Стюардесса

рассказ

                С РАЗВЕШАННЫХ НА СТЕНЕ СЕМЕЙНЫХ ФОТОГРАФИЙ ВЗИРАЛИ ЛИЦА,
                КАКИЕ СЕЙЧАС УЖЕ НЕ ЧАСТО УВИДИШЬ...


          
             На часах было половина шестого. Выполнив комплекс гимнастических упражнений, Лили набросила длинный бархатный халат и, неслышно ступая, чтобы не помешать соседям по коммуналке, направилась в ванную.
             Сегодня женщина отменила утреннюю пробежку, но, как всегда, умывшись, тщательно  уложила волосы и подкрасила губы. Потом, открыв вместительный платяной шкаф, в одном из отделений которого  хранились её концертные платья, она принялась вынимать их вместе с «плечиками» и развешивать на дверцах. Разобравшись с платьями, Лили протерла расставленные на комоде всевозможные безделушки, шкатулочки, статуэтки, вытащила из ящичков шляпки, перчатки, шарфики.  Прикладывая к себе туалеты, она рассматривала  отражение в зеркале, и отошла от него вполне довольная увиденным. Потом она открыла бюро и достала потёртый альбом. Переворачивая страницу за страницей, подолгу рассматривала каждую фотографию. Извлекла из глубокой шкатулки, хранившейся в нижнем ящике комода, несколько небольших пачек писем, каждая из которых была перевязана тонкими ленточками, и отложила письма в сторону. Приставила лесенку  и, поднявшись  на антресоли, сбросила вниз длинный футляр, в котором хранились старые афиши...

