Противоположные

Так вот.
Этот рассказ, несомненно, имеет под собой реальную
историю. И он сам поймет, что этот рассказ,
отчасти, и про него самого.
И сейчас он, вероятно, это читает.
Ты не бросай читать, а дочитай до конца.
Но нужно работать в традициях жанра, поэтому да -
такой утопичный конец, но ничего не поделаешь.
Муза захватила меня в 20-00, а отпустила в полночь.
Но это тот рассказ, который нужно прочитать.
Это - авторская исповедь на три главы.
Четвертая лишь развязка в стиле -
а если бы прошло 10 лет....
Читайте.

ПРОТИВОПОЛОЖНЫЕ

Слишком романтичная история,
чтобы быть. И слишком реальная,
чтобы казаться ложью.
Авторская исповедь на 29 глав.
(с) От автора

1
Она любила приходить в книжные магазины и, беря с полки очередную книжку, садиться на белый диван и читать. Ей это казалось безумно романтичным – среди всей человеческой суеты, среди рутинных и обыденных дел она всегда находила пару часов, чтобы заскочить в огромный магазин, наполненный запахом мудрости. У нее, как ни странно, никогда не было большой библиотеки – на полках шкафа пылились изъеденные временем книги, которые давно уже забылись и были признаком прошедшей мудрости, которой она когда-то упивалась. Остатки былых знаний сейчас мирно почивали в её комнате, смешиваясь с островками забытого ею детства и безмятежной юности, в которую мир так и пестрил новыми красками открытий. Она находила спасение в книжных магазинах – её обступали стеллажи с книгами, она выуживала одну из них и начинала читать – её чувства притуплялись: музыка, шедшая из наушников, лишь становилась фоном – её мало интересовало, что сейчас там играет, звуки окружающего мира постепенно исчезали, тонули. Весь её мир был сейчас в книге, которую она неторопливо читала, перелистывая белые страницы своими длинными сухими пальцами. Сегодняшней её книгой стал «Пейзаж, нарисованный чаем» Милорада Павича, который ей давно советовали прочитать. Вот и сейчас, когда за окнами было плюс двадцать два, а солнце жарило горожан на огромной сковороде, девушка приютилась в книжном магазинчике в центре Новосибирска и молча утопала в напечатанных словах.

2
Мир устроен так, что люди имеют свойство притягиваться и отталкиваться – как молекулы в физике – они приближаются друг другу, а когда расстояние становится слишком близким – начинают отдаляться подальше, чтобы снова потом притянуться. А притягивается обычно то, что заряжено по-разному – разноименные ионы становятся все ближе и ближе, а потом и совсем сливаются с одну молекулу, создавая новый союз. И у людей все происходит по той же схеме – многие влюбленные – это люди совершенно разной комплекции, взглядов, убеждений, но каждый из них находит в другом то, что замещает пустоты в нем самом – эти ниши заполняются другим человеком, который привносит что-то новое, еще неизведанное и неизвестное. Наоборот, люди перестают любить, когда встречаются с таким же человеком – им нечем заполнить зияющие проемы в их груди, и они светятся своей незаконченностью, своей неполноценностью, и этим притягивают тех, кто эти самые пустоты замурует цементом своей собственной души. Но не стоит забывать, что союзы недолговечны – в химии, посредством влияния температуры, вещество разлагается на две, а то и три составляющие – оно рушится и теряет тот союз, который когда-то приобрело, притянув к себе что-то новое, то, чему можно было отдаться и что-то от того взять. Мы слишком обгладываем человека до костей, отбирая все нам нужное, а он упивается этой болью потери себя, рассчитывая что-то получить, но мы эгоистичны – мы чаще просто заполняем себя, а другого оставляем развороченным, расчлененным, забрав у него все, что только можно было. А иногда просто нужно покинуть союз, просто нужно его разрушить, пока он сам не приведет к катастрофе – пока не взорвется оглушительным криком, сотрясающим все вокруг, пока не разрушит среду своего пребывания в этой жизни. И так с людьми – мы дотошно пытаемся найти в этой жизни того, кто заполнит пробелы в нас самих, кто постигнет тайну нашей души, которую мы еще не познали сами и мучительно пытаемся увидеть сквозь призму чувств и знаний. А он постоянно крутится рядом с нами, но на другой орбите – нам стоит лишь увеличить радиус действия, и мы поймаем того, кто все это сможет сделать – того, кто будет нас ласково будить по утрам, кто сможет подставить нам свое плечо и того каменщика, который заполнит цементом пустоты в нашем строении. Но для этого нужно сделать слишком многое, нужно открыть еще одну ступень своей души, расширить круг своего общения и пустить в него еще не проверенных людей, а разве не боимся мы плевка в нашу душу, который оставит там несмываемый след для всего нашего восприятия? Стоит ли открывать душу настолько, чтобы возможно было впустить в нее человека другого, человека еще раньше не познанного и неизвестного, но которого мы по глупости можем считать нашей половинкой, способной нас дополнить? С ионами в этой позиции проще – они просто наталкиваются друг на друга и цепляются, один отдает, а другой принимает – никаких чувств, просто химическая реакция, которую люди, стремящиеся назвать все для упрощения понимания, окрестили странным именем «любовь». Эти самые создания давно уже перестали что-либо понимать – они вычитали из заумных книжек про эту самую «любовь», узнавали, что её силе покорны все возрасты, и кидались в её объятья, словно в огромный, бушующий океан страсти. Но выходили оттуда побитыми и изувеченными, уставшими и заплаканными, потому что совершенно разуверялись в силе этой самой любви. Мне удалось знать одного человека, который в молодости кинулся в любовные волны без оглядки, стремясь в бурном течении найти свою вторую половинку, а вернулся из плавания весь избитый и замученный прошедшими годами. Мы иногда сидим и пьем горячий обжигающий чай на террасе в его уютном бунгало,  а он рассказывает мне историю его любви, которая порвала его сердце и его жизнь на две части – до и после. Рассказывает так убедительно, что часто, ложась спать, я долго раздумываю что это – жестокая правда любви или просто её шутка, и так, не домысливая, вваливаюсь в огромный лабиринт Морфея.

3
Но у нее не было того, кто занял бы ниши её сердца – оно пустовало уже несколько лет, от него веяло теплотой, которая всегда была признаком одиночества – такие люди привлекали своим нравом и характером, потому что уже привыкли жить в ожидании того, кто полностью завладеет ими, и таких я часто замечаю в толпе – они пронизаны какой-то неземной чистотой, еще совсем детским восторгом от увиденного – они еще не встретили тех, кто мог бы их осквернить и покалечить. Хотя мелькало в ней что-то потерянное, то, что когда-то было, но ушло так же стремительно, как и пришло. В её сердце появилась новая ниша, которая теперь доставляла ей невыносимую боль. Когда я прихожу по вечерам в этот магазин и рассматриваю новинки, то вижу её, читающую все того же Павича, вижу, как она жадно бегает глазами по строчкам, иногда вылавливая фразы, на которых замедляется – её глаза перестают бешено бегать, она перестает читать, зрачки фокусируются на нескольких словах, и она беспечно оглядывается вокруг, словно пытается что-то понять. Иногда её глаза ловят среди всех мою фигуру, и они мимолетно улыбаются – мы не знакомы, но она приметили меня уже давно, с тех пор, как я хожу сюда по вечерам. Но что-то новое появилось в ней, что-то мной недопонятое – я никогда не осмелюсь к ней подойти, потому что боюсь её тронуть своими резкими словами, которые могу неосмотрительно бросить в разговоре.

