Идолы и шаманы

(Из книги "Ночной директор")
IX глава
ИДОЛЫ И ШАМАНЫ

Ночной Директор продолжил свой путь по залам музея. Его тень скользила то впереди него, предупреждая об его появлении немых постояльцев, то отставала, как бы давая ему возможность первому взглянуть на иной мир ночного музея.
Это странное время, когда настоящий мир может вдруг перетечь в нереальный, тонкая граница между ними исчезает, и человек может жить одновременно в двух ипостасях. В эти часы задаёшься вопросом, так всё-таки, что реально в этом мире, а что придумано безудержным человеческим  воображением.
Тихо ступая по ковровым покрытиям человек вошёл в зал этнографии. И резко повернул голову вправо, ему показалось, что на него кто-то внимательно посмотрел. Не было чувства опасности, или тревоги, просто чей-то внимательный взгляд скользнул по нему, и тут же бесследно  исчез.
Так иногда бывает, когда идёшь по улице, и вдруг чувствуешь на себе чьё-то пристальное внимание, оглядываешься, чтобы посмотреть, кого это так заинтересовала твоя скромная персона, но мелькнувшее ощущение уже растворилось, и ты видишь лишь спешащих прохожих, которым до тебя нет совершенно никакого дела. А их взгляды равнодушно скользят по тебе, абсолютно не замечая твоего присутствия.
Но ночной посетитель точно знал, кто именно – здесь и сейчас – мог так внимательно посмотреть на него. Для кого он не просто тень, случайно зацепившаяся из мира дневного, а вполне реальный человек.
Мелькнувший испуг уже исчез, всё-таки не первую ночь он коротал в этих стенах и ко всему уже привык. И потому спокойно, даже слишком спокойно подошёл к выставке посвящённой национальным верованиям.
Он уже давно со вполне здоровым скепсисом относился к современной науке, ночная жизнь музея понемногу, незаметно, но расширяла горизонты его мировоззрения. Ночной человек понимал, что современная, технократическая цивилизация всему старается дать объяснения, всё разложить по полочкам, чтобы окружающий мир стал ясным и понятным, удобным для жизни и благодаря этому неопасным. А вот то, что не помещается в узкие границы рациональных объяснений, и чему нет объяснений с позиций устоявшихся и естественных представлений об окружающем пространстве, отбрасывается в сторону, официальная наука делает вид, что этого не может быть, пытаются истолковывать со своей точки зрения, не обращая никакого внимания, что подобные объяснения на самом деле мало проливают свет знания на проблему. А ещё лучше – необъяснимое явление замалчивается, засекречивается. И в лучшем случае немногие энтузиасты-учёные пытаются разобраться в сверхъестественных событиях, правда, стараясь не слишком афишировать свой объект изучения. А в худшем – следует безоговорочный запрет, ставится клеймо, «табу», а дерзнувших прикоснуться со своим неистребимым любопытством к тайне, предают насмешкам или анафеме. А вполне реальное явление становится в ряд случайностей, обманов и галлюцинаций. Очень удобная позиция.
Зато классическая наука в очередной раз торжествует победу над… отступниками, то есть теми, кому на глаза жмут шоры, кто видит мир во всём своём великолепии и разнообразии.
Но, ведь же не всё так просто в этом лучшем из миров. И если что-то пережило века и тысячелетия, то, значит, имеет право на существование и должно быть исследовано. Как, например, шаманизм.
В тундровой жизни кочевников, шаман всегда играл огромную роль. В «Толковом словаре» Владимира Даля записано: «кудесить по образу шаманов, впадая в неистовство». Современные словари определяют шамана, как человека входящего в общение со сверхъестественными силами посредством ритуального экстаза.
Ещё добавляют, что это служитель культа, наделённый способностью вызывать у самого себя состояние экстаза, или как говорят язычники – камлания. В словаре Даля этому слову дано более широкое значение: «Шаманить, гадать, ворожить и лечить по образу или способу шаманов». Причём Владимир Иванович специально отмечает, что это слово пришло из Сибири.
Сохранились многочисленные свидетельства православных, видевших камлания своими глазами. Очень хорошо описал этот обряд игумен Иринах, мирское имя до принятия церковного сана у него было – Иван Шемановский, когда ему всё же удалось познакомиться со старым шаманом, жившим на Ямале. Но, несмотря на весь свой скептицизм и религиозное образование, даже он поддался этому действу. А уж его-то назвать безграмотным язычником было уж никак нельзя, ведь Иринарх служил в Обдорской миссионерской церкви.
«Мы благодушно пили чай и с любопытством наблюдали за шаманом, который, подвесил на веревку к одной из перекладин чума саблю остриём к себе и что-то бессвязно бормотал. Минуты две длилось это бессвязное бормотание с легким пришептыванием и присвистыванием, свойственным большинству остяков. Мы не разговаривали, в чуме была полная тишина, мы даже затаили дыхание, чтобы не помешать колдуну.
