40 дней спустя. Часть 1

Сорок дней спустя


Я видел сон... Не все в нем было сном.
Погасло солнце светлое, и звезды
Скиталися без цели, без лучей
В пространстве вечном; льдистая земля
Носилась слепо в воздухе безлунном.
Час утра наставал и проходил,
Но дня не приводил он за собою...
И люди - в ужасе беды великой
Забыли страсти прежние... Сердца
В одну себялюбивую молитву
О свете робко сжались - и застыли.
…..
И лица - при неровном трепетанье
Последних замирающих огней
Казались неземными... Кто лежал,
Закрыв глаза, да плакал; кто сидел,
Руками подпираясь, улыбался;
Другие хлопотливо суетились
Вокруг костров - и в ужасе безумном
Глядели смутно на глухое небо,
Земли погибшей саван... а потом
С проклятьями бросались в прах и выли,
Зубами скрежетали. Птицы с криком
Носились низко над землей, махали
Ненужными крылами... Даже звери
Сбегались робкими стадами... Змеи
Ползли, вились среди толпы, шипели,
Безвредные... Их убивали люди
На пищу... Снова вспыхнула война,
Погасшая на время... Кровью куплен
Кусок был каждый; всякий в стороне
Сидел угрюмо, насыщаясь в мраке.
Любви не стало; вся земля полна
Была одной лишь мыслью: смерти - смерти
Бесславной, неизбежной... Страшный голод
Терзал людей... И быстро гибли люди...
Но не было могилы ни костям,
Ни телу... Пожирал скелет скелета...
И даже псы хозяев раздирали.
. . . . . . . И мир был пуст;
Тот многолюдный мир, могучий мир
Был мертвой массой, без травы, деревьев
Без жизни, времени, людей, движенья...
То хаос смерти был. Озера, реки
И море - все затихло. Ничего
Не шевелилось в бездне молчаливой.

Джордж Гордон Байрон, Тьма

*****

ЛЮБЫЕ совпадения чего-либо с чем-либо (торговые марки, названия торговых и иных заведений, персоналии, нормативно-правовые документы и т.д.) являются случайными. Некоторые географические названия вымышлены. Автор не разделяет человеконенавистнических взглядов отдельных  персонажей.


Интермедия I. Акула

40 дней назад. Северная Атлантика, 35 км. от побережья Нью-Джерси 

В это было трудно поверить. Такая цепь совпадений, мелких неисправностей и человеческих просчетов не могла выстроиться сама по себе. Впору было вспомнить злой рок или высший разум. Но скорее, дело было в теории вероятности. Если до этого Землю не раз спасали счастливые случайности, когда-нибудь их должна была уравновесить несчастливая. Рано или поздно это должно было произойти. Так старая плотина, железобетонные конструкции которой «устали», а ремонта не предвидится, даст течь не сегодня, так завтра. Не в одном месте, так в другом. За семьдесят лет ядерного противоборства мир десятки раз стоял на грани. На этот раз ресурс везения исчерпался.

Они не начинали этой войны. Просто волей судьбы оказались на пересечении силовых линий, загонявших людскую историю в единственно возможное русло. Противолодочная АПЛ «Миннесота» перспективного класса «Нарвал» была винтиком в мощнейшей военной машине мира, только и всего. Но винтиком ключевым, без которого выстроенный в высоких кабинетах план блицкрига мог полететь в тартарары. Что толку от победы, если половина твоих городов превратится в поля раскаленного шлака?
В первые же секунды Россия была обезглавлена синхронным ударом боевых спутников. Стратеги НАТО решили не играть с глубоко эшелонированным прикрытием столицы, в состав которого входил и дивизион комплексов А-50 «Гарант», сбивавший межконтинентальные баллистические ракеты даже на активном участке траектории. Сгустки раскаленной плазмы, в которые превратились разогнанные рельсотроном урановые болванки, перехватить было невозможно даже теоретически.
Но одного этого было бы мало. Даже с отрубленной головой змея могла больно, если не смертельно, ужалить охотника. Ее надо было изрубить на куски, чтоб затихли последние конвульсии в умирающем теле. Для этого требовалось уничтожить резервный пункт командования РВСН в Северном Урале и три подводных ракетоносца, которые в день 23-го августа 2019 года находились на боевом дежурстве.
Быстро и так же синхронно. Война просчетов не прощает, тем более - ядерная.
Капитан и команда не имели права на ошибку, так как были последней линией обороны, хоть сами об этом и не знали. И до них ошибок было сделано немало. Сначала недооценили прочность конструкций и глубину залегания бункера в Ямантау. Потом испытанный тактический “bunker-buster”, выполненный в виде диверсионного ядерного фугаса, вместо того чтобы пробить себе дорогу через массу породы и выжечь гору изнутри, выплеснулся наружу озером огня, разрушив лишь поверхностную часть объекта. Это сработала защитная система базы, подорвавшая на пути гостя мощную вакуумную бомбу.
Через десять секунд бункера не стало – второй фугас, гораздо мощнее, был активирован уже дистанционно, попутно сделав смертниками самих «туристов» - диверсантов. Сейсмографы зафиксировали его взрыв даже в Китае. В Пентагоне были уверены, что с вероятностью девяносто девять процентов, из бункера не успели отправить сигнал. Но даже на такой маловероятный случай они обязаны были подстраховаться.

Русская лодка была огромна – водоизмещением в несколько раз больше их собственной. Настоящий плавучий дом с ядерным реактором на борту. Но по сравнению с юркой субмариной US Navy русский «стратег» был неуклюж и уязвим. Он создавался под узкую задачу – незаметно добраться до места и там отстреляться. Большего от него не требовалось. Оружие Страшного Суда, оно должно было одним существованием сдерживать противника от необдуманных шагов. Оно ковалось, чтоб никогда не быть примененным.
Ну, уж о последнем они позаботятся.
Капитан U.S.S. «Minnesota» Эбрахам Сильверберг не мог увидеть изображения вражеской подлодки на мониторе. Все было прозаичнее – гидроакустик определил по шумовому профилю ее класс и тип в каталоге бортового компьютера, на экраны информация поступала в виде цифр и графиков. Сомнений быть не могло. Их цель, за которой они следовали тенью неполные семь суток, находилась там, где ей полагалось быть. С точностью до часа и километра.
Видимо, эту «Акулу» третьей серии, которая по НАТОвской классификации именовалась «Торнадо», выследили уже давно, подумал капитан. Или не выследили, а получили агентурную информацию о ее оперативном задании. Иначе как объяснить, что неделю назад ему сообщили точные координаты места, где сегодня предстояло осуществить перехват?
Возможно, у ребят из ЦРУ имелся «крот» в штабе российских ВМФ, решил для себя Сильверберг. Учитывая копеечные зарплаты и вечный страх русских перед сокращением, это нетрудно. Какой-нибудь полковник решил променять Motherland на обеспеченную старость на одном из Карибских островов. Пожалуй, Гуантанамо ему подойдет.
Что ж, так даже проще. С тех пор подлодку противника вели, не теряя из виду ни на минуту, передавая от одного охотника другому, ожидая момента, когда шифрованным сообщением поступит приказ: «уничтожить».
Капитан метнул взгляд на платиновый хронометр на узком запястье, которое скорей пошло бы пианисту или программисту, а не военному моряку.
Пять минут до атаки.
Прямое и ясное “eliminate target” не допускало двух трактовок. Он прекрасно понимал, что это значит. Здесь никто не будет инсценировать несчастный случай, как когда-то с «Курском». Это война.
Он не мог забыть ощущение, которое испытал, когда пробежал глазами скупые строчки приказа. Холодный липкий страх - это, оказывается, не метафора. Ладони стали скользкими, будто намазанные жиром; кишки сжались в тугой комок; сердце заколотилось, пропуская каждый четвертый удар. «Я начинаю третью мировую. Земля погибнет. Все умрут…» – пронеслось тогда у него в голове.
Но он не зря второй десяток лет бороздил океаны. Если его звание мог получить и болван, паркетный шаркун, то должность командира подводной лодки подразумевала наличие на плечах головы вместо уставной тыквы.
Другому бы не доверили  сегодняшнюю роль.
Сильверберг был уверен, что эти страхи – привет из далекого детства. Ужас времен последней вспышки «холодной войны», сбитого корейского «Боинга» и памятной речи Рональда Рейгана. Он тогда учился в elementary school. В той еврейско-интеллигентской среде, где он вырос (мать – дантист, отец – адвокат, оба бывшие «дети - цветы», верные избиратели демократов) было хорошим тоном костерить правительство, плевать на армию, а также верить в конвергенцию социализма и капитализма, мир во всем мире и прочий сопливый бред. Тогда, в эпоху первых персоналок все «образованные люди» считали, что атомная война бессмысленна, ведь применение ядерного оружия приведет к гибели человечества. Верили в басню о страшной “nuclear winter", из чего делался вывод, что надо срочно разоружаться и брататься с «советами». Тому, чтоб эти идеи просочились в их мозги, немало способствовали фантасты и «общественные деятели» (гребанные бездельники, лучше бы шли работать, вместо того чтобы пикетировать Белый Дом или военные базы).
Вот откуда эти мурашки. Но, позвольте, времена изменились. Сорок лет назад силы были примерно равны; НАТО и Восточный Блок могли уничтожить друг друга по пять-шесть раз, и всю остальную планету раза два. А потом «империя зла» рухнула сама, и добрым джедаям не пришлось, рискуя жизнью, взрывать Звезду Смерти. Этим они займутся теперь. А то опять расплодились на территории бывшего USSR Дарты Вейдары.
«И никакой WW3 не случится, – сказал себе Эбрахам. – Будет очередная операция по обламыванию рогов обнаглевшей стране третьего мира. Давно пора показать russkies , что они не лучше иракцев и сирийцев, разве что белые. Странно, почему?».
Маленького Эйба с ранних лет прочили в продолжатели одной из семейных династий. Только не лежала у него душа ни к зубопротезированию, ни к судебным тяжбам. Начитавшись Клэнси и Хайнлайна, он решил стать офицером.
В Уэст-Пойнт он не прошел из-за политкорректных квот. Positive discrimination  была на пике, и принадлежность к слабому полу или угнетенному меньшинству значила не меньше, чем баллы на экзаменах. Зато он стал курсантом Военно-морской академии в Аннаполисе – женщины, эскимосы и геи тоже рвались в военные моряки, но чувство реальности в том, что касается самосохранения, государству пока не изменяло.
С тех пор он ни разу не усомнился в своем выборе. Это была судьба.
Видели бы старики его сейчас, подумал Сильверберг с мстительным удовольствием. Конечно, пришли бы в ужас, а то и в обморок бы грохнулись. Но его совесть была чиста, в конце концов, он же не ракеты запускает по мирным городам. Он не палач, а спасатель. Спасает и свою Филадельфию, которая вместе с шестимиллионной агломерацией пойдет на ланч рыбам от одного русского моноблока.
К тому же он выполнял работу не один, а значит, и ответственность поровну. С противоположного направления к цели двигалась их лодка-близнец. Третьей в звене была переоборудованная под носитель мини-субмарин старая «Огайо». Полчаса назад с нее должны были стартовать три робота – необитаемые подводные боевые аппараты «Манта». Бесшумные, компактные, они могли управляться компьютерным «мозгом». На испытаниях тот неплохо справлялся с задачами маневрирования и поражения целей. Но в такой ситуации, естественно, на него полагаться было нельзя, и роботами дистанционно управляли операторы с лодки-носителя. Все они должны были атаковать одновременно с разбросом всего в пять-десять секунд.
Вот только «Огайо» почему-то пропустила последний сеанс связи. Именно это и беспокоило «морского волка». Теперь связаться с ней  невозможно – надо было соблюдать строжайшее радиомолчание. Даже гидроакустический поиск в такой близости от объекта слежения велся только пассивно – они молча прослушивали бездну, но не могли прощупывать океан импульсами.
Он снова взглянул на хронометр. Три минуты. Пора кончать с этой консервной банкой. Капитан представил, как на другом конце океана ее копию взял на прицел его бывший сокурсник. Вот и эту пора отправить к Нептуну, пока не наделала дел.
«А она может», – подумал Эйб и снова поежился.
Уж он-то знал. Уродливая штуковина, которая расталкивала тупым носом подогретую Гольфстримом воду в десяти милях к югу, несла в своих пусковых установках сто миллионов смертей. Не зря ПЛАРБ  называют «убийцами городов».
Что ж, им там наверху виднее. Значит, приз, который Дядя Сэм сорвет в случае выигрыша, оправдывает любой риск. Эти военные аналитики просчитали все на тысячу раз, если решили идти ва-банк. Но все же… Страшно, черт возьми. Будто это ты открываешь ящик Пандоры. Ведь после того как торпеды уйдут, пути обратно не будет.
«Глупо. Как ребенок, ей-богу», – пристыдил он себя.
Время.
– Джентльмены, представление начинается, – произнес он хорошо поставленным голосом, – Цель номер один. Торпедные аппараты пять, шесть, семь и девять – огонь!
Мимолетное движение рук оператора, откинуты предохранительные колпачки и нажата пара кнопок. Дальше свое дело сделает автоматика.
Торпеды отправлялись к цели. На экране они были светящимися точками, которые рывками приближались к большой белой кляксе. Но как же медленно…
Холодком в сердце отозвалась страшная догадка: «Не успеть». Вроде бы ничем не обоснованная. Бредовая. Эти недавно взятые на вооружение торпеды были практически необнаружимы. На ракетоносце их засекут только тогда, когда его судьба будет уже решена.
Торпеды преодолели три четверти расстояния, когда подал голос акустик:
– Есть сигнал.
У капитана отлегло от сердца. Попали, хоть и не они. Сейчас его напарник по звену сообщит о поражении цели. Прокалывайте дырочки под медаль Конгресса за спасение человечества, джентльмены. Конечно, почти все лавры получит мерзавец Дженкинс, но и ему достанется побрякушка на грудь. И, что важнее, хороший бонус.
А где-то там погружался на дно разорванный корпус морского чудища, в разгерметизированных отсеках которого плавали у потолка сплюснутые декомпрессией трупы русских подводников.
Открывайте шампанское, господа.
– Сигнал расшифрован. Множественные пуски, – скороговоркой выдал акустик, лицо его серело на глазах, – Судя по шумовому профилю, межконтинентальные баллистические ракеты…
Чтоб опорожнить свои пусковые установки, «Акуле-3» не требовалось всплывать. Она могла вести огонь с глубины до пятидесяти метров.
В командном отсеке повисла гробовая тишина. Можно было слышать слабое гудение аппаратуры и комариное попискивание сонара, которого Эйб раньше не замечал.
Хуже всего было чувство бессилия. Ракеты уходили в небо одна за другой, а они могли только считать их и молиться. И утешать себя надеждой, что есть еще система HAARP, есть лазерные спутники на низких орбитах и противоракеты. Но капитан вышел из того возраста, когда верят в Санта-Клауса. Перед глазами у него уже стояли реки огня и завалы из обугленных трупов.
Прошло две минуты – им показалось, что двадцать – и пунктир торпеды, наконец, совместился с белой кляксой «убийцы городов». Обе исчезли, моргнув и погаснув без всяких спецэффектов. Программное обеспечение компьютера их не предусматривало.
Гидроакустик нарочито бодрым голосом доложил о поражении цели. Губы у него больше не тряслись, но глаз слегка дергался. Он тоже был не мальчик и все понимал. Они опоздали. Мавр сделал свое дело.
Все уже не имело значения.
Сильверберг открыл рот, чтобы выдавить из себя ненужные и запоздалые слова, когда пол и стены отсека вздрогнули.
– Что за черт?
– Глубинные бомбы, сэр. Атомные. Шестьдесят-восемьдесят килотонн, – не отрывая взгляда от показаний ГАС, сообщил Родригес. У него были дикие глаза, как у наркомана, – Гипоцентр… прямо по курсу, девять с четвертью морских миль.
– Русские? – вырвалось у капитана.
Хотя сам, не договорив, понял, что это чушь. Откуда у «иванов» тут взяться авиакрылу? Весь их ржавый хлам сейчас жгут прямо на аэродромах. А даже если что-то и уцелело... на этой планете небо принадлежит только одной стране.
Вибрация между тем усилилась. Остро отточенный карандаш упал со стола и покатился по металлическому полу. Он ждал чего угодно: что в отсеке погаснет свет,  вслед за ним включится тусклое аварийное освещение, а бесстрастные мониторы сообщат о разгерметизации в одном из отсеков или неполадках с реактором. Представлял, как треснет потолочная панель, и прямо на них упадет оголенный провод, разбрасывая искры. Или как через небольшую пробоину хлынет внутрь вода, своим напором делая ее все шире. Он был готов принять эту участь безропотно. Но ничего подобного не случилось.

Экипажи противолодочных самолетов P-8А «Посейдон» не знали, что опоздали, и не жалели глубинных водородных бомб на обработку цели, вернее, квадрата, где та находилась. Взрываясь на глубине до ста метров, на таком расстоянии они не могли причинить серьезный вред корпусу американской лодки, но намертво заглушили сонар. На несколько минут они оказались глухи и слепы.
Сильверберг недоумевал. Нет, мягко сказано – он НИ ХРЕНА не понимал в том, что творилось. Это противоречило всем правилам и инструкциям. Применять боеприпасы такой мощности так близко от дружественной подлодки… такого в практике Флота не бывало. Хотя какая теперь была разница?
Капитан поднялся с кресла, рассеянным движением напялил фуражку… кокардой назад, словно гарлемский рэппер свою дебильную бейсболку. Под удивленными взглядами старших офицеров спохватился, поправил. Обвел невидящими глазами четырех человек, которых знал не один год. Пятое автономное плавание в таком составе.
– Ковальски, принимайте командование. Курс прежний, глубина та же. Родригес, продолжайте наблюдение. Мэтьюсон,  проведите контрольный  замер радиоактивности у поверхности, следите за уровнем на борту. Выполните проверку систем жизнеобеспечения. И вот еще что.…  Остальным пока не объявляйте. Позже…
 Не дав никому сказать ни слова, он покинул командный пост, нарушив присягу, послав к чертям морским долг перед страной, которой больше не было, и командой, которую ждало страшное и неопределенное будущее
– Я буду у себя, – бросил Эбрахам. Удаляясь по узкому коридору, он шатался как зомби. И сам коридор казался ему бесконечным, и пол плыл под ногами как эскалатор. Переборки, в противовес осточертевшей гамме выкрашенные в пастельные тона, расплывались перед глазами.
В маленькой, но уютной каюте он открыл ящик встроенного шкафчика. Достал табельный 38-ой, заряженный мощными магнумовскими патронами. Надо решать. Выстрел в висок – и все. В загробный мир он не верил, хотя родители когда-то прочили его в раввины. А теперь бог его предков, суровый Саваоф, вот-вот снесет их домик ударом цунами совсем как в сказке мистера Баума про Элли.
 У него совсем немного времени до того, как  парни попытаются удержать его. Через пару минут они придут в себя и не остановятся перед тем, чтобы вломиться к нему – Джон Ковальски хоть и тугодум, но не дурак. Дверца из пластика их ненадолго задержит.
Он взвесил пистолет с рифленой рукояткой на ладони и вместе с ним взвесил все «за» и «против». Вряд ли его отдадут под трибунал. Он выполнял распоряжения безукоризненно. Разве его вина, что эти идиоты с «Огайо» потерялись вместе со своими роботами? Должно быть, каким-то образом выдали себя врагу, провалив всю операцию.  И будет ли теперь у государства время на трибуналы, это еще вопрос.
Нет, он не станет себя убивать.
Да, его страна сыграла с русскими в их национальную игру. Рулетку со смертельным исходом. И проиграла. Но жизнь продолжается. Наверняка уже нет ни правительства, ни Конгресса, ни Сената. Президент… если даже жив, скоро и ему придет конец. Ибо кому есть дело до болтуна, половина избирателей которого мертва, а вторая половина умирает в муках, проклиная его? Он и раньше-то немного значил. Дрессированный шимпанзе, а не лидер нации.
Но на каждый минус найдется свой плюс.
Какие возможности открывает новая ситуация? Да какие душа пожелает. В прежнем скучном мире трудно было сделать карьеру конквистадора, пирата или колонизатора. Сначала убивать, грабить, насиловать в свое удовольствие, потом остепениться и основать городок где-нибудь на Карибах или Сейшелах. «Сент Эбрахам», к примеру. Все лучше, чем получить паршивую медаль с позолотой, выкупить коттедж по ипотеке в пригороде и уйти на пенсию, треть которой сожрет очередной виток кризиса. А потом умереть от рака кожи в доме для престарелых, выброшенным на помойку как старый хлам.
У него были другие планы.
Но всему свое время. Пока придется изображать верного присяге солдата. Прикидываться дурачком и выполнять приказы – хотя бы для того, чтоб зайти в порт и спокойно пополнить запасы. В Северной Атлантике этот Центр еще может выследить и отправить взбунтовавшуюся подлодку на дно. А после… Мировой океан велик; плыви куда хочешь. Такого раздолья не имели даже герои Приграничья.
Он убрал пистолет обратно в ящик, привел себя в порядок и вернулся в командный отсек. При его появлении ребята тактично сделали вид, что ничего не произошло, и не задавали неприятных вопросов.
Через полчаса на субмарину придет срочный приказ – в обход субординации не от командования 1-ым Атлантическим Флотом, а от какого-то Центра Национального Спасения. Но его подлинность подкреплялась всеми необходимыми кодами. Приказ требовал взять курс на Азорские острова. Ничего себе вояж.… В «случае непредвиденных обстоятельств» (та еще формулировочка) местом назначения становилось Гонолулу. Это могло означать и то, что их прежняя база в Норфолке, штат Вирджиния, превратилась в аккуратную кучку пепла. А может, эта участь не миновала и Азоры.
«Ничего, - подумал Эбрахам. – Давно хотел смотаться на Гавайи».

 

Часть 1. Дети подземелья

Но ты заперт на жизнь,
снаружи.
И богами с небес
Не обнаружен…

Где?, группа «Шмели»


Глава 1. Полночь, XXI век

Неспешной чередой тянулись дни. Медленно, будто резиновые. И каждый был похож на предыдущий так, что не отличишь. Сплошной день Сурка.
Вот и подкрался незаметно черед отметить четыре декады с момента их заселения в убежище. Сороковины. Отметить.… Разве что фломастером в календаре – обвести черным кружком: вот сколько протянули, не сдохли. Достижение.
Время шло, а Убежище, выстроенное когда-то для НИИ Нанотехнологии (который лишили бюджетных ассигнований и тихо прикрыли, продав здание под мебельный магазин еще до сдачи защитного сооружения в эксплуатацию), где пять тысяч совершенно посторонних человек нашли спасение сначала от ядерной, а затем от климатической катастрофы, оставалось все тем же.
Медленно проедался запас продуктов, реквизированных со склада ИЧП «Мухамедзянов». Так же собирались раз в день совещания в пункте управления, хотя после свертывания поисково-спасательной операции они стали менее напряженными. Так же в урочное время выстраивались очереди возле пунктов раздачи продуктов и питьевой воды. Правда, норма последней была чуть урезана, и суп самому уже было не сварить, да и чаю не выпить. Но с этим свыклись, а одиночные трапезы давно сменились коллективными.
Сергей Борисович Демьянов, майор в отставке, по-прежнему был фактическим начальником убежища и нес всю ответственность на своих плечах. Бывшему генералу МЧС Прохорову, за которым закрепилась должность (или титул?) коменданта осталось только подписывание бумажек. Да тот и не жаловался. Организатором он был никаким, а за эти полтора месяца пропил и те последние мозги, которые имел. Поэтому его вполне устраивали вечера в подземном «кабинете» в компании с бутылкой. Его терпели, так как он представлял собой осколок государственной системы, а значит, мог пригодиться, если эта система еще жива и разыщет их. Хотя в это верилось все меньше, поэтому полезность генерала была под вопросом.
Все было по-прежнему. Немного изменились только люди, их отношение к происходящему. То, что вначале казалось катастрофой, стало рутиной. Человек – упрямая скотина и в любой ситуации пытается убедить себя, что все нормально. Вот и они стерпелись, хоть вначале  считали, что после таких событий их жизнь никогда не войдет в колею. Но поди ж ты.… Про панику и истерику давно забыли. Когда жизнь действительно схватит за жабры, не будешь рвать на себе волосы и посыпать пеплом плешь. На это у организма не останется энергии.

А положение их было «привычно критическим». Демьянов вспомнил, как дней пять назад на собрании бывший инженер водоканала, а ныне зам по водоснабжению с кислой миной доложил, что без капремонта скважина протянет от силы четыре месяца при самом шикарном стечении обстоятельств. Мол, какие-то уроды хорошо погрели руки при строительстве убежища, поставив на него водозаборное оборудование, наполовину выработавшее свой ресурс. И неизвестно, какой из узлов откажет раньше: насос или аппарат обеззараживания и фильтрации. А если любой из них накроется, своими силами поломку не исправить. Естественно, четыре месяца – это условный срок. Случиться это могло хоть завтра.
В ответ на закономерный вопрос коменданта, адресованный ему: «Как быть в таком случае?», Демьянов выдал дежурное: когда припрет, они стройными колоннами отправятся на постоянное проживание в деревню N.
Уточнять детали он не стал. Кто их там ждет? Как они перевезут людей, продукты, где будут брать банальный уголь с дровами для печного отопления? Где брать воду, как очищать ее? – слава богу, никто не стал выпытывать. Наверно, каждый понимал, что ответа нет ни у кого.
Майор был спокоен как скала. Се ля ви. Четыре месяца, значит, четыре. Для него этот срок казался таким же невообразимым, как миллион лет.
Эти дни выдались бедными на события. И слава богу, думал Демьянов – хороших новостей ждать неоткуда. Происшествий было мало, и ни одно из них не выходило за рамки все той же рутины. За последнюю неделю девять человек умерли естественной смертью, в том числе один от лучевой болезни. Трое родились. Ни плохое питание матерей, ни врачи, привыкшие философски относиться к смерти, не смогли им помешать.
Когда все начиналось, Сергей Борисович не думал, что проблема нежелательных беременностей принесет много хлопот, учитывая совокупный эффект облучения, дефицита витамина Д, гиподинамии и плохого питания. Но две трети укрываемых находились на пике репродуктивного возраста, причем гораздо больше, чем сохранившихся семей, было пар, стихийно образовавшихся после заселения. Вряд ли людей стоило в этом обвинять.
Не желая полагаться на хитрый механизм регуляции численности, который якобы «отключает» инстинкт размножения в неподходящих обстоятельствах, Сергей Борисович предпринял меры. В ближайшем будущем этот инстинкт понадобится им, чтоб сохраниться как вид, и на него нельзя будет накладывать ограничения (про аборты придется забыть навсегда). Но пока было не время. Не хватало еще превратить Убежище в огромный роддом, думал он тогда, и вместе с перевязочными материалами заказал группам снабжения добыть большую партию изделий №2, а заодно и прочих контрацептивов.
Спрос на них был, но очередей не выстраивалось. Не раздавать же их в принудительном порядке? Идея с поголовной вазэктомией Демьянову не понравилась из-за  стопроцентной необратимости. Пусть не сейчас, но рожать еще понадобится.
Если же многие обходились без «средств защиты», в ближайший месяц следовало ждать наплыва забеременевших в медпункт. Оставалось полагаться только на этот гипотетический механизм.

