Фантасмагория по поэме Н. В. Гоголя Мёртвые души

   СНАЧАЛА ЧИТАЙТЕ - ПРЕДИСЛОВИЕ.                Владимир Горьков               

Отъезжали они поздно вечером под тихое шуршание снегопада на двухпарной бричке, поставленной на полозки. Сквозь промерзшее стекло Чичиков с трудом угадывал знакомые дома, пока не промелькнула будка с заснувшим в тулупе инвалидом и поднятым шлагбаум “Ну, вот и, слава Богу”- подумал Чичиков, препятствий нам никто не чинил, да и погони вроде не видно». Павел Иванович укутался в воротник и под тихое поскрипывании полозьев устремился мыслями вперед, в Спасо-Преображенский монастырь, где владычествовала его родная тетя, пресвятая настоятельница Марья, урожденная Строганова, где рассчитывал он получить кров, еду, да и денег раздобыть на далекую дорогу, а собирался он аж в Сам,  Санкт-Петербург, где о нем никто и не слыхивал.
Нраву Марья была строгого, да и попала в монастырь грех свой тяжкий замаливать: на Пасху, когда была в миру, да хороша собой. Приревновал супругу свою  Васька к соседу, который частенько к ним в гости захаживал, а тут увидал, как они сладко христосываются, схватил топор и с криком:“Убью суку” кинулся нетрезвый на Марью, а сосед тот, будь не ладен, его как ветром  сдуло, вот и осталась она один на один с обезумевшим,  пьяным мужем. Росту она была его повыше, а тут рядом поленница березовых метровок подвернулась.  Схватила она полено, что потолще  сверху, да и запустила в мужика, дабы не отдавать богу душу.  Угодила, аж  под подбородок, да так припечатала, что Васька после этого уже не поднялся, ударившись о крылечную наледь затылком.
         Упекли Марью в острог, да и оттуда скоро выпустили, обратного ходу в село ей не было, вот и приползла она в монастырь, да там и осталась после пострига навсегда. А когда прежняя настоятельница Святая Ксения скончалась, избрали ее за усердие и молитвы настоятельницей оного святилища.
         Воспоминания эти увлекли Павла Ивановича в странный сон, то ли шипенье полозьев повлияло, то ли тюремные воспоминания….
         Откуда не возьмись, сверху повалились на него с шипеньем толстые крысы, и чем больше отбивался он, тем их в бричке становилось больше и больше. А одна нырнула под воротник и стала грызть его, приговаривая:
“Что же ты барин нам настоящих покойников не подал, изголодались мы, сейчас за тебя примемся, больно ты толстый и умный нашелся, хочешь нас  голодом уморить!“
        Чичиков стал шарить по кибитке, чем ударить нахалку, да ничего так и не нашел. А крыса все ближе к горлу подбирается. “Селифан, Селифан!“-завопил Чичиков, отрывая непрошенную гостью от горла. Бричка остановилась, Селифан открыл дверцу – крыса пропала.   
        “Чего изволите Павел Иванович?“ “Укутай меня, да и подай кнутовище“.    “Пошто?“- удивился Селифан. Однако старое кнутовище с оборванным ремнем подал.   “Да тут…. Чичиков замялся… мышей и крыс полно, разгонять буду“. ”Эва нешто и сюда налезли… ну да коли, что меня зовите я ужо пригрею“. С этими словами Селифан захлопнул дверцу,  и путники двинулись далее.
        Чтобы стряхнуть неприятное сновидение, Чичиков продышал на стекле промоину и стал смотреть на дорогу.
        Освещенная луной и окаймлённая по сторонам лесом, дорога казалась бесконечной и таинственной. Однако вскоре замелькали далекие огоньки и подкатили они к небольшому селению.
         И тут, как и везде при въезде, дорога нырнула под не успевшую еще замерзнуть лужу с растянутым на двукольях полотнищем с устрашающей надписью “ОБЪЕЗД“.  Ну вот, подумал Чичиков, как только дело доходит до чего-нибудь интересного и нужного, тут же появляется надпись “НЕЛЬЗЯ“   или “ОБЪЕЗД“.
        Бричка заковыляла по колдобинам мимо каких-то сараев, из-за которых вылетела стая злющих собак, возглавляемая здоровенным псом по кличке “КЛЫКАСТЫЙ“. Вот он-то и норовил схватить коренного за узду.   
         Однако Селифан вытянул его плетью вдоль спины и “Клыкастый” заскулил, приотстал и стал зализывать рану.
        “Вот и поделом тебе, подумал Чичиков, ибо всякая прыть наказуема!“
        Дорога, однако, выбежала за село, да и пошла петлять по взгоркам меж мелколесьем и небольшими рощами, стройными елями и пушистыми соснами, усыпанными первоснежьем.
        Перепоясали  дороги,  эти, всю Россию подумал Чичиков и мало кто знает, кто по ним ездит? Разухабисты и длинны, никто их не ремонтирует, да и кто их проложил тоже неведомо. Но, однако, ездят по ним, да нужное место находят, а как  - один бог знает! Так и Селифан, задремавший на облучке, доверился лошадям, ибо знал куда-нибудь, да и вынесут.
        Так и есть. Из-за взгорка показались маковки церквей, а за ними и сама  краснокаменная  Спасо-   Преображенская обитель.
        Бричка остановилась у массивных деревянных ворот, Петрушка соколом соскочил с облучка и трижды постучал массивным медным  кольцом окованые засовы. Молчание было ему ответом, время то было позднее. “А ну вдарь пошибче, посоветовал Селифан, не ночевать же на улице“. После третьего удара открылось небольшое оконце, и старческий голос прошепелявил: “Чего тебе, батюшка?“  “А ну старая перечница доложи матушке Марье, что пожаловал к ней ее племянник Павел Иванович Чичиков“. Оконце захлопнулось и долго не отворялось. Однако, ворота заскрипели и бричка вкатила во двор. 
         Павел Иванович вышел из возка и послушница пригласила его в покои.
Входя во внутрь,  вслед за рослой послушницей Чичиков трижды, как положено, перекрестился, однако, распрямляясь ударился головой о низкий свод. Вот, подумал он теперь я там, куда в полный рост не входят, а только низко кланяются. 
         Послушница провела его в боковую келью и приказала ждать: “Матушка совершает вечернюю молитву“, поклонилась и вышла прочь.
         Оставшись один, Чичиков огляделся. Сводчатая прихожая представляла собой низкое зарешеченное маленьким окном помещение, в правом углу мерцала икона Николая Чудотворца, справа от двери стояла массивная скамья, на которую и уселся Павел Иванович, в ожидании аудиенции. 
        Неожиданно дверь, неведомая кем, отворилась и, Чичиков узрел святую, что сидела в массивном кресле и смотрела на входящего. “Ну, зачем  пожаловал Павел?“- обратилась она к нему. У Чичикова пересохло в горле от волнения. Это уже не была его достопочтимая родственница, а перед ним сидела святая, огромного роста женщина в темном одеянии и с массивным медным крестом в руках.
      “Милости прошу матушка“- прошептал Павел Иванович, припадая к ее ногам. “Ну, что племянничек, нечто опять нашкодил, да теперь ко мне явился грехи замаливать. “Никак нет, матушка, злые люди хотят в пропасть столкнуть. Правды и приехал у тебя искать. Более обратится не к кому“.
        “Ладно, пока с тебя будет, входи, присаживайся – повечеряем“. Тут же появились две послушницы, поставили на стол нехитрую монастырскую снедь: капусту, огурчики, дымящуюся отварную картошку и графин с водкой.
         “Извини за постную пищу, да вот ноне пост“. “Премного благодарен, матушка, богом тебя прошу – не казни, не суди строго”.
         “Ладно, будет. Пей, что бог послал, да и закусывай“.
