Все это имеет сырой вид и пока не является чем-то оконченным..но когды вы читает это , то представляете исписанную старую тетрадь и ручку - это ваша тетрадь......
Мне натянули человеческую шкуру и забыли показать, где молния.
Часть 1
Каждый год проносится мимо, расставляя ловушки, убаюкивая созна-ние. Мы не заостряем внимания на минутах, часы проваливаются вспять и счет идет только на годы. Никто и не заметит, что все повторяется, что круг налаживается на круг и разорвать будни мы не в силах. Даже теперь, в свой двадцать шестой день рождения мне и в голову не может прийти, как сделать его заметней, не растоптанным в беге времени. Но ничего не получается ведь я простой человек, живущий в стандартной квартире, любящий на утро яич-ницу и шоколад с чаем. Кредитка в кошельке, неплохая работа и пару штра-фов за нарушение правил – обычные составляющие обычного человека. Я медленно иду по улице Зеленых фонтанов, заглядываю в лица прохожих, в яркие витрины. Мне не грустно и не больно, не страшно – мне спокойно. Двадцать шесть лет слишком маленький срок для рождения отчаяния, но оно почему-то рождается где-то в глубине, в самом затерянном и забытом уголке моего сознания. За несколько лет Зеленые фонтаны превратились в престиж-ный и дорогой район с приятными кафе, чистыми улицами и богатыми людьми. Никто теперь и не вспомнит о снесенных трущобах, проститутках и бандитских пристанищах. Лет семь назад я бы побоялся идти сюда, а теперь спокойно прогуливаюсь, засучив рукава и держа руки в карманах. Идеальный пример сумасшедшего бега времени.
Войдя в китайский ресторан Нуто быстро прошел между густо расстав-ленными столиками и по-хозяйски уселся за самый крайний, стоящий у сце-ны. А через пару минут все было готово для того, чтобы набить желудок и выбить из головы все ненужные проблемы, рассуждения и перешагнуть через еще один год своей жизни. Огромный смог от сигаретного дыма висел под потолком, от этого свет в зале растворялся мутно красной тяжелой полосой. На столиках стояли бумажные фонарики, приятные на ощупь с очень нежной и уютной фактурой. Восточная цивилизация смогла создать для человека миллионы путей к блаженству, наслаждению, а главное - спокойствию. Даже эти незамысловатые фонарики казались гениальными в своей простоте. В за-ле было многолюдно, кто-то без устали смеялся, кто-то молчал и тупо вгля-дывался в орнамент на скатерти, рисунки на стенах. Человек привыкает жить в такой огромной массе себе подобных, ему это нравится, так лучше всего чувствовать себя не заметным, жить своей жизнью и не лезть в чужую. На небольшой сцене, метров пять в длину, заунывно пела красивая китаянка в длинном нежно-голубом платье со сказочной птицей. Птица будто медленно ползла по ткани, извивалась, падала вниз и вновь начинала свой путь.
Мужчина, сидящий один за столиком и мирно уплетающий курицу с горчичным соусом и картошкой фри не привлекал ничьего внимания и не был кому-либо интересен. Таких людей, приходящих в китайский ресторан-чик и заказывающих европейский фаст-фуд, было слишком много. Они не имеют отличительных черт, кроме своей жизни: прошлого, настоящего и бу-дущего.
Нуто работал продавцом в гипермаркете «ФЛО» на четвертом этаже в бутике дорогой мужской обуви. Каждый день он обувал 12-11 человек и был счастлив. В целом это обеспечивало неплохой заработок, тем более Нуто был на хорошем счету у своего директора господина Норойо. Около двух лет на-зад он купил квартиру во втором округе на улице Каменных дорог. Эта улица охранялась государством, так как существовала уже более четырехсот лет. Нуто нравились небольшие домики с черепичными крышами, огромное ко-личество цветов на балконах, тихие дворики с добрыми всегда здоровающи-мися старушками. Жизнь его была спокойной и размеренной, все в ней было правильно, разложено по полочкам, и менять что-либо решился бы только безумец. Нуто рос без отца и матери, вернее он их никогда не видел и даже не старался предположить, как они выглядят, или выглядели, кто они и где сейчас. Маленького мальчугана растил дедушка, который на все расспросы о родителях лишь зло отмахивался - « Твои родители – это я. Больше никого у тебя нет».
" У мира Жизненных обстоятельств, свои законы. Они прописаны на каждом нашем вздохе и поддаются изменениям слишком редко. Человек не бывает одиноким, он бывает безликим. Таким он становится сам, либо кто-то долго и намеренно стирает его"…
Я долго «исследовал» посетителей, наблюдал перепалку за соседним столиком, за тихими признаниями и молчаливыми взглядами. Все было со-вершенно банально для таких заведений, где обычно изо дня в день кутили одни и те же люди. Интерес в этом нетрезвом балагане могла вызвать лишь компания сидящая за пятым столиком, то есть почти напротив. Трое мужчин сидели вокруг красивой блондинки в черном. Впрочем не то чтобы краси-вой… Есть такой тип женщин с какой то таинственной притягательной кра-сотой, до нее хочется дотронутся, ощутить ее запах, услышать, как она ды-шит. Такие женщины ходят сами по себе, а главное, уходят когда захотят. У блондинки были высокие скулы и огромные, почти не реальные глаза, от че-го она напоминала нечто инопланетное, не совместимое с «нашим жизнен-ным пространством». Я невольно улыбнулся и взглянул на женщину. Она спокойно курила и пила белое вино, ее движения были томными, напоми-нающими сон. Вся компания сюда никак не клеилась, слишком дорого и молчаливо она выглядела. Я отвернулся, взял графин и налил водки. С доль-кой лимона водка стала мягкой, она с нежной пряностью разливалась по жи-лам, становилось тепло и приятно. Я повторил еще несколько раз. Дым сига-рет был плотным, он стоял невидимой стеной, сквозь него уже чуть слышно пробивался голос китаянки. Дым можно было потрогать руками, и мое пья-ное сознание наверняка пробовало это сделать.
Разделение на муки -
Каждому по половине,
Каждому по разлуке,
По невинной пустыне…
…… по половине
Каждому по пустыне….
- С днем рождения. – послышался тихий женский голос.
Напротив сидела именно та таинственная женщина, которая привлек-ла мое внимание. Инстинктивно я взглянул на столик, где совсем недавно находилась вся компания, он был пуст. Я закрыл глаза..
Нуто закрыл глаза, будучи полностью уверенным что все – просто виде-ние. Женщина в черном ничуть не удивившись, поставила локоть на сто-лик и дотронулась до сияющей сережки. Нуто открыл глаза, зрачки его расширились, напомнив эффект фотоаппарата. Женщина чутко следила за ними, пробиралась в глубокий черный цвет. Ее силуэт, сидящий здесь ря-дом на расстоянии вытянутой руки, казался наоборот слишком далеким. Стол вытянулся, как жевательная резинка и пульсировал, готовясь сжать-ся обратно. Слова вышли изнутри и все звуки живущие вокруг исчезли. Женщина с длинными белоснежными волосами и мужчина сидели в пол-ной живой тишине. Люди вокруг просто остановились, остановились в своих гримасах, нежных улыбках, поцелуях, молчании. Ресторанчик по-пал в стоп-кадр, воздух перестал быть воздухом, он стал похож на мягкую теплую бумагу.
- Откуда вы знаете, что у меня день рождения?
В одну секунду все вернулось на свое место. Стол сжался, голоса и смех наполнили помещение.
Блондинка вытащила из сумки портсигар, скорее всего серебряный с витиеватыми рисунками и черный муштук. Она медленно вдыхала дым сигареты и также спокойно выдыхала в мутный воздух. Только теперь она посмотрела мне в глаза, посмотрела так, будто вошла внутрь. Мне стало страшно, я впервые боялся женщины. « Я страшно испугался. Этот ис-пуг, как будто из детства, он пробирается медленными шажочками из-нутри, дышит в затылок, дотрагивается до рук, плеч, ресниц». Блондин-ка, не отрывая глаз, быстро проговорила.
- Я отмечаю день рождения так же.
Невольно взглянув на портсигар, я заметил, что на фильтре сигарет под неясным названием стоял 1904 год. Мне отчетливо представилось, как она покупает эти дорогие сигареты в антикварной лавке. Я выпрямился, пытаясь протрезветь, она все так же смотрела на меня, иногда приятно щурясь. Я никак не мог словить ощущение к этой женщине, чувство, же-лание. Она была скрыта от меня огромной стеной, пройти сквозь нее было не возможно, было страшно. Я ощущал ее запах – сумасшедший, очень близкий. Это был запах жасмина, лаванды – опасный, ядовитый. Веки женщины нежно опускались, движения были свободными, совершенны-ми. Эту женщину нельзя хотеть…
Я увидел, как она встает, стул с грохотом падает, она даже не оборачива-ется и протягивает мне руку.
- Давай уйдем. – прошептала она.
Будто в замедленном действии я ухватился за ее холодную руку. Ресторан был пуст. Стулья стояли на столиках, только китаянка на сцене все еще пела песню с привкусом ночи, медленно снимая с себя одежду. Все эти изменения я заметил только теперь. У самой двери женщина прикоснулась рукой к моей щеке – по телу пробежал холодок.
- Я СПЛИТ..
Он запомнил это ощущение. Лицо ее уменьшалось, картинка сужалась. Эффект выключенного телевизора. Точка.
Нуто проснулся в семь утра под нервное дребезжание будильника. В окно сочился почти белый солнечный свет. Нежный, щадящий он пробе-гал по книжным полкам, пастельным стенам с золотыми трафаретными листочками, по миниатюрным репродукциям Моне. Нуто любил Моне с его замысловатой манерой писать, где мазок нежно налаживается на ма-зок, иногда агрессивно подчеркивая свое существование. В квартире было три зоны, каждая отделялась цветом: в гостиной и спальне – темно-лавандовый, на кухне – металлический, сияющий цвет. Нуто лежал на си-ней тахте, одеяло валялось на полу, одежда и вовсе в прихожей.
- 7.00 а я еще не брился, выгляжу как алкоголик.
Восстанавливать воспоминания о ночи, Нуто начал лишь отхлебнув кофейную пену. Все события собирались в четкую мозаику лишь до вы-хода из ресторана. После этого момента оставалась только пустота, пол-ный провал в памяти.
- Может быть, она ушла рано..
В 7.20 я испытывал ощущение тысячного пробуждения, забравшись в холодную ванну. А уже в 7.30, на сухо вытерев тело и натянув белую тен-ниску с джинсами, я бежал на остановку. Странная блондинка, дым лавандо-вых сигарет полностью улетучились, отодвинулись куда-то в самый дальний угол прожитого времени. Поразительно, как сознание пьяного человека мо-жет создавать такие явственные картинки, эпизоды, даже чувства.
Улицы шуршали, суетились, машины выстраивались в логичные ше-ренги. Люди с чемоданами, сумками, пакетами бежали по линиям переходов, где-то открывались двери метро, потом закрывались, и все продолжало дви-жение. Так проходит день за днем, уезжает и приезжает автобус, кто-то теря-ет и находит, лето-зима… Сквозь мирный стук каблуков воздух мнется, из-вращается. Это город, его изменить нельзя, он никогда не изменится.
В торговом центре почти целый день была невыносимая тишина. К концу дня пришло пять покупателей, которые, благополучно обувшись, ушли через ту же дверь. Сегодня работать я не мог, все вызывали отвращение и нена-висть, так и хотелось сказать какую-нибудь гадость, а более всего просто уй-ти домой, залезть под теплый плед, включить телик и уснуть.
