Жучье-бычьи хроники

часть 1
Дача. Это слово наводит на мысли о шашлыке, кресле – качалке, соломенной шляпе и непременно о щекотном ласковом солнышке. И вот, в очередной заезд на дачу,  в летней беседке под потолком, мы обнаружили огромнейшего паука. Сначала он пугался нашей шумной компании, но постепенно привык и освоился. Дети целыми днями охотились на жирных мух и комаров, обрывали им крылья и забрасывали в его ловко расставленные сети.

Паук выскакивал из укрытия, как судебные приставы из темноты, опутывал жертву липкой паутиной, довольно жмурился и вилял фантомным хвостом. Причём, если жертв было две и больше, первой он выбирал всегда самую жирную. Продолжалось это с неделю и паучара, закормленный напрочь, всё реже выбегал трапезничать. Находясь в булимической коме, он, наверное, подумывал о сдаче части паутины в субаренду «Газпрому» с последующей продажей.
 
Но, всё не вечно. Дети, перезнакомившись, нашли себе другие занятия, и паук был снят с довольствия по умолчанию. Тот понял это к исходу третьих суток. Мухи закончились, залатать все дыры в паутине мешало пузо и ностальгия по канувшему благолепию. Во время наших чаепитий в беседке, он спускался над столом и внимательно, во все свои восемь глаз, смотрел на каждого, гипнотизируя. Потом медленно поднимался наверх, как бы давая нам время передумать. Опять спускался, укоризненно обводил всех взглядом, качал головой и гордо убегал в центр паутины. Крошки от печенья и хлеба он воспринимал как оскорбление и не обращал на них внимания вовсе. Чтобы не пропустить время посещения беседки, он начал на входе, на уровне лица, ставить растяжки из паутины.
 
Но тут появился майский жук. Красивый такой жучище, иссиня-зеленый, он жужжал как трофейный израильский вертолёт, заправленный кокосовым маслом. А так как полёты его были нечасты и скоротечны, жук финальную часть полёта – приземление, видать, не освоил. Или может считал, что тормоза созданы для стрекоз, но приземлялся он как попало, куда попало и всегда на спину.

Наверное, по причине частых ударов затылком, был он заметно туповат, но жизнерадостен до заразительности. Дряблую паутину он заприметил сразу и, стартовав откуда-то с крыльца, разгонялся, пробивал в ней дырищу, складывал крылья и валился на стол в беседке. И там, лёжа на спине, ржал до икоты, сучил когтистыми ногами и смотрел, как паук в панике штопал свою снасть, недоумевая по поводу упущенной добычи. Потом полёт повторялся в обратном направлении. После сорок восьмой штопки паук заподозрил неладное и соорудил ещё две редкие паутины перед основной.
 
Ничего не подозревающий жучара, похрустев с утра сочным капустным листиком и размяв закрылки и элероны, вылетел на бомбёжку. Уже на подлёте, заметив препятствие, он изменил звук на удивлённый, пытаясь свернуть, но законы физики затащили-таки его боком в коварную ловушку. Он пробил первую паутину, зацепился лапами за вторую и окончательно увяз в третьей. Паук, с видом победителя в бразильской лотерее, схватил вилку и нож, и злобно навис над жуком. Но, тот не собирался сдаваться и, подтянувшись на задних лапах, средними начал бить паука во все глаза одновременно. Паук, от такой наглости и несвойственному поведению антрекота, опешил и ретировался. Жук включил форсаж и победно шмякнулся на стол, суча в воздухе лаптями из паутины.
 
Паучара, гонимый любопытством, спустился вниз и как Том Круз завис над тучным телом. Жук прикинулся мёртвым, но подрагивающие жигольские усики выдавали в нём биение храброго сердца. Паук, получивший побои, долго наводил резкость в оставшихся целыми глазах, долго крутил головой. Решив для себя, что перед ним мертвечина и бой выигран, начал осторожно подниматься в своё логово. Жук открыл глаз и коротко жукнул. Паук спустился. Так повторялось раза три. Паук понял, что проиграл и уязвлено уселся в центре своих владений, не реагируя на жучьи происки. Жучара перевернулся и ещё долго бегал по столу, плевал в небо, выпячивал зад и дразнился, пока не поскользнулся и не свалился на пол. Взлетев с пола, и заложив  победный вираж на средней скорости вокруг израненной паутины, довольно шмякнулся в траву.

Вся эта насекотная идиллия с переделом сфер влияния, закончилась как обычно: в одно прекрасное утро, в калитку зашёл красноносый аист и вульгарно сожрал обоих. Так что, к облакам враги взмыли, обнявшись и в одном желудке. Памятуя о том, что детей приносят именно эти неразборчивые и прожорливые птицы, думаю о том ребёнке, которому досталась паучья хитрость и жучья храбрость. Или наоборот:  жучья тупость и паучье коварство.