4
Слово – это то, что было в начале всего. И неудивительно, что Бога называют Словом – Слово всемогуще и всесильно, оно является той силой, которая своим сплетением держит этот пошатывающийся мир на крепких нитях, и кажется, что все вокруг управляется и контролируется кем-то свыше – не тем ли самым первым обладателем Слова, не тем ли самым Словом, которое сейчас именуют Богом? И сам писатель берет на себя огромную ответственность – он выражает себя читателю чрез это самое слово, которое является началом начал. Как бы это странно не звучало, но писатель примиряет на себя маску Бога – он владеет словом, он наставляет силой слова людей, заставляя их думать и воспринимать действительность. Бог находится внутри каждого из нас, Он и есть один из тех, кто занимает некоторые ниши нашего сердца – Он дает нам очень многое из того, что мы желаем. Писатель же посредством самого слова и открывает Бога внутри себя, он как бы делится этой силой с теми, кто Его еще не обрел, он отдает часть себя ищущим, читающим, думающим. Утопая в пожелтевших страницах книг, мы пытаемся разыскать то, что хоть как-нибудь бы заполнило пустоты внутри – мы не можем найти такого человека рядом, боясь быть непонятыми и осмеянными – для нас книга становится другом, становится символом чего-то неприкасаемо важного, того, что своим шелестом замурует ниши, пустующие в нас на протяжении жизни. Именно поэтому писатель берет очень большую ответственность на себя, когда чиркает пером по белоснежной бумаге – он незримо распоряжается нашими душами и сердцами.

5
Она находила всю красоту бытия в книгах, а они лишь ласково шелестели прочитанными ею страницами, словно коты, которых только недавно накормили и погладили. Город был небольшой – всего лишь около полутора миллиона жителей, и казалось, что в такой деревушке она обязательно отыщет своего принца на белом коне, который придет к ней работать каменщиком и между ними промелькнет искра той самой химической реакции, по ошибке названной людьми любовью. Вероятность встречи двух друзей – огромна, но вероятность встречи рассорившихся в пух и прах граждан – намного велика. Жизнь – коварная дама, она любит сталкивать тех, у кого уже нет ничего общего – то ли так она шутит, как пошутила и над тем человеком, о котором уже было сказано, то ли она дает еще один шанс примирения, который люди по ошибке называют «случайностью». Этих самых случайностей не бывает – подумайте, что было, если бы все в этом мире было случайно? Случайности не случайны – кто-то незримо наставляет нас всю жизнь, своим перстом указывая правильный путь, а мы идем наперекосяк, и когда этот самый перст безжалостно поворачивает нас и ведет по правильному пути, плюя на наше желание, мы называем это случайностью, чем-то непредвиденным, хотя где-то уже это было решено. Она дочитала Павича и выскочила из огромного магазина на теплую улицу, поджаренную лучами вечернего солнца. Проходя по перекрестку она заметила его – она было приняла это за случайность, как вдруг вспомнила одну фразу Милана Кундеры, врезавшуюся в её память – лишь случайность может предстать перед нами, как послание. Послание его? Сегодняшних мыслей или того, что скоро произойдет? Она приметила его прямо перед своим носом – он стоял вместе с братом и отцом, которого она до этого никогда не видела, он казался ей какой-то загадочной фигурой, этот молодой человек никогда не показывал девушки фотографий своего папы, да и вообще держал его облик в тайне, ссылаясь на то, что она сама его когда-нибудь увидит. Наушники в её ушах диктовали свои звуки, младший брат теребил штанину его джинс, а он, кажется, даже и не посмотрел в её сторону, хотя какой-то разряд снова промелькнул между ними – заряд былой дружбы и понимания, царившего между ними на протяжении полугода – ровно столько они были знакомы. Многие говорили, что он был необычайно похож на своего отца, а она наоборот, увидев их обоих рядом, поняла, что ничего общего между ними нет – они какие-то разные, хоть может и внутренне чем-то похожие – сын всегда напоминает внешне своего отца, а этот был скорее исключением, чем подтверждением правилу. Она кинула на него свой взгляд, чуть притормозив и оторопев от такой встречи – они оба не очень-то и желали видеть друг друга, но ненависть не пропитала их сердца настолько, чтобы они бежали от себя и других, стараясь не встречаться. Стрелка наручных часов приближалась к цифре «7», а она очень торопилась домой – ей еще нужно было заскочить в магазин. Она шла задом наперед, чтобы увидеть его реакцию, увидеть его лицо еще раз, запечатлеть его таким, каким он был сейчас – в непреложном свете вечернего заходящего солнца. После, она вновь решила пойти на эту улицу – прошло минут пять, не больше – чтобы вновь встретиться с ним глазами и потрепать его, но он исчез. Три фигуры покинули залитый солнцем перекресток, ветер срывал с яблони белые листочки, и они кружились в летнем танце, который чем-то напоминал ей быстротечность этой жизни – ведь мы также танцуем под музыку времени, также кружимся в веренице событий и также пропадаем в подворотнях вечности. Она лишь улыбнулась и пошла дальше, понимая, что эта случайность – и не случайность вовсе – это что-то большее и что-то непонятное человеческому глазу. На первых порах, естественно.

6
Его фигура привлекла его еще в школе – он был из разряда тех самых необычных людей, которые встречаются нам редко. Они – то самое исключение из общих правил стандартного общества – они что-то новое и непонятое многими, что-то закрытое широкой публике и спрятанное в огромном сундуке времени, ждущее, когда кто-то откинет крышку этого самого сундука и найдет его там – раскроет его и начнет жить с ним одной жизнью. Он был музыкантом, но не тем, кто собирал бы стадионы зрителей и прокачивал зал своей энергетикой – он был простым парнем, хорошо известным в своих кругах, ему даже довелось выступать на концерте в Центральном парке города Новосибирска. Стоит сказать, что такие люди всегда её привлекали – они говорили о многом открыто, не боясь чего-то более сильного, чем они сами. Они покупали своей неподкупностью, были абсолютно другими, теми, кто сумел бы завоевать сердца, но из-за своей природы этого не делал – им это и не нужно было, они просто давали людям позитив. Он был одним из тех, в кого было не грех влюбиться – и она, прекрасно осознавая бедственное положение влюбленной, радостно кинулась в пучину беспроглядной любви, но вовремя вынырнула оттуда, потому что банально не умела плавать. Да и он был слишком хорошим другом для того, чтобы в него влюбиться – она верила в то, что хороший друг и возлюбленный – это две разные вещи. Ведь если бы эти два понятия были бы одним и тем же, то люди придумали бы одно название, а они падки называть разными вещи разными именами. Хотя, иногда ей приходило в голову то, что только лучший друг может стать хорошим мужем, но она отгоняла от себя эти мысли, как назойливых летних комаров, стремящихся высосать у нее всю кровь.

7
Люди привыкли говорить словами древних, перенимать у них мудрость, и это было бы хорошо, если бы они еще научились учиться на ошибках, а они вновь и вновь наступали на все те же грабли. В той же химии все гораздо проще – смешав неправильные реактивы и спалив себе волосы, ты поймешь, что больше этого делать не нужно – эти вещества не поддаются реакции. А на жизни все по-другому – мы заново смешиваем несмешиваемое, совмещаем несовместимое, видя в этом решении загадки, хотя наоборот рушим все, что строили до нас и для нас. Мы снова влюбляемся в тех, кто нас отвергает, в тех, кому мы и подавно не нужны – сердцу не прикажешь, говорим мы, а подразумеваем совсем другое – сердце лучше нас знает, кто может заполнить ниши в нем, а люди лишь ему поддаются, но не могут выдержать испытания, данного сердцем, и навсегда остаются одни, беспомощно пытаясь догнать ушедший поезд. Влюбленный – это тот, который в любви, тот, который окунулся в этот самый бушующий океан страстей, чтобы потом выйти оттуда покалеченным и избитым. Друг – этот тот, который вдруг – вдруг спасет, вдруг поможет, вдруг подставит плечо или подаст руку помощи, чтобы вытащить другого. Наверное, именно поэтому дружба представляется нам чем-то необъяснимо шатким – ведь в океане невозможно сглупить, неверное движение – и волна захлестнет тебя, приходится идти, не раздумывая, не обманывая. А дружба – это нечто земное, нечто твердое. Всегда можно найти подкоп к этой дружбе и разрушить её, нарисовав капельками былого доверия новую картину на песке, которую скоро смоет прилив.

8
Но она предпочитала дружбу – любовь еще была ей чужда – вначале нужно было научиться плавать в океанской пучине, а потом кидаться в саму освященную любовную воду. Ей казалось, что эта самая дружба незыблема и непоколебима, именно она поддержит её в случае чего, протянет руку помощи. Но вскоре она разуверилась и в самой дружбе – её предавали те, кого она считала лучшими друзьями, она находила новых и снова наступала на те же грабли – читая, она не училась житейской мудрости. Это было тем крестом, который постоянно её преследовал и шел за ней – она постоянно наивно улыбалась, инфантильно бросала словами – кто-то любил её за это, но его эта инфантильность начала напрягать, он стал постепенно от неё отдаляться – еще чуть-чуть и она снова наступит на эти грабли, которые шли за ней по её следам, сопровождая на каждом промежутке времени. Так и произошло – она вновь оказалась преданной человеком, она снова оказалась одна – одиночество сильно увлекало её в свои сети, а она просто смотрела на то, как люди быстро расходятся, как жизнь быстро разводит людей по разным углам, каждому подавая новую тропку лжи, дабы посмеяться над их новыми мытарствами.

