Запах

     «… И оборудование у вас дерьмо, и работаете вы отвратительно и сами какие-то…» Мордатая клиентка эпохи развитого климакса орала по существу минуту  и одиннадцать секунд, затем понесла всякий бред и к концу перекинулась на личности. Нормальным было осадить бабу, устроившую скандал из-за порванной простыни. «Не нравится, стирай дома сама, сука ленивая, нечего сдавать своё тряпьё в прачечную. Хочешь, чтоб твоё постельное, уворованное четверть века назад из пионерлагеря «Огонёк» до сих пор оставалось как новое?»

     Мотя поджал губы, да покрепче, чтобы ничего подобного не сорвалось с них. Огрызнёшься – всё, пиши - пропало. И пусть зарплата приемщика в прачечной достойна лишь горькой усмешки, он не мог её потерять. Это единственное место, куда его взяли по протекции совсем дальних родственников, да ещё из жалости. Ну,  скажите,  кто просто так примет на работу калеку? Это в далёкой древней Спарте, дефективных  новорождённых сбрасывали со скалы. А у нас типа цивилизованное общество, гуманное. А пробовал ли кто из этих гуманистов сызмальства пожить с вывернутыми внутрь ступнями и деформацией лицевых костей, растащившей глаза по диагонали. Когда беременные, завидев тебя, пулей перелетают на другую сторону улицы, лишь бы не встречаться с подобным уродом. Жестока Спарта? Милосердна. Раз и всё, мучения и не начинались. А тут, выживай, как знаешь. И пусть зарплата приёмщика единственной уцелевшей с советских времён, прачечной не намного больше пособия по инвалидности, это единственная работа, доступная Моте.      Брехливая клиентка, наоравшись, уйдёт, а он, останется.

     Как-то сосед по дому, будучи «подшофе» приземлился на скамейку рядом с Мотей. Поболтали о том, о сём, коснулись в разговоре склочных клиентов. «Не обращай внимания, - посоветовал сосед, - Есть такой сорт среди обывателей, что ходят по магазинам с намерениями поскандалить. Больше им самоутвердиться негде, вот они и расходятся перед продавцами, вооружившись как знаменем лозунгом «Клиент всегда прав». Наивные. То, что клиент всегда прав – это просто сказка». Соседскому взгляду с другой стороны прилавка можно верить, он уже много лет торгует.

     Противная клиентка, подхватив своё приданное времён развитого социализма, наконец-то убралась, оставив кусочек своей гадливости на душе у Моти. Плюнуть бы ей вслед с крепким словцом, да нельзя. Сегодня придёт его Лютик. А вдруг она наступит на плевок и на неё ляжет проклятье, адресованное другому. Ради неё Мотя такого не мог допустить. Милая, единственная, родная…

     Мотя взял из отдельно лежащей стопочки наволочку с пришитой на ней меткой «Лютикова», поднёс к лицу. Ткань всё еще пахла стиральным порошком. Он забивал все запахи. Хотя нет, Моте показалось, что он уловил легкий-легкий аромат знакомых духов. Или это память услужливо воскрешает его?

     Хлопнула внешняя входная дверь. Мотя поспешно кинул наволочку в стопку готового белья. Открылась вторая дверь и в помещение вошла она, Лютик. Как её имя Мотя не знал. Для него она была просто Лютиком, по метке на сдаваемых ею простынях. Сегодня на ней был плащ, сбрызнутый дождём. Капельки его, словно бриллиантики осыпали крупные завитки светлых волос. Ну, разве не королева?! Она и ножку ставит с такой грациозностью, что и глаз невозможно оторвать. Лютику около тридцати. И пусть она лет на десять старше Моти, но разве это хоть что-то значит? Главное - кольцо у неё на левой руке и, получается, принадлежит она только Моте. Сегодня она не в настроении, а может быть, просто устала. Вон, какая заледенелость в глазах. Точно устала. Выстиранное бельё Лютика лежит отдельной стопочкой. Можно сделать вид, что ищешь его среди прочего остального, тем самым, затягивая минуты их свидания. Но сейчас она устала и надо побыстрее отпустить её домой отдыхать. Мотя, не мешкая, выдал стопку готового белья, принял новую партию в стирку. Взамен тихое «Спасибо» и «До свидания» с легкой улыбкой уголками губ.

     Мотя, не отрываясь, проводил женщину взглядом, дождался, пока за ней захлопнется дверь, и поднёс её простыни к лицу. Вот он запах Лютика, запах её духов. Так должно пахнуть всё, к чему она прикасается. Он ещё раз вдохнул запах простыней. Хорошо, что в прачечной он всегда один. Никто не видит. Мотя сложил бельё Лютика в специально приготовленную сумку. Сегодня его ночь, ночь на её простынях, всё равно, что ночь с ней.

