Клятва Гиппократа

Для Моисея Самойловича Котляра эта война была уже четвертой: он воевал в гражданскую войну в частях ЧОН красноармейцем, а в финскую, польскую и нынешнюю уже военврачом. Так что  некоторый боевой опыт у него уже был, хотя то, что творилось сейчас, в последние два месяца с момента нападения немцев
говорило в пользу того, что опыт этот был именно «некоторый». Войска отступали.
Попытки задержать стремительное наступление немцев на сколько-нибудь значительный период времени приводили лишь к тому, что постоянно возникала угроза окружения. Медсанбату, в котором служил Моисей Самойлович, уже многократно приходилось выбираться из трудных ситуаций, угрожающих ему оказаться в мешке. Приказ запрещал медсанбату покидать свою дислокацию даже при угрозе полного окружения, если не обеспечена эвакуация раненых, а при невозможности эвакуации они не размещены среди местного населения. И сегодня, 29 августа 1941года, как и неоднократно прежде, Моисей Самойлович каким-то необъяснимым образом почувствовал приближение опасности. Ничего не предвещало беды, их 87 стрелковая дивизия упорно обороняет отведенный ей район и даже предпринимает некоторые наступательные действия, за последние два дня приток раненых увеличился, особенно из района населенных пунктов Окуниново и Карпиловка, но на душе у Моисея Самойловича не спокойно. Беспокойство усилилось еще и тем, что командир медсанбата Савицкий Владимир Михайлович сообщил Моисею Самойловичу, что отбывает в дивизию просить помощи в транспорте для эвакуации раненых в ППГ (полевой подвижный госпиталь) и оставляет Моисея Самойловича за себя, а это плохой предвестник. Владимир Михайлович уже не раз покидал медсанбат в самое неподходящее время, когда приходилось принимать трудные организационные решения.
- Необходимо, Миша, транзитом отправлять раненых в ППГ. Помощь оказывать только по жизненным показателям: остановка кровотечения, вывод раненного из шока и тому подобное. Надо разгрузиться, Миша, плохие у меня предчувствия, - говорил Владимир Михайлович Моисею Самойловичу,  пожимая руку.- Да, вот еще, необходимо отправлять наших  раненых на попутных машинах, идущих с передовой, ты заскочи к артиллеристам и попытайся договориться, они недалеко от нас, километрах в пяти-семи оседлали дорогу – танкоопасное направление тут. Я в дивизии тоже буду просить об этом.
В медсанбате Моисея Самойловича знали как замечательного хирурга и, одновременно, как жесткого руководителя, не терпящего расхлябанности и способного оперативно и адекватно реагировать в чрезвычайных ситуациях, а при необходимости, и применить оружие для пресечения паники, дезертирства  и мародерства. Такое уже было за эту войну, и люди в медсанбате побаивались его в роли командира.
Моисей Самойлович созвал командный состав батальона, доложил поставленную командиром задачу и потребовал следующее:
-немедленно приступить к эвакуации в ППГ всех раненых и больных госпитальной роты и впредь раненых и больных, если того не требуют жизненные показания, транзитом отправлять в ППГ на том же транспорте, на котором они прибыли
-ускорить работу сортировочного , операционно-перевязочного взводов и взвода  обработки легкораненых силами госпитальной роты с тем , чтобы в первую очередь оказать помощь легкораненым, которые могут быть незамедлительно возвращены в медико-санитарные роты своих воинских частей для прохождения дальнейшего лечения. Остальных, после оказания экстренной помощи по жизненным показаниям, незамедлительно направлять в ППГ
-командиру эвакуационного отделения выставить пост на дороге, задерживать и направлять в медсанбат все машины ,идущие с линии фронта, для загрузки ранеными и отправки их  в полевой госпиталь.
-Вопросы есть, - спросил Моисей Самойлович
-Есть, доктор, есть много вопросов! Вы же понимаете, что неоказание должной помощи в кратчайшие сроки снижает шансы скорейшего выздоровления раненых
и ведет к увеличению смертности среди них., они и так к нам поступают слишком поздно в тяжелейшем состоянии. Как это вяжется, доктор, с данной нами «Клятвой Гиппократа»,-задал вопрос военврач Кляйн Анатолий Иванович из госпитальной роты.
И без того серое лицо Моисея Самойловича стало еще темнее, на нем загуляли желваки.