9
Она никогда не сидела у него на коленях и никогда не рассказывала ему сказки о любви, после которых грустила, а он никогда не успокаивал её и никогда не желал спокойной ночи – оба они были слишком сильными и самостоятельными, чтобы поддаваться таким чувствам. Они считали себя друзьями по несчастью – этот беглый музыкант стеснялся своего творчества и был для себя очень большим критиком, несмотря на то, что ей очень нравилось его новое творчество, что его родители проникались его текстами и одобрительно хлопали его по плечу. А она писала – писала вечерами маленькие очерки, она называла их «опусами» - вскоре все её окружение приняло это слово и поместило его в свой лексикон, была для себя критиком не меньше, чем он, хотя многие дивились проникновенности её рассказов, их правдивости – он часто критиковал их, чем бывало её раздражал, но она лишь смеялась над его критикой, отстаивая свои интересы. Он удивленно хмыкал и ничего не говорил, заводя новую тему для разговора. Так они и жили – друзья по несчастью, которое на самом деле было счастьем – оба нашли того, кто бы их понимал, оба рушили теорию ненавистной им обоим любви, оба были сумасшедшими историками, которые постоянно спорили – он был вечным беспокойствием, она же была олицетворением некоего спокойствия, хотя казалась всем буйной и неугомонной, но проглядывалось в её детских чертах то, что привлекало взгляд стороннего ума.

10
Она верила в Бога, а он укорял её в ограниченности – видите ли, она воспринимает любую информацию только с двух сторон – религиозной и научной, ограничивая круг интересов. Она лишь молчаливо соглашалась в своей некоей ограниченности и кивала головой, говоря, что он тоже не лучше – верит в звезды, способные менять его судьбу. В силу своего ума она казалась высокомерной другим, но начав общаться с ней, все понимали, что ошибались – она была проста и обычна, несмотря на то, что казалась каким-то всезнайкой. Ей было еще учиться и учиться, хотя она сама учила тех, кто просил. Он был именно тем учеником, которого она порой учила – учила понимать, учила решать, учила жить, учила тому, что знала сама. Она слишком много отдавала другим, часто забывая о себе. Каждый день ему звонила, и они часами разговаривали, трепали языками по телефону, общаясь на волнах, которые никто не видел – они просто радовались тому, что могут говорить сейчас. Он же был вечным шутником – он брался за каждое дело с радостью, с шутками, но был необычайно ленив и несамостоятелен – она ему помогала, сетуя на его лень, а он лишь отмахивался, приписывая эту проблему своему возрасту. Было в них обоих чувство ритма – каждый жил по своему укладу, но дороги их пересекались в определенный период, когда телефон разрывался от входящего звонка. Голоса начинали общаться, начинали петь свою жизненную песнь, а каждый из них считал своим долгом так говорить по вечерам. Но они были просто друзьями – никто из них не пускал другого слишком близко к себе. Она – потому что боялась быть ударенной и отвергнутой, а он – наверное, потому что этим не интересовался, дружба для него тоже была важнее, друзья им всегда ценились больше – он тоже не умел плавать, хотя пытался этому научиться на протяжении своей жизни.

11
Каждый из них был отдельной клеткой организма – они понимали друг друга, работали сообща, ссорились и каждый раз мирились, потому что это тяготило обоих. Он был необидчив под стать её характеру, но не переносил, когда она на него кричала и над ним насмехалась – это было сверх его сил и он постоянно обижался. А бывало, что и он обижал её – она плакала от такой вот дружбы, а он потом извинялся, говоря, что извиняется очень редко. Ей было безразлично, но рано или поздно рана затягивалась, наступает былая дружба, они хлопали друг друга по плечу, пожимали друг другу руки, и все приходило на круги своя. Они никогда не были парой, каждый ценил свободу выбора другого и не упрекал в том, что кто-то забывал звонить по вечерам – но это было тем ритуалом, который каждый из них исполнял, и если этого не случилось, то значит, что-то произошло. Такие звонки разрывали звенящую тишину нередко, очень часто по вечерам телефонная трубка вибрировала, каждый здоровался друг с другом, боясь ошибиться номером.

11
Люди слишком близко подпускают к себе других людей – они открывают им свою душу, свои тайны, а потом говорят, что их предали. Мы привыкли быть открытыми, потому что считаем, что закрытость есть плохо, что не нужно быть закрытыми, ведь мы должны найти друзей, найти товарищей по жизни, а значит должны открыться тем, кого считаем такими. Но люди на то и люди, потому что ошибаются и постоянно теряют нить повествования – где-то давно кто-то сотворил ошибку, по которой мы все с вами живем – где-то переломилась жизненная нитка, завязавшись в узелок, и там её не распутали, а нам лень – просто потому что мы привыкли принимать все на веру. Открытость – это хорошо, закрытость – это плохо – кто так сказал, кто повелел нам жить так? Разве мы знаем это – это просто стереотип, который в нашу голову вживили с детства. Многие говорят, что нужно фильтровать свой круг общения – но даже это не спасет от душевных мук, потому что человек живет с закрытыми глазами – он смотрит на других и думает, что с ним такого не будет – Бог милует. Но лишь наткнувшись на такую ситуацию сам, он откроет глаза и ужаснется – ведь можно было этого избежать!.. Люди, с которыми мы общаемся, на самом деле могут оказаться совсем другими, а не такими, какими мы их видим – на то мы и люди, на то нам и жизнь, чтобы жить и учиться. Но что такое жизнь? Черновик это или чистовик? Дадут ли человеку возможность переписать свою жизнь? Прожить её заново? И для этого заумный человек придумал слово – «реинкарнация», то есть перерождение, а говоря на обычном языке литературы – это возможность переписать свою жизнь, возможность прожить её еще один раз, только уже вряд ли человеком – каким-нибудь животным, птицей, рыбой. Но никто не доказал, что жизнь эта – черновик, и после смерти мы получим чистый белый лист для переписки существовавшей своей жизни. Посему многие привыкли жить «На чистовик» - мы пишем чернилами судьбы в книге своей жизни, мы делаем все без оглядки – смело и решительно, пытаясь обойтись без помарок в написании и решении задачек. Но эта излишняя самоуверенность и решительность лишают нас чувств – мы все же еще живые люди, которые не могут без ошибки. Мы затираем свои ошибки, соскабливаем их лезвиями, а наш Учитель лишь улыбается… Почему? Потому что его ученики нашли и исправили свою ошибку. Но бывает и так, что ошибка живет с нами слишком долго – другие уже подсказали нам, увидев её, а мы лишь улыбаемся и отмахиваемся, говоря, что знаем свою жизнь лучше.

12
Ей говорили, что нужно фильтровать круг своего общения, и как бы это не было больно – убирать ненужных и вычленять тех, кто действительно нужен тебе и кому нужен ты. Но лишь смеялась и говорила, что сама разберется в своих отношениях. На первых порах, естественно. Пока она не поняла, что они больше не друзья.

13
Это заявление её огорошило – она всегда считала их друзьями, друзьями навек – она доверяла ему свои секреты, рассказывала свои мысли, прочитывала свои рассказы, выслушивая его критику, над которой посмеивалась под его удивленные и настороженные взгляды. Она узнала о том, что он её избегает от своей подруги, которая сказала ей об этом совершенно случайно. Подруга была в неведении, почему так происходит, она просто сказала то, что когда-то услышала от другой своей подруги и так далее – испорченный телефон и дошел до нее, а она потерянно сидела, согнувшись под грузом слов, которые навалили на нее за минуты общения. Груз слов был для нее тяжек. Слова на то и слова, кто бы их не сказал – слова передают всю сущность происходящего, но этими самым словами невозможно передать то, что она чувствовала тогда. Она начала было в нем разочаровываться, как решали поговорить с ним самим. Он стал колючим и жестким, говоря о том, что она начала его напрягать, то, что бывают моменты, в которые нужно просто перестать общаться – слова здесь не играют никакой роли, нужно отдать дань своему молчанию, послушать то, что тебе скажет тишина, говорящая из нищ твоего сердца, что она тебе посоветует. Она лишь недоумевала и расстраивалась – казалось, что вся её вера в людей была разрушена. Он был для нее человеком понимающим, одним из тех, кого она пустила к себе очень близко. Он в полной мере не заполнил ниши её сердца, однако стал для нее отдушиной, которая затирала эти самые ниши и заполняла их цементом, застраивала кирпичами – они оба занимались одной и той же работой.