Вдруг откинувшись назад, он торжественно сказал: «все будет благополучно у вас».
Мы рассмеялись, но по лицу шамана было видно, что он не обиделся.
- Откуда ты узнал, что мы будем благополучны? – Спросил его кто-то из моих спутников.
- Мне велено всем вам сообщить это.
Мы рассмеялись снова. Шаман не обратил внимания. На его лице была какая-то натянутая серьезность. Все существо его как будто изменилось, в его движениях было что-то особое, малоестественное. Он снял с веревки саблю, повесил ее на гвоздь и взял пензер – бубен.
- Что теперь будешь делать?
- Буду вызывать духов.
- Каких, добрых или злых?
- Не знаю, но только они здесь будут, ты будешь их слышать, может быть, и увидишь.
С пензером в руках подошел к сильно накалившейся печке. Старая, дряблая шкура пензера от влияния тепла стала натягиваться на обруче и выравниваться.
Шаман слегка ударил по нему ветхой колотушкой, конец которой был обшит оленьей шкурой. Раздался оригинальный звук, напоминавший отдаленный гром. С каждым новым ударом стало казаться, что громовые раскаты все ближе, становятся все сильнее, грознее, делаются с каждой секундой учащеннее. Вот они слились в сплошной гул, от которого чувствовалось дрожание стен юрты, её старой крыши, казалось, готовой рухнуть и задавить всех собравшихся. От этого выбиваемого в пензер оглушительного гула у меня стала слегка кружиться голова, а подобный раскатам грома гул рос и рос.
Мне стало не по себе. В это время стало слышаться легкое завывание. Оно начало усиливаться, становиться все слышнее и слышнее. Стало делаться резче и диче, пронзительнее и пронзительнее. Этот дикий вой шамана так резал слух, что невольно пробегала по телу дрожь. Эти двойные звуки пензера и голоса шамана все увеличивались и росли. Все силы ада, казалось, собрались сюда для пения, криков, игры… Какая-то невидимая сила приковала мое зрение к нему. Впечатление было сильное. Шаман, сидя на корточках, сначала при ударах в бубен легко раскачивался из стороны в сторону всем своим корпусом. Эти раскачивания усиливались, делались все более быстрыми, живыми.
Когда удары в пензер достигли апогея, и его пение, вернее, вой, дошел до кульминационной точки, шаман, седой старик, уже почти ослепший, стал так высоко подпрыгивать, что впору акробату, стал так трястись, как будто его била крепчайшая лихорадка. Его лицо свело, искривились губы, глаза дико и безумно блуждали… А он бил в бубен непрерывно, завывал, не переводя дух, подпрыгивал безостановочно.
Мои нервы были потрясены, и я хотел, чтобы все это скорее окончилось. Я хотел закрыть глаза, чтобы не видеть шамана, на губах которого показалась пена, корпус которого извивался самым неестественным образом. Но я не мог этого сделать. Я хотел закрыть руками уши, чтобы не слышать диких и страшных выкрикиваний его, но чувствовал такую слабость, что трудно было приподнять руки, хотел закрыть свою голову малицей, чтобы ослабить потрясающие мозг звуки пензера, но не смог сделать и этого. А пензер гремел, шаман выл по-прежнему.
Наконец его стали оставлять силы, ослаб голос. Завывание шамана потерялось в волнах гула пензера. Это гул стал становиться слабее, стал отдаляться от юрты, и уже слышался где-то далеко, далеко.  Раздался пронзительный крик, из рук шамана выпал бубен, он упал на спину, несколько мгновений его корчило, затем он вытянулся, закрыл глаза и громко захрапел. Церемония закончилась.
Через четверть часа шаман поднялся, схватил пензер и начал опять, было, бить в него, но после нескольких ударов он снова лежал.
Мы спросили его, были ли духи, потому что не видели их.
- Духи не приходили, звал их, не идут. Потому что поп здесь, бояться.
Мы рассмеялись, и я заметил шаману, что может быть духи не пришли, потому что пензер очень старый, и что, не лучше ли продать его, пока есть покупатели. Старик согласился, и я приобрел его для миссионерского музея этот музыкальный инструмент, гипнотизирующий суеверных остяков». 
