Баловство

   Кто в органах прокуратуры поработал,
Познал, сколь в той структуре идиотов!…

До обеда время в прокуратуре проходило довольно-таки быстро, ибо все находились в напряжённой работе: приём граждан, участие в судаx по уголовным и гражданским делам, выезды на места преступлений и другие, самые разные проверки.
Соблазнительные же… и негодные забавы, кои нами устраивались в столь грозном для сторонних глаз учреждении, приходились на послеобеденные часы, когда волна посетителей спадала, а в кабинетах воцарялось нечто похожее на тишину, нарушаемую лишь разговорами по телефону.
Однажды, я пребывал в командировке в одном из районов Заволжья…

Сговорившись с сослуживцами, мы решили проучить одного из следователей прокуратуры по фамилии Завертяев. Тот тип был до того рыж, что… просто горел на солнце. Прошу, не путать онаго имбецила — с золотым…
Однако, интерес к себе… он проявлял не только рыжим отливом на его махонькой головке, а тем, что сей служитель Закона, в нарушение всех его норм, применял методы мучений и истязаний ко всем, без исключения гражданам: подозреваемым, обвиняемым и даже… свидетелям, как-то, причастных к совершению разного рода преступлений.
Это был совершенно омерзительный тип… место которого в Аду… в преисподней… в чистилище, где огнём карают грешников.
Именно таких субъектов, видимо, привлекали во властную структуру в конце 30-х… прошлого столетия, ибо в целях устрашения своего очередного «клиента», «друг луны» пристёгивал в казённом кабинете страдальца наручниками к сейфу… и перед его носом водил револьвером с единственным патроном в барабане, изъятым с места преступления.
И это, в наше то, братцы, время…
А ведь кто-то и не верит тому.
Поведение его было преступным, однако, по нашим обращениям в вышестоящий орган — о деяниях самодура, не только не принималось никаких мер, таки… нас ещё и журили за то, что мы с другом посмели бросить вызов всей системе правосудия.
Поведение Завертяева было для нас позорным, и никем, никак… не могло приветствоваться.

И тут… одно трагикомическое отступление…

В 50-х годах века минувшего… на зов партии об освоении казахстанской целины, миллионы добропорядочных граждан откликнулись на него и ринулись одолевать те земли, дабы государство богатело, чтобы страна процветала. Завертяевы же, проживая на тех залежных землях, напрочь отвергли патриотический призыв чернявого молдаванина и бежали оттуда к чёртовой матери, укрывшись у нас — в Заволжье.
Отцу Валентину не по-нраву, видите ль, пришлась идея организатора и вдохновителя партии «грызть зубами» казахские степи и на семейной сходке было единогласно решено: «Скрыться! Отсидеться! Выждать!»…
А по приезду семьи в «Балку Сокоры»… «помощник солнца» был, по всем деревенским канонам, бит сверстниками, что завсегда на селе… со времён Петра Курносого: было, есмь и будет. Ведь так даже туземцев принимали в ряды сельчан, чему другой бы малец возрадовался, что сдружился, наконец, с ними… Но не таков был настырный мальчик Веня, затаивший на тех мальцов сопливых за их шалость, совсем недетскую обиду, а лютую злобу.
Этот змеёныш и институт юридический окончил, дабы рассчитаться за тумаки, нанесённые ему в детстве, так уж, ему хотелось мстить, наказывать, карать. Да, братцы, есть-м такая порода… нелюдей. А кому… мстить, спросите. Да без разницы. Надо ж… десяток лет держать кирпич за рубашонкой с пионерским красным галстуком… А вот, примером служил ему Ильич… ну, да… почивающий ноне — в Мавзолее, который сам мстил за своего «братана в Законе» — Санька Ульяна, так ещё и нас поучал то делать.
Так, вот…
Вызывает следак сей, со злорадством, тех мальцов из далёкого детства… с седой уже мошонкой — на допрос в «обезьянник» ментовский и давай устраивать с ними такие, знаете ль — «Вечера памяти»… Ностальгия, вишь ли… у него по детству! И выходили «ребятишки» оттуда уже с мокрой мотнёй… и брели униженными до дому, волочились обиженными до хаты.
—Упаси Богородица!…
Таких бы служак усердных, граждане, кастрировать прямо в роддоме, а они множатся, а они ещё размножаются, таки… плюнуть уже некуда.
Один из нынешних полисменов устроил, видите ль, мне в сети допрос «с пристрастием»… обвинив в фантазиях… обозвав чуть ли, (ха!) не лгуном. Так я его, братцы, послал… и, в ту «Балку Сокоры»… тоже, где ещё живы те самые «юнцы»… коим памятны и допросы тайные и унижения гнусные.