     Это началось с полгода назад. В конце марта, двадцать четвёртого (Моте намертво врезалась эта дата) она впервые заглянула к нему в прачечную. На ней было голубенькое пальтишко, подчёркивающее талию. На улице растеплилось  и она показалась снегурочкой, что решила укрыться от солнца под крышей прачечной. Со света в полумрак, она сразу не разглядела Мотю, увидела, кто стоит в окне приемщика, не убежала и даже смущенно улыбнувшись, заговорила первая.  Сказала, что живёт теперь в этом районе, свою стиральную машинку пока не приобрела, а воспользоваться услугами прачечной подсказала подруга. Обычно клиенты избегают разговаривать с Мотей, а Лютик, мало того, что подарила ему несколько минут общения, не поскупилась на улыбку для страшного приёмщика. Передавая ей метки для белья, он нечаянно коснулся её руки. Та не отдернула свою. Невольно подавшись вперёд, Мотя уловил Сладковатый запах её духов. Точно такой же был на её наволочках и простынях, когда через день она принесла сдавать их в стирку. Почему он тогда поднёс их к лицу, Мотя никогда бы не объяснил. Просто захотелось и всё. И запах её завораживал. До конца смены он несколько раз утыкался лицом в её простыни, представляя как обнимает её, миниатюрную блондинку, в голубеньком пальто, перетянутым пояском. С этого дня жизнь Матвея наполнилась смыслом и содержанием, в ней появилась Лютик, его Лютик. Разве кому-то под солнцем запрещено любить? А под ужасной внешностью вполне может прятаться пылкое сердце. И самой прекрасной сказкой на свете была, есть и будет сказка о «Красавице и Чудовище», в которой Чудовище никогда не обидит своей любовью Красавицу, ни словом, ни намёком. И Моте тоже достаточно того, что его красавица есть на свете, приходит к нему, иногда разговаривает с ним, иногда дарит свою улыбку. Следуя правилам, он пока не спрашивает её настоящее имя – всему своё время. Для него она – Лютик, женщина-цветок, женщина-волшебство. Не стоит торопить события. Пока хватает и того, что они, время от времени, целую ночь проводят вместе. Забирать домой бельё Лютика он догадался не сразу. Жаль упущенного времени. А может быть оно и к лучшему – вседозволенность с первого свидания тешит плоть, но убивает чувства. Так, что и здесь соблюдены правила. И потому, каждая их встреча желанна. Лютик, словно роняет платок, который он поднимает и хранит на груди. И пусть вместо самой женщины её простыня, застеленная на кровати Матвея, это ничего не меняет. С ним её запах, запах любви, запах надежды, который затем, попадая в стиральный барабан, обязательно погибает.

     И всё-таки замечательно, что у Моти нет друзей. С друзьями принято делиться своими радостями. А кому расскажешь, что у него тоже есть женщина и не просто женщина, красавица. Его просто не поймут. О ней даже не расскажешь престарелой матери, которая вечно ходит в спущенных чулках, готовит пресные обеды и постоянно ворчит, что он, Мотя – господнее наказание за то, что свекровь была настоящей ведьмой. О том, что свекровь испортила ей жизнь, Мотя слышит с малолетства. Родной бабки, виновницы всех бед, он никогда не видел и всё, что от неё осталось – старинная книга, что лежит на дне сундука, завёрнутая в павловский платок. Подростком Мотя как-то добрался до неё, попробовал читать, но увяз в «ятях». Может, чего и ценного было в той книге, только что ему до этого? Нормального облика ни одно заклинание не вернёт. Эх, найти бы дипломат полный денег, да обратиться бы к врачам. Вон, какие пластические операции делают. За хорошие деньги, глядишь, и помогли бы. Но богатеи не спешили разбрасываться чемоданами с валютой, и приходилось жить - как есть.


