Гегель

ГЕГЕЛЬ

    Через пару месяцев мне будет 87, и,  слава богу, я в здравом уме и памяти. Многое пережито. События, встречи, повлиявшие на мою жизнь,  вспоминаются   с радостью, хотя иногда и с горечью – всё было. Расскажу о встрече на моём пути с обществом «Знание», одним из общественных  организаций в бывшем СССР, заслуживающим памяти и уважения. В своей благородной деятельности – нести  знания людям – оно было вынуждено включено в общие в этой стране правила вывернутого на изнанку  разума жизни. 
Я демобилизовался после 16-летней  службы в армии в 1958 году и начал новую, гражданскую жизнь в Институте физической химии АН СССР.  Активный 36-летний молодой человек сразу привлёк внимание общественников. В те времена общественная нагрузка была обязанностью и непременным условием успешной работы любого сотрудника в любом государственном учреждении, тем более, в научном. Кто-то был загружен партийными и профсоюзными делами (заседал в бюро, обсуждал моральный облик проштрафившихся сослуживцев, распределял бесплатные путевки в санатории и дома отдыха, собирал взносы и т.п.), кто-то проводил политинформации у себя в лаборатории, кому-то была поручена работа с подшефными предприятиями, в школах. Везде   были общественники-любители, но их на все дела не хватало.  Те же, кто вынужден был отвлекаться от настоящего дела «делами» общественными,  стремились любыми способами от них избавиться.  И пожалуйста, появился «молодой и красивый», и можно на него кое-что взвалить.  Мне пришлось возглавить институтскую группу общества «Знание», а потом и философский методологический семинар.  И в том, и в другом случае я, воспитанный в армейских традициях,   ревностно брался за дело. И о том, и о другом много интересного можно рассказать.   Например, о выступлении на философско-методологическом семинаре директора института академика В.И.Спицына. Он озаглавил свой доклад «Философские проблемы трансурановых элементов». Сами понимаете, как было весело, сохраняя серьёзность, всё это слушать и обсуждать. Но сразу обо всём не расскажешь.  Поэтому начну с общества Знание, оно было первым в моей общественной деятельности.
Я организовывал выступления сотрудников института на фабриках и заводах, в магазинах, на предприятиях бытового обслуживания – всюду, по всему близлежащему околотку.   Большие и  ещё не очень большие учёные рассказывали «простым» людям о достижениях советской науки. Так я распространял знания среди трудящегося населения почти год и заслужил: меня из старших инженеров перевели в младшие научные сотрудники. С этого момента была официально зафиксирована моя причастность к науке, что, в конечном итоге, позволило мне подготовить и защитить кандидатскую диссертацию. Я стал руководителем  группы сотрудников, возглавив новое научное направление, и по  фактическому научному статуту должен был быть автоматически переведен на следующую должностную ступень. Однако перешагнуть из младших научных сотрудников в старшие – ни-ни.  А мне надо было. Только старшим научным сотрудникам платили прилично –  300 рублей. Это по тем временам было о-го-го, как хорошо.  И всё же я пробился в старшие. Собственно, не пробился, а так получилось само собой. И снова  через общество Знание. Понял я это только после того, как замдиректора института В.М.Лукьянович, с которым я когда-то, еще,  будучи слушателем военной академии, играл в волейбол, сказал: «Вот теперь вас можно перевести в старшие научные сотрудники». А теперь – это после того, как я по линии общества «Знание» организовал вечер института в Центральном лектории Политехнического музея на площади Дзержинского (с сентября 1993 года Лубянской  площади). Первым  выступил  директор,   академик В.И.Спицын, но уже не о философских проблемах трансурановых элементов, а о действительных достижениях ведущих учёных института. Выступили академик П.А.Ребиндер, академик М.М.Дубинин, член-корреспондент К.В.Чмутов и другие. Было много народа. Вечер получился  впечатляющим, а я в результате  удостоился должности старшего научного сотрудника.
