Дилемма романтизма - Синдинг или Морриконе

Не будет открытием утверждение, что немецкий романтизм был серьезно скомпрометирован Третьим Рейхом, взявшим его на щит. Трагична, например, судьба норвежского композитора Кристиана Синдинга. Во время оккупации Норвегии фашистами композитор, с благоговением относившийся к немецкой музыкальной культуре и к Германии вообще, был обвинен (подобно Кнуту Гамсуну) в сотрудничестве с нацистами. Его завербовали в члены местной нацистской партии.

В результате к Синдингу, который в начале XX века считался одним из крупнейших композиторов, до сих пор относятся настороженно: все-таки пусть и каким-то краем его творчество пробудило или вдохновило нацистского Вельзевула. Но, может быть, немецкий и околонемецкий романтизм, включая Вагнера, Грига, Гамсуна, действительно изначально страдал некоторым родовым проклятьем, превратившим его в раковую опухоль фашизма?

Я на себе испытал и продолжаю испытывать духоподъемность "Шелеста весны" Синдинга - замечательное произведение... Даже слишком. В своем роде музыкальный аналог стихотворения Н.А. Некрасова "Идет-гудет зеленый шум", только, кажется, еще лучше, чище и совершеннее. Легко можно представить под эту музыку молодого фюрера с просветленным лицом, вырванного из угрюмой созерцательности в сферу действия.

Но есть и другая музыка, которая не раз возвращала мне нравственное чувство, когда реалии нашей жизни очерствляли сердце. Это Эннио Морриконе. Не парадоксально, а закономерно: он часто пишет музыку к боевикам с торжеством (иногда посмертным) романтического героя.

Синдинг и Морриконе- два разных романтизма, две тональности, мажорная и минорная. Первая наполняет нездоровым энтузиазмом от осознания непреодолимой силы новой весны, не знающей ни внтуренних тормозов, ни рефлексии, ни внешних границ для своей формы жизни. Это как раковая опухоль. Только непреодолимая внешняя преграда положит ей предел. Вторая, минорная, индивидуалистична и находится в постоянном внутреннем диалоге с иным началом, взыскует - совершенно без пафоса - смысла и справедливости, понимая ограниченность человеческих сил, но и уповая на судьбу: здесь особенно отчетливо присутствие Рока, свободное от условностей решение глубокой нравственной задачи. Гамлет был героем этого типа. Мажорным же романтиком и первофашистом был ни кто иной как вполне сумасшедший герой Сервантеса Дон Кихот.

Итак, родовой (и роковой) порок немецкого романтизма в том, что он мажорен, и это вселяет в него тот бесконечный энтузиазм, переходящий черту, который отрезвляется только ударом крыла ветряной мельнцы по голове. Испанцы, воспитанные Сервантесом, это поняли гораздо раньше немцев, а потому не были для фашизма столь благодатной почвой.