Одиноко стоящий в полной тиши музея человек внимательно рассматривал жертвенное место, вернее его имитацию, и ещё раз вспомнил, как ему удалось подержать в руках этот древний бубен. Как сначала ради любопытства он несильно стукнул подушечкой пальца по натянутой коже. Звук был глухим, и каким-то безжизненным. Перехватив поудобнее в руках пензер он стукнул в него сильнее, уже костяшками пальцев, и как внутри самого звука вдруг послышались странные нотки, интонации, неслышимые ухом, а скорее ощущаемые всем организмом. Шаманский бубен  как будто еле уловимо задрожал, словно просыпаясь. Захотелось ударить в него сильнее, отбить какой-то ритм. Но что-то  остановило. Может трепет к такому старому экспонату, который испытывают все настоящие музейщики, исповедующие принцип «не навреди». А может мелькнувшая странная мысль: «Шаману, за всю его жизнь, можно сменить лишь семь бубнов. К тому же ведь я не посвящён, это не мой пензер, и кто его знает, чем может обернуться этот эксперимент».
Ночной Директор хорошо знал, что каждый музейный зал, каждая вещь, живущая в музее, имеют свой характер. И не всегда благодушный. В некоторых залах находиться бывает как-то странно и неуютно. Днём это незаметно, а вот именно ночью начинаешь особо чувствовать, что ты здесь абсолютно лишний.
Этому человеку было хорошо знакомо это чувство, приходящее внезапно и оставляющее неприятный осадок в душе. Особенно тревожно было в самом начале, когда он только начинал работу ночным сторожем. И в первые смены ночная музейная жизнь казалась настолько странной и загадочной, что даже спокойно заснуть не удавалось. Так что шутка, что самый крепкий сон у пожарных и сторожей себя здесь не оправдывала и казалась весьма неуместной.
С тех пор прошло бесчисленное множество дежурств. Ночной Директор ко многому привык. И к нему здесь привыкли и свыклись. Но всегда оставалось нечто такое, что не давало ощущения полной гармонии. До сих пор постоянно тревожило своей эфемерностью, невозможностью объяснить себе самому словами.
Он присел на корточки перед идолами, по чьей-то странной прихоти поставленными под церковным колоколом, висящим под самым потолком. Его, как музейщика, всегда занимало это соседство. Какой-то  еле уловимый философский смысл был скрыт в этой экспозиции. Может единство противоположностей?
Нет. Не то. Слишком просто.
Но, вглядываясь то в мутноватый металлический блеск колокола, то опуская взгляд  на бесстрастные деревянные личины идолов, где-то в самых потаённых глубинах души вдруг начинают возникать смутные сполохи ожидания чего-то. Доброго или плохого, это не важно. Ведь любое ожидание томительно и тревожно. Человек прямо посмотрел в бесстрастные, грубые лица. И пробормотал, впрочем, он хорошо знал, что его услышат:
- Но всё-таки, кто вы? Что вам надо? Ведь на смену вам приходили другие боги. А современное человечество вообще страстно строит атеистический мир, но никак не может расстаться с вами. Так что его удерживает? Почему его вера в вас не исчезает?
Впрочем, ответа он и не ждал.
С позиций материализма и научного атеизма, с шаманизмом практически всё ясно и понятно. Ну, за исключением некоторых явлений, на которые официальная наука уже давно привыкла закрывать глаза. Но многое, конечно же, можно объяснить уже открытыми и неплохо изученными законами природы. А ещё можно вспомнить, как при советской власти шаманов обвиняли в эксплуатации кочевников, новые идеологи утверждали, что это обычные шарлатаны, наживающиеся на безграмотности, забитости и так далее, отсталых народов. Правда, почему-то они забывали добавлять, что богатых шаманов в тундре никогда не было. Нельзя им было иметь большое хозяйство.
Но не всё так просто, как это может показаться на первый взгляд. К этому древнему культу всегда присматривались, хоть и осторожно, но пристально, стараясь не привлекать излишнего любопытства со стороны праздной публики. Например, мало кто знает, что ещё Петр I активно интересовался шаманами. В 1702 году он приказал берёзовскому воеводе прислать несколько человек умеющих шаманить:
«К будущей зиме 1703 года послать в Москву трех или 4 человек шаманов, которые бы совершенно шаманить умели... вести их бережно и велеть им взять с собою, что к тому шаманству надобно и их не стращать, а сказать, то им будет нашего великаго государя жалованье». 
Но воеводе эта лишняя головная боль с отправкой язычников в Москву видимо была совершенно не нужна. Поэтому он отправил царю письмо, в котором объяснил, что они шаманить не умеют.
Вот что отписал воевода российскому самодержцу:
«В нынешнем 1703 г. января 2 ясачный сборщик привез в Березов двух самоедских шаманов, и они в съезжей избе были допрошены, какое за ними есть шаманство. И те шаманы в бубен били и кричали, а иного де шаманства за ними нет никакого, и я к Москве послать их не посмел, чтобы в проезде от Березова до Москвы тех шаманов в кормех и подводах великаго Государя казне лишней истраты не было, а в других волостях шаманов не сыскано». 