14
И вот вдруг, эта круговерть закончилась. Ей твердили, что нужно послать его куда подальше, что этот амбициозный мальчишка недостоин чего-то более – как он к ней, так и она к нему. Но она понимала, что образ его сегодняшний никак не вяжется с тем образом, который был с ней полгода подряд, помогая ей, а иногда и раздражая – но был рядом!.. Не удалялся в никуда, по сути он был единственным из друзей, кому можно было в полной мере доверять – доверять так, чтобы потом знать, что сказанное дальше него не пойдет – он был опорой среди друзей. Словами очень трудно передать то, о чем сейчас ведется речь.

15
Мы все теряем людей. В своей жизни нам приходится и расставаться, и находить новых друзей, чтобы потом открыться им и снова иметь возможность быть кинутыми на произвол судьбы, снова пережить горечь утраты – и так по нарастающей. Каждый день она все больше раздумывала над тем, почему так случилось. Он твердил ей, что нужно подождать – это все пройдет, пара месяцев и все, потом посмотрим, а она ему не верила – а что дальше? Ну, посмотрим, и что дальше? Что изменится в течении этой самой неотвратно бегущей жизни? Неужели кто-то выйдет из воды сухим? Это тот же самый океан, только не любви, а времени, в который она не могла не окунуться, да и в который окунается каждый из нас ежедневно – мы волей-неволей подвластны времени, ведущему нас по жизни, время – учитель, который убивает своих учеников, но учит их на достойном уровне. И да, еще один стереотип, что время лечит – оно просто учит жить с болью.

16
И она впервые не понимала, почему так – почему её наивность и инфантильность его раздражает, почему похожесть на его мать его бесит – почему все так? Неужели это способно расстроить настоящую дружбу, которая зиждется на взаимопонимании, уважении и доверии? Но больше настораживало её другое – почему он не сказал ей об этом прямо? Почему она слышит о том, что он её избегает от других, от третьих лиц. Он говорил, что это неприятно – говорить такое человеку в лицо, лучше постепенно отдаляться от него,  а он потом и сам поймет. Она парировала тем, что в три раза неприятнее слышать это от других, а это постепенное отдаление тоже самое, что резать кошке хвост по кусочкам, слушая её визг и крик. Но он ответил, что это гуманнее. Так, по чуть-чуть, глядишь она и поймет, что он имел в виду – ведь неглупа.
Она искренне недоумевала, почему так, и, встретив его тогда на улице с братом и отцом, лишь кивнула ему головой и улыбнулась, потому что понимала, что это переходное – это снова выпад в её сторону, снова вызов на битву, на драку за лидерство.

17
Они сидели и молча смотрели друг на друга, обмениваясь взглядами – и ни одного слова. Здесь слова были абсолютно бессильны – два бывших друга бегали друг по другу глазами, пытаясь запечатлеть себя такими, какими они есть. Она лишь беззвучно спрашивала причину, а он материально пожимал плечами, ссылаясь на то, что он неисправим в своих привычках и пороках. Оба больше не понимали друг друга – каждый снова стал загадкой и тайной, которую сам в себе не находил – нужен был тот, кто эту тайну сможет открыть и увидеть. А сами они не могли найти её через призму своего собственного видения. Однако они разошлись по разным углам, да так больше и не встречались, пока она не увидела его на том перекрестке в первый день чтения Павича.

18
Они оба засиживались в кофейнях и просто друг на друга смотрели. Для них обоих слова стали ложью – слова те самые, которые распоряжались нашей судьбой, которые открывали Бога внутри нас. Эти слова стали неправдой – каждого из них они начали раздражать, и она молча пробегалась глазами по его телу, приостанавливая свой взгляд на его глаза голубо – зеленых глазах, которые постоянно меняли цвет в зависимости от сегодняшней одежды. А его глаза скользили по её лицу, вылавливая все её эмоции – когда-то он понял, что можно узнавать о человеке по его мимолетным эмоциям, по его чертам. Он пытался понять, кто она на самом деле, а она пыталась узнать, кем он является. И так они проводили долгие летние вечера – оба сидели допоздна, заказывали себе кофе и беззвучно изучали некогда знакомых им людей, которыми и были они сами.
Оба были прирожденными лидерами, но ей это лидерство удавалось – она не стремилась его получить, она было рядом само по себе – наверное, такие качества просто любят тех, кто их не стремиться поймать. Он же все время хотел быть первым и клялся её перегнать. Она лишь смеялась и ерничала, над его стремлением, считая это мотивацией к успеху. С их ссоры прошло пару дней, а она до сих пор его не ненавидела – он был для неё таким же, каким и был. Когда-то он сказал, что у него много пороков и привычек, с которыми он не в силах справиться и то, что никто его не переиначит. Этот выпад, вызов она считала чем-то приходящим, чем-то, что скоро от него уйдет. На первых порах, естественно. Однако он все также был холоден и неприступен, казалось, что он вообще забыл, что она существует: перестал звонить вечерами, писать о чем-то своем и критиковать её опусы.

19
Во все века люди делились на две группы. Какое бы время сейчас не было, кто бы не стоял около трибуны власти, эти группы всегда существовали – это были совершенно два совершенно непохожих лагеря, которые с первого взгляда незаметны, даже очень – они умело лавировали среди других подгрупп человеческого мира, они умело укрывались среди потока бурь… это были прозаики и лирики. Все вокруг они воспринимали по-разному, каждый день занудные прозаики воспринимали не так, как сумасшедшие лирики – каждое их движение, каждая мимолетная эмоция, каждый случайно брошенный взгляд и тяжелый вздох – все отличалось, это были два полюса земного человеческого бытия, которые редко соприкасались, а если такая неурядица и происходила, то полюсы все отдалялись дальше и дальше, пока каждый из них не достигнет безопасного для другого расстояния.

20
Лирики были людьми эмоций – они приезжали в Париж, чтобы там умереть, увидеть вековой город свободы и умереть, а потом, воспарив в небо независимой птицей, снова ожить, воскреснуть в раннем рассвете столицы. Они упивались тихими голосами парижских улочек, бродили по скромным узким французским переулкам в поисках следов любви, которая недавно пробегала, трогали каждый камешек стены, благоговейно прикасались к нему, заряжаясь энергией веков, заряжаясь всеми теми моментами прекрасной любви, которая когда-то была здесь, когда-то своей рукой провела по груде поставленных людьми камней, словно освятив её своей силой.
Прозаики же приезжали в Париж и не умирали – они холодно осматривали карту города, отмечая крестиками места их культурного паломничества, сидели допоздна в кофейнях, пили горячий обжигающий горло кофе и раздумывали о том, куда бы податься в этот дождливый вечер, они были людьми холодного рассудка – эмоции редко преобладали в их жизни, они привыкли все рассчитывать по секундам, взвешивая «за» и «против», они были теми, кто редко думал о своих минутных удовольствиях – они жили для вечного, они мечтали прожить так, чтобы было не стыдно умереть, чтобы в старости было не стыдно рассказывать о своей жизни детям и внукам.