Хотя времени для досуга у них стало много. Чтоб растянуть на подольше запас солярки, все реже включался генератор, и все чаще объявлялся «темный час», когда коридоры убежища погружались в полный мрак, и никто не рисковал выходить из комнаты даже в туалет напротив. Без надобности старались не включать даже электроприборы на батарейках. Последние тоже были не бесконечными, а наверх только ради них мотаться никто не станет. Вылазок не было уже с неделю.
Про калориферы и электрообогреватели нечего и говорить. Главную нагревательную установку включали четыре раза в сутки на полчаса, чтоб не дать замерзнуть воде в трубах. И, несмотря на толстый слой грунта над их головами и пять тысяч живых «обогревателей», в Убежище установилась температура около семи градусов тепла.
Теперь они и спали в верхней одежде. Из девяти  четверо умерли от пневмонии. Оставалось только жалеть, что убежища не оснащались автономной системой водяного или парового отопления. Смонтировать котел самостоятельно они сумели бы, если бы начали заниматься этим вопросом в первые же дни. Теперь, когда наверху от холода трескался металл, а руки без рукавиц отмораживались за пять минут, об этом можно было забыть. К тому же для котла  нужен уголь или мазут. Много. Демьянов в который раз по матушке вспоминал проектировщиков объекта, не веривших в «ядерную зиму».
 Самоотверженно трудилась бригада врачей в медпункте, в палате рядом с которым почти не осталось жертв радиации. Ее, как главный фактор риска, сменили болезни и травмы «мирного времени». Первое место среди них занимали простудные заболевания – сырой холод подземелья делал их частыми, а течение – сложным. Случались и желудочно-кишечные инфекции: отфильтрованная вода была чище водопроводной, зато люди стали настолько неразборчивыми, что не брезговали есть и заведомо испорченные продукты, которые порой попадали в убежище вместе с несунами. С последними справиться можно было только через массовые расстрелы, но Демьянов решил, что игра не стоит свеч.
Дальше шли переохлаждения, переломы и, как ни странно, ожоги от самодельных обогревательных приборов. Так же случались и инфаркты, и инсульты, правда, сделать тут можно было немногое. Естественно, им было не до сложных процедур, вроде компьютерной томографии. По большей части им были доступны только методы, освоенные медициной еще в девятнадцатом веке.
Отработанной процедурой стало спасение желающих уйти в мир иной самостоятельно. К счастью, они редко делали это умело, поэтому в девяноста процентах случаев после промывания желудка и иных мер отправлялись на исправительно-реабилитационные работы, после которых не оставалось сил на нехорошие размышления.
Если в первые дни горячее время было у хирургов, то теперь настал завал у терапевтов. К счастью, лекарств было достаточно. К тому же, чтобы хоть немного компенсировать бедный стол, в качестве профилактики всем укрываемым раздавали поливитаминные комплексы.
И, конечно, бичом жителей подземного «города» стал туберкулез, грозивший превратить Убежище в чумной барак. Двести человек с открытой формой уже были изолированы в отдельной секции.
Был даже один случай заболевания бешенством от крысиного укуса, после которого у них наконец-то дошли руки до дератизации. Разложили отравленные приманки, и устроили гадам тотальный родентицид.

Серьезных нарушений порядка отмечено не было. Говорили, правда, что по мелочам подворовывают то тут, то там, но только друг у друга,  на общественный склад больше не зарились. Случись это раньше, Демьянов рвал и метал бы, но сейчас в нем что-то перегорело, и ко многим вещам он стал относиться спокойнее. Если ты такой раззява, что у тебя из-под носа крадут законную пайку, сам виноват. Поголодай денек, может, это тебя чему-нибудь научит.
Самым серьезным происшествием была драка возле пункта раздачи продуктов. Но после того, как зачинщика выкинули вон, таких эксцессов больше не возникало. Dura lex, sed lex.
Вот вроде бы и все новости. Ах да, самое главное… Таинственные пришельцы на бронетехнике, которые так переполошили майора две недели назад, больше не появлялись.

*****

Демьянов наткнулся на него случайно, во время хаотичных поисков в кабинете. Ведение документов было последним, о чем майор беспокоился в эти дни.
Формально предполагалось, что каждое действие будет сопровождаться бумажкой – от приказов о назначении до ордеров на выдачу продовольствия и снаряжения. Но Сергей Борисович, конечно, с первого же дня понял, что в наступившем «сегодня» вчерашние атрибуты бюрократического порядка потеряли смысл. Каким будет «завтра», он мог лишь догадываться, но видел, что в нем не будет место канцелярщине.
Поэтому Донесение и было заброшено на самое дно сейфа. В суматохе первого-последнего дня его завалили другими, более важными документами. Схемами поверхности, маршрутами спасательных групп, журналами облучения…
Демьянов машинально перелистывал их, видел фамилии людей, многих из которых уже не было в живых. Каждая из этих пластиковых папок была собранием некрологов.
Под ними оказался  отпечатанный листок в мультифоре (в Убежище был компьютер и принтер, хотя его давно уже не включали за ненадобностью). Майор наморщил лоб, перечитывая эту филькину грамоту, которую он составил на четвертый день по настоянию коменданта. Тот, сердешный, вертелся тогда ужом на сковородке – боялся, что большое Начальство спросит с него за провал спасательной операции и миллионные жертвы. И чтоб прикрыться, повелел состряпать какую угодно отписку. Получилось вот что:


РУКОВОДИТЕЛЮ РЕГИОНАЛЬНОГО ЦЕНТРА
ГО И ЧС ПО СИБИРСКОМУ ФЕДЕРАЛЬНОМУ ОКРУГУ
  Генерал-полковнику М.В. Иванову

ДОНЕСЕНИЕ
О ходе проведения аварийно-спасательных работ в очаге ядерного поражения

№ 01 26.08.19

ЗПУ- Убежище №28 МУП «Автобаза №4», п. Академгородок

1. С 13.00 до 14:30 23.08 противник нанес по г. Новосибирску ядерный удар, применив 3 боеприпаса приблизительной общей мощностью 350 Кт.
2. По предварительным данным общая площадь радиоактивного заражения составила 1025 кв. км с населением ок. 1600 тыс. чел., в том числе чрезвычайно  опасного и опасного заражения - 454 кв. км с населением 950 тыс. человек. Полностью разрушен г. Новосибирск, получили сильные разрушения н.п. Кольцово, Толмачево, Академгородок и др. Расположенные в 10-километровой зоне вокруг г. Новосибирске объекты экономики подверглись сильным и средним разрушениям.
Выведен из строя гидроузел Новосибирской ГЭС, возникла зона катастрофического затопления площадью 238 кв. км с населением 560 тыс. чел. Предполагаемые общие потери населения - 1040 тыс. чел., из них санитарные – не более 215 тыс. чел.
Потеряна связь с пунктами управления города и области. Ввиду этого запасной ПУ развернут на базе защитного сооружения МУП «Автобаза №4», по адресу Университетский пр-т., 47 А
3. Аварийно-спасательные работы в очагах поражения осуществляются с 17.00 24.08. В очаги поражения введено 0,43 тыс. чел. формирований ГО, 5 ед. инженерной и специальной техники, 0,126 тыс. чел. личного состава войск РВСН в./ч. №1217.
Оказана медицинская помощь 1,3 тыс. чел. пораженных, госпитализировано 0,450 тыс. чел.; ликвидировано  очагов пожаров общей площадью 24 кв. км; эвакуировано из очагов поражения 5,2 тыс. чел (из них 957 детей). Вследствие высокого уровня радиационного заражения, опасной пожарной обстановки и сплошных завалов эвакуация пострадавших в загородную зону представляется невозможной, в связи с этим принято решение временно разместить их в данном убежище. Ведутся работы по опознанию и захоронению тел погибших. Ввиду отсутствия на объекте НЗ, для обеспечения продовольствием временно реквизированы (под расписку) продукты со складов и торговых предприятий района.
4. В настоящее время обстановка в убежище №28 остается напряженной. По прогнозам врачей, антисанитарные условия, последствия лучевой болезни, неудовлетворительное качество питьевой воды, отсутствие квалифицированного медобслуживания приведут в ближайшее время к высоким потерям как среди укрываемых (в первую очередь детей), так и среди формирований убежища. Сохраняется опасность радиационного заражения убежища вследствие выхода из строя системы фильтров артезианской скважины и ФВК, а также опасность возникновения эпидемической ситуации.
В связи с этим,
ПРОШУ в кратчайшие сроки оказать содействие в проведении эвакуации пострадавших в количестве 5260 чел. за пределы зоны опасного радиоактивного заражения, обеспечению их временным жильем, продуктами питания и предметами первой необходимости.


Зам. главы управления по ГО и ЧС г. Новосибирска Прохоров З.П.
Врем. комендант убежища №28


Смешно и глупо. Само собой, оно так и не было отправлено. Кино такое было – «Письма мертвого человека», блин.
И тут майору на глаза попался журнал. Он лежал под донесением, на самом дне в пыли. «Журнал убежища»…Книжица в красном переплете – тридцать страниц дешевой серой бумаги в клетку.
Он вспомнил, что не вытаскивал его с тех пор, как сделал к нему обложку. Случилось это через полгода после того, как получил эту должность – в 2016 году. Демьянов сдул с книги старую, еще довоенную пыль. И, к собственному удивлению, почувствовал желание заполнить этот идиотский бюллетень, чтоб хоть чем-то занять свободное время. Его теперь даже у него образовалось до тошноты много.
«Я не белый офицер и не гитлеровский генерал, чтоб мемуары сочинять, – словно оправдываясь, подумал Сергей Борисович, – И слезливым маразматиком еще не стал. Просто не помешает для порядка. Мало ли что с нами случится, а так будет хоть какой-то отчет».
Вопросу, кому он собрался отчитываться, майор не позволил родиться. Какая разница? Налив себе кофе из термоса, он уселся поудобнее и принялся заполнять задним числом этот исторический документ. Благо, события этих сорока дней врезались в его память намертво.

Пятнадцать минут спустя он отложил ручку, поправил очки, без которых полтора месяца назад обходился, и перечитал написанное. Удовлетворенно хмыкнув, майор захлопнул книгу и убрал обратно в стол
Он будет заполнять ее каждый день, хоть по строчке. Еще один маленький ритуал-якорь, чтобы не потерять связь с реальностью и не «поплыть» в сторону окончательной шизы, которая уже ясно прослеживалась у товарища генерала. Если раньше тому мерещились «посетители» после второй (не рюмки, ясное дело), то теперь он видит их и на трезвую голову. То отдает им приказы, то, наоборот отчитывается и берет под козырек.… А потом не помнит или не верит, что разговаривал со стенкой, злится как бешенный, если тронуть.
Страшно. Не дай бог. Кстати, не пора ли старику на заслуженный отдых? Формальная власть тоже имеет значение, порукой тому римский папа и английская королева. Все это надо обмозговать.

*****

Убежище жило своей жизнью, отрезанное от остального мира. Или наоборот.
 Наверху все продолжало стынуть и коченеть. Страна уже не билась в агонии, а тихо умирала, впав в кому. Сентябрь сменился октябрем, еще более холодным и таким же темным.
Чем больше проходило времени, тем больше Демьянов думал, что им повезло. Как ни крути, а Убежище №28 представляло собой идеальное… убежище. Тьфу, иначе не скажешь.
Раньше он смеялся над фильмами и книжками, где уцелевшие после атомной войны годами жили в темных бункерах и пещерах. Со скепсисом профессионала втолковывал поклонникам такого чтива: мол, даже если ракеты избирательно поразят все атомные электростанции (чего они не станут делать никогда), и на каждой АЭС случится штука под названием “meltdown”, как в Чернобыле, – даже в таком случае у людей не будет причин сидеть под землей сотню лет. Потому что все равно - кишка тонка у нас заразить радиоактивными изотопами всю земную поверхность (кобальтовая бомба не в счет). Будут зоны, где десятки лет может держаться смертельный уровень радиации. Относительно компактные. И, как правило, вдали от городов, потому что АЭС в городской черте обычно не строят. В этих зонах никто и так не успеет укрыться. Но будут участки относительно чистые – в сельской местности. И именно туда надо будет перебираться выжившим как можно скорее. А ютиться под землей больше недели… это попахивает абсурдом и фантастикой. Любят… любили авторы такой сюжет, будто медом он намазан. У одного эти «дети подземелья» вообще перешли на самообеспечение, начав выращивать грибы и свиней на подкормке из собственных фекалий.… Ну и умора.
Так считал майор. А теперь судьба надсмеялась над ним, подсунув в качестве спасения укрытие под землей. Да, в деревне, в деревянных домах с печным отоплением было бы лучше по многим статьям. Но как туда переберешься? Еду перевозить на чем?  Скважину такую где еще найдешь?  И опасностей наверху до хрена.
Так или иначе, им повезло. Упрятанное глубоко под землю убежище не могло промерзнуть. Как там остальные? Сергей Борисович старался не думать о сотне миллионов своих сограждан, которым некуда спрятаться, которых никто не накормит и не защитит. А когда такая мысль все же забредала в голову – надеялся, что они умерли быстро.
Демьянов знал, что выжить в ледяном аду обычной семье невозможно - только  прошедшие спецподготовку, спаянные коллективы могут на что-то надеяться.… А средний гражданин не выживет, даже если он родной брат Робинзона Крузо. Хотя какой дурак будет выживать один или семейным кружком? Человек - существо стадное, и перед лицом катастрофы люди наверняка сбились в группы разной величины. Соседи. Коллеги. Родственники. Сослуживцы. Сокамерники, ха-ха. А если все они бестолковые обыватели,  которые не служили в армии, а «работали» в офисе, отправляя факсы из одной шарашки в другую, то дело гиблое.  Такие погибнут даже с полной кладовкой тушенки. Толку-то от объединения – только немного муки продлить.
Слишком многое против них. На первом месте, конечно, климат, на втором – человеческий фактор, и только на третьем – поражающие факторы ядерного оружия. С последними, слава богу, теперь было гораздо меньше проблем. На всей территории области ядерная опасность почти миновала. Облака уносило прочь: судя по розе ветров, от Н-ска они успели уйти далеко на юг и рассеяться где-то над Алтаем и Казахстаном.
В целом Западной Сибири повезло. Дувший почти беспрерывно северный ветер и огромные расстояния между городами благоволили уцелевшим. С запада заразы можно было не опасаться – все большие города Урала и европейской части страны находились далеко. Новосибирской области посчастливилось не иметь на своей территории почти никаких первоочередных целей. Единственная часть РВСН после памятной «реформы» Стрельцова стала учебной, и враги  не могли этого не знать. Поэтому они явно ограничились парой «Фастхоуков» (или старых «Томагавков») по корпусам. Даже потом, когда Штаты применили все, что у них было, они не видели смысла выжигать эти просторы дотла. По сравнению с соседним Кузбассом плотность населения тут была куда ниже. Швырнули по паре 10-100 килотонных по главным промышленным центрам, и будь здоров.
Итак, о радиации не стоило беспокоиться: уровень заражения стабильно падал. Похоже, во время обмена ударами большинство АЭС не пострадали, и супостаты чаще применяли бомбы для воздушных взрывов. От них дряни на порядок меньше, а радиус поражения, наоборот, выше, потому что не мешает кривизна земной поверхности. Люди мрут, инфраструктура и ценные объекты экономики рушатся,  пользы от «зачищенной» страны немного. Зато есть гарантия, что на родном берегу радиоактивный дождик не выпадет.
Скоро можно будет прогуляться и по лунному ландшафту эпицентра, если у кого-нибудь возникнет желание. И если погодка не подкачает.

Демьянов представил, как выглядела бы метеосводка последнего синоптика на Земле.  «Устойчивая облачность, ветер северо-западный 15-19 м/с, до 50 м/с в порывах, температура воздуха днем – 36-41 С., ночью – 43-48 С».
Он никогда не верил предсказателям погоды. Майору вспомнился барометр, который неизвестный чудак притащил на поверхностный наблюдательный пост. Кто-то из не в меру начитанных бойцов высказал дельную мыслю: мол, отслеживание динамики атмосферного давления поможет лучше планировать вылазки и предугадывать приближение ураганов… Затея провалилась – никакой системы в поведении ветров не обнаружилось. Они приходили тогда, когда их меньше всего ждали, принося массу проблем.
Но барометр какое-то время еще висел. И если бы Демьянов не был так занят текущими вопросами, он бы заметил, что стрелка на нем почти всегда смещена влево по отношению к нормальным 650 миллиметрам ртутного столба. Среднее давление упало почти на семьдесят. Если бы  знал это, то не спрашивал бы себя, почему в последние дни ему так тяжело дышать. Майор списывал это на гипертонию и ишемическую болезнь сердца, но был прав только наполовину.
На самом деле страдал не он один.
Земля потеряла почти десятую часть кислорода, поглощенного в процессах горения и гниения. Над всей Евразией кружились гигантские циклоны – их движение напоминало катание бильярдных шаров после удара кием. Такие же области пониженного давления, хотя и меньшим числом, клубились над Северной Америкой. Они то собирались в стаи, то отталкивались друг от друга, из космоса напоминая гигантские воронки. Эти пылесосы Всевышнего захватывали молекулы воздуха и перекачивали их на такую высоту, где действие на них земного притяжения ослабевало, и они рассеивались в безвоздушном пространстве. В первые сутки, в дни Великого Пожара, они вытягивали из атмосферы кислород миллиардами кубометров в секунду. Потеря была невосполнимой, потому что от царства растений остались одни воспоминания. К сороковому дню продолжали фотосинтез только океанские водоросли.
Высокогорные деревни и города вроде Мехико и швейцарского Давоса вымерли не от радиации или холода. Жизнь покинула их, потому что на высоте больше километра над уровнем моря стало невозможно дышать.
Но рука об руку с этим процессом шел и другой. Вместе с падением давления резко росла влажность. Над океанами бушевали ураганы, сравнимые с бурями на Венере, втягивая в себя миллиарды литров воды и перенося их на сотни, а то и тысячи километров. Влага конденсировалась над стремительно остывающей сушей и выпадала сначала в виде ливней, а потом в виде обильных снегопадов: не «миллиметры» осадков, а метры. В средних широтах колесный транспорт стал бесполезен. Под многотонной тяжестью обваливались крыши и там, где некому было сбрасывать с них снег,  брошенные строения в городах и поселках быстро становились непригодными для жилья.

Ядерная зима невозможна. Там считали математики и климатологи.
Даже сгоревших городов и лесов площадью в миллион квадратных километров будет недостаточно, чтоб дать такое количество пепла, говорили они. А ведь образовавшаяся сажа должна еще попасть в стратосферу, где нет конвекции и дождей, которые быстро ее вымывают – останься она внизу, атмосфера очистится от нее за неделю. Попасть в верхние слои сажа может лишь за счет эффекта огненного торнадо, который образуется только при пожарах в городах, да и то не во всех. Современные городские районы спланированы так, что огненного шторма не возникнет. А при лесном пожаре и вовсе выделяется очень мало сажи, и не все ее частицы настолько мелкодисперсны, чтобы висеть в тропосфере, оказывая влияние на затемнение Земли.
«Ядерная зима» возможна только при одном маловероятном сценарии - взрыве термоядерных бомб в каменноугольных пластах. Направляя «Минитмены» с пяти – десятимегатонными БЧ на далекий Кузбасс, обитатели подземелий Колорадо это знали. Правда, они считали, что феномен будет локальным и затронет только Евразию. Кто бы мог подумать, что процесс вызовет цепную реакцию и выход пыли будет равен не сотням миллионов тонн, а миллиардам?..
Атомные грибы вздувались только в Северном полушарии, но последствия вскоре ощутила на себе вся планета. Между двумя половинками земной сферы шел непрерывный обмен воздушными массами, поэтому страны, на территории которых не упало ни одной бомбы, тоже получили свою долю – если не радиоактивных осадков, то пепла с сажей.
Небо там стало не черным, а серым, но и этого оказалось достаточно. Теплолюбивая флора и фауна экваториальной и тропической зон погибла даже раньше, чем в умеренных широтах. В середине сентября коса прошлась по биосфере планеты, первыми отправляя за динозаврами растения юга, затем животных, и почти сразу же – популяцию людей. Особенно тех, кто жил натуральным хозяйством, не имея ни запасов пищи, ни утепленных жилищ, не говоря уж о зимней одежде.
Обитатели развитых стран юга, вроде Южно-Африканской Республики, Бразилии и Австралии могли бы продержаться дольше с их холодильниками и забитыми едой супермаркетами. Но и у них была Ахиллесова пята – в этих странах не знали, что такое настоящая война, и не было ничего похожего на систему гражданской обороны. Катаклизм застал их врасплох, свалившись на голову вместе с первым снегом. Правда, насчет Австралии разговор особый.
Но не только взбесившийся климат сокращал численность человеческой расы. В темноте люди и народы сводили старые счеты, платя кровью за недавние и древние обиды. Август 2019 года стал месяцем, когда мир потряс не один ядерный конфликт, а четыре. Даже если б не пришла Зима, один обмен ударами между США и РФ сместил баланс сил настолько, что стал катализатором для трех крупномасштабных и множества малых войн. Война на Земле превратились в систему с положительной обратной связью, которая распространялась как пожар и могла закончиться, лишь исчерпав топливо: оружие или людей.
Как только стало ясно, что прежний миропорядок рухнул, на Израиль обрушился ракетный удар Лиги Арабских государств, спровоцированный слухами о том, что Тель-Авив планирует нанести по их столицам превентивные ядерные удары.… А возможно, это были не слухи…
Дешевые и допотопные, баллистические ракеты арабских стран были начиненными взрывчаткой консервными банками с примитивной инерционной системой наведения. Шестая часть из них и вовсе взрывалась в воздухе, падая на землю дождем горящих обломков. Почти все остальные сбивались комплексами «Пэтриот» и более новыми аналогами. Сбивались до тех пор, пока не кончились противоракеты. Затем качество было побеждено количеством, и на каждый квадратный километр Земли Обетованной упало по паре «птичек», некоторые из которых были с химическими агентами. Одновременно авиация Иордании, Сирии, Ливана и Египта устроила самоубийственный рейд на ракетные базы Израиля  в пустыне Негев с одной целью – уничтожить хотя бы часть готовящихся к запуску «Иерихонов».
Следом двинулась бронетехника и пехота, поддержанная добровольцами из всех стран Лиги. Они долго готовились к этому дню, накапливая оружие и ярость для реванша.
За войсками шли колоннами и ехали на личном транспорте «мирные люди» – народные мстители, проще говоря, мародеры. К ним присоединялись и жители Палестины от мала до велика. Они уже знали о судьбе арабского населения, которое жило в пределах Стены безопасности.
Новая война Судного Дня была скоротечной, и в этот раз детей Сиона не спасло ни техническое превосходство, ни то, что за оружие взялись все, кто мог его поднять. Без американских друзей за спиной они могли только продать жизни подороже, захватив с собой побольше старых врагов. Последний бой ЦАХАЛа, Армии обороны Израиля, был страшен. От Синайского полуострова до Западного берега реки Иордан сошлись в бою моторизированные части. Французские «Леклерки» Саудовской Аравии были хороши, а русские Т-95, которые закупило правительство Египта за год до войны – еще лучше. Но сами арабские танкисты звезд с неба не хватали. Но сколько бы ни сжигали техники израильские «Меркавы», на место каждого убитого врага становилось десять, и совсем скоро, щедро удобрив трупами песок, захватчики прорвались через заслоны и устроили среди библейских долин ветхозаветную бойню. За собой они оставляли города и поселки, где не оставалось даже кошек и собак. Только смрадный дым поднимался к небу, как из трубы гигантского крематория. Спаслись единицы, в основном элита, отчалившая до первых залпов в неизвестном направлении.
Пятого сентября еврейское государство перестало существовать, на этот раз навсегда. Но из двухсот сорока его ракет средней дальности марки «Иерихон-4» почти сто пятьдесят успели взлететь, превратив в пыль половину крупных городов стран ислама. Черный метеоритный куб Каабы превратился в радиоактивный пепел вместе с древними памятниками Александрии и Каира. Победителям некуда стало возвращаться, а, потеряв общего врага, они мигом лишились подобия единства. Почти сразу вспыхнул раздрай, закончившийся резней и взрывами «грязных бомб» в уцелевших Эр-Рияде и Абу-даби.
Днем раньше войска Северной Кореи, за считанные дни поставившей под ружье треть населения, пересекли тридцать восьмую параллель и хлынули в Южную, сметая все на своем пути. В первом же боестолкновении вскрылось преимущество социалистического уклада над капиталистическим: северяне не умели делать телевизоры и автомобили на экспорт, зато не разучились держать автоматы. Так была доказана истина, известная специалистам еще со Второй Мировой – армии демократий не умеют воевать.
Еще вечером первого дня, опомнившись от потрясения, Индия и Пакистан подписали договор о ненападении, имея перед глазами красноречивый пример. Но усилия Дели и Исламабада пошли прахом, когда отбившиеся от рук военные с обеих сторон начали промышлять грабежами по ту сторону рубежей.
Как и в других местах, противостояние развивалось по нарастающей. 28 августа страны обменялись серией ядерных ударов, стараясь опередить друг дружку и получить стратегическое преимущество. Это бледное подобие катастрофы 23-го числа (если считать мощность бомб), из-за скученности населения и неразвитости системы ГО унесло не меньше жизней. Вслед за этим армии двух государств оказались втянуты в вялые позиционные бои на всем протяжении границы, которые стихли через неделю, когда оба правительства пали под натиском обезумевших от голода толп.