В Москве повозмущались воеводской неисполнительностью «И, если вперед не пришлет ради каких своих отговорок, то на нем будет доправлена пеня». Но, видимо, на этом дело так и заглохло. Хватало забот и поважнее. А может, решили поискать в другом месте, империя-то, эвон какая, необъятная, досталась Петру Алексеевичу. Вполне вероятно, что в другом месте шаманы сыщутся посговорчивее.
Одно из самых первых описаний шаманского культа принадлежит перу известного «огнепального протопопа» Аввакума, одного из лидеров старообрядчества – религиозной оппозиции, сложившейся в пятидесятые – шестидесятые годы XVII века в период раскола русской православной церкви. В 1653 – 1664 годах Аввакум находился в Сибири. В своём знаменитом «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения», описывая свои злоключения в Сибири, протопоп вспоминает эпизод со сборами в военный поход сына своего мучителя воеводы Пашкова.
В это время его сын, Афанасий Пашков, отправлялся «Мунгальское царство воевать». По этому поводу заботливый отец-воевода пригласил шамана и «заставил иноземца шаманить сиречь гадать: удаст ли ся им и с победою ли будут домой». Гадание, то есть шаманское камлание, выглядело следующим образом:
«Волхв же той мужик, близ моего зимовья, привел барана  живого в вечер и учал над ним волховать, вертя его много, и голову прочь отвертел и прочь бросил. И начал скакать, и плясать, и бесов призывать, и, много кричав, о землю ударился, и пена изо рта пошла. Бесы давили ево, а он спрашивал их: «Удастся ли поход?». И бесы сказали: «С победою великою и с богатством большим будете назад». И воеводы ради, и все люди радуются, говорят «богаты приедем!». 
Так шаманизм был поставлен на службу русскому оружию. Поход, кстати, оказался неудачен – все его участники погибли. Чудом спасся только сын воеводы.
В 1886 году в Обдорске произошло событие, вызвавшее двоякие чувства у местного населения, скончался последний остяцкий князь Иван Матвеевич Тайшин. Православным русским, наверное, было всё равно, хотя, его торговые партнёры немного расстроились. А вот для остяков это было печальное событие. Дело в том, что дети князя лишились княжеского достоинства, ведь он был не венчан со своей женой, и следовательно, по законам того времени, дети были внебрачными. Несмотря на все убеждения миссионера Петра Попова, Тайшин в глубине души продолжал оставаться язычником, покровительствовал шаманам, «поддерживал стойкость в язычестве своих сородичей». 
Православные миссионеры на протяжении многих веков постоянно сталкивались с культом шаманизма, пытались как-то с ним бороться, но все их усилия, в основном, оставались втуне. В 1904 году, Обдорская православная миссия праздновала свой пятидесятилетний юбилей, и тогда было создано так называемое «Обдорское миссионерское Братство во имя святителя Гурия, архиепископа Казанского и Свияжского чудотворца». Согласно его устава, «братчики» должны были распространять «духовное просвещение среди обдорских инородцев, охранение чистоты нравов и добрых обычаев». Для этого они должны были собирать все сведения о шаманстве и ставить в известность Обдорскую миссию. Миссионерам давно стало понятно, что кроме снабжения аборигенов иконами, золотыми и серебряными крестиками, необходимо ещё и вести беседы. Ведь не только делом, но и словом можно было успешно бороться «против этого языческого суеверия». 
Впрочем, некоторые отцы-миссионеры уже успели уверовать, что эти «языческие суеверия» побеждены, или, во всяком случае, почти. В отчёте Красноярского комитета Православного Миссионерского Общества за 1904 год,  миссионер священник Ф. Овчинников из Тазовска писал:
«Среди инородцев его прихода шаманство потеряло религиозное значение и акт шаманства – это просто вечеринка: собираются инородцы от скуки в один чум и начинают произносит разные звуки, полуслова, заученные от прежних шаманов; мало знающие прислушиваются, вторят им и это продолжается до тех пор, пока им не наскучит; затем обязательно убивают оленя для еды и идет усиленное объядение». 
Но миссионер ошибался, шаманство не исчезло, просто оно ушло вглубь местного народа, таким образом они укрывали от любопытных и враждебных глаз веру своих отцов. Надо было приложить немало усилий, чтобы не только встретиться с таким ворожеем, но и поговорить с ним по душам. И.С. Шемановскому не единожды удавалось видеться и беседовать с шаманами. Но он искал с ними встречи не из праздного любопытства, а для дела. Как он сам писал в очерке «У ворожея»:
«Хотелось пополнить свои познания неведомого у нас шаманского культа, возросшего в тиши остяцкой жизни, сокровенной в религиозном отношении, как сама загадочная Обдорская тундра. Хотелось, если удастся, сделать кое-какие приобретения для нашего Обдорского музея. Хотелось… да мало ли что ещё хотелось…». 