Однако, извиняюсь, отвлекся… чайку с рюмки отхлебнув.

А тогда… А потому, мы решились — проучить изверга рода человеческого…
Не пожалев последнего гроша, из нищенского… прокурорского оклада, сложились втроём на приобретение лекарственного препарата иностранного производства, аналогом коего являлся «Пурген» советский. Работа — по боку, ибо все были под впечатлением заслуженной «Дьяволом воплоти» кары земной, чей, не каждый же день народ то травим, чей, не «Малахов—плюс!»…
Да и сотоварищ, вроде как… по работе.
Зная о пристрастии и режиме потребления оного «бериевского выкормыша»… ко всему и всего молочного, засыпали промывающего того средства пол-упаковки… (!) в трёхлитровую банку с молоком и размешали шомполом им же конфискованного у кого-то ружья.
С каким же нетерпением ожидали мы обеденного часа…
Имея квартиру в городе, сей голубь с рыжим отливом не проживал в ней, а ежедневно с села совершал поездки на мотоцикле «Урал»… на работу в город и обратно, привозя с собою вместительные фляги с молоком, без которого не токмо жить — существовать, напрочь, не мог.
Поскольку… следак жил на селе, он бил сразу трёх зайцев — разделяя кров с родичами, он ночные вызовы на места происшествий на нас повесил, а ещё пускал в городе — на квартиру… близких по духу и щедро ему плативших, беглецов с целины.
Вот кому хорошо было иметь домик в деревне.

Читайте — не читайте, но действо первое таково…
Приходилось оно на время обеденного часа.
Была закрыта входная дверь, ключ от нужника спрятан; обед наш заменён на овощной рататуй… Важно было — не пропустить самого интересного. И вот… ровно в полдень, раздался щелчок в его двери, знать, единоличник закрылся, приступив — к трапезе. Дык… приятного тебе, олух, аппетита!
Ожидаем… вдруг, да нас раскусит… плакали тогда наши денежки. Час прошёл — тишина… От нетерпения, помнится, аж… под мышками потело, аж… в паху чесалось.
—Не переборщили ль, с дозировкой?—спросил водитель старшего помощника прокурора.
—Здоров, бычара! Вряд ли возьмёшь его такой дозой… и сразу!—ответил тот.
—А вдруг, да лишка всыпали!—уже засомневался и я, набрав номер телефона нашей возможной жертвы. Молниеносный ответ… и чавканье в трубке. Ага, жив. Звонок тут же в аптеку — претензия о недоброкачественности приобретённого препарата. Нас заверяют, что средство — высокоэффективное, а качество препарата отменное, мол, зря вы, сучьи дети, обижаетесь.
Ах, какова радость то была на душе! Мы ожидали, мы ухмылялись, ехидничая…

14-00 — обстановка не меняется, всё под контролем, но начинаем паниковать.
И вдруг…
Как ужаленная, роем пчёл, собака… вырывается со своего логова Завертяев, сбивая всё на своём пути, бежит к гальюну, рвёт дверь на себя, ан… хренушки. Закрыто.
И вот…

С оторванной ручкой в одной руке, схватившись за живот, другой, мерином скачет, конём подпрыгивает, и — на улицу, но неправильно оценив ситуацию, бросается за стоящий у банка автобус, срывая с себя штаны с лампасами, и припадает задом к матушке—земле, спасительнице такиx вот жлобов…
Ежели кто-то из вас, граждане, путешествовал по левобережью Волги, то, верно, удавалось слышать рёв знаменитого в округе верблюда по кличке «Тайсон»… зовущего к себе упитанную самку в брачный, по весне, период. Так уверяю вас, что рёв того самца был ничтожным комариным писком, в сравнении, с воплями онаго бедолаги—следака…
Признаюсь, что вначале меня, как инициатора сей затеи, посетил испуг… Вдруг, да какой недуг случится с Завертяевым… вдруг, как разорвёт; вдруг, да пополам.
Да, вроде как… ничего, пора бы и расходиться, но как бы не так. Такого никто не ожидал…