-Здесь армия и существует определенный порядок обращения, военврач Кляйн, но это мелочи, а главное в том, что Вы за два тяжелейших месяца войны так и не поняли нашей главной задачи - возвращение бойцов в строй, а это подразумевает, безусловно, и спасение их жизней. Вы не можете не видеть тяжести положения МСБ в нынешних условиях, когда наши войска еле сдерживают наступающего противника. Вспомните, сколько раз нам приходилось размещать раненых среди местного населения при выходе из окружения. Они остались там без медицинской помощи,без шансов выжить. Вот к чему приводит Ваше понимание «клятвы Гиппократа».Кстати, в «Клятве Гиппократа», если память мне не изменяет, есть такие слова:«Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением». Именно это я и делаю, военврач Кляйн. Так что приступайте к выполнению приказа. Я по указанию командира батальона отбываю к артиллеристам, буду через час-полтора, вы остаетесь за меня.
К артиллеристам Моисей Самойлович добрался на попутной машине. С командиром гаубичного артиллерийского полка Павлом Александровичем Павловым (друзья называли его ПАПА) Моисей Самойлович был знаком еще со времени своей ЧОНовской юности, поэтому-то Владимир Михайлович и послал его договариваться о транспорте к артиллеристам. Блиндаж Павлова располагался
в березовой роще, прижатой к небольшой неглубокой речушке. Моисей Самойлович застал его на берегу с еще двумя командирами, сидящими на траве за импровизированным столом из солдатского одеяла, на котором стояла бутылка
мутной жидкости, три кружки и газета с нарезанным салом. Увидев Моисея Самойловича Павел Александрович поднялся, пошел к нему навстречу ,обнял и тихим хриплым голосом прошептал ему почти в ухо: «Поминаю Гришку Кравца, вчера он погиб вот и поминаю, никак отойти не могу. Из-за меня погиб, я виноват».
Моисей Самойлович знал молодого энергичного парня, который всегда был рядом с Павлом Александровичем и которого тот любил как родного сына.
«Вчера немцы при поддержке танков атаковали нас в районе поселка Коропье, захватили поселок и продолжали развивать наступление вдоль дороги. У меня там недалеко в роще батарея 122-мм гаубиц стояла, я поспешил туда, так как дорогу приказано было держать всеми силами, танки не пропускать ни при каких условиях. К этому времени мои ребята уже драпанули в соседнюю рощу, говорят,
боялись ,что немцы их в той роще окружат. Я в бинокль видел наступающих немцев, они уже были в той злополучной роще, поэтому я отдал приказ открыть по роще огонь из гаубиц и усилить это направление еще одной батареей, согласовав все вопросы с начальником штаба дивизии .И тут мне сообщили, что какой-то подполковник и майор на батарее устроили разнос командиру за то, что он ведет огонь по роще. В роще, мол, накапливается наша пехота для контратаки с целью восстановления утерянных позиций. Я тут же приказал прекратить огонь и послал
Гришу и еще одного бойца к роще проверить .А минут через сорок боец этот принес Гришу на себе мертвым и сообщил, что в роще полно немцев. Это немцы там накапливались для атаки. Ни подполковника, ни майора разыскать мне не удалось, лазутчики это немецкие, не иначе. Пойдем, помянешь Гришку, и поговорим мы с тобой о твоем деле, ты ведь по делу приехал, не так - ли?», - говорил Павел Александрович, ведя Моисея Самойловича, в свой блиндаж.
В блиндаже они помянули погибшего, Моисей Самойлович изложил свою просьбу, получил обещание, что машины будут заезжать в МСБ за ранеными, и Павел Александрович проводил его до дороги, где уже ждала машина, чтобы отвезти Моисея Самойловича в МСБ. Но дорогу перейти к машине Моисей Самойлович не успел: он услышал нарастающий вибрирующий звук, упал, услышал взрыв и толчок в ногу. Подняться он уже не сумел, кровь пульсировала из раны. С помощью Павла Александровича и шофера он наложил себе жгут , перевязал рану и отправился в обратный путь. В МСБ ему оказали необходимую помощь, и, в соответствии с его приказом, отправили на этой же машине в ППГ вместе с еще тремя ранеными из госпитальной роты.