В дороге Иван Семёнович продолжал размышлять об этом культе, и людях, которые его проповедуют. Прожив не один год в Обдорске, проехав все тундры Ямала, этот миссионер не восстановил против себя язычников, а наоборот, нашёл среди них много друзей, и даже местные шаманы перестали его встречать враждебно. Он подробно описал очередную встречу с остяцким ворожеем, жившим вблизи Обдорска:
«Он уже сидел на нарах, осматривая свою саблю, завернутую в красное сукно и перетянутую золоченым позументом. Ручка от сабли, будто военного происхождения, была отломана. Ближе к месту бывшего нахождения ручки был прицеплен на кожаном шнурке медный колоколец. Немного дальше привязаны мелкие серебряные монеты. Но совершенно посредине, с расчетом на равновесие сабли, была привязана к ней красная веревочка, на которую привешивается сабля во время ворожбы. Подробно осмотрев со всех сторон свою саблю ворожей воткнул в нарочито сделанное в поперечной в нарах доске отверстие, около полуаршина длины, палочку, принявшую наклонное положение в сторону нар. Аккуратно привесил к свободному концу палочки саблю таким образом, что острие ее пришлось к левой руке его. Попридержав обеими руками саблю, установил ее равновесие, вздохнул, взглянул своим мутным взором вверх юрты, перевел взгляд на самую саблю, приподнял свои руки к верхней стороне ее и, едва касаясь концами своих пальцев сабли, стал смотреть на нее так пристально, насколько позволяли ему это делать его старческие глаза. Минуту он почти не дышал, так спокойно было его лицо и неподвижна грудь. Послышался легкий вздох старца-ворожея, его губы прошамкали что-то непонятное, глаза устремились вверх, голова повернулась влево, раздался глубокий вздох. Опять тихо-тихо прошептали что-то его губы, голова приняла прежнее прямое положение, взор упал на саблю, весь корпус старца стал безжизненным, не стало слышно его легкого грудного дыхания. Настала минута мертвой тишины, вместе с ворожеем будто перестали дышать и мы. Последовал глубокий вздох ворожея, его корпус откачнулся назад, вперед, опять обратно, зашептали губы, взор поднялся вверх, лицо повернулось влево, снова раздался вздох полной грудью, зашевелились губы, шепча какие-то заклинания, голова приняла прямое положение, закачалось старческое тело, раздался легкий звон колокольца на сабле. Полминуты старец смотрел вверх, потом обвел помутившимися глазами всех нас и, ни на кого не глядя, спокойно заявил: "духи говорят, что у остяков шайтанов отнимать нельзя, а покупать за деньги можно." Началась прежняя история ворожбы, последовало новое вещание старика; "духи заявляют, что остяков в солдаты брать не будут". Опять гадание и, как следствие его, ответ: "Сказывают духи, что остяки свободно могут держать свою шаманскую веру". Новое гадание, новый ответ: "весною будет шибко большая вода" (нечто вроде наводнения).
- Ну, еще поворожу, вдруг заявил, видимо утомившийся, шаман. Окончательным вещанием духов последовало объявление большой войны». 
После этого гадания гости купили ворожейскую саблю, уплатив три рубля. При этом шаман долго упирался, пришлось напомнить, что духи позволили продавать шайтанов. А вот толковать насчёт его пророчеств почему-то в тот момент никто не захотел. Только по возвращению в Обдорск Шемановский поделился своими впечатлениями с одним из своих спутников. Они оказались одинаковыми: «с виду простой остяк-шаман – умный плут, не теряющийся даже с перепоя». Его слова о том, что идолов можно только покупать, были им прямым намёком, собиравшим предметы древнего культа. Якобы вещими словами духов, старик напоминал своим слушателям, что делал «истекшим летом делал член одной ученой экспедиции». Он умудрился восстановить против себя всех окрестных самоедов и остяков. Но хуже всего то, что эта озлобленность перенеслась и на жителей Обдорска, в том числе и на миссионеров. Так что этот остяк-мудрец как бы говорил: «Не преступайте законов, дарованных всем гражданам Российской Империи о веротерпимости и свободы совести». Шемановский из всех его слов понял ещё одну важную вещь, остяки свободны в своей вере, так что претендовать на их скорое обращение в христианство совсем не стоит.
Оба очевидца гадания, так же просто расшифровали послание духов о воинской повинности остяков, ведь толкования о скорой войне уже давно ходили среди русских и зырян. И этими непроверенными вестями, иные активно пользовались.