Мирно дремавший, доселе, водила автобуса, видимо — урождённый озорник, ожидавший своих работников с банка, заслышав душераздирающие вопли… и видя в зеркало чудного мужичка, ага — без портков, да ещё и со звёздами на кителе… у заднего колеса его чудо—техники, дико испугавшись, так нажал на акселератор, что автобус дёргаясь… дёргаясь, таки прыгнул… с места.
И прыгнул метров, этак — на десять, что, аж… движок заглох.
Удивлению вкладчиков банка (ха) тогда не было предела.
—Матерь Божья! Вот так конфуз!—ахнули в округе.
Их взору предстала омерзительная картина — одиноко блаженствующий наедине с самим собою, да с голым задом, звездюк… Ну, просто картина маслом — «Прокурор на привале»… Не иначе!…
Вы думаете, что злоключения «Орангутанга в лампасах»… тем и окончились.
Как бы… не так.
С ухмылкой вдумчивого крокодила, водила автобуса — этот брюхатый колобок, с детства не видевший, видимо, низ живота своего, не вышел из-за руля, а таки выкатился, да с монтировкой в руке, и желая наказать извращенца у зданий столь солидных в районе учреждений, ринулся на умиротворённого Завертяева.
Монтировка просто играла в его руке и чертила вовсе не радужную, а зловещую в воздухе фигуру, а на лице был легко читаемый вопрос: «Успею ль — не успею!»…
Надо заметить, как ещё успел…
Предмет металла, таки бесшумно вступил в контакт с челюстью засранца. Так уж… шофёр увещевал того по зубам, позвонкам, закрепляя память его… посредством активизации металл-болических изменений в сосудах мозга головного, усиливая энергетический и белковый процессы.
Всё бы хорошо, да несколько перестарался с наказанием того упыря наш соучастник—водитель…
Дорого же нам обошлось лечение следователя… особо протезирование его полости рта. Но это было потом… а той минутой водитель играл, водила орал, шофёр стращал.
—Баушке слепой своей кажешь, аки штаны сымать перед интеллигенцией, а мне не сметь!… Расплющу окаянный отросток! Я те… покажу, как резину моей ласточки пачкать! Я те… покажу, как нарушать порядок в обществе уважаемых дам — с ехидцей высказывал артист.
То, братцы, надо было видеть, ибо токи прошили мозговые извилины следака, потому как повёл он себя в тот миг неадекватно — бежал, падал, вскакивал, падал, всё куда—то, гля… торопился, скажи, придерживая штаны — с лампасами. Признаюсь, как на духу — солидарны мы были с водителем, и в том его поступке… что—то нас определённо радовало.
Вероятно — неотвратимость наказания.

Отхватив порцию ударов и, завидев в левом глазу преследователя, совсем, не красочные намерения в отношении него, а зловещий огонёк, следователь бросился, словно заяц, за здание прокуратуры, дабы оттуда «показать нос» шоферу и постараться скрыться…
Как бы не так… не тут то было.
Старые и грубые кусты жгущей крапивы для беглеца показались шикарным ковровым… покрытием из орхидей и лилий. Места в тех зарослях следаку явно не хватало… и это был в его жизни самый кошмарный экзамен; он не успевал думать, а по позвонкам уже хаживала монтировка, удерживаемая мускулистой рукой настигшего его водителя, походившего в азарте: то ли на похотливого африканского, в брачный период, бизона, то ли на неудачника—носорога. Водила оказался дядечкой шустрым и летел — вперёд, а монтировка, словно маятник, так и ходила в его руке…
—Стриптизер, маму твою!—орал шофёр, чувствуя поддержку вкладчиков банка. Он торжествовал от того, что развеял скуку… а стоявший у банка люд, получил порцию гормона удовольствия и адреналина…

Лишь увидев в руке ксиву следователя, водитель, покашливая, скрупулезно изучил её, а крякнув, прекратил бойню.