Когда внезапно американские контингенты по всему миру начали паковать вещи, ни одна страна не испытала и доли того, что почувствовала Япония. Двадцать пятого августа все, от министров до гейш из чайных домиков Киото говорили о том, что проклятые бака-гайдзины  смылись, бросив верных союзников в пасть дракону. Прошлой ночью базы на Хоккайдо и Окинаве обезлюдели – военный персонал в спешном порядке погрузился в «Геркулесы» и морские суда, причем не только под своим флагом. В обстановке неразберихи было не до дипломатических расшаркиваний с бывшими друзьями. Реквизировали, все, что попало под руку - от круизных лайнеров до сейнеров, ловивших крабов в Охотском море, и отбыли, бросив все нетранспортабельное имущество.
Они остались одни. Но у страны Восходящего солнца было чем защитить себя. Больше полувека она руководствовалась в своей политике обязательством "не производить, не приобретать и не иметь на своей территории ядерного оружия". Однако мир менялся стремительно, становясь все менее предсказуемым. И в конце первого десятилетия миллениума обстоятельства заставили Японию отказаться от этого донкихотского принципа.
На кону стояло выживание нации. В регионе было неспокойно: Северная Корея все чаще огрызалась, наконец-то легализовав свою атомную бомбу. Да и с Южной не все было гладко – многовековые обиды и нерешенный спор из-за острова Такэсима давали о себе знать.
Но единственной реальной угрозой был, понятно, Китай.  Исполин не бряцал оружием, ему это было не нужно. Он представлял опасность самим фактом своего существования: пятимиллионной армией мирного времени (резерв был сравним с населением средней европейской страны), вторым после США военным бюджетом, стремительно растущим флотом, в котором наращивалась подводная составляющая. Здесь уже пахло претензиями на роль мировой, а не региональной сверхдержавы. Уверенно выступал он и на экономическом поле, все больше перетягивая на себя деловые интересы США в регионе. Он был опасен даже в спокойное время, чего уж говорить об эпохе Мокусироку Хэн .
Угроза назрела давно, но только в начале десятых годов министерству обороны удалось преодолеть мощное антивоенное лобби, заткнув рты прекраснодушным дурачкам. Дело было за малым.
Никой «комплекс вины» не мог помешать второй по технологическому развитию стране мира обзавестись собственным ядерным оружием. Третий по величине пользователь атомной энергии в мире с запасом отделенного плутония, достаточным для изготовления 2000 боеголовок – вдвое больше, чем у Китая – за пять лет сумел создать и довести до совершенства собственную бомбу, пройдя путь, на который другим странам понадобилось лет по тридцать.
Наработать столько они не успели, но три сотни чистых, современных термоядерных боеприпасов мощностью от 10 до 100 килотонн было собрано. Параллельно, даже с некоторым опережением, разрабатывались средства доставки – баллистические ракеты средней дальности типов Аматерасу-1 и 2 с дальностью поражения до 2800 км. и до 5200 км.
Их было немного, но они были надежны, как и все, что делалось в стране Восходящего Солнца. От них не требовалось многого – мощным ПРО вероятный противник обзавестись не успел, а расстояние до целей - городов прибрежной зоны, было смешное – всего 500-1500 километров.
За один день 27-го августа, опираясь на мощную «пятую колонну», силы НОАК  без боя «освободили» Тайвань, вернув последнее пристанище Чан Кайши в лоно метрополии.
Генштаб армии Японии не стал ждать, когда десантные катера Народной Освободительной Армии Китая появятся у родных берегов. Перед многократно сильнейшим врагом смысл имела только тактика опережающего удара.
Противник тем временем медлил: для китайских генералов операция «Цунами» осложнялась тем, что должна была быть проведена бережно. Мощность оружия следовало соизмерять с допустимым ущербом. Смыть потомков самураев в океан было несложно – для этого хватило бы и десятой доли ядерного потенциала Поднебесной – но высокотехнологичные сборочные линии и лаборатории, сухие доки и верфи, где можно строить авианосцы, нужны были целыми и невредимыми. Как, в идеале, и мозги японских инженеров с учеными, которые вряд ли отказались бы работать на новых хозяев за карточки на рыбу и рис.
Другая сторона таких ограничителей не имела. На восьмой день данные спутниковой разведки подтвердили, что на материке началось рассредоточение населения крупных городов. Япония нанесла превентивный удар.
Эвакуация не была проведена полностью, да этого китайцы и не пытались сделать. Численность горожан в новой эпохе и так нужно было ввести в жесткие рамки. Ценные кадры и оборудование давно были вывезены и укрыты, в мегаполисах остались только лишние рты, обреченное на убой стадо. Разменять четыреста миллионов чернорабочих на второй в мире промышленный потенциал – на это руководство единственной оставшейся сверхдержавы было готово. Тем более, эти бывшие «кули» производили ширпотреб для Запада, а Запада больше не было. А цена человеческой жизни в стране, поставлявшей абортивный материал на стволовые клетки и для других нужд тоннами, никогда не была запредельной.
И снова к небесам поднялись столбы пламени. Этот день переплюнул по числу душ, покинувших бренную землю, даже 23-е августа. Янцзы и Хуанхэ на сутки прекратили течь, запруженные обломками и мертвой биомассой. Взрывы плотин (в том числе знаменитой «Дамбы трех ущелий») довершили дело. В мутной радиоактивной воде покачивались трупы людей и животных, медленно пробивая себе дорогу к океану.
Ответный удар был щадящим: ядерное оружие только тактического класса, химическое – только по позициям японских войск. Всего через час на острова градом посыпались китайские парашютисты, отвоевывая плацдармы для сметающей все волны морского десанта.
Операцию предполагалось закончить за пять дней, в реальности понадобилось двадцать. Вторжение пробудило в сынах богини Аматерасу забытый воинский дух, а пропитанная культом смерти культура не дала ему исчезнуть после четырех поколений сытой жизни. И вчерашний менеджер, любитель аниме про школьниц в коротких платьицах, за год до войны окончивший курсы резервистов, брал штурмовую винтовку и повязывал на лоб повязку камикадзе. 35-миллионный Большой Токио, крупнейший город мира, стал крепостью, где из каждого окна, чердака и подвала вели огонь фанатики-смертники.
Даже когда он уступил облакам нервнопаралитических газов, одиночки продолжали отстреливаться, сберегая последний патрон или гранату для себя. Они не могли победить, но сумели выиграть время, и половина индустриальных гигантов столицы сложились под действием направленных взрывов. Подорванные небоскребы Нагасаки и Осаки рушились как башни Всемирного Торгового Центра, а Хиросима во второй раз исчезла в пламени ядерной бомбы, на этот раз приведенной в действие защитниками. Несколько зарядов были взорваны в районе тектонического разлома на дне Японского моря, вызвав чудовищные цунами и серию шести-семибалльных землетрясений по всему архипелагу.
Теперь во всем регионе осталась одна сила, но и для нее победа вышла почти пирровой – добычи оказалось меньше в разы, и она едва ли оправдывала потери.
Однако настоящая катастрофа случилась через неделю после подавления последнего очага сопротивления, когда командный бункер неподалеку от Циндао с высшим руководством Коммунистической Партии Китая внезапно был выжжен изнутри килотонным взрывом. Возможно, японцы были не при чем и так сводили счеты представители номенклатурной элиты.
После этого все пошло вразнос. Собранная на скорую руку Чрезвычайная Комиссия не долго удерживала ситуацию под контролем; генералы тянули в одну сторону, чиновники и Гуокиа Анкван Бу  – в другую. В конце концов, она распалась в кровавой сваре за остатки рычагов управления, кульминацией которой стал военный переворот 14 сентября с полным устранением гражданской администрации.
На тридцать пятый день новое правительство Китая укрепилось в малонаселенных землях Внутренней Монголии, отрезав территорию от остальной страны стеной минных заграждений, колючей проволоки и пулеметных гнезд. За ее пределами в нескольких анклавах вокруг уцелевших АЭС концентрировалось продовольствие, войска и лучшие кадры. «Ненужные» семьсот миллионов, из которых половина умирала от лучевой болезни и ожогов, а вторая от голода, были частью предоставлены сами себе, частью согнаны в трудовые армии, где средняя продолжительность жизни человека равнялась неделе.
Попытки прорыва периметра подавляла авиация и артиллерия, благо авиабомб и фугасных снарядов пока оставалось достаточно. Для снижения «демографического давления» несколько городов центральных и северных областей подверглись ядерной бомбардировке своими силами. Самая крупная в мире армия еще подчинялась приказам.
Но хотя из всех держав мира Поднебесная пока тверже всего стояла на ногах, и ее падение было вопросом времени.

На другом конце мира схватилась в войне всех против всех половина государств Южной Америки – бедные против богатых, голодные против сытых. Фронт расколол даже отдельные страны и города, и общие культура с языком не могли помирить вцепившихся друг другу в глотки горячих латиноамериканцев.
Нечто похожее происходило и в колыбели цивилизации – Месопотамии, в Малой Азии, на всем большом Ближнем Востоке и в Азии Средней. Все это огромное пространство превратилось в бурлящий котел, где десятки народов азартно резали и грабили своих соседей: турки и курды, афганцы и таджики, арабы и иранцы. Сунниты и шииты… Вера и кровь перемешались и потеряли значение перед лицом надвигающихся с севера черных туч, несущих с собой голод и смерть.
Но даже эти события бледнели рядом с тем, что творилось в Экваториальной Африке, где и раньше жизнь была не сахар. Теперь джунгли и саванны, захваченные дыханием зимы, превратились для ни разу не видевших снега чернокожих обитателей в ледяной ад. Тонкая пленка цивилизованности слетела с них моментально. Не повезло и африканерам в ЮАР - потомкам голландских и немецких переселенцев. Их соседи, коренные африканцы, нашли мясо белого человека приятным на вкус. Им, как и многим другим, скачок в прошлое дался легко.

По всей Земле фанатики всех религий и культов глаголили о наступлении апокалипсиса, как бы он в их традиции не звался. Они были правы, черт возьми.
И все же многие опомнились. Уцелевшие – от бывшего миллионера (деньги стали прахом и вдали от войны) до пролетария, пусть и с белым воротничком, даже поджигатели войны в своих норах – все успели отрезветь от кошмара. Им казалось, что хуже быть не может. Сотни тысяч квадратных километров суши превратились в обугленную рану, сочащуюся радиоактивным гноем. Сотни миллионов тел лежали под снегом в США, Канаде и Западной Европе, где вдобавок полыхала эпидемия выпущенной на свободу смертельной болезни, похожей по симптомам на лихорадку эбола с неправдоподобной вирулентностью. Если бы не прекращение авиаперевозок, она бы уже скосила все народы Старого Света, как траву. Локальные вспышки сибирской язвы и распыление токсина ботулизма (русский подарок с того света) тоже вносили скромную лепту в дело великого мора. Количество погибших от холода и голода подсчету не поддавалось. Их могло быть и вдвое, и втрое больше, чем жертв оружия массового поражения.
Не меньше половины населения потеряла Россия. Огромные пространства спасли часть людей от бомб, но именно здесь было выброшено в небо больше всего пепла, и первой наступила Зима. Хотя русских особо никто не жалел.
Оставалась и страны, вроде островных государств Микронезии и Меланезии, где на сороковой день от последствий войны не погиб ни один человек  Окруженные со всех сторон океаном, эти клочки суши остывали медленно; к тому же вокруг было полно промысловой рыбы. До них, расположенных в Южном полушарии, не скоро доберутся тучи пыли и ледяные течения. Но и эти райские уголки никуда не денутся, хотя бы потому, что привыкли полагаться на импорт, а крохотная островная экосистема оскудеет быстро. И раньше, чем течения, туда могут добраться пираты из бывших военных моряков исчезнувших держав.
Больше шансов уцелеть как государство имела маленькая Финляндия, накопившая в «тучные» годы десятилетний запас продуктов, с природным топливом в виде лесов под боком и давними традициями выживания при зимних температурах. Имела бы, не находись вокруг много желающих заставить ее поделиться.
Хорошие карты были на руках и у Швейцарии. Та хоть и декларировала нейтралитет, имея не больше десяти тысяч кадровых военных, зато обладала уникальными вооруженными силами милиционного типа. Ни в одной стране мира не было такого подготовленного резерва – при необходимости за месяц под ружье можно было поставить почти все взрослое население. На вооружении эта армия имела около восьмисот танков и две сотни самолетов, хотя и была «заточена» под оборону. Этому способствовал и альпийский рельеф, и местные традиции. Каждая семья имела дома оружие, вплоть до автоматического, а в свободное время даже банкиры не гнушались заниматься боевой подготовкой. Тиры и стрельбища тут были популярнее баров; наследие Вильгельма Телля блюлось свято.
Последние двадцать лет богатейшая страна мира готовилась к худшему. Ей было что терять. Кризис почти не затронул ее; здесь находилась штаб-квартира «старых денег» – консервативной части мировой финансовой элиты, которая успела перевести капиталы из зеленых фантиков в золото и нефть. За двадцать лет до войны были рассчитаны точки, где необходимо пробурить шурфы и заложить взрывчатку. В День Ч взрывы тоннелей и обвалы на дорогах превратили горные долины в крепости. Сотни тысяч беженцев из Франции, Германии и Италии, спасающиеся от чумы и голода, оказались перед неприступными стенами. Там, где вызвать завалы были невозможно, швейцарцы возвели системы укреплений, которые могли бы посрамить линию Мажино и Маннергейма, а также заминировали все и вся. Запас продовольствия у страны сыра и шоколада позволял с оптимизмом смотреть в будущее.


Глава 2. Настя

Крохотная комната, освещаемая неровным бледно-зеленым светом. Голые серые стены, низкий потолок, окна нет. Место и время неясны, да и неважны. Важно только то, что произошло здесь пару минут назад. Смерть.
Темница, склеп, могила. Ни единого звука не доносится извне. А в самой комнате затихает эхо единственного выстрела; и она медленно и плавно, как затонувший корабль в ил, погружается в тягучую тишину. Только капает рядом вода; в тишине стук каждой капли звучит, как удар пудового молота по наковальне. Каждые пятнадцать секунд – грохот.
За невысоким столиком, спиной к закрытой железной двери сидит человек. Сидит, наклонившись вперед и уронив голову на скрещенные руки. Со стороны может показаться, что его сморил сон. Но капает не вода, а кровь: стекает тонким карминным ручейком изо рта и затылка, представляющих собой сплошную рану, струится по неровному столу и льется на пол, где успела собраться лужица. Она подсыхает и темнеет – по краям она уже бурая, а ближе к середине, туда, куда упрямо капают тяжелые капли, остается бордовой. Но в темноте, чуть подсвеченной слабым сиянием, оттенки красного и коричневого не различить.
Кажется, что лицо человека отливает трупной зеленью, но это лишь игра света и тени. Он действительно мертв, но умер недавно: в прогорклом воздухе витает запах пороха. Впрочем, его трудно почувствовать, все перебивает тяжелое зловоние непроветриваемого помещения, к которому примешивается дух тлена. Смерть приходила сюда и раньше.
На полу у ног человека лежит забрызганный кровью пистолет Макарова и белые осколки, похожие на кусочки фарфора. На столе, придавленная его рукой –  школьная тетрадь в клетку. Она раскрыта, и страницы слиплись, склеенные запекшейся кровью. Кровь напитала их, размыла чернила, уничтожив слова и строчки. Большую часть текста не прочесть. Но между сведенными судорогой пальцами можно разобрать последнюю фразу: «…и все закончится».
На столе на подставке стоит фонарь, его слабого лучика недостаточно, чтобы осветить даже эту каморку. Заряд батареек на исходе.
Проходит пять минут, и пучок света истончается, пока от него не остается несколько тлеющих искр. Затем комната погружается во мрак. Кровь продолжает капать. И уже в темноте, не нарушаемой ничем, слышно мягкое шуршание лапок.
Проходит время, долгое время, и издалека доносятся шаги. Чуть слышно скрипит дверь. Кто-то входит в комнату.

*****

Каждый раз, возвращаясь из страны снов в реальность, она чего-то ждала. И каждый раз мир не оправдывал ее ожиданий. Она надеялась увидеть свет – не бледный и выморочный, а яркий, настоящий. Но вместо этого она опять обнаружила себя посреди безбрежного океана мрака.
Это ее разочаровало, но не удивило и не испугало. Тьмы она не боялась, привыкнув к ней настолько, что та стала для нее родной и близкой. Тьма была надежным убежищем. А вот свет, неровный свет фонарика, был редким гостем в этом мире, и всегда был связан с опасностью.
С ним.

Они находились  вместе целую вечность. Он был единственным живым существом в ее мире, не считая маленьких пищащих тварей, которые подбирались к ней, когда она засыпала.
Запертая дверь их не останавливала. У них были свои ходы где-то в переплетении труб и проводов, по которым они просачивались из тоннеля в сбойку. Один раз, проснувшись от слабого скрежета, она увидела в темноте десяток пар их глаз-бусинок, кружащих хоровод возле ее койки. Ей стоило огромных усилий не закричать. Не выдать себя врагу еще более страшному. Из последних сил она приподнялась на локте и швырнула в ближайшую тварь консервную банку. Промазала – руки тряслись и не слушались, да и сил после месяца жизни впроголодь почти не осталось. Но животных спугнула.
В тот раз они не решились напасть. Они были не глупы, и понимали, что время работает на них. Один бог знал, сколько их обитало в темноте тоннелей. Даже пятнадцать-двадцать, кинься они разом, могли задавить ее числом. Но они этого не делали. Должно быть, знали, что незачем сегодня рисковать, если через пару дней добыча достанется им без боя.
После этого случая то одна, то другая время от времени показывалась на пределе досягаемости ее броска. Двое суток назад самая глупая или смелая напала на нее. А может, то была крыса-камикадзе, старая и больная, которая отправилась на верную смерть по решению стаи. Мерзавка забралась на деревянную лежанку по ножке и цапнула ее за руку. Укус сначала показался ей не больнее укола булавки, но долго саднил и кровил. Ранку она потом обработала зеленкой, пузырек которой сохранила, хоть и думала с большой долей иронии, что не успеет умереть от заражения крови. Она не отбилась бы так легко, будь крыса молодой и здоровой – но эта сама находилась на последнем издыхании. Вялая и медленная,  даже не попыталась увернуться, когда девушка занесла над ней ногу. В следующую секунду гадина была впечатана сапогом в пол с мокрым лопающимся хрустом. Девушка глядела на ее останки со смешанным чувством голода и отвращения. Наверно, то же самое чувствовал он, когда в первый раз отрезал кусок запретного мяса от еще теплого трупа….. «Розовой свинины», как он называл. Он и ей предложил. Этого она никогда не забудет.
Дело было не в людоедстве, а в том, какое у него в тот момент было лицо. Ему не пришлось преодолевать стыда и отвращения. Вместо этого он преодолел свою человеческую природу. Нашел себя и стал тем, кем должен был быть с самого начала. Он вкушал человеческую плоть как святое причастие. Она и раньше замечала странные черточки в его поведении, но списывала все на шок и нечеловеческий стресс. Ей и в голову не приходило, что процесс зашел так далеко.
 Она ненавидела покойника, и сама с радостью перерезала бы ему, спящему, горло.  Он был ублюдком, каких мало. Но ублюдком обычным, понятной человеческой природы. А тот, кто поедал его, урча от удовольствия и облизывая пальцы, был уже далеко за гранью. Его рассудок катился по наклонной давно, просто в тот день пологий спуск сменился обрывом. Он улыбался, набивая желудок плохо прожаренной человечиной. Нашел завалявшуюся в киоске бутылку кетчупа; сделал из проволоки шампуры. Тогда она решила, что, даже умирая, постарается находиться подальше от него.

Желудок требовал животного белка, но омерзение пересилило, и трупик зверька в тот раз достался сородичам. Случись это сейчас, она бы еще подумала.
После этого на какое-то время крысы оставили ее в покое.
До того, как он проиграл бой безумию, они долго были вдвоем. Он был нытиком и занудой, но раз уж судьба не дала ей в этот час никого другого, она попыталась отыскать что-то хорошее в его обществе. Например, благодаря ему она могла считать дни – его часы выдержали испытание огнем, водой и грязью. Как и их редкие беседы, это позволяло поддерживать связь с реальностью. Разговоры с ним были бессмысленны, но именно они не давали ей превратиться в животное, забыть обо всем. кроме еды, что намного хуже, чем смерть. Вначале она находила в этом утешение. Но постепенно его речь становилась все страннее и бессвязнее. Пока, наконец, не превратилась в набор фраз, в котором смысла было не больше, чем в журчании воды. Вернее, смысл был, но для него одного.
В какой-то момент она перестала отвечать ему, а после прекратила и слушать, глядя сквозь него. Если бы она решила заслужить его расположение, то могла бы подыграть и сделать вид, что слышит те же голоса. Может, на время это обмануло бы его, но ненадолго, шизофреники обычно очень проницательны.
Когда он начал «съезжать», она бы с радостью отказалась от дара речи. Общаться было не с кем. Человек мог говорить часами, но эти слова звучали не для нее. Он существовал в своем искаженном мире, где у него были более интересные собеседники.
Хотя реальность норовила уплыть и от нее, девушка знала, что по сравнению с ним нормальна.

*****

Она с трудом поднялась на ноги и выпрямилась во весь рост. Потолок оказался почти вровень с  головой. Пахло землей и плесенью. Она бы засомневалась, что жива, если бы не боль и голодные спазмы в животе, вещь куда более веская, чем «мыслю, следовательно, существую».
Увы, она не теряла памяти. Это был разрыв непрерывности. Она все помнила, но связь между фрагментами целого нарушилась, и связная картина прошлого ускользала от нее. Она не могла объяснить, как очутилась здесь.
Помнила залитые солнцем улицы города. Прохладу метро, где так легко дышалось после августовского полдня. Станцию, где она провела гораздо больше времени, чем нужно, чтобы дождаться поезда. Полупустой вагон. Потом темноту, наполнившуюся воплями. Грохот, скрежет, скрип. Хлопок, от которого заложило уши и заломило в висках. Воздух, нагретый как в раскаленной духовке. Огонь повсюду. Жар во всем теле. Туннель. И свет, но уже не оранжевый, а тускло-красный. Затем и он гаснет, и приходит тьма: темные коридоры и комнаты. Люди. Много людей. Ледяная вода. Холод, пробирающий до костей. Горячий ад сменяется ледяным. Снова крики, ярость и еще больше боли. Провал. Мокрые хлюпающие удары. И после долгого промежутка темноты – шепот: «теперь мы с тобой одни…». Лицо. Вымазанные кровью губы. «Хочешь кусочек, любимая?». Мутные глаза монстра, и сумасшедший бег во тьме. Долго. Потом тупик. Бежать некуда.  Изгибающаяся тень в конце коридора. И крохотное помещение, где нет ничего, кроме лежанки – последняя остановка на этом маршруте.
Она помнила все факты по отдельности, но как ни прокручивала события перед глазами, они не давали ответа на вопрос: «Что произошло?». Она собирала эту мозаику медленно и осторожно, стараясь не торопиться. Догадывалась, что под напором впечатлений рассудок может не выдержать. Было от чего.
Она не успела проснуться, а в голове уже ворочалась мысль: надо уходить, пока не пришел он. Она взялась за грубую железную скобу, заменявшую дверную ручку. На ладони осталась бурая полоса ржавчины. Потянула, но дверь не поддалась. У нее екнуло сердце. Приржавела?
Она дернула сильнее. Бесполезно, не сдвинуть и на сантиметр. Закрыта на засов.
Внезапно остатки сна схлынули, и она вспомнила, увидела все так же ясно, будто это случилось минуту назад. Плохой человек поймал ее, загнал в угол. Она не знала, сколько дней назад  стала его пленницей,  время здесь можно было узнавать только по внутренним часам, а они безбожно врали. И даже ударам сердца нельзя было верить – пульс скакал и сбивался.
Но времени прошло много. И до сих пор она не могла взять в толк, чего же он добивается. Вначале думала, что он видит в ней мясо… но дни проходили, а она была жива. Должна  быть какая-то другая причина держать ее при себе.
От него можно было ожидать чего угодно, и именно это пугало ее, хотя напугать человека, пережившего то, что случилось с ней, было непросто. Побывав на дне черного колодца, она перестала бояться смерти, поняв, что никакой смерти нет – есть долгий путь через миры и пространства. Существуют вещи гораздо страшнее, и все они здесь, на земле. Совсем рядом.
С тех пор, как он запер ее, она не видела его ни разу. Он приходил, только когда она спала. Он мог сделать с ней все что угодно, но вместо этого, наверное, просто смотрел. Значит, и другие объяснение приходилось отбрасывать.
По «утрам» она находила в углу пакет чипсов, хлебную корку, половину шоколадки и двухлитровую бутылку отстоянной воды. Он отдавал ей остатки человеческой пищи, заменяя ее тем, о чем не хотелось думать. Он мог отравить ее, подсыпав в воду какой-нибудь дряни из медпункта. Но она достаточно хорошо знала его, чтоб понимать, что он не станет. Она нужна ему живая и в сознании.
В один из дней она попыталась бороться со сном как можно дольше. План побега был безумным и наивным: броситься на него, когда  он склонится к ней или повернется спиной. Причем просто оттолкнуть его и кинуться к выходу нельзя.  Нужно было  убить или обездвижить, иначе в тоннеле он догнал бы ее в два счета.
Но в тот день дверь отворилась лишь на секунду и тут же захлопнулась. Как ни пыталась она притвориться спящей, он ее раскусил. Он не мог бояться ее, скорее просто решил наказать за своеволие. Ушел и оставил без еды, словно Санта-Клаус, который дарит подарки только девочкам, которые вовремя ложатся спать.
Это случилось не меньше пяти дней назад, и с тех пор он приходил регулярно. До сегодняшнего дня. Судя по спазмам в желудке, сутки уже прошли. Конечно, те крохи, которые он ей приносил, только притупляли голод, но теперь не было и их.

