Вид на яблоню с крыши сарая триптих 1 часть

Небо – чистое, густое – вбирало в себя, как мёд неосторожную осу. Бурые ветки яблони уходили вверх, в эту зовущую бездну. Яблоки сохраняли гордый сентябрьский холодок и не желали падать с веток. Тонкие прутики, сплетясь, образовали горизонтальный, правильно читаемый, ромб. В середине этого ромба, облитое лучами еще доброго полуденного солнца, сверкало Особенное Яблоко. Это было Королевское Яблоко. Наверно, еще и Волшебное. Его нельзя было сорвать. Оно не нуждалось в том, чтобы его, как все, пересчитывали. Яблоко в раме, оно имело свое место не на земле и не на яблоне только, а – больше – в небе.
Всё это великолепие бросилось в глаза Олимке сразу, когда она легко взобралась на старый сарай. Откинувшись назад, заведя руки за голову, она любовалась яблоней – гордой, высокой, не поддающейся людям  и их экономическим интересам. Шершавая шиферная крыша сарая была теплая и пыльная. На крыше валялись маленькие яблочки цвета желтой охры. Ворох сухих листьев Олимка скинула вниз. Царапнувшись о железку, она рассмотрела ее. Удивленно повертела в руках. Это была ржавая, с деформированными стойками, крохотная детская кроватка, - вернее, то, что от нее осталось. Олимка не стала трогать кроватку и отодвинулась. Схрумкав крупное яблоко, чуть-чуть позагорав, она спустилась по деревянной приставной лестнице с пятью короткими и узким перекладинами – ступенями.
Сарай был местом Важных Переговоров ее и подружки. Но сегодня Олимке хотелось побыть здесь одной. Олимка взрослела. Ее окружали досадные взрослые вопросы, которые ее злили. Ей хотелось просто петь, и она затянула, перевирая мелодию, одну из самых дурацких песенок – однодневок. Она любила, когда песня ей начинала надоедать: тогда можно было не думать.
Олимку терзали амбиции. Ей дали жутко претенциозное имя – Олимпиада. Ей хотелось побед. Любых побед. Она передралась уже со всеми мальчишками с улицы. Но она знала: когда-то надо будет становиться Олимпиадой Захаровной. Тогда уже не полезешь на сарай…
…Первая ее серьезная победа была одержана как раз на крыше сарая. Другого сарая. Олежка Антипкин всегда забирался на сарай вперед. Он был сильнее и проворнее. Однажды Олимка рассердилась и столкнула Олежку с перекладины. Он тогда здорово поранился торчавшим сбоку, слева, длинным ржавым погнувшимся гвоздём. Встав кое-как и отряхнувшись, он, бросая наземь не съеденное яблоко, пошел со двора Олимки к себе домой, презрительно бросив на ходу: «Дев-чё-ё-ён-ка!..».
Они помирились на следующий день, но лестницу откидывали и взбирались на сарай уже по старому вязу.
С этого-то сарая и надо было однажды спрыгнуть.
На это многообещающее зрелище собралась почти вся Олежкина родня. Он стоял внизу, бодро и сразу спрыгнувший вниз, и посмеивался:
- Слабо, ага?!
Олимка раздумывала. Не «слабо», а – не в этом было дело. Что-то заставляло ее медлить и не прыгать при других. Это – ее поступок, и он дожжен состояться при минимальном количестве зрителей. Это не шоу, а первый маленький подвиг ребенка. Первая победа над собой. Обо всем этом Олимка раздумывала, покусывая метёлку – тоненькую травинку, пока не подолши еще ребята вниз. Время шло. Шутки продолжались.
- Ну прыгай уже! – Толпе явно надоела затянувшаяся игра. Олимка не спешила. Она прикидывала: если прыгнет, то, значит, она уступила? А если приземлится неудачно, то что вперед повредится – рука или нога?
Олежка между тем опять проворно взобрался на сарай и легко, как Маугли, сиганул вниз. Вскочив, он поддразнил Олимку:
- Э-эх, ты! А еще в разбойники играешь!
Олимка сжевала травинку. Отряхнулась. Спрятала руки в карманы. Вынула руки, нашедшие в левом кармане любимый перочинный ножик. Поинрала им. Она всегда держалась за ножик перед принятием своих важных детских решений. Но сейчас было уже некогда. Надо было или решаться, или считать себя проигравшей – раз и навсегда.
После того как даже Олежкина мама – дородная неторопливая женщина – вставила свою ядовитую реплику вроде такой: «Наш-то Олежка везде первый…», Олимка не стерпела этой наглой лжи и очертя голову прыгнула, зажмурив почему-то один глаз.

После приземления она, встав, не смотря ни на кого, удалилась с этого поля битвы. «У-у-у, молодец!» - услышала она гул одобрительных возгласов.
Олежка не верил, что она прыгнет, и лихо поспорил с ней на билет в кино. Олимка, гордая и сияющая, с победой в ясных глазах влетела в зритедьный зал. Это был новый приключенческий фильм, на который и сам Олежка мечтал попасть. Когда Олимка хотела рассказать ему сюжет, он остановил ее: «Зачем? Сам посмотрю». После этого прыжка они много путешествовали вместе по холодным улицам – осенью, зимой. А потом Олежка переехал – и они не виделись двадцать пять лет. Олимка молча отметила то, давнее, уважение в глазах забытого друга детства. Она много раз потом вспоминала тот случай и свой первый отчаянный прыжок. Если бы она прыгнула сразу, шутя, она бы ничего не почувствовала – никакой победы над собой. С тех пор появилась у нее и привычка зажмуривать один глаз перед важным поступком, как будто она целилась в невидимую мишень. Но мишенью этой была, как правило, ее внутренняя нерешительность. И Олимка чаще всего побеждала. Не эту воображаемую мишень, а. видимо, свое второе, достаточно трусливое, «я». Сарай снесли, как только Олежка переехал, да и вообще он оказался не таким уж и высоким… Дело было в другом. Олежка видел в ней Человека, Личность, Достойного Соперника в играх, а не просто болтливую и зловредную девчонку, какой, в сущности, Олимка часто бывала. Это был бесспорно Бой, выигранный ею. И сомнений в том не оставалось ни у кого.
   
17 октября 2009 г. Тюмень