В ППГ знали Моисея Самойловича как высоко квалифицированного опытного хирурга. Он работал в этом ППГ с 1939 по 1940 год, но не ужился с начальником госпиталя и после многочисленных рапортов был переведен в МСБ. Новый начальник госпиталя неоднократно пытался вернуть Моисея Самойловича, но ни он не хотел возвращаться , ни МСБ не хотел его вернуть. Так что встретили его в госпитале как родного и срочно прооперировали. А через неделю он узнал страшную весть - его медсанбат был в буквальном смысле раздавлен немецкими танками. А произошло это так: военврач Кляйн встретил вернувшегося во второй половине дня командира МСБ жалобой на самоуправство Моисея Самойловича, издавшего приказ, подрывающий устав и структуру МСБ, нарушающий медицинские  и нравственные нормы врача. Приказ этот не понравился и другим сослуживцам .Владимир Михайлович, будучи командиром податливым, без стержня, одним словом, отменил приказ.
Через четыре дня после описанных событий немецкая танковая колонна прорвала нашу оборону. На ее пути оказался перегруженный ранеными, потерявший мобильность МСБ. Таковой оказалась плата за клятву Гиппократа.


                Рассказ второй

Беня Спивак рос в семье музыкантов и с детства был окружен любовью и музыкой.
Перед ним никогда не стоял вопрос кем быть -  уже с пеленок его определили в музыканты. Укладывая спать, родители напевали ему песенку, в которой были такие слова: «Много у нас диковин, Беня наш будет Бетховен…»Его бабушка и дедушка по материнской линии учились музыке в Германии, разговаривали дома по-немецки, в их доме всегда звучала немецкая оперная музыка, арии из опер в исполнении выдающихся немецких артистов, и Беня как губка впитывал в себя немецкую музыкальную культуру. Читать ноты он научился раньше, чем читать книги. Веня (так звали его друзья) кончал Житомирское музыкальное училище, когда началась война, и он не раздумывая, не посоветовавшись с родителями, пошел в военкомат и попросился добровольцем на фронт. Впрочем, его и так бы призвали в армию – ему шел восемнадцатый год. А уже через месяц он принял свое первое боевое крещение в районе города Коростень, что на Житомирщине. В предвоенные годы, за все свои почти восемнадцать лет он не держал в руках ни лопаты, ни лома, ни топора, ни молотка – ничего кроме скрипки, ничего, кроме звуков не создавали его ум и руки. А за месяц войны его руки перелопатили десятки кубометров скалистой земли, покрылись мозолями и стали твердыми как подошва. Он быстро усваивал солдатскую науку, солдатский лексикон и повадки – очевидно гены воина, дремавшие в нем до времени, пробудились после многовековой спячки. Это был уже совсем другой Веня – не застенчивый белолицый радостно улыбающийся мальчик со светло-голубыми сияющими глазами и копной волнистых волос цвета спелой ржи, а молодой человек с обветренным загорелым лицом, голубовато-мутными ничего не выражающими глазами и ежиком светлых волос. Во взводе его любили и побаивались: любили за смекалку, побаивались за непонятную злобу и решительность. Злым его начали считать с тех пор, когда он, присутствуя при допросе немца -  военнопленного, неожиданно ударил его прикладом карабина в лицо и вызвался его расстрелять, утверждая, что немец все врет и глумится над ними, а парень, который переводит, старается смягчить выражения немца. Переводчик согласился с Веней и перевел все, что говорил немец, без прикрас, после чего командир взвода приказал Вене расстрелять немца, что и было им исполнено без малейшего волнения. Вскоре Веню назначили командиром отделения. Киевское окружение и все, что происходило при этом, шокировало Веню. Хаос и неразбериха царили повсюду.
Огромная, некогда хорошо организованная  масса вооруженных людей распалась на никем не управляемые, блуждающие по лесам и весям группы голодных, грязных, раненых и больных людей, а немецкие машины с громкоговорителями ездили по дорогам, призывая этих людей бросать оружие, выходить на дорогу и
сдаваться в плен, обещая их накормить, вылечить раненых и отпустить домой тех, кто живет на уже освобожденных от жидов и коммунистов территориях. И люди
выходили на дорогу, бросали оружие и строились в колонны. Бесконечные колонны пленных красноармейцев проходили перед глазами Вени, наблюдающим за этим ужасом из леса, а люди все выходили  на дорогу, и казалось, что этому не будет конца. К вечеру уехали агитационные машины, ушли колонны военнопленных, дорога очистилась. Веня посмотрел на своих друзей - товарищей по оружию, находящихся рядом, и увидел лишь нескольких бойцов из своего взвода, не более пяти. Рядом были и другие красноармейцы, которых Веня не знал.
Среди них не было ни одного командира.