         От выпитой водки у Павла Ивановича смелости прибавилось и, решился он поведать настоятельнице, как и что с ним случилось.
         “А приехал я, матушка, в Тамбов, чтобы купить крестьян, да поместьем обзавестись. Но не все вышло, как хотел, многое другим боком обернулось. Крестьян мне продали совсем больных, да и по правде сказать – мертвых, по Ревизской сказке живыми не числящихся. Оформил я покупку в Земельный банк, а меня, как жулика за решетку – мол, мертвыми душами обзавелся.
А я то грешный про, то и не ведал“!
          “Эк, таки и не видел. Часть и продал”. – настоятельница посмотрела ему в глаза. “Богом клянусь – не ведал, матушка! Истово говорю“. “Ну , да ладно. А теперь-то чего мыслишь делать“?  “А замыслил я, матушка, поехать в Санкт – Петербург, да и там в святейшем Синоде о сем и поведать. Дабы жуликов тамбовских на чистую воду вывести! Христом Богом молю – помоги святейшая, чем можешь“. “Так чем же“? “Хлеба и денег на дорогу одолжи, верну все сполна“. “Ну, денег у меня и самой знаешь сейчас немного, ну рублей двести дам. Да, гляди у меня! Не вернешь – бог покарает“! “Верну, как есть, матушка, все до копеечки. Только не казни матушка“! “Ладно, будет, ступай ночевать. Утро вечера мудренее. Ступай, поспи, да крепче подумай, о чем с дьяками говорить будешь“. С этими словами она подошла к ларцу, что стоял на клиросе, долго ворошила в нем и протянула Чичикову двести рублей ассигнациями. “Вот, а за сим ложись спать, да и чтоб утром тебя не было и духу. Ко мне на обед завтра урядник пожалует, кабы тебя он здесь не видел, тебе же лучше будет“.
          Поцеловав матушке руку и приняв ассигнации, Павел Иванович удалился в отведенную ему келью.
         Завалясь на жесткую монастырскую скамью, Павел Иванович долго не мог заснуть, все ворочался и вспоминал события отъезда и минувшего дня.
И опять побежала перед ним дорога, замелькали деревья, усыпанные снегом, и огромная луна, что смотрела в замерзшее окно брички.
         Только, вдруг, дверь кельи тихо отворилась и, белая фигура послушницы молча скользнула под покрывало, обдавши барина холодом.
 “Тихо, барин, мы тута давно мужика живого не видели, соскучилась я, может согрешим“? Павел Иванович  было отдвинулся, но послушница только теснее прижалась к нему. “Закричишь, задушу, Ну же, ну же, ну…..милый, ласковый“!
        Утром Чичиков подумал: “Надо же приснится такому“. Стал искать следы послушницы, но ничего так и не нашел. М….дасс привиделось решил он и повернулся на другой бок.
        Проснувшись, Чичиков не сразу сообразил, где это он, потом постепенно стал вспоминать события вчерашнего дня, особенно беспокоило его посещение ночной гостьи, но оглядевшись и не обнаружив в келье ничего подозрительного, успокоился – верно,  привиделось….Свят! Свят!
        В дверь постучали и, вошел Селифан: “Настоятельница просила их отъехать, ибо ожидает после обеда визита полицмейстера. Так что Павел Иванович собирайтесь, здесь далее оставаться опасно. Лошади покормлены, да и нам провизии на дорогу дали достаточно, Едем барин“.
        Чичиков неспешно оделся, Селифан подал шубу и они вышли на волю. Усаживаясь в бричку, Чичиков подумал: “Вот вроде святое место, а и здесь черта и полиции достаточно. А все одна сатана – власть и страсть свои щупальца протягивают, частенько видно наведывается. Однако едем далее. Спасибо этому дому – айда к другому“.
         Бричка легко скользнула под бугор и пошла дорога снова петлять, то зимним лесом, то меж заснеженных полей и пашен. На вершинах холмов стояли нахохлившиеся ветряки-мельницы, над крышами сгрудившихся домов вился дымок и, от всего этого веяло тишиной и зимним покоем.
        Павел Иванович поплотнее закутался в воротник и не заметил, как плотная дрема закружила его и он забылся в сладком сне.
        Зазвучал вальс, невесомо заскользили пышнопенные пары, лакеи разносили на серебряных подносах шампанское. Неожиданно к нему приблизилась дама в красном вуалевом платье и, прикрывшись веером, стала нашёптывать в самое ухо: “Ну, что бумажная душа, а не внести ли тебе и нас всех в Ревизкую сказку? Вишь,  какие мы пышногрудые и пышнотелые дворянки, правда, ну да тебе все равно кого продавать”.  И громко захохотала в самое ухо. Лица ее Чичиков не узнал, но, однако поспешил удалиться.
         Но тут навстречу ему высунулась из-за колонны усатая, оскаленная морда  Ноздрева: “Зарублю, сукин сын. Как есть - зарублю“- закричал он, выхватив саблю. “Да не вздумай за пистолю хвататься, ты мне деньги за моих крестьян отдай “!
          Чичиков разлепил глаза: в бричку лез усатый мужик с саблею наголо. “Чего тебе любезный“? – пролепетал Чичиков, понимая, что это уже не сон. “Чего – хохотнул усатый – шубу сымай, да деньги давай, а не то я твои барские кишки погулять выпущу“!
          “Бери сколь есть, только не убивай“- завопил Чичиков, понимая, что имеет дело с разбоем.
          Усатый ловко вытряхнул его из шубы и стал обшаривать карманы, да и нашел, что искал, ту самую сотню, что дала ему в монастыре Марья, а более ничего бандит не нашел.
           “Да ты, сказывает твой кучер, у самой Марьи Строгановой гостил, так ты кто ей?“  “Племянник, я ее племянник. Пощади батюшка“!    
           “А я тот самый ее крестный, из-за которого она своего муженька на тот свет отправила, так что бывай, твое счастье, не поминай лихом Кудеяра, бог даст еще встренемся“. Со словами этими вскочил он на подведенного ему коня, свистнул и со своими дружками пропал за тучей, поднятой ими снеговой пыли.
          В дверь заглянул Селифан: “Жив, батюшка, а Петрушку то срубили сволочи, эвон в снегу лежит“. 
          “Едем, едем поскорее отсюда“- залепетал Павел Иванович“.  “Едем?
 А на чем? Коней наших они забрали, так что вот тебе телогрейка, да пошли назад, там, в селе, что недалече, може и согреемся“.
           После теплой шубы Чичикову показалось, что с него содрали кожу, под вечер снегопад прекратился, а морозец прибавил. Петрушку Селифан затащил в возок, закрыл дверцу и перекрестился: “Отмаялся, царство ему небесное“. Пошли скорее барин, не то  супостаты и возвернутся могут. Чичиков перекрестился, и они заспешили в обратный путь, в Андрианово.
           Идти по глубокому снегу было не очень-то легко, ноги проваливались и соскальзывали по наезженной колее, а тут еще лес кончился и они вышли на заснеженную равнину. Тут на путников повеял ветер, который вскоре перешел в жгучую метель, которая на глазах заметала и так едва видимую дорогу. Смеркалось. Но тут за холмом замелькали огни и, Чичикову это прибавило сил, ибо он сообразил, что деревня уж совсем где-то близко.
           Миновав несколько изб, они остановились пред большим пятистенком, в окнах которого горел свет. Путники поднялись на массивное крыльцо и, Селифан распахнул тесаную дверь. Стряхнув березовым веником снег, они прошли в горницу. Перед массивной стойкой стояло несколько дубовых столов без скатертей, за ними вокруг графина с водкой сидело несколько мужиков, которые с любопытством разглядывали вошедших. Сладко пахло теплом, щами, жареной картошкой.