Общество Знание каким-то образом ухитрялось «опекать» меня и дальше.   Кто не знаю, но, безусловно, кто-то  из тех, которые вместо себя всегда подставляли других, рекомендовал меня от имени института в Центральный Совет общества Знания  СССР. Я не стал общественной «шишкой», хотя и участвовал в нескольких заседаниях Совета  в  компании с академиком И.И.Артоболевским, профессором П.И.Зубовым и другими известными учёными.  Там на меня тоже сумели  свалить рецензирование текстов лекций и методического пособия о том, как эти лекции надо читать. И тексты лекций, и методическое пособие я раскритиковал в пух и прах. Секретарь Совета, не помню его фамилию, по-видимому, смекнул, что я – персона, пригодная для критики, если кого-нибудь уж очень надо раскритиковать, и … через год предложил мне поехать в составе небольшой группы с инспекционной миссией – проверить работу общества Знания Армении.
Ереван, умерено помпезная официальная встреча. На чёрной волге нас привезли в гостиницу на центральной площади города, площади Ленина. Был 1971 год, самый разгар социализма. Меня поселили в номере на двоих вместе с секретарём, тем самым, имени которого   не помню. Удобств, по теперешним понятиям,  никаких, всё в коридоре.  На первом этаже объявленная рестораном столовая, в которой можно было заказать комплексный обед и местные кулинарные вкусности.   На третьем этаже буфет, маленький, можно только стоять, но с богатой витриной, заполненной бутербродами, чем-то ещё и липкой бумагой с мухами. Были лепёшки и бутылочки кефира, что меня вполне устроило. Расположились. Через два часа совещание. Николай Николаевич, руководитель нашей группы, уже  хорошо загрузившийся (когда успел?) длинно и сочно объяснил  задачу комиссии. До сих пор поражаюсь способности тогдашних, да и теперешних руководителей «принимать», для дела и лучшего разумения.   
В гостинице шумно, южные люди. Будка с телефоном, в которой мужчина средних лет гневно объявляет далёкому собеседнику, или собеседнице: «Я его убью,  не сомневайся. Меня ничто не остановит. Убью!»    Может, и в самом деле убьёт, кто его знает, темперамент!
Утром вышел, успел прогуляться. Ереван в конце весны. Юг,  буйство зелёного  мира, цветы, на улице весёлые, приветливые люди и солнце – почти рай.  Вернулся. После непродолжительного заседания с руководством  общества Знание Армении, в соответствии с очень быстро согласованным планом мы разъехались по районам. Меня сопровождал, повёз на старой волге, один из членов Совета Сергей Акопович Абрамян. Вскоре я понял, что, как и по всему Советскому Союзу, все эти инспекции:  промышленных предприятий,  строек, контор, управлений, научных учреждений, даже в армии,  были твёрдо расписанным ритуалом, игрой в дело.
 Помню, как инспектировали военное химическое училище в Костроме, в котором я после окончания учёбы в академии преподавал. Председатель комиссии, генерал, направил сопровождавших его офицеров проверять порядок в курсантских и обслуживающих подразделениях, занятия в лабораториях, в поле на полигоне, а сам отправился на рыбалку. Через неделю на итоговом заседании он  предоставил для доклада каждому из офицеров по три минуты. Потом встал и без каких-либо упоминаний о материалах, доложенных только что подчинёнными, огласил результаты работы комиссии; были указаны недостатки, множество, и отмечен ряд положительных моментов. Прозвучала окончательная оценка – в целом хорошо. Позднее после скромного прощального  банкета, скромного лишь по нынешним временам,  в частной беседе генерала спросили, как это он обнаружил все недостатки, о которых говорил, если  нигде в подразделениях не был и никого из своих подчинённых не выслушал.  Он ответил, что все недостатки давно известны и всегда и во всех армейских частях есть и будут.  Поэтому нет никакой нужды их специально искать.
Так было и здесь. Мой сопровождающий Сергей Акопович кратко охарактеризовал ситуацию, успехи и, конечно, трудности, связанные, в первую очередь, с необходимостью собирать людей на те или иные мероприятия, как полагается, после работы. «Приходится все мероприятия проводить в рабочее время – с некоторой нерешительностью признался он – иначе людей не соберёшь». Заехали в одну из сельских школ. Директор, безусловно, был предупреждён о приезде московского инспектора и встретил нас у входа. Мне показали план мероприятий. Вошли внутрь, сели в маленькой комнатке – кабинете директора и учительской – поговорили о нехватке учителей русского языка, одна учительница на три школы,  о местных традициях, о строящемся    клубе,  обо  всем на свете.   Поговорили, пожелали директору успехов, попрощались и поехали дальше.
