Встречи с БезУ

Таких встреч было, наверное, 13 или 15. Я мог бы подсчитать точнее, но сейчас не хочу идти на поводу у своей привычки высчитывать всё с точностью до дня. Скажу лишь, что основная их часть пришлась на осень-зиму позапрошлого года.
Я тогда уже чуть-чуть работал в преподавании, но это было в виде некой практики, причем в вечерней школе при загадочном факультете Естественных наук. То время было началом знакомства с Энергетическим институтом вообще, и многочисленными его филиалами в частности. Факультет естественных наук можно назвать загадочным хотя бы потому, что он находился в Гуманитарном отделе – в самом отдалённом корпусе, где читались такие дисциплины, как психология, социология, история, философия и др. Такая нестыковка накладывала на ситуацию оттенок абсурдности, а у меня всегда порождала какой-то нервический смех. Видимо, Институту выделялись деньги под ряд проектов, и кто-то решил организовать факультет Естественных наук, который по своей широте и количеству преподавателей мог называться скорее отделом или кафедрой, чем факультетом.
Но я не об этом. Работа эта, проходившая в виде практики, занимала один день – я приходил в пятницу в полпятого и отчитывал какой-то материал по истории России, как мне казалось, отчитывал неплохо, хотя сейчас понимаю, что это было скорее претенциозно, чем по-настоящему профессионально и компетентно. В 7.50 занятия у 16-летних обалдуев заканчивались, и я шел домой. Так как работа отнимала один день, то было множество подработок и подработочек, приносивших скорее сюжеты для рассказов и анекдотов, чем наличные деньги (кстати, забавно, что философы используют такой термин, как «наличное бытие» - у меня он всегда вызывает всё тот же нервический смех). Подработки были разные. В частности, я устроился в неком поселке Софьино преподавателем гитары в детской студии. Зачем я туда позвонил и чего я там думал обрести – совершенно непонятно, т.к. по всем подсчетам поездки в Софьино должны были отнимать денег больше, чем приносили эти занятия. Однако 2 дня на одной неделе и один на другой я исправно приезжал в Софьино, и с одной из таких поездок и начался круг тех встреч, о которых я сейчас рассказываю. Собственно, это была вводная часть. Ничего интересного, к слову, я не расскажу – там не было какого-то острого сюжета или развязки, просто у меня есть стойкое убеждение, что люди, появляясь в нашей жизни на какой-то срок, занимают определённое место в нашем сердце и в нашей памяти, и иногда хочется как-то совместить картинки, образы, возникшие от человека, посмотреть, как они преломляются в сознании, найти общее и особенное. В общем, завершая эту вводную часть (надеюсь, что оставшаяся уместится в два таких же объёма), я оставлю читателя вот на каком моменте: маршрутка «Москва-Апрелевка», ноябрь, четыре часа дня. Уже вот-вот начнёт темнеть, вокруг – унылое месиво, сверху что-то капает, дворники со скрипом работают над стеклами, еще больше размазывая грязь. Я сижу сзади с гитарой и пишу сообщение некой Евгении, с которой познакомился недавно: «А я сейчас почти в твоих краях. В Софьино». Маршрутка неуклонно приближает меня к Детской студии.