Несколько месяцев назад я познакомился с Ирайей. Она работала рядом со мной в бутике женской одежды, но мы ни разу не сталкивались. Возможно, что просто друг друга не замечали. Каждый день, в обед я приходил в ма-ленькую кофейню на углу старой улицы с множеством цветов в старых гли-няных горшочках. Тогда был солнечный приятный день, я сидел за столиком у окна и пил кофе с шоколадным мороженным. Девушка села рядом, даже не спросив разрешения. Она упоительно улыбалась и казалась ребенком. Разве можно устоять против голубоглазой брюнетки в красном платье. У нее во-обще очень странная манера одеваться – очень ярко и до безумия вызываю-ще. В тот же день мы занимались любовью у меня дома. Нельзя сказать, что-бы мне было безразлично, но и особого чувства к Ирайе я не испытывал. В таком виде наши отношения сохранялись и по сей день. Мы встречаемся по выходным в ночных клубах, кафе и вся романтика в ста процентах заканчи-валась сексом, обычным, механическим, не обременяющим.
- Нуто, хочу сделать тебе подарок. Давай сходим сегодня куда-нибудь…
Передо мной стояла Ирайа, с вечерним макияжем, в зеленом платье с от-крытой спиной, она заговорчески улыбнулась, будто вся ее программа по-дарка – тайна. Вероятно, она была заранее уверена в моем согласии.
- Хорошо. Только я должен заехать домой. В восемь встретимся.
Она кивнула головой и с той же улыбкой проговорила.
- Ты не пожалеешь!
Через два часа мы стояли на крыльце того самого ресторанчика, где днем раньше я «познакомился» с блондинкой. Как сейчас помню, что открывая дверь, я вновь испытал жуткое чувство страха, какого-то пустого и бес-почвенного. Ирайа чуть ли не силой втолкнула меня в дверь. Зал был на-полнен людьми, в красном свете они казались клоунами с различными гримасами – добрыми, злыми, чудовищными и равнодушными. Во всем этом хаосе было что-то не приятное, гадкое, не поддающееся описанию. В довершение всего Ирайа заказала столик, за которым сидела моя «стран-ная знакомая» из вчерашнего дня.
- Глупое совпадение..
- Ты что-то сказал?
- Нет, все нормально.
Ирайа разговаривала с официанткой, будто коллега по цеху. Свет в зале на секунду погас, и на сцену вышла та же китаянка, которая заунывно пела о пустыне. Она была, несомненно красива, но все портили глаза – стеклян-ные, неживые. Я еще вчера подумал, что она наркоманка, а сегодня был в этом уверен. Она взглянула на зал и остановила зрачки на мне. Ирайа тут же вскипела, но от скандалов, по-видимому, решила отказаться. После продолжительных аплодисментов китаянка вновь запела, теперь уже без остановки до конца вечера. Слова разобрать было невозможно, да и кому это нужно…
- Какие у нее ужасные сережки. – фыркнула Ирайа.
Я взглянул на светящиеся бирюзой серьги китаянки, они были длинные до пояса, великолепно сочетающиеся с платьем и черными волосами, но высказывать мысли в слух я не решился.
Вечер подарком не стал. Ирайа занималась обсуждением своих подруг и знакомых, сидящих в зале, а я лишь махал головой в знак согласия со все-ми определениями. А потом она исчезла. Все проходило в тишине, я по-чувствовал, что вновь попал в яму. Ситуации сегодняшнего дня и вчераш-него дублировали друг друга. Я не улавливал моменты, секунды, терял связь с происходящим.
Нуто посмотрел на сцену, обнаженная женщина с длинными серьгами танцевала в такт своей песне. Серьги вливались с кожей в одно целое, ру-ки соединялись с музыкой, стеклянные глаза с наслаждением. Это безу-мие, нечеловеческое, инородное. Вместо музыки появился скользящий звук, давящий на виски, китаянка начала двигаться быстрее и быстрее. Нуто улавливал ее дыхание, быстро двигающиеся ресницы. Это безумие…
- Нуто, ты что уснул! Я жду тебя у выхода пятнадцать минут, а ты посто-янно думаешь о девках!
Ирайа толкнула меня в плечо и с гневом посмотрела на китаянку. Мы бы-стро вышли, ресторанчик удалялся, будто мы убегали от него.
- Ты видела, как она двигается, как...
- Заткнись, Нуто! Она двигается, как шлюха..
- Я не об этом.
- Не хочу слушать.
Мне показалось, что и пяти минут не прошло, как мы стояли у дверей мо-ей квартиры. Ирайа долго пыталась открыть дверь, она зло ругалась и нервничала. Единственное чего я хотел, так это лечь в постель и не про-сыпаться до завтрашнего дня, или вообще не просыпаться. Замок щелк-нул, и заскрипела дверь. «Только бы не осталась». - промелькнуло в голо-ве.
- Ирайа, может я тебя проведу домой..
- Конечно, конечно проведешь! Ты достаточно удовлетворился, наблюдая за этой дрянью!
Она вбежала в комнату и со злостью швырнула сумку.
- Нуто, ты чудовище, я ненавижу тебя!
Я стоял в коридоре, облокотившись на стену. Отвечать на все выпады Ирайи не хотелось, голова раскалывалась. В квартире вдруг воцарилась тишина. Я вбежал в спальню.
- Что случилось.
У столика стояла Ирайа, она сомкнула руки на груди в оцепенении. Я по-дошел ближе и это оцепенение, и ужас передались мне. На столике лежа-ли серьги китаянки.
« Она танцевала так, как танцует на ветру лента, привязанная к дереву. В ее движениях не было ничего присущего человеку и разумному. Она на-поминала рептилию. Ноги путались в руках, пальцы, казалось, выворачи-вались на изнанку, волосы были плотью, они были живыми. Я ничего не хочу никому доказывать, я просто видел это своими глазами.. Либо я су-масшедший, псих, ненормальный».
Ирайа хлопнула дверью, успев разбить пару светильников. Свет в прихо-жей исчез. Я стоял в полутьме с сережками в руках. Думать ни о чем я не мог, даже с усилием у меня это не получалось. Кто-то отбивал мой пульс в руке, кто-то, но не я. Улицы были пусты, светофоры все как один горели желтым светом. Ни одной машины, ни одного человека, ни чего – пусто. Серьги я крепко сжал в руке в кармане. Они стали влажными и неприят-ными.
- Вот черт! Запонку потерял!
Я обернулся и пошел обратно. Запонки были дороги мне. Серебряные с синим кошачьим глазом, их подарил мне дед на восемнадцатилетние. Я был уверен на сто процентов, что это запонки отца. Дед отнекивался, но врать он не умел. Пройдя почти половину пути, я с горечью осознал, что запонку я больше не увижу. Уровень злости во мне зашкаливал. Через ми-нут десять я с силой открывал дверь китайского ресторана. В зале играла музыка, и горел лишь один фонарь, посетителей и персонала не было, лишь какой-то грязный старик отмывал стену у двери. Зачем это делать в час ночи?
Китаянка сидела в углу за столиком совершенно обнаженная, широко рас-ставив ноги и потягивая сигарету.
- Вы можете мне объяснить вот это?
Я судорожно искал в кармане серьги, но не мог найти присутствия хоть какого-либо предмета. Она ухмыльнулась. Только теперь я с ужасом заме-тил, что серьги были на ней, именно те серьги, которые я так долго дер-жал в своей руке. В моей голове провертелись тысячи комбинаций, тыся-чи мыслей, предположений, тысячи… Пол был черный, с ярким стальным блеском, он отражал все предметы в чудовищном виде. Мое лицо было разорванным, в черных потеках, с огромными дырами вместо глаз. Тош-нота подошла к горлу.
- Ничего не понимаю..
Слова выдавились сами собой, непроизвольно. Я взглянул на китаянку. Она так же вульгарно сидела на стуле. Лобок ее был полностью выбрит, на теле не было ни единой волосинки, ни единой родинки. Она казалась полностью нарисованной картинкой.
- Хочешь курить?
Голос ее был далекий, будто между нами пять дверей.
- Хочешь?
- Да.
Она холодно улыбнулась, взяла со стола портсигар и подала мне. В нем лежали уже знакомые мне сигареты 1904 года. «Совпадение, или нет».. – промелькнуло в голове. Женщина провела рукой по груди и опустила ее на бедро. Я представил, как она поворачивается ко мне спиной, наклоня-ется, опирается на столик, и я с силой вхожу в нее, узнаю о ней все, рас-крываю ее тайны. Китаянка вновь зло ухмыльнулась, будто все поняла, от этого у меня ни осталось и намека на желание.
- Можешь оставить сигареты себе.
Я кивнул головой, а она продолжила разговор.
- Ты сюда не часто приходишь.
- Нет, только второй день. До этого я здесь ни разу не
был.
Я приветливо улыбнулся, пытаясь вылепить из себя хорошего собеседни-ка. Китаянка никак не отреагировала.
- Неужели ты ничего не помнишь, Нуто?
Я не мог сказать и слова: « Я ведь не говорил ей свое имя. Не говорил».
- Ты не помнишь продавщицу из магазина в районе Седьмой улицы? Ты ведь каждый день приходил ко мне. А это помнишь??
Она улыбнулась и показала запястья, на них четко виднелись синие следы от веревки, с кровоподтеками и ссадинами.
- Вы меня перепутали. Я вас вижу лишь второй день.
Китаянка не слушала меня, выставив запястья вперед, она без эмоций смотрела мне в глаза. Я не мог находиться здесь, я боялся запутаться еще больше, боялся, что играю в чужую игру, не по моим правилам. Вскочив со стула, я побежал к выходу, дверь бала заперта.
- Пускай открывает. Придется вернуться.
В зале китаянки не было, исчезла даже музыка, только фонарь все также одиноко рассеивал свет. Я прошел между столиками, поднялся на сцену. В углу были приоткрыты двери, из них сочилось теплое, мягкое свечение. Я вошел в длинный коридор, обитый тканевыми панелями с цветастым ри-сунком. В конце коридора находилась комната, из нее доносились нераз-борчивые женские голоса. Я медленно подошел к обналичке и попытался прислушаться.
- Ты сделала все так, как надо. Сплит будет довольна.
Это был голос китаянки, я узнал его сразу, его не узнать было не возмож-но – очень тихий, далекий, голос ниоткуда.
- Я успела разбить пару светильников и устроить комедию ревнивой дуры.
Нуто облокотился на стену, он не мог поверить. Вторая женщина была Ирайа. Ошибки быть не могло – это она. Факт ее присутствия здесь поверг его в шок. Теперь он четко осознал, что играет в чью-то игру, играет роль жертвы, раба, твари. Голоса затихли, их сменило странное дыхание и ше-пот. Нуто немного отступился и заглянул в комнату. На полу две женщи-ны страстно занимались любовью, они сплелись телами и безумно ласкали друг друга. А в глубине комнаты на диване сидели именно те трое муж-чин, которые сопровождали таинственную блондинку вчера.
Нуто в ужасе отпрянул от двери и ринулся к выходу. Дверь была открыта. Нуто выбежал на улицу, набрал воздух в легкие. Все вокруг уменьшилось, стало узким, неуютным. Эффект фотоаппарата. Точка.
«Я бегу быстрее жизни, об этом знаю только я. Я способен разорвать себя на миллионы цепочек и рисунков, я способен не думать. На самом де-ле я сомневаюсь, что вообще на что-то способен. Я мертвая рыба, плы-вущая по течению, а кто-то намерено толкает меня против течения. Мне приходится привыкать к новому потоку, к новой воде».
Память
Двух вещей хочет настоящий
мужчина – опасности и игры.
Поэтому ему нужна женщина –
как опаснейшая игрушка.
Ницше.