Написал – поехали дальше, а ведь и до этого было много впечатлений, Позади озеро Севан, катастрофически обмелевшее,  на 19 метров,  из-за сброса воды через каскад  9-и малых гидроэлектростанций. Работают только две, семь остановлены навсегда. Но группу, желавшую посмотреть  эту «великую» стройку коммунизма, мы встретили, и краем уха я услышал, как экскурсовод объяснял: «Планируется пробить 50-километровый туннель для того, чтобы восстановить  уровень озера и окружающую природу». Потом он добавил, что на это потребуется почти сто лет.  Я могу ошибиться в цифрах, всё-таки прошло 40 лет, но  по порядку они были именно такими. Было ещё изумительное озеро «пар злич», в переводе это должно звучать как кристально  чистая, изумрудная вода. Я сфотографировал его, и у меня сохранился прекрасный слайд, на котором эта «чистая вода» проглядывает через листву  деревьев на берегу. Иногда беру этот слайд, смотрю и снова восхищаюсь  волшебной  красотой, с которой далеко-далеко и давно встретился. Было ещё много интересного, например, «хачкары» – каменные плиты с вырезанными крестами, встречающиеся, по-видимому, только в Армении.
    «Севан», «Парзлич», «Хачкары» ....Обещал встречу с Гегелем, а рассказываю об  Армении.  Признаюсь – увлекся, и кто бы не увлёкся, попав впервые в эту страну. Но ничего, доберёмся и до Гегеля.
 Дорога в горах, машина натужно, словно живая, пыхтит, взбираясь на очередной язык серпантина, кругом красота. Замечательно. Мы мило беседовали не только о делах, но и о неожиданно обнаруженных общих знакомых и вообще за жизнь. Сергей Акопович, между прочим признался, сообщил, что среди своих, вероятно, из-за странного сочетания русского и армянского имён, его называют кратко – Акоп, и я могу его тоже так называть.   Внезапно машина остановилась. Он открыл дверцу и предложил выйти закусить. Перед нами было   одноэтажное здание, из которого выходили весёлые крепкие мужчины с чернотой на щеках, подбородке и шее, отличающей нечасто бреющихся горцев от нас, горожан. Он подозвал официанта, заказал шашлык и объяснил мне, что это лучшее, вкуснейшее, чем только можно  в этих горных забегаловках угоститься в пути. Порции шашлыка – кусочки мяса на алюминиевых тарелках – официант поставил на стол и что-то торжественное произнес на армянском языке. Было понятно, что он желает гостям хорошего аппетита.  Я подцепил вилкой и положил в рот небольшой кусочек и понял, что придётся потрудиться. Мой сопровождающий, Акоп, сделал то же самое и, по-видимому, оценив поданный шашлык как не соответствующий настоящей высокой кондиции, недовольно отодвинул тарелку, посмотрел на меня, встал и сказал:  «Это не шашлык! Я не могу угощать дорогого гостя старой бараниной. Едем в другое место». Он распоряжался нашим временем, я подчинился.  Через пару витков дорожного серпантина мы остановились на небольшой поляне у  отвесной стены; только что мы были наверху, а теперь внизу, у её подножья.   Под  широко раскинувшимися ветвями очень большого дерева, ствол не меньше, чем в два обхвата, виднелся  длинный стол, за которым на скамейках  несколько мужчин что-то ели и оживлённо беседовали. В стороне, в небольшом загоне стояли два барашка. Снова  был заказан шашлык. Я не был избалован кулинарными изысками, поэтому не пытался оценить кондицию нового шашлыка, полагая, что его надо съесть.  Однако Акоп, попробовав этот шашлык, сказал: «Нет, этот шашлык из позавчерашнего барана,  а я хочу, чтобы  вы попробовали  шашлык, приготовленный из мяса только что заколотого молодого барашка,  поэтому потерпим немного. Я знаю, тут, совсем рядом есть замечательное место. Там нас, наверняка, угостят настоящим шашлыком. Поехали, это рядом». И мы снова поехали.