- Желающие пробиваться к своим может составить мне компанию, - сказал Веня обращаясь к красноармейцам из своего взвода
-А нам можно присоединиться к Вам,- спросили другие
-Можно тем, кто умеет блюсти дисциплину, - ответил Веня.- Кто идет со мной, прошу подойти поближе. Вскоре около Вени собралось человек пятнадцать
-Среди Вас есть командиры,- спросил Веня, вглядываясь в лица красноармейцев.
Он сам видел, как некоторые командиры переодевались в красноармейцев и даже надевали гражданскую одежду.
- Есть, ответил молодой голос, и к Вене подошел красноармеец лет двадцати на вид,- военный юрист я, общевойсковое звание лейтенант.
-Карта, компас есть? - спросил Веня
-Карта есть, компаса нет,- ответил юрист.
-Прекрасно, - сказал Веня, - выходим сейчас.- Ходить будем ночью, а днем отдыхать. Избегать любых столкновений с немцами. В большие села не заходим,
только в малые и хутора. Местное население настроено враждебно к советской власти, я наслышался многого, так что в селах задерживаться не будем - выдаст население нас немцам.
Они шли ночью лесными дорогами, избегая населенных пунктов. Отдыхали там, где их застанет день: в лесах, рощах,  во ржи. Обеспечивали себя питанием в хуторах и селах не прося, а требуя продукты. Однажды по дороге в один из хуторов
поздно вечером они заметили заглохший немецкий мотоцикл с коляской, около которого копошились немецкий офицер и фельдфебель. Тут же у Вени возникла мысль завладеть формой немецкого офицера. Но нужно было эту форму снять так, чтобы она осталась свежей и чистой. Веня и лейтенант – юрист переоделись в гражданскую одежду , которая бала у некоторых ребят, и обнявшись, шатаясь
пошли к мотоциклистам, при этом Веня громко пьяным радостным голосом на чистейшем немецком языке пел какую-то арию из оперы известного немецкого композитора. Подойдя, Веня сказал немцам, смеясь, что давно наблюдает за ними
и сколько они бы ни старались, им не удастся завести машину, в которой нет бензина. Веня пригласил их в деревню, которая сразу за лесом, где они смогут приятно про вести время, отдохнуть и достать горючее для мотоцикла.
Немцев закопали в лесу, а мотоцикл, протащив метров сто по дороге до ближайшего развилка, столкнули в кювет. Документы у немцев были отменными.
Офицер оказался старшим лейтенантом какой-то тыловой части, и фельдфебель оттуда же. Переодевшись в свое обмундирование, Веня и лейтенант - юрист повели
свой отряд к фронту. Как-то в лесу ночью они заметили группу отдыхающих людей
в офицерском обмундировании без знаков различия. Веня захотел обойти их стороной, но те их тоже заметили и окликнули. Пришлось остановиться. Оказалось,
что эта группа тоже пробирается к фронту, и она высказала желание выходить вместе. Веня согласился, выставив им условие соблюдения строжайшей дисциплины с их стороны, не взирая на звания. До этого он проверил документы
у встреченных военнослужащих и увидел, что все они командиры с высокими воинскими званиями: от майора до полковника - полкового комиссара. Выставленное условие было, конечно, хамством с его стороны, но он хорошо помнил, как в первые дни окружения эти полковые комиссары призывали организовывать партизанские отряды, которые затем, из-за предательства местного населения, попадали в засады и уничтожались.
