Порыв

Невидимые ему часы, словно нервно дергая маятник, бубнили, заикаясь, своё: «тик-так». Ему казалось, что земля или остановилась или уж наверняка крутится в обратную сторону. Мысли путались, кружились и толпились в прихожей сознания, не решаясь его побеспокоить. Анна Владимировна сидела рядом, но была так далека, что Степан Николаевич предпочел бы и сам убраться куда подальше. Его молоденькая жена была в это утро очень серьёзна и строга, впрочем, в её двадцать лет это было и неудивительно. Она и в шестнадцать-то была такая строгая-строгая, серьёзная и рассудительная, может быть, этим она и понравилась Степану Николаевичу, да так понравилась, что он влюбился в неё без памяти и решил покончить со своей холостяцкой жизнью, сделав ей предложение. Он вспомнил, какая она была хорошенькая в день, когда подождав положенное время, её родители дали ему положительный ответ, а уж в день свадьбы она и вообще выглядела как ангел с небес сошедший и всю жизнь его осветивший. «Да, -  подумал он, - раз в шестнадцать была серьёзной, то уж теперь будучи женщиной взрослой и замужней, она и должна быть такой. Ни лишней улыбки, ни случайной слезинки, никаких порывов, что есть дурной тон. Эх, всё как должно быть у добропорядочной матери семейства». Да она всегда была весьма сдержанной, даже когда возилась с близнецами, родившимися у них через год после свадьбы. Она всегда была такой, но, вот теперь же от неё веяло жутким холодом и, как ему показалось, презрением. Впрочем, нет, это не было презрением, это было холодным непониманием. Или нет, не непониманием, а чем-то вроде холодной насмешки над его глупой сентиментальностью и импульсивностью. Да и то, правда, уж в сорок-то лет пора было бы Степану Николаевичу образумиться, перестать мечтать и зажить привычной для большинства их родственников, друзей и знакомых семейной жизнью. Но, как-то всё у него не получалось стать серьёзным. То увлекся было игрой на скрипке, но Анна строго сказала, что шум вреден для спокойствия как её, так и детей, и пришлось скрипку бросить. Потом рисовать начал, да тоже как-то это дело на нет сошло, после того, как Анна строго и придирчиво осмотрев его акварели, авторитетно заявила: «Глупая мазня, вы же взрослый человек. Никак не могу понять, что вам спокойно не живется?» Было ещё много разных попыток, но все они заканчивались одинаково. Анна смотрела на него холодно и иногда презрительно, молчала, и он понимал, что и снова придется уступить, и бросить свои мечты.

Так и теперь она сидела и молчала, ненавидя его. Да и было видимо за что. Вчера, хотя он вообще никуда не собирался, сосед упросил поехать с ним посмотреть борзых щенков. Когда они приехали к хозяину борзой, их провели в комнату, где ползали восемь чудеснейших созданий: чисто белые, белые с рыжими подпалинами, муругие с черными мордами. Маленькие хрупкие с такими наивными, пока ещё туповато-глупыми, глазками. Они копошились около матери, тыкаясь в неё носом, отталкивая один другого, боролись за выживание. Они были такие хорошенькие, такие славные, в них было столько непосредственности. И столько свободной силы и раскованности, столько легкости в них будет в будущем. Степан Николаевич смотря на них, видел не плохо стоявших на ногах щенков, а свободных и гордых, летящих стрелой за добычей охотников. И когда его сосед уже выбрал себе двух борзых: одного белого с красными подпалинами и второго муругого, сердце Степана Николаевича дрогнуло.

Приехал домой он поздно, осторожно пробрался в дом, чтобы не разбудить домашних. А утром, первое, что он услышал это ледяной голос его жены, потому как крик это было бы порывом, а она была дама воспитанная:
- Что это? Что это такое? Убрать это немедленно из дома! Чтобы духу их здесь не было.
Сердце его оборвалось. Он услышал, как она прошла в свою комнату и подчеркнуто сильно закрыла дверь, нет, не хлопнула, это было бы порывом, а именно выразительно закрыла. Посидев некоторое время, он поплелся в комнату жены. И вот теперь сидя недалеко от неё, но чувствуя, что она далека от него, размышлял. Когда молчаливое сидение стало бессмысленным, он поднялся и сказал:
- Они останутся здесь, потому что это их новый дом.

Через час Анна Владимировна, улыбаясь и шутя, разливала чай в большие белые с красными цветами чашки, близняшки радостно вертели головами, сидя рядом с отцом за столом, а два борзых щенка, один в черные и красные пятна, а другой совершенно белый, деловито ёрзали рядом с ногами Степана Николаевича.