«Замечательное место» действительно оказалось рядом. Не буду описывать «замечательное место», в общем, оно не сильно отличалось от предыдущего, только не было векового дерева, его роль исполнял большой навес.  Я решил, что здесь шашлык, какой-никакой, съем, и на дальнейшие поиски шашлычного совершенства не соглашусь. Акоп  принимал эти смешные неудачи близко к сердцу, я ему сочувствовал, очевидно, понял, что всё, хватит. Он переговорил с хозяином и минут через тридцать перед нами появились на шампурах подрумяненные кусочки  мяса. Бедняга Акоп с подчеркнутым смакованием поглощал кусочки молодой баранины.  Шашлык был как раз по моим зубам, не жёсткий, не очень наперченный, и я с ним легко справился.  Мы выпили красного вина, поблагодарили хозяина и отправились дальше. Акоп молчал, но через некоторое время  не выдержал и высказался: «Всё-таки это был   шашлык не высшего качества. Съедобный, но не такой, как бывает. Барашка только что закололи, хозяин не обманывал. Этого барашка  пасли  не на той траве. Вы видели, на какой траве он пасся, другая трава  ему нужна была, чтобы его мясо  было сочным и мягким. Да, не той травой этот барашек питался». Теперь я молчал. Что я мог ответить этому шашлычному знатоку-дегустатору?  Так неопределённо, но питательно, завершилась моя шашлычная эпопея в Армении.   Впереди было  два дня  знакомства с культурной  жизнью Армянской республики.
Ещё раз замечу – обо всём не расскажешь. И всё же перечислю кое-что запомнившееся. Замечательный комплекс Эчмиадзина –резиденция католикоса Армянской церкви. Блестяще образованный молодой священник рассказывает группе посетителей историю Христа, показывает одну из реликвий Эчмиадзина – подлинное (так он утверждал) копьё, которым римский воин определял – жив  или уже мёртв распятый Бог евреев.
 Гегард, высеченный в скале храм, до сих пор действующий.  Входишь и сразу ощущаешь суровое величие  Киликии, Армянского государства в средние века.
Матенадаран – святилище и хранилище армянской письменности и языка, позволивших рассеянному и униженному армянскому народу сохраниться и воспрять.   
Потрясающий Мемориал жертвам геноцида армянского народа. Хоровод склоненных в  г;ре,  сужающихся к верху каменных плит и пронизывающая  пространство и время музыка Комитаса, реквием, в котором звучат голоса погибших, требующих не забвения, а отмщения.   И вдруг, здесь, здесь …убийственный вопрос, заданный членом нашей группы, доктором экономических наук, не знал и не хочу знать его имени:  «А что такое геноцид?»
Я озаглавил свой рассказ «Гегель» и подумал: «А тогда этот доктор наук смог бы вспомнить что-нибудь о Гегеле, учил же, и, тем более, встретиться с Гегелем  здесь в Армении? Вряд ли».  А я встретился и расскажу об этом, как и обещал.
До сих пор Турция не   признаёт геноцид армян в конце XIX-го начале XX-го веков.
Как только удалось освободиться от официальных встреч, я отправился в  Исторический музей,  который  находился  напротив гостиницы, на той же площади Ленина. Залы   по истории народов, населявших эти земли, с самых древних времён, мегалитический период, бронза. Разнообразная утварь, украшения, найденные в захоронениях, фрагменты глиняных пластин с клинописью, латинские тексты, карта Киликийского государства  – интересно, но всё это я видел в других музеях. Наконец залы,  посвящённые   историческим событиям конца  XIX, начала XX веков. Подлинные документы и фотографии  ужасающих, зверских расправ с армянским населением. В короткие периоды в 1893-6 гг.,  в 1915 г., в 1921 г. в Турции было вырезано, именно вырезано, 2,5 млн. армян. Я оцепенел, и никто здесь не смог бы оставаться спокойным. Нет слов, эта страшная трагедия армянского народа не может быть забыта, и все поколения армян должны знать об этом. Экспозиция выполняет функцию сохранения исторической памяти народа. Но она представлена так, словно её главная функция – призыв  к отмщению!  Подумайте, конец ХХ века, позади две мировые войны, холокост,  миллионы людей, уничтоженных в Камбодже Красными кхмерами, казалось, что  человеческая цивилизация, наконец, пришла к осознанию необходимости опомниться, остановиться, жить в мире. Но нет! Здесь снова призывают к отмщению, к убийствам?   Я решил пойти к руководству музея выразить своё несогласие, протест.  Дежурная по залу показала мне дверь в коридоре. Я постучался и вошел
В небольшой комнате сидели 6 человек, как потом выяснилось,  сотрудники научного отдела музея. 
