Свое, наше и чужое - новый 37-й уже неизбежен

Лет в пятнадцать от роду мне впервые попалась в руки книга «Краткий курс истории ВКП(б)». Как мне помнится, тогда она оказала на меня тогда крайне двойственное, противоречивое впечатление. Первая половина книги была написана удивительно простым языком. Понять из неё, как происходила Октябрьская революция, Гражданская война было значительно проще, чем из путаного учебника истории СССР, по которому мы учились в школе.

А вот вторая половина книги… Когда я стал читать про борьбу с левой и правой оппозицией, порой было ощущение, что у книги появился второй автор, и этот автор – сумасшедший. Ну как это вообще может быть: «праволевацкие уроды»? Уж они либо левые, либо правые.

Короче, я быстро и легко, как мне ТОГДА казалось, исходя только из книги, найденной в отцовской библиотеке, убедился и в абсолютной правоте XX съезда партии, развенчавшего культ личности Сталина, и поверил в параноидальность самой этой усатой личности. Тоже мне, «праволевацкие уроды»… Разве подобное может написать психически нормальный человек?

К тому же, никто в нашем доме и не пытался разубедить меня в обратном. Отец вообще уходил от разговора о 37-м годе, ограничиваясь замечаниями типа «это было страшное время». Мать и моя бабушка (мать отца) были согласны с Хрущевым.

Мой дед по матери Петр Иванович Смирнов был репрессирован в 1937-м году. Причем, репрессирован самым дурацким образом, если такое слово вообще применимо к репрессиям. В первую мировую войну дед, сибирский казак, ушел добровольцем на фронт и стал полным георгиевским кавалером – четыре креста. Когда началась революция, он, ни черта в не поняв на чьей же стороне правда, от греха подальше вернулся на свою родину, в Омск. А там – Колчак… Деда, унтер-офицера, мобилизовали белые. Деду хватило трех недель, чтобы понять, что колчаковцы – кровавые собаки. Он решил бежать от них еще дальше – на свою охотничью заимку в тайге. Пока добирался до заимки, перехватили красные – какое-то полупартизанское соединение. Привели в штаб, где командир, узнав, что перед ним унтер-офицер, предложил выбор: или принимай роту, или к стенке. Дед выбрал: «К стенке, с мародерами не служу». «Как так?!» Дед объяснил, что, пока его вели в штаб, конвоир отнял у него золотые часы-луковицу – личный подарок Брусилова на фронте. Тогда командир отряда тут же застрелил конвоира-вора. И дед стал служить у красных. К 37-ому году дослужился до должности начальника финансового управления Орловской губернии.

Потом вызвали «туда». «У Колчака служил?» «Так я же это никогда не скрывал».

Короче, бессрочная ссылка счетоводом в колхоз. Там же, в Орловской губернии.

А в 1944-м году – новый поворот. Когда освободили Западную Украину, деда прямиком из счетоводов вновь назначают начальником областного финансового управления, теперь уже в Станислав, будущий Ивано-Франковск. А в 1947-м – …возвращают назад в ссылку, в колхозные счетоводы, на Орловщину. Правда, мать рассказывала, что еще во время первой ссылки дед стал сильно пить. Так что, может быть, этим и была вызвана вторая ссылка. Теперь дед был одержим идеей покончить с собой. Бросился раз под поезд – потерял ногу. Через несколько лет бросился повторно. И всё.

У другого деда, по отцу, Ивана Антоновича Касьяненко, биография в чем-то схожая, хоть репрессий он избежал. В самом начале революции солдатский полковой комитет выбрал деда …адьютантом полка. Слова «командир» тогда боялись, вот и обозвали своего выборного командира «адъютантом полка». Какое-то время дед воевал против белых. Потом произошло нечто странное, так до конца не выясненное (из-за ранней смерти деда) ни отцом, ни мной. Короче, дед неожиданно возвращается в Ростов-на-Дону, когда город был под атаманом Красновым, и устраивается на культиваторный завод. На ту же работу, какой занимался до войны – слесарем. Тихий такой, неприметный слесарь.

Однако, уже на другой день после входа в Ростов Первой конной армии Буденного дед занимает сразу все руководящие посты в поселке Матвеев-Курган под Ростовом – секретарь уездного комитета РКП(б), председатель уездного Совета. Как выяснял отец в 60-е годы (дед умер в 1953-м), в ростовском большевистском подполье про него никто не знал. Видимо, дед уже тогда стал крупным армейским разведчиком, и общаться с местным подпольем ему было запрещено.