Впрочем, подобные разговоры возникали задолго до этого случая. Например, ещё в январе 1864 года, один «кулак-эксплуататор», перед посещением Берёзовского края губернатором Деспот-Зеновичем, распустил слух, что новый губернатор едет набирать остяков и самоедов «в солдаты». Эта информационная диверсия разлетелась по всем тундрам и имела самые пагубные последствия для Обдорской ярмарки, кочевники поверили слухам, и просто-напросто не приехали на торжище. Многие из купцов понесли убытки, а сам «смельчака» сурово поплатился за эту клевету, тотчас по приезду Деспот-Зеновича, ему присудили административную высылку из каря навсегда.  Так что разговоры о мобилизации инородцев периодически возникали, и шаман обязан был как-то реагировать на них. И напрасно спутник Шемановского старался измерить их рост и сложение. Старик был уверен, что остяков в солдаты всё равно брать не будут, так как они этого не хотят. На самом деле учёный просто проводил антропометрические измерения инородцев живших в Обдорском крае. Но инородцам эти научные тонкости были невдомёк. А вот разговоры о том, что остяков будут рекрутировать, чего никогда не практиковалось, естественно должны были натолкнуть на мысль о скорой войне. «Так просты оказались вещания духов через ворожея, ворожея среди остяков чтимого и уважаемого».
Все предсказания, учёный и миссионер поытался объяснить с материалистических, с привычных ему, позиций. Но кто же мог подумать в тот момент, что первая мировая война уже не за горами. А в том моент они: «много смеялись над предсказаниями и перед расставанием друг с другом порешили еще вместе съездить куда-либо к остякам, чтобы проникнуть опять в новое для нас их святая-святых…». 
В XX веке интерес к мистическим культам не исчез. Даже более того, уже в конце двадцатых годов, после революции и подавления крестьянского мятежа, в Сибирь и на Дальний Восток тайно посылались экспедиции для изучения шаманских обрядов. А внутри органов государственной безопасности даже был создан особый отдел по их изучению. Но шаманов не только пытались изучать, их ещё безжалостно истребляли. И не только физически. Например, 11 апреля 1932 году в постановлении бюро Севера при Президиуме ВЦИК, после доклада председателя Ямальского окрисполкома С.Ф. Скороспехова об организации Ямальского округа, было отмечено:
«…перевыборная компания выявила обострение классовой борьбы и, с одной стороны, значительно выросшее классовое самосознание бедноты и батрачества в тех районах, где раньше велась советская работа, а с другой - открытое сопротивление полуфеодалов, кулаков и шаманов. Отметить, что в ряде районов советы и оргкомитеты сумели организовать и возглавить батрацко-бедняцкие массы в борьбе с кулаками и тем создали почву для дальнейшего укрепления власти советов и социалистического переустройства ненецкого хозяйства». 
Для борьбы с шаманами паразитирующих на теле народа и своим мракобесием отвлекающих будущих строителей социализма от светлого будущего, было решено лишать их избирательных прав. Расстрелы и лагеря это всё будет в будущем. Но и лишение избирательных прав ставило их на грань выживания, причём, в полном смысле этого слова.
Одно из постановлений Надымского райисполкома той поры гласило:
«Гражданина Чупрова Александра Афанасьевича, как сына кулака-эксплуататора и совместно с отцом ведущего нетрудовое хозяйство, на основании ст. 14 параграф "А" инструкции о выборах в советы - лишить избирательных прав. 2) Гражданина Нязанги Хыляч, состоящего подряд несколько лет и до сего времени хранителем Надымского шайтана и пользующегося жертвоприношения (деньги, пушнина и т.п.), а также как главного шамана, на основании ст. 14 параграф "Б" инструкции о выборах в советы - лишить избирательных прав. 3) Гражданина Нязанги Хабло, как занимающегося шаманством до 1924 г., а также хранителя жертвоприношений надымского шайтана до 1927 г., на основании ст. 14 параграф "Б" - лишить избирательных прав». 
Это было, конечно, ещё не смертельно, но в те времена, лишение избирательных прав поражало граждан во всех правах, делало их практически изгоями общества.
К счастью времена сильно изменились, сейчас работают научные общества, вполне официально изучающие феномен шаманизма. Их уже не удовлетворяет определение из энциклопедий, что шаманство – это просто «ранняя форма религии, возникшая при первобытнообщинном строе, основанная на вере в шамана, могущего общаться с духами».
Современные специалисты вполне серьёзно утверждают, что, несмотря на кажущуюся похожесть первобытной магии и шаманской практики, между ними есть существенная разница. Магия направлена на искусственные изменения мира с помощью своей воли. А шаман опирается на природные силы, он является их проводником, так как зачастую впрямую не может им противостоять. Он добивается гармонии между мирами при помощи жертв и самых разнообразных колдовских действий. Поэтому, например, лечение больного, заключается в первую очередь, его приведением в гармонию с самим собой и с природой, то есть снова настраивает нарушенный баланс сил.
