял его до краев, звенел в памяти, хотя он совершенно не помнил, да и вряд ли всегда понимал, что она говорила… Он впитывал его жадно, как и ее лицо, не отпуская от себя ни на секунду, постоянно сжимая в своих руках, трогая волосы, целуя и поглаживая руки, словно боялся, что стоит лишь разжать пальцы, на миг потерять контакт, и она исчезнет…

Джаз осталась себе верна в плане неординарных выходок, шокирующих других людей… Но на этот раз она умудрилась удивить даже его, или же он просто слишком долго с ней не общался… На следующий день после того, как она вновь ворвалась в его жизнь, она преподнесла ему свой рождественский подарок… Закрывшись с утра пораньше в блочном туалете на несколько часов с кучей непонятных коробок, и беспрестанно напевая своим низким грудным голосом все подряд, смешивая строчки и мелодии, перескакивая с Фредди Меркьюри на Эллу Фицджеральд, а потом на Курта Кобейна и резко на Мерилин Монро, она умудрилась собрать около хлипкой общажной дверцы небольшую толпу ошалевших студентов, которые не то что ни разу не постучались узнать, какого черта происходит, а старались даже дышать потише, только бы не спугнуть это наваждение. Когда же дверь распахнулась и показалось маленькое перемазанное всеми цветами радуги существо, его даже и не заметили… Все глаза, в том числе и Роба, были устремлены поверх ее головы, в пространство, где раньше располагался типовой общажный туалет с монотонными стенами невнятного окраса (Роберт так и не смог вспомнить их цвет)… Но Джаз перевела это пространство в иное измерение, не оставив свободным и клочка стены… На всю высоту стен раскинулся их заброшенный парк с рассыпающимися аттракционами и исполинский платан на краю оврага, чья крона заняла часть потолка, и качели, потерявшиеся между вздыбленных корней, и дальняя зубастая горная гряда, и дорога, убегающая к закатному солнцу… и даже их музыкальный класс со стареньким пианино, приютившимся в углу (почему-то Роберт, глядя на него, сразу же вспомнил неизменно западающую клавишу - ля малой октавы, сколько бы над ней не бился настройщик)… И везде были они: сидели в застрявшей наверху кабинке чертового колеса; он раскачивал ее, а она тянулась ногой до нижней ветки платана; они – два крошечных силуэта – шли по дороге, почти растворившись в густом вечернем свете солнца; он, совсем маленький, что-то увлеченно наигрывал на стареньком пианино, а она смотрела на него с подоконника, свесив ноги на улицу (она всегда так делала, когда ходила с ним за компанию летом во время каникул в «доме искусств»)… И только один Роб знал, что это были они. Для остальных очевидцев волшебного преображения туалета это были просто силуэты... Все это казалось настолько нереальным, что каждый непременно должен был подойти и потрогать… Джаз сотворила чудо обыкновенными мелками… Роберт все еще не мог отвести взгляд, когда это перемазанное существо ткнулось ему в грудь, мгновенно превращая свежую белую рубашку в невольную палитру… «Чтобы ты меня подольше не забывал…» Наверное, только в тот момент он до конца осознал, что его Иезавель снова с ним рядом…

Но уже через мгновение она вновь исчезла, оставив за собой растерянность и новую боль. Словно одержимый, он искал ее повсюду, слыша за каждой дверью, за каждым углом… Что же это было?! Разве способны несколько дней пронестись как одна секунда?! Где они были? Что делали? О чем разговаривали? Он ничего этого не помнил, но глаза и пальцы все еще видели и чувствовали ее. Он, наверняка бы, пришел к выводу, что окончательно свихнулся и принял сон за реальность, если бы не удивленные лица Арсения и приятелей, тем, которым посчастливилось остаться на праздники в общежитии… Их растерянные взгляды свидетельствовали о ее недавнем присутствии. Даже спустя несколько дней они все еще не могли прийти в себя и спрашивали друг друга: «Что же это было?»

В одно мгновение она покорила всех. По всему общежитию только и ходили разговоры о его Джаз. Даже всегда такой серьезный Арсений, и тот мог говорить только о ней. Его заваливали вопросами: кто она, откуда, чем занимается, сколько ей лет, кем ему приходится. Здесь многие знали легенду о Иезавели, но это лишь делало ее еще интереснее. Ее голос всех околдовал… а безрассудная выходка с расписыванием стен в туалете превратила его блок в место паломничества всей консерватории, так как студенты из общежития приводили в этот «храм искусства» своих однокурсников. Почему же он столько ее от них скрывал?! Ведь, хитрец, за все время ни словом не обмолвился о своем сокровище… даже фотографией ни разу ни похвастался! Понятно теперь, почему он вообще не смотрел на других девушек… с такой-то «сестренкой»!