– С кем я могу поговорить по поводу экспозиций музея? –обратился я ко всем сразу, не сумев определить кто из них старший.
–  Кто вы и о чём именно  хотите поговорить? – отозвался на мой вопрос мужчина, вставший из-за стола в дальнем углу комнаты.
–  Я москвич, приехал познакомиться с Арменией, с работой общества «Знание».  Меня поразила экспозиция музея, посвящённая событиям конца прошлого – начала нынешнего века.
–   Да, неудивительно, что она на вас произвела впечатление. Мы стремились в этой экспозиции показать всю правду о страшных преступлениях, которые творились в Турции, которые нельзя забывать.   
Я пояснил, что меня поразила направленность этой экспозиции. Она вопиёт, требует мести. И разве можно  в наше время, в ХХ веке воспитывать молодое поколения на идее отмщения, идее реванша и возврата  принадлежащих Армении  в прошлом земель. Я выразил решительное несогласие с этим.   Он  задумался.
Гегель Рубинович Шагинян – старший научный сотрудник научного отдела музея – мужчина средних лет, с иссиня-чёрной копной волос  на голове и очень глубоко посаженными  глазами, чуть-чуть сгорбленный, это у меня,  бывшего кадрового офицера, осталось в памяти. Шагинян и Гегель! Может быть, он близкий родственник тех  Шагинян, ненавистников царизма,   из которых Мариэтта Шагинян, может, он даже  её  сын. А может быть, Шагинянов среди армян столько же, сколько Ивановых среди русских.  Во всяком случае, Гегелем его назвали в честь того знаменитого немца, философа Гегеля, я уверен в этом.
И вот теперь передо мной стоял Гегель, но не тот всем известный Гегель, который был для меня в  не достигаемом прошлом, а живой, и в настоящем, и я с ним спорил, спорил на равных, и даже считал, что прав я, а не он.   
В своём ответе он  стал обсуждать эту проблему настолько широко, что нам оказалось недостаточным  и трёх часов последующего обсуждения. Мы сидели друг против друга, пять молодых  женщин, сотрудниц отдела, смотрели на нас в оцепенении, ожидая  развязки, победы своего начальника и кумира, он заслуживал им быть.
Он начал с вопроса: какой я национальности?  Услышав, что я еврей,  заявил, что ему легче будет ответить на мой вопрос.
Я возразил и  сказал, что считаю себя русским и даже космополитом.
Тем не менее, он продолжал развивать вспыхнувшие в его голове мысли:
Евреи и Армяне – единственные народы, которые так пострадали в своей исторической судьбе. Евреи, культура и государство которых было уничтожено Римом, будучи рассеяны по всему миру, показали пример армянам, как надо объединять и возрождать свой народ, государство. Мы народы самой древней культуры. Евреи создатели библии, создатели Христианства, то есть создатели современной цивилизации – это почти так звучало. Он использовал «Еврейский вопрос» с тем, чтобы  подчёркивать исключительность армянского народа. Тогда я не очень понимал, что он не мог быть беспристрастным, обсуждать проблему  с общечеловеческих, чисто нравственных позиций. Теперь, вспоминая нашу  дискуссию, я понимаю, что в его душе образовалась глубокая рана от трагедии своего народа и не угасала ненависть к «изуверам-туркам». Он не мог  избавиться от этого; все, что он говорил, было окрашено болью от этой раны.
Прошло почти 40 лет, и по кратким записям, сделанным тогда по памяти, восстановить сейчас всю беседу с неожиданными иногда резкими репликами, мы же спорили, я, конечно, не могу. Поэтому ограничусь изложением, почти перечислением, отдельных мыслей, фраз, всплывающих в памяти. 