часть 2
Она была стройной и утончённой. Любила длинные облегающие платья и запах полыни. Золотое ожерелье на её шее гармонировало с загаром и маняще мерцало в темноте. Воля случая забросила её в этот город. Вместе с такими же подругами они поселились в этом старом викторианском доме с тяжёлыми портьерами и бронзовыми люстрами.

Он был полноват и солиден. Его родословная уходила корнями в до Колумбовую Америку и витиевато обвивала полмира. Успех – было его вторым именем. Ни одна из крупных сделок и побед не обходились без него. О нём слагали легенды. Его увековечивали в живописи и музыке. Тем не менее, он не был чванлив, реально осознавая, что это больше заслуга его знаменитых пращуров, нежели его.
 
Её он заметил сразу. Такая грациозная посадка головы и прямота в спине выдавали в ней хорошее происхождение и воспитание. Заговорив с ней, как не подобает джентльмену, он тут же загладил неловкость момента, сославшись на ограниченный круг знакомых ему в данном обществе, которые могли бы его представить. Она не сочла это дерзостью. Такую уверенность и брутальность она встретила впервые, и это разожгло в ней интерес. Их встречи стали ежевечерними. Она обсуждала с ним разговоры, услышанные среди подруг, и выслушивала его полновесное обоснованное мнение. Его логика и жизненный опыт покоряли её. Один раз она поймала себя на мысли, что ревнует его  к прошлой жизни, к тем, кого он так же вдумчиво влюблял в себя.
 
Ему нравилось в ней всё. Особенно пленил его её аромат. Здесь были нюансы листов папайи и переспелого манго, чуть мускуса и мокрых соломенных вьетнамских крыш, отзвуки камина в морозной звенящей свежести. Звук её шуршащего платья успокаивал его и напоминал годы безотчётной юности, когда он был обласкан родительскими руками.
 
Он тоже жил в этом же доме, в отдельной комнате с кондиционером. Он вместе гуляли по анфиладам комнат и восхищались тонкой продуманностью каждого строительного элемента. Он, как опытный экскурсовод, по некоторым признакам мог определить, в каком веке построено то, или иное крыло здания. Она восхищалась его способностью из, казалось бы, разрозненных и несовместимых знаний строить логические цепочки и приходить к правильному выводу. Хотя, правда это была или нет, оставалось на его совести. Время шло, и она уже начала томиться разлукой с  ним. Время, проведённое в одиночестве, казалось напрасно потерянным.
 
Встречаться они могли только вечерами, когда в доме стихала суета. В последнее время они открыли для себя танцы и кружились по паркету, инкрустированному лилиями, под Саймона и Гарфункеля. Она показывала очередное па, он, стараясь сохранять достоинство, повторял их. Она прощала ему ошибки и смеялась, смеялась хрустальным голосом. Когда дом поглощала ночь, они любили сидеть у остывающего камина и слушать, как летучие мыши за окном рассекают мглу когтистыми перепончатыми крыльями. С ним она не боялась ничего. Все её опасения по поводу уходящих и не возвращающихся подруг, он разубеждал превратностями судьбы. Он был фаталист, и неотвратимость будущего принимал как основной закон. Иногда в доме появлялась Женщина. Её присутствие выдавал запах лаванды и ванили. Именно после таких визитов и пропадали подруги.
 
Они имели одного Хозяина - владельца этого прекрасного дома. Хозяин был подтянут и немногословен. Ответственные государственные дела до времени состарили его и убили в душе юношу романтика. Он стал педантичным и сухим человеком, больше привыкшим отказывать, нежели соглашаться. Даже в редкие минуты отрешения и отдыха он не мог остановить работу мысли, и только хороший шотландский скотч и ароматный дым сигары могли на время затуманить его взгляд.

Этот день начался нервно. Женщина, подъехав на экипаже, стремительно поднялась по лестнице и, не слушая возражения прислуги, распахнула массивные двери кабинета. Хозяин поднялся из-за стола с немым вопросом в глазах. Женщина начала медленно и чётко говорить, жестикулируя рукой. Было видно, как каждое из заранее выбранных слов ломало взгляд Хозяина. Женщина всё говорила и говорила, уже не обращая внимания на интонацию и переходя от окна к окну. Оказавшись у стола, она наугад взяла из коробки её, прикурила и нервно затянулась.

В кабинете повисла тишина. Хозяин сидел за столом и смотрел на поднимающийся дым. Решившись, он подошёл и обнял Женщину за плечи. Та вздрогнула и резко отстранившись, развернулась, роняя пепел. Сказав хлёсткое последнее слово, ломая, затушила сигариллу и быстро вышла прочь. Хозяин сел за стол, открыл сигарную коробку, выбрал его, и привычно обрезав гильотиной кончик, прикурил от кабинетной зажигалки.