21
Лирики посещали Японию – они удивлялись невинной и нетронутой природой японских парков и лесов, они поражались цветущей сакуре, тому, как она медленно распускалась, чаруя своей неземной красотой. Прозаики же просто зевали от вида Японии – они не считали её чем-то особенным, она была лишь одной из вех их жизни, которая скоро канет в года, рассудок снова правил их душой и телом – прозаики лишь сокрушенно рассказывали, что на пересадке в городе Осака кто-то украл у них кошелек, но благо денег там было немного. Они больше рассказывали о грязных аэропортах, чем о стране, в которой были – они не любили длительные поездки в места скопления людей, прозаик желал уйти от людей, стать отщепенцем человеческого общества, отшельником в тени лесных высоких деревьев, но мир держал его своей благоустроенностью, своим удобством кресел, всем тем, чем прозаик упивался, сидя в своей обставленной квартире, прозаик был мещанином. Лирики же готовы были пойти на край света, чтобы найти там свою любовь, свою вторую половинку, потом удалялись с ней куда-нибудь далеко, селились в маленькой уютной избушке, в которой им было хорошо – хорошо там, где была половинка лирика, ради которой он покинул общество, лирик всегда был не самодостаточен, ему нужен был тот, второй человек, который открыл бы его, распахнул бы дверь его души и сердца, и ради этого человека лирик был готов искать бесконечно – он постоянно жил в любви, любви прекрасной, чувство влюбленности никогда его не покидало, он жил этим чувством, дышал им, желал быть с ним всегда – в общем, лирик постоянно был влюблен.

22
Прозаик же мало думал о любви – его сознание было занято другими, более прозаичными вещами, он лишь жалостно смотрел на лирика, на его бесконечную любовь, и улыбался, смеялся над этим заложником любви, которая вскоре поглотит его, а тот радостно плещется в её океане, не осознавая того, что чуть позже окажется утопленником. Хотя сам несознательно (его рассудок вуалировал эти желания) хотел быть таким же лириком, хотел любить и быть любимым, хотел приходить в квартиру и встречать там знакомые до боли глаза, которые встречали его, несчастного, скованного цепями, прозаика с любовью, пробегали по нему, одаривая теплым взглядом – он был готов отдать все хотя бы за минуту, он был готов страдать, мучиться ради такой награды, он часами молил Господа о том, чтобы такое произошло. Прозаик просто не умел плавать, ему хотелось научиться, честно говоря, даже иногда он заплывал довольно-таки далеко, умело лавировал в бушующем океане страстей. Однако холодный рассудок все же просыпался и говорил ему о том, что его крест – помогать людям, любить людей, служить Богу всем своим естеством, но он не должен влюбляться в кого-то одного, он – одиночка по жизни, он – благодетель без пристанища и цели, он тот, который должен быть спасением людей, их отрадой. Прозаик лишь снова поднимал этот крест на плечи и смиренно его нес, все еще украдкой от рассудка молясь Богу о любви. А когда получал эту самую любовь, то понимал, что все же рассудок был прав, он одиночка, который должен жить только ради того, чтобы помогать и любить, но не быть любимым людьми, он не имел того, кто разделял бы его беды, хотя нет, такие были – не было одного такого человека, который бы встречал его у порога, помогал снимать пальто, смотрел на него пронзительными глазами, провожал на кухню и болтал бы с ним до вечера. Тот, который в каждый момент жизни был бы рядом, согревая своим теплом бедного и потерянного, замороженного холодильником рассудка, прозаика.

23
Лирики были изнеженными жизнью существами, прозаики же сильными и волевыми личностями, которые часто бросались под поезд судьбы, шли ва-банк в игре с судьбою. Лирик постоянно проводил время за чтением очередного любовного романа, сборника стихов, он постоянно любил, чувствовал любовь сквозь строчки, прозаик же читал только прозу – лирика и стихи были ему чужды и незнакомы, они веяли той самой любовью, которую он боялся и не любил, проза же давала повод для размышлений – прозаик зачитывался допоздна, он проникал в сознание автора, он думал о бренности земного бытия, о том, как скоро закончится и разрушится все, что он строит и это прибавляло ему прыти – он хотел увековечить себя, хотел быть значимым для людей, но так же ждал разрешения своих земных оков, как лирик ждал новой любви, нового чувства, которое давало ему вторую жизнь, второе дыхание. Прозаик находил ту любовь, которую он желал, в Боге – он кидался к Нему, он был с Ним, он припадал к Его ногам, он их целовал – жил для того, чтобы найти с Богом единения, его душа стремилась к Отцу, она хотела быть к Нему так же близко, как каждый из нас хотел бы никогда не расставаться со своими родителями, а сам прозаик лишь поощрял это стремление, он сам находил свое спасение, свою любовь в Распятом, он был рядом, он служил Ему. Он постоянно к Нему обращался, чтобы не произошло – он находил то, что искал в Нем, а для ищущего это было огромной наградой. Лирик же видел Бога в любви, потому что если ты не любишь, ты никто, он верил в силу любви и был с Богом рядом всегда.

24
Прозаики никогда не мирились с миром – они были борцами: боролись против власти, бастовали по каждому поводу, стоило лишь ущемить их право говорить и вещать, объявляли бойкот беспокойным тиранам слова, которые держали весь мир в страхе – прозаики были людьми Слова Божьего – они писали вдохновенно и величественно, человек познавал Бога, читав их. Лирики обладали тем же Словом, но выражали его более проникновенно через строчки стихов – все их творения дышали жизнью любви, они были сокрушенны стремлением сердца найти себя среди огней озлобленного мира, среди суеты сует.  Прозаики же были теми, кто подолгу корпел над своими трудами – они писали подолгу и часто смеялись над трудом лириков, называли их стихи «виршами любви» и говорили о том, что те творят легко и непринужденно, они – то бишь те самые лирики – дарят людям легкость бытия, а они даруют людям мысль, дают им пищу для размышлений, показывают им Сатану и Бога в их противоборстве в душе человека, все можно выразить буквально в двух словах – прозаики, в полном смысле этого слова, были настоящими прозаиками. Прозаики дарили людям свободу – свободу душевную, они помогали людям понять кто они и где, они их учили жизни, они были теми самыми работниками Бога на земле – они были не до конца отучены от любви, они тянулись к помощи, поэтому, наверное, никогда не могли заслужить рая, потому что холодный рассудок лишал их полной силой любви, ставил вокруг оборонительный купол, но они любили, любили, часто не бывая любимыми. А лирики были борцами любви, их окрыляла её сила, они летали по этому миру, они порхали и смеялись над томными и замученными, уставшими и засыпающими лицами прозаиков, пытающихся найти слова для того, чтобы выразить свои мысли на бумаге – они лишь посмеивались и писали свои стихи, наполненные такой легкостью, что человек порой забывал и о смерти, и о боли и страданиях, которые его одолевали – они дарили людям ту самую легкость, без которой наша жизнь была бы лишь круговоротом боли и смерти, круговоротом мыслей и познаний без отдыха. Они давали людям правду о любви, они показывали то, что и любить не есть грех, любить – это величайший дар Бога человека, Его благодать людям. Лирики были людьми веселыми и смешными, они меньше задумывались о том, куда мы попадем после смерти, что получим после работы – они были не приземленными настолько, насколько прозаики – они были ангелами во плоти, были теми, кто давал людям свободу в любви.

25
Прозаики были людьми привычек, они редко что-то меняли, редко куда-то уезжали – важнее всего для них была размеренность и спокойное течение жизни, хоть они и были неодолимыми и самоотверженными борцами, их заедала обыденность, они бежали от нее, но всегда возвращались – они всегда открывали дверь своей квартиры, вытирали ноги о коврик и валились на кровать. Они всегда возвращались, они никогда не уходили навсегда – таков был уклад прозаика, уклад того, кто постоянно бежал вперед, но шел назад. Они шли вперед за Спасителем, но назад за привычным распорядком, за привычной жизнью – они постоянно находились в середине жизни, боялись ступить. Те, кто все же смог выбрать путь уходили из прозаиков, шаг назад означал самоубийство – не было больше Того, Кто бы мог их от этого отговорить, вера в кого смогла бы их держать. Шаг вперед делал их лириками, жившими во любви, прозаики становились лириками – они дышали любовью, они вдыхали запах летних цветов, они радовались этому. Поэтому все прозаики занимали среднее положение в обществе – каждый из них был человеком привычек, человеком Бога – каждый из них жил в такой гармонии. Из-за этого они были очень обязательными – уклад их жизни редко менялся, они привыкли помогать, привыкли пить каждое утро кофе, проще говоря, они привыкли жить, хотя и привычная жизнь уже поистрепала их. Единственное, к чему они не привыкли, была молитва. Неверующий начинает каждое дело, собственно, совершает его, а потом заканчивает. Верующий же начинает дело с молитвой, весь процесс совершения его тоже проводит с молитвой, а после приносит всю ту же благодарственную молитву Богу. Здесь и есть различие между верующим и неверующим, хотя, мы отошли от темы. С каждым своим рукописным текстом они все ближе и ближе приближались к Богу, они молились Ему в каждом своем предложении – это не было привычкой, это было той самой музой, которая посещала их редко, но дарило что-то неземное, что-то вдохновенное… И обычно после этого визита прозаики на миг становились лириками – муза усыпляла рассудок, прозаики пели псалмы, они радовались и любили, они писали то, в чем прибывал Бог, то, после чего самый трезвый прозаик свихнется, и лишь приняв на грудь пару рюмок коньяка, поймет. Лирики же были людьми изменчивыми – они любили перемены, они были готовы идти на эшафот, лишь бы получить что-то новое, лирики были людьми действия, своей любовью они заражали каждого, они действовали. Лирики не могли долго сидеть на одном месте, они постоянно бежали вперед, но так быстро, что часто запутывались в сетях любви и не могли разобрать истинного пути, по которому они должны идти. Трезвый рассудок подводил их – он часто был опьянен и одурманен чарами любви, которая ласкала его всю жизнь, все его существование. Лирики были людьми сердца – оно вело их по жизни, давало им путь, хоть и почти всегда ложный, но они шли, были упертыми и упорными ослами, которые вели свою любовь сквозь преграды.