…Тогда я, после отправки своего сообщения, почти сразу услышал доброжелательный beep ответной эсэмэски: «Приезжай! (если хочешь) О**ск, Калужское шоссе, дом 24а! кв.190. я встречу!)». Вот такого содержания. Множество мыслей завертелось в моей голове, бессистемных и каких-то блаженных. Они были таковыми, скорее всего, потому, что где-то ниже, глубже их, всё было мгновенно обработано и понято, и вывод был уже сделан – мне теперь хотелось, чтобы разум своей неспешной дорогой пришел к этому выводу. Мысль же, что завтра утром идти никуда не нужно, и лишь вечером намечается некая встреча по еще одной подработке – эта мысль была осознана мгновено, и она во многом определило всё. В голове лишь на несколько секунд зашумело от чего-то, чего я тогда выразить не мог – а сейчас, думаю, что от понимания всей непредсказуемости мира – еще пять минут назад я и думать не мог, что поеду куда-то, кроме как домой после Софьино – и эсэмэска была игриво-дежурной, – и вдруг все резко изменилось: воистину, «начиная день, никогда не знаешь, как он кончится», как говорили древние. В голове зашумело – и прошло, потому что я вышел из маршрутки. Занятие по гитаре в тот день казалось непомерно длинным, хотя и было, как помню, интересным. Игорь, один из трех «наличных учеников», оказался довольно бойким и уже сам показывал мне какие-то причудливые, сочиненные им мелодии, заставив меня записывать их нотами и объяснять, как лучше разнообразить аккомпанемент. Вторая девочка, Юля, была довольно слабой, хотя и спокойной. Третья, Татьяна, была выше всех, хотя ей было лет 11 (остальным – 13-14), родители явно заставляли ее ходить на гитару из опасения ее безделия, которое теперь хотя бы могло подкрепляться умением играть на гитаре – «лучше сидеть в подъезде с гитарой и с пивом, чем просто с пивом»,- думали, наверное, они. В семь занятие окончилось, а в 9.30 я был в Обнинске. В 9.30 мы растапливали камин, в 10 я уже что-то пел Евгении, с перерывом на чай. В 23.45 (хорошо помню, потому что в это время обратил внимание на ее кисть, обрамлённую браслетом простых электронных часов) играли в домино, а после делали уже всё остальное, в том числе она учила меня играть в твистер – игре, способствующей сближению и духовному, и физическому.
 
Нет, познакомились мы, конечно, в Москве. Причем по Интернету, что само по себе забавно. Был такой сайт еще, да и сейчас есть – я и одна моя хорошая подруга в свое время открыли его, думая, что это сайт каких-то тестов на английском языке, а потом оказалось, что это завуалированный сайт «интеллектуальных» знакомств. Интеллектуальности ему придавало именно то, что он был на английском языке, содержал множество интересных тестов, русских там было тогда совсем немного – в общем, сайт подкупал и вообще заставлял задуматься об обширности мира – там я впервые увидел неких пользователей из Африки, например. Конечно, я понимаю, что это стереотип, но правда, я раньше никогда их не замечал в сети.

Первая наша встреча с Евгенией имела полуслучайный, полумистический характер. Мы договорились встретиться как раз в Институте, хотя мне, по идее, совсем не нужно было в тот день в него ехать. Но я решил, что он (Институт) может стать хорошей точкой отсчета. Итак, 28 октября мы встретились - это стоит описать подробнее. Договорились изначально так, что в полпятого она подойдет к проходной и позвонит мне – если удастся, уже с территории, а если не удастся пройти на территорию – то с проходной, где я ее и встречу. В полпятого она не звонит. В 4.35 звоню я и оказывается, что абонент недоступен. Периодически набирая номер и слыша такой же ответ, я провожу в пустеющем по причине наступления вечера Институте еще полчаса, после чего решаю, что, видимо, не судьба. Уже дойдя до остановки, довольно далёкой, я вдруг вспоминаю, что называл ей номер одной аудитории, где мы могли бы встретиться. Появляется мысль: надо попробовать, может, она правда пришла туда, может, телефон разрядился. Я понуро и неспешно шел к корпусу, думая: «Вот бы среди этих людей (идущих мне навстречу студентов) она оказалась!». Только я это подумал – звонок. Спокойный, несколько игривый от природы голос: «Привет. Ты еще не ушел? Ты, наверно, уже ушел?..». Нет. Точнее, ушел, но совсем недалеко и сейчас буду. У нее и вправду разрядился телефон, она заехала не туда, только в пять часов поняла, куда нужно ехать, и вот теперь стояла в Первом корпусе, самом красивом, около гардероба, где в какой-то розетке смогла зарядить телефон. Там мы и встретились. Передо мной в тишине стояла невысокая рыжеволосая девушка в очках, в длинном пальто. Привет.
 