            “А есть у нас деньги, барин?” – спросил Селифан.
            “Да, бог надоумил меня одну купюру припрятать“ – ответствовал Чичиков. Он уселся на скамью, стянул промерзшую валяную чуню и, сунув в нее руку, вытащил из-под стельки смятую сторублевку. “Вот она, голубушка, тут и есть все наше счастье, пригодилась“!
          “Ай да Павел Иванович, знал я, что ты хитер, ну тут особливо“!
          Тут вырос перед ними высокий, в испачканном фартуке кабатчик и спросил: “Чего желаете, страннички?“
           Чичиков махнул перед его усатой мордой сотенным, запихнул его обратно в карман брюк и царственным голосом изрек: “Принеси-ка нам, братец, водочки, да поболе, щец, да жареной картошки с мясом, ну да сам сообрази по поводу холодной закусочки, чего в вашей харчевне имеется“.               
           Кабатчик вежливо изогнулся, стряхнул снятым с руки полотенцем остатки крошек и пулей исчез. Не прошло и минуты, как он появился с подносом, на котором в окружении массивного штофа красовались заказанные закуски.
          “Ну, Селифанушка, наливай, давай верный мой слуга погреемся…“  После столь сытного ужина Павел Иванович расплатился с кабатчиком и убирая сдачу, спросил:
“А не найдется ли у вас братец, где голову до утра преклонить, а уж мы тебя в оплате не обидим“. “Как не найтись, у нас конечно не царские палаты, но наверху свободная горница на двоих имеется“!
          “Вот оно российское гостеприимство: сперва -  побьют, а потом и помилуют“ – подумал Чичиков. “Ну, веди, братец, нас куда сказывал, а то уж больно устали мы, да и промерзли, А завтра, даст бог, продолжим“
           Утром, за завтраком, поведал Павел Иванович гостеприимному хозяину про злоключения вчерашнего дня, попросил забрать из лесу брошенную бричку с трупом Петрухи, да захоронить его по христианскому обычаю на местном кладбище, бричку можно забрать себе в пользу, в хозяйстве все пригодится.
           Хозяин же сообщил, что имеется на другом конце деревни почтовая станция, что там дважды в день ходит на перекладных до Москвы фельдъегерская тройка и можно сговориться, за известную мзду может и подбросят с попутными. Да, тут они и расстались…
           В каменном здании почты, раскрашенном темными полосами, пожилой и седоусый почмейстер внимательно выслушал Чичикова и, вращая на пальце золотое кольцо, сообщил, что почта – тройка скоро, не далее, чем часа в два будет, кибитка там просторная, так что для двоих место найдется, однако же попросил внести за каждого до следующего перегона по 15 рублей ассигнациями, что Павел Иванович незамедлительно и сделал. “Охрана будет рядом, так что более таково, что случилось с вами под Андрианово, не будет. Разбойники нападать на государственные прогоны опасаются, ибо знают, что они надежно защищены“.
          В гостиной, кроме молодого чопорного гусара, никого не было, он скучал в ожидании отъезда, попросил принести карты и предложил Чичикову раскинуть партию в вист. Подумав и оценив молодость партнера, Чичиков согласился. На тройку, семерку, даму и туза Павел Иванович поставил по тридцать, да тут же обыграл молодого повесу и предложил выпить по бокалу шампанского за отъезд, что и было с удовольствием встречено. Тут за окнами зазвенело, подкатила тройка и господам вскоре предложили пройти в возок.
          “Ну, что ж, давайте знакомится – гусар лейб-гвардии полка его величества Сергей Гончаров“.
          “Колежский советник Павел Иванович Чичиков, помещик по своим надобностям“.
          “Куда изволите направляться, ежели не секрет?”
          “Да вот в Санкт-Петербург - справедливости искать“.
          “Это с чего же Вы заключили, да ведь там ее отродясь не было. Знаю я нашу столицу, да у меня там родственники живут, можно сказать весьма знаменитые, может слыхивали: двоюродная моя сестра Наталья Николаевна замужем за великим поэтом Александром Пушкиным, у них на Мойке дом, может слышали про таких?“
           “Да, нет, увы, не довелось“.
           “Так что ежели что, рекомендательную записочку ему могу черкнуть,
вдруг пригодится,  недавно ему государь камер-юнкера пожаловал, хоть и странно это, ведь Александр то уже в годах, ну да при дворе на балах частенько бывает“.
          “Вот за это весьма благодарен буду. А то ведь, сказать по чести, знакомых у меня там нет“. Тут особо следует отметить, что хоть Чичиков и считал себя человеком образованным, кроме бухгалтерских он других книг не читал, разве священное писание, да и то в гимназии.
          “А наше семейство весьма знаменитое, на Москву славится, хоть и честно сказать не без странностей. Ведь сестрица моя двоюродная Наталья всю юность мужиков чуралась. А все дело в том, что как мне рассказывал моншер Д,Аршиак, наш командир, который за красавицей Натальей тоже ухлестывал. Так вот мамаша ее противоположного свойства – ни одного здорового мужика не пропускала. И вот Наталья, когда была еще подростком, влетела в гостиную и застала там мать в объятиях здоровенного и рыжего истопника прямо на поленнице дров, что он принес топить камин. М…дасс, пассаж! Наталья с криком: “Помогите, там какой-то дядя маму душит! Скорее все сюда“! Ну, вот с тех пор она всех мужиков и побаивалась.
А тут как-то раз приехал в Москву Пушкин и увидел ее на балу, увидел и сразу влюбился. Как – никак первая красавица Москвы и до ужас неприступна. Ну, понятно читал стихи, ужом вокруг нее вился, дарил букеты, обихаживал. Но тут судьба выкинула ему злую шутку – денег на такую невесту у него понятно не было. И тут его выручил Василий Андреевич Жуковский, он Пушкина боготворил. Посоветовал на одолженные ему деньги купить крестьян, человек двести, да и заложить их в коммерческий банк за кругленькую сумму, которой вполне хватило и на свадьбу, и на скромную квартиру в Петербурге, куда он и увез невесту, да и там обвенчался“.
          Эге, подумал Чичиков, да это словно про мои дела сказывает. Вслух же сказал: “Вот и я в такую беду же угодил. Тоже купил крестьян, заложил, а они взяли да и поумирали. Вот меня губернатор хотел за это в острог посадить, да и отдать под суд. Да, я вот вывернулся, вот и еду в Санкт-Петербург к более высокому начальству. Может поймут, помилуют“.
         “Понять не  поймут – но и взятку возьмут“!
          Тут подъехали они за разговором незаметно к очередной станции. Господам, пока перепрягут лошадей, попросили пройти в гостиную.
 В гостинной  Чичиков решил щедро угостить своего спутника, но тот наотрез отказался и предложил выпить и закусить за его счет. Чему Чичиков несказанно обрадовался, ибо денег становилось все меньше и меньше. Выпили они прямо у стойки, закусили коньяк семгою. Сергей достал сигару и предложил Чичикову. “Не курю“ – ответствовал тот и уселся на диван, вдыхая приятный сигарный дым.
          “А мы вот что сделаем, когда в Москву приедем, приглашаю вас погостить у меня дома, а вечерком махнем на бал, у нас в первопрестольной красавиц море, глядишь вы и приятное знакомство заведете “!
          “А что, отвечал, развалясь на диване, Чичиков, чем черт не шутит пока бог не спит, ей богу не откажусь“! “Ну вот и славно“ – сказал Сергей, потягивая сигару.
          Тут позвали их в тройку и герои наши двинулись далее, предвкушая приятные встречи в Москве. В Москву они въехали утром под звон колоколов, блеск золотых куполов, усеянных бесчисленными стаями галок и ворон, на улице же их обступила пестрая толпа торговцев и торговок. которые предлагали пирожки с требухой, сбитень, горячий чай и прочую вкусно пахнущую и аппетитную на вид снедь.