Она снова погрузилась в сон. Но долго проспать ей не удалось – ее разбудила режущая боль в желудке и правом боку. Она приподняла потяжелевшие веки. В углу по-прежнему было пусто.
Что же это.… Оставил умирать? Или хочет помучить ожиданием, наказать? Оба варианта укладывались в его нечеловеческую логику.
Она протянула руку, нащупала в углу углубление в неровном полу, присыпанное пылью и сором. Ее пальцы сжали холодный металл – она достала из ямки двадцатисантиметровый железный костыль. Либо он не нашел его, обыскивая комнату, либо не придал значения. А может, оставил специально, чтоб соблазнить ее ложной надеждой. Он забрал у нее все, с помощью чего можно было уйти из жизни. Но даже если броситься грудью на эту штуку, только поломаешь себе ребра.
В тот же день она начала терзать дверь с упорством одержимой – к счастью, она не была обшита металлом – хоть и знала, что даже если выберется из сбойки, вряд ли избежит встречи с ним, не говоря уже о том, чтоб выбраться на поверхность. Доски сопротивлялись ее попыткам, хоть и разбухли от влаги, которая уже успела замерзнуть. Снималась незаметная глазу стружка, но сосновая плаха подавалась по миллиметру. Когда инструмент начинал выскальзывать из непослушных пальцев, она сделала перерыв, выпила воды, съела горсть чипсов. Позволив себе передохнуть минут пять, она снова принялась за работу. Через два часа голова у нее кружилась, а выбоину на двери было почти не разглядеть. Она поняла, что с ее женскими силами на это потребуется неделя каторжного труда. Даже если бы хватило сил, где взять столько терпения? Руки у нее опустились. Легче было ждать и надеяться, что когда-нибудь он склонится над ней, и она вобьет ему эту штуку в висок. Если только доберется до него.
Она подошла к двери.
– Куда ты пропал, скотина? – эхо трижды повторило за ней, – Я есть хочу, ублюдок! Это ты можешь жрать покойников, а я хочу нормальной еды.… Где ты?
Она ударила дверь, отбив руку до синяков. В отчаянии рванула ее на себя, повиснув всем телом. И чуть не упала, когда та распахнулась с негромким скрипом. Из темного проема потянуло страшным холодом. Не помня себя от радости, она остановилась на пороге, не давая воли надежде. Осторожно, стараясь не шуметь, прикрыла дверь. Рано радоваться, он мог ждать снаружи, чтобы схватить ее в тот момент, когда она поверит, что вырвалась. Его воображение на это было способно.
Чушь. Он человек, а не демон. Если бы он караулил ее полдня в сыром тоннеле, то умер бы от воспаления легких. Нет, он сидит в теплой подсобке на станции и доедает свою отбивную с кровью. Знает, ублюдок, что ей придется пройти мимо, чтоб попасть к выходу. Единственному выходу.
Она снова потянула за ручку, и на этот раз дверь открылась легко, будто приглашая продолжить путешествие. В лицо пахнуло ледяной сыростью, в нос ударил тяжелый и густой запах плесени. Это на материальном плане. На тонких уровнях гамма дополнялась запахами страха, боли и звериной злобы, которые не скоро выветрятся из этих коридоров.
В тоннеле все переменилось. Вместо воды был лед – она смотрела на него так, будто видела впервые в жизни. С потолка спускались ледяные сталактиты, иней блестел на трубах и кабель-трассах. Так, кажется, эти штуки звал Машинист.
Лед выдержал ее вес и даже не прогнулся. До станции было не больше ста метров, она хорошо это помнила. Теперь этот путь дался ей куда легче, чем тогда, когда он ее привел. Тогда воды было по колено.
Направо.… В другой стороне тупик; сплошной завал, который намертво закупорил перегон Красный Проспект – Гагаринская.
Неизвестно, насколько хватит сил, но надо успеть.
Обходиться без света стало почти привычно. Здесь, в тоннеле, это было нетрудно – надо было только двигаться вдоль стены, касаясь рукой зернистого влажного камня. Она научилась неплохо ориентироваться в пространстве без помощи зрения. Полтора месяца во мраке давали о себе знать.
Костыль она захватила с собой. Можно заставить человека заплатить за то, что не дал ей уйти. Может, его височная кость окажется мягче, чем дерево.

*****

Она вспоминала.
…Щель была узкой как крысиная нора. Она едва могла повернуть голову, чтоб не оцарапать лоб или уши.
Чудовищная сила близкого взрыва заставила твердые породы «поплыть» как зыбучий песок, и бетонированный короб аварийного выхода в нескольких местах превратился в узкую щель.
Она долго колебалась, прежде чем поставить ногу на первый уступ. Изломанные плиты нависали, грозя раздавать человеческое существо, как таракана. Пересилив себя, она начала подниматься. Стенки была почти отвесными, но вверху, насколько хватало глаз, в них было много выщерблин, куда можно было поставить ногу.
Она уже наполовину скрылась в темной дыре и хотела двигаться дальше, когда цепкие руки стиснули ее щиколотки. Прикосновение холодных пальцев к голой коже заставило вздрогнуть и вскрикнуть. Голос внизу, такой спокойный и ровный, нараспев произнес:
«Нет, дорогая, так не пойдет».
«Отпусти…  Я пролезу».
«А я нет. Поэтому и ты остаешься. Все равно наверху не лучше».
«Хочешь, чтоб я тут с тобой?..».
Человек не ответил. Просто схватил за ноги и потянул к себе, не обращая внимания на ее крики. Даже не заметил, что она рассекла руку об острую арматуру.
Наверно, на его лице в этот момент была грустная улыбка.

*****

Потом она убежала в тоннель. Но другого выхода из лабиринта не было, и он это знал.  Остался там, караулить как пес, зная, что рано или поздно она выйдет.
Даже если наверху гибель, она предпочла бы ее медленному гниению здесь. Когда-то она хотела заставить его заплатить за то, что он не дал ей выбрать свою смерть, но это было давно. Сейчас не осталось даже ненависти - умерла вместе с остальными чувствами. У нее не сохранилось ничего человеческого, кроме желания жить.
Она шла, пошатываясь и подволакивая левую ногу. Бледный призрак, оживший кошмар - длинные спутанные волосы, закрывавшие лицо, делали ее похожей на призрак утопленной в колодце Самары из фильма «Звонок». Ее тело было ослаблено до предела, но она продолжала идти, доказывая власть духовного над телесным.
И все же она чувствовала, что последний резерв почти исчерпан. Плоть была слаба, оболочка из мяса и костей начала сдавать. Ноги все чаще заплетались и подкашивались. Дважды она спотыкалась и падала на колени в мутную воду. Рыча от бессилия, она с трудом поднимала себя и бросала вперед, выжимая из измученного тела все, на что то было способно.
И вот по направлению воздушных потоков она поняла, что тоннель закончился.
Станция. Она чиркнула спичкой и огляделась. Лесенка была совсем рядом. С трудом забравшись на перрон, она зажгла вторую. Здесь все было по-прежнему. Та же картина, которая в первый день так потрясла ее. Потолок огромного зала прогибался внутрь, словно вывернутый наизнанку купол. Какая сила нужна, чтоб через десятиметровую толщу породы передать импульс, способный мять бетон как пластилин? Даже ее воображение тут отказывало.
Потолок рассекали глубокие трещины. Куски бетона и мраморной облицовки устилали ее путь. Там наверху дома сровняло с землей до фундаментов, а те, кто успел спуститься в подвалы, изжарились, как мясо в духовке, вспомнила она слова Машиниста, хоть и с трудом могла вспомнить его самого. Припоминала только фуражку, с которой тот не расставался до конца.
Она не знала, где обитал этот человек и уже собиралась двигаться вдоль стены зала наобум, когда ее глаз, привыкший различать сто оттенков темноты, что-то уловил. Даже не свет, а его призрак, преломившийся десятки раз и потерявший девяносто девять процентов яркости. Глаз его не заметил, но мозг, повторно обрабатывая информацию, зафиксировал слабое колебание освещенности.
Она зажгла еще одну спичку. Прошла метров двадцать в том направлении, и уже сомневалась, не почудилось ли ей, когда впереди забрезжил знакомый зеленоватый огонек.
Она обходила огромные завалы из бетонного крошева. В воздухе висел сладковатый запах смерти. Они снесли всех мертвых в тупиковый тоннель, но доставать тела из-под метрового слоя бетона не было сил. Видимо, ему было наплевать на запах, раз он жил здесь. Или в его подсобке хорошая вентиляция.

Спичка погасла, осталось всего восемь штук. Надо дойти, иначе будет худо. У него в каморке должен быть и фонарь, и батарейки к нему. Это поможет ей выбраться отсюда – через лаз, которым она собиралась воспользоваться две недели назад.
Свет шел сквозь неплотно прикрытую дверь рядом с разгромленным киоском и схемой метро на стене. Аккуратно, чтоб не заскрипела, приоткрыв ее, она вошла, держа наготове оружие, которое ей самой казалось смешным. Она оказалась в маленьком тамбуре, из которого вели две железных двери. Не раздумывая, она взялась за ручку левой.
И не ошиблась. Человек был тут, сидел за столом и, похоже, дремал. Подкрадываясь к нему сзади, она старалась двигаться неслышно, но первый же шаг по плиткам пола оказался неожиданно громким. Человек не шелохнулся. Она подошла ближе и, оказавшись у него за спиной, занесла руку для единственного удара. И тут же опустила.
Он был здесь, но это была только пустая оболочка. Мертв. Странно, но она не ощутила даже облегчения. Как будто ей уже не было дела до него.
Ее слух уловил слабый писк. Он шел оттуда, где застыло на стуле неподвижное тело. Она отпрянула в сторону, и увидела через плечо покойника бурую шевелящуюся массу на столе. Ее передернуло. Их было пять или шесть. Они облепили его голову как живая шапка и, отталкивая друг дружку, вгрызались в лицо, в шею. При появлении девушки они ощетинились, но добычу не бросили, уверенные в своих силах. А может, слишком жадные, они торопились съесть самое вкусное, пока не подоспела остальная стая.
Полтора месяца назад такое зрелище убило бы ее на месте. Но медленное скольжение в ад, где каждый следующий круг лишь немного ужаснее предыдущего, подготовили ее. Все эти дни она жила с мыслью: «Это происходит не со мной». Поэтому и вела себя как героиня компьютерной «бродилки», которой управляешь, сидя за монитором в теплой квартире.
– Ах вы, сволочи…
Швабра в углу попалась ей на глаза еще раньше. Серые твари, опьяненные кровью, еще не поняли, что она представляет угрозу, а на них летел разостланный мешок из плотного полиэтилена. В такие они паковали тела, пока живых не стало для этой работы слишком мало.
Тварюшки брызнули врассыпную, но, по крайней мере, четыре запутались. Им и пришлось расплачиваться за всех. Она била по ним, пока  писк не прекратился, а конец швабры не покрыла густая, как томатный сок, кровь.
Только после этого она огляделась. В берлоге зверя не было ничего, кроме стола, стула, шкафа из ДСП и старого матраса. На столе стояла газовая плитка – полировка во многих местах была прожжена. Да еще в углу была железная бочка, служившая примитивной печью.
Но доскональную ревизию она проведет потом. Сначала, продолжая осмотр, она заглянула в комнату напротив.
Кафельные стены, чистый цементный пол, плотно пригнанная дверь. Похоже на раздевалку с душевыми. Она поежилась, несмотря на теплый ватник. Откуда-то сверху шел воздух, температура которого была градусов на десять ниже, чем в метро. А потом она заметила мешки вдоль стен, и до нее дошло назначение этого места. Это был его холодильник. Она поняла, почему он держал ее в тоннельной сбойке, а не рядом с собой. Не хотел травмировать ее психику.
Она захлопнула дверь, истерически смеясь.
«А ты что ожидала там увидеть? Aнгелов, играющих на арфах?».
Это было уже даже неинтересно, как комната страха, где точно знаешь, что сейчас из-за угла выскочит пластмассовый скелет с лампочками вместо глаз. Она плакала и смеялась, гадая, какие еще аттракционы приготовила ей судьба.
Затем приступ прошел, она сумела взять себя в руки и даже осмотреть ящики стола и шкафы. Как она и предполагала, еды не было. Только немного чая и солонка. Всю человеческую пищу он отдал ей.
Подумав, она подняла с пола пистолет, обтерев его краем пледа, которым укрывался человек. Она не собиралась оставаться здесь, и уж тем более ложиться на этот вонючий матрас. Она покинет это место, как только утолит голод.

Поставленная на газовую плитку вода в помятой кастрюле быстро вскипела.
Вскоре варево из грызунов было готово. Поев мяса, которое на поверку оказалось похожим на крольчатину, она взяла со стола книжку и с трудом разлепила страницы. Часть текста было не прочесть, но ей это и не требовалось. С безразличным интересом она читала дневник мертвеца, который считал себя ее спасителем. Мертвецом он стал еще до того, как засунул себе ствол в рот и нажал на курок.


Глава 3. Тьма в конце тоннеля

Она вспоминала.
Сначала краски были тусклы, как на старой кинопленке. Все происходило беззвучно, что только усиливало сходство с немым кино. Но постепенно картинка становилась четче и ярче, вместе с шумом и голосами наполняясь жизнью. Она поняла, что видит себя со стороны.
Она стояла одна на пустой платформе, ожидая своего поезда. И не важно, что от станции десять секунд назад отошел состав, в который загрузились два десятка человек, спустившихся в этот субботний полдень в метро.
Ей с ними было не по пути. Они в этот выходной ехали общаться в приятной компании, смотреть кино или делать покупки в каком-нибудь ТРЦ. А она доедет до станции Северная, там пересядет на автобус и через полчаса будет у кованых ворот старого кладбища. Вход свободный, билеты не нужны.
Нет, она не теряла никто из близких людей. Во всяком случае, недавно.
Там она будет бродить по темным аллеям среди новых и старых оградок и гранитных памятников, слушать пение птиц и вдыхать воздух, наполненный эманациями забвения. Многих ее сверстников, называвших себя «неформалами», тоже влекло в такие места, но совсем иное. Они ломали оградки, выцарапывали на надгробиях матерные слова и свои имена, мочились на могилы, по-детски упиваясь своей аморальностью и вызовом, который, как им казалось, они бросали высшим силам. Она таких от души презирала. Для нее кладбище было местом отдохновения, исцеления душевных ран.
О, смиренное кладбище, как хорошо там, где нет никого. И пусть иногда, при виде свежего надгробья с молодым лицом защемит сердце… но эта боль не идет ни в какое сравнение с той, которую испытываешь в мире живых. Она жалела только о том, что в новых городах никогда не строили фамильных склепов. Вот бы иметь такой. Хотя лежать там придется одной.
Она проснулась в тот день рано. Всего за полчаса привела себя в порядок, сделала макияж, наделала любимую длинную юбку и черную блузку, похожую на средневековый корсет. Джинсы и мини она недолюбливала. Туфельки на шпильках не лучшая обувь для таких походов, кеды никак не вязались с общим имиджем, поэтому она надела черные полусапожки, хоть в них и было жарковато. Чуть поджившие порезы на запястье прикрыл шипастый браслет. На груди, под одеждой, чтоб не шокировать людей, висел маленький бронзовый пентакль. Он чередовался с крестом по настроению.
Она вышла из дома только чтоб пересечь пустой двор, сквер и две нелюдные улицы, а затем оказаться в прохладе подземных коридоров. Вернется в пустую квартиру она после захода солнца. Некуда торопиться. В целом мире ее ждет только кошка, но с полной миской корма та потерпит этот вечер без нее. Должна же понимать, что хозяйка тоже любит одиночество.
На перроне было малолюдно. Две влюбленных пары, неприлично счастливые, стояли поодаль, поглощенные своим одиночеством вдвоем. Зависти в ее душе не было. Ей дано было видеть то, чего они в своей временной слепоте не замечали. Страшный дар Кассандры, которым бог наказывает тех, кто перед ним провинился.
Дурочки. Это сейчас вы светитесь изнутри, держась за руку вашего «рыцаря в сверкающих доспехах». Крепкое плечо, надежная опора… Верьте, верьте. Года не пройдет, и ваша «каменная стена» даст трещину, которая с каждым днем будет все глубже. Сначала он будет называть вас любимой, но из этого слова уйдет вся любовь. Потом дорогой, но вы поймете, что он имеет в виду только затраченные на вас деньги. Потом просто женой, в знак вашего статуса, который один вас связывает. И, наконец, коровой. Это сейчас вы не можете друг на друга надышаться. А скоро он будет рад проводить время где угодно – перед телевизором, в гараже, даже на работе, только не с вами. А потом случится так, что вы вернетесь домой раньше времени и застанете его с соседкой.
Не застанете и не догадаетесь? Да, глупость одного или обоих создаст для окружающих видимость идеальной семьи. Но даже без эксцессов чувства тихо скончаются к исходу второго года. «Любовь», которой не было, развеется по ветру; принц исчезнет, останется только конь. В лучшем случае в итоге вы получите алименты, а в худшем – проведете остаток дней с человеком, который вам так же близок, как первый встречный.
И поделом, если у вас извилины в голове параллельны.
Она еще не встречала мужчину, который стоил бы того, чтоб общаться с ним дольше одного вечера. Чтоб отвадить назойливых ухажеров, она как-то «проговорилась», что предпочитает девочек. Правда, то была палка о двух концах: неформалы – люди широких взглядов, и после этого ей пришлось выдерживать приставания слабой половины их тусовки. Но это было проще, да и в этой компании она появлялась не чаще раза в неделю. Иначе делалось тошно.
Так что зависти не было. Была мысль о том, что жизнь пошлая и несправедливая штука. Смерть, впрочем, тоже. «Выхода нет». Эта надпись красными буквами горела над стеклянными дверьми, пропускавшими людей только в одну сторону. В метро.
Поезда выныривали из темного тоннеля, обдавали ее волной сухого жара, стояли рядом несколько мгновений, чтобы вобрать в себя тонкий людской ручеек, и со свистом унестись, оставляя ее наедине со своими мыслями. Так же и жизнь мелькала у нее перед глазами, недосягаемая и чужая.
Она стояла на порядочном расстоянии от края, чтоб не привлекать к себе безразличного внимания. Она знала, что никто не стал бы ей мешать. Никому нет дела. Эти люди перешагнут через умирающего, думая о том, как бы не запачкать обувь.
Время шло, и с каждой минутой на станции становилось многолюднее. Взгляды скользили по поверхности ее лица, не задерживаясь ни одной лишней секунды. А даже если б задержались, ничего не смогли бы прочесть. Жизнь в мегаполисах приучает не обращать внимания на тех, кто стоит рядом, пока их поведение укладывается в стандартную схему. И в этом есть своя прелесть. Они все равно не захотят, да и не смогут помочь, так пусть не путаются под ногами.
На табло над черным зевом туннеля сменяли друг друга светящиеся цифры, словно отсчитывая чьи-то последние секунды в этом мире: 33, 32, 31, 30…
«The final countdown… – вертелся в голове припев песни из времени молодости родителей, – The final countdown…»
Наконец, в конце тоннеля вспыхнул огонек. Он стал увеличиваться – медленно, словно давая возможность подумать. Она думала об этом каждый раз, приходя сюда, не был исключением и этот. Мама говорила когда-то, что вздохнет с облегчением, когда они через пару месяцев навсегда переедут в город, где нет метро. Глупая. Не думала, что кроме метро есть еще поезда и трамваи, таблетки, веревка, бритва и крыша девятиэтажного дома. Ничего не сделала, чтобы уменьшить ее боль и даже не понимала ее причин, считала обычной подростковой блажью. А сама меняла кавалеров и пропадала на работе целыми днями, вспоминая, что у нее есть дочь, от силы раз в месяц.
При номинально живых родителях Настя давно чувствовала себя сиротой. И уж точно никто не знал и даже не пытался узнать, что творится у нее в душе.
Она представляла, как делает это, десятки… нет, сотни раз. Высчитать момент. Закрыть глаза, чтоб не было соблазна передумать. Сделать шаг, как бы невзначай. Потом другой. Третий. Задержаться у края, слыша запоздалые вскрики удивления. Ничего, пусть наслаждаются зрелищем, им ведь только это нужно.
И пока все застыли в немом оцепенении – занести ногу над пустотой.
Гори, постылая жизнь.
Даже если не попадешь на проводящий рельс и не будешь мгновенно убит током, дергаясь как паяц, думала она, встречи с колесами не избежать. Оттуда не выбраться, даже если в последний момент ты пересмотришь взгляды на жизнь. А тормозной путь у состава длинный.

В этом месте ее мысли всегда прерывал рев приближающегося поезда. Она оставалась на месте и даже чуть отступала. Но теперь все будет иначе.
Она видела это уже не «от первого лица», а со стороны. Вот девушка в черном шагнула вперед и, не обращая внимания на предостерегающие крики, оказалась на самом краю платформы. В тот момент, когда нос локомотива уже показался из чрева тоннеля. Вот она наклонилась вперед, отталкиваясь ногой для последнего шага. А потом волна сухого горячего воздуха налетела на нее, закружила и понесла за собой.

*****

Вокруг было темно. Где-то рядом капала вода. Ноздри щекотал до боли знакомый запах дыма. Глаза слезились, голова дико болела.
Ей стало не по себе, потому что она не могла отличить бред от реальности, как ни старалась. Кошмар на станции походил на явь больше, чем то, что произошло с ней в последние полтора месяца, если верить памяти. Но это легко проверить, стоит только открыть этот проклятый дневник.
Она попыталась пошевелить рукой, но наткнулась на преграду. Та была мягкой и эластичной, но не желала уступать. Еще не придя в себя, она забилась как муха в коконе паука, и в следующую секунду сильный толчок в бок окончательно привел ее в чувство. С трудом она нащупала застежку и расстегнула молнию.
Снаружи было ничуть не светлее. Но это была жизнь, мир людей. Вернее, миром людей он был раньше, а теперь мог быть чем угодно, даже миром смерти. Кто знает, что там творилось наверху?
Ее зовут Анастасия Заречина. Ей двадцать один. Она ничего в жизни не имела и поэтому не так уж много потеряла. И теперь она находится на станции Красный Проспект в метро родного Новосибирска. В спальном мешке, который лежал на деревянной скамейке в запертом изнутри подсобном помещении, где у стены еще стоял в ряд шанцевый инструмент работников метрополитена. В углу чадила импровизированная печка.
С ней был дневник человека, который спас ей жизнь дважды, только для того чтоб превратить ее в ад. Она читала его урывками, перескакивая от фрагмента к фрагменту. Все это она и так знала.


День 1 , он же последний

Меня зовут [закрашено маркером].
Нет уж, пусть никто не узнает, как меня звали. Кого теперь колышет? Я уже сдох, раз к тебе попали эти каракули. Но не радуйся, сука этакая. И ты, мой дорогой читатель, скоро за мной последуешь. Так что останусь анонимом до самого близкого конца (твоего). На моем месте мог быть любой. Даже ты, придурок, который тратит драгоценное время на чтение этого злобного высера, вместо того чтоб добывать жратву.
Я не «пейсатель» и не журналист, поэтому слог у меня не ахти, уж прости. Но, думаю, это и не требуется. Я ж не роман писать собираюсь. Просто у меня появился пресс свободного времени, и надо его занять. Убить время, пока оно не прикончило меня в этой долбанной норе.
Жил я в славном городе Бийске. Было мне 33 года. Как тому, распятому, да. Наверно, с этого нужно начать.
В последний раз я открывал дневник шесть лет назад, но это был другой «я». Слезливый кретин, который страдал от бессонницы, маялся от несчастной любви и пописывал стишки по ночам. «Ах, в огороде выросла морковь, у меня несчастная любовь».
Жалкое зрелище, да? Говорят, многие творческие люди через это проходят. Ну, не знаю, можно ли себя к ним относить. Все мое творчество не шло дальше стихов и рассказиков в Интернете. Один из них, казавшийся мне лучшим, черт меня дернул отправить в один тематический журнал.
Это был психологический триллер. Гремучая смесь Эдгара По и Лавкрафта с Сартром и Камю. Экзистенциальный кошмар, где вместо мертвецов, восстающих из гроба – древние архетипы, которые таит в себе подсознание. История про обычного положительного человека, которого темная сторона психики толкала стать маньяком. Он долго и упорно сопротивлялся, но потом уступил темным страстям. «И Тьма  Восторжествовала…». Смешно. Теперь я назвал бы так то, что произошло с нами.
Естественно, меня отфутболили. Рецензию написали вежливую, но между строк легко читалось: «Больше не пиши, ибо не фиг».
Мне было худо. Мне-то рассказ казался квинтэссенцией моих размышлений о природе бытия и небытия. А они… В тот же день я убил свой раздел на портале сетевых графоманов. Поскидал стихи и прозу в топку с помощью клавиши “DEL”,
Дальше больше, процесс перерождения пошел по нарастающей. Первым делом, перестал читать философствующих мудозвонов. Их потуги на знание высшей истины теперь вызывали рвоту. Выбросил из головы всю романтическую херню, начал общаться с простыми парнями, которые думали, что Шопенгауэр – это чиста композитор. Фамилию датского философа Кьеркегора они не выговорили бы даже на трезвую голову. Стал бухать за компанию, хотя раньше считал алкоголь уделом дегенератов. Но ничего, втянулся. И научился с запозданием общаться с людьми. К тому времени я учился на четвертом курсе. В общем, стал как все. И вот чудеса – бытие в натуре определяет сознание. Исчезла бессонница, мысли о самоубийстве, навязчивые страхи. Дядя Зигмунд отдыхает. А скоро и судьба повернулась передом. Нашел нормальную работу в шараге по установке пластиковых окон. Через два влез в долги и купил у другана не очень старый «Ланцетти».
Да и проблемы с противоположным полом решились сами собой. Дело тут даже не в баблосе, и не в том, что вместо поездки на скотовозе я мог распахнуть перед телкой дверцу собственного авто (хотя, и в этом тоже). Просто никто не любит умников. Женщины сами охеренно просты. И еще быть психологом, и тогда пикапинг так же легок, как гоп-стоппинг. Уломать можно хоть английскую королеву, была бы необходимость.
Вскоре я женился на одной бабенке – задолбало самому стирать носки и приходить в квартиру, где нет ужина на столе. Естественно, ее телом я себя ограничивать не собирался, с этим ей пришлось смириться.
Моя жизнь вошла в колею и больше из нее не выходила. Работа, жена, две любовницы, друзья, гараж. Все как у среднестатистического россиянина. Дачи только не было, но на хрен нужно ковыряться в земле? – думал я тогда. Теперь-то понял, что в ситуациях, когда мир летит в жопу, хорошо иметь домик в деревне. Силен задним умом.
Так бы оно и шло до самого конца, если бы я взял отпуск и отправился на юга, как хотел сначала, а в командировку в этот долбанный Н-ск вместо меня поехал бы другой. Но у меня были хорошие отношения с шефом, и я согласился. Нужно было привезти очень нужную хрень (тебе ее название все равно ничего не скажет), которую по нынешним кризисным временам в нашем городе было не достать.
Но, как говорят, «судьба распорядилась по-иному». Она решила, что, достигнув возраста Христа, я должен буду круто изменить свою жизнь. Ну очень круто.
Я планировал к позднему вечеру быть дома, пить пиво и смотреть мой любимый «Комеди-клаб». Но как там в анекдоте: «Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах». Вышло так, что уже в черте города моей тачиле настал капут. Подвел карбюратор. Как в анекдоте, блин: «– А где машина?! – В реке!». Еле дотянул до автосервиса. И пока я исчерпывал запас матерных выражений, прикидывая, во сколько станет ремонт, в моей башке крутилась одна мысля – как быть мне грешному. Съездить за товаром нужно было край в первой половине дня.
Так я оказался в метро, ст. Октябрьская. Спасибо карбюратору – иначе обжарился бы до хрустящей корочки.
Метро в Новосибирске, ежу понятно, ни чета Московскому. Интерьер попроще, никаких тебе статуй и люстр как в Большом и Малом театрах. Но зато я еще не видел, чтоб там было не протолкнуться. С запасом построили, в расчете на увеличение населения, похоже.
Я никогда не верил в судьбу, но не могу отделаться от мысли, что наша встреча не была случайностью. На первый взгляд в ней  не было ничего инфернального. Обычная девчонка, что же до «готических» тряпок, то я таких немало повидал. Разве что «эмо» сейчас больше.
Но видели бы вы ее глаза. Как это назвать, кроме печати обреченности, не знаю. Искренней, не выдуманной! В первый раз я заметил ее еще на лестнице. Она спускалась передо мной, так что я мог ее хорошенько рассмотреть с самого удобного ракурса. Не буду тягаться со всякими Блоками и прочими. Она была симпатичной, на этом и остановимся. Все на месте. Я решил, что этого достаточно, чтоб попытать счастья. В конце концов, этот вечер у меня был свободен – после звонка мастеру я узнал, что машины на ходу мне не видать до утра. У меня был кореш в городе, в случае чего нашлось бы где переночевать. Но, глядя на нее, я подумал, что возможен более приятный расклад.
С некоторых пор моим кредо стало: «Попытка не пытка». Я не ждал у моря погоды, и за проявленную инициативу часто получал награду в виде свежего тела. Само собой, бывали проколы. Некоторые отшивали мягко, некоторые не очень. Ну да ладно, я не гордый.
Но она, как выяснилось, относилась к третьему, особому типу.
«Почему грустит такая красивая девушка?» – начал я стандартно.
Она посмотрела на меня так, будто с ней заговорил светофор. Или собака. Или труп. Ничего не ответила.
«У меня тоже бывали трудные времена, - выдал я экспромт. – Не отчаивайся. Все проходит и это пройдет».
Она тихо рассмеялась и произнесла:
«Тоже мне, царь Соломон… Вот и ты проходи».
«Странная» – подумал я, пожимая плечами. Но интереса к ней только прибавилось.