             В девять часов в дверь позвонили. Лили ждала гостей, а два звонка - это к ней, и она поспешила к входной двери. В прихожую вошли молодая женщина и с нею двое  мужчин.
             - Здравствуйте, Лили Аркадьевна. Ну вот, мы и приехали! - улыбаясь, сказала Вера.
             Вера не так давно сменила Лили на должности руководителя любительского театра, и частенько приходила посоветоваться, или просто проведать старую актрису.
             - Верочка, пожалуйста проходите в комнату. Милости прошу, молодые люди...
             - Ой, какая красота! - с восхищнием воскликнула Вера, увидев развешанные на дверках шкафа платья. - Глядя на них, я чувствую дыхание времени. А что же вы мне  их  раньше не показывали?
             - Показывать – значит, рассказывать. Видимо,  тогда ещё время не пришло для этого.
             -  А жалеть не будете, что расстаётесь с ними ?
             - Ну, что вы! Я буду только рада, ежели вы вдохнёте в них жизнь. Они и так залежались в моём шкафу дольше положенного. Открою дверку, полюбусь, опять закрою. И так почти каждый день. Ну не глупость, скажите на милость?
             - А я вас понимаю... вам с молодостью не хотелось расставаться.
             - Может быть, может быть, -  задумчиво ответила Лили.
             - Для нашего театра – это просто находка. Вы ведь знаете, ноги отобьёшь, пока деньги вытащишь из месткома.
             - Понимаю вас... А я ведь три  платья  сама сшила.
             - Правда? - удивилась Вера.
             - Да, Верочка. Наш театр перед самой войной был на гастролях в Минске. Там война и застала труппу. За несколько дней до того,  как город был сдан, весь состав труппы эвакуировался, естественно, со всем театральным имуществом, а я лежала с высокой температурой. Так и осталась в Минске. Выходил меня один старенький врач. Что мы там пережили... И всё же, представьте себе, я давала концерты... Где? Ну, это другая история... Можно было, конечно, выступать в обычных платьях, но выход к зрителю – большая ответственность, и публика заслуживает того, чтобы видеть артиста во всеоружии. Вот я и села шить. Многие артисты в годы войны шили себе концертные платья своими руками.
             - А вот это кружевное платье тоже вы пошили?               
             - Да. Присмотритесь... это крашенная гардина, а на внутренний чехол пошла тонкая портъерная ткань, - поясняла Лили. - Вот это, с бахромой по низу, сшито из отреза плюшевой ткани,  подаренной мне хозяйкой квартиры, где я проживала. К нему был ещё капроновый шарф, но он не сохранился.
             Вера потрогала платье руками.
             - Точно, это же обыкновенный плюш.
             - А это белое – из парашютного шёлка, кусок которого мне принёс тогда один человек, - продолжала рассказывать Лили. - Фабрику по пошиву парашютов, на которой он работал,  эвакуировали в первую очередь. Но этого человека оставили в Минске... Простите, отвлеклась... Эти три туалета, - Лили указала на платья, висевшие на другой дверце шкафа, -  шила  для меня швея, и из тканей, каких сейчас и в помине нет. О, Верочка, сколько я встретила тогда замечательных людей! Известно, что именно в трудных обстоятельствах и проявляются истинные качества человека, а то время было страшным, и не каждому оказалось по силам не упасть в грязь лицом. Ну вот, опять я не о том.
              - Нет, нет. Говорите. Я ведь  не знала, что вы были в оккупации.
              - Да. Был в моей жизни такой эпизод, - сдержанно сказала Лили.
              - А вы, верно, были настоящей красавицей! Вы и сейчас прекрасно выглядите.
              - Да, я была хорошо сложена и поэтому все туалеты сидели на мне идеально, - со скромным достоинством подтвердила Лили.
              - Интересный вы человек. Сколько времени с вами знакома, но каждый раз открываю в вас  новые грани и не перестаю восхищаться вашими достоинствами.
               - Ну что вы! Оставьте. Просто вы не знакомы с моими недостатками.
               - А разве они у вас имеются? - смеясь, спросила Вера. - Лили Аркадьевна, а что вы включали в свой репертуар? Вы ведь драматическая актриса.
               - Поначалу читала стихи, монологи, пела песни, романсы. Собирались соседи, приводили своих друзей. Потом, уже для другой аудитории... там только пела. Вы же знаете,  сцена для актёра – это жизнь... и неважно, в каком помещении и для какой публики он выходит на неё...
               Двое молодых людей, пришедших вместе с Верой, были актёрами любительского театра, которым она руководила. В разговор женщин они не вмешивались и с  интересом рассматривали обстановку комнаты, негромко делясь впечатлениями.
                - Да, такие предметы обстановки – редкость в наши дни. Можно сказать, примета эпохи. И, что немаловажно – всё в хорошем состоянии.
                - Потому  что тогда всё изготавливали  из натурального дерева. Не то, что сейчас –  из спрессованных опилок.
                - Ты только глянь, какая лампа настольная!
                - Да, классно смотрится.
                - Вера Константиновна, пора, - обратился один из них к Вере. - Мы с работы отпросились только на час.
                - Да, конечно. Начинайте, ребята, - распорядилась Вера и вновь обратилась к Лили. - Я ещё пораспрошу вас об этом периоде поподробнее.  Это ж надо, люди даже «под немцами» ходили на концерты! Поразительно. Лили Аркадьевна, а, может быть, у вас сохранились какие-нибудь старые мхатовские афиши – стараюсь не упускать возможность пополнить коллекцию нашего музея, - сказала Вера.
                - Вы знаете, Верочка, а я, как раз, вытащила их и не знаю, что с ними делать.  Думала, пойду ночью за дом и сожгу, но чувствую – рука не поднимется.
                - Тогда я, действительно, вовремя подоспела.
                - Держите же. Это всё, что у меня сохранилось, - сказала Лили и передала свёрнутые в рулон афиши Вере.
                - Спасибо вам, Лили Аркадьевна! Так значит, завтра в пять я у вас?
                - Да, да, Верочка.  Буду ждать. Компания всё та же.

             Закрыв за Верой дверь, Лили решила прогуляться и заодно подкупить к столу что-нибудь из недостающих продуктов. На аккуратно уложенную причёску она приколола
маленькую, необычного фасона шапочку, одела новое светлое пальто. В современном пальто и, явно из прошлых лет, но всё же, очень красивой шляпке,  женщина выглядела гармонично, а  размер её стройной фигуры не изменился со времён, когда такие шляпки были в моде...
             Лили шла по длинной дорожке вдоль дома, где родилась, в сторону бульвара.            
             Был на редкость приятный осенний день. Лили расстегнула пальто. С деревьев осыпАлись листья, устилая аллею и скамейки, на которых, тут и там, сидели парами и поодиночке пожилые люди, и прогуливались молодые мамаши с колясками. Эта  знакомая и расхожая картинка всегда умиляла Лили свой неизбывной сезонной повторяемостью. Лили любила шумные московские проспекты с их многоликостью и противоречивостью, но эта, расположенная неподалёку от её дома, аллея, вместе с её «постояльцами» и случайными прохожими, завораживала её какой-то мудрой сосредоточеностью.  В короткую пору «бабьего лета» здесь было особенно приятно. Тишина и шорох опадавших листьев лишь подчёркивали прелесть последних погожих дней и располагали к раздумьям о недолговечности всего окружающего, о  хрупкости человеческой жизни.
            