В общем, такому чудесному характеру нашей встречи я с самого начала приписал оттенок несколько мистический, хотя тогда меньше об этом думал, чем сейчас – ныне мне в нем видится больше мистицизма. Хотя по сути мистицизма-то особого нет – ну да, я подождал чуть больше нормы, ушел, вернулся, к этому времени подоспела и она. И все-таки что-то тут было необычное. Говорят, многое решают первые пятнадцать секунд – в течение них человек делает молниеносный вывод о привлекательности другого человека, вообще о нем. Для меня этот вывод был однозначно тёплым – но тут, наверное, повлияла еще и атмосфера: вечереющий Институт, отсутствие людей, две сонные гардеробщицы, невидные нам из-за угла – и, собственно, BezU, стоящая передо мной в этом пальто, в очках, в колготках. Только эти три предмета в ее образе и запомнились – да еще телефон, наскоро включенный в розетку для подзарядки, и чуть рассеянная и близорукая улыбка.

Мы тогда пошли в одну, вечно открытую и многим известную аудиторию на втором этаже, где никого как раз не было, как и всегда в это время. Болтали совершенно о разном – в том числе я пытался доказать ей, что в нашей встрече есть мистичность, чудесность – полувшутку, полувсерьёз. Вообще говоря, Женя меня заинтересовала тогда и чисто физически. Ну а что, представить нетрудно: пустой кабинет, вечер, не слышно никаких звуков, мы друг перед другом за партами, на расстоянии 40 сантиметров от моей руки – ее ноги в этих черных колготках, которые Бог знает почему так вбились мне в голову. Стоит уже подумать о моем фетишизме по отношению к этому предмету, т.к. я не первый раз обращаю на него внимание, безотносительно BezU. BezU – такой был ее ник в Интернете, так же я записал ее в телефоне – и каждый раз сообщение приходило одновременно от кого-то bezuмного, Пьера Безухова и содержало в себе частицу мало что значившей для меня лексемы «Опера-Бизе-Кармен». Кроме того, БезУ ассоциировалась с бизе и Бисквитом. Сама же Женя говорила, что это связано с каким-то математиком БезУмянным. Такая у него была фамилия, а Евгения как-то не так прочитала ее в школе – и отсюда пошло это забавное прозвище. В ней и правда было довольно и безумства, и бисквита.

Следующая встреча – пока еще в Москве – была тогда, когда мы пошли в какой-то Музей современного искусства, оказавшийся полным бредом. Он поразил нас абсурдностью и тупостью своей коллекции. Я даже восклицал, что «должен отдать тебе деньги за билет на этот бред!» (благо там, впрочем, было всего лишь 50 рублей). Экспозиция не вызывала эмоций, была искусственной и какой-то очень разношерстной. Самым непретенциозным экспонатом в музее была дюжина фотополотен некого мастера, на каждом из которых оказались запечатлены голые люди в разных городах, в разном антураже и в разных позах. Это походило на какой-то аццкий флэшмоб не самого высокого качества. Другим экспонатом была комната, в которой туда и сюда летали маленькие птички, время от времени садившиеся на музыкальные инструменты: гитару, арфу. Садились они на них редко и неохотно, но все это называлось «птички играют на музыкальных инструментах». Не знаю, как Жене, а мне было жаль этих птичек. Спокойно-положительное впечатление производил еще рояль, окутанный паутиной – впрочем, и здесь форма явно довлела над содержанием, а претенциозность сквозила из всех щелей. Остальные экспонаты были попросту бездарны. То какой-то русский «культовый автор» собрал этикетки от водочных бутылок, то он же представил миру свою коллекцию хозяйственных досточек, на которых было нарисовано черт-те что в позднемитьковском духе. В общем, ушли мы с выставки разочарованными. И это была последняя на долгое время встреча наша в Москве (забегая вперед, была еще одна – но много позже).

И вот я несся к Жене – уже не на маршрутке, а на автобусе Обнинск-Москва, на котором удалось сесть в Софьино. В окна смотрел, но в тот раз мало что запомнил. Помню только, что шел этот полудождь, полуснег, и вообще погода портилась. Дорога была мокрой. Разыгрывался ветер. Я приехал к концу дня в незнакомый город, и хотя Калужское шоссе было, как нетрудно догадаться, главной его магистралью, но стоило определенного времени найти тот дом, который был нужен. Евгения встретила меня в длинном сарафане – видимо, из-за своего невысокого роста она любила длинные платья, пальто и сарафаны, они ее удлиняли и делали более статной. Четвертый этаж. Подъезд, пахнущий, как многие подъезды в России. Мы договаривались, что Е. меня встретит, но получилось, что я сам нашел этот дом и зашел в нужный подъезд и поднялся на этаж, и уже оттуда позвонил ей. Действительно, все это было более чем забавно. Начать можно с того, что у меня вообще не было никаких вещей, но была гитара и зонтик. Последний пригодился на обратном пути не меньше, чем на пути туда и даже больше, ну, а гитара никогда не бывает лишней в моём случае.

