Сука

Болеть гриппом--кому не приходилось? Симптомы известны, состояние--тоже. Лежу в постели тепло укутанный и, подрёмывая, жду прихода врача. К дремоте располагают как температура, не слишком, правда, высокая, так и монотонно кружащиеся за окном снежинки.

Жена на работе, детей забрала к себе на несколько дней бабушка, моя мама, дабы уберечь их от роящихся вокруг меня вирусов. Да и в школу детям не надо: январь, каникулы. Газеты и книги рядом со мной на стуле, но читать я не в состоянии: весь во власти навалившейся гриппозной тягостности, от которой стараюсь уйти, погрузившись в дремоту. Но дрёму мою ознобную где-то после полудня прервал звонок в дверь.

"Ну да, конечно, это доктор..."--я заставил себя подняться и, накинув на тёплый халат ещё и плед, поплёлся открывать дверь. Нет, чтобы в глазок посмотреть или спросить: "Кто там?".

Приоткрываю дверь и вижу перед собой пренеприятнейшую особу. В стёганном ватнике, поверх которого повязан крест-накрест толстый шерстяной платок, вся запорошенная снегом, стоит соседка по двору, некто Люда--известная своей грубостью кассирша из углового гастронома.

"Что такое! Ошиблась дверью, что ли? Чёрт..."

Особа извиняется и спрашивает мою жену.

-Её нет дома, она на работе. А в чём дело?

-Я к ней по личному вопросу. А когда она приходит?

-Приходит к шести.

И я бесцеремонно захлопываю дверь: разговор исчерпан, да и дует порядком.

Забравшись снова под одеяло, я почувствовал, что меня донимает не только температура, заметно повысившаяся, но и откровенная злость.

"Ну чего эта дрянь к нам суётся? Какие такие дела у неё к моей жене и вообще..."

Я, прикрыв глаза, пытаюсь успокоиться, но даётся мне это с трудом. И дело не столь в самой этой кассирше, крупной дебелой бабёхе лет этак за тридцать, крашенной блондинке с тупым взглядом мутноголубых глаз, этой "суке", как я мысленно окрестил её, сколько в её детках--злобных щенятах. Не дают они проходу нашим детям: жидыхание, зуботычины, затрещины...

Далеко не сразу определили они нашу национальную принадлежность: и фамилия у нас нейтральная, да и внешне не соответствуем мы расхожим антисемитским стереотипам.

И какую эти подлые детишки провокацию придумали! Танька, она младшая, бросает в наших Алёшу и Марину комья земли, камни, сучья. А когда наши отвечают ей тем же и бросаются за ней, убегающей, в погоню, то где-то за углом дома--тут как тут!--братец её Вовчик, а он на два года старше нашего Алёшки.

-А! Сестру мою бить? Так получай!..

Вот как это обставлено! Он бьёт, защищая обижаемую сестрёнку! Сам ли додумался до такого хитрого оборота, или кто надоумил?

Пробовал я с Вовчиком этим поговорить, но он держится от меня подальше--поди догони его, этого подлого "поборника справедливости"!

Обратиться к кому? В школу, в милицию, к родителям этих зверёнышей? К мамаше их Люде, этой обширных размеров обормотихе? Или к отцу их Сашке, вечно непросыхающему слесарю из нашего ЖЭКа?

Гиблое дело--яснее ясного. Что же придумать, что предпринять?

Озноб и отчаянье совершенно скрутили меня. Но тут снова раздался звонок в дверь. На этот раз я не преминул глянуть в дверной глазок: да, эта пришла ожидаемая доктор.

Держалась она от меня, заразного, подальше, и я, понимая её опасения, отказался от простукивания и прослушивания. Доктор не настаивала, и, наскоро выписав мне больничный и пару рецептов, побежала по долгу службы дальше.

А я... Я согрел себе молока и, запив им таблетку аспирина, снова завалился в тепло постели. Нервное напряжение несколько отпустило меня, и мне даже удалось уснуть.

Проснулся я от звука отпираемой двери. "А... Вот и жена с работы..."

-Заходите, Люда, заходите... Давайте я помогу вам платок развязать... Боже! Да вы ведь совсем закоченели! Туалет? Вот туда, пожалуйста... А потом сюда проходите, я на кушетке вас устрою. И чай сейчас поставлю--согреетесь...

Потом слышу кряхтение, стон--это Людка, конечно. "Что с

ней? И чего это Люся к нам её привела?"

Тут жена заходит ко мне, а я в спальне, и, прикрыв за собой дверь, держит палец у губ и шепчет:

-Ты понимаешь, она совсем замёрзла! Она после аборта пришла домой, а Сашки её нет. А она без ключей--он обещал быть дома. Она и в контору ходила, и в подвал сунулась, где эти водопроводчики обычно околачиваются. Но муженька её нигде нет и никто не знает, где он. Она ходила по соседям, звонила, да никто ей не открыл--может, на работе все были. Вот и к нам звонила. Ну как её не приютить--совсем обледенеть может...

