Серебристые облака

На рассвете Дик думал о серебристых облаках.
Проснулся и лежал, закинув руки за голову, лицом к окну.
И думал о серебристых облаках.
А из окна лился рассеянный свет.
Вот почему он стал думать о серебристых облаках. Наверное…
Но никакого отношения к серебристым облакам этот свет не имел.
Дик это, конечно, знал, и ещё он знал, что не дело это: вот так лежать на рассвете и думать о серебристых облаках. Но серебро и облака – это было всё, о чём он мог думать.
Ни о чём другом он думать не мог совсем.

Странная вещь. А может, ничего странного.
Он и во сне часто видел облака. Даже однажды какие-то вымяобразные. Которые бывают перед штормом.
Хотя и понятия не имел, что они так называются, и что бывают перед штормом.
Во сне они предвещали не шторм, а просто конец света.

Серебро и облака. Он провёл рукой по лбу. Всё это было ужасно давно. В незапамятные времена… Не в том даже дело, что давно. И не в том дело, что не раздастся гудок, и никто не окликнет, перекрывая шум машин, да и шума машин нет никакого, а окна выходят неизвестно куда, и шестой этаж пятиэтажки превратился в фиг его знает какой этаж фиг его знает сколькиэтажки. То ли тринадцатый, то ли четырнадцатый, то ли сорок четвёртый, а то ли просто второй. Или это вообще не многоэтажник, а избушка на курьих ножках. Вряд ли - замок.

Шум-то, правда, какой-то был. То ли шум моря, то ли шум ветра. Или это вообще в ушах звенит, а Дик всё путает. Потому что Грань подошла вплотную, и всё теперь меняется каждый момент времени, или того, что здесь вместо времени. «Здесь». Ха. Что такое – «здесь»? Но, по крайней мере, можно встать и подойти к окну. Может, там крыло самолёта, а не город, не огород…
Дик отбросил какое-то одеяло, сел, потом встал. Тело-тело, сказал он своему телу, что-то ты много чего претерпело… как ты полагаешь? Но тело ничего ему не ответило, если ответом не считать когда болит колено. Ага. И щиколотка. Где-то растянул.
Он встал и подошёл к окну. Туманное ты моё, думал он, а вот я тебя сейчас открою и тогда увидим – что там, за этим полупрозрачным стеклом.
За стеклом оказался просто снова туман. Он чуть-чуть звенел. Прохладно и влажно было за окном, и в упор ничего не видать, хоть ты разуй глаза, а хоть… не разуй. Где он? Сколько ему лет? Что с ним? Неизвестно. Не помню я, сказал себе Дик, вот ничего не помню, ни кусочка. Нет… кусочки всё-таки какие-то есть. Был фургон, Витька какой-то и Лёша – кто такие – не вспомнить… И не хочется, если честно, вспоминать. Другая жизнь. И стоит начать вспоминать, клонит, неудержимо клонит в сон..
Ладно! Не будем пока форсировать события. Двинемся прямо. Если это возможно. Нужно проверить – есть ли страх высоты? Есть ли сама высота – это другой вопрос. Кстати: а если есть? Ну, то-есть, никто же не гарантирует, что всё безопасно… Однако, если ты прогульщик – а он был именно прогульщик, прозвище у него было такое – так вот, если ты уж прогульщик – чего ты боишься? Сто второго этажа? Это всё же не так страшно, как путь лабиринтами комнат.
Он перекинул тело через подоконник, оттолкнулся пятками и руками и прыгнул в пустоту тумана.

- Хоп! Хэй-хоп!
Вот это да…

Звон – в ушах ли, извне ли – неважно – резко усилился, надавил на уши, стал нестерпимым, и затем стал распадаться на звуки. Падение – или полёт? – стало движением, скольжением, проникновением через - и сквозь - эти звуки, и он как-то научился вслушиваться, узнавать их, наугад или в точности (или это одно и то же?) – и различать, и разделять на составные части звуков, шорохи, вскрики птиц или саксофонов… многие далёкие вскрики маленьких саксофонов и трепет мельчайших, удалённых, прозрачных, тоненьких барабанных дробей… или это ускоренное, измельчённое лопотание капель, капелей, дождиков по каким-то карнизам, крышам, гаражам, листьям…
Как медленно. Но всё-таки – очень быстро. Как выстрел…

Падение, парение, осязание плотного воздуха, влаги, радуги внутри или снаружи его тела, того самого, что претерпело или не претерпело, но теперь – летело, летело и, кажется, пело, а может быть, танцевало, но этого мало: от аккорда и до финала… какого финала?!
Вот он, финал, а то и начало, ни много ни мало, от аэропорта до вокзала, от прошлого – в настоящее, где вплотную подходят парящие листья деревьев, насквозь через всё проходящие, и касаются мокрых ладоней летящего вниз или вверх, по природе своей уходящего дальше на север в туман по ступеням как те, что ушли за рассыпчатым светом других городов, поездов, мимо окон, в которых горчат силуэты, когда поезда и кометы соревнуются в скорости преодоления стен, как в повести, где все мы просто прохожие, листьям дающие петь под ногами, шуршать на закате от ветра и наших шагов, поперёк огороженных трасс, огородов, границ, городов, поперёк сочетаний, разводов мостов и людей, оттолкнувших причалы чужих площадей и мелодий чужих и прекрасных, но неподходящих, опасных, как лес за которым ещё один лес, и ещё, и ещё. А потом – только поле тумана, и в нём – «кукурузников» спящих моторы молчат, и в кабинах пустующих ночь напролёт по приборам сползают остатки прекрасных дождей, то ли просто снежинки рисуют на окнах… все эти кабины, поля и туманы, "кукурузники", звёзды, прощанья, причалы, печали людей. Поскорей пролетай эти звуки шагов по бульварам, просто двигайся – он говорил себе – двигайся дальше, ощущая ладонями лица прозрачных, слезящихся капель, а стога под дождём – это просто постели ветров, где ни памяти, ни горизонтов – одно бесконечное, влажное небо за гранью застав, где, устав, не находишь не только костров, но и пламени, но и углей от костров, но и памяти о перевалах, которыми шёл на закат. Всё, приплыли.
Опять  - снегопад.

Дик, Дик, а может – не Дик, а кто-то другой летел теперь или падал сквозь отдельные моменты стихотворно упорядоченного времени, или это был нотный стан о тысяче аккордов, ключей, модуляций и оттенков, просто одно движение Шивы, одна искорка на перстне, одна капля прошлогоднего дождя на щеке маленького человека, пролетающего утро насквозь.

Вот что значит – задуматься о серебристых облаках на рассвете.

26.06.10.

Екатеринбург