Стоит сказать несколько слов о Жене. Ей было столько же лет, сколько и мне. Как и я, она за год до этого окончила институт в Москве, но по каким-то причинам не стала переезжать в столицу: родители ее были люди обеспеченные, и готовы были помогать ей материально, предоставляя возможность работать там, где она желает. Она стала фрилансером по своей специальности, по дизайну. Причем так как начинала она еще тогда, когда фрилансеров было мало, то успела приобрести какой-то круг заказчиков и какую-то известность. Кроме того, иногда она работала непосредственно как фотограф, но редко. Графика как такового у нее не было, в Москву она выезжала раза два в месяц, - иногда просто так, на какую-то встречу, или за вещами, которые трудно было купить в Обнинске, но чаще всего именно по заказам с фото, а они, повторяю, не были регулярными. Во время той первой встречи у Жени был включен компьютер, она делала какой-то заказ. Вообще, вспоминая,  прихожу к выводу, что мы почти ничего не делали. В ту ночь после игры в домино и просмотра фильма «Демоны» (впрочем, довольно веселого), был твистер – который, конечно, прерывался поползновениями с моей стороны. Я не мог их не совершать. По определению. Здесь, однако, стоит сказать о том настроении, которое тогда было. Что касается меня, то я в то время не рвался к каким-то настоящим отношениям, мне нравилось ездить куда-то одному, нравилось некая свобода действий, непривязанность ни к чему. Мне казалось вполне подходящим встречаться иногда, не будучи связанными какими-то обязательствами, и заниматься разными вещами, в т.ч. и сексом. Для Жени же сексуальная сторона, судя по всему, вообще никогда не являлась первостепенной. Есть такие люди, у которых потребность в Его Величестве выражена не очень сильно. То есть, им хватает каких-то редких проявлений этого, и гораздо большую роль для них играет, возможно, некое эмоциональное, человеческое общение, атмосфера. А для меня как раз это в тот момент тоже начинало быть важным –и атмосферу наших встреч я ценил, пожалуй, не меньше чем собственно дорогу туда и обратно.

Дорога – вообще какой-то символ. Всегда интересные мысли приходят в дороге. Для меня дорога – а особенно, когда она длится 2 часа и более в автобусе или поезде, в относительно комфортны условиях – всегда является неким стимулом к размышлению. Я изредка читаю в транспорте, иногда слушаю музыку, но ни то, ни другое, не мешает думать. Несколько раз бывало, что я приезжал к Жене, и играл ей те мелодии или даже песни, которые сочинились по пути к ней. Это было нечасто, но было. На обратном пути, кстати,  чаще рождалось что-то. Именно в момент возвращения как-то раз пришла в голову идея художественно записать всё. Однако вряд ли в данном случае получилось художественно – описывать простую хронологическую последовательность не хочетсия, и многое как-то стёрлось, поэтому я, по сути, записываю лишь небольшие фрагменты.

Женя была совсем не похожей на меня по характеру. Я до сих пор не совсем понимаю, каким было ее отношение ко мне. В первую-вторую встречу в О. она, конечно, вела себя как-то активно, мы что-то делали, играли в игры, например, тогда как потом, мне кажется, она стала воспринимать меня как некий необходимый предмет обстановки. У нас был условный знак: когда я приближался к ее подъезду, я давал одиночный звонок по сотовому и сбрасывал, она открывала дверь. Когда я поднимался на этаж, дверь была открыта, я проходил, закрывал ее, и проходил в комнату. Не всегда Женя встречала меня, пару раз я заставал ее неподвижно сидящей за компьютером, по-моему, она в эти моменты не столько что-то делала, сколько изображала деятельность. Когда я представал перед ней в такой момент и говорил «привет», она словно выходила из оцепенения и вяло произносила: «А, привет» - как будто я какой-то рядовой сотрудник офиса, в котором она работает, и появляюсь тут каждый день в одно и то же время. Спустя пару минут, что-то доделав и поставив компьютер на «ждущий режим», она вставала и приближалась ко мне. Второй раз (это было, кажется, ближе к концу встреч) я, застав ее за компьютером, набросился сам на нее, не дождавшись, пока она встала. Она очень удивилась, но ответила весьма бурным проявлением себя. Но больше за компьютером меня не встречала. Это был очень гибкий человек. Она умела подстраиваться под других, как мне кажется, и я даже не уверен сейчас, что когда я начал ласкать ее, она так уж ощущала какой-то прилив страсти (как я говорил, по натуре он не была чересчур страстной). Но она ответила взаимностью, возможно, именно в силу этой гибкости.