часть 3
Василий Иванович заряжал патроны. Это дело он любил и знал до мелочей. Ещё от деда у него сохранился охотничий набор «Братьев Вагнер», Берлин 1912 год. Прессом он выдавливал использованные капсюли, запрессовывал новые, изящной мерной ложкой насыпал порох, забивал пыжи. Немного подумав, он зарядил патроны отпиленными головками шурупов. Всё это он делал автоматически, думая о другом.

В последнее время его верный дворовый пёс, по кличке Болт, испортился совсем. С последней собачьей свадьбы он вернулся полуживым, ободранным и с диким блеском в глазах. О том, что стряслось с псом, можно было только догадываться, но стал он заметно рассеян и задумчив. За последнюю неделю хорёк утащил семь взрослых кур, а верный Болт даже не гавкнул. Сегодня утром, очевидно, чтобы загладить вину, перемахнув через забор, он принёс задавленного соседского петуха.
 
Василий Иванович уже не раз сталкивался с такими симптомами у собак, и понимал, что Болт на этом не остановится. Чинить разборки с соседями не хотелось и по общей деревенской традиции от пса следовало избавиться. С тяжёлыми мыслями он собрался, повесил ружьё на плечо и вышел во двор. Болт сразу всё понял, встал, его обычно загнутый калачом хвост, безвольно обмяк.
- Ну, что Болт? Догулялся. Пойдём, бродяга.

Болт семенил рядом и искоса посматривал на хозяина. Василий Иванович вспоминал, как принёс домой маленький пушистый комочек, выкармливал из соски, как радовались внуки. В двухмесячном возрасте пёс умудрился проглотить болт и долго страдал и истошно визжал, пытаясь облегчиться, за что собственно, и получил кличку.

Ну, всё, пришли. Вот и лесок показался. Болт вздохнул, потёрся мордой об штанину и засеменил к краю поля. Василий Иванович снял ружьё, прицелился, вспомнил радость в глазах внуков, поднял ствол и выстрелил вверх. Пёс присел, повернулся и бросился наутёк. Сверху со шмяканьем что-то свалилось. Метрах в десяти на траве валялся красноклювый чернокрылый здоровенный аист. Головки шурупов прошили его насквозь, о чем свидетельствовали входные отверстия в его белоснежном пузе. Удивлённый своим удачным выстрелом, Василий Иванович разглядывал птицу.

Вдруг, из одной из дырок, вылез майский жук, огляделся, и к удивлению Василия Ивановича, залез обратно. Жук показался снова, но на этот раз на спине он тащил полудохлого паука. Свалившись с аиста, парочка скрылась в траве. Такое Василий Иванович видел впервые и вряд ли кто из односельчан поверит его рассказу.

Дорога была трудной. Паук постоянно стонал. Из некогда ловких восьми ног, он лишился половины. По полю скакали зяблики и жук, проявляя чудеса маскировки, продирался сквозь траву, периодически прикидываясь заячьей какашкой.

К вечеру они добрались до окраины свалки и устроились на ночлег в банке из-под йогурта. Паук к утру ожил, выбрался наружу, и рассвет встречал сидя на банке, строя коварные планы по оптимальному размещению снастей. А поживиться здесь было чем. Мириады мух и мушек просыпались и начинали вяло пожукивать. Землю ворошили всевозможные личинки и неторопливые черви. Гордые кузнечики коряво подходили к краю свалки, прицеливались и с щелчком улетали за вкусненьким. Жизнь кипела, стрекотала, шуршала и настороженно прислушивалась. Ближе к обеду раздавался вибрирующий звук, и сверху приземлялось разнокалиберное стадо пернатых. У постоянных обитателей начинался вечный сериал «Остаться в живых».
 
Предводителем аборигенов был жирный зелёный клоп. Он был самым старым жителем свалки и его никто не ел, а если и клевал, то с отвращением выплёвывал.  Клоп довольно хмыкал, выпрямлял помятый хоботок и шёл к своему другу жуку-могильщику, которого не мог раскусить никто. Ежедекадный побаночный обход уцелевших, приносил предводителю и его неуничтожаемой челяди дивиденды в форме всяких вкусностей, которые сносились каждый вечер к их логову – старой настольной лампе с уцелевшей лампочкой и дырявым абажуром.
 
Сверху, с лампочки, клоп любил наблюдать за этим процессом. «Чисто кони», - думал клоп, и в голове прикидывал, где лучше заскладировать сокровища на чёрный день. Хорошо продуманная система получения благ, сначала забавляла клопа, и он начал уже просить короедов принести ему лаврушки для триумфального венка, но постепенно он привык к роли бога и всё больше скучал.