          Чичикова  все это глубоко поразило и взволновало: “Давай купим чего-нибудь!“ – обратился он к Сергею. “Зачем – ответил он – тут уже и до моего дома рукой подать, а уж там - то нас ждут и встретят достойно”.
         Наконец они вышли с подворья и направились мимо череды больших купеческих амбаров к дому, стоящему особняком и украшенному массивными белыми колоннами, дому, как догадался Чичиков, Гончаровых.
          Дернули дверь за звонок, за цветную веревку, отворил ее лакей в золоченой ливрее, который завопил нечеловеческим голосом: “Матушка, барыня, госпожа, наш Сереженька приехал“. Тут же захлопали двери и полная дама, мать Сергея Аполинарья Васильевна со слезами бросилась ему на шею.
           “Маменька, помилуйте, да и обратите внимание на моего друга – попутчика, херсонского помещика Павла Ивановича Чичикова“! 
           “Помилуй бог проходите, будем рады вас принять в нашем доме и согреть и накормить, чем бог послал“.
           “Даша, Маша – закричала она – ну ка быстро собирайте на стол, а вас прошу с дороги пройти в покои. Помыться и быть к обеду“.
           Чичиков был до слез растроган таким приемом, девушки подхватили их и повели вверх по мраморной лестнице. Каждому отвели отдельную комнату - светлую, натопленную, лакей принес кувшин и таз для умывания и Павел Иванович с удовольствием стал смывать дорожную пыль и облачаться во фрак.
          “Слугу, слугу моего покормите“! – попросил он. “Все непременно, не волнуйтесь, батюшка! Ступай-ка милый в людскую – обратился он к Селифану – там тебя покормят и согреют.  Вскоре все собрались за столом и отец,  и обед начался.               
           Однако не будем увлекаться описанием роскошного московского  обеда а скажем только, что всего было много, обильно и вкусно. Звенели хрустальные бокалы и звучали пламенные тосты за Сергея и его очаровательного друга.
           После всего этого путники завалились на мягкие постели, да так и проспали до вечера…., а вечером, одев  накрахмаленные манишки и фраки, отправились к купцам Семибратовым на бал.
          Много раз бывал Чичиков на балах, но его всегда поражал блеск красочных платьев и вперемежку с черными фраками, терпкий запах духов, обилие шампанского и закусок.
           Сергей на правах хозяина подхватил его под руку и подвел к группе, о чем - то щебечущих девушек. ”Вот рекомендую – обратился он к ним – это мой друг херсонский помещик Павел Иванович Чичиков, у нас он проездом в Санкт-Петербург, так что прошу любить и жаловать“!
          Девушки заохали и стали наперебой приглашать Чичикова принять участие в мазурке на БИС, что он даже растерялся, однако одна, самая смелая схватила его за руку и они ……. понеслись по блестящему паркету прямо  в самый центр зала.
          Однако, после танца к нему подошел молодой человек и прошипел на ухо: “Прошу вас не увлекайтесь, сударыня эта моя невеста, впрочем, если желаете… могу удовлетворить с 13–ти шагов прямо здесь в зимнем саду“!
          Чичиков был человек не военный, да и вообще дуэлей побаивался, поэтому предпочел быстро переместиться в другой конец зала. Прошептав незнакомцу: “Я здесь человек случайный, гость, проездом, так что прошу великодушно простить“. Незнакомец весьма довольный быстро отошел.
          “Э, подумал Павел Иванович, только этого мне и не хватало ко всем моим мытарствам – дуэли? А ну его к черту“ и перешел в банкетный зал.
           По утру, несмотря на уговоры Сергея остаться да и погостить еще, Чичиков стал собираться в дорогу. Сергей с сожалением сказал, что по просьбе матери должен остаться и решить свою судьбу, мать подыскала ему невесту и, сам он тоже об этом подумывал. Пообещал уладить свои
дела и тоже подъехать в столицу. Ну, а пока судьба их разлучила.
           Денежные запасы Чичикова были на исходе и он по совету друга обратился к его отцу с просьбой одолжить пару тысяч рублей под залоговый вексель, до возвращения обратной дорогой. На том и порешили, Чичиков подписал вексель и стал укладываться в путь, уверяя что вскоре возвратится к Сергею на свадьбу, а с рекомендательным письмом явится к Пушкину.
         Провожали его весело, с шампанским, традиционными поцелуями и клятвами в вечной дружбе и верности, но вот зазвенели колокольцы и Чичиков покатил в Санкт-Петербург. Метель весело заметала его следы.
         Селифан перекрестился на маковки московских церквей, смахнул
слезу -  “Эх, ма, прощай первопрестольная! Весело мы тут пожили – весело и уезжаем!”               
         Тут следует сказать, что до столицы они долетели незаметно, да и, лошадей на почтовых меняли на столичной трассе, можно сказать,  незамедлительно. Быстро промелькнули Вишера, Любань, Тосно, Ям-Ижора и вот через Московские ворота вылетели на Лиговку, тут собственно и начинался Санкт-Петербург, который встретил их сырым, промозглым ветром с мокрым липучим снегом, летевшим навстречу тройкам и пестрой толпой  прохожих. 
         Селифан подхватил немногочисленные пожитки и они отправились искать себе пристанище,  гостиницу. Чичиков не хотел, дабы не привлекать особо внимание.
         Имея особую тягу к военным, Павел Иванович решил обратится к молодому, щеголеватому офицеру, который представился, козырнув: “Прапорщик Пирогов! Чем могу быть полезен Вам господа?”
            ”Да вот, видите ли, мы люди приезжие, в столице впервые и желаем знать,  нет ли у Вас или у Ваших знакомых небольшой квартирки на краткий срок – дней пять, шесть.“ Пирогов, дабы не показаться особо человеком любопытствующим, все же спросил: “А какая собственно цель вашего приезда?”
          “Да имеем мы рекомендательное письмо к господину камер-юнкеру Александру Сергеевичу Пушкину по неотложному делу“.
          При слове “Пушкин“  поручик присвистнул и сказал что фигура он в Санкт-Петербурге заметная – великий поэт, особа приближенная к государю, 
а посему почтет он за честь быть в деле оном полезным.
          Ну, а сейчас двинем к моей хозяйке, я представлю Вас сослуживцем, у нее пять комнат, одну из которых я и снимаю. Да тут недалече.
         Далее вошли они между темными Казанскими воротами в Мещанскую улицу и поднялись по узкой, вымощенной известняком, лестнице на четвертый этаж. Пирогов дернул за свисающую ручку звонка и, дверь в прихожую отворилась. В полутемной прихожей Чичиков узрел маленькую  седую старушку, у ног которой с поднятым трубою хвостом вился огромный серый кот.
          “Вот, матушка Софья, прошу любить и жаловать, гости к нам  в столицу на недолгий срок, по неотложному делу, ищут милости Вашей и пристанища“. “Да, брысь ты Барсик, дай людям пройти, милости прошу господа вот сюда пожаловать. Коли вас эта комната устроит на недолгий срок, так я с Вас и вообще ничего за постой не спрошу“.
          Чичиков оглядел сводчатую комнату с двумя железными кроватями и окном, выходящим на замерзший канал, и остался доволен.
          “Тут не век вековать, а было б где поспать. Однако, матушка, мы не бедные и вот за меня и слугу моего хоть на пропитание примите“ – и положил на стол свернутый и припасенный для такого случая четвертной.
          Пирогов, только старушка вышла, смахнул со стола купюру и со словами: “Я, господа, сейчас – мигом , приезд надо отпраздновать. Вы тут располагайтесь, не смущайтесь а, я уж сей минут!” – вышел из комнаты, а пилигримы наши начали осматривать апартаменты.