Итак, вторая такая встреча, а тем более третья, четвертая (о ней разговор особый) уже выглядели как нечто, идущее в русле давно заведённой традиции. Приезжал я теперь довольно регулярно – каждую неделю в четверг вечером. Именно так получилось и в первый раз. В 3 часа (с 3 до 5) у меня было занятие в Софьино, в 5.30 я садился на проезжавший мимо Софьино автобус «Москва-Обнинск» и где-то в 7-8 был у БезУ. Женя встречала меня, как правило, в сарафане (у нее их было несколько, видимо, она любила этот предмет одежды), мы сразу садились пить чай. Потом, если было еще не очень поздно, шли гулять. В третий раз пойти гулять не получилось (из-за пробки я приехал намного позже), но мы устроили вечернюю фотосессию, фотки которой я и сейчас, чего греха таить, временами просматриваю. Я снимал Женю на её отличную зеркальную камеру, и в одежде и без, и фотографии действительно получились удачными. Она немножко фотала меня, мы фотались вместе. Надо сказать, кстати, что это почти единственные наши  фотки с ней. Почему-то мы редко прибегали к камере, хотя, вроде как, она любила фотографировать, и отчасти это было ее работой. Я тоже в тот период увлекался фотаньем. Но кроме той большой фотосессии остались только несколько карточек того раза, когда я оставался на ночь и с утра мы шли гулять, да еще последних, уже московских встреч.

Еще раз взглянул на фотокарточки и подумал, что они дают возможность описать квартиру. Это нужно, так как в ней была какая-то атмосфера. Для меня она вообще играет очень большую роль. Иногда едешь не к человеку, а к атмосфере. Заранее приблизительно знаешь, как и что будет. Куда-то едешь расслабиться и отдохнуть, куда-то – предвкушая шумный вечер с песнями и играми, ну и так далее. В данном случае это был ярко-выраженный первый вариант. Это была атмосфера спокойствия, умиротворения. Женя любила свечи. Обычно она не отключала целиком свет, а лишь убирала регулятор яркости почти на 10… Впрочем, сначала опишу обстановку. В одну из комнат я почти не заходил, там, как она говорила, была с давних пор мастерская ее отца – художника, и хотя он многое оттуда перевез в Ярославль, где родители Жени поселились, но какие-то вещи все-таки остались – в том числе замызганная стремянка и несколько предметов антуража - небольшая бутафорская мельница, какие-то довольно крупные матерчатые куклы, модели кораблей и странная коричневая штука, похожая на штурвал. Возможно, это и был штурвал, хотя выглядел он слишком новым и искусственным. Кроме того, в комнате до сих пор сохранялся стойкий запах табака, хотя родители съехали за полтора года до этого. Мы почти не заходили в ту комнату. Единственное, Женя стала хранить там некоторые свои вещи, связанные с фото – штативы, съёмные объективы и вспышки и так далее. Мебели в той комнате почти не было, кроме письменного стола, какого-то офисного черного стула и старого красного кресла, видимо, складного – я встречал пару раз такие кресла еще древних советских времен: из них, если их разложить, получается весьма неудобная и жесткая кровать, хотя это слово звучит в данном случае довольно оскорбительно по отношению к настоящим кроватям. Скорее, это была раскладушка, только более широкая и громоздкая, способная превращаться в кресло. Такие и сейчас стоят у многих на дачах – вывезти их трудно, т.к. даже в сложенном виде они жутко неудобны в носке и с трудом помещаются в проём дверей.
   