Однако…
Виновным в избиении следака водитель не признал себя ни на месте избиения… ни впоследствии. Хитрец загодя оценил сей момент и процедил: «Он гля… буде… пачкать мои колеса, а я должен на то смотреть!… Шас!»… Только и произнёс шофёр выдуманную им фразу, как грянул выстрел заднего баллона и нашёлся же, что сказать: «Что и требовалось доказать! Выстрел Авроры!»… И с усмешкой… таки укатил по своим делам.
И пред нами предстал не важняк с прокуратуры, а ощипанный курын! И куда, скажи, девалось завертяевское щегольство и его высокомерная индивидуальность…
Дело уголовное в отношении водителя прокурор не возбудил, а требования материального характера, после проведённой проверки, возложил на нас.
Мы не могли успокоиться этой несправедливостью… и далее, в свободное от работы время, упражнялись во всевозможных каверзах, чинимых в отношении «Рыжего индуса»…
(Пусть не сложится у обывателя негативное мнение в отношении нас и нашей работы в госучреждении, ибо работали мы на износ! Дудонин подтвердит, так как он, вроде как… прокурором был тогда.)
Действо второе…
В один из свободных дней, далёких от магнитных бурь, солнечных вспышек, а также выбросов… мусора из космических кораблей на Землю, мы с нетерпением ожидали на работе «Дьявола воплоти»… после его металлотерапии и исцеления бабками всего уезда.
Как, скажи, ничего и ни бывало…
Поставил рыжий у окна кабинета своё мото—чудо и последовал в отдел милиции. А зря он спровоцировал нас на баловство, оставив свой «Урал» без присмотра…
В один момент… (срочнее — не бывает)
Вызвали мы автокран и предложили водителю — водрузить сей завертяевский раритет на крышу двухэтажного здания прокуратуры.
Задавал ли вопрос крановщик о срочности установления онаго трехколёсного средства на столь необычный для всех постамент… Вообще-то, не припоминаю. А оно тому нужно, задавать лишние вопросы… Ответ для всех и всегда был готов: «Чтоб шедший на работу мент — боялся оный монумент!»…
И мы поставили!… И мы воздвигли!…
Транспорт «Робин Худа» был установлен так, что не виден был при входе—выходе из здания, зато прекрасно виден был со всего Интернационального проспекта. Проходившие мимо граждане были крайне удивлены столь оригинальном разрешением вопроса главой района Головановым — о стоянке транспортных средств. Только рядом и слышалось: «Опять смерч у прокуратуры прошёл»… «Вот и следак нашёл, наконец, своему коню гараж!»…

Эх, каков аврал был, помнится, братцы — в милиции… но позже.
А мы спали, забыв обо всём на свете, забыв своём баловстве, схожего больше с хулиганством.
Лишь ночью, работники отдела, поднятые потерпевшим на ноги… по тревоге, обнаружили пропажу на крыше. Не найдя в городе (!) крана, доблестные наши милиционеры спускали с крыши железного коня на своих брючных ремнях, кляня неведомого затейника—антихриста и в хвост… и в гриву.
А Завертяеву опять был предоставлен двухдневный отгул! (Нервы-с… нервы.)

А далее… деткам — до шестнадцати, не читать!

Не мытьём, так катаньем решили мы проучить этого «Еретика» и помогла нам в том доблестная милиция, которая сообщила, что каждую ночь из прокуратуры слышится стук печатной машинки.
—Как так…
—Неужели, в самом деле, быть не может, вот те раз!—произнёс водитель и обратил свой курносый нос в нашу сторону.
Все были в неведении, кто же это работает у нас по ночам… И надо же было нам внедрить (закрыть на ночь) пожилую женщину—уборщицу в тёмной и пыльной, рядом с кабинетом следака, комнатёнке архива, куда годами не ступала чиновничья нога, а её, и вовсе.
Поутру же… нам сообщают, что проворная и милейшая Нина, дочь Василия, находится в стационаре больницы с атеросклерозом сосудов головного мозга. Этого ещё не хватало… Упаси Господь! Полетели в больницу, надеясь на самое, что ни на есть, худшее.
Отнюдь… Нина Васильевна была возбуждена, рассудительна, не по летам… и в прекраснейшем расположении духа. Заикалась лишь самую малость…