Ночной Директор вспомнил о том, как ему пришлось поить водкой идолов, стоящих в другой экспозиции. Дело в том, что выставку собирали музейные сотрудницы, и когда всё было готово, кто-то сказал, что древние традиции надо бы полностью соблюдать. Тем более в таком, как древние культы. Шутки шутками, а кто его знает, этих идолов. Но женщинам обряд жертвоприношения делать не рекомендуется. У них есть свои капища, куда мужчинам хода нет. А здесь, как-то по молчаливому, всеобщему согласию, было решено, что это культовое место будет мужским, конечно, условно, но…Лучше с этими идолами общаться сильному полу. В тот момент он оказался единственным мужчиной, поэтому пришлось взять исполнение обряда на себя, интуитивно догадываясь, что делать, как поступать. Удачно вспомнилось, что идолам надо смазывать губы водкой. А потом самому причащаться.
Ночной Директор усмехнулся, вспомнив, как лихо запрокинул рюмку и весело посмотрел на дневного директора. Вот, мол, я пью при начальстве, и прошу заметить,  на вполне законных основаниях. А вам нельзя!
Человек снова посмотрел в грубо вырезанную из дерева личину идола. Интересно, о чём он и его коллеги  сейчас думают.
На самом деле эти идолы исконно местные, из тундры привезённые, и ни с кем в музее отношений особо не поддерживают. Они считают, что все здесь пришлые, временщики. Вот и стоят как бы сами по себе. Смотрят на всё отстранённо, и чуть свысока. Идолы словно бы говорят:
- Мы здесь, в музее, случайно. Не по своей воле сюда попали. Нам в чуме или в тундре, открытой всем ветрам, привычнее. А здесь, что – сплошные стены. И неба не видно. И свежего ветра не глотнёшь. Солнечного луча не поймаешь. Снегом не укроешься, дождём не умоешься. Городская цивилизация, одним словом.
Вглядываясь в их неподвижные личины невозможно понять, что у них на уме. И как объяснить, что обычный кусок дерева, чуть подправленный ножом, вдруг превращается в носителя мистической, ирреальной силы, но которая, по поверьям многих народов, может принести вполне осязаемые результаты, повлиять на жизнь человеческую.
Таинственные они какие-то, так и хочется сказать – не из этого мира.  А вообще-то, они все разные. И злые среди них есть, любят они всякий вред роду человеческому нанести, то на войну какую-нибудь подтолкнуть, то мор смертельный завести, или ещё какую-нибудь пакость, это у них хорошо получается. Если, конечно, не задобрить их хорошими жертвоприношениями.
А есть и добрые - они и помощники в делах, и защитники от всяких невзгод, и даже об опасности предупредить могут. В общем, людям с ними спокойно. Но они тоже любят подношения. Вот и несут им люди по древней памяти, кто что может, веря и не веря им, и в древние предания и поверья.
Но где-то в глубине сознания сидит мысль: а вдруг…, а может…, всяко бывает в этом подлунном мире.
Ночной директор неохотно признал, поглаживая пальцами деревянный бок идола:
- А  ещё говорят - мы не язычники. Да копни любого поглубже, поставь в лихую, рисковую ситуацию, перед лицом реальной опасности иль беды, и ещё неизвестно, что у него всплывёт, в какие силы он поверит, и каким богам будет молиться.
В нашем мире, вроде бы далёком от различных мистических проявлений, нет, нет, да происходят странные события. Об одном из них рассказал специалист-этнограф. Несколько лет назад в Тюмени умер молодой человек. Его отец позвонил в местный университет с просьбой забрать вещи, которые остались после сына. Он утверждал, что именно из-за них он и умер. Ничего особенного там не было: лук и идолы. Наиболее ценные вещи, парень уже видимо успел продать. Оказывается, когда он работал на Севере, то собирал эти предметы на кладбищах и на священных местах. А потом умер от непонятной болезни. Врачи так и не смогли определить причину заболевания, поэтому диагноз так и не был поставлен, а значит, не знали от чего и как лечить.
Этот знакомый этнограф ещё добавил, что таких примеров можно привести немало. Но как специалист, изучающий священные и жертвенные места, тут же специально отметил, что не стоит очень уж сильно зацикливаться на мистике, потусторонних проявлениях природы. Многие, необычные на первый взгляд явления, имеют вполне обычную причину, объясняемые известными законами, открытые пытливым человеческим умом. Но, конечно же, на таких местах есть определённые правила поведения, которые лучше не нарушать. Просто надо вести себя нормально, быть культурным человеком, а не диким вандалом.
Специалисты утверждают, что от первоначальной шаманской религии в настоящее время уцелело немногое, теперь она состоит из одних лишь грубых, упрощённых суеверий и обрядностей, причём каждый народ имеет свои особенности. Впрочем, основные правила веры, и важнейшие обряды, дошедшие из глубин веков, почти всюду остались одинаковыми.
Есть весьма интересные случаи. Например, в посёлке Яр-Сале, оленеводы приходят прямо в музей, чтобы принести жертву духам, и их не смущает, что это всего лишь хорошо сделанная этнографическая выставка.