Нашей и, получается, единственной обжитой комнатой была большая комната. Вся мебель там была поновей. Кое-что, как говорила Женя, она обшивала сама (она неплохо умела шить и даже собиралась зарабатывать этим). В глубине стоял большой диван, жёлтый, на котором даже в сложенном виде можно было довольно спокойно лежать вдвоем. Но использовался он чаще для сидения. Для того, чтобы спать, предназначалась стоявшая слева от дверей кровать. Над ней висело несколько картин неизвестных мастеров, в духе живописи конца 19 века – крупные мазки, импрессионистские штучки, женские головки. Довольно милые картины. Висела и пара акварелей отца – на морскую тематику. На одной (это я увидел, просмотрев те самые фотографии) был парусник в бирюзовых волнах, за которым садилось солнце, а что было на другой – совсем не помню. Около дивана – маленький столик с разными вещами, клубками ниток, дискетами, дисками. В противоположной стороне стоял компьютерный стол, точнее, обычный стол с компьютером. На нем стояла обычно также ваза с конфетами и прочими сладостями – Женя, видимо, любила жевать их во время монотонной работы по ретушированию картинок, вырезанию фигур и т.д. Плюс ко всему этому – желтые занавески и шкаф с одеждой, совершенно обычный, светлый. В общем, комната была в желто-красных тонах.

Итак, второй и третий разы я приезжал по вечерам четверга и уезжал в пятницу утром, чтобы к 4.50 быть на занятиях у своих обалдуев.
В четвертый раз, как я помню, я приехал позже, т.к. в Софьино в тот день не поехал, а должен был явиться в институт для каких-то дел. Домой я приехал в полпятого и предполагал, конечно, что у Жени буду ближе к полуночи. Это была очень странная поездка. Причем, что интересно, за день до этого мне приснился сон, где она, эта поездка, фигурировала почти в том виде, в котором произошла – какая-то разбитая электричка, бомжи и что-то в этом духе. В реальности же я поел, спокойно собрался (впервые можно было не брать гитару) и вышел в семь часов. Стоял конец ноября, если точнее – 29 ноября, - но погода была неправдоподобно тёплой, что не делало ее менее отвратительной. Было чуть ли не плюс десять, дул сильный ветер и все время было ощущение дождя. Дождь в ноябре – в общем, редкость, но я опять не пожалел, что взял зонт. Дождь начался, как только я вышел. Я должен был дойти до дальней остановки, от которой удобней ехать на вокзал, и пока дошел, уже понял, что поездка будет занятной. Я сразу решил, что не поеду на маршрутке или автобусе до О., т.к. в дождь у нас сразу все дороги встают. Да и расписания я не знал, т.к. до этого садился в одно и то же время, в этакий прайм-тайм, когда маршрутки из города в город идут чуть ли не каждые полчаса. Короче говоря, больше часа у меня ушло, чтобы добраться до вокзала. Оттуда намечалось две электрички, одна обычная, а другая – экспресс. Когда я уже собирался сесть в экспресс, оказалось, что он не делает остановку в Обнинске. Электричка же в этот момент уже уходила и мне, судорожно купив билет, пришлось буквально бежать под дождём, чтобы схватить ее за хвост (как скажут испанцы, «схватить за волосы»). Было без пяти девять, электричка почему-то часто останавливалась между станциями и вообще не была особенно уютной. В вагоне, где я ехал, было множество народа, да еще и в другом его конце валялись два бомжа, отчего остальным пришлось сгрудиться в противоположном конце вагона. Только на третьей остановке я кое-как перешел в другой вагон, выйдя на платформу – межвагонная дверь в этой убитой электричке не открывалась.