—А-ах! О, похотливый Аполлон!—крестясь и, нашёптывая, отчитывалась перед нами женщина.— Так, слушайте, коль пришли навестить. Лежу, значит, я в ночи, устроившись на пыльных папках; задремала, а очнулась от щелчка замка входной двери в кабинет следователя.
—Приоткрываю дверь, ба… а важняк то наш — в сопровождении дамы. С девицей той он, значит, шасть — в дверь… и был таков! Вот, туточки то, машинка печатна… и заработала! Да как ещё работала, всё скажи в такт, всё в такт, ну, ей-ей: «Девята… симфония Шостаковича»… Пра!… Не вру!… Шостакович, не иначе!…
—Жаба душила меня! Не сдюжила, уж, простите, вышла из укрытия, невтерпёж стало. Смотрю… ба, да они дверь, как специально, для меня, открытую оставили. Духота, вишь ли, им дыхание спёрло! А мне не спёрло… в зобу. Гляну… гляну… отвернусь! Стыдно же… право.
—Да разве выдюжишь! Вот подвели вы, молодцы, меня под монастырь, словно боевое крещение прошла! Вот подвели, на таки… муки, на таки… муки! А всё же, спасибочки вам, удальцы!…
—Ах, маменька!.. Не видывала я нигде и никогда такого разврата! Вот блудница… таки блудница! Видеть то надобно… Сколь фантазии, сколь фантазии!… А какова режиссура!… А какова постановочная её часть! И так поставит… и этак! Видели б… мои подруженьки! Видели ль, они, вообще, такое! Ах, это танго, то на столе вдвоём… то в полёте!
—Вот те и орангутанг в штанах! Он и есть орангутанг, только с зазубрённым лезвием!… Вы способны ль на такое… Сумнения у меня, по сему, поводу; толь и гадости ему чинить! А он, не кто иной, а настоящий мужик, изгоняющий из блуды дьявола! Ай, да мужик… с двойным, скажу, азартом!

—Ах, это скала и камень! — разошлась, помнится, уборщица. — Это настольная очная ставка воплоти!… Это ядерный шквал, а не любовь на бегу! Эта мордовская его страсть, её горячая кровь и всё это… вкупе, всё, как последний раз, всё, как в последнем раунде! Я только и думала, остаться б… в живых до утра, да рассказать вам, да девонькам своим!…
—Вот и хватил меня удар, но не шибко, не очень!… А каково искушение! А это её фуете на столе, ну не лебедушка ль, просто душка!… А вы святоша… святоша! Настюхе Волочковой не уступит! Вот вам крест! Святоша с незапятнанной репутацией, вот где депрессию лечить!… А вы! А вы, таки… ослы наивные, оставьте мужика в покое, пусть тешится с подружкой, нехай потешится хоть в своём кабинете, раз маменька Завертяева на порог её не пускает!
—Эх-ма! А я, всё пестик — внуку, тычинка — внучке! Вот вам, завистники, и пестик — с тычинкой! Только отошла от доставленной мне радости! Благодарна я вам, очень благодарна, доставили старушке радость! А то стонем, да охаем… Вот так соприкоснулась я с неземной драматургией!…
—Боже ж!
Опять мы виновны…
В очередной раз «козу»… «помощнику солнца» сделали уже не мы, а сотрудники ведомственной охраны.

Замело, помнится, как-то, стежки-дорожки — до завертяевской заимки… и пришлось тому заночевать в прокуратуре. Господи! Да с кем не бывает, таки — ночуй!… Спокойной ночи!
Читайте-ка… каков же случился конфуз — с ночлегом то его!…
Всё бы ничего…
Да удумал, в тот вечер, следак созвониться со своей благоверной Ираидой, а дабы на халяву, то полез он на второй этаж — в кабинет прокурора, где межгород был подключен. Задумать то он задумал всё, казалось бы, верно, да беда в том, что полез тот со свечой в руке. Зачем… зачем. А пойми ты этих, тронутых… Они у нас сами, как бы, по себе… Оказалось, чтобы светом не привлекать внимание сторонних глаз к его ночлежке в прокуратуре. Так, этот хитроумный орангутанг крадучись, как вор, проник в кабинет, и не включая света, стал набирать номер возлюбленной, поставив свечу под столом на колени.

