Прощай, Бугимен

- Хочешь, я оставлю ночник включенным?
- Зачем, пап?
Я смотрю на сына, прямо в его лучистые, спокойные глаза, так похожие на мои собственные, и ерошу ему волосы. Опять то же самое – мы столько раз это проходили. Почему-то сегодня решаюсь еще раз:
- Ну, вдруг тебе что-то померещится во сне, в комнате будет темно, а нас с мамой нет рядом. Ты можешь испугаться.
- Чего, папа?
Всё тот же взгляд. Любящий, доверяющий, проникающий в самую душу взгляд моего сына. Он любит меня. Но он меня не понимает.
- Когда я был маленьким, то боялся Того, Кто Сидит Под Кроватью. Или Того, Кто Сидит В Шкафу.
- У нас в шкафу никого нет, папа. И под кроватью тоже. Ты же знаешь!
- Знаю…
Я глубоко вздыхаю. Бесполезный разговор.
- Ладно. Спи, бесстрашный ты мой!
- Спокойной ночи, папа. Я люблю тебя!
- И я тебя люблю.
Я выключаю ночник, и комната проваливается в темноту. Слишком стремительно, так, что сердце встрепенулось. Я встаю с краешка кровати – слышу, как сын уже повернулся к стене и тихо сопит. Осторожно, стараясь ничего не задеть, выхожу из комнаты…

***

… Это началось незадолго до рождения нашего сына. Сейчас об этом феномене написаны десятки диссертаций, проведена масса исследований, написаны горы книг. Высоколобые психологи и прочие научные мужи утверждали, что давно предвидели это, и что такого естественное развитие человечества. Черта с два! Ничего такого они не предвидели. И первыми это заметили мы – родители маленьких детей.

Малыши больше не боялись. Не страшились темноты, Бабая, Кащея Бессмертного и Чудищ Под Кроватью. Никто не плакал по ночам и не звал маму, жалуясь на то, что «там кто-то сидит». В сплетениях веток за окном они больше не видели очертаний притаившихся монстров. Никто из них не заглядывал перед сном под кровать. И никто не знает, почему. Кто-то говорит – эволюция, кто-то – космическое излучение, а кто-то грешит на дрянь, что кладут в йогурты, которые они едят. Какая разница, в конце концов? Дело сделано, а потерянного не воротишь…

***

В квартире тихо, жена уже давно спит – это мы с сыном иногда позволяем себе полуночничать. Включаю свет в туалете (яркий, насыщенный электрический свет – какая благодать) и тут же недовольно морщусь – кто-то оставил закрытой крышку на унитазе. Не знаю, с чего бы это, но в детстве мне порой мерещилось, что когда я откину крышку, под ней в унитазе будет плавать отрубленная полусгнившая человеческая голова. Бред какой…

***

… Когда родился сынишка, мы еще не знали масштабов происходящего, и потому, начитавшись умных книжек, ожидали, что все будет,  как по нотам: едва ребенок начнет говорить, он расскажет, кого видит в темноте, и чего опасается. В три года будет бояться чужих людей, Бармалея и будет плакать оттого, что ночью темно. В четыре будет просыпаться среди ночи в поту с истошным воплем, не в силах рассказать, что его напугало. В пять лет нафантазирует страшных пришельцев, а в шесть наотрез откажется оставаться дома в одиночестве. Так оно и было. За одним исключением. Наш сын действительно боялся врачей, опасался высоты и не очень любил плавать. Зато был неспособен бояться чего-либо сверхъестественного. Монстры, оборотни и привидения для него были пустой звук. Помню, как услышав от меня присказку «Придет серенький волчок и укусит за бочок», он совершенно серьезно начал расспрашивать меня, кто такой этот кровожадный персонаж. – «Это волк из леса», - отвечаю я. – «Как он попал в город? – Наверно, сбежал из зоопарка. – Мы живем далеко от зоопарка, и почему волк должен придти именно к нам в дом? Как он откроет дверь подъезда с кодовым замком? В зоопарке его кормят – зачем ему кусать меня?» И так далее. И смотрит на меня, как будто с сочувствием. Мол, бедный папа, уже такой большой, а простых вещей не понимает. Больше я тему про Волчка не поднимал…

***

Закончив с туалетом, перемещаюсь в ванную (сначала включить свет в ванной, потом выключить свет в уборной – не наоборот, иначе будет секунда темноты). Открываю кран, споласкиваю лицо теплой водой. Слева от меня ванна, занавеска отдернута. Она всегда отдернута, за исключением случаев, когда кто-нибудь из домочадцев принимает душ. Сколько себя помню, задернутая занавеска меня всегда нервировала.  Понятно, что за ней пустая ванна и холодный кафель. Но я ведь не собираюсь отдергивать эту чертову занавеску и слышать в ночной тишине этот скользяще-оглушающий  лязг пластиковых колец. Так что пусть будет открыта…

***

…Один раз – стыдно признаться – я даже хотел спровоцировать его; не мог смириться с тем, что мое дитя отважнее меня. Не мог поверить, что он действительно не боится. Забрался вечером в шкаф, подождал, пока сын отправится с книжкой в кровать, и начал тихонько дверцу приоткрывать. С таким противным скрипом, с каким открываются все шкафы в детских комнатах. Он встрепенулся, спрыгнул с кровати, подбежал к дверце шкафа, распахнул ее (я там сижу, скрючившись в три погибели, и заливаюсь краской со стыда) и смеется: «Папа, ты со мной в прятки играешь? Я тебя нашел!» «А как ты догадался, что это я?» - спрашиваю его, вылезая из шкафа и отряхиваясь. «Маму я только что видел на кухне», - отвечает: «Значит, это ты!». «А если бы это был Бабай?» - пытаюсь шутливо улыбаться, только мне не смешно ничуть. «Папа, опять ты про него! Ты же сам говорил, что Бабая нет, правда?» - «Говорил» -«Ну вот! Значит, это ты в шкафу!»