Мы сели. Жалкие десять человек на весь вагон. По экрану в вагоне крутили новости, похожие на фильм-катастрофу, или наоборот. Я смотрел одним глазом; или даже делал вид, что смотрю. Нас разделяло полвагона, но я видел ее хорошо. Она глядела в окно, в темноту тоннеля, явно погруженная в себя.
Но вот мы подошли к кульминационному моменту. Все произошло так неожиданно и буднично. Только что все было спокойно, кто-то клевал носом, кто-то рассматривал потолок, кто-то, как я, думал о своем – и вдруг началось.
Мы недалеко успели отъехать. Вдруг свет погас. Дикий скрежет тормозов. Мы резко остановились, так что у меня клацнули зубы, а кто-то, судя по грохоту, растянулся на полу. Мы ждали долго, нам ничего не говорили. Похоже, они сами там не понимали, что творится и как быть. Вскоре стало душно. У кого-то начали сдавать нервы. Кто-то возмущался, кто-то жаловался плаксивым голосом. Наконец, по громкой связи объявили, что пассажирам надо по одному, не создавая давки, покинуть состав.
Легко сказать, блин. На ощупь! Двери открылись, и мы начали выходить, натыкаясь друг на друга, задевая за поручни и тычась в стены, как слепые. Но все же выбрались.
В тоннеле было ощутимо холоднее. Вскоре к нам подошел и машинист с фонарем.
Нас оказалось человек сорок на весь состав. Сначала мы толпились гурьбой, но машинист худо-бедно выстроил нас в колонну. Мы как пассажиры первого вагона оказались в голове. Всматриваясь в темноту, я увидел где-то впереди огонек пресловутый свет в конце тоннеля. Это, наконец, сработало аварийное освещение на станции Площадь Ленина.
Туда мы и пошли. Перегон показался дюже длинным, хотя Машинист и сказал, что тут всего километр с лишним. Тоннель в этом месте прямой как стрела, поэтому мы и видели огонек.
На Ленина народу оказалось много, и царил полный бардак. Рядом с платформой застыл на обесточенных путях темный поезд. Работники метро выясняли отношения с ментами из станционного пикета, и с двух сторон на них наседал народ. Все орали, матерились. На нас никто не обратил внимания.
«Что это было, вы нам скажете?» – прицепилась к машинисту дамочка бальзаковского возраста, которая достала меня своей болтовней еще в вагоне.
 «Конец света, нах», – ответил за него мужик в кепке.
«Ядерная война», – уточнил лысый тип в очках.
«Или просто Звездец», – подвел итог Машинист.
«Нас не достанет? –  не очень уверенным голосом спросил у него парень, по виду студент, – Я читал, метро предназначались как убежища».
«Больше лажи читай, – смерил его взглядом пожилой мужик. – Мало ли че там планировалось. Тут не Москва, все станции неглубокого залегания. Да даже в Москве метро это не убежище, а душегубка, мля. От ядерной атаки оно не защитит. А если и защитит, то лучше не надо. Стойте здесь, я разведаю обстановку».
Он собирался подойти к спорящим, но не успел. До нас долетел далекий гул, а пол задрожал под ногами. Мы, с поезда, еще держались кучкой с краю, не смешиваясь с остальными.
Машинист отреагировал мгновенно. «Кто жить хочет - сюда!». Он рванул на себя какой-то люк, прыгнул… и исчез. Остальные в основном стояли столбами. Но мы, человек десять, которые находились ближе всего, кинулись за ним.
По лесенке мы скатились вниз. Вряд ли было глубже, чем два метра. Тут оказался длинный бетонированный желоб, который, видимо, проходил под всей платформой. Коллектор, как сказал потом машинист. В нем было по колено мутной воды, в которой плавал мусор и мерзкого вида пена. И в это дерьмо нам пришлось улечься. Женщины плакали, мужчины матерились. В этой узкой канаве мы набились как шпроты в банке. «Лицом вниз!» – скомандовал этот изувер, подавая пример. – «Вниз, мля, если жить хотите! Задержите дыхание!»
Все это заняло от силы секунд десять. Мы лежали, не позволяя себе шелохнуться. А потом накатило. Надо мной пронеслась волна раскаленного воздуха, и я вжался в пол еще сильнее, глотая мерзкую воду и царапая лицо. В первый момент боли не было, но потом я насчитал на спине штук пять волдырей.
Вода стала горячей, как в батарее отопления. Теперь я понял, что чувствовали раки, которых мы, с корешами варили на природе. Тряска прекратилась, а грохот все продолжался. Наверху на станции что-то, падало. Даже через толщу воды я слышал раскатистый грохот.
Казалось, это продолжалось вечность. Наконец, я почувствовал, что спина больше не горит. Мы высовывались из воды, глотая раскаленный воздух. До сих пор не понимаю, как мы это выдержали.
Я посчитал людей по головам. Одной не хватало. Я почему-то сразу понял, что ее. Протянул руку и нащупал ее под водой. Наверно, потеряла сознание и наглоталась. Я вытащил ее рывком и прислонил к стенке желоба. Искусственное дыхание не понадобилось - из носа и рта у нее потекла вода, она закашлялась и начала судорожно дышать. К счастью часть воды выкипела, иначе бы мы все могли захлебнуться. Лестница, как и все металлические части, так нагрелась, что на ней можно было жарить мясо, и нам пришлось ждать. Это было невыносимо.
Выбрались мы оттуда грязные как сволочи, но живые. И хоть промокли до нитки, но быстро высохли – жара была как в Сахаре, дышать трудно, гарь щиплет ноздри и ест глаза. Закрыли лицо чем попало, идем-бредем. Пол оказался раскаленным. Кто был в тапочках-вьетнамках или босоножках, запрыгали на одной ножке. Йоги, блин, на угольях. Я был в кроссовках, так те аж оплавились.
«Вот суки, – бормотал под нос Машинист, выжимая фуражку. – Гермозатворы на новых станциях Первомайской  линии не поставили… Выжгло все метро как нору Бени Ладена. Сэкономили, значит, сволочи… Хотя толку-то – надевай, не надевай, все равно оттрахают…» – тут он надолго замолчал, погруженный в свои мысли.
Я только теперь заметил, что спустились не все бывшие пассажиры. Многие не успели или не поняли, а может, пачкаться не захотели. Я взглянул на одного мужика – помню, он сидел недалеко от меня. Они не обуглились, как я ожидал. Просто обгорели. Один даже был еще жив и слабо шевелился. Хрипел. Наверно легкие сожжены.
Запах жженой резины был невыносимым, напрочь перебивая запах горелого мяса.
Это было не аварийное освещение. Станция горела. Не вся. Чему там гореть, там же только бетон?
«Что встали, болезные? Им уже не поможешь. Пошли бегом, бегом!»
Так моя жизнь перевернулась с ног на голову, и я снова стал тем, кем был 6 лет назад – жалким потерянным одиночкой. Мне оставалось только следовать за всеми, в надежде спасти свою жизнь. Тогда я не знал, что все бессмысленно.

*****

Она вспоминала.
Они бежали по тоннелю, а вода догоняла их. На станции Площадь Ленина, которую они оставили пять минут назад, она уже плескалась на платформе. К счастью тут был подъем, почти незаметный, градусов пять.
– Линза что ли? – бормотал Машинист себе под нос непонятное. – Нет, многовато для линзы, льет и льет. Речка? Какого хера ей здесь делать?.. А! Вот мля! Плотина… плотина накрылась. Ну это всем звездецам звездец, спасайся кто может. Че встали, покойнички? Пошли!
Они шли по колено в грязной мутной жиже. Но и она не стояла на месте – как самая настоящая подземная река, она неслась им навстречу, норовя сбить с ног и увлечь за собой.
– Этот перегон длинный, почти два километра, – сказал Машинист, не сбавляя темпа. –  Силы рассчитывайте. Упадете, пеняйте на себя. Будете как эти.
Все его поняли. Три минуты назад они прошли мимо нескольких тел, правда, те сначала угорели, а потом утонули. Теперь они покачивалась на черной маслянистой поверхности, и двигались к ним с наступающей водой, словно преследуя их.
Один раз она упала, но тот самый плотный и коротко стриженный мужчина, который пытался подбивать к ней клинья на перроне, помог ей подняться и некоторое время вел под руку. По сути, он спас ей жизнь, ведь остальные даже не остановились. Она была благодарна, но что-то в его прикосновении ей не понравилось.
Мимо проплыл, держась за кусок фанерки, черный комок. К счастью, она поняла, что это, когда он уже скрылся из виду.
– Крысы. Крысоньки родимые мои, – пробормотал Машинист. – Радость-то какая.
– С ума сошли?
– Баран. Если они не сдохли, значит воздух есть. А вообще, они звери хорошие. Мы им тут иногда кусочки сальца оставляем. Да не бойтесь, не сожрут. Не их бояться надо.
До станции Красный Проспект они добрались полуживыми. Освещения не было в помине, и они с трудом нашли лесенку и вскарабкались на платформу.

******

День 2

Как ни странно, мы еще живы. Нас здесь девять, все мы пассажиры того «счастливого» поезда. Мы в относительной безопасности, у нас есть вода и пища, и, самое главное, крыша над головой. Не завидую тем, кто был наверху.
Но я отвлекся. Честно говоря, именно сегодня я начал вести дневник. Записи за прошлые дни сделаны «задним числом», по памяти. Поэтому они такие длинные и пространные. Дальше я буду краток.
Две новости Плохая и очень плохая.
Плохая. Мы в ловушке. До нас вода не дошла. Повинуясь закону сообщающихся сосудов, она устремилась по тоннелям к южным станциям, которые залегали глубже, и те превратились в подводное царство. А в тоннелях в северном направлении сплошные завалы.
Очень плохая. На девять человек продуктов хватит дня на четыре.
Что дальше?.. Даже любопытно.


День 3

Опять две новости. Но на этот раз есть хорошая.
Нашли выход!
У покойного начальника станции оказался ключ к служебным помещениям, в том числе и вентиляционным шахтам. Машинист ходил проверять их один. Вернулся мрачный. Все, говорит, завалены. Одну, правда, можно попытаться  очистить от обломков и шлака. А плохая… Плохая в том, что наверху, по его словам, смерть. Полтора-два километра до эпицентра. Ждать минимум две недели, прежде чем уровень радиации перестанет быть смертельным.


День 6

Два дня мне было не до записей. Мы работали как герои-стахановцы.
На самом деле, это были лучшие два дня нашего плена, хотя все уставали как проклятые, и рисковали в любой момент быть погребенными под массой потревоженных камней. Зато у нас была цель и подобие единства.
Один из взрывов был наземным. Машинист, я все говорю по его словам, сказал, что тот вызвал разрушение всех подвалов и подземных сооружений в радиусе… черт его знает, забыл. Досталось и метро. Здесь у эпицентра из-за подвижек осадочных пород многие запасные выходы замуровало наглухо. Но этот, мы были уверены, можно расчистить.
Вначале казалось, что кровля не пострадала, а завал представляет собой измельченный грунт и обломки, которые принесла с собой взрывная волна. Он говорил, каждый из них давал хороший вторичный фон. Но об этом мы не думали, свобода казалась такой близкой.
Выгребали ведрами шлак, спекшуюся землю, похожую на песок, породу, кирпичное и бетонное крошево, оплавленные куски металла, даже фрагменты костей. Кто покрепче носили крупные обломки.
И вот мы закончили. Проход был расчищен. Не наша вина, что он никуда не вел. Чуть выше разобранного завала вентиляционная шахта коробилась, сжимаясь в узкую щель. Не было и речи о том, чтобы пробиться здесь. Тут был нужен отбойный молоток или аммонал.


День 8

Выхода нет. Это надломило нас, после этого все пошло в разнос.
Мы больше не одна команда. Начались дрязги по любому поводу.
Утром Наталья – та самая болтушка, начала причитать, что все мы умрем. Надо же, Америку открыла. Мне лично наплевать. Но Степан, простой рабочий парень, потребовал ее заткнуть хайло, а когда она проигнорировала, начал трясти ее как грушу. Это не помогло, она стала кричать еще громче, и тогда он заехал ей в глаз. Машинист попытался его урезонить, хотя, наверно, и его достала эта кликуша. Сцепились. Кончилось тем, что драчуна заперли в сбойке. Потом, правда, выпустили. Вроде успокоился.
Сильные стали звереть, слабые впадать в ничтожество. У нас еще достаточно еды и чистой воды, но мы похоронили себя заживо.


День 9

Как они все мне осточертели. Что за сборище зануд и дебилов… Почему в этом последнем пути мне не могли попасться нормальные попутчики?
Видеть их не могу. Всех, кроме нее, конечно. Увы, она по-прежнему далека от меня, апокалипсис ничего не изменил. На днях я снова пытался предложить ей мою поддержку. Глупо, конечно. Она посмотрела на меня и сказала: «Да на здоровье. Хотите быть моим рыцарем? Пожалуйста. Уступите мне свою долю чипсов». Вот сучка.
Думаю, психологу было бы интересно понаблюдать за нами. Наглядный пример проявления темпераментов в экстремальных условиях. Каждый реагирует на обрушившийся на нас кошмар по-своему. Кто-то целыми днями ноет и причитает (не буду назвать имен), кто-то бесится и кричит на всех, кто-то пытается неубедительно изобразить из себя героя, ободрить всех и успокоить, а кто-то тихо сидит в углу, считает про себя до миллиона и сходит с ума. Как я, например.


День 11

Нас осталось пятеро. Умер Профессор. На самом деле, он умер вчера, просто я был не в настроении писать. Нет, мне его не жалко. Можно сказать, ему повезло. Умер естественной смертью, от инфаркта или чего-то в этом роде. Наверно, истощение сыграло в этом не последнюю роль. Черт, я не могу даже вспомнить его фамилии.
Одним ртом меньше, больше нам останется.


День 12

Сегодня обнял ее, просто чтоб успокоить. В мыслях не было ничего такого. Вот дуры бабы. Вечно им кажется, что ценнее их прелестей ничего на свете нет, даже когда вокруг все на хер рушится. Смешно.
Взбеленилась. «Что, так хочется? Ну тогда убить меня придется. Потому что потом все равно спать ляжешь. А я…» – она показала на ножик, который лежал рядом на столе.
Психичка, блин. Я-то сама невинность.
А вот Степка, пожалуй, имел такие виды. Тоже на нее пялился. Но пусть попробует, гнида.
Шутки шутками, но с нами всеми неладно. Мы стали бояться друг друга. Я точно знаю, что у одного из нас есть ствол. У мертвого мента пустая кобура.
Но у кого? Я молчу – пусть думает, что мне ничего не известно.


День 14

Умерла Наталья. Похоже на пневмонию – кашляла много. Ничего не смогли сделать.
Ну хоть отдохнем от ее криков.


День 18

У нас заканчивается еда.
Все, что осталось, мы разделили на равные и очень маленькие порции. И все равно мы на этом долго не продержимся. Ума не приложу, что же дальше?


День 21

Порции пришлось уменьшить еще на треть, теперь мы приблизились к нормам блокадного Ленинграда, и все равно их не растянуть навечно. Ну нет у нас Христа, чтобы накормить всех буханкой хлеба.
Но вовсе не это занимает меня сильнее всего. С ней в последнее время что-то происходит. Похоже, девчонка с каждым днем сильнее и сильнее уходит в себя. Даже предположить не могу, что она переживает там, внутри. Мне жаль ее, но я ничего не могу поделать.


День 24

Вчера случилось маленькое ЧП.
Супруги N. повесились в душевой. Requiescat in pace, как говорится.
Аж завидно… Может, зря я тяну? Нет, нельзя так думать. Надежда умирает последней, ха-ха-ха.


День 26

Наш храбрый лидер покинул нас. Ушел в затопленный тоннель и был таков. Забрал рюкзак с едой и водой, нам оставил крохи. Тоже мне, дайвер. Оставил записку, типа «я приведу помощь». Уже три дня прошло, и мне слабо верится, что он добрался. По моим прикидкам там плыть под водой там минуты три.
Надеюсь, эта сука сдохнет.


День 27

Мне не нравится, как они на нее смотрят, студент и люмпен-пролетарий. Я достаточно прозрачно намекнул, что если кто-нибудь дотронется до нее, будет иметь дело со мной. Шакалы. Больше ни на шаг не отойду. Не хочу оставлять ее наедине с этими выродками. Мне очень не нравится, как они на нее смотрят.
Эти уроды, между тем, устроили на станции маленький концлагерь. Нам почти ничего не перепадает из еды.

День 29

Сегодня я убил их обоих.
Началось еще вчера – попытался намекнуть о жратве, и этот урод назвал меня козлом. А я не люблю, когда меня так называют. Я его не провоцировал, я вообще был само спокойствие. У меня долгое терпение. Но когда оно кончается… лучше рядом не находиться.
Зря они не убили нас. Видимо, держали как стадо на убой. А не запирали потому, что были уверены, что сильнее, да и ствол у них. Бараны. Даже не понимали, на что я способен.
Спали они чутко, но я знал, что сумею подобраться. Я давно припрятал тот самый нож, которым она меня стращала, острый как бритва. Стоило мне его коснуться… Это было как наваждение. Провал – словно кусок записи стерли. Я помню только, что когда ко мне вернулась способность мыслить, они не шевелились, и кровь была повсюду.
Так решаются межличностные конфликты в маленьком коллективе.
Странно, но мне ни капельки не жалко. Ничего не чувствую, кроме облегчения – теперь ей ничего не угрожает. А этим туда и дорога. Я бы сделал это снова, не задумываясь.
Остались только мы вдвоем. Но меня сильнее всего поразила ее реакция. Точнее, отсутствие реакции. Она не сказала ни слова, только головой мотнула и ушла в свой угол. Похоже, она окончательно замкнулась в своем мирке, а этот для нее исчез. Я ей завидую.
Одно я знаю точно: теперь нам хватит еды еще на пару месяцев. А там можно что-нибудь еще придумать.


День 32

Неблагодарная сучка. Я ее боготворил, я ни о ком в жизни так не заботился, а она…
Вот так мне отплатила. Проснулся и обнаружил, что ее койка пуста.
Убежала! Тварь…
Ну, теперь держись. Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать.


*****

«Зачем это вспоминать? – она сжала виски до боли, – Может, можно без этого?..»
Нет, нельзя, решила ее память. И значит, придется пройти через это снова, как бы тошно и мерзко ни было.
Его хохот до сих пор стоял у нее в ушах. В детстве кто-то из родственников отца купил ей на день рожденья заводного китайского клоуна, страшного и несуразного. Если покрутить ключик у него на спине, он смеялся – да так, что мороз пробирал. Жутким лающим смехом, в котором ей слышались нотки мстительной злобы. Она сделала это всего пару раз, и механизм заклинило. Тогда она забросила уродца на дно ящика комода, забыв о нем. А ночью внутри него сдвинулась какая-то шестеренка, и он ожил как чудовище Франкенштейна. Так совпало, что в ту ночь родители и брат разбежались по своим «делам» оставили ее, семилетнюю, совсем одну.
Сатанинский хохот тогда заставил ее подскочить с кровати. И долго-долго она не могла заснуть, стуча зубами и всматриваясь в ночь за окном.
На следующее утро она избавилась от этого подарка. А теперь монстр вернулся за ней в облике человека, если его можно было так назвать. Только смех остался тем же.
Она пряталась. Притаилась, прижавшись спиной к сырой и холодной стене, и старалась не дышать. Ледяные капли падали за шиворот, но она молчала, стиснув зубы. В руке был зажат гаечный ключ – единственное оружие, которое удалось раздобыть. Она предпочла бы нож или даже шило, понимая, что ослабела настолько, что вряд ли сможет нанести больше одного удара. О том, чтобы разбить ему голову, и речи не было.
– Куда ж ты денешься, когда разденешься… – мурлыкал ненавистный голос. – Любишь играть, да? Ну беги, прячься, так даже веселее. Выхода-то все равно нет.
Уже три дня они играли в прятки. Он водил, она пряталась, стараясь не оставаться подолгу на одном месте. За это время она всего раз позволила себе сомкнуть глаза. Да и какой это был сон? Часа четыре полузабытья в закутке размером со шкаф, когда инстинкт прислушивается к каждому шороху и всплеску.
Рано или поздно игра должна была закончиться. Ограниченный завалами и затопленными участками «карман», в который они попали, был достаточно большим, но не настолько, чтоб в нем можно было бесконечно избегать встречи с человеком, который очень хочет тебя найти. Полузатопленная станция с подсобными помещениями да два с половиной километра тоннелей. Да еще множество каморок-сбоек, служебных ходов и тоннельчиков поменьше, межлинейных соединений.
Правда, в половину из этих мест путь был заказан. Там было по пояс, а то и по грудь воды. До поры ее спасала только темнота, да еще то, что ее преследователь знал метро не лучше нее.
Они остались одни. Все остальные были мертвы: кто-то давно, еще в первый день, другие недавно. Не без его помощи.
– Цып-цып-цып. Кисонька моя, ты где? Хочу тебя… обнять.
Глумливый голос звучал совсем рядом, казалось, в десяти шагах. Но она знала, что это акустика подземных коридоров издевается над ней. Если бы он был так близко, то уже схватил бы ее. Сутки назад он пару раз он принимался стучать по трубам: «концерт по заявкам» был слышен в любой точке «кармана».
Он был дальше, за пределами видимости. Хотя видеть она ничего не могла, потому что включить фонарик не согласилась бы за все блага мира.
– Куколка моя, ты где? Хочу к тебе…
Она слушала эти сальности в сотый раз и чувствовала в его словах режущую ухо фальшь. Он прикидывался похотливым животным, а на деле оставался человеком. Только люди сходят с ума. Она догадывалась, что вряд ли нужна ему как женщина, и даже ее ценность как мяса не стоит на первом месте. Тут другое. Он просто боялся одиночества, особенно перед лицом смерти.
– Не хочешь, значит? Ну и сиди, сучка… А я перекушу. Они, конечно, не такие свеженькие как ты, но тоже ничего. Как говорят некрофилы, старый труп лучше новых двух.
Он зашелся в припадке хохота, словно выдал блестящую остроту. Эхо металось по коридору целую минуту, делая его смех похожим на смех клоуна. Ей пора бы привыкнуть, но каждый раз, слыша его, она чувствовала сжимающий все внутри спазм.
– Дура… Боишься? Думаешь, я зверь, а? Если бы не я их, они бы нас уже обглодали.
Ей было нечего на это сказать. Может, и так, но она скорее бы умерла, чем провела еще день рядом с ним.
– А что мне еще с этими уродами было делать? – снова крикнул он. – Так хоть какая-то польза вышла. Давай, пожуй и ты.
В пяти метрах от нее что-то шлепнулось в воду. Она приросла к тому месту, где стояла.
– Да не бойся, это не то, что ты подумала… – вывел ее из оцепенения его голос, ставший вдруг ласковым и участливым. – Просто гайка. Ты еще там, родная? Пойдем со мной. У меня есть чипсы. Твои любимые, с беконом. А вот воды уже нету. Придется пить эту дрянь. Хорошо, у меня есть на чем кипятить. Хотя все равно инфекция до нас добраться не успеет.
Резь в пустом желудке напомнила ей, что у нее два дня во рту не было маковой росинки. Но ее было не купить такими вещами.
Молчание затянулось, и она превратилась в слух. Человек не приближался, но и не уходил. В абсолютной тишине она слышала его сиплое дыхание. Он тоже был простужен.
– Так что, ты идешь со мной? – маска дружелюбия слетела, голос снова стал холодным и скрипучим. – Выходи по-хорошему, задолбало за тобой лазить.
Она не проронила ни слова, готовая бежать, если он приблизится еще на метр.
– Не хочешь? Ну, тогда я пошел. Сиди и подыхай от голодухи.
И шаги, слышно как брызги летят во все стороны. Уходит. Но он вернется, что бы ни говорил. Он всегда возвращается.
Она опять осталась одна. Немного выждав, она включила фонарик. Тоннель был пуст. Она вздохнула с облегчением, и в этот момент до ее уха донесся тихий всплеск.
Тело ее напряглось. Она готовилась уходить. Не бегом, а шагом, тихо и незаметно. А потом свернуть в ответвление служебного тоннеля, спрятаться в сбойке и замереть, превратившись в камень. Осталось точно определить направление, откуда он приближался. Под землей непривычному человеку трудновато ориентироваться.
– Солнышко, – позвал голос снова. Еще ближе.
Никуда он не уходил. Спрятался в какой-то нише и провел ее как ребенка.
Прятаться не имело смысла, оставалось бежать. Вода хлюпала у нее под ногами. Резиновые сапоги безымянного работника метро были ей велики, носки давно разлезлись в труху, кожа покрылась волдырями. Но это были мелочи, которых она уже не замечала.
Она никогда в жизни так не бегала, но все было напрасно. Вскоре сильные руки обхватили ее поперек талии, легко оторвав от пола.
– Цап-царап.