           Сегодня Лили исполнилось семьдесят лет. У неё было хорошее настроение и она радовалась тому, что её концертные платья ещё могут сослужить кому-то службу. Наслаждаясь гармонией красок, Лили гуляла по бульвару, раскланивалась со знакомыми и  вспоминала пролетевшие мгновения своей жизни. В этот день прошлое особенно ярко всплывало в памяти, тревожа её сердце.
            Лили немного волновалась в преддверии завтрашнего праздничного обеда, на который были приглашены близкие друзья. Подруга из МХАТа, с которой Лили была
связана общими воспоминаниями довоенных и послевоенных лет. Верочка, которую Лили знала, когда та была ещё подростком. Соседка Нина с мужем. Давний поклонник, который со временем стал её верным другом, и одна милая пожилая пара, с которой  Лили любила посидеть за чашкой чая. И, конечно, Оксана. С ней Лили была знакома с тех времён, когда девушка полюбила Дмитрия. Оксана и раньше нередко заглядывала к Лили, а сейчас, когда сын развёлся со своей женой, и уже был намечен день его свадьбы с Оксаной, она уже приходила в качестве «законной» невесты. Будучи школьницей, Оксана засмотрелась на красивого старшеклассника, заглянула в его серо-голубые глаза... и влюбилась. Эта, внезапно вспыхнувшая, юношеская и, как правило, недолговечная любовь, оказалась на редкость живучей.  Она жила в её сердце, пока их пути не пересеклись вновь.
          
            Проходя мимо цветочного магазина, Лили купила несколько алых роз. Потом зашла в гастроном и прикупила баночку майонеза и десяток яиц.
          Вернувшись домой, женщина поставила цветы  в вазочку и увенчала ею верхнюю полку этажерки. Обстановка её большой комнаты, с высокими лепными потолками и объёмной нишей,  сильно отличалась от современной обстановки городских квартир и  была наполнена очарованием прошлых лет. В нише стояла старинная двуспальная кровать, две небольшие тумбочки по бокам от неё, и маленький туалетный столик. Днём Лили  закрывала нишу шторами, тем самым отделяя её от остального пространства комнаты. Кроме люстры на потолке и двух бра над  диваном, на комоде, среди  статуэток и фотографий, стояла массивная настольная лампа на высокой ножке; в уютном уголке около балконной двери, возле кресла-качалки, на котором Лили любила посидеть с книгой, или подремать, возвышался торшер, подаренный несколько лет назад сыном. Торшер – это, пожалуй, одна из немногих примет современности в квартире. Когда к Лили приходили гости, она любила включать всё освещение, и тогда дом выглядел празднично и нарядно. С развешанных на стене семейных фотографий, оправленных в  старинные  рамки, взирали лица, какие сейчас уже не часто увидишь. В выражении глаз, в чертах, угадывалось достоинство и одухотворённность, присущие другой эпохе. На коричневом  старинном пианино стояли два бронзовых подсвечника – по вечерам  Лили зажигала на них свечи. Своим  мягким мерцанием они создавали созвучную её настроению атмосферу, и Лили начинала музицировать. Комната наполнялась пленительно-томными мелодиями ноктюрнов и элегий, светлыми аккордами вальсов...
            Лили часто играла «Времена года» Вивальди, композитора, произведения которого она очень любила... и, вслед за сменой музыкальных сюжетов, перед глазами женщины проходила её жизнь, одна картинка сменяла другую. За осенью наступала зима, за весной приходило  лето...
            Иногда Лили слушала старые пластинки... и в мыслях возвращалась в своё детство и юность. Тогда, эта большая шестикомнатная, ныне коммунальная, квартира,  принадлежала  её семье. Лили вспоминала родителей, дядю, родных и, близких дому, людей. Дусю. Деда.
               
