О воспитании

- Глаза… Они смотрят на меня из мрака. Из густой тени в углу между стеной и шкафом, из-под кровати, с той стороны темного окна поздней ночью!  Иногда я вижу их совсем ясно: два желтоватых круга, рассеченных черными трещинами вертикальных зрачков. Вы знаете, от них нельзя скрыться и ничего невозможно скрыть. Каждый твой самый мелкий проступок, любую пустяковую ошибку они замечают и ведут им строгий учет. Чтобы потом предъявить, обвинить и наказать!
- Откуда знаю? Только не смейтесь – от бабушки. Она мудрая была, сильная,  жесткая иногда, но очень справедливая, очень. Нелегко ей со мной было: отца я не помню, он  сразу ушел, как я родился. Мать выпивала и погуливала – красивая, веселая, из желающих угостить очередь стояла. По всему мне одна дорожка была – шпана, потом спецприемник-малолетка, ну а потом – настоящий срок и зона. Если бы не бабушка. Забрала она меня от матери и стала учить уму разуму. Поколачивала, случалось, да я тогда и так весь в синяках ходил – поселок у нас рабочий был, народ простой, по вечерам на улицу лучше было не выходить. А уж если вышел – твои проблемы. Так что битьем меня не удивить было. 
- Дело в другом. Она мне про Сторожа рассказала. Вы знаете, у каждого человека есть свой Сторож. Он за человеком ходит тихо-тихо и все примечает, где человек сплоховал, дело не сделал нужное, проволынил, или еще как согрешил. И когда у человека грехов много набирается, Сторож набрасывается на него и рвет на части!
- Сколько это, «много»? Так это от Сторожа зависит. Как он решит, что хватит, так и будь здоров, дорогой товарищ! Увидеть Сторожа нельзя, почти нельзя. Кроме глаз. Их в темноте видно. И чем больше на тебе грехов, тем Сторож ближе и глаза больше…
- Верно, жуть. Но есть средство.  Конечно, можно поступков дурных не совершать, да разве удержишься?  Я другое средство нашел, сам, мне о нем  бабушка не говорила. Когда глаза у Сторожа совсем большие, когда близко он, надо ему дать что-нибудь, чтобы он зло свое сорвал. Он тогда не тебя разорвет, а того, кого ему подсунешь. Успокоится и отойдет на время. Вот так-то.
- Я пацаном  когда был, часто так делал. Если чего ерундовое совершал, то мелочь какую-нибудь отдавал. Ну, жука, или бабочку какую. А уж если серьезное что, то тут покрупнее жертву надо. Котенка, там, или хомяка из уголка живого. И знаете, придешь потом, где оставил, так глаза б не глядели! Лютовал мой Сторож страшно!
- А что потом? Бабушка потом… Ну, в общем, не стало ее. А Сторож остался. И глаза его с каждым днем все ближе, ближе.  Еще чуть-чуть, и доберется, если не подсунуть ему кого вместо себя. Вот и пришлось… подсовывать.

(Полушепотом на другом конце стола)
- Слышь, лейтенант, что скажешь?
- Похоже, в Сербского придется отправлять, на экспертизу, товарищ майор. Их пациент, по любому.
- Пациент, говоришь? Да, похоже… Бабку его надо пробить, как померла, не возбуждалось ли дело.
- Зачем, товарищ майор? Это ж когда было? Срок давности истек.
- Срок-то истек, да на суде может пригодиться. Если он вообще будет, суд-то… Хотя, знаешь, лейтенант, что-то мне странно все это. Не ложится как-то. Если он сторожу своему их в жертву приносил, то почему карманы обчищал? И сотней рублей не брезговал, сученок! Спроси-ка его.

(Громко)
- Подследственный, а почему ты жертвы свои грабил?
- Это не мои жертвы!
- Ладно-ладно, про Сторожа мы поняли. Ты скажи, почему карманы им выворачивал?
- Карманы… Ну, я и не знаю, поймете ли вы…
- А ты расскажи, попробуй, мы с товарищем майором понятливые уродились!
- Ну, понимаете, это тоже от бабушки. Если я что плохое делал, она мне про Сторожа говорила. А если что хорошее, то денежку давала. Маленькую, но каждый раз. Привык я к этому. Копил даже.
- И что?
- Как, что? Бабушка-то давно умерла, и денежку не дает. А привычка у меня – осталась!