Почему деда назначили именно в Матвеев-Курган? Потому что там стоял штаб Первой Конной и, как рассказывала бабушка, дед считал тогда главной своей должностью не две уже названные, а третью – командир отряда ЧОН. Он должен был в случае внезапного нападения на поселок выставить из местного населения две сотни бойцов, обеспечивающих прикрытие штаба Первой конной – ведь регулярные части армии сражались далеко. И, видимо, очень близкое знакомство с верхушкой Первой конной - Буденным, Ворошиловым, Щаденко - и решило в дальнейшем судьбу деда, когда его минули репрессии.

Но до этого дед в 20-е – 30-е годы еще успел побывать управляющим Пятигорским банком, затем торговым представителем СССР в Персии. Когда посольство отозвали в СССР и дали почти каждому по 10 лет лагерей, деда эта участь миновала. Как считала бабушка, роль могли сыграть два фактора. Во-первых, репрессии проводила именно та тройка людей, с которыми он был лично знаком – Буденный, Ворошилов и Щаденко. И кто-то из них, или все трое по общему согласию, могли вычеркнуть знакомого им «Ваню» из списка. Во-вторых, дед по возвращению из Персии повел себя крайне осторожно (возможно, был предупрежден). Он, наверное, мог бы сразу занять приличный пост в Ростове, но вместо этого устроился бухгалтером в ростовский аэропорт. Нетрудно представить, что до войны представляли собой аэропорты: травяные поля и несколько самолетов в неделю. Совершенно не престижное место. И только перед войной дед стал управляющим Промбанком в Ростове. Но чемоданчик с бельем и личными причиндалами, разрешенными в тюрьме, как рассказывала бабушка, до самой войны стоял у двери. На всякий случай.

А теперь о том для чего, собственно говоря, и написан этот материал. Мои деды были далеко не худшими, а, возможно, и лучшими представителями довоенной советской элиты. Я никогда не видел деда по матери, но с её слов, дед знал наизусть почти всего Пушкина и очень много читал, даже во второй ссылке, уже превратившись в запойного пьяницу. Человек он был, безусловно, очень смелый и сильный, коли стал полным георгиевским кавалером, а в конце жизни, уже лишившись ноги, решился броситься повторно под поезд. О его достатке мне тоже мало что известно, исключая разве то, что у этого деда была громадная личная библиотека.

Деда по отцу я видел всего дважды, в возрасте четырех лет, перед его смертью. Тоже был человек уникальный. Очень любил детей. В многоквартирном доме, который дед построил для банковских служащих и жил сам в двухкомнатной квартире с бабушкой, он каждые выходные набивал свою служебную «Победу» детворой и вез их на целый день за город. В тот день, когда он умер, дед резко выступал на бюро обкома ВКП(б) против позиции первого секретаря (сам он в послевоенные годы был, как старый большевик, избран председателем ревкомиссии обкома), разгоряченный, вернулся домой, взял во дворе дома на руки какого-то соседского плачущего малыша, поднял его к родителям на третий этаж, вернулся в себе в квартиру, сел в кресло и мгновенно умер от обширного инфаркта. Хоронили его по центральной улице города и за гробом несли более двухсот венков. Полукилометровая процессия.

Но вот о достатке этого деда я осведомлен лучше. Во время войны деда эвакуировали в Ташкент, а в их квартире во время оккупации жили немцы. Квартиру они разграбили. Но то, что бабушка успела спрятать у знакомых или увезти с собой, вполне свидетельствовало: жили они богато. Дорогие персидские ковры, старинный мейсенский фарфор… Еще больше меня в детстве поражала техника, оставшаяся от деда: цейсовская фотокамера-зеркалка, радиоприемник «Телефункен» с двойным преобразованием частоты. Это довоенная техника многократно превосходила нашу технику 60-х годов.

Правда, дед совершенно не дорожил своим богатством. Семейным преданием было, как я в младенческом возрасте полез в бабушкин сервант и с грохотом опрокинул на пол, разбив вдребезги, громадную мейсеновскую супницу, которая сегодня бы стоила ни одну тысячу долларов. У бабушки был день траура, а дед хохотал и говорил: «Правильно, внук, громи эту буржуазию».

Так что же происходило в 37-м году? Повторюсь, у меня были в высшей степени достойные деды. Дед по матери вообще даже не был членом партии. Но у меня нет ни малейшего сомнения: к концу 30-х годов советская элита зажралась, между ней и народом уже образовалась пропасть. И начался её отстрел. От нас полвека скрывают основную суть репрессий – их классовый характер. Да, парадоксальным образом повторилась ситуация 17-го года: отстреливали верхний слой общества, который за 20 лет до этого сам был инициатором отстрела царской элиты.