Часть 2
Сплит лежала на спине и вглядывалась в потолок огромными безразлич-ными глазами. Тело ее уже успокоилось, желание и сумасшедшее вожделе-ние испарились. Она столько раз видела себя со стороны именно в эти мо-менты. Казалось миллионы раз. Миллионы раз зрачки захватывали белые ли-нии потолка, а сознание было бесчувственным. Сплит всегда сравнивала это состояние с младенческим, отчетливо представляя, как выходит из лона ма-тери ничего не понимающей, не знающей, кроме жизни имеющей только гла-за. Она выстраивала цепь таких причудливых жизненных ситуаций, где вос-приятие останавливается, а потом шагает на ощупь.
- Я говорил тебе, что ты все в моей жизни?
Она повернулась набок, укутав тело в белую простынь и безразлично взгля-нула в глаза Наро. Сейчас он, его тело, улыбка вызывали отвращение. Он по-казался ничтожным, больше достойным жалости. Так всегда думает женщи-на, разоблачающая чьи-то чувства. Только, спустя несколько секунд, она сможет ощутить нежные порывы внутри, но сейчас – нет. Наро дотронулся рукой до ее волос, нежно провел по шее, плечу Сплит ничем не выдавала чувств и восприятия.
- Я какая-то сумасшедшая. Все у меня должно быть сложным, опасным, грубым, обтесанным. Я мечтаю о счастье, но оно уродливое какое-то. И самое страшно то, что я твоя женщина, а не чья-либо. Это страшно.
Наро ухмыльнулся.
- Почему это страшно?
Сплит приложила палец к его губам.
- В моем сознании постоянно сидит этот человек. Он переворачивает суть моего существования с ног на голову, плавает в крови, в каждой клеточке. Мы с ним связаны прошлым, настоящим, телефонными звон-ками. Наверное, мне и не нужно больше ничего, кроме этого.
Наро резко отстранил руку. Сплит часто бывает такой, как будто что-то глубокое и неестественное вьет в ней пряжу, перебирая спицами, причмоки-вает губами и все получается. Это огромное пульсирующее оно, превращает-ся в телесное, и получает ее. Наро встал с кровати, быстро оделся и, даже не взглянув на Сплит, ушел. В комнате долго стояла тишина. Она висела плот-ным куполом мягкая, прозрачная, издающая тысячи чуть осязаемых звуков. Сплит на ощупь пробралась через кушетку и кресло к телефону. Он бестол-ково валялся на полу со снятой трубкой, из которой беспрерывно вырывался гудок. Усевшись на деревянный пол, Сплит набрала шесть цифр. Воздух за-душило молчание, спустя пару секунд пошел вызов. Она закусила губу, глаза ее нервно бегали по пятнам тени.
- АЛОО.
- Это я.
- ПРИВЕТ.
- Привет.
- Что делать дальше?
- ВСЕ. УЖЕ НИЧЕГО.
Сплит откинула голову назад и с выдохом проговорила.
- Как это все??
Хриплый мужской голос тяжело дышал.
- Сплит, я умер. Все. Время вышло, и тратиться больше не хочу.
- Когда ты умер?
- Вчера в 5.20. Случайно, подавился орехами.
Голос был неровный, человек долго откашливался.
- Это очень странное чувство. Сидит это жалкое с рваными краями ве-щество и никак не выходит.
- А врачи?
- Они не успели. Нашли только на следующий день в 11.00. Я ведь один живу. Социальный работник принес еду – кроасаны с шоколадом, сыр и молоко. Почему меня угораздило съесть эти орехи? Хочешь, приди забери кроасаны, они свежие, мягкие… Не пропадать же… Сыр отлич-ный…
Голос опять начал задыхаться, сопеть.
- Спасибо тебе Сплит, звони иногда.
- Хорошо… Прощай!
Она бросила трубку, слезы градом посыпались с глаз. Она грубо вытирала щеки, чувствовала на языке соль.
- Поеду.
Сплит резко вскочила, зачесала волосы в хвост, натянула старые джинсы и пиджак, и вылетела из комнаты.
На стене пошатнулась рамка, в которой под стеклом сжалось какое-то растение. Свет горел только у комода, он сочился из старого бра с лиловым обажюром, отделанным искусственными складками. Диван, обитый темной коричневой тканью, стоял у окна. Два кресла томились рядом, только обивка была выцветшей и старой. Комната была глупая, неэстетичная, переполнен-ная чем-то жутким. Громко раздался звонок, долго потрясая тишину. Трубку не снимали…
Сплит села в первое попавшееся такси, бросила в бордачек таксиста крупную купюру. Тот сразу же рванул с места. Кладбище находилось за го-родом в черте. Аккуратное белое ограждение с золотым литьем. У главных ворот стояли три фонаря, напоминающие еще те, которые освещали мосто-вые и аллеи в начале века, а прямо у громоздких металлических ворот таи-лась камера. Год назад здесь осквернили 55 могил военных: сбили символи-ку, знаки отличия. Резонанс был большой. Теперь, кладбище охраняется людьми в камуфляжах, вероятно отлично стреляющих. Сплит нажала на си-нюю кнопку звонка, его звук был не слышен, он раздавался где-то в коморке. Дежурный вставал с места, на ходу допивая чай, обжигая губу и морщась.
- Кого принесло, черт побери!
Он взглянул на экран, у ворот стояла молодая женщина в джинсах и пиджаке, с букетом отвратительно пахнущих лилий. Охранник так часто ощущал этот запах, что даже смотреть на бледное растение было тошно. Он открыл дверь, Сплит протянула паспорт. Мужчина несколько секунд вглядывался в слова, цифры. «Красивая женщина…» - промелькнуло в голове.
Сплит быстро и четко проговорила.
- Сегодня хоронили старика…
Охранник перебил ее.
- В конец, по аллее и направо. Там увидите, он один сегодня у нас был.
Сплит взяла паспорт и медленно пошла по чистой дороге. Она не смотрела по сторонам и ни о чем не думала. Свернув вправо, женщина сразу увидела свежую насыпь с каменным крестом. Не было ни имени, ни фамилии. Он сам так хотел, всегда говорил об этом. Сплит положила цветы, села на траву и улыбнулась.
- Вот видишь, теперь ты забрался высоко. Теперь все отдано твоей ис-ключительности, ведь ты далеко. На тебя нельзя кричать, ругать тебя, подозревать. Ты так много мне не досказал, оставил только сыр и кроасаны!!! Хотя, желающий говорить всегда скажет.
Она вновь улыбнулась, поправила ленту на цветах, взяла рыхлую землю в руку. Земля была почти мокрой, шершавой, режущей. Сплит крепко сжала ее, крепко до боли, потом разжала руку, и комок глупо плюхнулся в низ.
Она поднялась, отрясла рукой джинсы и пошла обратно. Таксист ждал Сплит у входа. Тяжеловесный молодой человек с каплями пота на лбу. Он открыл дверь, Сплит села в мягкое сидение и глубоко вздохнула.
- Зажигалка есть?
Таксист кивнул и, усердно щелкая, поднес маленький огонек к сигарете. Ма-шина двинулась с места. До города оставалось 30 минут.
«Рожать безумие в своей голове это модно, вернее стало модным со-всем недавно, когда человек ощутил себя «постмодернистским» чудовищем. Каждый из нас рвется стать наблюдателем, просто молчащим наблюдате-лем. Теперь почти все и каждый летают без крыльев и не испытывают ужаса от смерти. Смерть - почти синоним жизни. «Почти» только по-тому, что она вполне разгадана, а жизнь… Каждый здравомыслящий чело-век живет с ужасом ожидания смерти, а потом этот ужас превращается в обычную прозу дня, года, минуты…»
\
Стена
Столько раз Наро умолял ее забыть это бредовое наваждение, начать жить заново без колебаний и навязчивых идей. Он пытался проникнуть в ее мозг, вытащить все, что так глубоко и давно поселилось внутри, чтобы спасти свои чувства. Он любил ее исключительно, только теперь эта исключительность давила на свободу, начинались какие-то сложные самообличения.
« Я любил ее исключительно, только потом заметил, что жру сам себя, как собака. Я ненавидел себя за каждый поступок плохой, или хороший не имело значения. После ночи в голубой гостинице мы стали…»
После ночи в голубой гостинице Сплит и Наро стали жить вместе. Ба-нально, обычно, но честно. Наро снял квартиру только потому, что захотела она. Хотя в центре города и пустовала его собственная квартира больше на-поминающая один из антикварных магазинов. Два года были нелегкими и нетрудными. Сплит мало смеется, мало плачет, она ко многому равнодушна.
« Часто после ссор она запиралась в своей комнате. А потом, спустя часа четыре, выходила с кучей свертков бумаги. Двенадцать, десять рисунков летели в мусорку. Я ничего ей не говорил, просто следил за движениями те-ла, за судорожными метаниями глаз. Я боялся дышать. Чувства всегда пе-ремещаются со скоростью света, они не знают путей и дорог, они сущест-ва безграничные".
Она выходила из комнаты с кучей рисунков, швыряла их в мусорку, а потом жарила яичницу. Выпив чашку мятного чая, Сплит приходила в гости-ную, ложила голову на колени Наро и, свернувшись в маленький комочек, засыпала. Наро нежно гладил ее волосы, ласкал плечи… В такие минуты она была близкой, спокойной не искала ответов, вопросов, просто спала… А по-том все оборвалось…Тогда, после библиотеки.
Сплит раз в неделю ходила в центральную городскую библиотеку. В тот день желания рыться в картотеках не было, и она взяла первую попав-шуюся книжонку в белой обложке с маленькими черными буквами. В уголке, будто напечатоное на обычной домашней машинке стояло название «Проис-хождение дождя». Иллюстраций не было и намеков на то, что книга содер-жит в себе нечто интересное тоже. Сплит швырнула книгу в сумку и вышла из холодного здания. В 6 часов, когда Наро мирно посапывал после тяжелого дня, она открыла оглавление. Ни одно слово, название не привлекли внима-ния, зрачки сразу бросились в низ страницы, где синей шариковой ручкой, наскоро, были написаны четыре цифры номера телефона. Судя по первой цифре, номер принадлежал району Ирнс это 4 округ у Соленых заводов. Сплит перевернула страницу, но номер повис перед глазами. Она соскочила с кресла, взяла в руки телефон и набрала одну за другой 12-57-11. Сначала ти-шина долго и истошно подавала знаки, минуты три Сплит слышала щелчки, позывные, будто вырывавшиеся из других миров, или мирков. Сердце коло-тилось, в руках появилась влага. Она подняла голову и долго рассматривала трещинки побелки, простукивая пальцами незамысловатый мотив…
- АЛЛО.
Сплит вздрогнула.
«Никто ко мне никогда не прислушивался. Да и как это можно было сде-лать, ведь я не раскрываемая шкатулка. Даже Наро, человек, которого я любила более всех, прятался в раковину, уходил, убегал, или молчал. Ни разу он не выслушал меня, НИ РАЗУ. Я просто всю жизнь доказываю себе, что я не животное. Всю жизнь борюсь со своей тварностью, а выходит наобо-рот»..
- АЛЛО.
Сплит вздрогнула. Дрожь побежала по телу, ударила в пятки, подобралась к коленкам.
- Не молчи. Я знал, что ты рано или поздно позвонишь.
Резкий неприятный мужской голос, скорее голос старика. Буква «в» сби-валась, будто тонула в его гортани, а потом с плотью и слизью вырыва-лась. Сплит не могла положить трубку, она еще ближе прижала ее к уху, пытаясь представить, где находится этот таинственный человек, как вы-глядит.