     В конце ноября приятным моментом стало известие о повышения пособия по инвалидности. Не бог весть какая надбавка, но и на том спасибо. Накануне выпал первый снег, тут же стаял, оставив после себя мокроту. Затем подморозило. Для Моти наступили тяжёлые дни. С вывернутыми, непослушными ногами, ему и по асфальту нелегко было передвигаться, а по гололёду совсем невозможно. В это время года без костыля на улице делать нечего. И вставать приходится раньше, чтобы успеть на работу, и домой возвращаться гораздо позднее, уже при свете фонарей. В такие дни чувствуешь себя наиболее ущербным. Казалось бы, ну куда уж больше, ан есть вещи пострашнее собственного уродства. И коль ты рождён человеком, будь готов встретить свой самый чёрный день в жизни, который начаться может в любой момент. Видимо чёрт попутал его задержаться в тот день на работе. Тогда он ковылял домой часом позже обычного. Уже зажглись фонари. Пешеходная дорожка вдоль проезжей части, обычно многолюдная, сейчас была пустынной. Это всё приход зимы. Он поначалу разгоняет горожан по домам. Это потом, попривыкнув к холоду, они опять заполонят вечерние улицы. А пока лишь случайный прохожий, подталкиваемый пронизывающим ветром, обгоняет Мотю по дороге домой.

     И всё потому, что особо не на ком взгляд остановить, в глаза бросилась парочка на автобусной остановке. Уличный фонарь как раз над ними добросовестно освещал бытовую сценку. Поддатенький мужичок в палевой меховой шапке клеился к женщине, дожидающейся маршрутки. Мужичок, якобы острил, женщина зазывно смеялась. Её движения, смех, показались Моте знакомыми. Лютик? Отсюда лица не разглядеть. Мотя заспешил к ним. Если бы смог, он бы побежал. В этот момент подкатила маршрутка. Мужичок усадил женщину в неё, забрался сам. Газелька тронулась, оставляя Моте волнения и тревоги. Как он добрался до дома, Мотя не помнил. У подъезда, напугав, под ноги бросилась молодая кошечка. Со злости Мотя забил её костылем до смерти.
    

     Оказывается больно не только, когда ушибёшься. Душевные терзания  безжалостной фрезой доставляют больше страданий. Она или не она? Сколько за ночь можно уговаривать себя, что в городе многие носят похожие пальто и шапки. И, тем не менее, воображение рисовало самые болезненные картины.

     Утром, даже не позавтракав, Мотя поспешил на работу. По его подсчётам Лютик сегодня должна была появиться в прачечной. День черепахой дотянулся до конца рабочей смены, а она так и не пришла. Мотя задержался на полчаса, завораживая входные двери взглядом. Затем он поспешил на ту злосчастную автобусную остановку. Но там никого похожего на вчерашнюю парочку не было. Мотя истуканом постоял здесь, пока не продрог. «Где её искать? Почему она не пришла? Заболела? Уехала? Умерла?» Уже другие картины стали рисоваться ему - его Лютик в больнице, а ещё чаще – в гробу. Дни, саднящей болью потянулись к следующей дате их встречи. Но Лютик, скомкав все графики, появилась за два дня раньше привычного срока. И была она не одна. Пакет с бельём за ней нес мужчина в палевой (!) шапке. Лютик, его Лютик светилась, не замечая окаменелого Мотю. А тот механически выдал им постиранное бельё и принял новую партию. Они ушли, а Мотя так и остался стоять, продолжая держать простыни Лютика. Опомнившись, он брезгливо отбросил их в кучу приготовленного к стирке. О том, чтобы взять, как всегда, одну из них домой, и речи не было. Следы чужой любви навсегда испакостили священную ткань его ложа. Откуда-то снизу от пупка поднималась злоба, которая заполняла все клеточки тела. Скорее это была не злоба, а зловещая темнота, наподобие тяжёлых грозовых туч, наползающих на чистое небо. Казалось, раскинь руки над головой и между ними ударит молния.

     Забежала за своими пионерскими простынями брехливая бабенка. Рот  её приоткрылся было, выпалить очередную гадость. Мотя зыркнул на клиентку потемневшими глазами и слова застряли у неё в глотке. Получив свой заказ, она быстренько убралась. Напоследок, взявшись за ручку входной двери, она обернулась на Мотю. Вновь столкнувшись с ним взглядом, она вжала голову в плечи и юркнула за дверь.

     Мотя костылём подровнял кучку грязного белья и засобирался домой. Хватит. Пора закрываться. Ходят тут всякие. Их много, а Мотя один. И у него могут быть свои дела. Ему ещё до дома час добираться. Это у кого с ногами всё в порядке не задумывается о процессе ходьбы. Для них вообще всё счастье: свободно передвигаться, общаться, любить. Весь мир для них. А таким как Мотя остается подбирать крошки с праздничного стола чужой жизни. Даже и эти норовят отобрать. Надо же, а Мотя не запомнил того в палевой шапке. Знать, невзрачным оказался соперник. Обидно, что не запомнил. Узнать бы, где тот живёт, подстеречь в подъезде и забить костылём, как того котёнка. Всю дорогу до дома он думал об этом. Убрать соперника и дело с концом. И почему обязательно костылём? Привязался он к этому костылю. Существуют ещё кирпич, яд, и пистолет, наконец.