            Посматривая по вечерам в сторону ниши, где стояла двуспальная кровать, Лили представляла  себе подмостки сцены – для чего, собственно, и была изначально приспособлена эта ниша. В её памяти  запечатлелись дни, когда в домашнем спектакле мама исполняла  роль Елены Поповой, а  дедушка – весельчак и эрудит, выступал  в роли поручика Смирнова. Когда Закревские давали Чеховского «Медведя», в их дом съезжались все друзья, а знакомые привозили с собою своих знакомых.
            Лили, как наяву, слышала мамин смех, то заливавшийся колокольчиком по всему дому, то дразнящий и дерзкий. «Боже, как мамочка пела..."

*
            До прошлого года дополнительный уют жилищу придавали два ковра, привезенные её сыном из Германии: один, мягкий и небольшой, лежал на полу, другой, большой и тяжёлый, висел в нише над кроватью. Почувствовав, что ей стало тяжело за коврами ухаживать, Лили предложила соседке Ниночке забрать их себе. Нина с радостью согласилась, и однажды вечером, когда она со своим мужем были приглашены к Лили на чаепитие и,  вдоволь наговорившись, уже стояли на пороге  со скатанными в аккуратные столбики коврами, соседняя, с Нининой комнатой, дверь, приоткрылась. Оттуда показалось заспанное лицо с крупным мясистым носом и маленькими глазками.  Это была Зина. Вместе с мужем и взрослым сыном-выпивохой она занимала  одну из комнат этой коммуналки. От  её глаз не укрылось, что «Нинка с Алешкой перетаскивают к себе стюардескины ковры», – то есть,  добро уплывало в чужие руки.  Зина была в несвежей ночной сорочке, под которой бесстыдно колыхались её огромные груди и нахально выпирал  живот – и всё это сливалось в единое целое. Переливаливаясь на коротеньких, как у уточки, и неправдоподобно маленьких ножках, обутых  в стоптанные домашние тапочки, она  прошаркала на кухню, по дороге окинув соседей недобрым взглядом.
           Зина, за глаза,  называла Лили «стюардессой», в знак отвращения к  её самобытности и непохожести ни на кого из Зининых знакомых.  В Лили её раздражало абсолютно всё, начиная с её имени. Ей не нравилась походка Лили: «Ты посмотри-ка на неё, как вышагивает. Можно подумать, что она стюардесса», - возмущалась Зина. Зина работала проводницей в поездах и мысленно конкурировала с бортпроводницами. Её не устраивал гардероб Лили и, в особенности, нижнее бельё. Иногда Зине удавалось подсмотреть, как после стирки, Лили уносит в тазике свои ночные сорочки, трусики, лифчики, комбинации к себе в комнату. Эта воздушная пена из кружев, шёлка и батиста ещё больше возбуждала  свойственное её характеру чувство зависти. Оно, словно жаба, душило её, и она говорила себе: «Всё это не для нормального советского человека». Зина не любила и Дмитрия – красавца-офицера, служившего в Германии, именно за то, что он служил в Германии и  «оттуда задаривал Стюардессу и свою невесту-перестарка Оксанку  всяким заграничным говном». За непонятную Зининому уму, дружбу "Лили с покойной Дуськой", непонятно, кем приходившейся Стюардессе, Зина заодно не любила и Дусю. К тому же, после смерти Дуси, она претендовала на освободившуюся комнату –  а комната досталась Дмитрию. «Квартирный вопрос» ещё более обозлил Зину. Зина не любила всё, связанное с Лили.  А Лили была равнодушна и к Зине, и к её чувствам.
           Лили любила чистоту и уют, который умела создавать, в каких бы условиях ей не доводилось жить. Она, как птичка, вила себе гнёздышко на любой веточке. Это возмущало Зину до глубины души: «Пусть в  своих хоромах красоту наводит, а в местах общего пользования нечего свои порядки наводить», - высказывала  Зина своё недовольство каждый раз, когда Лили делала уборку на кухне, в коридоре, и везде, «где её не просили». И, особенно, когда она нарушала график дежурств по квартире.
           Но в тот день, когда Зина «застукала соседей вместе с коврами», она потеряла покой и сон. Чтобы восстановить справедливость, она подошла к Лили и, насколько возможно, вежливым тоном заявила: «С вашей стороны было бы неплохо и мне выделить какой-нибудь подарок на память. Что ж, я хуже этой училки?».
           На что Зина рассчитывала, обратившись с такой просьбой, можно только строить предположения... Лили рассмеялась. 
           - Смеётесь? Ну, смейтесь, смейтесь. Посмотрим ещё, кто будет последний смеяться, - злобно сказала Зина.
           В сорок пять Зина считала себя бессмертной.
           А Лили в свои семьдесят повидала женщин, которые были не менее уродливы душой, чем Зина, а уж об их отношении к людям и говорить не приходится. Много раз она слыхала в свой адрес и не такие гадости. И цену короткой человеческой жизни Лили тоже знала хорошо. Так что, особого впечатления этот разговор на неё не произвёл.
           Несмотря на любовь к красивым вещам и украшениям, с неодушевлёнными предметами Лили расставалась легко и без надрыва. Она могла запросто, не придавая этому какого-то значения, подарить приятельнице понравившуюся ей шаль, или брошь. Берегла она лишь фотографии и подаренные ей в течение жизни безделушки. Судьбе, в лице Дуси, было угодно сохранить  эти реликвии. И сейчас, когда Дуси уже не было рядом, расставленные на комоде вещицы наполняли жизнь Лили  теплом дорогих её сердцу воспоминаний и образов. А фотография молодой Дуси висела на стене, вместе с семейными фотографиями.