- Я буду говорить, а ты слушай, просто слушай и все. Во время великой войны город был оккупирован. В нашем стареньком трехэтажном доме жили солдаты, обычные люди, даже люди из Центрального штаба. Го-ды были голодные, мы почти ничего не ели, жена умерла на моих ру-ках вся распухнув от какой-то гадости, которую нашла на улице. Я и похоронил ее прямо во дворе, сил не было нести на кладбище. А ма-ленький сын лежал уже неделю, встать не мог, я только поил его водой, больше нечем было. Сосед мой Ейне Гурадо служил в штабе «новых хозяев». Уже и не помню кем, на радио, наверное. Ходил в пиджаке, дорогих, до блеска начищенных туфлях… А на улицах валялись трупы детей, женщин, мужчин, покрывающие город невыносимым смрадом и болезнями. Помню все это как сейчас. В первые месяцы ужасаешься, рыдаешь, когда твоему бывшему знакомому отрезают голову, когда красивая женщина становится уродливой старухой, когда у ребенка лет шести появляется седина, а потом привыкаешь. Да, привыкаешь. А он ходил в начищенных ботинках!!!!
Голос зло ухмыльнулся.
- Ненавидели его многие, но даже подойти боялись. Чуть что не так, на фонарь, или дерево подвесили и болтайся на ветру. Некоторых к забо-рам, оградам прибивали и выпотрашивали. Глядите мол, наглядное по-собие!!!
Мужчина откашлялся.
- В тот вечер, он пришел поздно, около 22. Я слышал, как он хлопнул дверью, напевая «Весенние дожди». В голове моей гнило чувство оби-ды, ненависти. Чувство невыносимое, оно отторгалось, как нечто ино-родное. Сын тихо сопел, укрывшись простынею – худой, с дико торча-щими ребрами, ввалившимися щеками. Это было чем-то противоесте-ственным, ненатуральным. Ребенок и такая смерть несовместимы, это позор человечества. РЕБЕНОК И СМЕРТЬ – ПОЗОР…
Человек замолчал, лишь монотонное тяжёлое сопение тихо сочилось из трубки.
- Отец на 18-и летие подарил мне серебряные запонки с ярко синим ко-шачьим глазом. Эта вещь для меня была самой ценной в мире, она ох-раняла память. Но жизнь сына… Я достал их из-под подушки, где они лежали уже несколько лет, и вышел. Я долго не решался постучать – боялся. Да, я боялся. Руки стали влажными, в висках бился пульс. Я поднял руку, сосед открыл сразу. Он стоял на пороге в шелковой поло-сатой пижаме и синих тапочках. Видеть меня ему явно не хотелось, он зло выругнулся, но я уже ничего не слышал, будто бы кто-то выключил звук в моей жизни. Перед глазами стояло лицо сына, жены, людей с улицы. Я с силой сжимал запонки в руке, чувствуя непреодолимую боль… Я УБИЛ ЕГО. Не знаю, как все вышло, этот отрезок будто стерся из памяти. Когда в человеке живет ярость и боль он теряет свою суть. Я просто толкнул его в коридор и начал избивать, избивать слепо, тупо, как животное. Он не сопротивлялся, лежал и смотрел. Из жуткого кровавого месива только и помню его глаза. Он смотрел мне в лицо с такой степенью превосходства, что ярость еще быстрее разливалась в моей крови. Я не чувствовал боли от ударов, чужую теплую кровь на своих губах, я просто не видел, что убиваю. Только потом, когда он пе-рестал дышать, я почувствовал облегчение. Я сел у стены и долго смотрел на цветастую шелкографию. Огромные тюльпаны с витеевата-ми лепестками плавали по стенам, они всегда находились в движении причудливом, волнообразном. Этот день стал решающим в моей жизни и жизни сына. Три месяца мы ели мясо, сын пошел на поправку сразу же, мы забыли что такое голод. Я прожил не мало и знаю, что страшнее и кровожаднее голода нет ничего. Если бы мы не съели Ейне Гурадо, то кто-то бы съел нас. Закон жизни.
На другом конце послышались нервные короткие гудки – разговор был закончен. Незнакомец положил трубку не попрощавшись, будто просто отре-зал эти двадцать минут навсегда и безвозвратно. Сплит держала трубку и прислушивалась к каждому сбивающемуся звуку. Возможно, сейчас голос вновь прорвется сквозь телефонные провода и расставит все точки.
« Я помню этот день, помню все свои ощущения от чужого незнакомого го-лоса, от неприятной истории, которая пробегала перед моими глазами слов-но страшный сон. Вот именно тогда я нащупала пальцами странное и со-всем не известное мне связующее звено. Именно так человек выходит на до-рогу, начертанную не своей рукой, а рукой судьбы. Так он становится сле-пым котенком, который постоянно бьется головой о стены. Я не сума-сшедшая, я просто поняла, что нашла «поводыря». Человек, съевший друго-го человека, переступил через все законы, он стоит двумя ногами в аду и не только потому, что вкусил человеческую плоть и дал вкусить другому. Он знает, чем человек отличается от животного, он знает, что происхо-дит, когда одна суть поглощает другую. И ощущения вины здесь быть не может, ведь Понтий Пилат был тоже не виновен».
Звонок №2
- Я выжил, но начал меняться. Выжил и мой сын, маленький Нуто он даже не подозревал, чем питался. А важно ли это? Я спас своего ребенка и это глав-ное. Если бы мне дали второй шанс, я поступил бы так же.
- А почему ты начал меняться?
- Я стал замечать в себе совсем другое видение событий, людей, другие чув-ства и желания. Любовь к сыну улетучилась, она ничего не оставила, даже нежности. Отец жены, профессор из университета, забрал его себе, или он убежал к нему, точно не помню. Помню, что несколько раз избил ребенка и все. Но этого раньше никогда не было. Я разрывался между двумя невиди-мыми частями меня же, искал, какая из них моя. Глупо! Но, все правда. Мои знакомые стали моими врагами, а те, кого я раньше ненавидел, теперь здоро-вались со мной за руку. После того, как сын ушел, я остался один, но одино-ким я себя не чувствовал, ведь у меня появился новый смысл жизни, запол-ненный вожделением, абстрактными связями, а главное – плотью. Я начал легко переживать войну, легко смотреть на казненных, на солдат оккупаци-онной полиции, легко жить. Чувство сострадания было безвозвратно похоро-нено, оно сменилось "правом сильного".
- "Правом сильного"? Что это за бред?
- Я ощутил себя способным делать все, не взирая на глупую мораль. Все, все, что я хочу! И это чувство передал мне именно Гурадо. Он начал жить во мне, не спросив разрешения. Он залез ко мне в голову, вывернул все наизнанку, уничтожил мою суть.
- А ты думаешь о своем сыне? Возможно, что Гурадо живет и в нем. Ты хотя бы искал его?
- Нет, никогда не искал. А зачем? Я ничего изменить не смогу, я не смогу помочь ему.
Незнакомец остановился, в воздухе повисла тишина, было слышно лишь его отрывистое, больное дыхание и шум машин за окном. Сплит подняла глаза на потолок, в полумраке тени ложились причудливой шахматной доской – белое, черное, белое, черное.
- Сплит, ты знаешь что-нибудь о рисунках "наски"? Теперь их уже нет, после того, как океан занял сушу, на их месте образовалось огромное мертвое озе-ро.
- Я помню, помню, конечно. Это рисунки протяженностью в несколько ки-лометров их оставила индейская цивилизация.
- Да, все верно. Лет двенадцать назад я впервые увидел их в журнале. Более всего меня поразил "человек на рыбе". Я нарисовал этот рисунок во всю сте-ну у себя в комнате. Я точно осознавал и чувствовал в нем какую-то форму-лу, она прощупывалась, открывалась. Мне пришлось залезть в шкуру "чело-века", напялить ее на себя, натянуть страх. Я – человек на рыбе. Пространст-во живет во мне. Я всесилен и не смогу утонуть в вечности. Вероятно, я с рыбой одно целое, или целое от единого. Скорее второе. Человек на рыбе думает, что никогда не утонет. Важно иметь жабры и это не страх перед не-известностью. Это ее постижение… Ты понимаешь меня?
Сплит кивнула головой и тихо прошептала.
- Полностью.
" Мой мир был отдан ему, этому странному незнакомцу, "человеку на рыбе". Я нашла путь лечения слепоты. Мой интерес ученика соперничал с интересом животного, требующего плоти и новых наслаждений".
Сплит черкала в блокноте синей ручкой, белый чистый лист бумаги стал по-хож на пчелиный рой. Она улыбнулась и дотронулась пальцем до ткани по-душки. Она была шершавой и неприятной на ощупь, но теплой, по - зимнему теплой.
- А как ты думаешь, что первостепеннее – плотское, или чувственное?
- Голод.
- Ты опять за свое! Я ведь не об этом.
- Об этом. Страшнее голода нет ничего, голод превращает человека в живот-ное. Всякий голод превращает человека в животное. Он диктует законы, по которым нужно жить. Ты хочешь новые туфли – иди, утоляй голод! Хочешь женщину, или мужчину – иди и возьми! Голод живет со словом "хочу"…
- Не суди по себе. В Великую войну не все ели людей, чтобы выжить, не все уподобились тебе. А ты выжил и что, что дальше! Живешь затворником, на улицу не показываешься, страдаешь шизофренией, раздвоением личности….
Сплит не могла сдержаться, чувство ненависти управляло каждым словом.
- Заткнись.
Она не могла поверить, что это говорят ей, что это говорит человек, которо-му она позволила стать чем-то важным, близким.
- Я Ейне Гурадо и мне плевать на твои разговоры с этим недоумком. Держись от него подальше, а иначе я выпотрошу тебя и набью твоей же мазней… НЕ слушай его. Сплит… Мои убийства – это лишь призыв. Нужно есть друг дру-га! Если вы хотите узнать, как выглядит Бог, то вы должны есть друг друга, потому что тот, кто останется последним и ЕСТЬ БОГ. А вы не знали!? Я по-нял это уже очень давно, очень давно. Самый обычный способ достичь прав-ды, забыть о том, что она существует в природе. Сделайте ее лишней, и все встанет на свои места.
Голоса были совершенно незнакомыми, мертвыми, пустыми, утробными. Ощущение ужаса подступило к телу. Женщина приложила трубку ближе к уху, пытаясь услышать в кромешной тишине хоть что-то напоминающее о незнакомце. Но из трубки тянулись лишь гадкое шипение и щелчки.
- Алло! Что с тобой! Где ты?
- Я тут, все нормально. Это он – Гурадо. Иногда он оказывается сильнее ме-ня, диктует свои правила. Не бойся, Гурадо ничего не сделает тебе, я не вы-хожу из дома, еду приносит социальный работник один раз в два дня. Я за-крываюсь в комнате на ключ, чтобы это чудовище не убило человека.
- Ейне Гурадо – убийца?