     Весь вечер воображение рисовало всевозможные варианты расправы с конкурентом. Ложась спать сегодня на свою, серую от бесчисленных стирок простыню, он снова полыхнул негодованием. Вспомнились счастливые глаза Лютика. Она не выглядела обманутой. В ней не было ни грамулечки вины перед Мотей за своё предательство. Что ей до урода приёмщика из прачечной. Поигралась и забыла. Или нет, даже наслаждается его болью, таская ему своё постельное с запахами и следами ночных страстей. Тогда почему должен страдать только «палевый»? Умри и ты, предательница.

     Не натягивая штанов, в одних трусах, Мотя проковылял к бабкиному сундуку за книгой. Мать давно уже спит и потому не помешает. Мотя перебрался с книгой к себе в кровать, бережно положил её на подушку. Бабкино наследие требовало уважения к себе. Это вам не фабричное издание, штучное. Чувствовалась рука мастера, потрудившегося над фолиантом. Сафьяновый, темно-зеленой переплёт, страницы из плотной бумаги, текст рукописный. Книга толстая. Где искать? Что искать? Ночи не хватит. Может, она сама подскажет? Мотя положил на неё руки и книга, будто дрогнула как живая, словно сила, таящаяся в ней, ждала, пока откроют её, чтобы вырваться на свободу. Он наугад раскрыл книгу. При этом несколько листов упали сами собой, остановившись на разделе «Заклинания на смерть». Мотя принялся читать. «Пойдите на кладбище…» - отпадает, «Возьмите дохлую мышь…» - вряд ли. Он читал, отметая заклинания одно за другим. А вот это подойдёт. Завтра Мотя принесёт с работы то, что нужно, и праведная месть состоится. Он запомнил нужную страницу и сунул книгу под кровать. Хотел было под подушку, но оказалось лежать неудобно – она была слишком большой.


     Утром Мотя проснулся обновлённым. Книга, что ночевала под ним, похоже, вселила в него уверенности в себе. На работу он пришёл на десять минут раньше. Бельё, выстиранное и высушенное за ночь, дожидалось ровными стопками в его комнате. Надо только разобрать его по меткам и по заказам. Ночная смена жалела Мотю и всё готовое сносили к нему. Раскладывая бельё по меткам, он искал простыню с меткой «Лютикова». Всё её в отдельную стопочку, а одну из простыней в сумку к Моте.

     Вечером, не ужиная, он заперся в своей комнате, положил простынь Лютика себе на подушку, рядом книгу и принялся читать: «Из глубокой норы, из-под камня могильного вылезали две змеи…». Мать из-за двери позвала ужинать. «Сейчас!» - откликнулся Мотя и начал заново: «Из глубокой норы, из-под камня могильного вылезали две змеи…».
 
     «А, может, не стоит? Грех ведь» - словно кто-то прошептал над ухом. Мотя отмахнулся плечом: «А изменять, а предавать – не грех?» «… одна змея обвивает шею, другая ложится на сердце…»


     «Разве может набор слов совершить волшебство?» - запоздало шевельнулось сомнение. «И в начале было слово!» - хорошо поставленным голосом зазвучало в ушах. «…одна змея душит, другая кусает. Да будет так!» Всё, книгу под кровать, чтобы мать не заметила, а теперь ужинать. Мотя открыл комнату и прошел на кухню. Сил не оставалось, его как будто выжали. Равнодушно сжевав пустые макароны с дешёвой резиновой котлетой, он оправился спать. Не зажигая света, Мотя забрался в постель и сразу провалился в забытьи. Ближе к полуночи он проснулся от нехватки воздуха. Словно кто-то навалился на него, рукой вцепившись в горло. Дышать становилось всё тяжелее. Мотя скинул одеяло – может, оно виной. Легче не стало. Шею, миллиметр за миллиметром сдавливало что-то невидимое. И тяжесть в груди не проходила. Мотя, с усилием повернулся на бок. В свете полной луны, пробивающейся сквозь занавеску, он заметил метку на краю простыни. С трудом, подтянув её к себе ближе, он разглядел надпись на ней «Лютикова». Мама! Это она застелила принесённую им простыню, перепутав со своей. Мотя спал на проклятом белье! «Эх, мама…» - укол-укус в самое сердце прервал фразу.