           Неграмотной девушкой Дусю привёл в дом в качестве кухарки глава семьи, профессор Закревский. Когда жена сына родила девочку, Дуся так полюбила её, что семья доверила ей малютку для присмотра. Дуся нянчила маленькую Лили, а когда та подросла, они вместе обучались у гувернанток грамоте. Со временем Дуся стала для Лили ангелом-хранитетелем.
           Жених Дуси погиб в Первую мировую войну, и Дуся наотрез отказалась выходить замуж, хотя сваты в дом захаживали. «До конца дней моих буду верна Васечке-голубчику», - сказала она однажды и больше его имени вслух не произносила.
           Авдотья Полеваева осталась жить у Закревских, став полноправным членом семьи. Пережив на своём веку две войны и одну революцию, всевозможные «чистки» и беды своих хозяев,  когда  господ «уплотняли», или увозили по ночам «воронки», и комнаты занимали чужие люди, потом этих людей переселяли, а на их место вселяли других... И во все эти времена, по милости судьбы, Дуся жила в своей комнатке и помнила всех, кто проживал в этой большой квартире, со дня своего в ней появления.
           В трудное для «милой Лили» время Дуся, с помощью «добрых людей»,  отстояла  её комнату и сохранила имущество от посягательств посторонних людей. Именно Дуся не позволила поместить маленького Димочку в детский дом, пока Лили после войны находилась в тюрьме. Все эти годы Дуся мыла чужие квартиры и подъезды, чтобы мальчик был сыт и не испытывал особой нужды. А Дмитрий рос молчаливым и всё понимающим. В последние годы жизни Дуся,самостоятельно обойдя все инстанции и используя помощь влиятельных знакомых Лили, позаботилась, чтобы после её  смерти, принадлежавшая ей комната досталась Дмитрию.

           Лили, поступив на сцену в конце двадцатых, в сороковые уже была довольно известной в Москве актрисой Художественного академического театра имени Чехова.
           От её семьи к этому времени уже почти никого в живых не осталось. Кузен Петенька зимой пятнадцатого года погиб, защищая Карпатский перевал. Дедушку –  профессора кафедры психиатрии, знаменитого на всю Москву, врача,  в девятнадцатом году расстреляли, «как чуждого идеалам революции элемента». Отец и мама в тридцать седьмом  «сели без права переписки», и больше уже не вернулись домой.
           В 1941 году под Москвой,  в  ополчении, погиб её дядя.
           Все последующие годы Дуся оставалась для Лили самым близким и родным  человеком и, по сути, главой их маленькой семьи и распорядительницей хозяйства. Умерла Авдотья Никифоровна Полеваева в неполные девяносто лет на руках у Лили.