Отряд продолжал движение к фронту, но это становилось все труднее делать по причине увеличившейся плотности немецких воинских частей. Все труднее  было избегать с ними или с полицаями встречи. Теперь Веня и лейтенант – юрист не снимали немецких обмундирований. Они, как и прежде, шли ночью, избегая встречи с кем-либо, а днем отдыхали. На одном из хуторов они конфисковали «в пользу немецкой армии» лошадь и телегу и теперь, проходя села, Веня ездил на телеге рядом с «возницей – полицаем», а за ним шла колонна «военнопленных», которую замыкал «фельдфебель» с автоматом. В телеге под соломой лежало оружие, а на соломе - лопаты. Военнопленных, якобы,  вели на строительство фортификационных сооружений. Лишь один раз, уже недалеко от линии фронта, их догнала легковая автомашина, сопровождаемая мотоциклистом, и офицер отругал Веню за то, что он миновал поворот, где  должен был свернуть
к переправе через реку. Веня извинился, сказал, что виноват, но он никак не может приспособиться к этой местности, где все так хаотично. Офицер приветливо улыбнулся, похлопал Веню по плечу и сказал, что узнает коренного Берлинца по произношению. Вернувшись к указанному немцем повороту, колонна зашагала к переправе. Немецкий офицер сказал, что переправа в полутора километрах от поворота, и Веня вскоре в бинокль увидел блестящую змейку реки и деревянный мостик, и пулемет на противоположной стороне моста. Веня остановил колонну и спросил, все ли умеют плавать. Оказалось, что треть людей плавать не умеет. Посовещавшись с командирами, все пришли к единому решению – реку пройти по мосту. Колонна во главе с телегой, на которой восседал  Веня, пошла по мосту в сторону пулемета, около которого находилось два немецких солдата. По спокойному поведению немцев было видно, что они ждут такую колонну. Веня соскочил с телеги и вместе с «фельдфебелем» – юристом и возницей-«полицаем» подошел к немцам. Пожаловавшись на усталость, Веня спросил нет ли у них выпить и, получив отрицательный ответ, закурил сам и угостил сигаретами, доставшимися ему от убитого немецкого офицера - мотоциклиста, солдат. Те махнули рукой, чтобы колонна проходила, и колонна пошла по мосту. По первоначальному плану, немцев, находящихся у моста, предполагалось убить, но Веня успел дать знак, чтобы их не трогали. Пройдя мост, колонна попыталась поскорее скрыться из виду в лесистой местности. Фронт был рядом, рукой подать. Это можно было определить по доносящимся звукам канонады, по колоннам немецких машин и техники, движущимся  по дорогам к фронту. Веня вел свою колонны к фронту, стараясь обойти те участки, где особо четко слышна была канонада, подальше от дорог, от населенных мест, по глухомани, через овраги и болота. Однажды, осматривая в бинокль местность, он увидел, что в километре от него по дороге движутся наши ЗИС-5, наша техника, наши войска. Не было сомнения - они вышли к своим. Выходили они ровно пять недель.
Контрразведка отнеслась к ним не очень строго, так как выходили они в своей форме, с оружием и документами, но каждого заставили написать свою историю
окружения и выхода из него. Во всех этих отчета давалась высокая оценка Вене, отмечалась его твердость, находчивость, железные нервы, прекрасное знание немецкого языка, организаторские способности.
Веня был направлен в запасной полк, а оттуда в дивизионную разведку, в которой
провоевал без единой царапины, как говорится, до 1944 года, многократно уходя с разведгруппой в тыл противника. Но однажды ему не повезло: возвращаясь после выполнения задания в тылу врага, он подорвался на мине и более суток его выносили друзья по лесистой и болотистой местности. Стопы ног его практически были раздроблены.
ППГ, куда привезли Веню, располагался в бывшей больнице небольшого украинского местечка, а рядом с ним находился временный лагерь немецких военнопленных. Врачи ампутировали ему стопы ног, включая часть голени, пораженные гангреной. Он бал крайне ослаблен,  но к несчастью своему отнесся мужественно. Однако несчастья его не покидали, гангрена прогрессировала, и ему пришлось сделать повторную операцию, ампутировав ноги до колена, оставив лишь короткие культи. Он стойко перенес и эту операцию, но общее состояние здоровья его резко ухудшилось - транспортировку  в тыл он не перенес бы. Он умирал.
В один из июньских дней из лагеря для военнопленных послышалась немецкая песня - молодой красивый голос пел арии из опер известных немецких исполнителей, и с Веней случилась истерика - его трясло, он рвал на себе бинты
и кричал, чтобы заткнули рот этому немцу. Веню не смогли успокоить без инъекции. Хирург, оперировавший Веню, пошел к начальнику лагеря для военнопленных и попросил, чтобы тот запретил петь, и объяснил причину. Но начальник лагеря ответил, что он этого сделать не может, так как в лагере работает комиссия международного Красного Креста, после того, как комиссия уйдет, он, мол, успокоит немца навсегда. 
На следующее утро пение повторилось, и с Веней повторилась истерика. Его хирург обратился к подполковнику медицинской службы Котляру М.С., хорошо
знавшему немецкий язык, чтобы он поговорил с немцем – певцом, объяснил ему ситуацию и попросил прекратить пение. Моисей Самойлович выполнил просьбу, немец пообещал, что петь больше не будет, но на следующее утро пение повторилось вновь, но не на долго, раздался выстрел, и немец умолк. Пименова Петра Григорьевича, майора медицинской службы, оперировавшего Веню, судили.
На суде он заявил, что выполнял данную им клятву Гиппократа делать все, чтобы облегчить страдания больного.