26
Но лирики были существами очень ранимыми и чувственными, любой неаккуратный выпад в их сторону грозился затронуть каждую струну их души, каждый миллиметр их сердца – они часто сгибались под таким грузом, они были настолько хрупкими, что часто смеющиеся прозаики подхватывали их кукольные натуры, чистили от грязи, прилипшей к ним, наставляли своими прозаическими словечками и, подтрунивая, отпускали дальше – прозаики были людьми помощи. Лирики же пропускали их тирады мимо ушей, они были готовы идти дальше за любовью, туда, куда она их поведет. Прозаики были людьми железобетонного типа – они были непробиваемы и сильны, отбрыкиваясь от поползновений смерти и судьбы, они уповали на Бога, держали Его за руку, отмахивались с Его помощью от всей нечисти, от всех дурных ветров, дувших в их сторону. Но внутри, в самой глубине их души и сердца были тонкими лириками – они были ранимыми и хрупкими, они мечтали о том же, о чем мечтают и чувственные лирики, оборонительный купол рассудка и поддержка Бога держали их в седле, и любые нападки не могли разрушить их защиту – никто не мог дотронуться до сокровенного места в их естестве. Однако они ждали того, кто сможет их понять, открыть и раскрыть миру. Также и лирики были прозаиками – оставаясь одни, они думали о том, что любовь все больше и больше затягивает их, не лучше ли вообще уйти с дороги, тем более, что умрут они также как и их коллеги-прозаики, не стоит ли сейчас попрощаться с силой любви и оставить её ради прозы души? Но, встречаясь снова со взглядом человеческих глаз, они снова были готовы любить и бежать ради любви на край света. Прозаики же, видя отражение человеческих глаз, наоборот, снова стремились за перо, снова садились за стол и писали – писали для тех, кто потерялся, для тех, кому стала не мила жизнь – они писали для тех, кто слишком запутался.

27
Прозаики были людьми цели, людьми достижения цели – они могли положить всю жизнь, чтобы получить что-то, они бежали за этой целью, вылавливали её в веренице судьбы, вырывали её из рук жизни – да, изрядно потрепанные, уставшие и покалеченные, но они выходили из жизни победителями. Прозаики готовы были пожертвовать собой или кем-то для того, чтобы достичь цели – они были людьми расчетливыми и холодными, для них первоочередной задачей была цель, и они шли на все жертвы ради этого. Да, страдали люди, страдали другие лирики и прозаики, но цель была достигнута, а значит, прозаик победил. Лирики же были людьми бесцельными – их целью была любовь, и они каждый раз её достигали, они проживали эту жизнь по второму, третьему, пятому кругу – они стремились любить, они упивались вином любви, они славили её чары – они были людьми, которые уже достигли цели (и не один раз) и сейчас лишь искали эту цель заново – им не надо было тратить много сил и времени (как прозаикам) на её достижение – она всегда им была видна.

28
Но, упаси Вас Бог, увидеть любовь прозаика и лирика – сердце лирика полностью отдается в руки прозаика, а тот лишь беспомощно отдает его обратно, говоря, что он не умеет любить, что так уж получается, что два противоположных клана никогда не породнятся. В том и дело, что лирик-романтик усеивает тело прозаика поцелуями, а тот, лишь улыбаясь, смотрит на окружающий его мир и бездействует – он не знает, что делать и зачем это делать – неужели любовь так над ним шутит? Лирик же недоумевает, что происходит – сила любви остановилась или же прозаик решил снова посмеяться над лириком? Но любовь двух лириков полна нежности и счастья, любовь двух прозаиков – мыслей и слов, каждый из них говорит, они не целуются, не обнимаются – они просто сидят темными вечерами около камина и говорят, каждый говорит о своем, о вечном и бесконечном, о Боге, о философах, обо всем, что их окружают. Прозаики никогда не приблизятся к друг другу – два холодных рассудка никогда не потеряют контроль над телом. Они будут просто сидеть и курить при огне, просто читать свою прозу, читать то, что они написали – они всегда были людьми слова, а не людьми чувств и эмоций. Да и вообщем – то любви между прозаиками быть не может – это называется симпатией. Лирики же впадают в океан любви, барахтаются там, как дети, не говорят – лишь вещают и декларируют свои стихи с трибуны любви – лирики, господа, безудержные романтики и любовники, которые ценят любовь и держат её в своих хрупких руках.

29
Прозаики слишком серьезно относились к жизни – они воспринимали все её тяготы и муки, страдания и испытания всерьез, не видя той доли юмора, какой она их учила. Они шли вперед, они терпели всю её тягость, не понимая того, что все это – лишь шутка, все это просто проверка на юмор, все это – ничто. Прозаиком был и герр Галлер, Степной волк Гарри – он не умел шутить, он так и не научился смеяться, хотя Пабло и пригласил его в свой магический театр для сумасшедших, платой за вход в который являлся разум. О, даже сам великий Моцарт был бессилен – как он не пытался научить Гарри юмору, тот лишь излишне пафосно и патетически кидался на плаху, на верную смерть, не слыша смеха бессмертных, не слыша голоса вечности, который твердил ему, который учил его смеяться – смеяться, как смеялся Гёте, Моцарт, Вагнер и Брамс. И лишь, окунувшись в океан своей молодости, окунувшись во всю прелесть неизведанной и неизвестной стороны жизни, он обрел то, что мечтает обрести каждый мечущийся прозаик – он обрел покой, он обрел ту любовь, он прожил все еще раз, он переписал себя. Лирики же были людьми веселыми – они воспринимали все с легкой душой, с веселым и неподдельно детским нравом. Лирикам было легче жить – они умели смеяться. Лирики принимали эту жизнь заведомо шуткой, они считали все вокруг лишь смешной трагедией, поставленной всем известным автором. И все, что они переживали – они смеялись над стремлением прозаиков все усложнить, прозаики коверкали каждый звук жизни, наполняли его страданиями и муками, придавали ему напыщенность и неизбежность, показывали жизнь жестокой и трагичной игрой, в которой каждый имеет запасной и открытый всегда выход – самоубийство. Лирики смеялись над тем, как прозаики изменили свою жизнь, сами по себе, хотя могли жить просто и непринужденно, могли идти по жизни смеясь, принимать все с толикой юмора и сарказма – прозаики, как испорченный радиоприемник, коверкали голос вечности, смех бессмертных, но не могли заглушить и потушить тот самый божественный дух и свет, изливавшийся сквозь них – прозаики, люди техничные и дотошно изобретательные, показывали своими изобретениями лишь беспомощность и ничтожность настоящего, ничтожность аппаратов и передатчиков – все это не могло скрыть свет и дух, смех бессмертия, смех вечности, который доносился сквозь. Прозаики – люди трагедии, лирики – люди комедии, которые стремились научить непослушных прозаиков юмору, ибо каждый потерявшийся и уже обезнадешившийся человек может найти свое спасение в мире юмора, в мире смеха, ибо этот самый холодный и вечный смех разрывал действительность, прозаики относились серьезно к тому, к чему не требовалось, над чем требовалось звонко смеяться, как смеялся Моцарт, видя вытянувшееся лицо Гарри Галлера. Тебе, жалкий человечишка, жалкий прозаик, нужно научиться смеяться, ведь ты стремишься увековечить себя? Но только посредством этого смеха, смеха над всей нелепостью этой жизни ты сможешь стать бессмертным.
 