День 34

Поймал, поймал! Теперь уж ты никуда. Запер от греха в тоннеле. Как бы не потерять – все эти двери похожи одна на другую. Смотрит на меня волком. Явно убила бы, если б могла.
Опять предлагаю мясо. Ни в какую, дура.
Бутилированная вода кончилась. В баке осталось дня на четыре (я не говорю, что это давно не вода, а ржавая протухшая дрянь). Дальше придется кипятить то, что капает с потолка. Радиация… Ну и что?
Вижу свое отражение в воде. Живой труп, бляха-муха. Ниче... Осталось недолго.


День 35

Хорошо вдвоем. Никто нам не мешает, и я могу проводить все время с ней. Она не возражает, и, по-моему, даже не замечает моего присутствия. Бедная… Но теперь, по крайней мере, никто не запретит мне заботиться о ней.
Она напоминает ребенка-аутиста. Уверен, что не разучилась говорить, а потеряла к этому интерес и оборвала все нити разом. Пусть она находится где-то в своем мире (мирах?), но мне все равно хорошо с ней. Если бы не ожидание развязки я бы мог назвать себя счастливым. Нет, я не боюсь смерти, но меня угнетает неизбежность расставания.
Больно смотреть на ее тело – как же она исхудала. Ребра того и гляди проткнут тонкую кожу, а сквозь нее – или я брежу? – можно увидеть сердце. Они пульсирует, гонит вязкую остывающую кровь по венам и артериям, но с каждым ударом все медленнее и медленнее. Нет, наверно мне мерещится.
Упорно отказывается от мяса. Ну, ничего. Я сумею ее убедить.

День 37

Прошлой ночью (или днем, я сбился со счета) это был последний раз, когда я слышал от нее связные предложения. Она не говорит, даже когда я к ней обращаюсь. Может только кивнуть или покачать головой, и редко-редко когда скажет пару слов, а потом снова молчит. Почти все время проводит, сидя на кровати и глядя то в пол, то в потолок. Сердце кровью обливается. За что нам это? Что мы такого сделали?!
(Хотите знать, что она мне тогда сказала? «Даже если ты последний мужчина на Земле, не буду с тобой. Провались, сволочь»).
Вот тварь. Думает, чистенькая такая, а я зверь, чудище долбанное. Ничего, я ее низведу до своего уровня. Есть одна идейка: приготовлю гуляш, мелко накрошу и пожарю вырезки. Скажу – «крысятина», и съест как миленькая.
Забавно. Аж руки трясутся от волнения.


День 40

This is the end.
Я болен. Наверно, вода. Неужели так быстро проявилась лучевая болезнь? Жар не спадает, строчки плывут перед глазами, ручка постоянно выпадает. Думаю, это случится при любом раскладе, даже без моего участия. Но я хочу сделать это сам.
Чего ради я вообще пишу? Для археологов новой цивилизации, которые откопают наши кости?
Да нет, мое послание из гроба не для них. Я пишу только для себя самого – отчет о проделанной работе. Пусть это будет единственное произведение, которое я закончил. Летопись необычного конца заурядной жизни.
Я благодарен ей – она помогла мне разобраться в себе. Открыть новые стороны. Я стал сильнее. Жаль, что встретились мы слишком поздно.
Вода спадает помаленьку, надо бы радоваться. Но разве это что-то меняет? Один хрен мы обречены. Если здесь под землей такое, представляю, что наверху.
Сегодня все должно закончиться. В обойме как раз два патрона. Я ведь должен был убить ее. Открыл дверь, наклонился над ней, поцеловал. Даже сейчас такая красивая. Мне показалось, что она улыбнулась, хотя ясно, что не мне. Я понял, что не смогу. Оставил ее там. Ей придется умирать от жажды, она не сможет даже выйти из комнаты. Бедняжка.
С другой стороны, все к лучшему. Такая смерть искупит любой грех. Ее ведь угнетало что-то кроме нашей общей беды. «Неправильно жила»- уж не знаю, какой она вкладывала в эти слова смысл.
Все тело горит, в горле как будто трут наждачной бумагой. Но на душе радостно. Никогда раньше так себя не чувствовал. Всегда что-то мешало мне быть счастливым, даже когда у меня вроде бы было все. А теперь это чувство освобождения. Словно больной зуб вырвали.
Она спасется. Какой бы ни была ее вина, она все сполна искупила. Пусть ступает с миром. Да сам Христос не испытал десятой доли этого. Он умирал всего день, а мы тут гнием уже полтора месяца, и с самого начала знаем, что наши страдания никому не нужны и никому не помогут. Богохульство? Мне уже нечего терять. Какой может быть ад – я и так в нем. Глубже этой бездны нет ничего.
Пора уходить.
Вспоминаю, что забыл закрыть ей дверь. Ну и что?
Почти ничего не вижу перед собой.
До чего же у нее красивый голос… Жалко, давно со мной не разговаривала.
Ты была права, солнышко. Выход есть, и я им воспользуюсь. А ты оставайся. До скорой встречи.
Чем дальше, тем меньше верю, что это произошло на самом деле. Это сон. Сейчас нажму на курок, и все закончится.

*****

Решиться на это было трудно.
Она понимала, что здесь внизу верная смерть от голода, но подсознание говорило, что умирать зажатой между плитами в узкой щели еще хуже.
Чем дальше она ползла, тем уже становился лаз. Оказалось, даже хорошо, что она так исхудала за эти дни.
То и дело ей казалось, что стенки приходят в движение и начинают смыкаться как створки пресса. Но можно было протиснуться вперед, хоть для этого и пришлось бы оставить на острых краях лоскуты кожи и клочья волос.
Она сможет, она хрупкая. Особенно теперь.

И вот она выбралась. Первые же секунды наверху оказались страшным откровением.
Это тоже был ад на земле, только новый круг. Часы показывали одиннадцать дня, но кругом было темно, как в полночь. Неба не было. Казалось, вместо него над ней снова нависли низкие своды подземелья.
Внизу тоже было холодно, и ей пришлось надеть на себя всю теплую одежду, которую удалось снять с мертвых. Но это ни шло ни в какое сравнение с поверхностью. Кроме страшного мороза тут оказался еще ледяной ветер, от которого хотелось забиться обратно в вентиляционную шахту.
И все же она пересилила себя и пошла вперед, где ей померещились слабые отблески света. Лучше умереть здесь, чем там, внизу.
Но умом она понимала, что необходимость может снова заставить ее спуститься в метро. Были ведь и другие станции.


Глава 4. Дозор

Ветер выл, налетая все сильней. Он был единственным голосом безмолвного города, то свистя, то рокоча, то завывая в пустых домах.
То, что раньше было городом, тонуло в сером снегу. Полутораметровым слоем он покрывал улицы, дворы и тротуары. Под стенами домов и в естественных оврагах тот слой превращался в трехметровый. К счастью в Академгородке не было тех рытвин и расселин, которыми покрылся асфальт в центральных районах города после наземного взрыва. Опасаться можно было разве что открытого канализационного люка.
Частокол выщербленных темных домов-утесов обрамлял ущелье бывшего проспекта. Два человека, пригибаясь, словно идущие в атаку солдаты, брели по проспекту у самого тротуара, обходя снежные бугры припаркованных автомобилей. Тут было безопаснее всего. Возле домов был риск напороться на острый обломок; к тому же порой с крыш –  или верхних этажей, где тех не осталось – сходили натуральные лавины, и срывались куски шифера. Идти по середине дороги было нежелательно по другой причине.
Каждый день, шесть раз, таким образом проходила смена караула. Выбравшись из Убежища через запасной выход на пустыре, часовые добирались до точки своим ходом. Вездесущий «режим радиационной защиты» заставлял обходиться без разводящего. Глупо было подвергать кого-то из руководства облучению только затем, чтоб проследить, что они дойдут до поста. Куда им еще деваться с подводной-то лодки?
Надо было пройти пятьсот метров. Первые пять минут они держали путь в правильном направлении. Вдали показался новый берег. Место, где остановилась вода.
Они знали, что Обского моря больше не было. На большей части исчезнувшего водохранилища раскинулось огромное болото, которое с наступлением холодов покрылось коркой льда, а сама Обь, скованная сейчас метровым ледяным панцирем, стала значительно шире.
Удар волны цунами разрушил или подмыл фундаменты всех зданий на расстоянии ста метров от береговой линии.
Им надо было идти прямо – отсюда уже видно было угол девятиэтажного дома, где располагался НП . Там их ждала - не дождалась предыдущая смена.
Но они отклонились далеко в сторону.
Одеты и вооружены они были одинаково – плащ-палатки поверх верхней одежды, лыжные очки, шарф, закрывающий остальную часть лица, автоматы и непромокаемые рюкзаки за спиной. На ногах у них были спортивные снегоступы. У одного был прибор ночного виденья – у другого был мощный тактический фонарь, луч которого, будучи направленным в глаза, ослеплял человека или зверя на пару минут. ОЗК и противогазы больше не требовались.
Дождавшись интервала между порывами ветра, один из них наклонился к своему напарнику, который, как мало кто из уцелевших, мог похвастаться пятью килограммами лишнего веса.
– Не передумал, Хомяк?
– Нет, – буркнул тот в ответ. – Треть тебе.
– А ху-ху ни хо-хо? Половина, – даже не отрезал, а отрубил первый, – и ни банкой меньше.
– Не пойму, ты тут тогда зачем, Антон? – вяло запротестовал полный. – Это получится, я тебе мой тушняк дарю.
– Ты мне платишь, как это… за эскорт. Не хочешь – иди один. Сталкер Хомяк, брутально звучит, – его более стройный собеседник чуть не покатился со смеху.
– Да пошел ты. Сорок процентов.
– Чего? – тут уже его кореш не сдержал хохота. – Может, еще косинус Пи извлечь? Или половина, причем баночки выбираю сам, или идем на пост как паиньки.
Толстому не оставалось ничего, кроме как скрепя сердце, сдаться.
– Ну ты, Карабас, и клещ в натуре. Сразу видно, бывший бандит.
– Бандиты бывшими не бывают, – многозначительно проронил парень с необычным прозвищем. – Да и какой я бандит. Так, деятель малого наебизнеса. У нас пол-России таких было.
Сам он явно был продуктом дружбы народов – на смугловатом лице странным диссонансом смотрелись голубые глаза. Вид у него был такой, будто он постоянно рвался в дорогу, и даже находясь в состоянии покоя, обдумывал следующий бросок.

Звали их Борис Мельниченко и Антон Караваев, познакомились они в армии. Оба были обычными парнями: сидя у родителей на шее, учились на специальности, название которой с трудом держалось у них в голове. Тусовались, бухали с друзьями, ****овали – как все. Потом один вылетел с пятого курса и загремел в ряды вооруженных сил, когда «предки» отказались платить взятку военкому. Второй отучился и пошел туда сам, чтоб испытать свой характер на прочность, хотя и на гражданке ему было неплохо – безобидное Интернет-мошенничество, ведомое в соответствии с заветом Остапа Бендера чтить Уголовный Кодекс, давало каждый месяц хорошую добавку к стипендии.
Служить им выпало аж два года, срок продлили как раз накануне, когда государство поняло, что с популизмом пора завязывать, иначе носить форму от кутюр будет некому. В армии они не бедствовали. Конечно, в первые полгода чуть хлебнули лиха, но потом врожденная изворотливость помогла и здесь устроиться.
Все изменилось, когда в один прекрасный день весь мир провалился в глубокую задницу. От взрыва лютой дряни родная мотострелковая часть превратилась в ад вопящих живых факелов, детонирующих боеприпасов и сносящих головы обломков. Им повезло – один как раз отправлялся в увольнительную и подходил к КПП, второй на этом КПП дежурил, когда с неба начали падать подарки, от которых не убежишь.
Но они убежали. Как колобок, который и от бабушки ушел, и от дедушки ушел – в./ч. их была достаточно далеко от Новосибирска, ударная волна только хорошо ударила по мозгам, а вспышка ослепила на пару часов, а не на всю жизнь.
Утро третьего дня они встретил уже в компании. Это была стихийно образовавшаяся даже не банда – признанного главаря не было – а просто орава оборванцев с автоматами, которая ходила по коттеджным поселкам на берегу и трясла «богатеньких буратин», попутно вышибая им мозги. Вскоре к ним прибились какие-то уголовные, селяне, бабы, и пошла потеха. Ватага лихих людей отрывалась как в последний раз. Не то чтобы им так нравилась разбойная жизнь. Мельниченко и Караваев несколько раз порывались послать этих отмороженных ублюдков к такой-то матери, но каждый раз задавал себе резонный вопрос – а куда уйти? Все их родные и знакомые жили в этом городе. Поэтому решение каждый раз откладывалось. Они жили как в бреду, редко просыхая, и от бесконечной кровавой оргии постепенно теряли связь с реальностью.
А потом члены бандгруппы начали умирать. Наверно, не надо было жрать ту корову – пусть бы себе бродила. Консервов и еды в запечатанных упаковках им хватило бы на месяц. Нет, шашлыка всем захотелось под водочку… кретины. Они вообще о радиации мало что знали – деревенские пацаны, которые читать-то и зубы чистить научились в армии, да блатные с этапа, все в крестах и куполах. Вот и начали лысеть, блевать с кровью, а потом и ноги по одному протягивать. Когда процесс зашел далеко, Антон и Борис с несколькими бывшими сослуживцами, тоже здоровыми, собрали всю еду, и покинули занятый шайкой дом, который теперь напоминал лепрозорий.
С помощью радиостанции, которую они тоже прихватили у без пяти минут мертвецов, они поймали позывные каких-то спасателей из Академгородка. Туда они и направились. Добравшись до места, они увидели, что населенный пункт разрушен, полностью обобран и покинут. Но Убежище действительно было, и им удалось на него выйти. И их приняли, сделав огромное исключение. Оба они не имели никакой специальной подготовки в деле выживания, кроме практики, но были сочтены полезными.
Правда, все продукты у них изъял на входе дежурный пост ООП . Но никто не знал, что столько же еды и полезных ништяков Хомяк в полном соответствии со своей кличкой успел припрятать. Именно туда они решили наведаться по дороге на дежурство.

Деваться Хомяку было некуда. Если уж идти в самоволку, то вместе; по одному потом не отмажешься. Но самое главное – страшновато лезть туда в одиночку. Мельниченко подозревал, что это его последний шанс достать заначку. Не всю, но столько, сколько они вдвоем смогут пронести вниз, не привлекая к себе внимания. После этого он спрячет тюк за вентиляционной решеткой в малолюдном коридоре и будет брать по паре банок в день. Съедать можно в туалете, чтоб никто не видел.
Две недели он ждал этого дня. После отлучения от склада, последовавшего за показательной расправой Бати с расхитителями,  начались его черные дни. Никакого обвинения ему не предъявили, но стабильно ставили на самую грязную и тяжелую работу: он месил раствор, убирал мусор, работал на отстойнике. Питался как все, то есть впроголодь, и жестоко ностальгировал по временам, когда в его распоряжении был широкий выбор продуктов. Только память о расстрелянных корешах, чьи тела на три дня выставили для публичного обозрения, возвращала к реальности.
Он понимал: сейчас или никогда. В следующий раз его очередь дежурить придет нескоро, или не придет вообще, если напротив его фамилии в журнале облучения уже натикала большая цифра. Спасибо им, блин, за заботу. Радиации Борис боялся как огня, но еще больше его пугало, что тайник могут найти.
Еще в раздевалке ему пришлось показать будущему напарнику мятую-перемятую схему. На карте были обозначения, понятные ему одному – стрелочки, кружочки: здесь золотишко в канализационном люке; тут полный гараж сотовых и ноутбуков; а здесь деньги, много денег: и евро, и доллары, и «деревянные»… это он с товарищами сделал еще до прихода в Убежище, когда думал, что скоро все перемелется, и он вернется к прежней жизни обеспеченным человеком. Теперь весь этот хлам не имел цены. Про деньги можно было забыть, как и про технику; да и драгметаллы с камушками если и войдут в цену, то в далеком будущем, а он о внуках не думал. Но были вещи, которые пригодятся уже сейчас.
Например, тушенка в подвале девятиэтажного дома. Или другие консервы и сгущенка в квартирах на втором и пятом этажах. Он старался не класть все яйца в одну корзину, чтоб не лишиться всего из-за чьего-нибудь не в меру развитого любопытства.
– Значит, легенда такая, – выдернул Бориса из приятных размышлений Караваев. – Нарвались на стаю, пришлось спрятаться, отсиживались в доме. Связаться не могли. Говорю только я, понял? Будешь пороть херню, урою.
Он достал УКВ-рацию, выдвинул антенну. Рация шипела и трещала обычно. Связь бывала устойчивой не чаще, чем раз в день, поэтому эту штуку они носили с собой для проформы.
Человек привыкает ко всему. Вот и они сжились с тем, что один из умников-академиков в Убежище называл «пост-антронопогенным ландшафтом». Остовы машин, погнутые дорожные знаки. Тел не было даже под снегом – те, что находились на улице, в этом районе убрали похоронные команды. Тогда они еще думали, что в этом есть смысл.
– У нас минут двадцать, – предупредил Карабас. – Дальше начнут беспокоиться.
Они отсчитали третий дом от компьютерного магазина. Озираясь и держа оружие наготове, поднялись на крыльцо и вошли в темный зев самого ближнего подъезда.
– Тиха украинская ночь… – замурлыкал Борис под нос, но Караваев шикнул на него.
– Распелся. Кобзон, епть.
Со страной, контроль над которой стал формальным поводом к войне, Мельниченко связывала только фамилия. Родители его происходили из Днепропетровска, и кроме «цибули», «горилки» да «клятих москалив» других слов на ридной мове он не знал.
Первым пунктом назначения был подвал. У решетки, заменявшей дверь, Караваев сделал товарищу знак ждать и выглянул на улицу.
– Вроде никого. Пошли.
Узкие коридоры подвала с покрытыми инеем стенами и трубами остро напомнили о родном убежище. Здесь располагались клетушки, где раньше жильцы, которые теперь стали нежильцами, хранили ненужный хлам. В одной из них именно в этой рухляди Хомяк зарыл свое богатство.
Четвертая справа. Замка на ней не было. Поставить его – показать всякому залетному гаду, что внутри что-то есть. Дверь была даже немного приоткрыта. Отодвинув в сторону старую кровать с панцирной сеткой и полуразвалившийся сервант, они оказались перед листом фанеры, выкрашенным в тот же поносный цвет, что и стены, фиг отличишь. За ним оказалась ниша, в которой аккуратной пирамидкой стояли банки, от вида которых у обоих чуть чаще забилось сердце. С тех пор как в Убежище была введена «цветовая дифференциация штанов», нормально питался только основной состав гарнизона. Остальные не то чтобы голодали, но излишеств не видели.
Наполнив рюкзаки дефицитной тушенкой, товарищи покинули подвал тем же путем, идя след в след. Мягко и неслышно ступая – на ногах у обоих были сибирские валенки – они поднялись на пятый этаж. Матерясь сквозь зубы в адрес спутника, которому хватило ума устроить тайник на такой высоте, Караваев снял варежки, чтоб покрепче ухватить пистолетную рукоять помповика.
Каждый раз, заходя в подъезд или квартиру, любой из них с трудом преодолевал желание начать «стрейфиться» как бывалый «думер», то есть двигаться боком, держа на прицеле каждую подозрительную дверь или лестницу. Воображение рисовало за каждым углом урода с обрезом или топором. Да хоть с кухонным ножом… все равно получить двадцать сантиметров нержавейки в пузо приятного мало.
Этот страх был ложным. Люди в городе действительно были и не все они встретили бы незваных гостей по-доброму. Но по верхним этажам зданий они не лазили с тех пор, как все, что тут плохо лежало, было разграблено, а обитаемый подвал было видно. Шанс наткнуться здесь на человека был минимален, а о звере нечего и говорить. Такие места были безопасными, чего не скажешь об улице.
Они вошли, миновав узкую прихожую. По стенам змеились трещины. Отслоившиеся обои бесформенными кучками лежали у стен. Запах гари давно выветрился, на полу тонким слоем лежал рассыпчатый как сахар снег. В зале с обугленной и покоробленной мебелью Карабас поморщился, когда из темноты показалась темная фигура, парящая над полом. Спиной к нему в петле, накинутой на крюк от люстры, болталась старуха в платке, немного не доставая ногами до лежащего на боку стула.
- Уф-ф-ф, - выдохнул Борис, переводя дух, – Хорошо висим. Дед ее в спальне, парализованный, видать, был.
– Мля, да ты на всю голову больной, – Караваев с отвращением сплюнул. – Такое место выбрал.
– Ничего я не выбирал, – отмахнулся Хомяк. – Они все и скопили. Мы шерстили все квартиры подряд и  наткнулись. Кризиса, видать, боялись, хе-хе. Пошли, нычка в диване.
Уцелевшие привыкли относиться к трупам почти как к мебели. Без этого умения они бы просто сошли с ума, видя мертвых чаще, чем живых. Разложив диван-кровать, они обнаружили внутри сложенные рядами банки с выцветшими этикетками. Рюкзаки их опять приятно потяжелели, лямки теперь врезались в кожу даже через толстые куртки.
Было еще три тайника, но их, если очень повезет, они навестят в другой раз.
Они уже спустились до третьего этажа, когда Караваев вдруг приник к оконной раме. От неожиданности Мельниченко чуть не врезался в него.
– Что такое?
– Тсс! Собаки.
От этого слова у уроженца Днепропетровска засосало под ложечкой.
В первые дни собачатина часто попадала к уцелевшим на стол. Тогда еще были живы вчерашние домашние любимцы и породистые чемпионы. Оглушенные, раненые и испуганные, они иногда даже сами ластились к людям. И попадали на сковородку. Охотиться на них было одно удовольствие. Там, где плотность населения была высока, их всех повыбили.
Но теперь, когда снег и метели стреножили двуногих, собачье племя отыгрывалось за былое. Особенно там, где живых осталось мало. За это время естественный отбор обошелся с ними так же, как с человеком. Слабые и глупые исчезли в желудках людей или более сильных собратьев, а уцелевшие сбились в стаи, которые не боялись нападать даже на человека с оружием.  В условиях постъядерного города, безоружный и ослабленный человек мог проиграть бой и одиночному хищнику, вот только по одиночке они никогда не нападали. А стая из пятнадцати-двадцати тварей могла загнать и одолеть и пару человек с ружьями. Собаки часто нападали очень грамотно. Открытые места они не любили, предпочитая арки, узкие проходы между домами.

В соседнем дворе, отделенном от дома, где устроились самовольщики, снежным пустырем, который когда-то мог быть спортивной площадкой, и рядом гаражей, что-то происходило. Парень покрутил колесико. При двукратном увеличении он увидел только мельтешение размытых силуэтов. При четырехкратном различил, что те принадлежат собакам. При восьмикратном сосчитал их – восемь. Некоторые кружили, другие просто сидели, как фарфоровые статуэтки.
– Чего ж они там трутся? – размышлял вслух Антон.
– Где?
– Возле трансформаторной будки. Ходят кругами, будто пасут кого-то.
– Накаркали... Вот тебе и стая.
Внезапно парень уловил какое-то перемещение. Два зверя отделились от основной кучки и направились в их сторону. Что ни шаг, то быстрее. Что-то почуяли? Или просто совершают плановый обход территории?
Пройдя метров пятьдесят, животные остановились, словно наткнувшись на стену, а затем развернулись и потрусили назад. Поравнявшись со своими сородичами, они смешались с ними, и стая закружилась, будто в танце. И вдруг двинулась в их сторону. Все выглядело так, будто разведчики передали своим товарищам информацию, и те начали действовать. Стая продолжила свое хаотическое перемещение, но постепенно приближалась к дому, где засели два человека.
– Ну что там? Что там? – затараторил Хомяк.
– Идут сюда.
Украинец позеленел.
– Не ссы, прорвемся. Спускаемся на второй, – отрывисто бросил Карабас. – Когда будут вон у той «Нивы», я врублю фонарь. На счет раз стреляем. Патронов не жалей, но бей наверняка.
– Ты рехнулся? – зашипел Хомяк.
– Дубина… Сколько мяса в руки идет. За него нам даже перерасход простят, еще и новых насыплют.
– Как бы они нас самих не схарчили.
– Не схарчат, если сам к ним не выйдешь. Дверь подъездную эти твари открывать не умеют. Мы их видим, они нас нет. Хоть бы не убежали.
– А другие? Если мы начнем пальбу, они же сбегутся со всего Академа.
– Мстить, что ли? – усмехнулся Карабас. – Делать им нечего. Наоборот, если этих уложим, остальные не сунутся.
– Тебе не говорили, что ты на всю башку отмороженный?
– И не раз.
Приглядевшись, Карабас рассмотрел среди темных собачьих спин огромное животное, почти метр в холке. Наверно, вожак. Килограмм пятьдесят мышц и крепких костей. Неужели на трупах такую мускулатуру наел? Или еще и сородичами не брезгует? Собака-каннибал, бр-р-р-р.
Он еще не встречался с такими, но слышал от разведчиков немало историй. И все же страха не было, только азарт.
Когда животных скрыли от них гаражи, дозорные взяли наизготовку автоматы.
Когда первая из собак показалась перед домом, Караваев снял прибор, который при ярком освещении был бесполезен, и направил фонарь на стаю. В луче прожектора животные сломали строй и замерли, навострив уши. Не дожидаясь, пока они придут в себя, Антон навел автомат на самую крупную тварь и сделал первый выстрел…

Еще одна собака крутанулась вокруг своей оси и шлепнулась на бок, задрыгав задними лапами.
Все. Это последняя. Получилось даже лучше, чем он надеялся. Трех уложил он, одну Мельниченко. Эти лежали – одна явно мертвая, разорванная очередью, другие тоже неподвижны. Остальные уже удалились на значительное расстояние. Чувствовалось, что они были стрелянными – растерялись только в первый момент, а потом бросились в разные стороны. Они не вернутся – жить им не надоело.
– Ну и стоило рисковать, – вздохнул Мельниченко, стирая пот со лба. – Нам за них разве что миску супа нальют.
Вдруг Караваев, до этого спокойно осматривавший добычу, хлопнул себя по лбу.
– Ты это… Я на пару минут.
– Куда?!
– Хочу посмотреть, что там в будке. Неспроста они там терлись.
– Делать нечего? – возмутился Борис. – Трупак, наверно, свежий, и все. Ты как хочешь, а я туда не попрусь.
– Тогда тащи тушки к подъезду и грузи на пару больших санок. Найдешь по домам. И кровь спусти, не забудь. Я быстро.
Быстрым шагом он двинулся через двор в сторону гаражей.

