Смерть меня

Подрагивают фиктивные барьеры… Это не так уж интересно, умер я или нет.

Таскаться со своим предназначением при жизни, продавливая сопротивленье мира как материала – да, это очень можно было, но можно было этого не делать вовсе, уверяю. Всё – пыль. Но назначение мое не исчерпалось пределом жизни. В которой нет особых оснований даже для того, чтоб оставаться человеком, теперь я это понимаю. Еще я вижу: в конце концов, важны были не доброта и не поступки, не плохо или хорошо написанные книги, но – бездна.

Хотя талантов мне и теперь не занимать. Хотя бы потому, что не займешь. И кто же даст – если не брать?! Нет даже рук.

Это посмертная истерика. Не в силах жизнь забыть, в инерции паришь, перелетаешь, буквально водишь развоплощенным носом во влажном вашем воздухе, ища знакомую струю. Боже, это контрабандное протаскивание себя назад, на землю…  (И дался же мне Бог… Нет и его, я уверяю.)

Ведь я теперь – ничей на свете. Вот вижу, весовая стрелка ценности меня вихляется в районе абсолютного нуля, да и часы показывают ноль, а ртутный градусник в прозрачности груди выказывает что-то близкое по темпераменту к воде и льду. Приходится не быть – казаться. Бесповоротно эфемерен, безмерен и неизмерим, бесплотен и бесплоден, в общем. 

Жаль, что не вижу никаких преград, что все едино, все прозрачно, призрачно теперь. Прозрачны головы, яичники, желудки, намеки, бульон (поел бы, если б мог…) и пудра грима, слои земли, могильники, обложки дневников и дверцы сейфов, пароли электронных адресов, геномы, метастазы…

Пытался уберечься, но вваливаюсь все равно в сегодняшние ваши звуки слов. Завывчатость, завывистость, завывчивость, окрошечная дребедень и мнимости. Что-то заботливо разрушено у вас нечестными глаголами, мажором нот… И слышу разве что работу оттеночного топора гигантского стилиста. Не имею особых прав теперь судить… Но смерти ради, окститесь!

…Дюжий архангел с чего-то вперился недружелюбно, припрятывая сигарету под крыло, – я это краем глаза вижу. Животное! Химера! Психиатры мне ответили бы на вопрос, что означает тяга теребить дурацкие предметы: я-то лично безотчетно перебираю теперь цепочку облаков от небольшой свинчатки тучи, по форме –  наподобие застенчиво разлегшегося будды. Ужасно. Да-да, какие-то лишь цепи, свинец да будды.

Здесь так устроено, что странно, как мысль во мне вообще не умерла. Надоело думать, и надо бы и эту мысль убрать. Беру – и взять не в силах: фантомы пальцев соединяются, ничто между собой не зажимая. Что ж, значит, это и не мысль.

И чувствую уже скуление у бывших ног: то притащилась собака-простота – сама банальность, и преданно заглядывает в душу.
 
И не в предмете смерти дело здесь… (Неточней названия, которое вначале, опуститься было невозможно.)

С той оговоркой, что нет меня, скажу: я ваш брат, я дольний край, я бывший человек.