- У него была женщина, еще до смерти конечно, красивая китаянка. Ее роди-тели были штабными переводчиками, а она сама работала в продуктовом ма-газине. Встречаться они начали до войны, а потом во время войны жили вме-сте. По началу вроде бы все хорошо было, но потом.. Спать ночью нельзя было, он избивал ее до полусмерти и выбрасывал на лестничную клетку. Од-нажды я приоткрыл дверь и увидел ее. Она лежала на холодной плитке без одежды, вся в крови, избитая и истерзанная, а во рту тряпка. Девушка была без сознания, и казалось, не дышала. На улице шел проливной дождь и с ды-рявой крыши капали тяжелые серые капли, падали ей на тело, от этого обра-зовывалась алая лужа. Я пошел в комнату за одеялом, чтобы помочь ей, но когда вернулся, ее уже не было. После того дня она пропала. Ходил слух, будто он убил ее и закопал в том же саду, где я похоронил жену. Но я не ве-рил, не верю до сих пор. На втором этаже жил священник Синей церкви, гос-подин Хаен. Я его почти не знал, здоровались и все, но я думаю, что это именно он ее спрятал. Как-то днем мы вместе вышли из подъезда, людей ни-где не было, пустота была жуткая, он подал мне руку на прощание и улыб-нулся. Его чистая и светлая улыбка до сих пор осталась у меня в памяти, очень редко встретишь такого человека. Я всматривался в его голубые глаза, и думал о том, что каждый человек на протяжении всей жизни скитается за своим призванием, а Хаен уже нашел. Мы отошли друг от друга на несколько метров, как я краем глаза заметил, что он остановился. Я обернулся, не мог взять себя в руки. Лицо его стало бледным. Господин Хаен был в шоке, он судорожно всматривался на балкон пятого этажа и серые чистые глаза теперь отражали лишь ужас. Я поднял голову…
Мужчина замолчал, будто подбирал слова.
- Там висела она, китаянка… Он подвесил ее за руки. Она не издавала ни зву-ка. Зрелище было безумное, сумасшедшее. Господин Хаен только прогово-рил: " Он заплатит за это сполна". Все, после этих событий она и пропала.
- И ты не пытался найти ее?
- Она приходит ко мне каждый день, каждую ночь, вся изуродованная, истер-занная. Ее крики поглощают все окружающее, они поглощают меня. Я иску-паю чужой грех. Не существует призраков, духов, есть только месть и нена-висть. Она натягивает любую личину, меняет облики, лица, глаза, а потом приходит и запускает свою программу твоей жизни. Вот и все, теперь ты жи-вешь другой жизнью, она заполняет тебя, как вода аквариум, а потом дает пощечины, одна за другой. Ты пресмыкаешься перед ней, становишься на колени, захлебываешься в слюне, но она привыкла доделывать все до конца. Корчись, умирай, сдыхай, как собака…
Связь оборвалась. Сплит медленно положила трубку и легла на диван. Ночь длиннее дня.
"Ночь длиннее дня, я всегда знала это. Ночью наступает время сознатель-ной жизни, а днем она бессознательная. Только ночью мы существуем как нормальные люди, просто люди. Днем же – просто марионетки. Ночь длин-нее дня и никто не переубедит меня".
Звонок № 3
- Есть история-сказка про деревянных солдатиков. Один солдатик говорит другому: " Ты безмозглое существо, глупое и безнадежное". Второй долго молчал, а потом проговорил: " Ты считаешь, что у тебя больше мозгов, чем у меня, только потому, что твое ружье покрасили в зеленый цвет?"
- Да, и не только. Ты просто тупее, чем я и все.
Обиженный солдатик снял черное ружье с плеча и выстрелил в голову солда-тику с зеленым ружьем. Тот упал замертво. Улыбнувшись и протерев лицо от крови, солдатик с черным ружьем громко сказал: " Теперь только я умный и проблема снята"..
- К чему эта история?
- Естественный отбор и все.. А вообще, ни к чему. Просто так.
- У тебя часто все просто так, будто не думаешь о чем говоришь.
- Сплит, у тебя есть любовник?
- Любимый человек есть.
- Не надо этих странных определений – любимый, не любимый. Что важнее для тебя, секс с ним, или просто то, что он рядом?
- Не знаю. Все рассуждения о духовности – это конечно хорошо, но…. Чест-но, я об этом никогда не думала. Здесь нет приоритетов, наверное, одно без другого быть не может. Это как вопрос о курице и яйце…
- Даже в этом вопросе первое – голод.
- Когда ты успокоишься, наконец.
- Ты просто не понимаешь меня, Сплит.
Незнакомец замолчал, было слышно лишь далекое шипение, звук падающих капель, так дышат подвалы и пустые дома. Его присутствие утонуло где-то в четырех стенах, он испарился. Еле слышно скрипела дверь, вероятно желез-ная, скрип ее был ритмичный, будто создаваемый намеренно. Сплит щелкну-ла красную кнопку бра и продолжала слушать. Звуки оставались неизменны-ми. Спустя несколько секунд она нащупала чье-то дыхание, отрывистое, чуть слышное.
- Почему ты молчишь?
- Я предупреждал тебя, предупреждал!
- О чем? Что случилось?
Голос мужчины изменился. Он стал четким, без нервного сопения, совер-шенно чужой.
- Убегай, беги куда угодно! Ты разозлила меня, его, меня. Я предупреждал тебя, предупреждал. Хочешь висеть на балконе, как та тварь?! Он ведь рас-сказал тебе все, или не все. Если я захочу, ничего не удержит меня в этой квартире, ни ключ, ни его тело. Знай, я приду к тебе первой. Ты же хочешь этого. Хотя твое желание меня не интересует! Просто хочу, чтобы ты поняла одну вещь. Он ведь не такой добренький, как кажется, он хочет взять твое те-ло, я ведь забрал его. А он и не жил нормально! Человеческое мясо я не про-бовал, а мой и твой друг пробовал! Он хочет, чтобы ты съела его, маленький кусочек и он получит шанс, шанс – это много.
В трубке раздался неприятный, жесткий смех. Сплит была уверена в том, что разговаривает с Гурадо. Он был для нее загадкой, второй неразгаданной по-ловиной незнакомца, половиной в которой таилась агрессия и холод.
- Ты ведь боишься этого, тогда ты исчезнешь.
- Да, исчезну, но ведь ты не съешь его, ты ведь не идиотка! Не идиотка!
Сплит бросила трубку на пол. Она схватилась руками за голову, вцепилась тонкими пальцами в волосы. Квартира наполнилась истошным криком.
" У каждого внутри живет голос. Он не принадлежит никому, существует сам по себе. Он пьет мысли, ест желания, спит на боли. Голос неизменен и неисправим, его наличие неотъемлемая часть ЧЕЛОВЕКА. Встань у зеркала и смотри долго на свое отражение, смотри долго не отрываясь и когда ты почувствуешь в своем отражение инородное существо, то знай, это он - ГОЛОС".
Узел.
Часть 3
Длинная зеленая терраса была окружена мраморными почти мифиче-скими животными, вероятно созданными рядовым скульптором из ближай-шего города. Такие животные есть в каждой зоне отдыха и деревенской гос-тинице, прослеживая специфическое чувство вкуса держательниц старых до-мов. Самое чудаковатое изваяние ютилось в конце центральной лестницы. На невысоком каменном постаменте стоял огромный стеклянный шар, каждое стеклышко которого напоминало рыбью чешую, нанизанную на единую ос-нову. Внутри шара на медной проволоке крепился ярко-синий куб, напоми-нающий невыразительное и глупое папье-маше. Вероятно, куб был вылеплен из глины, а потом наспех раскрашен акриловой краской. Все это безвкусное безумие, не известно, как и не понятно почему, оказалось именно в этом мес-те, будто бы вырванное с корнями из огромного мегаполиса. Мифические животные явно не принимали изваяние в свой круг и с отвращением посмат-ривали на его бесцеремонное вторжение на чужую территорию. Куб-шар, или шар-куб явно был чужаком, но ему досталось самое почетное место.
После событий в злополучном китайском ресторане моя жизнь пошла по нисходящей. Я в конец рассорился с Ирайей, умудрившись ударить ее при начальнике. Она долго пыталась доказать моему больному воображению, что никакой китаянки не было и быть не могло, что мы вернулись домой вдвоем и расстались на рассвете. В день прилюдной ссоры меня уволили, не выслу-шав объяснений и просьб, к тому же, отправили на принудительный отдых в провинцию Атолинес в трехстах километрах от города. Господин Норойо по-обещал, что после месячного пребывания на природе мое нервное состояние, галлюцинации исчезнут, и он с радостью возьмет меня вновь на работу…
Теперь, сидя за соломенным столиком и потягивая морковный сок, Нуто думал о том, что, возможно, оно и к лучшему. Передышка на месяц вполне к месту, тем более что он был полностью уверен в своем помешательстве. Именно так он оказался среди мраморно-каменных чудовищ и рядом со ста-риком Хаеном, который, медленно разжевывая ломтик лимона, счастливо улыбался.
- Ты знаешь, у меня из головы не выходит твоя история…
Он подвинул ко мне блюдце с лимоном, я отрицательно махнул головой.
- У этой истории есть какое-то основание. Знаешь какое? – он хитро улыбнулся. – Расставить все в твоей жизни по местам…
Сидящий напротив меня господин Хаен за пару недель стал лучшим дру-гом. Ему было 64 года, он никогда не рассказывал о своем прошлом, он толь-ко слушал, слушал и исправлял мою жизнь по крупицам, по секундам и ми-нутам, указывая на ошибки от которых становилось больно. Наверное, в этом и есть заслуга старости, скорее даже не заслуга, а привилегия. Она имеет право высказать свои мысли в слух, не боясь порицания, потери авторитета, обид. Она не следит за модой, не читает газет, журналов, не всматривается в телевизор, она везде и повсюду живет по своим установленным правилам, четко разграничивая что «хорошо», что «плохо». И это «хорошо» и «плохо» не подвластны времени и изменениям.
Милый старик, к которому я привязался больше чем к кому-либо в жизни, был мужем хозяйки дома – сварливой и глупой старухи, которая каждое ут-ро донимала всех приезжих упреками по поводу вымазанной скатерти в сто-ловой или невыброшенных салфеток. Наблюдая каждодневные ссоры и пе-ребранки, я не мог понять, как они могли прожить столько лет вместе. Одна-жды вечером за шахматной партией, после очередных нареканий, я спросил у господина Хаена, как он может терпеть это столько лет, тот, немного по-молчав, грустно ответил:
- Я просто люблю ее до сих пор…Она моя неразгаданная головоломка, стимул, чтобы жить….
Я взял кусочек лимона. Солнце почти село за высокими деревьями, превра-щаясь в кровавое месиво с разорванными в клочья краями. Лимон показался больше горьким, чем кислым. Господин Хаен приподнялся со стула и вы-прямился.
- Мой старый друг, совершенно безобидный художник, умирая, оставил мне письмо. Я не знаю, что заставило его сделать это, что переверну-лось в его сознании. Небольшой листок бумаги мне передала его дочь. Как сейчас помню тот день: холодный, зябкий, неприятный. На похо-ронах было лишь человек семь-восемь не более, самые близкие люди. Друзей он много не имел, почитателей тоже. Его девочка, совершенно измученная слезами, бледная, в длинном черном плаще, протянула мне конверт. Красивая девочка, но дикая и нелюдимая, почти ни с кем не общалась кроме.… А да ладно, что-то отвлекся.
Он по-детски, но с какой-то скрытой болью махнул рукой и вновь сел на соломенный стул, брови его опустились, что придавало лицу суровый вид. На столе стоял графин с кларетом и один бокал. Старик специально вытащил вино из каких-то своих тайников.
- Это восхитительное вино, попробуй… – Хаен удобнее уселся, достал из коричнево-серых штанов идеально белый платок. – Он написал при-мерно так: « БОГ не различает черного и белого, он знает только серый. Черное и белое для него едино, ведь они имеют одинаковые составляю-щие, которые объясняются художественными приемами. Белое – спектр, все цвета радуги. Черное – смешение всех цветов. СОСТАВ ОДИН И ТОТ ЖЕ. То есть, понятия положительного и отрицательного - глубоко субъ-ективны. Нужно жить по законам своего мира, чтобы не быть отторгну-тым…»
Старик улыбнулся дому, почти полностью скрывшему Солнце и, взглянув на часы, протянул мне руку.