Караваев подошел к трансформаторной будке как раз в тот момент, когда дверь начала открываться. Но он заметил это слишком поздно, потому что как раз повернул голову в сторону укутанных снегом кустов, опасаясь недобитых собак.
Сначала он увидел руку – красную варежку и рукав потрепанного пуховика, а потом  встретился взглядом с ней. Увидел в темных глазах страх и ярость загнанного в угол зверька.
Они оба вскрикнули.
Только теперь он заметил, что в другой руке у нее что-то зажато. Но не оружие. Стеклянная аптечная банка, до половины наполненная непрозрачной жидкостью. Его спасла реакция. Он перехватил кисть девушки в тот момент, когда она уже снимала крышку, и осторожно отвел ее руку в сторону. Отнял и поставил банку на пол, вне пределов досягаемости. Он был готов спорить на миллион долларов, что это не компот, а сильная кислота. Скорее всего, серная. Найти ее можно не только в школьном кабинете химии, но и в любой котельной – ей чистят котлы. Мало кому придет в голову использовать ее как оружие самозащиты, но убить с помощью нее можно.
– А ну спокойно. Спокойно…
То ли подействовали его слова, то ли она просто смирилась с неизбежным. Только теперь, крепко держа незнакомку за обе руки, он получил возможность рассмотреть ее получше. Выше среднего роста, стройная, худенькая… нет, подумал Караваев, это от истощения, а сложена она хорошо. Но блокадной худобы, как у многих, не заметно. Значит, ела хотя бы через день. Чуть бледное лицо с заострившимися чертами, в которых угадывалась былая плавность, обрамляли длинные спутанные волосы; темно-русые, почти черные, они выбивались из-под шапки.
 Она была симпатичной. Объективно, не только по его стандартам. Раз это было видно даже сейчас, раньше она явно была из тех, кто выделяется в толпе и заставляет мужчин оборачиваться. Уж у кого, а у него глаз был наметанный. Ее не портили ни обветренная кожа, ни свежие кровоподтеки и царапины на лице, ни темные круги под глазами. Все вместе это напоминало своеобразный готический макияж. Он подумал о том, как она будет выглядеть без этих тряпок, в которые, как и во все наверху, намертво въедалась пропитавшая снег сажа.
– Откуда ж ты взялась? – задал он первый вопрос, обретя дар речи. Еле сдержался и не добавил «чудо».
Она промолчала, будто не услышала вопроса.
– А… Ты, наверно, не разговариваешь с незнакомцами. Ладно, меня зовут Антон. Вот теперь, когда я для тебя больше не чужой, мы можем поговорить?
Она ничего не сказала, но по лицу и глазам он понял, что был услышан.
– Где-то я тебя видел, – продолжал Антон. – Не припоминаешь? Может, на какой-нибудь дискотеке? Или, чем черт не шутит, по телевизору? Ты мне кого-то напоминаешь.
На секунду ему показалось, что ее губы тронула усмешка.
– Это вряд ли, – чуть слышно проговорила она.
Один из его товарищей раньше работал спасателем. Из тех, что выезжают освобождать детей, застрявших между прутьями кроватки, и спасать самоубийц, висящих на руках под балконом. Он рассказывал, что человека в состоянии шока выводят из него, втягивая в такую ни к чему не обязывающую беседу. Можно еще матом обложить, но в этой ситуации такой вариант не подходил.
– Так как тебя зовут?
– Настя.
Антону показалось, что приятнее этого голоса он не слышал. В прежней жизни он укладывал женщин штабелями, да и в Убежище, где была демографическая диспропорция не в пользу слабого пола, у него было три подружки. В любовь с первого взгляда он не верил, но было в ней что-то такое, что заставляло взглянуть во второй. И в третий. Наверно, не надо было встречаться с ней глазами. Он просто хотел проверить, как она, и вот пропал. Возможно, на всю жизнь.
Они шли мимо гаражей обратно к дому, где ждал Мельниченко. Ему не пришлось тащить ее за собой: Девушка следовала за ним, не отставая ни на шаг. Лучший признак того, что, несмотря на шок, с головой у нее было все в порядке: собаки могли еще быть поблизости.
– Так откуда ты, если не секрет, будешь? – повторил он.
– Из метро, – неожиданно ответила то ли девочка, то ли виденье.
– А раньше?
– Не было никакого раньше.
– Прости, – он вздохнул. – Мог бы догадаться. Мы все через это прошли. Но ты больше не будешь одна, поверь мне.

К их приходу Борис уже уложил добычу на санки. Когда он увидел, что товарищ возвращается не один, у него чуть не отвисла челюсть.
Увы, больше они из нее ни слова не вытянули. Может, ее смущал Мельниченко, улыбавшийся и ощупывавший ее фигуру сальным взглядом. Вопросы «Как ты выжила?», «Чем ты питалась?» остались без ответа. Только на «Хочешь поесть?» последовал быстрый кивок.
Пятью минутами больше, пятью меньше – теперь это роли не играло. За эту груду мяса им многое спишут. Можно было зайти в подъезд и передохнуть – у нее непонятно в чем душа держалась, того и гляди в снег упадет. Сколько же она просидела в этой будке? Когда они сели на лестнице, Карабас открыл ножом одну из банок тушенки и протянул ей. Девушка приняла угощение, неожиданно достала из кармана ложку и начала чинно поглощать пищу. Оба приятеля не сдержали усмешек.
Валенки на ногах – это правильно, а вот ее китайская куртка показалась Караваеву неудовлетворительной, и он решил подобрать ей что-нибудь потеплее. Пока она ела, он принес из одной из квартир короткую шубу из нутрии. Большеразмерная, можно накинуть хоть поверх. Непрактично, но тепло.
Кто она такая? Откуда взялась на его голову? Остальное в ее судьбе пришлось домысливать. До ближайшей станции метро – Первомайской на одноименной линии, отделку которой закончили всего год назад – было три километра. Две недели назад туда заходили разведчики, и насколько знал Караваев, никого там не обнаружили. Наверно, она пришла по тоннелям с севера. В то, что она могла выжить одна, слабо верилось. Даже когда не было жутких морозов, протянуть больше пары суток на улицах одному было нереально, тем более девчонке.
– Может, от «рыбаков»? – предположил Мельниченко, продолжая плотоядно разглядывать новую знакомую.
– Леший знает, – пожал плечами Караваев, поймав себя на том, что ему хочется заехать ему в дыню. – Вряд ли. Они бы своего не упустили. Тем более такую.
Последнюю фразу он произнес вполголоса.
В этот момент чей-то еще голос вмешался в их разговор. Проснулась рация – знак того, что магнитная буря если не закончилась, то пошла на убыль. Наконец, отдельные слова сложились во фразу:
– «Одуванчик», такого-растакого, вы там сдохли, что ли?

Всю дорогу до наблюдательного пункта одна мысль жужжала у Антона в голове, как пойманный в кулак шершень. Он понятия не имел, что делать с этой девкой. Дозорным Убежища случалось встречать людей во время патрулирования, но никого они еще не брали с собой.
 «Ладно, приведем, а там видно будет, – решил Караваев. – Поди, не прогонят».
Запрет на пропуск посторонних и строжайшая тайна местонахождения имели смысл, когда вокруг бродили толпы людей. Теперь их нет. А от одной голодной сиротки Убежище не обеднеет.
Люди в Академгородке были – несколько тысяч, – но все они покинули построенные еще при Хруще щелястые панели и перебрались в дома частного сектора. Меньшая часть никуда не уходила из города, другие успели побывать в лагерях беженцев и деревнях и вернулись назад, поняв, что там их никто не ждет, и шансов выжить еще меньше.
Ближе всего к Убежищу селились те, кого обитатели последнего называли «рыбаками». Люди из бункера не встречались с ними, установив только односторонний визуальный контакт. В хорошую погоду, то есть когда с неба не падает пепел, с наблюдательного пункта можно разглядеть, как у самой новой береговой линии мелькают огоньки. Сами Хомяк с Карабасом их не видели, но парни за три смены до них, рассказывали, что видели, как пять мужиков, закутанных по самые глаза как чукчи, тащили сани с чем-то тяжелым, на манер оленьей упряжки.
Судя по тому, что они обжили несколько домов, их было немало: человек пятьдесят.
Дня четыре назад, оттуда стали доноситься один за другим ружейные выстрелы, потом долго и упорно застрочили два автомата под аккомпанемент сухого треска винтовок. Огоньки после того случая не исчезли; напрашивался вывод, что «рыбаками» атака неизвестных была отбита. Хотя не исключено и обратное: то, что хозяева зданий после боя поменялись.
Больше о соседях не было известно ничего, а они ни о каком Убежище скорее всего не догадывались.
Уже на пятый день, когда паника чуть улеглась, гладь разлившейся после разрушения плотины Оби покрылась лодками – самые умные уцелевшие выходили на реку кто на чем мог, чтоб пополнить рацион белком. Некоторые не брезговали собирать даже плававшую кверху брюхом рыбу, соревнуясь с воронами и чайками. Вниз и вверх по течению гремели взрывы толовых шашек, добивая ту, что не всплыла после ядерного удара. Сети, бредни – все пошло в ход; пока не стал лед, ловили даже раков, которые уже успели попробовать смытых в реку мертвецов.
Но сейчас вряд ли можно было что-то выловить в полыньях. Если рыба и осталась, то только в верховьях реки, подальше от радиации и обезумевших от голода людей. Скорее «рыбаки», пользуясь своим стратегическим положением, ходили в рейды на другой берег, который был обезображен цунами и наводнением и практически необитаем. Раньше там было зловонное болото, а теперь громоздились ледяные торосы, похожие на ландшафты Гренландии. Зато из-подо льда можно было «выудить» что-нибудь съедобное.
Ближе в радиусе нескольких километров людей не было.

*****

У подъездного крыльца лежал нетронутый снег. Чтоб не демаскировать укрытие, наблюдателям было предписано пользоваться другим путем. Со стороны двора, к одному из окон первого этажа, удобно прислонилось поваленное дерево – там им и приходилось лазить, вместо того чтобы ходить как люди через двери.
Снаружи квартиру трудно было отличить от соседних. Так же зияли лишенные стекол окна, так же свободно гулял по лестничной площадке и пролетам ветер. Ничем не отличалась от других и дверь на четвертом этаже, в которую Антон постучал условным стуком.
Григорий Петрович и Андрей, которых они должны были уже полчаса как сменить, встретили их без особой теплоты. Оба были в зимнем камуфляже «городской» расцветки с помятыми плоховыбритыми лицами, но больше ничего общего у них не было. Первый был мужиком лет сорока пяти, инженером с оборонного завода, второй молодым обалдуем, годившимся ему в сыновья.
– Где вас, мля, черти носили? – с ходу начал Петрович. – Вас в Убежище похоронили. Так прям и сказали: «если живы, им же хуже будет».
– Форс мажор, мужики. Песики чуть не задрали. А это Настя, прошу любить и жаловать.
Ее появление вызвало фурор: долгое «О-о-о-о!» и кучу комментариев.
– Да тише вы, елки-палки, – угомонил их Караваев. – Не смущайте барышню.
Но сама девушка, хоть и оставалась потерянной, смущенной не выглядела, встречая направленные на нее взгляды спокойно. Следующие пару минут оба наперебой изображали из себя джентльменов, сообразив, что девушка не про их честь. Но зависть к обладателю такого «трофея» в их глазах читалась.
Прежде чем отпустить, Караваев отвел их в сторонку.
– Так, ребята, предложение на миллион. Там снаружи остались санки, в них убоина. Идете к входу №2. Настя залезет в такой же мешок. Там сейчас два тюфяка на вахте, проверять не будут. Потом найдете Чернышеву из медпункта. Все ей объясните. У них в секции есть свободная койка. Недавно освободилась… Вот пусть поселит. Типа, выздоровевшую больную. Документы мол, потерялись. Башкой за нее отвечаете. Узнаю, что хоть кто на нее косо посмотрел, вешайтесь. Андерстенд?
Он посмотрел на них выжидающе, но те молчали, переглядываясь. Пока он не сказал самого главного:
– Сделайте, а с меня по десять банок на брата. И Маше столько же.
– Не вопрос, – хором ответили дозорные.
– Вот и ладушки.


Глава 5. Встреча

Хлопнула дверь, и Борис Мельниченко, румяный как дед Мороз, ввалился в комнату, впустив за собой вихрь снежинок. Отряхиваясь и фыркая, бывший сержант срочной службы стряхнул снег с капюшона пуховика и сразу подсел к буржуйке, отогревая замерзшие пальцы.
Бинокль ночного видения он положил на диван с грязной и прожженной сигаретами обивкой. «Гарантированная эксплуатация при температуре воздуха от + 45 до – 40» – гласила инструкция к прибору, который они нашли в магазине товаров для активного отдыха. Так что тот работал почти на пределе возможностей. Гражданская модель, может, была и хуже аналогичных военных, но для их целей годилась.
Ветер, подувший сквозь щель неплотно прикрытой двери, пробирал до костей.
– А дверь? – бросил напарнику Караваев, который сидел без верней одежды, – Холод собачий. Сорок пять градусов на солнце.
– Кажись, все чисто, – Борис тяжело опустился в продавленное кресло, которое жалобно скрипнуло под его весом.
Это было голословное утверждение. За те полторы минуты, которые он провел на балконе, невозможно было осмотреться как следует. Да он и не старался. Бог не выдаст, свинья не съест. Контролировать их каждую секунду никто не сможет; а если кому-то из большого начальства больше всех надо – пусть сами себе яйца морозят.
– Пост №3, доложите обстановку! – ожил полевой телефон, нарушив тишину громовым басом, заставившим их вздрогнуть. Это был Батя. Он же Гробовщик.
Оба других поста находились внизу.
С тех пор как нельзя стало полагаться на радиосвязь, им пришлось протянуть сюда пятисотметровый кабель полевого телефона от самого Убежища. Благо, еще в первые дни они успели натащить на склад много из того, что могло пригодиться при обустройстве.
– Все нормально, товарищ майор, – ответил Мельниченко, скрыв зевок. – Никаких происшествий.
– Хомяк, ты что ли? – у зама коменданта была хорошая память на лица и голоса. – Волынишь? Смотри у меня. Узнаю, что опять фигней на посту маетесь, надолго там пропишетесь.
– Все в порядке, Сергей Борисович. Я только что с «фишки». Мышь не проскочит.
– Ну-ну. Продолжайте в том же духе.
«Сидит там у себя в тепле, а еще до нас докапывается», – подумал Борис и выругался, облегчив душу.

К этому времени Петрович и Андрей со своим нештатным грузом должны были миновать бронированные ворота, а значит, из всего Убежища они одни находились на поверхности. В отличие от остальных, их отделяла от внешнего мира не толща земли, а тонкий слой железобетона сотой серии.
Это место как перевалочный пункт участники спасательно-мародерской операции присмотрели еще на третий день. Но стационарным, пост на четвертом этаже неплохо сохранившегося кирпичного дома, стал только на восьмые сутки подземной эпопеи. Потеряв крышу и чердак, став из девятиэтажного восьмиэтажным, здание, тем не менее, выглядело лучше соседних. По крайней мере, оно не кренилось на манер пизанской башни. Бывший архитектор-проектировщик, которого Час Ч. застал в пробке рядом с убежищем, обследовав его, заключил: «Еще постоит».
Двухкомнатная «хрущевка» была угловой и имела два балкона, которые когда-то были застекленными, а теперь давали превосходный круговой обзор, тем более что взрывная волна хорошо проредила окрестные дома.
Здесь отгородили и утеплили только маленькую кухню, окно которой выходило на глухой торец соседнего дома, а значит, не просматривалось ниоткуда. Его забили досками и фанерой, тщательно законопатив щели войлоком. Так же поступили с межкомнатными дверями. Прежде чем организовать регулярное дежурство, квартиру подвергли обеззараживанию. Выкинули все, где могла скопиться пыль – подпаленные ковры, постельное белье, чехлы с диванов и кресел. Сделали влажную протирку – тщательно, как в больнице, вымыв на швабре пол, стены и даже потолок. Сварили на месте и установили буржуйку. Притащили из соседней квартиры, где хозяин затеял накануне Армагеддона капремонт, мешки с песком и расставили их в два ряда вдоль внешней стены, что по идее должно было ослаблять идущий снаружи поток излучения.
Прежде чем пройти в комнату, плащи снимали в коридоре-«предбаннике», не забывая протереть их влажной тряпкой. Здесь, в районе Академгородка, зимняя одежда и обувь давала достаточную защиту коже, и даже респиратором типа «лепесток» пользовались только перестраховщики.
Вроде бы опасаться было нечего. Но что бы там ни говорил допотопный радиометр, показания которого они записывали в тетрадь каждый час, от мыслей о гамма-лучах было неуютно, особенно когда ты своими глазами видел последствия их поглощения живой материей.
Последний смертельный случай от лучевой имел место шесть дней назад, хотя свою дозу тот мужик получил много раньше. Уровень радиоактивного заражения в пятнадцати километрах от эпицентра теперь превышал обычный фон промышленного города «всего» в восемь раз.
Но кто сказал, что они были застрахованы от болезни? Эта дрянь имела свойство накапливаться в костях, клетках крови. Конечно, мутантом с двумя головами не станешь, но заработать лейкемию или рак кожи – запросто.
Свою позицию бойцы оценивали двояко. С одной стороны их было трудно обнаружить, с другой, если все же найдут, деваться будет некуда. На товарищей надежды мало. Пока они еще доберутся сюда, если вообще высунут нос из теплого подземелья. А бежать самим… можно было, конечно, спуститься через пролом в полу кухни на четвертый этаж, потом вниз по лестнице, наполовину загроможденной мебелью, потом через улицу, практически перекрытую остовами автомобилей. А дальше стометровая пробежка через пустырь – к запасному выходу, ибо два основных задраены, и их не откроют быстрее чем за десять минут. Да и откроют ли, еще вопрос. Вдруг бросят, пожертвовав двоими ради пяти тысяч?
Вот такие думы и не давали воспринимать эти часы как отдых, за который, к тому же полагался двойной паек. Одно хорошо, сменялись они часто. Как ни мал был радиационный фон, а все же он был, поэтому дежурство длилось всего три часа. Сдав пост двум другим бедолагам, можно было вздохнуть с облегчением. В следующий раз ты придешь сюда только через пару недель. Целую вечность по меркам Убежища. Ну а пока тянутся эти часы, никто не мог заставить их приклеиться к биноклю и впериться в окно как идиоты. Все равно там ничего не было.
Вначале, когда кругом было неспокойно и людно, вахту несли по трое. И в карты можно было перекинуться, и просто потрепаться за жизнь. Хотя внезапное появление под окнами вооруженной группы в двадцать бойцов, меняющей дислокацию, серьезно взвинчивало нервы. Случалась снаружи и стрельба, но все далеко. На них еще ни разу не нападали. Позднее личный состав поста был усечен до двух человек, по поводу чего ходило немало сальных шуточек. Интимная, мол, обстановочка.
Что было под запретом, так это спиртное. Все знали, что у Борисыча, который любил лично принимать доклад у сменяемых с НП, нюх был как у служебной собаки. Учует – на самые грязные работы пошлет, отстойник чистить по колено в фекальных водах. Но трудно было тут не запить, когда вокруг, насколько хватало глаз, усиленных 16-х кратным биноклем, тянулся мертвый город, который так и тянуло назвать городом мертвых.
Большинство людей отсюда ушли. Кто в пригороды, а кто и под серые сугробы, которые тянулись вдоль стен домов, что в сущность было почти одно и то же. Живые ушли, когда вынесли из квартир все, что можно было съесть, и поняли, что помощи не предвидится. Мертвых люди Убежища сначала хоронили во время редких вылазок, а потом махнули рукой, предоставив это снегу, ветру и собакам, которых не брала ни мороз, ни радиация. Люди с их голой тонкой кожей подвержены ей сильнее других тварей, поэтому никто из тех, кто остался, не выжил. Худые оборванные тени, которые иногда как призраки бродили от дома к дому в поисках завалявшейся в чужом шкафу пачки супа – это уже вернувшиеся, которые поняли, что и в деревнях нечего ловить. Но их было мало.
Энергия светового излучения досталась противоположной стороне дома, и пожар здесь не успел как следует разгореться, прежде чем его потушила обратная волна. Потом в дело вступили дождь и снег, и сегодня в квартире многое могло рассказать о последнем дне жильцов. Выдвинутые ящики и распахнутые дверцы шкафов, разбросанные по полу вещи, все они оживляли в воображении картину лихорадочных сборов перед бегством в никуда. Это сделали не мародеры – даже в спешке с вещами обращались бережно. Они явно надеялись вернуться сюда.
Недавно кто-то из мобилизованных штатских пожаловался Сергею Борисовичу, что ему тяжело находиться тут. Психологически. Мол, зря наблюдательный пункт устроили в жилом доме, а не в одном из научных учреждений по соседству. Майор, конечно, послал его на три буквы, но доля истины в этих словах была. Легче было бы нести караул в лаборатории или лекционном зале, где все безликое, ничье. А тут многое напоминало о прежних владельцах. Книги с закладками. Игрушки, брошенные так, будто неизвестный ребенок только что оставил их и вышел из комнаты на минутку.
В тех зданиях, которые пережили ударную волну, мало кто погиб в первые минуты; у большинства хватило ума и сил покинуть город. Сейчас они умирали от голода и холода километрах в двадцати отсюда, а эти вещи были чем-то вроде надгробных памятников.
Пусть так. Двум бойцам, которые несли вахту сегодня, это было абсолютно по барабану. Нервы у них настолько огрубели, что трудно было придумать нечто, способное задеть их чувства. Гораздо важнее для них было то, что это место было устроено с относительным комфортом. Рядом с кухней располагался утепленный санузел. Все, кто попадали сюда, дивились на это чудо природы – работающий сортир среди руин. Коммунальное водоснабжение заменяло железное ведро с крышкой. Его наполняли снегом, который в хорошо обогреваемом помещении быстро таял. Пить эту воду было нежелательно даже после отстаивания, «козленочком станешь» – для этих целей они приносили с собой канистры из Убежища. Но смывать ей было можно. Само же отхожее место было гибридом выгребной ямы и ватерклозета, потому что отходы жизнедеятельности уносились не в канализацию, которой не было, а прямо в квартиру под ними через дыру в трубе этажом ниже.
Антон Караваев глянул на свои «котлы» «Патек-Филипп» с двумя циферблатами и кучей прибамбасов. Он особо не светил их, так как Батя труподерства не одобрял, относя к нему и вынос не нужных для выживания вещей из магазинов. Половина дежурства прошла. Как показывал опыт, это означало, что никто не сунется проверять их бдительность. А значит, можно чуть расслабиться.
Он потянулся, зевнул и метнул окурок в банку из-под кильки в томате. Еще один плюс. Внизу курить разрешалось только в одном месте, да и там из-за дефицита сигарет к тому, кто вытащит пачку, сразу липли с просьбой поделиться.
За пять минут он умял банку тушенки и две пачки галет, выпил кружку крепкого как чифир чая с четырьмя ложками сахара. Это помогло согреться. Антон потянулся, хрустнул пальцами и поднялся с кресла, продавленного задницами трех десятков дозорных.
Будто нехотя парень взял гитару, которую прошлая смена притащила из соседней квартиры. Прошелся пальцами по струнам, приноравливаясь к расстроенному инструменту. И начал, чередуя пару аккордов и подпевая разудалым голосом, который хорошо соответствовал содержанию песни.

На дороге снег заносит трупы,
Сдохли под обоями клопы,
Догорая, крыса скалит зубы,
Так и не добравшись до крупы.
А мы сидим в заваленном сарае,
Есть у нас два ящика вина,
Ах, она такая растакая,
Ядерная зимушка-зима.
Все сгорело: книги и картины,
Детсады, больницы, психдома,
Винные сгорели магазины,
Развалилась прочная тюрьма.
А все одно, сидим себе, бухаем,
Есть еще два ящика вина,
Ах она такая растакая,
Ядерная зимушка-зима…

Песня прервалась, Антон закашлялся.
– Э, у тебя тубик, что ли? – Хомяк отодвинулся от товарища.
Палочка Коха уже начинала победное шествие по Убежищу, этому способствовала плохая еда и скученность, какой не было ни в одной ИТК. От антибиотиков было мало толку, потому что Убежище не могло предоставить кому-то санаторные условия. А при туберкулезе лучше никакого лечения, чем недостаточное – возбудитель становится иммунным к конкретному препарату, и только комплексное применение может его убить.
– Нет. В горле запершило.
– Понятно, – успокоился Борис. – А от ящика винища я бы не отказался.
– Аналогично.
– Ладно, харэ кемарить, ты не забыл, что все выходы наружу твои? – напомнил он толстяку про карточный долг. – Смотри, если что, сразу тревогу поднимай. Ты же слышал, что Борисыч сказал? «Не ослаблять, блять, бдительности ни на единую секунду», – спародировал он голос майора.
– А я не пойму, чего ради? Что тут может быть?
– Да ни хрена не может, – пожал плечами Караваев. – Борисыча паранойя давит, везде ему всякие гады мерещатся. А тут одни люди с альтернативным метаболизмом.
– Чего?.. – уставился на него Хомяк.
– Это, Боря, американская политкорректность. Трупы, иначе говоря.
– Так бы и сказал, ексель-моксель.
– Нормальные люди отсюда месяц назад ноги сделали. А ненормальные… перемерли все. Ну, кроме любителей альтернативных видов мяса.