Излагая свою позицию, он не стеснялся раскрывать и своё личное отношение к самым принципиальным вопросам. Так, он подчеркнул, что он коммунист и понимает, что политика есть политика, и  всё же каждый человек в душе должен иметь право на что-то своё, не зависимое от политики.
 Он не пропускал любую возможность, возникавшую в ходе дискуссии, подчеркнуть отсталость тех или иных народов, чтобы выпятить достоинство армян, не мог без этого. Делал это на примере успехов евреев, полагая, что тем самым утверждает достоинство армян. Так он восклицал: «Почему народу Занзибара отсталому, некультурному нужна независимость и собственное государство, а евреям нет. Арабы ничего не создали».  Он как историк, конечно, знал о значительном   вкладе арабов в мировую культуру, но старался об этом не вспоминать.  Я, естественно, протестовал, прерывал его, но на него это не действовало. Он продолжал: «Почему Евреи должны пахать землю и садиться на трактор, если они способны на большее. Арабы пусть управляют бульдозерами». Он всё ещё считал, что, раз я еврей, то должен ненавидеть своих врагов – арабов, так же, как он ненавидит турок.  Эмоции его захватили: «Хоть их и 100 млн., этих баранов, всё равно Евреи молодцы. И вообще я за месть!
Тут я  его остановил и очень резко  возразил, сказал о недопустимости не только с политической точки зрения, но и с позиций чисто моральных унижать другие народы и тем более призывать к мести, по сути желать новых кровавых столкновений.
Он попытался преодолеть бушевавшие в нём эмоции и почти спокойно сказал:  «Беда Армян и Евреев, что они оказались на стыке более мощных государств и интересов. Не будь этого, Евреи сейчас договорились бы с Арабами, а мы, возможно с Турками».
Это был уже нормальный разговор. И всё же потребность подчеркнуть высокие достоинства несправедливо униженного в своей истории армянского народа ему была необходима. Он стал отстаивать тезис о неравноценности народов.
 – Вы должны признать – с жаром убеждал меня он, – что народы по своему уровню различны, неравноценны. Каждый народ должен пройти путь.
И приводил пример двух выпускников ВПШ – казаха  и армянина. Первый, по его мнению, мало что усвоил во время учёбы и остался примитивным, а второй превратился в известного всей стране политика.  Он называл фамилии, которые не сохранились в моей памяти. Мой пример выдающегося казахского поэта-акына Абая он отверг и заявил, что  Абая как настоящего поэта не было, его сотворил переводчик.  В приписываемых Абаю стихах упоминаются  и реки, и ручьи, и капли дождя, в то время как в казахском языке есть только одно слово для обозначения любой воды – нет различий между морем, океаном, водой из колодца, есть просто вода.
Я не знал этого и не мог опровергнуть его представление о поэзии Абая. Он, по-видимому, тоже не знал, что Абая относят к плеяде просветителей  XIX века,  что он перевёл на казахский язык многие произведения Пушкина, Лермонтова, Крылова. Впрочем, эти сведения я почерпнул из Советского энциклопедического словаря, а там – кто его знает. 
Он соединил понятие различие с понятием неравноценность. С первым в его рассуждении следовало согласиться, со вторым – ни в коем случае. Но это сейчас. А тогда я возражал не очень аргументировано и должен был слушать его рассуждения о различиях между народами. 
–   Каждый народ должен пройти свой путь. Армяне, евреи прошли, казахи ещё нет.  Мы же выравниваем всех (он имел в виду политическую практику в  Советском Союзе), и  получается, что кого-то тянем за счёт более развитых наций, которых таким образом тормозим. Когда-нибудь будет один народ – Советский народ. Но нельзя это делать насильно. Русские много проигрывают из-за этого – продолжал  он.
Разговор шел зигзагами, скачками от одной проблемы к другой. Я попытался вернуть разговор к главной теме – отношению современного поколения к трагедиям прошлого, – обратив его внимание на то, что дети, внуки, правнуки не могут отвечать за проступки свои предков.      
