Мужья

Вовчик  и  Лёнчик  -  это  еще  со  школы, от старосты класса. Дома ее называли Вальчик, подруги принесли эту кличку в школу,  а  поскольку  Вальчик   была  старостой,  то  моду   на ласкательные имена перенесла на весь класс, и даже на  учителей.  Так  что,   пятидесятилетний  математик  проходил у них под кличкой Кольчик.
А Вовчик и Лёнчик знакомы с детства. Жили на одной площадке,  дверь в дверь. Вместе пошли  в детсад, затем в школу. Вместе поступили и закончили институт. В общем, были они закадычными друзьями, все считали их  братьями, а длительная дружба наложила на них отпечаток - они и вели себя, как  братья-близнецы.   Одинаково  одевались,  имели одинаковые манеры, привычки,  даже характером  старались походить  друг на друга. 
Судьбе  было  угодно  развести их в разные стороны.  После окончания института,  одному дали направление  на какой-то завод на востоке страны, другому - на фабрику на севере. С  тех пор они не  виделись десять лет.
  Каждый год, и  Вовчик, и Лёнчик, приезжали  к  родителям  в  гости,  когда  - в отпуск, когда на недельку  проведать,  а  иногда  и  на  денек  -  проездом,  но встретиться им ни разу не посчастливилось. От родителей   знали друг  о  друге  почти  все  -  продвижение по службе, женитьба, получение квартиры, и даже покупка  мебели - эти новости друг  о друге родители им сообщали. Но не больше.
И  вдруг,  та  самая  судьба,  которая  десять  лет  не позволяла  им  встретиться,  свела   их  вместе,  на  одном   из московских вокзалов.
Вовчик приезжал в Москву выбивать фонды на капстроительство,  Лёнчик  -  за  проектом  реконструкции фабрики. Дела  сделали, до отхода поезда оставалось, одному -  два часа  без минут,  другому -  два часа с минутами, каждый  пошел  в  ресторан  пообедать  перед  дорогой, и там они встретились.
Я бы никогда не узнал эти подробности, если бы Вовчик и Лёнчик не сели за мой  стол.  Заказали выпивку, закуску, и повели дружескую беседу.
         Пока бутылка  была полная,  а затем  - почти  полная, беседа носила характер  нормального человеческого диалога  друзей,  не  видевших друг друга  десять  лет.  Эту  часть беседы вы уже знаете  из   начала  рассказа.   

Когда бутылка   опустела наполовину, друзья начали  перебивать друг друга  на полуслове.  Не успел один  что-то сказать -  другой вклинивался в  его речь,  и  ведал  ему  свою  историю,  а  первый,  в свою очередь, не дослушав до конца  товарища, пытался рассказать  что-то свое. 

Эта  часть  беседы  двух  старых,  хорошо  выпивших  друзей,   не представляет никакого интереса для читателей, и я ее тоже опускаю.

А вот,  когда  бутылка  опустела,  и  отведенное судьбой время для встречи подошло к  концу, друзья, каким-то  непостижимым образом до  этого  не  сказавшие  ни  слова  о   жёнах, неожиданно наткнулись на эту  тему. И стали  так глубоко ее  разрабатывать, что я едва успевал соображать, что к чему. 

Жёны их  были  «не  подарок»,  каждому  хотелось  дать  другу   полную характеристику  спутницы  жизни,  а времени оставалось мало. И они, разгоряченные необычностью встречи и выпитой водкой, заговорили сразу оба.

Тут  никто  не перебивал,  никто не слушал. Говорили  не  друг  для  друга,  а  каждый  для  себя. Чтобы успеть сказать наболевшее.

Не знаю,  удастся ли мне изобразить  эту часть  беседы  так,  как  она  проходила.  На  всякий  случай попробую.

         Лёнчик:
         - Слышал, ты женат? Как твоя половина? Много ли детей? В молодости погулять хотелось, а моя - что это за семья без детей, вот и нарожали, пять штук...
         Вовчик:
         - И не говори. Десять лет уговариваю родить ребёнка, и ни в какую! Я, говорит, сама ребёнок, свободно пожить хочу, погулять, по театрам походить...
         Лёнчик:
         - Ходит неряхой, непричёсанная даже, как старуха, в рваных платьях, в штопаных носках. Бюстгальтеры по пять лет носит, вместо застёжек давно верёвочки пришила... Пижаму себе не могу купить, в трикотажных штанах дома хожу...
         Вовчик:
         - Это точно. Красится, как семнадцатилетка, платья носит короче, чем школьницы. Лифчик пять раз наденет, и выбрасывает, новый покупает. И меня каждый день заставляет брюки-рубашки гладить. Однажды спортивные брюки дома надел, она со мной спать отказалась ложиться...
         Лёнчик:
         - В кино десять лет не ходили, не говоря уже о театре или филармонии...
         Вовчик:
         - Да пошла она... Ей только театр, да ресторан подавай. Скоро там жить будем...
         Лёнчик:
         - Ни одной книги не прочитала. В газетах - только программу телепередач смотрит. От телевизора не оторвёшь, даже футбол смотрит. Любимые пластинки не могу послушать...
         Вовчик:
         - Точно, на книги и журналы пол зарплаты тратит. И как не ослепнет: всё читает, читает. Телевизор не могу включить: магнитофон круглые сутки крутит, проигрыватель...

         Остатки  времени  таяли,  как  рыхлый  снег  на теплом весеннем ветру.  Друзья чувствовали  это, часто  поглядывали на часы, и все больше распаляли себя, боясь не успеть высказать наболевшее на  душе за  десять лет  разлуки. Чувствовалось, что так они откровенничали впервые.