Тут оба вспомнили об одном и том же. Эту историю они знали из уст самого ее участника, человека сдержанного и к истерике не склонного. Ну, после этого случая он сильно изменился.
Неделю назад, стоя на этом же балконе, через пелену снегопада он увидел на противоположной стороне проспекта скрюченную фигуру. Это был чужак, закутанный с ног до головы, в валенках и накинутом капюшоне. Боец навел на него бинокль, и, как потом говорил, почувствовал дурноту, еще ничего не разглядев. Казалось, бродяга склонился над мертвым телом и обыскивал его. Это не запрещалось. Но что-то было неправильно. Когда дозорный навел резкость, его глазам открылась картина, от которой он чуть не потерял завтрак. Разглядев все в деталях, он забыл про маскировку, схватил автомат и, почти не целясь, сделал выстрелов пять или шесть по человеку… если этим словом можно назвать того, кто сидит над раздетым трупом и методично срезает с него мягкое место, складывая куски в целлофановый пакет, как вырезку на рынке. Пули взрыли снег неподалеку от цели, хоть до нее было не больше полста метров. Видимо, у бойца был легкий тремор рук.
Выродок вскочил и резво побежал, выдирая ноги из глубокого снега. Длинная очередь догнала его у самого подъезда.
Они многого навидались за эти недели, и любого из них трудновато было шокировать. Дело было даже не в том, что этот бедолага ел человеческое мясо. Просто человек с наблюдательного пункта достаточно навидался мертвецов и умел отличить свежий от замерзшего. Они и до этого находили давнишние трупы, раздетые и обглоданные собаками, но никому в голову не пришло, что лучшие куски с них достались не зверям. Если б он лежал замерзший под снегом, на срезе не выступило бы ни кровинки, да и для разделки замерзшего мяса понадобился бы не нож, а топор.
О происшествии было доложено «вниз», и через четверть часа на пост прибыла оперативная группа. После опроса очевидца бойцы наскоро обыскали пятиэтажку, до которой пяти шагов не хватило трупоеду. Ничего не найдя, они, пожалуй, вздохнули с облегчением и вернулись в подземелье, которое после этого, наверно, стало казаться почти родным. Тела оставили там, где были.
История имела продолжение. На следующий день новая смена пришла на пост. Но ни мертвого людоеда, ни тела его жертвы на улице не было. Видимо, товарищи убитого прибрали. Уволокли целиком, и вряд ли чтоб похоронить. На этот раз со всеми предосторожностями обследовали не только квартиры, но и подвалы пяти близлежащих домов. В одном из них в стайке нашли покинутую «лежку» – матрасы, пустой баллон от газовой плитки и закопченный котелок. Но ни характерных костей, ни обрезков, подтверждающих, что это здесь обитали именно каннибалы, не оказалось. Но кто-то из медиков высказал теорию, что все, кто остался в городе, который беженцы выжрали, как саранча, должны включать в рацион человечину. Иначе им было бы нечем восполнять потери энергии.

– Да не понтись ты, – начал было Карабас. – Мы же ходили, и ничего не видели. Нет тут давно людоедов. Разве только…
В этот момент во входную дверь отрывисто постучали, и парень забыл, какой прикол собирался сморозить. Знаками он показал Борису, чтобы тот запнул гитару под диван, и отодвинул засов.
На пороге стоял никто иной, как Павел Ефремов – младший лейтенант ракетных войск, ныне четвертое лицо в Убежище, начальник караульной службы. Один без сопровождения – он знал тут каждый камень.
– Ё-мое, знакомые все лица, – Расслабляетесь? Посижу с вами, посмотрю, как службу несете. Вы вот наверно думаете, мы в игрушки играем. А на вас, между прочим, ответственность за все Убежище сейчас.
Снова потянулось время, только теперь халтурить было нельзя. Разницу между днем и ночью глаз уловить не мог, но биологические часы неумолимо отсчитывали свое, и в три часа утра спать всем хотелось зверски. Выручал только крепкий чай.
Но когда до конца дежурства оставалось двадцать минут, случилось нечто, что надолго вырвало их из привычного распорядка дня.
В абсолютной тишине за окном, к которой они привыкли настолько, что перестали ее замечать, раздался свист, а за ним отрывистый хлопок.
– Это еще что?.. – Борис, который стоял ближе всего к балконной двери, приоткрыл ее и высунулся наружу. Небо со стороны проспекта было раскрашено всеми оттенками зеленого.
– Ложись, баран! – не дожидаясь реакции, Ефремов ухватил бойца за шкварник и рванул к полу. Тот растянулся, но при его комплекции удар об пол получился пружинистый. Все лучше, чем получить пулю в башку.
Караваев залег без чужого напоминания. У него независимо от лейтенанта сразу возникло две версии относительно этих огоньков. Условно хорошая и плохая. Возможно, сигнал кому бы то ни было. А может, обманка для глупых часовых, которые вылезают и начинают высматривать: «а что это там?» И синхронно снимаются двумя-тремя меткими стрелками с СВД или даже простыми гражданскими «Тиграми» с разных позиций.
100-ваттная лампочка, закрытая 3-миллиметровой фанеркой обнаруживается с прибором ночного видения на расстоянии в километр.
Это было маловероятно, очень маловероятно. Но разве легче умирать, дрыгая ногами и разбрызгивая содержимое черепной коробки, если знаешь, что вероятность рокового выстрела была один к тысячи?
Ефремов поднес бинокль к глазам. И поморщился, когда тот же участок неба снова расцветился ядовито-зелеными всполохами.
«Три зеленых свистка», – вспомнил Антон старый анекдот.
Что же это? Спасатели прилетели? Уцелевших ищут?
Смешно. Какие спасатели, когда вокруг такая жопа… Все спасатели себя спасают. Скорее, сигнал к атаке для скопившихся вокруг сил врага. Нужно же им координировать действия отделений и рот без рации. Впрочем, это еще меньше походило на правду. Какие еще роты? Еще бы батальоны вспомнил. Тут не Берлинская операция. Постольку больше не собираются – не прокормиться. Да и если б чужаки каким-то чудом отыскали убежище, они постарались бы приблизиться к нему как можно тише. А эти зачем-то на таком расстоянии обозначили свое присутствие.
Страх, который защитники Убежища испытали двумя неделями ранее, когда в пяти километрах от города проехала по шоссе неизвестная группировка на бронетехнике, не прошел даром. С тех пор они замаскировали вентиляционные короба обломками, чтоб ни у кого не возникло соблазна прервать подачу воздуха в бункер, и укрепили шлюзовые камеры, сделав их защитой не только от радиации, но и от вторжения извне. Подземный переход, который на какое-то время служил местом размещения части укрываемых, теперь снова был покинут и приведен в первозданное состояние. Слишком уж уязвимым местом он казался.
Теперь Убежище было так просто не взять. Чего нельзя сказать о нескольких бедолагах-наблюдателях, составлявших его первую линию обороны.

Тем временем фейерверк сошел на нет, и над проспектом снова сгустился чернильный мрак. Но длилось это недолго. Еще через полминуты – Олег проверил по секундомеру – взлетела новая ракета. На этот раз он увидел ее, яркую смазанную комету, которая взмыла в небо над обглоданными силуэтами домов и брызнула искрами как бенгальский огонь. С минуту она разбрасывала сполохи зеленого пламени, а потом все опять погасло.
Они ждали, замерев. Прошло не меньше трех минут в абсолютной темноте, прежде чем Павел позволил себе приподняться. Облокотившись на подоконник бывшей лоджии, на которой все еще стояли кадки с замерзшими бегониями и живым деревом, он чуть отодвинул фанерный лист, заменявший выбитое взрывом стекло.
Павел припал к окулярам прибора.  И как раз в этот момент на темно-зеленом фоне появилось размытое молочно-белое пятно. Свет был не таким ярким, как от вспышек сигнальных ракет, но стабильным и ровным. И Ефремов готов был поклясться, его источник находится примерно там же, откуда недавно запускали «салют».
Взгляд лейтенанта задержался на силуэте трехэтажного панельного здания метрах в пятистах от них. Он узнал его сразу. Школа. Такая же заброшенная, как тот дом, где они коротали часы, но не в пример лучше сохранившаяся. И сейчас в одном из окон горел яркий фонарь. Луч был направлен вверх под углом градусов в тридцать, вонзаясь в низкое небо.
Он успел заметить, что здание было выбрано не случайно, а со знанием дела. Со всех сторон его окружал школьный сад. Когда-то тут росли дикие яблони, но теперь от них остались одни палки. Через этот пустырь незамеченным не подберешься.
«Похоже на приглашение встретиться и покалякать о делах наших скорбных», – предположил Павел. – Или засада? Есть так, то очень уж глупая. Ладно, пусть у Борисыча голова болит».
– Сидим тихо, по комнате не бегаем, – не поворачиваясь, бросил он бойцам, которые и без команды застыли как статуи, не поднимаясь над линией подоконника, – Вдруг у них там снайпер. Или пулемет.
Хотя сам в это слабо верил. Снайпер, если бы он держал их на прицеле, воспользовался бы случаем и снял бы этого дуралея. А потом была бы атака.

Он схватил трубку армейского полевого телефона. Рядом на столике до сих пор валялся обычный домашний, и даже шнур был воткнут в розетку.
– Наблюдательный пункт, что у вас там? – сонный голос дежурного на том конце провода был раздраженным. Они давненько не объявляли тревогу, и «внизу» успели отвыкнуть.
– Это Ефремов. Наверху посторонние, подают световые сигналы ракетами. Похоже, хотят связаться с нами. Оповестите Сергея Борисовича.
– Ждите. Сейчас разбужу. Ух и злой он будет…
– Да быстрее, блин! – раздраженно бросил лейтенант. – Бегом беги, а то они тут, кажись, Новый Год отмечать собрались. Демаскируют нас на хрен.
За те пять минут, пока в Убежище решался вопрос об отправке группы на переговоры с пришельцами, сигнал повторился еще раз.

*****

Через четверть часа сам Демьянов «в силах тяжких» выдвинулся навстречу пришельцам. С ним был оперативный отряд гарнизона Убежища численностью пятьдесят семь человек, в который входили самые боеспособные, испытанные еще во время спасательной операции бойцы. Каким же далеким прошлым это теперь казалось…
Карабкаясь по лестнице запасного выхода вместе с отборными бойцами, майор пытался постичь логику неизвестных гостей. Те явно знали об Убежище, или, по крайней мере, о том, что здесь есть нечто большее, чем кучка уцелевших. Но вместо того чтобы организовать скрытное наблюдение, они раскрывали себя, почем зря. Широкий жест, который вроде бы должен говорить о мирных намерениях. Или о том, что гости успели все разведать и узнать. А насчет намерений… кто знает? Время такое, что доверять можно только себе, да и то с оговорками.
К тому же пришельцы раскрывали не только себя. Своими фейерверком они показывали, что здесь в районе остались не только замерзшие покойники, а это было совсем нежелательно. Хоть Академгородок и выглядел покинутым, вокруг вполне могли бродить опасные гады. Звездюлей за этот первомайский салют им надо дать, будь они хоть красный крест с полумесяцем.
Хотя был ли другой способ связаться с убежищем, не зная, где точно оно находится?
Как бы то ни было, риск был обоюдным. Пришельцы тоже поставили себя под удар, пытаясь привлечь их внимание. А значит, не меньше в них нуждались, и об этом на переговорах следовало помнить.

Они двигались не по проспекту, хоть это и была кратчайшая дорога. Вместо этого, разделившись на две группы, люди Убежища проделали этот путь дворами, петляя между гаражами и растянувшись широкой цепью. Лыжники – за последние дни они освоили эту науку не хуже горных стрелков – даже в этих, почти родных местах, были готовы к любой неожиданности.
По-иному теперь ходить было просто нельзя. Под полозьями скрипел снег, свежий и рассыпчатый, на своих двоих по такому далеко не уйдешь. А новый все падал и падал с неба – буранов не было давно, но этот невесомый пух иногда валил целыми сутками напролет. Обманчиво легкий, он добавлялся к тому слою, что уже покрывал землю. Каждый день. И вот уже почти все автомобили исчезли под снежным одеялом, а окна первого этажа находились с ним вровень. Конца этому не предвиделось, и Демьянов думал, сколько же он еще должен падать, пока вся аш-два-о Земли не перейдет в твердое состояние, как на Марсе.

Приближаясь к школе, они в свою очередь дали знать о себе, запустив ракету, которая минуты три горела красным огнем, плавно снижаясь на парашюте. Не из вежливости, а чтоб не нервировать незнакомцев, которые легко могли встретить их огнем. Обычно хмурый Ефремов пошутил, что как бойцам ракетных войск, им это по профилю.
– Стойте, где стоите! – крикнули на той стороне. Кругом было так тихо, что мегафон не требовался,  – Сейчас к вам выйдут.
Через полминуты они заметили движение. Через бывшую спортплощадку двинулись три силуэта. Неспешно, почти прогулочной походкой, но при этом строго выдерживая равную дистанцию.
– Парламентеры, – пробормотал Демьянов, наводя резкость. – Ей богу, парламентеры, мля.
Правда, без белого флага, но и без оружия, что по теперешним временам можно было воспринимать как его аналог. Разве что пистолеты могли быть при них, но кто ж теперь выходит из дома с одним короткостволом? Не было у них и рюкзаков,  да и одеты они были подозрительно легко для кусачего сорокаградусного мороза; это наводило на мысль, что они отсиживались где-то в тепле.
Не делая резких движений, спокойно и уверенно они остановились напротив людей из Убежища, демонстративно держа руки ладонями вперед. Мол, ничего у нас нет.
– Здравствуйте, товарищи, – нарушил молчание майор.
– Здравствуйте.
– Кто главный? С кем мне вести дела, мужики?
– Главный в здании, – ответил тот, кто стоял ближе всего, мужчина средних лет с аккуратной бородой в куртке без молнии типа анорак. – Мы гарантия того, что с вами ничего не случится.
– Надо же, как умно. Заложники, значит? – сообразил Демьянов. – Ну, если что, пеняйте на себя, господа. У нас голодно. Шутка, – он обернулся к своим, – Андрей, Иван – со мной. Костя, отведите гостей вниз, примите по высшему разряду, в моем кабинете пусть посидят. Остальные ждут тут.
– Можете руки связать, если не доверяете, – предложил заложник, который для этого статуса держался очень свободно.
– Да что мы, звери? – хмыкнул Демьянов, – Мы не фашисты и не фетишисты. Так сойдет, вы же люди умные.
Впрочем, гостей все же обыскали; осторожность прежде всего.

*****

Прожектор больше не включался, но их, несомненно, ждали. Сами они заметили чужаков еще находясь за воротами школы, но это была сомнительная заслуга – при желании даже не снайпер, а просто нормальный стрелок с автоматом мог уложить их с такого расстояния.
Второй этаж, крайнее окно слева – мелькнула голова. Плюс кто-то вполне мог лежать на плоской крыше гаража, подстелив коврик, чтоб не обморозиться. Но вероятнее всего, они следят не за ними, а оглядывают окрестности на предмет возможной угрозы.
Безоружные парламентеры Убежища пересекли дворик и направились к крыльцу. Дверь была распахнута.
Когда они были от нее в десяти шагах, к ним навстречу выступила темная фигура. Автомат человека покоился на ремне, лицо было закрыто капюшоном и тем, что майор сначала принял за лыжные очки. Фонаря при себе встречающий не имел, но проблем с ориентацией в пространстве, как и стрелки в окнах, не испытывал. Что могло означать только одно – у них тоже имелись ПНВ, и возможно, военного образца.
Человек помахал рукой: следуйте, мол, за нами.
– Ступенька,– предупредил он, открывая железную дверь.
Надо же, внимательный какой.
Они оказались внутри, но ему так и не позволили зажечь фонарь. Вместе с поводырем они шли по темным коридорам и лестницам покинутой школы, где более впечатлительный человек услышал бы носящиеся под потолком голоса и смех детей, пока не оказались в просторном помещении бывшего спортзала. Их уже ждали. Возле баскетбольного кольца в ярко освещенном круге расположилось трое в зимнем камуфляже типа «Горка». Впрочем, в зале наверняка находились и другие, и майор кожей чувствовал, что на него направлены взгляды, а может и стволы.
Ему было бы сподручнее принимать их у себя в кабинете, но пришельцы были непреклонны, требуя устроить «стрелку» на нейтральной территории. Убежище в лице Демьянова на их условия согласилось, за неимением лучших. Пришлось рискнуть, ведь контакт с «нормальными» людьми с поверхности, кто бы они ни были, требовался до зарезу. К тому же они уточнили – пусть прибудет «настоящий» руководитель, иначе никаких дел. Поняли, наверно, что в обстановке всеобщей подозрительности подземные могут послать и второстепенного человека, предполагая засаду.
Но вряд ли это была засада – какой смысл? Им пока нечего было делить, да и заложники разменной монетой не выглядели. На вид все мужики бывалые, лет по тридцать, в Убежище держались спокойно, хоть их и посадили под замок на всяких случай. Таких на убой не отправляют.
Пока их вели по коридору, все укрываемые разглядывали новоприбывших с явным любопытством. Еще бы, это был первый встреченный людьми из Убежища организованный отряд. Не беженцы, не мародеры, не оборванная завшивленная толпа, а именно бойцы в опрятной форме, сытые и уверенные в себе. О чем эти люди могли думать, глядя на них? Что там, снаружи не только холод и смерть? Что есть хоть какая-то надежда и какой-то порядок?

Еще с порога окинув их взглядом, Демьянов постарался определить главного. И интуитивно поставил на того, кто стоял посредине.
Типаж Дольфа Лундгрена – белобрысый, двухметровый, с квадратным тяжелым подбородком и проницательными голубыми глазами. Истинный ариец, бляха-муха. На первый взгляд лет тридцать с хвостиком, но, может, и постарше.
«Или это у всех теперь по глазам дашь лет на пять больше, чем в паспорте?»
– Владимир, – коротко представился тот самый, первым протянув ладонь для приветствия. Явно лидер, к гадалке не ходи. Правда, остальные скорее его кореша, а не подчиненные. Хотя авторитет чувствуется и большой.
Демьянов пожал протянутую руку и представился (не уточнив, что он в отставке). Рукопожатие было крепким, но формальным, как и должно быть. Чай, не друзья не разлей вода.
Руки у того были обмороженные, в свежих мозолях, что контрастировало с довольно-таки холеным лицом. Майор попробовал методом Шерлока Холмса определить, что за тип перед ним. Видно было сразу, что человек небедный. Но не хамло из нуворишей и не накачанный стероидами буйвол. Понтов дешевых нет, что часто бывает у  призеров-атлетов-медалистов. Почти наверняка был бизнесменом средней руки, а спортом занимался чисто для души. Мускулатура такая бывает, только когда тренируешься по программе и систематически, а не разок по выходным вместо боулинга. Борец или тяжелоатлет. Демьянов сам задохликом не был, а все же почувствовал укол зависти из-за своего провисшего брюха. Представил, как смотрится рядом с ним – чуть одутловатый мужик, выглядящий на весь полтинник, особенно после жизни ниже уровня земли. Лысеющий, с неаккуратной бородой в мятом камке поверх не очень свежей тельняшки. Он знал, что выглядит бесконечно усталым, хотя последнюю неделю не поднимал ничего тяжелее ручки.
По сравнению с ним гость смотрелся безукоризненно. Чисто выбритый, импортный камуфляж отутюжен и сидит как влитой. Даже, мля, одеколоном благоухал.
Таким же подобранным и подогнанным выглядело и остальное снаряжение. Почему-то чувствовалось, что не с чужого плеча снял и не из магазина утащил. Все его личное.  Начищенные ботинки дополняли образ.

– Начнем, что ли. Вопрос номер «раз», – открыл переговоры Демьянов. – Как вы нас нашли?
– Без обид, но вы особо и не прятались, – объяснил гость. – Даже канал не меняли, на одной частоте базарили. 27 августа были проездом в ваших краях, вот и услышали ваши позывные. Чисто случайно. Слушали полчаса, и за это время вы раз десять назвали координаты этого вашего убежища. Неосторожно.
Демьянов нахмурился – не любил, когда указывали на его ошибки – но себя сдержал. Нечего сейчас характер показывать. В конце концов, это правда. Прокололись, перед всем районом себя засветили. Слава богу, никто другой, позубастее, не услышал и не заглянул на огонек.
– Допустим, – кивнул майор, подперев подбородок кулаком, – Было дело. Дураки были, думали, вот-вот это кончится и будет как раньше. А люди вокруг, мол, только бедные и несчастные погорельцы, которые нашей помощи ждут. Что могут быть и такие, кто нас в расход ради продуктов пустит, как-то не верилось. Никто нас к такому не готовил.
– Понимаю. Такое даже в академии генштаба не изучают. Мы тоже несколько раз чуть не пропали, хоть и готовились специально.
Майор с трудом сдержался, чтобы не переспросить. Он не ослышался?  «Готовились». Да кто ж они такие, если могли готовиться к ЭТОМУ? Нет, это точно не армия. Видно и по речи, и по манере их главного держаться. Но и не банда имени батьки Махно. Так что же тогда?
Здравый смысл подсказывал Демьянову, что перед больше, чем просто компашка городских мужиков среднего достатка, объединившихся для продления своей жизни. В подборе экипировки, тактике и поведении, во всем виделся больший уровень системности.
– С этим ясно, – согласился он. – Не против, если я задам вопрос номер два? Вы-то о нас уже много знаете. Кто вы?
– Сурвайверы.
– Сурв… что? Это по-французски? – Демьянов нахмурился, ему не нравилось чувствовать себя идиотом.
– Если по-простому, то выживальщики.
Ни хрена себе «по-простому»!
– Понятно, – кивнул майор, хотя ни черта ему понятно не было. – Кружок вышивания, стало быть. Да мы все теперь в некотором роде выживальщики. Раньше-то кем были? На армию не похожи.
– Армии нет. Раскатали в блин.
– Быть не может, – не поверил Демьянов.
– Мы были в Кашино. Там ракетная часть. Уничтожено с многократным перекрытием. Термобарические бомбы. Видели уничтоженную военную технику и машины. И гражданскую тоже. Видимо, ошибочка вышла. Видели беспилотники. Похоже, наши друзья не жалели даже ракетой по одиночному грузовику пулять. Чтоб с многократным перекрытием.
– Ясно. Ну так кто вы?
– Скажем так, народная милиция.
– Менты, что ли? – Сергей Борисович приподнял брови. – Да ну, не скажешь.
Для майора эти два слова, поставленные рядом, звучали как «горячий снег».
– То есть народное ополчение, – без вызова в голосе пояснил Владимир.
Фраза запутала Демьянова окончательно; на ум пришли Минин с Пожарским, Отечественная война 1812 года и Битва за Москву. Партизаны, епть.
– Ну, хорошо, – вернул Сергей Борисович разговор в понятное русло. – Допустим, вы выжили и вот вы тут. Чего хотите-то?
– Дружбы, – коротко ответил гость.
– Но почему именно от нас? – настаивал Демьянов.
– Сергей Борисыч, может, хватит кота за яйца тянуть? – рубанул воздух рукой Владимир. – Неужели не ясно?
– Без обид, голова сегодня плохо соображает загадки отгадывать.
Несколько секунд гость сверлил майора испытующим взглядом, а потом сдался.
– Сами подумайте. Вокруг не так много народу, из тех половина озверела настолько, что шмаляет по всему, что движется, а другая половина прячется так, что хрен найдешь. Я уж не говорю про людоедов… А по вам видно, что нормальные люди. Вместо того чтоб запереться и повыгонять дармоедов, развернули эту идиотскую спасоперацию. Благородно, конечно, но глупо. Идеалисты, выходит. Тошнит от практичных уродов с их вечным: «Умри ты сегодня, а я завтра». Дерьмократы, что ж вы, суки с нами сделали… Случилась бы эта хрень при Сталине, Серегей Борисыч, – он доверительно посмотрел ему в глаза, – мы бы пережили ее. Не впервой. Поднатужились бы, потеряли б две трети населения, но выжили бы как нация. А сейчас каждая вошь думает только о себе, вот и дохнем поодиночке. Лично мы дали зарок – при обнаружении либерала или, прости господи, правозащитника, повесить суку за яйца на первом столбе. Чтоб ему оттуда все видно было.
Глаза его не смеялись.
– И как, поймали хоть одного? – спросил Демьянов.
– Да нет, похоже, без нас передавили. Или те слиняли заранее на свою звездно-полосатую помойку, чтоб ей…
Тут Богданов оборвал себя сам.
– Пардон, Остапа понесло. Комплекс вины гложет. Сами живы потому, что захапали продукты целого района. Отгородились от всех и жрем их, пока наши соседи едят друг друга, в прямом смысле.
– Везде так, – согласился Демьянов. – Ну а мы вам зачем? У нас в Убежище проблем хватает.
Это был завуалированный вопрос: «А зачем нам вы?».
– Мы свои и не навязываем, – Богданов, похоже, хорошо понял, – Никому на шею садиться не будем. Еда у нас своя, да и где жить есть. Я говорю о партнерстве, а не «сами мы не местные, пустите обогреться».
– Вот это лучше. Сколько у тебя людей, Володя? Можно на «ты», ничего?
– Идет, – согласился Владимир. – Взвода полтора будет, если брать взрослых мужчин, хотя у нас и бабы за себя постоять смогут, оружием все владеют. Еще пригрели срочников нескольких… интересные вещи, кстати, рассказывают. Ну и баб из деревни, чтоб не было недокомплекта. Живем большой дружной шведской семьей, ха-ха. А у вас сколько под ружьем?
– К батальону подходит.
Он заметил удивление на лице Богданова. Видимо, не ожидал. Майор выдавал информацию дозировано, не уточнив, что из этого батальона два трети едва знают, как держать автомат, да и остальные боевого опыта не имеют. Одна численность, если они пришли не с миром, им ничего не даст, зато может стимулировать на дальнейший обмен информацией.
– Выживатели, значит… – повторил майор. – Ладно, без бутылки тут не разобраться. Ну, проходите, гости дорогие. Милости просим, коли не шутите. Перетрем в более комфортных условиях. Только сразу говорю, у нас немного холодно. И грязно, не без этого.
Они покинули П-образное здание школы через запасной выход. Со стороны дворов, скрытые от наблюдателя с улицы кирпичной стеной гаражного бокса, полукругом расположились четыре снегохода фирмы «Ямаха» и один громоздкий аппарат, в котором майор не без труда узнал вездеход на воздушной подушке. Где они его раздобыли?
На выкрашенном серой краской борту была грубо намалевана морда не то волка, не то лисицы.
В передней части вездехода откинулась створка двери, и Богданов жестом пригласил майора внутрь. Запрыгнув на высокую подножку, он оказался в кабине, которая на поверку оказалась не больше, чем у легковушки. Хотя нет, в расположении сидений было больше сходство с микроавтобусом. И почти четверть корпуса занимал огромный воздушный винт, из-за чего снаружи машина визуально казалась больше. Богданов уселся на место водителя.
Демьянов подумал, что перед ним именно тот тип транспорта, который идеально подходит для ядерной зимы.
– Такси «Полярный лис» к вашим услугам. Домчим с ветерком. Показывайте дорогу, Сергей Борисович.
– Хорошая машина. Где достали?
– У МЧСовцев позаимствовали. Любителей зимнего лова раньше спасали. Несло по Оби течением. Подобрали и пользуемся, только дезактивировать понадобилось. Всем хороша, идет и по суше, если ровно, и по воде, и по льду, только жрет в 3 раза больше горючего на километр, чем аналогичный по массе колесный транспорт. Да и если сломается – с кувалдой и такой-то матерью не починишь, в отличие от автомобиля. Наш механик смотрел, говорит, это ненамного проще, чем истребитель починить. Нужно оборудование, которое только на заводе-изготовителе есть.