Голодное сердце 16

16.
 После Божьего суда, доказавшего невиновность Рихимера де Вера, Ирлинг Хомфолк переселился к Хэриворду Шентону, сочтя, что после того, как все видели его передвигающимся на собственных ногах, оставаться в доме незамужней дочери лекаря неприлично. Рождество госпожа Ойгла провела в обществе слуг. Она боялась оставаться одна. Все вместе они посетили ночную службу в церкви своего прихода и посидели за столом, разговаривая на благочестивые темы. Старик Стефан рассказал про своего деда, человека столь добродетельного, что ему однажды удалось зачерпнуть в самую рождественскую полночь воды из колодца и пригубить её в тот самый момент, когда она на несколько мгновений превращается в вино, что происходит лишь с Божьими угодниками.
-И он ослеп? – спросила сиделка Маргроция. – Всякий знает, что если рассказать об этом, то ослепнешь.
-Он-то не ослеп, а вот соседка ослепла. Настоящая была сорока, а не женщина. Всё-то она видела и слышала.
-А вот у нас был случай в деревне. Перед самой полночью один мужичок подошёл к сараю, чего делать никак нельзя, потому что в этот час животные обретают дар речи  и начинают пророчить, и услышал, как его старая кобыла предсказала в грядущем году неурожай. Он пошёл и всем рассказал,  - тихо произнёс крепостной парень Эрманн.
-И сбылось? – заворожено спросила кухонная женщина по-имени Мэрта.
-Сбылось, только мужичок об этом уже не узнал: он вскоре спьяну замёрз в сугробе.
-Известное дело, замёрз, - пожал плечами Стефан. – Такие разговоры безнаказанно могут слушать лишь те, кто родился в воскресный день.
-Мне кажется, что не все приметы правдивы, - пожал плечами Эрманн. – Вот говорят же, что кто в рождественскую ночь родился, тот обязательно найдёт клад. А я до сих пор ничего не нашёл.
-Какие твои годы, парень! – воскликнул старый Стефан, чей нос после кружки вина приобрёл малиновый цвет, а глаза заблестели. – Ещё найдёшь!
Эрманн пожал плечами и погрузился в задумчивость. Ойгле не нравилось его поведение в последнее время. Старательный, смирный и молчаливый, парень стал впадать в меланхолию. Он мог начать засыпать корм коню, и вдруг отставить куль с овсом в сторону, опереться о столб в сарае и надолго замереть, глядя пустым взглядом в пространство. Или отправиться с заданием в город и забыть, куда он шёл. Старик Стефан только за последнюю неделю  два раза ходил на его розыски.  В первый раз он нашёл Эрманна в францисканской церкви, плачущего перед деревянными изображениями Девы Марии, Иосифа и младенца Христа, лежащего в яслях, в окружении домашних животных.  Второй раз  он набрёл на парня возле постоялого двора, где тот наблюдал за приезжающими и отъезжающими путешественниками. Госпожа Ойгла тщетно пыталась добиться того, чтобы её крепостной слуга объяснил своё состояние.
-Скажи мне, что с тобой происходит? – спрашивала она. – Ты заболел?  Может, ты сделал что-то недозволенное и теперь боишься признаться? Скажи мне, я тебе помогу и не стану наказывать.
В ответ Эрманн молчал и стоял, понурив голову.
Ойгла прожила две недели после Рождества без происшествий, после чего её вызвали во дворец к заболевшему ребёнку жены принца Шейкоба. Ребёнок выздоровел. Дочь лекаря поняла, что если у королевы и были мстительные мысли против неё после того, как она выступила в суде на стороне Рихимера де Вера, то её профессия послужила ей защитой. Впрочем, никто из других участников суда тоже пока не пострадал. Может быть, Моуль убедил Божий суд?
В королевском замке госпожа Ойгла встретила госпожу Беатрикс, жену Хэриворда Шентона, которую  приглашали к жене принца в знак уважения к её мужу. Женщины столкнулись в длинной холодной галерее, где  стрельчатые окна были почти целиком застеклены, так что они могли видеть заснеженный двор и городские башни за стеной.
-Здравствуйте, госпожа Ойгла Магненция фийя, - сказала молодая женщина. – Почему вы, когда навещаете господина де Вера в нашем доме, то никогда не заходите на мою половину? Я велела слуге в последний раз предупредить о вашем приходе, да он заболтался и пропустил ваш уход.
Ойгла действительно посещала несколько раз  Рихимера де Вера, чтобы вправить диски, сдвинувшиеся в его позвоночнике после судебного  поединка и залечить полученные раны. На этот раз сотнику точно грозило проболеть до весны, если не дольше.
-Я бы с удовольствием, госпожа Беатрикс Аделеида фийя, - ответила Ойгла, - но так много больших дел навалилось в последнее время.