Нуто еще долго сидел в полутьме. Причудливые силуэты деревьев меняли свои очертания, походили то на животных, то на гигантские цветы. Ветер становился сильнее, и пахло дождем. Значит, где-то он есть, где-то он сума-сшедше постигает землю, грубо и настойчиво стучит в окна и двери. А сюда ветер принес лишь его запах: тонкий, смешанный с мертвой пылью и родив-шимися растениями. В голове, в движениях, в ощущениях кожи царило и пульсировало спокойствие. Наверное, мы все заблуждаемся действительно-стью, но она прекрасна, она «стимул жить».
«Мы точно уверены, что никто и ничто нами не управляет, не дергает ве-ревочки, не придумывает игры – безумцы. Мы целиком и полностью наниза-ны, подвешены за шею и выполняем роли « Марио». И кто-то постоянно на-блюдает, как «рыбы святого Франциска» пожирают друг друга. Навряд ли этот кто-то смеется, но улыбается точно».
Приезжих было человек шесть, все держались обособленно и замкнуто, толь-ко здоровались и прощались. Телевизора в доме не было, а обо всем другом и говорить нечего. Я оказался в непроницаемой коробке, где каждый день мог восстанавливать свою жизнь по кусочкам, выкраивая из нее дырявые лохмо-тья. И в мое сознание все чаще приходило понимание того, что чистым оста-нется лишь один лоскут в ладонь – маленький и неприхотливый.
Я укутался в одеяло. На громоздких часах с огромным белым цифер-блатом и витиеватыми стрелками было около одиннадцати. В комнате было темно, лишь длинная полоса света прорывалась из коридора сквозь нижнюю щель в двери. Спать совсем не хотелось, становилось жарко, даже душно. Окна хозяйка приказала закрыть - шла гроза. Я убрал подушку, кинул одеяло на кресло и долго лежал обнаженный, всматриваясь в густой сине-фиолетовый цвет. Глаза начали привыкать и уже вырисовывались мелкие предметы: статуэтки, миниатюрные картинки на стенах.
- Ты боишься грозы?
Я не мог поверить ушам. В комнате раздался женский голос, он был знако-мый и не знакомый, напоминающий плотность, резкий, как натянутая верев-ка. Я вскочил с кровати. Прямо у самой двери стояла женщина в одежде про-давщицы из какого-то старого деревенского магазинчика. Она была очень худая, даже болезненно, белый фартук туго обжимал ее тело, платье с длин-ными рукавами почти сливалось с темнотой. Женщина подошла ближе и мне показалось, что вся жизнь побежала перед глазами, показалось, что я - вовсе не я, а мерзкая и тупая инфузория. Ночной гостьей оказалась китаянка, та са-мая иллюзия с лавандовыми сигаретами. Я схватил стакан воды с тумбы и выпил его. Женщина мало того, что не исчезала, она еще и улыбалась.
- Как ты сюда попала? Значит, ты существуешь, значит, я не псих…
Захлебываясь и сбиваясь, я пытался подобрать слова, все расплывалось от ярости, ненависти. Я понял, что кто-то загнал меня в угол и плюет в лицо, заражает безумной болезнью. И этот кто-то, вероятно, эта дрянь. Я дотронул-ся до ее лица, плеч. Да, она жива, она – действительность.
Китаянка начала медленно снимать одежду. Ее белое тело выбиралось, будто из скорлупы, казалось, вытягивалось слизью. Ее длинная шея напоми-нала жевательную резинку, она постоянно находилась в диком безостановоч-ном движении. Все повторялось заново. Мозаика в коробке… Нет теперь все потерялось еще больше, теперь путаница была осязаема, она сидела в моей голове уродливым комом. Женщина стояла полностью обнаженная, только белый чепец оставался в волосах. Я вглядывался в ее лицо, но черты посто-янно терялись, будто вместо лица была черная дыра в воздухе.
- Я пришла поквитаться!!!
Она подошла к светильнику и щелкнула кнопку. Свет залил комнату. Ощу-щение ужаса я почувствовал в секунду, передо мной стояло избитое и изуро-дованное тело, в котором даже не просматривались признаки человека. С раз-реза губ сочилась кровь, глаза полностью терялись в ссадинах, грудь, будто раздавленная под прессом.
- Вспомнил? Смотри! Это ведь ты, ты, ты…
Она начала истошно кричать, биться в истерике, этот крик занял все про-странство, стучал в барабанной перепонке. Лицо женщины вытянулось, сквозь кожу проступили напрягшиеся жилы.
Нуто ничего не понимал, все, что было подвластно разуму, свернулось, исчезло. По жилам потекла слепая ярость, он схватил ее за шею и начал ду-шить. Нуто чувствовал, как съеживается ее тело, как оно становится мягким. Китаянка медленно сползла на пол. Нуто разжал руки, облокотившись на стену, он долго дышал тишиной, наполнял ею легкие. Теперь, все кончено, все будет хорошо…
- Нуто, вставай! Через двадцать минут завтрак. Нуто!
Я открыл глаза. В дверь чуть слышно стучал господин Хаен. Тело было влажным, неприятным.
- Сон, Боже мой, это просто сон.
Бывает, что наконец понимаешь и замечаешь бег времени, замечаешь, что можешь пощупать время руками, ухватиться за него и бежать с ним. Бежать и улыбаться, не думать о своей ничтожности, просто бежать. Ведь у времени не бывает автобусных остановок и препятствий, оно не зна-ет усталости, избитых в кровь коленей и мозолей. А ты устанешь, уста-нешь неожиданно, и оно бросит тебя, где-то между городом и чужими ми-рами на пустом шоссе, с длинной белой полосой, длинною в твою усталость. Это как лишнее кольцо в пирамидке – ему просто нет места. Я долго летел с ним, уцепившись ногтями в кожу, а теперь устал и сижу здесь среди без-людного дыхания, без надежд и желаний. Наверное, так выглядит смерть, а мы и не знали, что давно умерли и уже нет смысла ее бояться, нет смысла ждать ее в коридоре своего дома с большими чемоданами. Смерть – это ко-гда все пути прочтены, а чувства истрачены.
- Хочу морковного сока.
Через двадцать минут Нуто сидел в гостиной, напоминающей ящик с ненуж-ными вещами. Центральное место в этом ящике занимал массивный деревян-ный стол красновато-коричневого цвета с блестяще выполненной резьбой на ножках. Глядя на такие вещи, понимаешь, что они не могут устареть безна-дежно, они не только великолепны в своей причудливости и вычурности, но и просты. Странное ощущение вызывали фиолетовые шторы и маленькие подушечки на диване такого же цвета, они будто забрели случайно, ни с чем не вязались и ни к чему не подходили. Даже в моей комнате, на небольшом чудаковатом комоде стояла лампа с фиолетовым тканевым шаром. Этот тка-невый шар держал слишком очеловеченный греческий пан. Он ехидно улы-бался и причудливо подмигивал, напоминая шаловливого ребенка.
За столом сидели семь человек - это и были все постояльцы. Господин Хаен никогда не завтракал в доме и так поздно. Если встать пораньше, то на террасе можно было увидеть его неизменную фигуру на соломенном стуле, уловить гениальный запах кофе. Из семи человек четверо были пожилыми, для меня мало интересными. Они почти не выходили из номеров и жили в такой тишине, что стоило бы позавидовать. У одной из старушек лет семиде-сяти, на шее была татуировка – маленький черный дракончик, слегка помя-тый и поистрепанный. Она медленно пила молоко и заедала его большой булкой, обильно намазанной шоколадом. Челюсть ее дрожала, а над верхней губой виднелся светлый пушок. Старуха словила на себе мой взгляд и смути-лась, толи своей беззубости, толи старости. Ее муж, молчаливый и хмурый дедок, вероятно, бывший мелкий чиновник имел привычку есть яичницу, разрезая ее на мельчайшие кусочки. Мне сразу представилось, как он с кап-лями пота на лбу подсчитывал деньги своего хозяина, боясь, что насчитает больше, или меньше. Старик всегда смотрел вниз и увидеть его глаза было невозможно под огромными седыми бровями. Я очнулся от размышлений, справа от меня раздался мужской голос.
- Не подадите хлеб?
" Зачем хлеб, если есть булочки"? – промелькнуло в голове.
Корзинка стояла на небольшом столике. Я потянулся, и чуть было не рухнул со стула, что вызвало у меня счастливую и глупую улыбку. С этой улыбкой на лице я подал хлеб мужчине примерно моего возраста. Увидев его впервые, я почему-то был уверен, что мы найдем общий язык. Каждый день он оде-вался в разную одежду, причем, одна дороже другой, курил черные сигареты с золотым фильтром. Неизменную зависть у меня вызывали его ботинки из-вестного японского дизайнера. Они напоминали атрибут космического героя. Мужчина много ел, что вызывало постоянный ужас присутствующих, но ему, похоже на этот ужас было совершенно наплевать. Он уже полностью опус-тошил полную тарелку с рисом и большим куском свинины, причем, все это заедалось немаленьким куском хлеба.
Трое других постоятельцев не вызывали у меня никакого интереса и даже доли любопытства. Это была семейка, напоминающая немецких фермеров. Жена, необъятных размеров с постоянно размазанной красной губной пома-дой и муж, ничем не уступающий жене в весовой категории. Он носил клет-чатые рубашки, которые всегда были мокрыми от пота. Их сын, лет двена-дцати, так же излишне раскормленный с огромной серьгой в ухе, всегда был чем-то недоволен, он зло сопел и ни с кем не здоровался.
После завтрака все разошлись по комнатам. В метрах пятидесяти от дома, в конце террасы стоял плотный, непроходимый лес, он вполне походил на жи-вое ограждение. Я вышел из дома, прихватив какой-то журнал со столика в гостиной, и направился прямиком к белой скамейке. Солнце с ненавистью смотрело на деревья, уже утром было около двадцати.
- Шлепанцы – настоящая обманка!
Я с горечью всматривался в свою недавнюю покупку и не мог избавиться от чувства обиды. Я обернулся, окна дома отражали свет, от чего он напоминал шкатулку с золотыми монетами, или стекляшками. Взглянув на скамейку, я не мог поверить, на ней сидел мужчина в японских ботинках.
- Как он опередил меня, не понимаю…Вот, черт, никакого спокойствия!
Во мне разлилась злоба. Почему-то всегда при встрече с ним я чувствовал себя немного некомфортно, будто я в чем-то ему значительно уступаю. Мо-жет дело в его дорогой одежде и ботинках, в его внешности. Такие, как он – мечта красивой женщины. Я подошел и уселся рядом, делая вид, что его здесь нет. Мужчина, швырнул сигарету в траву и дружески проговорил.
- Ты Нуто!? Я слышал, как старуха орала на тебя целое утро из-за беспорядка в комнате.
- Да, я Нуто.
Я улыбнулся и протянул руку. Он крепко пожал ее и взглянув на мои шле-панцы продолжил.
- Меня зовут Наро! Неплохие шлепанцы!
- Да, неплохие!
Я сделал серьезный вид, будто вопрос о шлепанцах меня вообще не интере-сует. Мужчина, ничуть не изменившись в лице посмотрел на часы и достал черную сигарету. Его глаза были ярко бирюзового цвета, вероятно, он носил линзы, надбровные дуги немного опущены, что придавало ему вид демона, или красивого злодея. На мастерке синего цвета было два сплошных замка и никаких маркировок, рисунков. Штаны, защитного цвета были заправлены в высокие ботинки, они походили на боевую форму войск оккупационной ар-мии. Даже не походили, а вероятно ею и были. После войны была запрещена атрибутика аниталов, и ношение формы оккупационной армии преследова-лось по закону, вплоть до смертной казни, а он носит и не боится. Странно, что его до сих пор не арестовали. Хотя, возможно, что он сам анитал, по ан-тропологическому типу вполне похож… В его манере закуривать было что-то очень знакомое, но совершенно не уловимое. Наро протянул мне пачку.