         Лёнчик:
         - И не говори, Вовчик. Я свою сучку десять лет не могу уговорить на море съездить, такая домоседка...
         Вовчик:
         - Моя точно такая сучка. Каждый год её надо возить на курорт: Крым, Кавказ, Прибалтика, Карпаты...
         Лёнчик:
         - А ревнива, до чёртиков. В компании только что верёвкой к себе не привязывает. Потому никуда  не ходим.
         Вовчик:
         - Да я своей тоже до фени. В ресторане со всеми перетанцует, за каждым столиком посидит, потреплется. По гостям осточертело ходить...
         Лёнчик:
         - Да  и как  ходить: рубашки  по месяцу  ношу, манжеты дочерна занашиваю.  Простыни раз в месяц меняет. И это при том, что нигде,  паскуда, не  работает, целыми  днями дома  сидит, а посуды гора не мытая, полы по неделе не подметает.  Пуговицу не допросишься пришить.  И целый  день по  квартире бродит,  вроде что-то  делает. Всё на детей сваливает...
         Вовчик:
         - Они все такие. Я три дня в рубашке похожу, она её уже в стирку бросает. Простыни по два раза в неделю полощет, за год до дыр застирывает. Первое съел, она тарелку мыть побежала, второе съел, - опять. Линолеум до бетона протёрла, каждый день полы моет. Когда только успевает. Как Фигаро на трёх работах работает...
         Лёнчик:
         - Зарплата у меня хорошая, так она, недотёпа, акций разных нахватала, а фирмы те, сам знаешь, все сгорели. Пирамида называется. И денежки тю-тю...
         Вовчик:
         - Моя тоже деньгами распоряжаться не может. Давай, говорю, акций купим, дивиденды получать будем, - куда там!  Всё на тряпки тратит...
         Лёнчик:
         - Тупица. За десять лет варить так и не научилась. Винегрету ведро приготовит, неделю едим. Пока не прокиснет. Борщ в десятилитровой кастрюле варит...
         Вовчик:
         - Моя стрекоза тоже готовить не может. Винегрет сделает в пол-литровой мисочке, на один раз поесть. Борща литр сварит, съели, и посуду помыли...
         Лёнчик:
         - А хлеб режет: буханку на шесть частей, как в солдатской столовой. А потом щиплет по кусочку, и в рот, щиплет, и в рот. Бутерброд сделает - в рот не всунешь. Хлеб, масло, колбаса, - всё нарезает по три сантиметра толщиной...
         Вовчик:
         - Так мать моя делала, и я так люблю, по кусочку отламывать, и в рот класть. А она порежет на тонюсенькие кусочки, в руках гнутся. И сыр, и колбасу нарежет - читать через них можно. У неё бутерброд канапе называется, пять грамм весит...
         Лёнчик:
         - Да, колбасы покупает по десять килограмм, масла по ящику, хлеба по пять булок. Едим всё чёрствое, сухое и заплесневелое. У нас в квартире продуктов, - взвод можно кормить месяц...
         Вовчик:
         - В общем, хозяйка никудышная. Холодильник всегда пустой. Запасов никаких. Возьмёт пол батона, позавтракаем, пообедаем, а вечером надо опять бежать в магазин.
         Лёнчик:
         - Сама целыми днями дома сидит, и меня никуда не отпускает. У меня же, ты знаешь, душа орла. А я живу, как козёл в загоне. И ни подруг у неё нет, ни друзей. Гостей лет пять у себя не принимали. И нас никто к себе не зовёт. Кому она такая нужна? Сидит, молчит, слова из неё не вытянешь...
         Вовчик:
         - Главное,  душу мою не понимает. Живёт, вроде меня рядом нет. Потому, как гордая. Друзей у неё сотни. Гулянки через день устраивает. До меня ли тут? А язык у неё - на подшипниках. Как затарахтит, иголку между словами не воткнёшь.  Отдыха хочется, тишины, покоя...
         Лёнчик:
         - Несчастен я, Вовчик! Глубоко несчастен. Десять лет я этот крест нёс. Всё. Хватит!
         Вовчик:
         - Несчастен я, Лёнчик! Глубоко несчастен. Десять лет я этот крест нёс. Всё. Хватит!
         -  Ну,  скажи,  можно  с  такой  стервой жить? - хором произнесли  Вовчик  с  Лёнчиком,   и  уставились  друг  на   друга осоловевшими  глазами.

 У  каждого   это  была  первая   фраза, обращенная к  другу. До  этого они  говорили исключительно  для себя, чтобы проверить правильность своих суждений, и убедиться в своей  правоте. 

Они  сидели,  глядя  каждый в свою, уже пустую тарелку. Казалось, именно  эти тарелки,  у одного  - чистая, чуть не до блеска вылизанная, у другого - грязная, с  остатками пищи, с окурками, - были их слушателями, вдохновляли на пылкую беседу, помогали полнее вспомнить беды и обиды.

Их  время  истекло.  Они  разом  встали, заспешили на перрон, каждый на свой поезд ...
На  протяжении    беседы,  я  сидел за столом, не замеченный ими. Какая-то мысль сверлила мои  мозги, не смея вырваться наружу. Видимо, я полностью был поглощен беседой, не  мог отыскать ниточку,  за которую можно  было эту мысль  вытянуть. 
Когда они  ушли,  и поезда развезли их в разные стороны, я таки извлек эту мысль и держу   ее в памяти.  Если   мне, когда-нибудь  посчастливится  еще   раз  встретить  Лёнчика   и Вовчика, я подарю им её.   Обязательно скажу им:
- Ребята! Поменяйтесь  жёнами, и вы обретете покой и счастье.
На десять лет!

Руки        http://www.proza.ru/2010/02/22/1100