Муравейник. Сила небесная, ч. 8

     Ближе, чем «Голубой Дунай» но тоже справа, поодаль,  показался большой дом. Дом был таким большим, что  мог вместить  целое селение. Он был похож на муравейник.   
     В окнах, во дворе – везде сновали микроскопические люди. Кто-то  прямо из окна плеснул из тазика вниз воду и быстро исчез, кто-то, одетый ярко, выскочил и стал развешивать бельё. Из  окна орали песню про  какую-то мурку, перекрикивая  другую, мелодичную песню про непонятный парк, в котором почему-то совсем распустились, не слушались розы. Кто-то колол во дворе дрова. Какая-то старуха, надрываясь в крике, не то ругалась c кем-то, не то кому-то что-то оживлённо рассказывала… Во дворе стоял, казавшийся игрушечным, ЗИЛ.
     Недалеко медленно передвигалось светло-тёмное  пятно, состоящее не то из собак, не то из коз: было далековато, разобрать было трудно.
     Шагая, глядя на дом, Леда пыталась представить уклад жизни жильцов этого дома, обычаи, традиции и даже обстановку их квартир. Она мысленно заселила себя в этот  людской муравейник, обставила комнату, завела знакомство с соседями.
     Ноги продолжали шагать, независимо от мыслей. Изредка её мысли прерывались вопросами  отца или матери.
     - Не устала? – в очередной раз спрашивал кто – то из них.
     -Нет! – кратко отвечала Леда, боясь потерять  ход мысли.
     -  Ты не хочешь к бабушке? – допытывалась мать.
     -  Хочу! – отвечала Леда, недовольная тем, что её  мысли прервали.
     - Тебе  не  скучно идти молча? – допытывалась Ника.
     - Нет. Весело. Очень весело! – спешно отвечала Леда.
     Впрочем, занятые собой родители её сильно не донимали. Изредка Леда мысленно выхватывала  обрывки разговора отца с матерью, начинала самостоятельно развивать его суть в своём ключе, от чего  было совсем не скучно, а временами даже  действительно очень весело.
     Подошли к домику, примыкающему  слева к мосткам. Это даже не домик, а сараюшка, служившая кузней. Сейчас её дверь  была закрыта на вертушку – это деревянная плашка в форме приплюснутой лодочки с забитым посередине гвоздём. Замка на кузню не вешали. Днём в ней всегда горел огонь, из трубы валил чёрный густой дым, раздавался стук по металлу. Разбрызгивая в разные стороны искры,  работал грузный, очень добрый кузнец. Почему добрый? Так Леде показалось.
     Перед кузней, если в ней кто-то работал, всегда лежала  большая ленивая собака. Может она была и не ленивая, а ждала кузнеца, поэтому  лежала и  как будто тоскливо смотрела по сторонам. Кузнец периодически выходил из кузни, и каждый раз ласково разговаривал с собакой, гладил и ласково трепал её по холке. Собака слушала его, но на его речь не реагировала.
     Когда в прошлый раз Леда возвращалась домой  мимо кузни, возле неё кроме собаки стояла пара молодых лошадей, которых привели цыгане, расположившиеся временно  табором на лугах поближе к городу. Кузнец перековал лошадей, а Леда стояла и смотрела как он менял им подковы.
     Ей поначалу было жалко лошадей. Увидев большие гвозди, которыми собирался кузнец вбивать подковы в копыта лошади, Леда ахнула, прижала кулачки к груди и зажмурилась, но родственник Иван убедил Леду в том, что лошадям совсем не больно, для них эта процедура привычная.
     Леда заглянула в кузню, там работал сын – кузнец, такой же грузный и,  наверное,  тоже добрый мужчина. Лицо его было засаженное, на этом закопчённом  от сажи лице только и выделялись белки глаз, да сами глаза, голубые – голубые, да белые-белые зубы. Он действовал так умело, тяжёлый молот взлетал как пушинка, а в куске железа с каждым ударом всё отчётливее  угадывалась очередная подкова.
     Говорили, что в кузнице живут неисчислимые полчища  нечистой силы, которая сгорает в огне, но сгореть вся не может, потому что на смену сгоревшей набегают всё новые и новые полчища. Леда подумала, что и кузнец, наверное, тоже является представителем нечисти: с чего бы он один тогда не боялся их, этих полчищ, и был так  сказочно силён? Да  и его сын, хоть и всегда молчаливый, но, видать,  тоже не хилый!