Оживления вносил его друг – жук-могильщик, который пропадал неделями на соседних помойках и приносил новости и приветы от авторитетных насекомых. После его командировок, клоп ввёл налог на усы и ноги, определил плату за сектора охоты для пауков и облепил родную лампу крылышками махаонов для отпугивания птиц.

Жук, мало понимающий в устройстве и социальном статусе помойки, целыми днями занимался обустройством нового жилья. Оклемавшийся паук плёл жидкие сети и по ночам развешивал сушиться и всю ночь бдил, чтобы к утру сыто заснуть. Жизнь налаживалась, и он потихоньку начал плести шарфы, жилетки и тёплые носки, налапники, нажучники и начервники. Первую жилетку паук подарил своему спасителю. Жук долго вертелся перед осколком зеркала и довольно жмурился. Изделия паучьего промысла нашли спрос среди местного населения. Зажиточные жители даже заказывали ему гамаки и абажуры в обмен на еду.
 
Каждый вечер, качаясь в гамаке, они обсуждали планы на предстоящий переезд поближе к центру. Жук познакомился с солидным окурком сигары, который любезно приглашал их переехать в его старый радиоприёмник. Жил он вместе с невестой и жильё это было для них велико. Его невеста хворала спиной и редко выходила на улицу. Паук начал плести для неё теплую кофту с воротником расшитым папоротником.

Клоп, наблюдая за предприимчивым жуком, терпеливо ждал, когда тот соизволит прийти за разрешением на переезд. Дважды посланные гонцы, возвращались посланные жуком. Ситуация выходила из-под контроля, а могильщик с двумя осами уже неделю жужжал на местном сырозаводе. Вернувшиеся из  разведки сверчки, всю ночь стрекотали о беспардонном поведении новых обитателей и их вольных высказываниях. Переезд всё-таки произошёл, и теперь эта сигаро-паучья тёплая компания организовала детский сад для подрастающих мушат, где основы аэродинамики и жизнедеятельности преподавали сигары, а труд – паук.
 
Клоп не находил себе места. Вновь образовавшийся враг мутил его мозг. Планы мести, один красочней другого, будоражили воображение. Могильщик появился кстати и, позёвывая и почёсывая блестящее пузо, в пол головы слушал подпрыгивающего и пахнущего клопа. Картина, где он с двумя звонкими осами плескается в сыворотке и размножается, не отпускала его. Клопа он уважал и побаивался. Своими нудными нравоучениями тот мог довести любого до состояния апарыша. И припрятанный клопом баллон с дихлофосом, делали его демонически прозорливым.

Конфликт сливовато назрел и могильщик, собрав команду короедов, выдвинулись к радиоприёмнику. Привлечённые стрекозы доложили, что все враги в сборе. Могильщик, нюхнув сахарной пудры, неторопливо подошёл к вражескому стану. Короеды расположились по периметру. Помойка притихла.

- Привет, земеля, -  хрипло начал могильщик.
- Привет, - ответил жук.
- Ты знаешь кто тут главный?
- Знаю. Начальник свалки Игорь Арнольдович. Я у него вчера в кабинете, на занавеске просидел до обеда. Жжжарко было, - ответил жук.
- Послушай сюда. Может ты со своими обкуренными друзьями не совсем понял, но главный   тут  клоп, а я его правая рука.
-  И чё жжж?
- А то ж, что существуют определённые правила. Раз в день, к шести часам, к настольной лампе все без исключения сносят еду, из расчёта на одного здорового насекомого. Андустенд ми? – злобно сказал могильщик.
- И чё жжж?
- А то ж, что вы уже две недели живёте как у клопа за пазухой, а проку от вас нет.

- Послушай меня, мой траурный друг. Еду мне есть куда девать. У меня вон продлёнка для мух. Кузнечику за уроки скрипки плачу, мотыльку за вентиляцию, светлячкам за освещение и много чего. Так, что шли бы вы боком всей моталкой. Или у вас товарищество собственников помойки? Устав принесите, тарифы, собрание проведите.
- Сейчас и устроим собрание. И помянем…после, - злобно сказал могильщик. Короеды напрягли усы и замерли.

- Не надо нервничать. Для общего развития поясню: вчерась я прикатил взрывпакет с соседней свалки войсковой части. Спичка у меня есть.  Так, что если что пойдёт не так, мой сигарный друг может занервничать, и от вашей помойки, и от клопа в частности, останется только запах. Компрендо муа?
Могильщик, срастив в голове разведданные, пришёл к выводу, что жук не врёт. Потоптавшись для вида, бросил через плечо:
- Свидимся, - и гордо пошёл восвояси.

На следующий день часть помойки с приёмником была объявлена фумитоксно опасной и жука перестали беспокоить. Стали они жить поживать и хлам наживать. Аминь.