-Я даже знаю, как зовут самое большое дело, которое вам мешает, - насупилась госпожа Беатрикс. – Его зовут господин Хэриворд Норкассон, мой муж…
-Ну, что вы…
-Не возражайте, госпожа Ойгла Магненция, все это знают. Мой муж обуян идеей охраны моей нравственности. Он выгнал уже семь женщин, которые прислуживали мне, потому что все они казались ему недостаточно порядочными. В место них он наводнил дом отставными солдатами из своей сотни. А ещё вселил двух неженатых рыцарей…
-Это вы про господина де Вера и господина Хомфолка? – уточнила дочь лекаря.
-О них. Я понимаю, что они находятся в исключительных обстоятельствах, и вовсе не хочу бросить тень на их нравственность. Даже если бы один из них мог подняться без чужой помощи, а второй не передвигался с трудом по дому, держась за стену, они всё равно были бы вне подозрений. И всё же…  В доме, где полно мужчин, должна быть хоть какая-то женщина, кроме меня. Приходите, я очень вас прошу.
-А что скажет господин Хэриворд Норкассон?
-Ничего. Его до позднего вечера нет дома. Да и мне всё это надоело. Хотите, я расскажу вам, к чему привело его поведение прямо накануне Рождества?
-А что случилось?
-Случилось ужасное, - заявила госпожа Беатрикс. -  Сразу после судебного поединка господин Рихимер, едва придя в себя, попросил моего мужа послать гонца в монастырь к его матери, чтобы успокоить её и рассказать о его полном оправдании Божьим судом. Хэриворд решил, что никто не сможет привезти эти вести и довести их до пожилой женщины так, чтобы она не умерла от волнения, кроме него. Я заявила, что не останусь одна в доме, где нет женской прислуги. Муж начал убеждать меня, что в этом нет ничего страшного, кругом только верные люди, но я упёрлась и стояла на своём. Тогда он задумался и на следующий день заявил, что договорился с одним своим знакомым, уважаемым человеком, имеющим жену, что я смогу провести время в его отсутствие у него  доме. Я не стану, госпожа Ойгла, называть имя этого человека, потому что в доме его произошло ужасное событие.
-Вы меня пугаете, - понизив голос, сказала дочь лекаря.
-А как я испугалась! – также понизила голос госпожа Беатрикс. – Впрочем, сначала дом мне понравился: он был богатым, стены обиты материей и кожей, по углам в комнатах – серебряные горки, на камине – расписные тарелки. Хозяин был старый – лет сорока. Хозяйка тоже пожилая: ей было за тридцать. Детей у них не было. Зато в дом накануне праздника съезжались гости, знакомые и родственники. Я никого не знала, поэтому всё больше стояла в стороне и смотрела, как они радуются встрече, вручают подарки.  Как же я им завидовала! Если бы у нас было столько родственников! Мне вспомнились наши четверо детей. Если бы они не умерли, то и наш дом был бы не такой печальный.
-На всё воля Божья, - произнесла дочь лекаря, заметив, что её собеседница нахмурила лоб, и губы её задрожали.
-Вы правы, госпожа  Ойгла, да и не о том я вовсе хотела рассказать. Так вот. Наступил вечер, хозяйка достала из железного сундука постель и повела меня через тёмный дом в горницу, где я должна была ночевать. Она несла маленькую свечу. Света от неё было мало, зато видно, что в этом доме ни одна вещь не пропадает зря благодаря бережливости хозяйки. Мы прошли несколько покоев, где уже устраивались ко сну другие гости, каждый раз закрывая за собой двери, ведущие из одного помещения в другое. Вдруг в дверях одной комнаты она вручила мне свечу и попросила подождать, сказав, что ей нужно шепнуть два слова одному своему родственнику. С этими словами хозяйка нырнула в темноту комнаты, из которой мы только что вышли, и зашепталась с кем-то в углу. Мне ничего не было видно. В этот момент открывается другая дверь, и в её проёме показывается  хозяин в сопровождении слуги, который светит ему толстой восковой свечой. Хотя всё произошло быстро, и хозяйка успела отпрянуть от постели гостя, но и я и хозяин успели разглядеть, как она обнималась с молодым парнем, лежавшим на ней. Я обмерла от испуга: а вдруг хозяин подумает, что я в сговоре с этими двумя? Он же оглядел нас всех и сказал: «Так!» Потом снова оглядел всех и обратился к слуге: «Постой-ка здесь, Ян, а я сейчас вернусь!» И ушёл.
-Какая нелепая ситуация! – воскликнула дочь лекаря.