*
           Розы источали приятный аромат. Устроившись на диване, Лили разложила старые письма. Уже много лет у неё не появлялось желания  заглянуть в них, а тут вдруг накатило...  платья, письма...
           Не замечая течения времени, женщина перечитывала послания разных лет. Отдельные строчки особенно трогали её сердце...
           Поздравительная открытка от мамы... «Лили, дорогая, поздравляю тебя с Новым, 1932 годом...».
           «Здравствуй, Лили. Мы живём хорошо... Димочка нарисовал тебе свою правую ручку и шлёт ею привет... Твои Авдотья и сын Дмитрий. 15 мая 1952года.».
           Телеграмма. "Авдотья. Выезжаю. Виктор Павлович."
           «Мама, здравствуй... Мы с Надей решили развестись... Твой любящий сын Дмитрий Закревский»

*
               
           Оставшись в оккупированном Минске и оправившись от болезни, Лили рвалась на сцену. Она выступала в домах, куда приходили люди, чтобы вспомнить довоенную жизнь и куда её приглашали те, с кем она была в то время уже знакома. Потом все вместе, артистка и её публика, сидели, раговаривали, пили жидкий чай. Те концерты,  зрителей и чай Лили потом  вспоминала всю жизнь.
           Однажды, врач, который лечил её, представил ей одного  мужчину: «Лили, у меня есть для вас кавалер», - загадочно сказал он. Мужчину звали Виктор Павлович. Он приходил к Лили на чай и располагал к себе хорошими манерами и умением слушать. Казалось, он ухаживает за молодой женщиной. Тем не менее, дальше чаепитий и разговоров дело не пошло. Через несколько месяцев после знакомства Виктор Павлович рассказал Лили, что является членом подпольной группы и предложил ей начать выступать для немцев, узнав из бесед с ней, что она неплохо знает немецкий. «Послушайте, Лили, я знаю, что это не просто и даже опасно. Но, в случае согласия,  ваша профессия предоставит вам возможность бывать в местах, где собираются подвыпившие немцы. Вы сможете слушать их разговоры и передавать нам собранную информацию. Я не могу вам приказывать, но, если вы согласитесь – ваша помощь станет бесценным вкладом в работу подпольной организации».
           Лили согласилась.
           - Хорошо. Но как же я туда попаду?
           - Об этом я позабочусь. Меня забудьте, как будто, и не знали. С вами будет работать связной. Сегодня вечером я вам представлю его.

           Работа подпольной группы проходила в условиях строгой секретности. Лили никто не знал, и она ни с кем  не была знакома. Она работала в паре со связным.
           Как настоящая актриса, Лили просто играла новую роль. Не раз случалось, что она находилась в  шаге от опасности быть разоблачённой и уничтоженной, но то ли по молодости, то ли по какой-то другой причине, страха не испытывала. В один из таких дней, её спас некий немецкий офицер.  Влюбившись в красивую русскую певицу и, сам не понимая, к чему это может привести, он совсем потерял голову. Лили поддерживала его интерес к себе в определённых целях.  В скором времени он заподозрил Лили в шпионаже. Задав ей вопрос напрямую, он, неожиданно для себя, получил  утвердительный ответ. А ещё через какое-то время ему пришлось выручать Лили, когда её подвергли обыску, а при ней в этот момент находился выкранный с большим риском документ. Если бы Лили попала в руки гестапо, ей бы уже не удалось выйти оттуда живой.
           Молодой немецкий офицер не смог совладать со своими чувствами. Мучимый сомнениями, тем не менее, он начал работать «на русских», собирая и поставляя Лили важные сведения.
           Лили и Дитмар полюбили друг друга вопреки всему, понимали, что не только смерть способна разлучить их, но, что даже, если им посчастливится выжить в этой мясорубке, им никогда не суждено быть вместе. Эти двое «врагов» ловили отпущенные им судьбой мгновенья.
           Дитмар погиб при отступлении немецких войск из Минска. Лили так никогда и не узнала об этом. Он попросту исчез из её жизни, оставшись  только в памяти.