Впервые я приехал в Обнинск не на автостанцию, а на вокзал, и какое-то время ушло на то, чтобы выяснить, как оттуда ехать до Жени. Она, конечно, объяснила, да и было вроде недалеко, но никакого транспорта почему-то не предвиделось. Я решил взять машину. При этом погода так ухудшилась, что зонтик постоянно выворачивало наизнанку, а меня только что не сдувало. Около вокзала стояло несколько барыг, но я решил выйти на дорогу и поймать обычного частника. В результате, остановился такой же хрестоматийный грузин (или азербайджанец, не очень разобрать) на «шестёрке», и еще минут пятнадцать мы с ним пытались сообразить, куда ехать – видимо, он сам был неместный. Ехать было, как оказалось, всего десять минут, и они прошли почти в молчании. Под конец барыга решил включить радио, но я попросил его этого не делать, чем, кажется, даже обидел его. Без десяти одиннадцать только я был у Жени. Когда я подходил к ее подъезду, опять же, сдувало и всё буйствовало. Но ее светло-синий сарафан и приглушенный свет ее квартиры были столь незыблемы, что, казалось, ветер и дождь были где-то в другом мире.

Чем более регулярными становились наши встречи, тем менее точно я помню их. Мы все так же разговаривали, Женя довольно много рассказывала о себе, о своих поездках, работе, мыслях, отношениях. Период декабря-февраля можно назвать периодом стабильного общения. Я приезжал почти каждую неделю, два раза даже с ночевкой – это было с пятницы на субботу, когда я приезжал поздно вечером на последнем автобусе, и уезжал уже ближе к вечеру субботы. Мне было странно, что у Жени никого нет. Она говорила, что ее отношения, те, которые были, не увенчались каким-то успехом. Один парень был вроде некий военный, и это было мимолётное увлечение, а другой – более стабильный – вдруг после почти года встреч стал отстранённым, перестал подходить к телефону и спустя непродолжительное время попросту исчез. Женю особенно раздражало именно вот это нежелание сказать всё напрямую. Как она сказала, она чуть ли не часами названивала ему, пытаясь выяснить причину и пытаясь вообще достучаться до него, так неприятно было ей находиться в неведении, ни с того ни с сего оставленной человеком, с которым, вроде, они были весьма близки. В результате она буквально подстерегла его около его дома, и он не смог отвертеться от объяснений – но всё, что он сказал, - что он охладел и «не готов». После этого у нее полтора года никого не было, а потом появился я. Впрочем, мне известно, что после встреч со мной она как раз сблизилась с неким молодым человеком. Думаю, отчасти это сближение и положило конец нашим встречам. Окончательный конец, я бы сказал.

Это было где-то в апреле, но уже в марте, когда я к ней приезжал, не чувствовалось былого удовлетворения и спокойствия. Такое ощущение, что мы упустили какое-то настроение, а восстановить его было невозможно. В марте я впервые почувствовал, что мне скучно у нее. Впервые я начал ждать конца встречи еще до ее начала – т.е. приближаясь к ее дому почему-то начинал думать о том, как завтра утром поеду обратно. Женя внешне была настроена так же, как обычно – спокойно-доверительно – но и ей, как мне казалось, уже не были столь радостны наши встречи. Вообще, наше общение было довольно однобоким, может быть, поэтому оно не могло быть долгосрочным. Мы ведь ни разу, например, за всё время с октября по март не говорили по телефону, этого как-то не требовалось. Т.е. всё важное, весь дух заключались именно в некой легкости этих «случайных» встреч. Как в том фильме Муратовой, я его, кстати, не раз вспоминал. Разница была в том, что героиня фильма хотела оседлой жизни, уговаривала Высоцкого (не помню, как его звали в картине) остаться, предпринять какие-то шаги к стабильной жизни. Ничего подобного не было у нас. Думаю, что импульс первой по-настоящему почти случайной встречи в Обнинске задал тон всем остальным, потом, конечно, всё стало регулярным, но нам не было скучно – каждый видел в другом нечто, чего ему не хватает. Но постепенно всё изменилось. Ничто не вечно. Я сам не люблю такую нестабильность, и хотя вообще мне очень нравится именно Атмосфера, но я не могу представить, чтобы я год или два или дольше приезжал куда-то, к некой девушке, и при этом никаких нормальных отношений, никакой упорядоченности, бы не было. Ни совместных походов куда-то, ни вообще какого-то планирования жизни. В общем, с моей стороны была усталость от «нестабильной стабильности». А БезУ, как мне кажется, готова была еще какое-то время так видеться, но наверняка рано или поздно и у нее что-то бы изменилось, либо в настроении, либо во внешней среде.