Почему-то их домыслы выводили Роберта из себя… Он устал всем и каждому отрицать их связь. Устал доказывать, что она для него как сестра. Но те, кто видел их вместе, отказывались верить, что их связывает лишь братско-сестринская любовь. Два таких прекрасных существа были словно созданы друг под друга, как два спутника, взаимно вращающиеся лишь друг относительно друга… Ведь для всех было очевидно, что в ее присутствии он ослеп и оглох для остального мира. Над ним шутили и поддразнивали, пытаясь вывести на чистую воду. Но Роберт с отчаянным упорством доказывал, что они не любовники. Почему-то ему было жизненно важно, чтобы ему поверили. Они знали, что Роб и Джаз спят в одной кровати, когда на следующее утро после ее приезда неожиданно ввалились в его комнату… с тех пор он стал запирать дверь на ночь… Но в то утро они застукали их мирно спавшими в обнимку, но не более… Они же были одетыми… И разве, глядя на нее, можно предположить что-то грязное?! Она внушала лишь чистоту и нежность… Почему же любые отношения нужно непременно низвести до животных инстинктов?! Никогда между ними не было и тени физического влечения! Но ему никто не верил… И он продолжал жаловаться ей в дневнике, что не способен даже защитить их отношения… Роберт извелся, выбился из сил, доказывая людям, что в этом мире могут существовать и невинная платоническая любовь и прочная родственная привязанность между пусть и неродными братом и сестрой…

Дневник Иезавель:

«6.01… Роберт… Как мы могли быть так слепы? Неужели ты не видишь, как ты любишь меня?! Ты же буквально кричишь об этом всем телом и душой, каждым движением, прикосновением, взглядом… Ты меня настолько оглушил любовью, что я до сих пор не могу прийти в себя… словно на одно мгновение попала в другой мир… я ничего не помню, лишь твое лицо, глаза, губы, руки, прикосновения, поцелуи… братские поцелуи, такие невинные и естественные… КАКОЕ ЖЕ СЧАСТЬЕ, ЧТО МЫ НЕ БРАТ И СЕСТРА… иначе мы совершили бы страшный грех… ЭТО САМЫЕ СЧАСТЛИВЫЕ РОЖДЕСТВО И НОВЫЙ ГОД ЗА ВСЮ МОЮ ЖИЗНЬ!!!»


«15.01. Я сегодня дома всех достала… Представляешь, Лен совершенно невидим на снегу… Особенно, когда закроет свои языческие глазища)))) Мы с ним играли в салки-снежки, и он меня здорово повалял в снеге… И моя маленькая свита побесилась на славу. Из дома меня выгнали после того, как я в сотый раз начала рассказывать про тебя… на самом деле я начинаю приходить в себя и вспоминать детали… например, как мы всю рождественскую ночь просидели в маленькой круглосуточной забегаловке… там было пианино, и не было людей кроме повара и официанта. Наверное, мы показались им странной парочкой, ведь, насколько я помню, мы почти не разговаривали… лишь сидели, наклонившись друг к другу, почти соприкасаясь носами… и просто смотрели в глаза. Ну а потом вдруг начали беситься с фоно… Ты наигрывал невероятный джаз и либертанго вперемешку с классикой… потом вдруг рок-н-ролл и попурри, а я танцевала и дико хохотала, честно, как ненормальная психопатка, если такие существуют… Как же мне было хорошо… Мне казалось еще немного и я просто лопну от передозировки счастья))) Но потом, ты вдруг заиграл что-то… ну… совершенно иное… что-то личное… я не могла оторвать глаз от твоих пальцев… от того, как они бешено вытанцовывали на клавишах… И ты мог бы не говорить, я почти сразу поняла, что это для меня… ТЫ сочинил что-то невероятное, думая лишь обо мне… Роберт, если бы я уже ни любила тебя, то неизбежно бы влюбилась в тот момент… Это было так сильно и прекрасно… А потом ты сказал, что не нужно слов, все понятно и без них, но потом вдруг запел… Роберт, ты пел! И так красиво… К черту, что слова были немного глупые и не всегда понятными… что-то о жемчужных воротах, псах и трапеции… что-то о наших проделках, что-то о смерти… и всегда о нас… «Пожалуйста вспоминай меня, счастливо… волшебно… нежно… ошибочно… грустно»… Прости, я почти не помню ничего из этой песни… лишь твое «пожалуйста, вспоминай»… Как я могу забыть тебя?!»


«18.01…Сегодня утром сбежала в «Дом искусств»… Он был абсолютно нелюдим… и напоминал сказочный дворец, состоящий лишь из света, где уже лет сто всё спит беспробудным сном. Я пришла в гости к нашему старенькому пианино… Дико, конечно, но мне смертельно хотелось хотя бы отдалено наиграть твое создание… Наверное, впервые в жизни, я позавидовала тебе… Слава богу, что у меня хорошая память… Я так измучила клавиши, деталь за деталью вспоминая нашу рождественскую ночь, что у несчастной ля совсем не осталось сил подняться… Даже не заметила, как стемнело… Я решила, когда ты вернешься ко мне, я непременно сыграю ее для тебя! И, возможно, ты поймешь то, что поняла я, когда для меня ее играл ты…
 
…Не смей… прикасаться… ни к одной… девчонке… Ни к кому, кроме меня!!! Я убью тебя, если почувствую это!»