- Хочешь курить?
Пространство сомкнулось, я увидел перед собой китаянку, ощутил ее движе-ние где-то рядом. Запахи. Фонари. "Хочешь"? Я искал похожесть на ощупь. Она есть, есть. Блондинка, от него пахло блондинкой. Создалось впечатле-ние, будто я нашел недостающее звено в головоломке, место в пирамидке. Да от него пахнет ее кожей, волосами, черным платьем. Я вновь сошел с ума. Этот человек в японских ботинках вернул меня обратно – в пропасть. Наро смотрел на мое каменное лицо, медленно опуская пачку сигарет. Через се-кунду я видел его удаляющийся силуэт, он быстро шагал к дому, засунув ру-ки в карманы и насвистывая мотив "Весенних дождей".
"В детстве я часто играл в прятки. Помню это странное ощущение, когда тебе завязывают глаза. Видеть ты не можешь, и появляется чувство, буд-то полностью исчезаешь из мира. Эта игра – иллюстрация жизни, очень со-держательная иллюстрация. Ходишь, махаешь руками, как идиот и ищешь пропуск в ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ существование".
На обед подали гороховый суп с огромными кусками лука. Я ненавидел лук с детства, поэтому наотрез отказался даже попробовать. Суп стоял передо мной и распространял ужасный запах. Как ни странно, я сидел за столом со-вершенно один, только через несколько минут в гостиной появилась хозяйка дома. На ней был белый чепец с розовой лентой в мелкую сборку, который походил на музейный экспонат. Старуха была явно чем-то недовольна. Она подошла ко мне, пытаясь сделать добродушное выражение лица, и быстро проговорила.
- Я так понимаю, вы обедать не будете?
Улыбнувшись, назло старухе, я отвратительно и самовлюбленно махнул го-ловой.
- Принесите мне чай и пару бутербродов.
Ее чепец нервно затрясся, она отвернулась и вышла. К концу всей этой сцены подошел мой утренний знакомый. Наро с шумом усаживался за стол, привет-ливо улыбаясь.
- Почему ты не ешь? Очень вкусно!
Я всегда поражался, как он много ест, причем, все ест только с хлебом. Я пе-редал ему корзинку и в пять минут он опустошил все, даже второе. Он ото-двинул тарелки и бросил пачку с сигаретами на стол. Хозяйка с каменным лицом принесла чай и бутерброды и с таким же каменным лицом вышла. Старуха явно любила Наро, а меня ненавидела, во-первых, он всегда много ел, во-вторых, ее стряпня ему очень нравилась.
- Ты заметил, что никого нет?
Я с удивлением осознал, что и впрямь гостиница совершенно бесшумна, на обед никто не спустился.
- Пошли ко мне, выпьем по пиву!
Он с шумом встал и держа руки в карманах заговорчески махнул головой. Номер Наро находился почти напротив моего, через две двери. Даже комната была идентичной: огромный комод с зеркалом, фиолетовые плотные шторы и беспорядок, причем, беспорядок был в раза два побольше моего. Он рас-стегнул потайные замки на ботинках и швырнул их в угол. Очень неприятное зрелище, когда столько "денег" и гениальной фантазии валяются в углу. Наро заметил мое негодование и рассмеялся.
- Да ладно, чего ты! Это всего лишь ботинки, просто ботинки и не более!
- У всех разное отношение…
Я уселся на кровать и взглянул в окно, маленькие капли россыпью ложились на прозрачное стекло, растекались слезами. Небо поседевшее от грусти тяже-ло вздыхало громом и молнией. Красивый и совершенно обычный дождь, но он больше чем природное явление, он расточает грусть и боль. Наро сел ря-дом и протянул банку пива, оно было теплым, но приятным. Я сделал глоток и понял, как соскучился по городу, по своей работе, друзьям, знакомым, по проблемам и улыбкам. Спокойная искусственная жизнь не для меня.
- Наро, почему ты здесь?
Он поставил банку на комод и, скрестив руки на груди повернулся ко мне лицом. Я даже не смог узнать его сразу, вся детскость и приветливость ис-чезли.
- Я пытаюсь спасти женщину, которую очень давно и слишком сильно люб-лю. Простая формула, неправда ли? Я коллекционер, наследство вместе с ув-лечением передалось мне от отца, отцу от деда. Я анитал по национально-сти…
Он опустил вниз глаза и зло поморщившись, сделал пару глотков.
- Отец – офицер оккупационной армии, заведовал пятью лагерями, после войны был выслан в Башню Тишины, дед был генералом. Его казнили ваши, убили где-то в лесу и все. Матери у меня никогда не было. У аниталов воспи-танием занимается только отец. А сейчас, когда моя страна имеет такое влияние в мире мой бизнес и моя родословная приносят кучу денег.
Он подошел к окну и уселся на длинный подоконник.
- Я познакомился с ней на выставке ее отца, за пару дней до его смерти. Ей было четырнадцать. Все сразу завязалось, быстро как-то, непонятно для ме-ня… Она не похожа на обычного человека, что-то в ней поломано. Внутри ее что-то уничтожено. Причем этот ужас проявился только теперь. Она начала общаться по телефону с человеком, который в годы войны съел своего зна-комого, подробностей не знаю… Она ничего не хочет рассказывать. Но..
Наро замолчал. Тишина стояла в комнате несколько минут, они растягива-лись быстрее и больше часов. Мне стало его жалко, я не знаю почему, я ви-дел слезы на глазах мужчины, которого знаю только несколько часов, и мне самому хотелось плакать. И в правду дождь расточает только грусть и боль.
- Она перестала замечать меня, будто не знает кто я. Ты понимаешь как это страшно, когда тебя не видит тот человек, ради которого ты живешь, ды-шишь. Четыре года назад ко мне в руки попали коллекционные сигареты 1904 года. Дело не в том, что им двести лет, их в мире только три портсига-ра..
Наро посмотрел мне в глаза.
- Они есть у тебя.
Я не мог поверить, что вновь все сходится к моей сумасшедшей истории, что теперь она точно не выдуманная моим воображением, ведь есть человек, ко-торый связан с ней. Я с силой сжал кожу на руке. Вроде бы не сплю! Ничего кроме улыбки это вызвать не может! Я устал от этого бреда. УСТАЛ!
- Китаянка – это твоя женщина? Из ресторанчика на углу Фонтанов.. Она са-ма дала мне сигареты.
- Отдай мне портсигар, или продай. Сколько ты хочешь?
- Я не могу. Это единственное доказательство, что у меня с головой все в по-рядке, единственное.
- Ты знаешь историю этих сигарет и для чего они предназначены?
Наро зло ухмыльнулся.
- Сигареты были сделаны на заказ промышленником из Польши. Его имя и фамилия ничего тебе не скажут.. Сигареты были заказаны для жены. Женщи-на в двадцать семь страдала нервным расстройством. Она не узнавала своих родных, называла себя другим именем, говорила на другом языке. Спустя пару дней все становилось на круги своя. И так несколько раз в год. Сигаре-ты были созданы лучшим врачом в Европе - Кавенро. Его имя тебе точно зна-комо.
Я кивнул головой.
- В более сотни различных трав, в том числе и наркотических. Они успокаи-вают сознание, "дают человеку чувство упоения собственным я." Так говорит Сплит…
- Сплит! Это она твоя женщина? Да?
Наро смотрел в окно и молчал.
Он соскочил с подоконника и достал из маленькой тумбы в углу еще две бан-ки пива.
- Да, Сплит.
- Ты знаешь всю мою историю от начала до конца?
- Нет, я знаю только то, что касается Сплит. Она отдала тебе портсигар с си-гаретами, которые успокаивают ее сознание, она разговаривала с тобой в рес-торанчике и все, на этом все.
- Но сигареты дала мне ни она, а китаянка!
Наро удивленно взглянул на меня и улыбнулся.
- Эй, ты что! Я сидел напротив и все видел. Она при мне отдала тебе его.
- Наро, ты смеешься!
Опять что-то не так, или я ошибаюсь, или он. Или Я, или Он? В моей голове пробежали десятки кадров, ненавязчивых картинок прошлого. Китаянка от-дала мне сигареты, Сплит…
- Ладно, меня не интересуют твои пробелы в памяти. Меня интересует зачем ей нужен ты. Она знает о тебе все, твой каждый шаг, мысли, желания, знает, когда ты боишься и страдаешь. Все!
Наро достал из кармана синюю запонку, мою синюю запонку, которая была безвозвратно потеряна. Я не смог скрыть счастье.
- Откуда она у тебя? Я думал, что уже никогда не увижу ее. Это запонки от-ца, они очень важны для меня.
Я протянул руку, но Наро быстро положил запонку в карман.
- Ты отдаешь мне портсигар, а я с большим удовольствием, верну запонку.
- Хорошо!
Выхода у меня не было. Память о родных людях всегда дороже, дороже судь-бы и жизни, дороже всего. Лучше оставаться психом, чем существовать в одиночестве. Я расстегнул кнопки кармана на джинсах и нащупал холодный металл портсигара. Наро взял его без каких-либо эмоций, будто был уверен в итоге сделки.
- Ты так и не ответил, откуда она у тебя!
- Я нашел ее на рубашке Сплит, одну. Спросил откуда и она все рассказала.
- Что рассказала?
- Ты потерял ее на выходе из ресторана, усаживаясь в такси. Ты был очень пьяный! Я видел все это, ну ты дал тогда!
Спорить мне совсем не хотелось, все равно бы вышел дураком.
Говорят, что глаза отражают человеческую сущность, как бы он ее не прятал. Может это и правда, но правда однобокая. Они отражают сущ-ность того, кто всю жизнь живет внутри нас, жрет мысли, мучает вопро-сами, заражает иллюзиями. Мы всегда полностью уверены, что "Я" – это "Я". А жаль, очень жаль. Вся проблема наша в этой уверенности.
Наро подошел к длинному деревянному шкафу и достал чемодан. Он заранее сложил все вещи, так как все полки были пусты. Даже не обратив внимания на мое недоумение, он начал быстро обуваться и, только закрывая дверь, проговорил.
- Ты играешь в ее игру. Главное, останься в живых.
Через пару часов я стоял на остановке. По длинному шоссе проносились ма-шины, люди с их судьбами, мгновения. А у меня не было судьбы, не было проблем и несчастий – Tabula rasa.
Стеклянная утка
Сплит прошла по длинному коридору на ощупь. После одиннадцати в до-ме всегда отключали свет, прожектора и небольшие фонарики горели только на улице. В ногах, в кончиках пальцев чувствовалась необъяснимая уста-лость, всепоглощающая не оставляющая мыслей и желаний. Температуры и боли не было, но дойти до кровати с каждым шагом становилось тяжелее. Она провела рукой по шершавой стене, тихо дотронулась до рамки миниа-тюрного рисунка, фактуры, предметы были осязаемы, в них бился пульс спо-койной жизни. Сплит шла, а коридор шел за ней, шел, шлепая ее босыми но-гами, он не заканчивался и сливался с сотнями шагов. Наверное, стоило про-сто остановиться, чтобы остановился и он, но Сплит не могла. Ее уставшие ноги на цыпочках пробирались по деревянным половицам.