30
Беда их в том, что оба они были прозаиками – оба не умели плавать, но хотели научиться. Оба были безудержными борцами с обществом, хотя очень ленивыми и нерасторопными. Каждый из них был человеком привычек, каждый не подпускал к себе близко – каждый не хотел делить и расплескать себя в дружбе. Но и с течением времени их дружба стала привычкой для обоих – ежедневные звонки по вечерам. Прозаики помогали друг другу, да и сам их прозаичный дружественный союз должен был распасться, потому что никого не устраивал переход в лирика – каждый желал остаться при своем. У каждого была своя цель, каждому нужна была она, каждый её достигал за счет другого. Но только она помогала людям, её цель чуть расплылась, она видела себя в помощниках людей и ни в чем более, он же видел её своим помощником, своим проводником, с помощью которого он и добьется своей цели. Её это устраивало вполне, она наплевала на свою гордость и подалась в помощники – рассудок шептал, что помощь людям – это её крест, а она безоговорочно поддалась уговорам и стала ему помогать. Он же был доволен этим веянием её рассудка и пользовался этим… А потом их дороги просто разошлись. Они часто видят друг друга в городе, кивают друг другу головой, холодно здороваются и даже иногда заводят беседы на некоторые светские темы – словом, они стали настоящими прозаиками, которые только могут существовать. Но каждый из них словно хочет стать лириком, хочет кинуться в океан любви и дружбы, хочет побороть свою прозаичность. Но с каждой встречей они лишь перекидывались взглядами, холодно здоровались, разговаривали вполголоса, а потом прощались, пожимая друг другу руки. Оба не умеют смеяться над шуточками судьбы и жизни – они слишком серьезны в своем стремлении стать великими и бессмертными.

Альтернативная концовка (для лириков)
31
Она рассказала мне эту историю, когда мы сидели в том самом книжном магазине и пили кофе. Она держала подмышкой «Пейзаж, нарисованный чаем» и тихо рассказывала мне незаконченную историю жизни, она рисовала мне дорогу не чаем, а кофе, размешивая ложкой сахар в кружке. За все три часа, что мы с ней просидели в кофейне на втором этаже магазина, она ни разу не назвала его по имени, а на мой вопрос как её саму зовут, лишь отмахнулась, сказав, что это совершенно неважно – такая история может быть с каждым. Она просто называла его «он», словно его имя ворошило неприятные ей страницы жизни, возобновляло его образ в голове – но она совершенно точно описала мне его образ – коротко-стриженные волосы, не очень высокий рост, грубое мужское лицо и львиные глаза, настороженно смотрящие на мир. Его образ вписался в мою память надолго – она описывала его сухо, но была обладателем Слова – писателем, и поэтому все её слова обретали плоть, убеждая меня в их правдивости. Она не сказала о нем ничего плохого, хотя могла – женская ненависть сильная, но эта ненависть была ниже её – её стан отвергал всю эту ересь.
Она написала на салфетке свой номер телефона и передала мне – сказала, что приметила меня еще в первый день своего чтения Павича – моя фигура расхаживала по магазину, удивленно косясь на нее, что вызвало её бурное удивление и некоторую апатичность – противоположные взгляды. Она пригласила меня за чашечку кофе, а потом отдала салфетку с телефоном – дескать, если вдруг понадобится поговорить – могу позвонить. Улыбнувшись, она встала из-за стола, вернула Павича на прежнее место, оставив меня наедине с собой.

32
Прошло десять лет. Я не знаю, где эта девушка и что с ней сейчас – однако салфетка с её телефоном все еще лежит у меня в кошельке – я – писатель, и считаю своим долгом описать всю эту историю, произошедшую с ней. Я специально не даю героям имен – сохраню то, что передала мне она – эта история может произойти с каждым. Но иногда я прихожу в уютный магазинчик в центре города и хватаю с полки Милорада Павича, она так и не купила его, заявив, что когда книгу покупаешь, то теряется вся сладость чтения. «Дома слишком много дел, чтобы читать. Того и гляди, как только притронешься к книге, поймешь, что тебе следует многое сделать. А здесь, на книжном острове, читаешь спокойно – ничего не тревожит». Но сегодня Павича не было. Все мое естество расстроилось – неужели потеряно единственное воспоминание об этой девушке? Но в кофейне мой глаз приметил молодого человека – это был он, я право не знаю, как его зовут. Он сидел с потерянным видом и отпивал из чашки кофе, а «Пейзаж» лежал перед ним на 104 странице – именно там она закончила читать в свой первый день. Мне удалось подойти к нему и рассказать ему всю её историю. За все прошедшие годы он осунулся, стал каким-то затертым и потерянным, а выглядел он старше, чем был – оброс бородой, отрастил волосы – его усы были все в кофе.
Прослушав мой рассказ, он потерянно взглянул на меня с мольбой и вопрошал - сохранился ли у меня тот самый листочек, эта салфетка, которую она мне передала. Он рассказал, что тогда не смог совладать со своими чувствами – и не удивился, когда узнал, что и это она мне передала. Он видел перед собой человека, который говорил то, что когда-то говорила ему она. Отдав ему салфетку, мне пришлось уйти. Однако удалось приметить, что он дрожащими руками набрал номер и аккуратно поздоровался, боясь, как и в прошлом, ошибиться номером. Потом улыбнулся и сорвался со стула, прихватив с собой Павича – он оплатил покупку на кассе и радостный сорвался вниз, поблагодарив меня.

33
Неважно, поссорился ли ты с другом – важно, что ты смог с ним примириться. Дружба никогда не проходит бесследно – она оставит борозду в твоем сердце, глубокую и несмываемую борозду. Для него эта дружба была просто испытанием, а для неё – испытанием еще большим – она смогла пронести огонек дружбы через года.
Я опять-таки не знаю, что с ними произошло. Хотя, нет, автор врет вам. Хочется сказать, что они оба научились плавать и плавать хорошо – океан их не трогает, они живут внутри него, но живут по своим правилам, установленным ими самими, прозаики научились быть вместе, перестали тянуть одеяло каждый на себя. По вторникам они оба сидят в кофейне на втором этаже – она сидит у него на коленях, а он читает ей историю, написанную Милорадом Павичем. Читает ей пейзаж, нарисованный чаем.