Меня такая возможность совершенно не опечалила бы, даже наоборот, что я и высказал вполне категорично, правда, стараясь потише.

-Ладно, уймись. Тебе волноваться сейчас вредно. Да и что такого, если побудет она у нас часок-другой? Как это ты не можешь понять, что нельзя в мороз оставлять человека на улице? Даже собаку...

-Вот-вот! Собаку... Суку! И почему именно мы? И почему она к нам? Благодетельницу сыскала! Всем, кому надо и не надо стараешься помочь! Тоже мне "добрая самаритянка" выискалась! К чертям собачьим! Да мы что--хоть в малейшей степени друзья ей? Совсем наоборот! Нашла кого привести! Сплавь её поскорее! Чтоб и духу её у нас не было!--Всё это, между прочим, на шипящем шёпоте.

-Вот сейчас отнесу ей чаю--пусть согреется, а потом сбегаю к ним--может, Сашка её объявился. Если нет--оставлю ему записку, где она, пусть придёт за ней...

Чай был подан этой ссс... и какое-то печенье к нему. Потом жена бегала в их дом и оставила бумажку Людкиному ханурику.

-Уф! Ну, это сделано... Сейчас разогрею обед. Как ты, сумеешь сесть за стол? Или тебе сюда принести?

-Да уж пойду. Но как эта... Ты что, собираешься и её с нами вместе посадить?

-Не беспокойся. Я ей подам к дивану, на табурет поставлю--ей лучше поменьше двигаться.

Я, накинув плед чуть ли не на голову--чтоб не видеть эту Людку--прошёл в кухню. На первое у нас был борщ украинский, с хлебом и чесноком, и первая тарелка была отнесена этой самой... На второе были котлеты с макаронами и подливкой. Вижу, что жена и дряни этой, как и нам, две котлеты к гарниру кладёт. Я вышел из себя:

-Что?! И котлеты ей? Обойдётся! "Клади их взад!"--Последнее, как известно, цитата.

Жена глянула на меня презрительно-соболезнующе,--так мне показалось,--но одну котлету всё же сбросила обратно на сковородку. Что было на третье--не помню. Тем же манером--натянув на голову плед--я вернулся в спальню, прикрыл дверь и, забравшись под одеяло, потянулся за газетой. Но в ней на первой странице была огромная статья о дружбе народов, и я отшвырнул газету подальше.

Сашка-алкаш явился за своей драгоценной супругой где-то к полуночи. Я слыхал, как они уходили, слыхал голос нашей "гостьи", горячо, ну прямо взахлёб, благодаривший мою жену- благодетельницу, та что-то ей отвечала, а потом я удовлетворённо услыхал звук запираемой за ушедшими двери.

Через два дня приехали дети с моей мамой. А потом была суббота, жена возилась на кухне, а я, уже приходящий в себя, но порядком выкрученный, полулежал в кресле и перебирал бумаги, готовясь к следующей рабочей неделе. Дети же гуляли во дворе. Вдруг голос жены:

-Ты погляди! Да встань и подойди к окну!

Я поднялся без особой охоты, но отвлечься-то хоть ненадолго надо, и глянул вниз. Наши дети и их дети совместно сооружали что-то из снега.

Надо ли говорить, что вражда, детская вражда, односторонняя, правда, прекратилась, ушла в прошлое. Что там за разговор был у них в семье с детьми, какие такие были объяснения и внушения, можно только гадать.

Вовчик--подумать только!--стал буквально ангелом-хранителем наших чад. И это ещё не всё: появились у нас к столу дефицитные куры и кролики--конечно же, это стараниями Люды: она ведь была, как уже говорилась, кассиршей в угловом гастрономе.

Скажу ещё, что Сашка-ханыга, вообразив, что из нас вообще верёвки вить можно, каждый раз при встрече стал просить у меня хоть на чекушку, но ни шиша, конечно же, не получал.

Кое-кто может подумать: вот хитрая эта Люся, жена-то моя, знала, кого приветить--сообразительная! Но нет, это не так. Как я уже обмолвился, у неё просто в натуре такое--помогать окружающим. даже тем, кто, на мой взгляд, совершенно того не стоят. Но, с другой стороны, как подумать: ведь если таких благих побуждений и нет в природе у нас с вами, то почему бы по одному лишь здравому разумению, даже и без особых чувств, не стремиться делать добро?

Ничего нового в этом, конечно же, нет. Но стоит напомнить (и себе самому тоже), что сотворённое добро иной раз может отозваться добром ответным, как это и произошло в вышеописанном случае.