Ночной Директор вспомнил разговор с дневным директором, но другого музея, находящегося в посёлке Яр-Сале. Константин Ощепков тогда заведовал музеем, а по совместительству, был ещё когда-то одноклассником, вот и ещё одна интересная особенность нашей жизни – странные совпадения. Они стояли в зале этого музейчика и разглядывали ненца, сидевшего около идолов и о чём-то с ними тихо разговаривавшего. Директор уловил недоумённый взгляд своего одноклассника и ответил на его немой вопрос:
- Была выставка, а стало священным местом, тут уже ничего не попишешь. Терплю.
То есть имитация жертвенного места, правда сделанная хорошо, выполненная в духе ненецких традиций, по всем правилам, стала настоящим капищем. Кочевники объясняют это просто – мол, на своё родовое священное место они не успели заехать, а здесь же тоже стоят идолы. Можно и их попросить о чём-нибудь хорошем, а вдруг да помогут. Ну, или хотя бы мешать не будут.
Этнографы утверждают, что на севере Сибири остались ещё люди, способности которых не укладываются в обычные представления о возможностях человека. Например, когда-то вокруг озера Нум-То жило много шаманов, но их потомки многие знания утеряли, особенно после рейдов НКВД. Хотя до сих пор обладают удивительными способностями.
Воспоминания об этнографической  выставки в ярсалинском музее, заставили ночного сторожа вспомнить об одной удивительной встрече. Один из ненцев, кочующий в тундре под Сё-Яхой, как-то обмолвился, что шаманов в тундре у них нет, но из дальнейшего разговора, как-то незаметно стало понятно, что не всё так просто, и на все подобные вопросы он начал отвечать как-то уклончиво. Впрочем, Ночной Директор и до этого разговора знал, что в тундре шаманы есть. Какие они, это уже другой разговор, но слухи и свидетельства утверждали, что некоторые шаманы свою силу и знания  сохранили. Вот только с человеком не из тундры они встречаться отказываются.
Человек согласно кивнул головой идолам:
- Да и немудрено, что не хотят встречаться с людьми, представителями из так называемого, технократического прогресса. Ведь для них камлание, это просто что-то из шоу, театрального действа, а для иных просто-напросто пошлая мода или банальное любопытство. Так что легко можно понять шаманов, к тому же ещё хорошо помнивших как советская власть относилась к их деятельности, что они не горят желанием общаться с подобной публикой. Впрочем, исследователи всё равно находят возможность увидеть и прикоснуться к этой древнейшему культу.
Ему показалось, что один из идолов согласно подмигнул ему. А может быть это была случайная тень, пробежавшая по его личине, воспоминания о свете костра, разведённого шаманом. Кто знает.
В Ямало-Ненецком автономном округе, несмотря ни на что, сохранилось много священных мест. Это: Константинов камень, озеро Щучье, горы Янганяпэ, Байдарата-Саурей и Хуута-Саурей. На самом деле список таких мест можно продолжать ещё очень долго, куда оленеводы до сих пор приезжают поклониться, принести жертву, и для которых это не просто гора, озеро, дерево, камень или лес, а нечто гораздо большее, где сохраняется душа их народа. Без чего они просто не выживут в современном мире.
А музейные идолы продолжали стоять и бесстрастно взирать на мир, понимая, что все религии, какие не изобрело человечество за свою бурную историю, преходящи. И пускай этот бой они проиграли, но не проиграли ещё всей войны. И смутные времена наглядно показывают, какие боги истинны в душе человека.
Можно много вспомнить странных историй из жизни музейных идолов. И почти всем найти правдоподобные объяснения. Но всё же, какой-то червячок сомнений продолжал неустанно точить Ночного Директора, подвергая сомнению всё объяснения, испытывая на прочность его материалистический взгляд на жизнь. Ведь если мы чего-то не знаем или не видим, то это совсем не значит, что этого нет.
Ночной посетитель до сих пор очень хорошо помнил, какие тревожные ощущения были в самые первые ночные дежурства, как в душу заползало неясное беспокойство. И как-то по совету знающих людей вдруг-таки решился бросить монетки музейным идолам. Несмотря на весь его скептицизм, та ночь, на удивление, прошла очень спокойно. Не было никаких подозрительных шорохов и стуков, не хлопали двери, в стенах никто не скрёбся и не постукивал, а главное, на душе было тихо и уютно. Перестала сниться всякая чертовщина.
Человек встал, достал из кармана монетки и бросил их идолам. А те как обычно бесстрастно приняли это приношение. Монет около них накопилось уже много, почти все экскурсанты, хоть и, стесняясь, втайне от других, или со смехом, как бы оправдываясь перед собой  и другими, кидают деньги, или привязывают ленточки к дереву. Вот и получилось в музее своё жертвенное место, охраняющее его от жизненных невзгод.