Вот, вы, братцы, верите в то, чтоб в ночное время сотрудники ВОХР не спали…
Я, так — ни за что…
Но случилось диво—чудное… Те сторожа, действительно, не спали! Бдительно нёс дежурство дозор, не снимавшийся в тот день в сериалах. Зоркое око выходца из далёкого Азербайджана — Рамиза, курившего у окна второго этажа, завидело чудо—дивное, что тот, с перепуга, прижёг губу горящим окурком.
—А… забодай, тия, комар! В окно то, гля… ты, гля… не иначе, образ Саддама, не иначе, образ воскресшего Хуссейна!—заорал Рамиз, стуча в стекло пальцем и указывая в ночную мглу — на лик некого святого… в свете горящей лучины.
Дежуривший с ним дагестанец Саид так и рухнул с топчана на пол, а вскочив, очумевшим взором посмотрел в окно здания напротив и, вновь пал ниц, возглашая: «О, Ал-ла, алла! Чу, уйди… изыди, чу, чу!»…

Представьте, граждане, в ночи, и образ гостя: с взлохмаченным, рыжего отлива волосом, восседавшим в прокурорском кресле и из-под стола освещаемый мерцающей лучиной лик мужлана, непременно, рухнул бы, либо навеки сдружился… с глюком. Так, струхнули и стражи нашей доблестной…
Кто сталкивался с работниками оного отдела Заволжья, знают, что весь героизм их — меж ног! А образ службы — стадный! Поскольку в одиночку работник этого аппарата побоится сходить даже за угол… отлить чай вчерашний.
—Буде… костьми то греметь, подъём играть надоть!—успокаивал дагестанца, а более самого себя, Рамизка.

Но не прибыл наряд милиции на их вызов. Кому, скажите, оно нужно — возражать прокурору.
Дежурным дано лишь было указание и совет — осмотреться.
И вот, пошли… в темноте, вояки—кривоножки, Саид с Рамизом — на задание; оба по метр пятьдесят, в тюбетейке — роста, в полном снаряжении, волоча за собою автоматы.
Втихую… вошли в здание прокуратуры и, словно ёжики в тумане, стали подниматься на второй этаж, освещая трап спичками, при этом, жестикулируя на ходу знаками… план поимки неверного.
Хоть самих, право, защищай…
—Ой, шайтан, ходи сам низ!—кричал один из них.—А то Рамизка немножко стрелять будет!… Выходи Хусей—на, пиф—паф… буду делать, больно будет!—успокаивал, поднимаясь наверх, Саида и самого себя, Рамиз!—Зря, шайтан, сам не идёшь, так ОМОН—а тогда сам к тебе в гости идёт! Ой, алла, алла! Рамизка сам к тебе идёт, слышь… зря сам нейдёшь!—говорил и говорил он в темноту.

Завертяев же… ни сном—ни духом, что к нему гости непрошенные припёрлись, так занят был важняк душещипательной беседой с Ирен, что и не слышал прихода гостей.
—Осподи, кто б, видел ту Ирен! Красавица! Кикимора, она и в Африке — кикимора, но как говорится — на вкус и цвет… Где, скажи, и находят то такие друг друга… Ведь созвездие конопушек, словно стадо мух настрочило… Повествование об оной блуднице пропущу, ибо она того не заслуживает. (Желающим же познакомиться — звонить.)
Случись той секундой чихнуть важняку, так вояки, враз, попадали б… нахрен, на том же трапе с возгласами к потолочному перекрытию: «Ой, Аллай… аллай, изыди!»…
Задержали Завертяева, словно нашкодившего кота, залезшего в чужой холодильник! Взыскал-таки за неслужебные разговоры по межгороду прокурор Дудонин с Завертяева — по полной!…
Обиду, помнится, затаил на нас, да застрелить ещё, подлец, грозился!… Ага, как же, так я и подставил свою кормилицу. Она и без того треснута, да в детстве вся садоводами изранена.
Но об этом ниже! Устал, недуг!…