Ля

Закройте это и никому не говорите правды: названья у деревни не было совсем. Заката не было там никогда, и лишь черный прорыв проносился по небу, и сыпался весь год внезапный снег.
Совершенно мертвая деревня. В ней барский дом, в нем Юля, с волосьями в три черные косы, дочь барыни, пятнадцать лет. (Способна на все виды преступлений и падений…)
Свечи, перья, бутылочки, бусы… Огурцы, хвостик жгучего перца в превосходно сплетенной корзине. Надо всем тяготеет готовность отдаться. И пахучая жажда причуды нимфетки: смесь скинутого платья, преграды, порыва… Лоб и подмышки – в умозрительном поту. Почти дрожа, садится на валик подлокотника немого кресла. (Обтягивающий, тугой вишневый бархат.)
Вульгарное и розовое одеяла окутывают дверь. Представила здесь под собой кого-то грязного, со шрамом драным через лицо и грудь. (Был продран пикой наискось и по касанью.) Беззуб почти, рыже-седые лохмы на кривом плече, шерсть у сосков и пропасть силы. Он скалится, сипит под ней. Кривые ноги, рыжие, с когтями, колени – в ссохшейся пыли дорог с востока. И бычья сила. С десяток пальцев врезаются ей в спину! Здесь пробегает смерть и упоение, и – все.
Вот очумевшие три батрака в саду читают, за буквой буква, в тачанке, переделанной карете, прыгающим голосом. Еще зашедший с дуру коробейничек, офеня. (Через полчаса с балкона расстрелян юной барышней. И на земле нашли, у левой лаковой каретной дверцы, большую гильзу: цилиндрическая форма, английская, капсюльного боя, с кольцевой проточкой, а в дверце – пуля, боевая, от пистолета, имеет на ведущей части четыре правонаклонных следа от полей нарезов канала дивного ствола. Состояние расстрелянного – тяжкое, в левой височной области отверстие размером пять на шесть, дыхание аритмичное и с единичными рассеянными сухими скрипами, и тоны сердца приглушены. Вот так.)
Впряженный же в карету Жбан, конь, чуял недоброе. Копытами проверил колесо. Над ухом просвистело, и в яблоках на дне кареты немел офеня. Мозг в щель стекал, оттуда в омут. Снулая сардина вверх пастью жалась к колесу. Что ж, вышел в ельник. Свистело, пули били косо. Горний сокил, взмыв из-под ног, метнулся небом. За омутом враги – дивизион кавалергарда, собаки-мины, гимназистки-самоубивицы и  кокаиновые поэтессы-моль, и облако аэростатов – желали окружить, изжарить коника. Но в засаде мать коня сидела, и ельником ушли.
– Не ходят на войну, – шумела на ветру на Жбана мать.
– И, – вторил он.
– И волглый грай родных предместий забыл ты, – шумело пуще на ветру.
Отпаивала молоком теленка.
– И, – Жбан сипел. – Кошерно, в общем. Я мигом, – вспомнил вдруг о долге.
Нащупал в тишине тачанку. Сбил ящик скорбный, удлиненный, гвоздей ушло – невероятно… Копал песок горстьми и вырыл, столкнул его туда, поел сардин.
Диакон бледный сзывал народ.
Метельной непогодью шел, всмотрелся в то, в туда, где… Сплюнув, понял. Метельной непогодью вышел, прибился. Крысолов отряда, матрос надежный Окаемов-Крюк с отрадой Жбана полюбил, бо впалая спина конька ему напоминала лодку.
– О Жбан! – под вечер обнимал рукой с наколкой «Юля» плечо коня матрос отряда.
– И, – конь здоровался на это.
Ходили заполночь ловить предателей умелых, и те пристыженно снимались, обозы уводили вдаль. А вскоре овладели Крымом, и конь увидел Черноморье, а вслед за этим пал Батум и Турция в конце. И муэдзин пил что-то с неба, и горний сокил летал, смеясь. Купили сувенир, послали с нарочным.
А Юля между тем глядела в бельэтаже оперу: тачанки злые со сцены били пулей в ельник. Зал нехотя вскочил. Метельной непогодью вышла. Трудящийся спокойно подбежал, представился. Легли в нетопленном сарае.

– Как-как?! В нетопленном сарае? – судья осел. – Три года с половиной. Трудящегося повели. Приехал с сувениром нарочный, легли в нетопленом сарае. Уехал он.

Шли Туркестаном, конь вел караван. В ночь на привале горцы злые кидались копьями и убегали босо. Матроса этим не возьмешь, но палец как-то отстрелили, осталось «ля».
Вот волглый грай родных предместий, трудящиеся и сараи, виднелось здание суда. Вот барский дом. Скрипела дверь, окно звенело.

– Где палец?.. – только и нашлась.
Они ж сардин поели, вошли в работу, вняли смысл. И было, но ушло и это. И все ушло. Бывает так, что кажется: все пусто в вас. Вот, я же чувствую.