Флобер. Глава 9

.   1851



               

  Почему столько мужей спят со своими кухарками?  Почему Франция возжелала Людовика XVIII после Наполеона?   Отчего рушится старая дружба? Ты верил, что прежняя симпатия жива, а её уже нет. Между одним человеческим сердцем и другим – какие пропасти!
  В путешествии я стал моралистом. Когда много путешествуешь, видишь так много людей, столь же чуждых тебе, как купа фисташковых деревьев у дороги, что наконец перестаёшь их замечать и начинаешь заниматься исключительно собой. Недаром на Востоке есть поговорка: «Остерегайся хаджи». Я бы перевёл её так: «Долго будешь паломником – рискуешь сделаться негодяем».
  Что буду писать по возвращении, не знаю. Прежние сюжеты, которые порой обдумывал во время конных прогулок, теперь, когда я увидел Парфенон, отброшены навсегда. Парфенон – кирпичного цвета. Солнце освещает его почти беспрестанно; в любое время дня он блещет и сияет. Кое где – цвета смолы и чернил. Ветер гуляет между колонн, между отбитых кусков белого мрамора, валяющихся под ногами,  пробивается трава; её щиплют прогуливающиеся здесь же козы. На выщербленный карниз садятся соколы и галки. Тут и там в открытых ямах свалены в кучу обглоданные птицами и отполированные солнцем и ветром человеческие кости, следы войны с турками. А в отдалении синеет извечное море.
  Среди обнаруженных на Акрополе скульптурных обломков я особенно приметил небольшой барельеф с изображением женщины, завязывающей сандалию, и ещё другой, всего только кусок женского торса, от основания шеи и почти до пупка. Уцелели лишь две груди, одна прикрыта, другая обнажена. Какие груди, боже праведный! Какие груди! Круглые, как яблоки, налитые, тугие, глядящие в разные стороны и ощутимо тяжёлые. В них чувствуются такая плодовитость и такая любовная нега, что в глазах темнеет. Дождь и солнце сделали этот мрамор желтоватым. Тон золотисто-смуглый, прямо-таки напоминающий живую плоть. Сколько спокойствия и благородства! Кажется, что сейчас грудь приподымется, и лёгкие там, внутри, наполнятся воздухом, задышат. Как хорош был на ней тонкий сборчатый хитон! Ещё немного, и я стал бы молиться.