В марте БезУ стала чаще наезжать в Москву, а я, напротив, приезжал к ней реже. В Москве мы не виделись, т.к. это уже казалось нам неинтересным и ненужным, и только два раза в марте я съездил в Обнинск. Встреча 30 марта была последней встречей в Обнинске. Когда я лежал рядом с ней на нашей большой двуспальной кровати, то мечтал только о том, чтобы утро настало скорее. Мы не были близки в тот день и ночь. Мы ничего не сказали друг другу, но и без слов было понятно, что что-то ушло. У Жени вообще была хорошая выдержка, она была и есть человек очень закрытый, как мне кажется – о себе и своих глубинных мыслях она редко рассказывала, сантименты также ей не были близки. По крайней мере, я их не видел. А тогда, в марте, я уехал восьмичасовой маршруткой и был почти уверен, что мы уже не увидимся с Женей.

Однако мы увиделись. И произошло это через пару недель, когда мы с Л***вым собирались съездить покататься на машине в выходной день – выехать за город или просто в парк, погулять, побродить. Л***ев предлагал пожарить сосиски с хлебом на костре, на мангалах, в одном малоизвестном пригородном леске. За день до встречи вдруг написала Женя: что завтра будет в Москве. Не то чтобы она предлагала встретиться, но иначе бы она не написала. Да и у меня были кое-какие ее вещи, я хотел их ей отдать. Я, сам не зная, почему, предложил ей поехать с нами. Вообще, мне хотелось, чтобы кто-то из моих друзей знал о Жене не только по рассказам. Было интересно, как они к ней отнесутся. Каково будет их мнение об этом человеке.

Как ни странно, встреча прошла довольно ровно и совсем без напряжения. Женя внесла некую умиротворённость в нашу поездку. Мы преспокойно выехали в этот парк, который Л***ев хорошо знал и вызвался нам показать, там в глубине разожгли костёр. Пожарили сосиски. Тогда Л***ев немножко фотографировал нас, хотя он редко фотографирует, и таким, пожалуй, и остался последней кадр с Женей в моей голове: Женя с улыбкой насаживает на одноразовую вилку сосиску, чтобы через мгновение отправить ее в рот. Очки. Улыбка. Рыжие волосы. Начало весны. Мы потом еще побродили немного по парку, а потом отвезли ее в Коньково, где она должна была с кем-то встретиться и у кого-то остаться на ночь – уехать она собиралась только на следующий день утром.

Больше мы не виделись. Сначала я как-то совсем перестал думать о Жене, она тоже не выходила на связь. Я решил, что она испытывает примерно то же, что и я, и что ей просто надоели эти встречи, приятные, но случайные – ведь мы не были, что называется, настолько на одной волне, чтобы жить вместе. Чтобы быть вместе долго. Потом у меня, как и следовало ожидать, появилась некоторая ностальгия, я стал часто пересматривать фотографии с ней, вспоминал какие-то наши моменты. Возможно, что-то идеализировал. Но я понимал, что вернуть ничего нельзя, даже если и захочется. И была пара моментов, когда я хотел ей написать, но каждый раз меня что-то удерживало. В мае она поздравила меня с днём рождения, спустя несколько месяцев поздравил ее я (и я, и она – совершенно формальным смс), и на этом наше общение закончилось. Я вспоминаю иногда эту девушку, и каждый раз немножко по-разному – разные разговоры, разные слова, разные моменты. Но есть несколько кадров, даже ощущений, что сразу встают у меня перед глазами, когда я начинаю думать о ней. Это, во-первых, ее запах, объятие на пороге открытой двери, в которой она меня встречает в сарафане. Зима. Во-вторых – упомянутый выше пикник – одноразовая вилка, несколько ехидное выражение лица (мол, «щас я тебе покажу!», обращенное к сосиске), но за кажущейся простотой как будто бы скрывается некая мудрость. Дыхание наступающей весны. И, наконец  - здесь мы стоим утром на улице, друг напротив друга, держась за протянутые друг к другу руки и она смотрит прямо в мои глаза –  выпущенное ей мне в лицо колечко пара, однажды, во время нашего прощания утром, зимой, на остановке маршрутки.

3 мая 2010 г.