Альтернативная концовка (для прозаиков)
31
-Привет! Давно не виделись! – произнес он, столкнувшись с ней лифте.
- Здравствуй. И, правда, давно. Вот уже два месяца будет, как мы встречались последний раз. Ты как вообще? – спросила она, заглядывая в его глаза.
-Неплохо. Вполне прилично, вот видишь, даже приоделся,- ответил он ей, отводя глаза и делая вид, что необычайно заинтересован панелью доступа.
-И у меня неплохо, все идет своим чередом. Жива еще, значит, все идет хорошо, - улыбнулась она.
Он громко рассмеялся, а потом настала тишина. Два месяца играли свое, отличие интересов, разногласия в жизни каждого из них, свои заморочки и новый круг общения – они были рядом, а ощущение такое, будто бы жили они на разных полюсах Земли.
-Ты знаешь, прошло уже два месяца. Не думай, что я настолько настойчива или еще кое-что подобное…
-Да, я понимаю. Никто из нас ничем не обязан друг другу, каждый живет на своей территории и общается со своими людьми. И никто из нас не лезет к другому с просьбами о помощи и другими слюнтявыми предложениями.
-Да, именно это я и хотела сказать. Думаю, что ты прекрасно меня понял?- осведомилась она железным тоном.
-Не глухой. Да и в школе я был умным вполне. Смышленым пареньком.
-Я помню, я помню. Не напоминай.
Оба опять замолчали.
-Может уже хватит молчать? Что здесь такого, в этой безмолвной тишине, в которой мы с тобой стоим? Неужели ты ей упиваешься, неужели ты изменилась? – вопрошал он, словно говорил в воздух.
-Да, прости. Я очень изменилась с того момента, когда ты меня выбросил, как игрушку. О, великий и могущественный магистр, как я могу Вам перечить в стремлении достичь своих целей путем задействования других людей! Хватит изображать из себя дурачка, хватит! И ты больше не тот человек, с который я бы откровенничала… И которому доверяла. Ради тебя я изменилась тогда. И, знаешь, сейчас я тоже изменилась. Только ради тебя, - нетерпеливо, словно выплескивая слова, накопившиеся в её сердце, проговорила она.
-Прости меня, - потуплено прошептал он.
-Бог простит. И твои слова о том, что ты извиняешься редко и только перед людьми, которые тебе по-настоящему важны – не пройдут. Я такое уже слышала, не в этот раз.
Оба снова замолчали.
-Ты очень ранимая внутри. И этого не изменить. Даже если ты, как ты говоришь, изменилась очень сильно из-за меня, то твоя ранимость никуда не улетучилась. Ты все та же самая маленькая девочка, которая в восьмом классе тянула руку, чтобы правильно ответить на вопрос. Ты все тот же электрический веник с неиссякаемым мотором, который никогда не заглохнет. Внутри тебя живет маленькая девочка, которой надоело дуться и обижаться. Но внутри тебя живет и принцип – железный и крепкий принцип не останавливаться на пути своего решения. Твой внутренний стержень сейчас диктует тебе, как жить. И что делать. И ты слушаешься его. Не бунтуешь. Может, следует проснуться? – прошептал он, останавливая лифт.
-Я не ранимая. Мы слишком долго находились в ссоре, ты перестал меня понимать. Меня сложно ранить. И, если такое все же происходит, я никогда не сломаюсь и не упаду. Я просто буду презирать человека в свете его поступков и всех движений души, - ответила она, смотря в его голубые глаза.
-И ты меня презираешь? – удивился он, понимая, что она не может врать.
-Тебя? А ты сам как думаешь? Я не презираю людей, не презираю. Но есть и такие, которые достойны только одной улыбки в их сторону – улыбки презрения. Это, знаешь, человеческий закон, фактор риска жизни – я презираю того, кто мне дорог, чтобы уберечь его от гнева, который может меня и наполнить.
-Предлагаешь мне быстрее бежать с корабля и оставить его? – переспросил он.
-Ты, конечно, боишься многого, но ты не трус. И никуда не убежишь, даже если я тебе прикажу это сделать – ты меня не послушаешь. Такой, как ты всегда слушает самого себя и убежден только в своей правоте. И если ты когда-то вдолбил себе в голову, что люди разбегаются по обоюдному согласию и никто не виноват, то… Это же твое мнение, дорогой мой, неприкосновенность и свобода мыслей, ветер в переулках извилин мозга, - выдохнула она, поправляя жилет.
-Значит, я болванчик, верящий только себе и не признающий других истин, советов и правил? Значит, по твоему мнению, я тот самый безликий вершитель человеческих судеб, который ежедневно в своей голове или, как ты выражаешься, в переулках извилин мозга убивает тысячи людей и ломает их жизни? – вскипел он.
-Ложная добродетель, да и не добродетель вовсе. Правда в том, что в переулках мозга убиваю всех я. Писатели вершат судьбы персонажей у себя в голове, расправляясь с ними или даруя им жизнь. Это они – безликие и жестокие вершители судеб, не признающие ничего другого. Хочешь быть таким – перо в руки и за стопку бумаги. Я уже стала такой, - усмехнулась она.
-И ты можешь убить меня на тихой улочке своего мозга? – тихо спросил он.
-А зачем тебя убивать? Ты же, вроде как, никогда не считаешь себя виновным. Да и я не убийца.
Молчание снова наполнило кабину лифта.
-Ну, до завтра. Может, выпьем кофе? Знаешь, какая-нибудь милая кофейня, а за окном часовня, рядом кинотеатр… Может, сходим? – спросил он, пытаясь из последних сил наладить контакт.
-Ты помнишь, что сказал минутами раньше? – она посмотрела на него своим пронзительным взглядом и чуть ли не прожгла его рубашку.
-Я помню, я помню. И еще, прошу тебя… Не напоминай.
Двери лифта открылись, и каждый из них разошелся по разным сторонам, оба повернулись к друг другу спинами враждебности, устремляя свои взоры в далекое будущее, где нет места им самим. Он обернулся, но увидел лишь её спину. Потому что сила в том, чтобы уходя не обернуться. Потому что, обернувшись, они вернутся.

32
Время меняет людей и иногда в худшую сторону. Оно делает их колючими снаружи, но более ранимыми изнутри. Испытав боль и удар от близкого человека, они вмиг пытаются спрятать свое «Я» поглубже внутрь, чтобы их не достали и не обидели снова, и выпускают колючки, отпугивающие каждого новичка в их жизни. Нам очень сложно убежать от времени и оставить его позади, потому что время – это вечность, преследующая нас везде, где бы мы ни находились. Это огромная черная дыра произвола судьбы, пожирающая все, что вокруг. Она забирает лучшие годы, лучших людей, лучшие воспоминания, оставляя на полях фотоальбомов унылые красные крестики с датами смерти. А человек не может ничего поделать, он просто барахтается в пучинах времени, пытается, также и в любви, выплыть из океана, а черная дыра принимается и за него. Он стареет, смотрит на крестики около лучшего в его жизни и ставит крест на самом себе. Но Ницше говорил – все, что не убивает нас – делает нас сильнее. Так и происходит, человек учится жить внутри черной дыры времени, учится выживать и бороться против врагов, он обносит себя колючей проволокой, останавливающей недругов около порога милого домика на перекрестке времени и человеческого сознания. Время делает его непобедимым воином, бессмертным властелином неполученного в жизни. Люди постепенно основываются в этих безжизненных краях, заводят живность и начинают новую жизнь, выбрасывая фотоальбом древности и воспоминаний, выдирая этот лист из своей прежней жизни. Они получают новую жизнь ценой утраты старых истин и правил. Время дает человеку выдохнуть и снова начать забег, но начать сначала, принять новые условия игры, забыв о старых правилах, предав их анафеме рода человеческого. И люди живут! Они находят там себя, хотя становятся неполноценными, оторванными от мира и некоторых людей, но время их этому учит, оно тихо шепчет им свое наставление – живи так, чтобы ты чувствовал рядом тех, с кем ты мог бы жить даже на необитаемом острове, живи только с теми, с кем ты лично чувствуешь себя живым, с кем ты можешь дышать спокойно, ощущая их крепкую руку на твоем сломанном плече. И люди становятся избирательными – время учит. К сожалению, такие люди больше никогда не станут прежними. Время, как хороший психиатр для душевнобольных – оно переучит и вобьет новую истину в голову, вытесняя своей значимостью все прежде изученное. Люди, выученные посредством времени, так и останутся избирательными людьми, не подпускающими к себе близко чужаков, которые могут ударить копьем в грудь и проткнуть и так уже израненное и залатанное от прежних ран сердце. И они будут жить так до тех пор, пока не осознают, что остались одни, что нет больше тех, с кем можно спокойно дышать и чувствовать себя живым. Люди потеряют надежду, они попытаются пересмотреть отношение и учение времени. Они будут кричать к времени о несправедливости и совершенной ими ошибке, но что же случится после этого?.. И тогда время покинет их, оно поставит красный крестик напротив их личности, постепенно заталкивая человека в гроб и засыпая землей, только чтобы похоронить еще одну неудачную попытку его переучить, чтобы забыть о том неудачном экспериментом над человечеством, который снова провернуло время. И есть ли от этого недуга спасение? Нет, такового спасения нет. И не будет, пока существует огромная черная дыра, пожирающая человека целиком с головой. И нельзя вытребовать у времени спасения – содеянного не воротишь.

33
Лишь он смог её изменить, подарить ей минуты счастья рядом с настоящим другом. Но и он изменил её в обратную сторону – заставил выпустить колючки, сам того не понимая, а теперь он… жалел? Вряд ли. Такой не жалеет о поступках. Такой лишь молча просматривает старые альбомы и предается воспоминаниям, никогда не считая себя виноватым.
Но он посчитал. А, значит, смог измениться и он. И она изменила его. В лучшую сторону.
***