          Не успели они толком одеться , да и помыться с дороги, как на кухне объявился Пирогов и пригласил в комнату. На столе уже красовался узорчатый штоф водки, а на тарелке лежал порезанный круг колбасы и ломти свежего ржаного хлеба. “Вот милости прошу к нашему шалашу!“
          Утром, в десятом часу, начистившись и одевшись в парадное, отправились они, ведомые  прапорщиком Пироговым  на Мойку к Пушкиным.
           Пожилой, седоватый камердинер принял запечатанную в конверт записку и исчез, попросив подождать, принял в белой перчатке на серебряный поднос. Однако, быстро вернулся и, протянув конверт Чичикову, сказал: “Барин ныне занят, просил пожаловать завтра в кафе, что не далече, “Вольфа и Беранже“ на чашечку кофе в 12 часов пополудни за крайний столик“.
          Пирогов, впрочем,  не удивился и предложил прогуляться по площади. Они вышли к Александрийской колонне и долго дивились ее высоте и неописуемой красоте. Павел Иванович поинтересовался: “А это на чем же она держится?” Пирогов лихо ответствовал: “Изволите ли знать – ни на чем, стоит так по стойке смирно, под своей тяжестью“. Чичиков посмотрел вверх к парящему на вершине Ангелу и на всякий случай отошел подальше….
          Господи, подумал он, так ведь это и вся Россия стоит, устремленная в будущее, а на чём и зачем один бог ведает! Стоит она вот и весь сказ. Справа площадь от реки закрывал огромный и длинный дом- “Царевы палаты“ – изрек Пирогов. “Ишь ты – удивился Селифан – эт куда ж ему столько? Дворец!”
          “Куда, куда, эх ты деревенщина, а слуги, а охрана, тут одних гостей иностранных чертова уйма кажный день бывает, да и своих хватает! Да и обслуги уйма! Однако, ладно пошли-ка лучше на Невский, там и не такое увидите“. И они направились к арке Главного штаба.
           И тут после низкой арки и узкого прохода вышли они в пеструю человеческую реку.  Вихрем летели санки и роскошные экипажи, в обе стороны спешила  разнаряженная  пестрая толпа и все это напоминало огромную, широкую человеческую реку имя которой, как догадался Чичиков, и было  Невский проспект, что тянулся по ту и другую сторону и окончания его не было видно. Этакий столичный Вавилон. Гости наши быстро, с помощью Пирогова, влились в эту реку и направились в сторону Сенного рынка, туда где Невский пересекала Садовая. Вот это для нас, подумал Чичиков, увидев многочисленные подводы груженые сеном, яростно торговавшихся мужиков и разухабистых цыган, одетых в пестрые кофты и юбки. Звучал разноязычный говор, разухабистая музыка.
          Тут подошли они к торговым рядам, где была развешена различная старая и новая одежда. “А что, Селифан, поистрепались мы с тобой за дорогу – то може чего и купим?“  “Да, ну их еще обманут, эва здесь цыган сколь вьется.“  “А пошто нам цыгане, мы к порядочным купцам подкатим. Эвон их тут сколько?”
          “Смелей, смелей господа, у нас самое лучшее, сукна все англицкие, всех цветов и расцветок, да вот извольте примерить, барин, вам эта зелененькая поддевка с меховым воротником в самый раз будет, а ну прикиньте!”
           И не успел Чичиков чихнуть, как ловкий продавец стащил Селифановскую цыгейку и повернул в обнове к зеркалу. Тут, право, цилиндра не хватает и водрузил изящный, черного цвета, блестящий, залихватский англицкий горшок, который пришелся очень кстати, “Ну, бери барин, с тебя дорого не спрошу, а всего-то 200 целковенькими!“
 “А, что, барин, возьмем? А не больно то гоже к таким господам, в чем бог привел, являться!” – молвил Селифан.
          “Эх!Гулять, так гулять, выбирай и ты себе Селифан поддевку да позабористее из настоящей овчины, вона глянь на вешале красуется, да и шапку тоже пора сменить! Ну, давай смелее, это я тебе за старания твои и службу верную подарок делаю!” Тут и Пирогов помог облачиться Селифану.  И решили они зайти в соседний трактир, обмыть покупки.
          В трактире было людно и дымно, забились за крайний стол, тут как тут появился половой, поставил блюдо с капустой, штоф, селедочки, смел со стола мелочь и был таков.
         Пирогов разлил водку по стаканам, крякнул и закусил горсткой капусты. Чичиков пил, как воробей – маленькими глотками, а Селифан смахнул водку одним дыханием со словами: “Эх хороша кашка, да мала чашка! Прикажи еще, Павел Иванович!”  “Нет будя, нас матушка Софья к обеду ждет, просила не опаздывать, а не то щи простынут. Так и то спасибо этому дому – айда к своему! Баста‘. Наняли они ладный, подвернувшийся возок, да и покатили обратно на свою Мещанскую.         
         Софья Ивановна заохала, заахала, покупками осталась довольна и пригласила отобедать. За обедом только и рассказов было о Невском, да Петербургском богатстве и роскоши. “Ну, да будя, отдыхайте: утро вечера мудренее. Глядишь, можа, чем Александр Сергеевич завтря Вам и поможет“. Да и улеглись спать.
        Ночью Чичикову привиделся странный сон: будто спускается он по лестнице, а она рассыпается, а тут и верхняя глыба навалилась на ногу. Он застонал, проснулся и спихнул, оказавшуюся глыбой, тяжеленную тушу Барсика.
       “Кыш, ты неладный, пошел прочь“! Кот неохотно покинул насиженное место, однако, недовольно урча удалился… Тут пришла в нижней рубашке бабушка, да забрала его к себе в комнату. “Извиняйте, он очень любит на ногах поверх одеяла почувать, к теплу жмется. Спи спокойно, барин, более беспокоить не будя“. Да и удалилась во свояси.
         Однако, стоило Чичикову сомкнуть веки, как дверь тихо отворилась и в комнату вошел человек в темном фраке, но когда же обернулся он, у него оказалось темноватое кошачье лицо и он стал внимательно разглядывать все углы и закоулки, а потом глянул и на Чичикова и тут Павел Иванович догадался, что это и есть сам Пушкин, ведь прежде то он его никогда не видел….И тут с криком: “Смотрите, да он сам ко мне пришел“, бросился ему в ноги! Однако пришелец молча растворился в стене и пропал… Чичиков вздрогнул и проснулся. “Селифан, Селифан! Здесь Пушкин только что был, да и вышел!” “Полно Вам, батюшка, тревожиться, да ведь завтра вы и точно с ним увидитесь“ и укрыл, бьющегося в истерике барина, одеялом. “Спите себе спокойно с Богом, да и я рядом прилягу!” Утром, несмотря на уговоры Селифана и Пирогова, Павел Иванович решил отправиться в кондитерскую “Вольфа и Беранже” один. Он долго петлял по безлюдным в сей час улицам, пока, наконец, не вышел к витиеватым парапетам Мойки. Ворота дома Пушкиных были приоткрыты и прямо против них спиной стоял человек с тросточкой, в цилиндре и крылатке. Внезапно он обернулся и тут Чичикова охватил страх: перед ним стоял человек, точь в точь, что привиделся ему ночью. “Да, вы кажется ко мне, но сожалею, что не могу пригласить Вас к себе в столь ранний час, дети еще спят, так что пройдем в кондитерскую, это рядом.“
         В кафе в этот час было пустынно, Пушкин с Чичиковым прошли в самый угол. Александр Сергеевич попросил принести чернильницу, перо и лист чистой бумаги. Служитель поставил перед ними две чашки дымящегося кофе. “Ну с! Что привело Вас ко мне и в чем по вашему мнению я могу быть Вам полезен?” У Чичикова от волнения перехватило горло… “Видите ли, батюшка, может статься, что я обращаюсь к вам не по адресу, ведь Вы то как-никак поэт“. Пушкин усмехнулся: “Да вроде бы таковым числюсь, хотя и сам иногда бог не ведает, чем занимаюсь“
          “Да видите ли, батюшка, ни за что не про что упекли меня херсонского помещика в тюрьму за мошенничество“. И тут Чичиков, без остановки поведал вкратце все свои злоключения, известные Вам выше и жуткую немилость губернатора. Тут Пушкин, который, к слову сказать, ничего и не записывал молча повращал в ухе пером и растягивая слова изрек: “Видите ли, это и вправду не совсем по моей части, а обратитесь- ка вы лучше к господину Гоголю-Яновскому, что живет отсюда недалече по улице Малой Морской, тут его всякий знает, он скандальными опусами весь Санкт-Петербург будоражит. А у меня сейчас хотите, верьте – хотите нет,  настроение кислое, не творческое: будоражит какая-то сволочь мою семью подметными письмами, а кто? Про то, честно сказать, не ведаю. Ну а за сим прощайте, пойду посплю, а то всю ночь не спалось”. Пушкин встал, с силой воткнул перо в бумагу, да так, что оно хрустнуло, сломалось и молча вышел на заснеженный Невский. Чичиков долго смотрел ему вслед, пока видел его расплывающийся силуэт в снежной замети.