Он ответил, вспомнив  известные   слова Сталина «Дети за отцов не отвечают», и заключил:  «В действительности всегда отвечают». И тут же в виде примера сконструировал риторический вопрос:
–  Твой дед отобрал у моего деда пиджак. Да ты не виноват, так верни тогда пиджак, а нет, так возьмём силой. И что? Это неправильно, несправедливо?
–  Всё правильно – ответил я, – но только раньше твой прадед отобрал пиджак у моего прадеда, а ещё раньше мой прапрадед отобрал пиджак у твоего прапрадеда, а твой пращур и т.д.  Так что получается –  мы оба имеем полное право отобрать друг  у друга все, что похоже на пиджачное.
Мы согласились на том, что делиться надо, и, казалось, закончили разговор, но он заговорил о национальной гордости. Она была его болью, ему надо было гордиться тем, что он армянин.   
После небольшой паузы он, как бы спрашивая и себя, и меня, произнёс:
–  Могу я гордиться достижениями своего народа? Вы же гордитесь своим народом.
Я ответил ему тоже вопросом:
–   А кто мой народ! И почему мой народ евреи, а не русские, и почему я не могу гордиться Пушкиным?
      –    Восхищаться, а не гордиться – решил  поправить меня он.
      – Хорошо, восхищаться и гордиться …, но не успел продолжить.
      Продолжил он: 
      –   А  разве это не необходимо. Вы создали полимер (В начале знакомства я  сказал ему, что я химик). Вы можете гордиться этим.
–  Вот. Вот, – заметил я ему –   Гордиться тем, что вы лично создали, конечно, можно. Но Вы хотите гордиться тем, что  создано другими, приписывая, таким образом, себе часть их заслуг.
Он стоял на своём;
–   Я горжусь своим народом, мы, армяне, –  одна семья. Вы же тоже гордитесь тем, что принадлежите к великому еврейскому народу.
– Должен признаться – ответил я ему, –  что свою принадлежность к еврейскому народу я ощутил только после того, как в стране началась антисемитская компания, спрятанная под флагом борьбы с космополитизмом. Да ощутил, но только  в том смысле, в каком  был  подвергнут дискриминации. В действительности я всегда ощущал себя  русским, был и остаюсь им, по культуре, по языку, по отношению к историческому бытию России. Вы же главным предлагаете считать расовую идентичность.      
–  Неужели вы не понимаете важности национального единства, и в самом деле не испытываете  гордости за свой народ. Я вам не верю. Без этого чувства евреи бы не сохранились как народ и не возродили бы своего государства – Израиль.  Вы были в Матенадаране. Только благодаря сохранению языка и своей письменности сохранился армянский народ,  народ гордых и умных людей.
–   Понимаю. Но мы с вами говорим о разных вещах. Если речь ведётся об отношении к людям разных национальностей, то я не русский, не еврей,  я космополит.  Для меня нет разницы между армянином и казахом, между татарином  и  грузином.  Все равны, все достойны уважения. И скажу даже больше – все внесли вклад в мировую культуру.
Он прервал меня и очень эмоционально возразил:
–   Среди великих музыкантов евреев больше всего. Вы что, будете с этим спорить? 
–   Вы могли бы то же самое сказать  о физиках-теоретиках, среди них тоже много евреев.   И, наконец,  вы забываете, что евреи – самые выдающиеся торгаши, ростовщики – «жиды проклятые».
– Среди физиков есть знаменитые армяне, например астрофизик В.А.Амбарцумян, – заметил он, –   А насчёт хитрости в делах приведу вам пословицу:  «Там, где армянин, еврею делать нечего».
–  О чём вы говорите? – запротестовал я, не скрывая своего удивления, –  Все народы чтят ловкость, хитрость в делах. Узбеки  народившемуся младенцу мажут ладошки мёдом, – чтобы деньги прилипали.  Все народы преуспели в хитростях, и каждый народ имеет и прославляет своих выдающихся представителей,  в таком качестве.   
Но он снова возразил:
–   Нет, нет. Евреи и армяне превосходят всех
– Слушайте, Вы же историк. Исторические обстоятельства привели к тому, что и армяне, и евреи были вытеснены из чиновничьей, военной сфер. Тем более они отсутствовали в аристократии. Им приходилось жить  в торговле, ремесленничестве и культуре. Этим всё объясняется,  –  одним духом выпалил я.    