Ему легко говорить – Бабая нет. В том-то вся и штука, что ты прекрасно знаешь, что его нет, ты десять раз посмотрел под кроватью, а потом лежишь в темноте и вслушиваешься – что это потрескивает? Что это шуршит? Как будто шаркает кто-то мокрыми ногами по полу. Или когтями скребет по паркету… Помню, как лет в пять посмотрел диафильм-сказку (подумать только - диафильм! - я сыну тоже уже никогда не объясню, что это такое), там чудовище было, которое потом принцем обернулось. Но пусть оно в сказке хоть сто раз превращалось в принца, для меня эта тварь навсегда осталась Чудовищем – косматым, огромным, бесформенным, что-то от медведя, только не медведь это, а нечто настолько ужасное, что, только взглянув на него, тут же умрешь. И, оставшись дома без родителей, или даже просто один в комнате, всё ждал, что вот сейчас Оно высунет из-за дверного косяка свою страшную бесформенную голову с горящими глазами… Сыну, понятное дело, такое не мерещилось… Я завидовал ему. И почему-то жалел его…

***

Выдавливаю зубную пасту на щетку, чищу зубы. Стараюсь не смотреть в зеркало… Я правда выгляжу таким помятым и уставшим? Мне же еще сорока нет… Выплевываю мутную воду, завинчиваю кран. Вытираю полотенцем лицо. Выхожу из ванны, оставляя за собой свет включенным.

По дороге в спальню проверяю замок на двери. Жена всегда проверяет его сама, когда ложится спать, но ведь всегда лучше перепроверить, верно? Нет ничего хуже открытой двери посреди ночи. Неизвестно, кто может войти в наш дом, когда мы спим. Кто-то, кто может ходить по комнатам, приближаться к нашей кровати, а мы ни сном ни духом. Закрыто. Конечно, закрыто…

***

…Психологи всех мастей долго спорили, хорошо это или плохо, что все дети разом «потеряли страх». Говорили, что это угрожает выживанию человечества, мол, страх – это нормальная адаптационная реакция организма, защита от неизвестности, гарантия безопасности. Так ведь дети не сигали из окон, и не совали пальцы в огонь. Они понимали, что можно застрять в лифте, что можно попасть в автокатастрофу, что врач может сделать болезненный укол, и что с незнакомыми людьми лучше не разговаривать. А вот в Черта, Бармалея или Бабу-Ягу:  ни-ни. Сказки пришлось адаптировать – старые варианты они внимательно слушали, но скучали, потому что не страшно им было. Разбойники в лесу – это куда ни шло, а вот Леший – увольте. Террорист-смертник в телевизоре  – понимают, а про Кощея Бессмертного – нет. В добрых волшебников до поры до времени еще как-то верили: в Деда Мороза, в Карлсона, в Царевну-Лягушку. Но вот в то, что кто-то из сказочных персонажей материализуется в детской и причинит им вред – ни в какую!

Почти всем родителям вокруг это по душе: меньше страхов, меньше неврозов, меньше слез. Но иногда мне становится не по себе. Мне все время кажется, что мы рано радуемся, что нашим детям еще аукнется эта неспособность бояться: возможно, они будут меньше фантазировать и мечтать, или не разглядят подвоха и попадут в настоящую беду. И если они не верят в сверхъестественное, иррациональное зло, как они поверят в сверхъестественное, иррациональное добро – в удачу, в справедливость, в любовь?.. И знаете еще что? Мне немножко жаль ИХ – этих «старых добрых» Чудищ Из Шкафа. Жаль заморского Бугимена, отечественную Бабу-Ягу, всех безымянных страшилищ из темноты – и даже Серенького Волчка. Они уходят в небытие, потому что мы – последнее поколение, которое помнит их и знает. Ни наши дети, ни дети их детей, похоже, так и не поймут, что это такое…

***

Тихонько снимаю халат и осторожно, стараясь не разбудить супругу, ложусь рядом с ней. Она что-то тихо говорит мне сквозь сон. Да, я знаю, что уже поздно.

Снимаю очки и кладу их на прикроватный столик, взбиваю подушку поудобнее и вытягиваюсь на кровати. Шевелю ногами, чтобы убедиться, что весь укрыт одеялом, до кончиков пальцев. Закрываю глаза. Через несколько минут я усну, и приглушенный свет ночника ничуть меня не беспокоит. Мою жену тоже – она давно привыкла к нему, и даже перестала шутить на эту тему. Потому что я никогда не выключаю ночник, и не надейтесь. Чудовище Под Кроватью только этого и ждет.

(с) Дмитрий Витер, 2009