          Расстроенный Павел Иванович вышел из кафе и уныло побрел к себе на квартиру, ни о чем более удачливом и не мечтая. “Ну, что? Встретил его на пороге Пирогов – не подфартило? Ерунда! Нос не вешать, вечером идем в офицерское собрание на бал, авось там чего и разнюхаем, а сейчас ложись, батюшка, да часок вздремни”. Чичиков, как подкошенный, рухнул на свою постель, да и забылся, словно провалился в темный омут.
         Вечером, когда Чичиков с Пироговым появились в офицерском собрании, бал был уже в полном разгаре: пьяные музыканты играли, бог знает что, солдаты не успевали разносить шампанское, густо пахло горячей жженкой.
          “Господа! Да здравствуют гусары! Произведем Пирогова в гусары!”
          “Ура! Ура! Качать его, штрафную за опоздание!”
          “Господа, разрешите представить вам моего друга, херсонского помещика, приехавшего по надобностям,  господина Чичикова!” Тут же в руке у него появился бокал с ослепительно голубой жженкой, которая обожгла желудок и затуманила голову. “Господину Чичикову сразу выдать предписание и нынче же прямо в полк, где у нас казначей? Выдать ему на первое время рублей двести, пусть погуляет пока, как юнкер. А мы ему тут и невесту сыщем!”
          За вновь представленного юнкера все выпили и хряпнули рюмки об пол. Да и тут же растоптали до хруста.
          И тут Чичиков, к своему ужасу, увидел, как в страшном сне, своего генерал-губернатора, который стоял у колонны с бокалом в руке и беседовал с каким-то увешанным наградами и аксельбантами высоким чиновником, к счастью спиной к пирующим гусарам и не обращая на них никакого внимания.
          “Уходим отсюда скорее” – зашипел он аж в самое ухо Пирогова
          “Зачем? – вопрошал тот – тут так мило, да и тебя приняли, как своего.”
           “А затем, что тут наш генерал-губернатор и коль он обернется, скандала не миновать!”
          “А, ерунда! Хочешь я его на дуэль вызову, хочешь?”
          “Ради всего святого, уйдем отсюда, дабы беду мою не усугублять!”
          “Ну, пошли, черт с тобой, хотя и ужасно не хочется.”
          Гуляки наши выкатились на улицу и отправились восвояси. Вот тогда и понял Павел Иванович, что никто ему в этом  городе более не поможет, ибо выше жаловаться некуда, а вот для литераторов все они только пыль на сапогах, смоют чистым русским словом, да и не хрена от них не останется. Завтра иду к Гоголю – он моя последняя надежда. Пусть все опишет, как есть, далее мне отступать некуда. Будь, что будет.
         Утром следующего дня, набравшись храбрости, Чичиков постучал в дверь, на которой была бронзовая табличка: Яновский – Гоголь. Дверь незамедлительно отворилась и, на пороге он увидел женщину средних лет, которая с любопытством разглядывала пришельца.
         “А вам, собственно кого?”
         “Мне наказывал сюда зайти Александр Сергеевич Пушкин.”
         “Марья, это ко мне, пропусти, это я просил Александра присылать ко мне людей интересных во всех отношениях, особенно являвших чисто русский анекдот” – раздался голос из соседней комнаты
         В прихожую вошел человек, который сразу поразил Чичикова.  В халате наспех запахнутым на голое тело и с лицом, на котором горели удивительно пронзительные карие глаза.
        “ Проходите, раздевайтесь вот здесь, мне Александр что-то про Вас рассказывал: так это Вы на Сенном у торговки из под рук ситную булку вырвали за  непомерную цену?”
         “Нет, неожиданно для себя, сказал Чичиков, я украл без малого две тысячи душ по Ревизской сказке То есть купил, а меня обвинили, будто украл, ибо все они оказались в нетях – мертвыми!”
         “ Интересно! Да вы проходите, раздевайтесь и пожалуйста поподробнее, меня такие вещи очень интересуют…..”
         Чичиков стащил калоши и прошел в гостиную, сплошь заваленную книгами, посредине стоял стол, но не стульев, ни другой мебели было не видно. Он поискал место, куда бы присесть, но такового не обнаружил и стал разглядывать многочисленные книги. Их и старых, и новых было превеликое множество, э, да он видно старьевщик, подумал он, и стал ждать его. Тот вскоре появился, будто совсем другой, гладко зачесанный человек в плисовой поддевке и, усевшись на кипу книг за стол, жестом предложил Павлу Ивановичу сделать то же самое.
         “ Да, Вы не удивляйтесь, я на книгах живу – ими и питаюсь! Сейчас нам принесут кофе и мы побеседуем.” В комнату вошла та самая женщина, что открыла ему дверь, поставила небольшую табуретку и представилась: “Марья Васильевна – сестра Николая Васильевича, я сейчас Вам чаю принесу.”
           “Ну с слушаю.”
           “Я видите ли херсонский помещик, по своим надобностям решил хозяйство свое расширить и закупить на свою территорию еще крестьян. Для чего обратился к местным помещикам, у которых их излишество: Собакевичу, Ноздреву, Коробочке, Манилову и другим в этой области, продать мне их за ненадобностью А они то, сукины дети, напихали мне всякую заваль: больных, а то и вовсе умерших и по Ревизской сказке числящихся живыми. Я то, дурак, не проверив их и купил, да более того заложил в Земельный банк. Афера сия вскоре вскрылась и меня упекли в местную тюрьму за мошенничество и подлог.”
          “Интересно, интересно…., а не могли бы Вы поболее подробно рассказать мне о каждом из них, кратко обрисовав их характеры. Вот тогда мы бы и смогли вывести их на чистую воду. Дело то видите ли государственное!”
          И тут Чичикова словно прорвало и он подробно обрисовал каждого, да еще кое-что от себя прибавил, а Гоголь все это аккуратнейшим образом записывал и какая-то дьявольская улыбка все время не сходила с его тонких, порою язвительных губ. 
        “Ну с на сегодня довольно – произнес Гоголь, а завтра, коли у Вас будет время, я готов  Вас выслушать до конца, думается мы этих чертей всех на чистую воду выведем и все они пойдут под суд, а Вас непременно оправдают. Не желаете ли отобедать.” Но Павел Иванович, оглядевшись вокруг и будучи человеком брезгливым – отказался и откланявшись отправился восвояси на Мещанскую к Софье Ивановне. 