           После освобождения Минска, с большим узлом своих концертных платьев, который она ни на минуту не выпускала из рук, проехав километры по военным дорогам, Лили добралась до Москвы, где все эти годы её ждала Дуся. Через несколько месяцев у Лили родился мальчик, отцом которого был Дитмар. Дуся сказала: «Пусть будет Дмитрий. А что? Красивое имя».
           Оправившись от родов, Лили вернулась на сцену МХАТа и работала там вплоть до своего ареста. Маленькому Диме было три года, когда однажды ночью в дверь позвонили... Лили обвинили в пособничестве фашистам и приговорили к большому  сроку тюремного заключения. По театру ходили противоречивые слухи. Кто-то верил, кто-то не верил.
           Дусе удалось разыскать Виктора Павловича, которого она знала по рассказам Лили. На его поиски ушёл год с лишним. Ещё два года ушли на сбор доказательств принадлежности Лили к одной из подпольных групп, действовавших на территории оккупированного Минска. Многие артисты МХАТа, после встречи с Виктором Павловичем, подписали письмо в её защиту.               
           Похудевшая, но не растратившая энергии и любви к жизни, Лили появилась дома через пять лет. Судимость с неё была снята.
           Ещё через десять лет она была награждена медалью «За победу над Германией». Дуся плакала от счастья.

           Вскоре, после выхода из тюрьмы, Лили  встретилась с Виктором Павловичем. Он рассказал ей о себе. Так Лили узнала, что до войны он возглавлял партийную организацию одной из Минских фабрик по пошиву комбинезонов и парашютов. За несколько дней до отступления Советской Армии из Минска, эта фабрика была эвакуирована вместе с рабочими и их семьями. Семья Виктора Павловича тоже уехала в эвакуацию. Его оставили в Минске для подпольной работы. С 1941 года, вплоть до освобождения Минска в 1944 году, Виктор Павлович  являлся одним из руководителей сети подпольных групп  Западного округа Минска.  После войны ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
           От него же Лили узнала о трагической судьбе своего связного, настоящее имя которого в этот день она услышала впервые. Того, кого она называла Колей, на самом деле звали Алёша Синичкин. Когда Минск освободили, нашёлся какой-то гад, который оклеветал парня, и его расстреляли, как предателя Родины. «Тогда ведь долго не рабирались. Раз-два – и в расход. Я до сих пор не могу восстановить его доброе имя», - с горечью говорил Виктор Павлович.

           На сцену МХАТа Лили больше не вернулась. Все годы, до выхода на пенсию, и ещё некоторое время после этого, Лили руководила детским драматическим кружком во Дворце пионеров и несколько лет являлась режисёром любительского театра-студии.

*
           В четыре часа к Лили пришла Оксана. Лили так была погружена в чтение писем, что не сразу услыхала звонок.
           - Лили Аркадьевна, с вами всё в порядке? - спросила встревоженная Оксана.
           - Не волнуйся, Оксана. Я разбиралась со старыми вещами.
           Женщины  накрыли стол, расставили посуду и приборы, и поехали на вокзал встречать Дмитрия...

           - Ну, вы девочки, и постарались! - воскликнул Дмитрий, когда женщины расставили на столе угощение. - Мамочка, за тебя! -  сказал он, подняв бокал.
           -   За вас, Лили Аркадьевна, - поддержала его тост Оксана.
           - Спасибо... - растрогалась Лили. - Как я рада видеть вас вместе. Всё-таки, судьба нередко бывает благосклонна к нам. Вы долго шли к своему счастью. За вас!  Вам же, Оксана, я хочу сказать, что вы удивительная женщина. Хочу надеяться, что мой сын будет достоин вашей любви.
           После ужина они долго разговаривали. Женщины примеряли обновы, которые Дмитрий привёз им из Германии.
           - Мои дорогие, благодарю вас за приятное общество, но вполне понимаю, что вы хотите побыть вдвоём. Отправляйтесь-ка в свою комнату, и без церемоний, - сказала Лили. - Мне нужно подготовить кое-что к завтрашнему дню и спать пораньше лечь, чтобы утром быть свежей и энергичной.

           Утром, Лили, как всегда, встала в половине шестого, выполнила зарядку, и вышла из дома на пробежку.
           Оксана ушла на работу. Дмитрий уехал в город.
               