Он не мог себя преодолеть и продолжал отстаивать свою позицию.
Мне удалось всё же вернуть разговор к проблеме национальных  отношений, в которой с одной стороны – отношения между  людьми, с другой –  между народами разных национальностей. Я повторил, что в двадцатом веке недопустимо считать людей   какой-то одной избранной национальности выше всех других – это расовая основа нацизма. Другая сторона этой проблемы касается национального единства, в его высказываниях  – национальной гордости. Это вопрос социальных идеологий, которые необходимы обществу, разделённому на народы, на государства. Ему как историку должно быть понятно, что идеология национализма всегда использовалась и ещё долго будет использоваться правящей элитой для обеспечения её  интересов, сохранения её господствующего положения, а в кризисные периоды – теми, кто претендует на господство.  Национальная гордость, о которой он так горячо говорил, есть часть  идеологической жизни современного социума.   
 –  Так вы что, не болеете за своих спортсменов на олимпиаде, за футболистов, за борцов? Не испытываете гордости за своих артистов, за учёных, которым присуждаются  премии?
–  Болею и горжусь, конечно. Я же обычный человек, и мне все прелести национального чувства присущи в полной мере, как и вам. Просто я понимаю их исторически необходимую социальную обусловленность, то есть их условность. На данном этапе развития человеческого социума многие формы национализма неизбежны. Но я надеюсь, что этот идеологический феномен станет, наконец,   рудиментом и  человечество его преодолеет.
Написал и, кажется, вовремя спохватился. Не очень-то я помню, что он говорил, что говорил и  думал я  тогда. Похоже, что я примешиваю к его и своим ответам, сформулированным выше, теперешнее понимание жизни.  Поэтому стоп, следует остановиться, и я останавливаюсь.
Наша трехчасовая  беседа-дискуссия тогда тоже остановилась. Мы  расстались, обменявшись телефонами и адресами.
И что же в итоге? 
    Я вернулся в Москву. Дела, круговорот жизни. Новые события, проблемы. Первое посещение Армении осталось в прошлом, казалось, забылось.  Но ещё сколько-то тысяч лет назад  один из мудрецов человеческих сказал:  «Всё возвращается на круги своя». Вот и моя первая Армения вновь появилась передо мной, когда я, перебирая запрятанные  на дальних полках записные книжки прошлых лет, наткнулся на  пожелтевшие странички с заметками о  беседе с Гегелем. Она сразу вспомнилась  «моя первая Армения», и я понял, что должен «вспомнить» её на бумаге.
    Я написал   этот небольшой рассказ, прочитал его и подумал: «Что же  в том далёком моём прошлом, которое я вспомнил, включая путешествие в Армению, было главным?»  И теперь, 40 лет спустя,  я  подумал об этом так:
    Общество «Знание» путешествием по Армении помогло мне, тогда ещё человеку молодому, постигающему сложности жизни, открыть для себя её новые стороны и характеры людей, обитающих в ней.
     Первое, это, конечно, сама Армения –  удивительная, замечательная древняя страна с её людьми, памятниками, историей, природой. Я  был в ней ещё  раз, в Кировакане на научной конференции,  и с удовольствием побродил бы по её городам и горам ещё много-много раз.
     Второе, это, конечно, люди, среди которых я жил, которые привели меня в Армению и с которыми встретился в Армении. О них  рассказано вскользь, чуточку, и всё же встречи с ними  были познавательны и интересны..    
.   Главное же это всё-таки Гегель. Но не тот – могучий искатель истины бытия. А этот – страстный искатель справедливости. Тот думал о человечестве и даже больше, чем о человечестве, этот –только о своём народе. Тот был великим мыслителем, этот –скромным, хотя и старшим, научным сотрудником армянского музея. Тот Гегель был концентратом разума элиты общества, этот – нёс в себе боль и душу народа.
      Того Гегеля надо изучать, хотя это и очень трудно.
     С этим Гегелем надо жить, хотя это тоже не  легко.


                Август – октябрь  2009 года