          “Вот человек, так человек! Все выслушал, понял, обещал помочь, завтра пойду к нему непременно!” – думал он по дороге.
         “Но не забывайте, что он тоже писатель, а они мастера всякую чушь приписывают!” – сказал Пирогов.
         “Да, полноте, этот не таков, сразу видно человек серьезный! Он от правды ни за что не отступит и справедливости добьется, не то что этот хваленый Пушкин.”
          Утром, войдя в квартиру Гоголей, Чичиков был не мало удивлен. От вчерашнего разгрома и книжного разброса не осталось и следа, книги были четко расставлены по полкам, переплеты блестели идеальной чистотой, паркет сиял зеркальной светлостью. Посредине комнаты стоял небольшой столик на резных ножках, на нем лежала стопка чистой бумаги, стеклянная чернильница и вазончик с отточенными гусиными перьями. Друг супротив друга стояли два изящных полукресла с резными ножками.
         “Не желаете ли чаю?” – сказал хозяин, входя. “Благодарствую, уже отзавтракал и готов продолжить нашу беседу.” “Ну, что ж, тогда прошу садиться. Скажу прямо – после вашего ухода я долго размышлял, а почему это я должен Вам верить? Я бы конечно спросил обо всем Александра, да как вы наверное заметили, он в удрученном состоянии тут, скажу Вам конфедициально, дело в скором времени может пахнуть дуэлью. А может и чем похуже…. Поверь, мне бы тоже не было покоя, хоть ты и не знаешь тех щекотливых положений, в какие мы попадаем  – писатели и сколько великих характеров от этого безвременно погибло. По этой-то самой причине я не могу теперь хорошо поступать и в дружеских моих отношениях. Чтобы быть кому-нибудь другом, нужно прежде сделаться достойным дружбы. Еще скажу два слова о недоверчивости моей. А происходит она от незнания людей и сердца человеческого. Но неужели и во мне заметны эти признаки? И это не простая наглядность, ты, верно, сам знаешь, что уж кто, кто, а я то вдоволь потолкался во всей матушке России и повидал всякого. О чем я вижу по вашим глазам. Вы и произведений моих не читали и числите меня за судебного пристава!”   
         “Помилуйте, батюшка, я конечно произведений Ваших  не читывал, эвон у Вас их сколько“ – пролепетал он, указывая на корешки массивных томов. Гоголь рассмеялся “Да нечто Вы считаете, что это все я написал, да мне бы и трех жизней не хватило. Это, батенька другие понаписывали, а мы вот почитываем, да на ус мотаем! Вот так-то. А за сим, вот Вам перо и бумага, пишите, что бог на душу положит, а я править буду, так то оно надежнее будет, ваша рука – ваша правда. Ну с, приступим!” – и Гоголь откинулся на спинку кресла. “Валяй, как есть!”
        У Чичикова захолодело в груди и замерло сердце. Что еще скажет ему Гоголь, он не предполагал. “А ну-ка охарактеризуйте своего генерал-губернатора.”  “Сволочь он, узурпатор и подлец!” – выпалил Чичиков. “И это все?” “Все! Маловато! А вот если добавить, что он своей собственной тени боится.”
“А собственно почему?” “Да потому, что свои собственные яйца оттоптать не хочет! “Это в нем есть – трус он, каких не мало.” “Так это и пишите, если это не протокол, а литература.” “Ну, да ладно будем долее Вас испытывать – рассказывайте, как есть, а я уж попробую из этого, что-нибудь вылепить!”
        Тут вошла Мария Васильевна и принесла чайник и две чашки. “Да, Вы  не пугайтесь – он завсегда такой, сперва уколет, а уж потом – расколет!” “Ладно, Марья, иди не мешай!” “Ладно, валяйте, диктуйте, а я уж из этого что-нибудь соображу, потому вам верю, хоть и плут Вы изрядный, но в главном не врете.” “Помилуй бог, батюшка, отступать мне некуда, да и врать незачем.” “Вижу, вижу тебя насквозь – заврался ,ниже некуда, ну так ври далее, а я грешник, авось из этого говна что-нибудь вытащу.”
        “Мы вообще слишком строги к тому человеку, в котором Вам что-нибудь не понравилось. А вообще-то бог знает, что делается в глубине его сознания. Иногда он похож на одержимого летаргическим сном, которого все, даже самые опытные врачи признали мертвым, а он видит и слышит, а его готовятся зарывать в землю. А он видя и слыша все это, не в силах шевельнуть ни одним суставом. Не потому ли мы так мало знаем о человеке,  не в силах понять, что с ним случилось и от чего он молчит и не желает ни с кем вступать в общение. И иногда положение его оказывается так странно, что он похож на одержимого летаргическим сном. У меня такое бывало и не раз.  Я не разу не смог из этого состояния выйти! Если же тебе когда-нибудь взгруснется обо мне и будет казаться, я иду дорогой заблудшего, то помолись обо мне: “Боже, просвети его и научи его тому. Что ему нужно на пути его. Дай ему выполнить то  назначение, для которого он создан тобою, для которого ему потребны орудия, средства и силы. Если же он отшатнется, то пожалей его бедную душу и снеси его до срока с лица земли.“      
        “Но довольно об этом. Поговорим теперь по поводу моих, да теперь и ваших сочинений. Расскажите мне все, как есть. Ну, а самое главное: крепитесь! Рассказывайте бодро и непринужденно и не в коем случае не падайте духом, даже если соврете – не признавайтесь, иначе это будет значить, что Bы не помните меня и не любите меня: помнящий меня несет силу, крепость в душе. Не смущайтесь будущностью, все будет хорошо. Средства у нас будут. И так , начнем с появления твоего в городе N “.
         Чичиков – “Позвольте тогда мне на сегодня откланяться, а завтра явлюсь со своими записями, так оно будет мне удобнее и точнее”. На том и расстались. 
         На следующий день, когда Чичиков пришел на квартиру Гоголей, Мария Васильевна попросила его задержаться в прихожей, а сама прошла в комнату, где они и начинали работу. Через приоткрытую дверь Чичиков увидел странную картину – Гоголь полусидел, откинувшись в кресле, волосы прядями спадали на его бледное лицо, но глаза - глаза к его великому удивлению были открыты и устремлены в пространство, казалось он спал, спал с открытыми глазами.
        ‘Вот, сказала хозяйка, это приказано передать Вам, чтобы Вы все это и поправили, если что не так, а завтра просил пожаловать снова. Да, Вы не удивляйтесь – он всю ночь работал, да так и уснул, а в кровать пожаловать не изволил, такое с ним частенько бывает”.
         Чичиков свернул исписанные листы, уложил в нагрудный карман и вышел, до чрезвычайности удивленный, на улицу. Малая Морская сверкала, усыпанная утренним снежком, легко скользили крытые и открытые сани, торопились по своим делам люди и, только за зашторенными окнами Гоголевской квартиры спал гений с незакрытыми глазами и, казалось, продолжал во сне писать. Дойдя до лавки с яркой надписью в виде ленты:
”Женские принадлежности Госпожи Будаевой” – решился в нее заглянуть. Дверь звякнула колокольчиком, однако внутри лавки Чичиков никого не заметил. Вскоре внутренняя дверь отворилась и, Чичиков узрел нечто похожее на копну сена, обвешанную цветными тряпками, из-за которых выглядывало женское личико. “Что желаете посмотреть господин в нашей бижутерии”. “Все” – выпалил Чичиков, мысленно пытаясь определить габариты ее фигуры, скрытые за огромным числом тряпья. “Тогда извольте! Шурочка, Верочка покажите господину наши аксессуары и не забудьте угостить его чашечкой кофе”.
         Вскоре они явились с кучей всевозможного тряпья и стали, перетряхивая его , подымая, тучи пыли, развешивать перед гостем.