           Вернувшись с утренней пробежки, Лили приняла душ, оделась в домашнее платье и направилась на кухню.
           Зина, вернувшаяся накануне вечером из рейса, завтракала за своим столом. Настроение у неё было хорошее.
           - Здравствуйте, Зина, - поздоровалась Лили.
           - Здравствуйте, дорогая Лили. Слышала, из Дусенькиной комнаты доносились разговоры. Ваш Димочка вернулся? Хорошая комната ему досталась... Ну, я просто счастлива за вас. Оксаночка, конечно, счастлива тоже. Ах, какая пара, какая пара, - откровенно льстила Дуся. - Пусть бог пошлёт им деток побольше.
           Чувствуя фальш, Лили, тем не менее, приветливо поблагодарила её.
           - Спасибо.  И вашему сыну тоже, - сказала Лили, не заметив, как при упоминании сына, злобно блеснули Зинины глаза. Зина сочла это «намёком» на скандалы, которые он устраивал с "завидным" постоянством и большим размахом...
           Перед отъездом Зины в рейс, двадцатипятилетний «сынишка», напившись, в очередной раз гонял свою мать, с криками, по квартире. Соседи предпочитали не вмешиваться. В тот раз, когда Лили надоело слушать его вопли, она вышла из своей комнаты и,  как опытный боец, перехватила бежавшего по коридору дебошира и вырвала из его  рук табурет. «Быстро в комнату! И чтобы я вас не слышала и не видела», - скомандовала она. В доме стало тихо. Слышны были только Зинины затихающие всхлипывания.
           - ... Вы знаете, Зина, я отмечаю сегодня день рождения. Буду рада принять вас с мужем у себя.
           - Ну, где уж нам уж, со свиным рылом-то, да  в приличное общество? - ёрничала Зина. - Где же нашим деткам угнаться за вашими...
           - Оставьте, Зина. А, впрочем, как вам будет угодно.
           - Конечно, мы же от немцев детей не рожали и по тюрьмам не сидели, - торжественно произнесла Зина.
           - Зина, возьмите себя в руки. Я не собираюсь с вами разбираться и давать вам отчёт о своей жизни.
           - А я и не ссорюсь с вами. Просто, я не хочу сидеть за одним столом с предателями и немецкими подстилками, - со злобной радостью выдала Зина давнюю заготовку. Уже более двух лет она обладала волнующей её воображение тайной. Это была тайна Диминого рождения. Бывший Зинин любовник, побывав однажды в её квартире, пока муж Зины отсутствовал, столкнулся в коридоре с Лили. Он признал в ней заключённую тюрьмы, где когда-то работал охранником. Он запомнил, что об этой женщине говорили, будто она была артисткой и родила от немца.
           Лили подошла к Зине вплотную и со всей силы влепила ей пощёчину. Зина опешила.
           - Уйдите немедленно к себе в комнату и не мешайте мне работать, - спокойно  приказала Лили.
           Словно выдворенная из класса ученица, Зина послушно удалилась. Лили начала готовить закуски к торжественному ужину. Вдруг, она почувствовала себя плохо и присела на стул. Ей показалось, что она просто устала. Но подняться со стула не могла. Хотела вызвать скорую помощь, но телефон находился в коридоре. Лили начала задыхаться. Что-то сильно укололо под левой лопаткой, словно туда ткнули вилами.
           Зина опять появилась на кухне. Она увидела, что Лили очень бледная, и что она с трудом дышит. Зина поняла, что соседке плохо, и быстро удалилась. Закрыла квартиру и ушла.
           Лили осталась одна. Ей вспомнилось лицо Алёши Синичкина, её бывшего связного, и слова Виктора Павловича: «нашёлся какой-то гад».
           «Ах, какая неприятность. Скоро Димина свадьба... а я разболелась».
           Лили сползла со стула на пол. Боль в груди стала невыносимой. «Дима...», - едва слышно прошептала она. И потеряла сознание.

           В числе пришедших на похороны, были бывшие выпускники драматического кружка, который вела Лили. В стороне от всех, с сумрачным лицом, стояла Зина и оглядывала людей. Кажется, она и сейчас завидовала – что столько народу пришло на похороны этой «стюардессы». МХАТ не пришёл хоронить свою бывшую актрису. Когда-то, знакомое многим москвичам имя этой артистики, давно было забыто. Её жизнь  легла в основу сценария, написанного одним из тех молодых людей, которые, за день до её смерти, приходили забирать вместе с Верой концертные платья. Уже значительно позднее по этому сценарию был снят художественный фильм. Роль Лили  исполняла молодая талантливая актриса. Имя Лили Закревской вернулось к жизни.             
               









 


             

               
               
            
                -