-Не то слово! Представьте: я стою с огарком в одной руке и постелью в другой у одной двери, слуга с восковой свечой -  у противоположной, гость лежит в постели, а хозяйка стоит возле неё! Прошла, казалось, целая вечность.  Хозяин долго не возвращался, а мы все не знали, что делать. В доме полно людей. Шуметь нельзя, поэтому хозяйка и не побежала за мужем. Наконец возвратился хозяин. Он принёс небольшую дощечку, на которой было что-то написано, но я не успела прочесть что, молоток и гвозди. Плотно затворив за собой дверь, он велел отойти жене в угол, сел на табурет напротив постели гостя, опёрся на стоявший подле сундук и, велев слуге светить, стал вбивать в дощечку гвозди! Как было жутко! Мы никто не понимали, что он задумал! Я только знала, что в соседних с этой комнатой горницах никого нет! Хозяин вбивал свои гвозди, казалось, целую вечность. Я устала и села на сундук, стоявший в углу. Хозяйка, боявшаяся издать малейший звук, тоже устала и села на другой табурет. Хуже всех пришлось гостю, ведь он по-прежнему лежал в постели, а у него перед носом сидел хозяин со своим молотком. В конце концов он не нашёл ничего лучшего, как притвориться, что спит. Вдруг хозяин встал и, велев слуге следовать за ним, … ушёл.
-Ушёл? – переспросила Ойгла. – Просто ушёл?
-Ну да. Мы сначала боялись двинуться с места. Потом гость осмелел, встал и начал одеваться. Хотел он пойти по неотложной нужде или тихо покинуть дом – не знаю, но только мы  с хозяйкой молча сидели и молились, во всяком случае, я, чтобы всё обошлось. Молодой человек осторожно вышел из комнаты. Мы замерли и прислушивались. У меня от напряжения зазвенело в ушах. Было очень тихо, мы начали успокаиваться, и вдруг издалека раздался такой ужасный крик, что у меня до сих пор при одном воспоминании волосы встают дыбом! В доме послышалось движение, голоса людей, а мы с хозяйкой не могли пошевелиться. Наконец к нам заглянул кто-то из родственников и сказал: «Не волнуйтесь, дамы, такой-то наш племянник, пробираясь до нужника в темноте, упал с лестницы и поранил лицо!»
-Он остался жив, этот племянник? – поинтересовалась Ойгла, у которой возникло подозрение, что этот родственник был не совсем искренен.
-Слава Богу жив, госпожа Ойгла, но если бы вы его видели! Его потом скрывали, но мне довелось взглянуть на него. Этот юноша пробирался в темноте, чтобы тайно покинуть жилище дяди, где он повёл себя так не по-родственному. Он почти достиг входной двери, спустившись с лестницы, у подножия которой его, как оказалось, и ждал хозяин дома. В этом самом месте оскорблённый муж залепил  юнцу оплеуху, держа в руке ту самую дощечку, которую он при нас изготовил. Удар пришёлся на правую щёку и скулу по касательной. Глаза, слава Богу, остались целы, но гвозди были набиты плотно, так что на лице остался отпечаток слова «развратник».
-Следы от гвоздей могут зарасти, - сказала госпожа Ойгла.
-Могут, если повезёт, - согласилась госпожа Беатрикс, -  но он ещё долго не выйдет из дома и уж, верно, долго не станет смотреть в сторону чужих жён.
На следующий день, госпожа Ойгла, я ушла домой, но моя вера в то, что мой муж всегда всё делает правильно, умерла. Я поняла, что нужно полагаться и на собственное разумение. Так что заходите ко мне, когда в следующий раз придёте навещать больных в нашем доме. Я буду рада вас видеть.
Женщины тепло попрощались и расстались. Им обеим не хватало общения. Госпожа Ойгла намеревалась воспользоваться приглашением в самое короткое время, но её намерения были нарушены печальным и странным событием. Этому происшествию, не имеющему  напрямую никакого отношения к дочери лекаря, было суждено самым невероятным образом перевернуть как жизнь самой Ойглы Магненции, так и многих знакомых ей людей.
В феврале, когда была оттепель, в одно серое утро городские стражники нашли на одной из улиц мёртвым королевского певца-итальянца Джованни Инганно. Он лежал лицом в луже. Был Джованни человеком весёлым и обходительным, большим почитателем вина и женщин. При дворе обсуждали несколько версий произошедшего. Одни полагали, что Джованни напился мертвецки пьяным и сам упал в лужу, ударившись головой и  захлебнувшись в грязной воде. Другие считали, что по голове певца ударил какой-нибудь оскорблённый муж или нанятые им люди, после чего Инганно потерял сознание и, упав, опять-таки захлебнулся.
Больше всех горевали придворные девушки королевы Моуль. Предполагалось, что королева, взяв знатных сирот на воспитание, собирается дать им надлежащее образование и  обеспечить будущее. До достижения совершеннолетия имуществом девиц управлял назначенный королевой попечительский совет. До сих пор, однако, лишь одна из этих воспитанниц вышла замуж, да и то тут же была отослана из замка вместе со своим суженым, совсем не блестящим, хотя и происходящим из древнего рода человеком. О причинах этой ссылки говорили разное.
Знатных сирот, о которых заботилась королева Моуль, было около десяти. Некоторые из них пользовались хорошей репутацией, некоторые неважной, однако все они находились в вражде с придворными девушками и дамами невестки королевы, принцессы Шэерлот, жены принца Шейкоба.