        Хозяйка сразу поняла, что пред нею не покупатель и приказала девицам удалиться.
        “А я Вас видела на офицерском балу, Вы были весьма очаровательны, но некая блондинка увлекла вас и я не смогла с вами побеседовать”. Чичиков ответил взаимным комплиментом и не прогадал. Вера Будаева посоветовала ему к Пушкиным более не ходить, у них там не все ладно. Да Вы и так обо всем наслышаны”. “Да нет” – притворился Чичиков, желая узнать подробности. “Видите ли, конфедициально, могу только Вам сказать: что некто француз по фамилии Дантес влез в семью Пушкиных, да и стал там часто являться, маскируясь под любовь к сестре Марье. Представьте, Пушкин занервничал, а тут еще и письма подметные пошли. Неведомо откуда пошли. Поэтому обстановка там сейчас хуже некуда – дуэлью пахнет. Так что мой вам совет – туда появляться как можно реже”.
         ‘В столице пахнет порохом” – решил Чичиков и, вежливо попрощавшись, направился к себе на Мещанскую. Поцеловал даме ручку и поклялся непременно вернуться. Придя к себе на Мещанскую, Павел Иванович сразу почувствовал неладное. В прихожей пахло валерьянкой. Пирогов вышел ему на встречу, да и сообщил:  “Представьте, Барсик разбился!” “Как?” – вскрикнул Чичиков. “А полез, черт его дери на подоконник воробья изловить, да и соскользнул на мостовую, вот так и разбился”. Софья Ивановна лежала на кушетке и тихо стонала. Чичиков припал к ее ногам и стал успокаивать. Лицо ее было бледно и, слезы катились из глаз.
         Чичиков прошел на кухню, где сидел, обхватив голову руками, Пирогов и молча положил перед ним деньги: “Не в службу, а в дружбу, сходи брат, сил нет – хоть и не человек, а помянуть надо”.
         И тут вбежала соседка с криком: “Пушкина убили!” Как, когда , за что, никто еще не знал! Все думали, что на него кто-то напал. Но оказалось все случилось не так. Пушкина, укрытого тулупом, привезли с Черной речки смертельно раненого  домой. Поэт открыл глаза и произнес: “Все кончено”.
         Павел Иванович вспомнил его воспаленные веки и понял, что ожидалось – случилось, хотя произошедшего еще никто и не воспринимал. Чичиков кинулся на квартиру Гоголей, но, однако, двери ему не открыли, а лишь сказали, что Гоголь в Москве.
         Павел Иванович рванулся к своей новой знакомой, но и там дверь была заперта. Когда же он повернул на Невский, то сразу обратил внимание на двух мужчин в темных пальто и котелках. Они шли следом и даже Чичиков, не искушенный в таких делах, понял - слежка. Он свернул в ближайший кабак и притулился к стойке, заказав водки и пива. И тут к нему прислонился человек в армяке, лицо его показалось Чичикову знакомым: – он прижался и зашептал в ухо: “Коли хочешь остаться жив барин – затевай сейчас драку”. “Да с кем?” “А со мной, а ну скажи пошел вон дрянь беспутная А не то я тебя вдарю! Пей барин! И плеснул ему водкой в лицо.
         Чичиков схватил его за грудки и только тут, глаза в глаза, признал в пьянице   Кудеяра. Сыщики кинулись их разнимать. Отпустив барина, шпики схватились за Кудеяра, но не тут то было. он саданул крайнего ножом, рванулся к двери и был таков. Павел Иванович, пользуясь всеобщей суматохой, выскользнул за дверь, а потом и на улицу, Крутояр швырнул его в сани и они с гиком рванули из Петербурга, минуя людные улицы. 
Возле Ижоры тормознул их патруль. “Да вот барина пьяного домой везу.” Чичиков показал свою рожу и документы, их со скрипом пропустили. Далее ехать вместе стало опасно. Кудеяр соскочил с саней: “Ну, давай барин прощаться, мне в Москву не с руки. Вот тебе деньжат на дорогу, долг платежом красен, да и дуй в первопрестольную!” Вскочил на верховую и пропал в лесном буераке, словно его и не бывало.
         В Москве Чичиков с трудом отыскал Гоголя, он как всегда полусидел в кресле, был бледен и почти ничего не ел. Павел Иванович решил остановиться у Гончаровых, которые, несмотря на пережитое горе, приняли его, как сына.. Ни заметки, ни рассказы Гоголю о прошлом его не трогали – он впал в апатию и с трудом узнавал окружающих – это было угасание души и сердца. Казалось, ему все было безразлично. И тогда они решились его расшевелить: а именно вытащить его в общество. Сергей предложил Цыганский ресторан    “Яр“, так они и сделали.
         Днем в Яре было пустынно, однако этим гостям обрадовались,   Гоголя усадили в кресло, ибо стоять он не мог, вышла Аза с подносом, на котором стоял бокал шампанского, зазвучали гитары, Гоголь будто задумался, прислонил бокал к щеке, да и тут же выронил – бокал разбился. И тут Аза топнула ножкой, да и сказала: “Здесь не храм барин, сюда покойников не возят! А ну-ка везите его домой, да ему не гулять, а прилечь надо. Вишь, глаза-то у него, как расхлябились. На Бога смотрят!”
        Чичиков подхватил Гоголя на руки, да и понес его в сани, по лицу его лились слезы. Гоголь и дома ложиться не захотел, потребовал кресло. Чичиков положил перед ним свои листки, но и их он смотреть не пожелал. Все вышли и оставили его одного. Он, как и прежде смотрел в пространство.
         Траурное убранство дома Гончаровых угнетающе действовало на Чичикова, и он вышел в сад, нашел в глубине его скамью и углубился в невеселые размышления по поводу дальнейшего, а оно было не радостным.
         Нужно было возвращаться, но куда? Там на Херсонщине его ждал суд и тюрьма за мошенничество. В Санкт-Петербурге же он в лучшем случае мог рассчитывать на должность клерка в дамском салоне, но это его не очень вдохновляло. И вдруг ему словно послышался голос Гоголя: “Всякую мысль,  повторяя ее двадцать раз, можно сделать пошлою, чувствуете ли вы страшную силу этих слов. “Не  приемли имени господа бога твоего в суе.  Но вы горды, вы не хотите сознаваться в своих поступках или лучше не видите их. Вы твердо уверены, что уже стали на высшую точку разума, что не можете быть умнее. Войдите глубоко в себя сию мою душевную просьбу. Я теперь далеко от вас, слова мои должны быть священны, стряхните пустоту и праздность вашей жизни! Перед вами поприще великое, а вы дремлете за бабьей прялкой. Перед вами ГРОМАДА – русский язык. Наслаждение глубокое зовет вас. Как христианин первых времен  примитесь за работу вашу. Не мыслью работайте, работайте чисто физически. Начните с первоначальных оснований. В душе вашей заключены законы общего. Займитесь теперь стороною внутреннего русского языка в отношении к нему самому, мимо отношения его  к судьбе России и Москвы, как бы это не заманчиво было и как бы не хотелось  разгуляться на этом поле. Исполните эту мою просьбу: это моя последняя просьба душевного, серьезного содержания. Больше я не буду просить вас не о чем, и никогда не потребую, чтобы вы давали важность словам моим. Прощайте же! Обдумайтесь и помолитесь Богу!”
          Чичиков был весь укутан снегом, он стряхнул его и кинулся в дом. Побежал по улице к дому Толстого на Никитском бульваре, мастер сидел спиной, а на столе догорала стопка бумаги – он  обошел его с другой стороны, глаза его были .как всегда открыты, но он сразу понял – мастер был мертв.

«Сюда! Все скорее сюда! Да, сделайте хоть что-нибудь!!!»
Молчание – было ему  ответом…