Кто был инициатором отстрела? Сам Сталин или всё его окружение? А так ли это важно? Свято место пусто не бывает. Суть ведь в другом. Лишь за полвека до Октября Россия формально перестала быть страной рабов, было отменено крепостное право, единственное на континенте . Этого полувека хватило, чтобы русский человек понял: рабство отменено лишь формально, главная его форма – экономическая – осталась. Перед революцией русское общество подошло к красной черте: децильное отношение (доходы 10 процентов самых богатых к 10 процентов самых бедных) стали относится, как 20 к 1. С методичной регулярностью на Россию стал обрушиваться голод - каждые три-четыре года в деревнях мёр народ от голода. (Все остальные рассказы про царскую Россию – это просто сивый бред «демократов». Да, в России началась промышленная революция, но социальное расслоение только росло). И случилась революция.

И однако же, всего двадцати последующих лет хватило, чтобы общество вчерашних рабов стало сворачиваться в свою привычную суть – делится на бедных и богатых. Меня чрезвычайно удивляет, когда сегодняшние исследователи репрессий ломают голову над тем, кто был виноват в репрессиях, и не видят сути – непозволительную роскошь жизни высшего класса в той же предвоенной Москве. И это буквально спустя несколько лет после жуткого голода 1932 года.

Революция 37-го года (называйте это очередным переворотом, если хотите) отличалась лишь тем, что она проводилась сверху. На этот раз на вершине власти оказались люди, которых моральное разложение еще не успело задеть, люди, которые сами успели испытать нищету и которые понимали, что страна снова покатиться к пропасти, если этот процесс не остановить. А поскольку они были людьми чрезвычайно жесткими, как любые революционеры, то и процесс ликвидации очередного верхнего класса принял самоубийственный характер.

Мне кажется, что именно эти последствия массовой предвоенной «чистки» общества явились причиной того, что 50-60-е годы стали золотым веком для России. Как не жутко это звучит. Во всяком случае, я в своей молодости, пришедшейся на эти годы, никакой «элитарности элит» не ощущал. Да, жили мы в стране кто похуже, кто получше. Но голод ушел в прошлое. Дети богачей, а они, очевидно, были и тогда, вели себя тише воды, ниже травы. Практически исчезла разница в уровнях жизни между рабочим классом и интеллигенцией. Крестьянство тоже подтянулось к уровню жизни горожан, хоть и позднее.

Однако, очевидно, что верхние слои общества такое положение дел не устраивало. Началась ползучая контрреволюция, которая и окончилась переворотом 91-го года. Решающим её фактором был искусственно устроенный дефицит основных продуктов питания. Теперь уже многие забыли, как в том же 91-ом году в газетах были сообщения о найденных на свалках или в лесопосадках тоннах выброшенной колбасы. (Кстати, если уж о мясе зашла речь. Найдите статсборники конца 80-х годов. Там видно, что потребление мяса у нас уже было ВЫШЕ, чем в США. Причем, этот факт вовсе не выдавался за достижение социализма. Статсборники стыдливо признавали, что рацион питания в СССР не сбалансирован. Слишком много мяса и картофеля, в ущерб овощам и фруктам).

Но факт есть факт: капитализм пришел в Россию повторно. Весь вопрос – какой? Может быть, не так уж и плохо было бы пожить при нынешнем европейском капитализме. Только вот незадача – такой капитализм нужно строить пару веков. И еще: рабство в России ликвидировано полтора века назад, а, к примеру, в Швеции – в 1335 году, почти семь столетий назад. А психология раба плоха не только тем, что почти каждый раб люто ненавидит своего хозяина. Это полбеды. Еще большая беда в том, что он сам мечтает стать хозяином. Не жить среди равных себе, а быть их господином. И это мы видим каждый день, наблюдая за новыми Тит Титычами, покупающими самые большие в мире яхты, английские футбольные команды или устраивающими пьянки на палубе «Авроры».

И, наконец, есть главный фактор, определяющий лицо нового русского капитализма. Для европейца общество без капиталиста зачастую нечто пугающее своей новизной, нечто мистическое, во что он до конца не верит. Для нас это вчерашний день. Худо-бедно без капиталиста мы жили семьдесят лет. И, несмотря на все ошибки, знаем, что без капиталиста жить можно.

Поэтому капитализм в России обречен. А поскольку пока незаметно, чтобы верхний класс предпринимал сколько-нибудь заметные попытки его облагородить, свержение капитализма произойдет достаточно быстро и, увы, кроваво. И не нужно думать, что общество к этому не готово. Такое впечатление создает лишь один только фальшивый зомбоящик, но он не всесилен. Знаю уже великое множество людей, которые вообще живут без телевизора.

Дело совсем за малым: два-три популярных лозунга и лидер, за которым пойдет народ. Но, как показывает история, всё это в нужный момент находится.