Я вспоминала историю, которую рассказывал мой отец, он повторял ее сотни раз, даже перед смертью. В назидание, или чтобы помнили.. После войны океан занял огромные территории обитаемой, живой суши, превратив ее в пристанище китов и дельфинов. Почему они пришли именно на эти тер-ритории не могли понять сотни ученых и исследователей. Вода была загряз-нена отходами, миллиардами остатков, обломков, руинов городов. О челове-ческих жертвах пытались просто забыть, более половины населения земли исчезло в воде, в воде, которая дала нам жизнь и которая забирала ее мед-ленно, смакуя каждый вздох, крик, мольбу. Вскоре, все киты и дельфины вы-бросились на берег, люди не смогли спасти ни одного, погибли все. Теперь их можно увидеть только на иллюстрациях. Мои детские воспоминания оста-вили только несколько картинок, но они стали самым ярким и трагическим звеном в моей жизни. Сотни людей, даже тысячи в четыре часа утра пыта-лись вернуть их в океан, в воздухе стоял один, проникающий в душу звук, они умирали крича, с силой вновь и вновь выбрасываясь на берег. Вода пре-вращалась в пену, она обволакивала плачущие лица людей, тогда рыдали все и мужчины и женщины, дети, старики. Моррис, который жил на новой при-стани, в полуразрушенной башне обнял меня за плечо и шепотом прогово-рил: "Они отдали себя за нас, чтобы мы могли прожить еще, чтобы ты могла пройти свою жизнь до конца. Помни это, помни о том, что за тебя отдали жизнь, никому ее не отдавай, никому." Он подошел к умирающему дельфину и тяжело дыша, лег рядом: "Я с тобой, я рядом, я рядом.." Дельфин затих, будто ему стало легче, а старик протянул руку и обнял его. Моррис не ото-шел от него пока он не умер. Я помнила это, помнил и мой отец, он делал все, чтобы из моей памяти эта трагедия не уходила никогда. Сплит легла на кровать, отбросив теплое одеяло, в ушах стоял звук океана, грязной пены.
- Я дала обещание и боюсь, что выполнить его не смогу. А может смогу.
Сплит провела рукой по влажным глазам и улыбнулась.
- Мне кажется, я так долго живу, сто или триста лет. Знаю все и ничего не боюсь. А ведь это не так. У меня просто нет сил жить дальше..
Ее голос эхом отдавался в пустой комнате, ничего не оставляя после себя. Чувства стираются в одиночестве. Они никому и ничему не остаются, они просто никому не нужны. Если человек один, то и мир его сжимается до раз-меров крошечного шарика и нет там места другим мыслям, овациям, нена-висти и даже любви. Поэтому не стоит питать иллюзий, будто кто-то слышит вас и вам становится легче, это все просто обманка, фокус такой, глупый фо-кус.
Сплит встала с кровати, накинула на плечи одеяло и шлепая по холодному полу босыми ногами пошла на кухню. На ощупь, выискав бутылку с мине-ральной водой, она открутила пробку и сделала глоток. Вода была противная, с соленым привкусом к тому же теплая. Сплит бросила бутылку в раковину и подошла к окну. Забравшись на подоконник и укутавшись в белое одеяло она нежно улыбнулась сама себе, внутри было тепло, мягкая нега разливалась по телу, заигрывая с радостью и счастьем. Улица, освещенная мощными фона-рями до боли напоминала работы Ван Гога и Писсаро. Бешеные, почти неес-тественные цвета с четкими иссиня-черными линиями и горечью внутри: ли-стья каштанов и свежий, все еще дышащий жарким днем асфальт, силуэты людей, которые забыли как выглядит сон… По тротуару медленно шел ста-рик с колокольчиком на поясе, он стучал посохом, больше напоминающим обычную палку по дорожке и звук распространялся по всему городу. За не-большим зданием детской школы виднелись длинные трубы старенькой ко-тельной, лет двести назад она была чудом и спасением от холода, а теперь груда металлолома. Никто не решился его снести, котельная была историей города, которую поспешили очень быстро забыть. Ее просто разбирали поко-ления "новых" людей на фундаменты и ограды, на лестницы, или просто так, ради интереса.
Когда отец был еще жив, Сплит часто сидела на третьем этаже полураз-валившегося здания. Это был ее мир, ее дом, там обитали, жили ее истории и сказки, ее и ничьи больше. Все подвалы котельной были затоплены водой, грязной, почти черной, огромные металлические конструкции и перекрытия, поражающие воображение любого человека, который оказывался в этом за-брошенном месте, почти полностью съела ржавчина. Она работала намного медленнее людей, но не оставляла после себя ничего. Несколько ярусов лест-ницы горожане сумели успешно унести, оставив для Сплит один неизведан-ный этаж, где с улицы красовались лабиринты красных и синих кнопок, ры-чагов. Две трубы из красного кирпича стояли нетронутыми, они собирались жить долго. Сплит всегда говорила это. В прозрачном ночном свете две тру-бы напоминали щепетильных стажей, которые никогда не смогут покинуть город, потому что в этом городе их жизнь. Город – залог их существования. Сплит провела рукой по стеклу, мысленно дотронувшись до воспоминаний.
- Почему Наро еще не вернулся?
Она протянула руку и нащупала брошенную в раковину бутылку, воды в ней почти не было, несколько глотков. Сплит открыла кран, в ответ послышался лишь тяжелый гул.
- Уже воду выключили.
Она вновь села на подоконник. По дороге быстро ехала фиолетовая машина, вероятно такси, или скорая помощь. Автомобиль остановился и из него вы-шел высокий мужчина с сумкой на плече, в военном галифе оккупационной армии Сплит узнала Наро, который медленно шел к дому. Она сбросила одеяло и встала во весь рост, Наро остановился у окна и бросил сумку на ас-фальт. Они смотрели друг на друга, будто не виделись вечность. В спящем городе, у разрушенной котельной, у берегов воспоминаний Сплит поняла, что ничто и никто не может быть ближе, чем он, даже через стекло и воздух она чувствовала запах его кожи. Чувство к Наро никогда не было одинако-вым, никогда не было нагим. Она любила его и ненавидела одновременно. И если она ненавидела, то ненависть была сумасшедшей, вплоть до жертв и ис-терик, а если любила, то кутала в эту любовь все. Так делают все женщины, а если не все, то почти все. В чувствах суть женского существования.
Наро обнял ее белое тело, нежно поцеловал в шею.
- Тебе не холодно?
- Почти нет.
Он улыбнулся и взял Сплит на руки.
- Ты всегда странно разговариваешь! У тебя необычная манера говорить.
Он поцеловал девушку в плечо и почти неслышно пошел по длинному ко-ридору, который становился длиннее, объемнее с каждым шагом. Время в нем увеличивалось вдвое, втрое, вчетверо. Наро ощутил, как оно быстро ле-тит, как много он пережил и прошел дорог, как много он сделал и не сделал. Он увидел океан и небо, сходящиеся в одной точке, отца в пыльной шинели, почувствовал запах рыжих волос матери, вкус сладкого сиропа от кашля. За секунду прошло детство, юность и ничего не осталось, кроме любимой жен-щины на руках и коридора, который вместе они пройти не смогут, только разделившись и никак более. Сплит обвила его шею руками и тихо дышала, будто вслушивалась в ощущения Наро, которые были ей знакомы уже давно.
- Ты видишь все это? – прошептали ее губы.
- Да.
Наро положил Сплит на маленькую кровать, провел рукой по ее спокой-ному телу, маленькой красивой груди, по недвижимым холодным губам, по белым волосам.
- Если бы я мог, то вошел бы в тебя и жил в тебе всегда, просто чтобы быть рядом. Но ты не пускаешь. Сплит.
Мужчина упал на колени и начал рыдать, его плечи содрогались в горе, руки напряженно дрожали от каждой капли слез.
- Я все равно буду рядом.
Наро укрыл мертвую женщину пледом и лег рядом.
- Все твои ошибки я исправлю, ты только прости меня. Не забудь меня там, где тебе вечно будет спокойно.
« Я никогда не верил в то, что человек связан с Богом, что он его подо-бие, но, глядя на нее, я ни на секунду не мог усомниться в ее божественном происхождении. Слова, которые она говорила, воду, которую она пила нужно было сохранять для потомков и учеников, чтобы было для чего и чему мо-литься. Мои представления о ней граничили с болезнью и только это не по-зволяло увидеть в ней чудовище.
…..А ведь Бог тоже может быть чудовищем… Я просто не мог уложить в своей голове все то, что она сделала, спланировала и продолжала бы делать.
Звонок №4
- Я гном в красной шапке с зеленой кисточкой, гном, который любит орехи и мед, чай и вареного кролика. Топаю ножками по земле, топаю, иду. Моя жизнь расписана по секундочкам и минутками, потому что я гном. Днем я гуляю по лесу, вечером зажигаю огонь и бешено танцую, танцую и подбра-сываю дровишки. Потом я иду спать, а утром все начинается вновь. Я ведь гном и я один. Мне все говорят, что я унижен правдой.
Сплит улыбнулась невидимому незнакомцу, его детские аллегории всегда вызывали у нее чувство нежности.
- К чему ты все это сказал? На гнома, я предполагаю, ты вовсе не похож!!
Приятный смех раздался в телефонной трубке, первый раз за все время об-щения с незнакомцем Сплит ощутила его тепло, очень приятное, отцовское, наполненное наивностью.
- Мы уже говорили с тобой о желании…Только не закончили. Желание все-гда пребывает внутри человека, и оно может поглощать все его существова-ние. Иногда оно неизбежно приводит к гибели, а иногда творит счастье. На-ше существование состоит из желаний и их реализации – это аксиома. Если ты хочешь жить, то останешься в живых, если ты хочешь стать царем в своем мирке, то станешь им. Стоит только захотеть, родить амбиции, походить но-гами по всем, кто тебя окружает и все, трон и корона на месте. Только нико-гда не совершай ошибки, не желай стать богом – это всегда заканчивается позором, или смертью.
- Ты всегда уверен в том, что человек "гениален", только не знает об этом!! Я считаю, что ничего ему не поможет, ни амбиции, ни желания. Если есть следствие, значит, есть причина и наоборот. Но закон нарушается, когда дело касается человека, ведь человек просто следствие, о причине и речи быть не может. Он следствие беспричинной эволюции. Кому он нужен, он бред, фан-тазия Разума, он деструктивен и глуп по природе, навязчив и надоедлив. Он плохо закончит, и об этом знают все, даже он сам.
Мужчина положил трубку на стол и протянул руку к старенькой аллюмине-вой кружке. Звучно отхлебнув горячего молока, он закрыл глаза. Молоко растекалось по телу с невероятной быстротой, забегало в каждую клеточку. Он с детства ненавидел молоко, но всегда его пил, только для того, чтобы научиться любить то, что ненавидишь. Многолетние "опыты" ничего не дали, с молоком приходили тошнота и еще большая ненависть…
- Я никогда не верил в божественную абсолютную любовь, ведь нельзя лю-бить то, что достойно ненависти. Можно только заставлять себя делать это, но с каждым годом тошнит еще больше.
Сплит вслушивалась в отдаленные слова мужчины, он вновь забыл, что трубка лежит на столе, это происходило если не систематически, то с завид-ным постоянством!
". Когда сам приклеиваешь себе крылья, то всегда уверен в своей безгрешно-сти. Когда они даны тебе с рождения, то ты отклеиваешь их, продаешь, прячешь. Трудно понять, что более наказуемо – стыдится исключительно-сти, или самому ее создавать".
Путь домой, или точки над «нет»
Продолжение следует.
Происхождение дождя
© Copyright: Екатерина Шишлова 2, 2010
Свидетельство о публикации №210070100443
Свидетельство о публикации №210070100443
Рецензии
А мне показалось, что точка поставлена... Хотя, наверное, что-то ещё недосказано.
У вас очень образный язык. Люблю такие вещи.
Николай Мирных 01.07.2010 15:06 • Заявить о нарушении
У вас очень образный язык. Люблю такие вещи.
Николай Мирных 01.07.2010 15:06 • Заявить о нарушении