Макароны по-флотски

      …В храм вошли тихо…
Это так нам, пылким и бесшабашным студентам казалось, но не молящимся старикам — со времён… Петра курносого.

Для меня это было второе посещение храма, не считая крещения в младенчестве. Осенив себя крестным знамением, произнесли имя Троицы.
А люд всё тянулся… подтягивался со всех сторон. Вот-вот должна была начаться служба. А красное пламя восковых свечей бледнело в весёлом (для прихожан) свете весеннего дня. Тонкой голубоватой дымкой бежал дымок от нагоравших свеч.
Верующие в Бога… с эталонно-смрадными физиономиями, прихорашивались, аккуратно приглаживая ладонями маслянистый на головах волос, умазанный так репейным маслом, что оно капало на их бороды и одёжку.
Не зная правил поведения в столь Святом месте, мы по скрипучему настилу вперёд, будто на лыжах, напролом — к главному алтарю… и стоявшей там чисто мужской компании.
Т-ш… Ть-ш-ш!—только и слышалось нам со стороны молящихся проницательных старух их приглушенное шипение.

Набожными мы ещё не были… да и навестили втроём тот Храм не для того, чтоб исповедаться пред Господом или поставить кому-то свечку. Не будучи атеистами, не веровали мы ещё сердцем — в таинство Божье! Другое у нас на уме было…
Совершенно иное.
А посетили мы оное место скорее по нужде, ибо желали, после вчерашнего зачета по басурманскому языку, отведать напитка церковного — кагора золотистого. Благо… наш друг Лапин был знаком со священником церкви на набережной матушки-реки Волги.
Как-то… неловко было нам находиться там, средь людей, умилённых басом священника и трепетанием теплящихся вокруг огоньков.
—Упс!
Казалось, что все только и смотрели на нас, будто мы средь бела дня выскочили, в исподнем, на проспект Кирова; будто не по нраву им, вообще, было наше там появление.
И это скорее всего.
Беснующиеся Христиане, смиренно склонявшие головы к Образам, шептали слова молитвы, успевая насквозь осматривать и нас: с живота до самой хребтины, до самого, таки… позвоночника, не забывая и призывать к приличию в этом Святом благодатном и намоленном для всех месте.
Казалось, скройся я от них даже на метр под землёй, так и там бы — разглядели. И даже потроха все мои. И аппендикс тоже…
Действительно, глазели так, что я даже забыл, как дышать и чем говорить. Да что с нас: и не юношей, и не мужиков было, вообще, взять…
Студенты, они и есмь — студенты.
Нет бы… Господу лишний раз поклониться и просить о здравие своих родителей. Как же… Коль средь молящихся женщин, вдруг, приглянулась одна породистая молодица, которая под тяжестью своей ковровой шали… так и склонялась до самого пола, невольно демонстрируя нам своё оголившееся бедро со стройной в каблуке ногой, да наливные девичьи грудки.
Почему мне это запомнилось… И почему, именно, она… Дык, потому и зафиксировало ту красотку моё око, что грубо — не наступил на неё.

Однако, как же впечатляло поведение оных молившихся прихожан.
Священник, в лиловой, с жёлтыми разводами, рясе, служил и за себя… и за дьякона. Он торжественно благословлял прихожан, поднимая и опуская тяжкий крест. Люди затихали при обращении к ним, что даже молитва замирала на их устах. Отец Василий ходил по кругу обступивших его граждан, благословляя каждого в отдельности.
—Что вам, молодцы, надобно в Храме Святом, что привело вас к Господу Богу?
—Что привело вас, наконец, ко мне?— вежливо, помнится, пропел священник.
—Доброго и вам здоровьица, отец Василий! Чтой-то… и вы стали поперёк себя толще! Да что-что… Ведомо что, отец родной! Кагора бы нам, бедолагам, солнечного — откушать; винца бы нам, страдальцам, батюшка отведать!—просил приятеля Лапин, ни сколь не помышляя о богохульстве.
Выслушав просьбу друга, начал отец Василий «чертить» подле прихожан — круг за кругом, круг за кругом, выполняя свою почтенную… почётную миссию, время от времени подходя и к нам.
Мужики, выглядевшие никак не лучше нашего, тоже молились… раз за разом, хоть и брезгливо, но таки прикладывались своими высохшими губами к кресту, видимо, желая поскорее смыться от своих мадам на свежий воздух, желая побыстрее покинуть то богоугодное заведение, да накуриться от души. Вдоволь. А может и причаститься в «Ледке»… который был, там же, недалече. За углом.
На Волге.
Вновь и вновь подходил к нам отец Василий.
—Пономарь Фёдор одарит вас — наших новых прихожан, но только на территории церкви. А сколь же вам, добры молодцы, божественного напитка надобно — для исцеления от пьянства! Сколь же вам потребно кагора — для излечивания вас от порока Сатаны?—спросил тогда служитель церкви Лапина, продолжая размахивать кадилом и поднося верующим крест с распятием Христа.
—Отец милостивый! Ввиду его слабости, да вкупе с вами, да ведра нам, как раз, было бы предостаточно! Не распорядитесь ли одарить слушателей учебного заведения и новых православных вашего прихода сим целебным божественным напитком!— с умилением обратился к священнику Лапин, ни сколь не сомневаясь в удовлетворении просьбы.
Обход длился ещё часа полтора.
А нутро пламенело.
А потроха горели…
Все кишки полыхали.
—Воля ваша, ждите пономаря… у машины-с!—тоном благодетеля молвил отец Василий, подойдя к нам очередной раз.
Сколь времени было проведено нами в светлом Храме, неизвестно, но сосед мой уже зевать начал во всё горло.

—Не составите ли вы нам компанию, Ваше Преосвященство?—предложил радостный однокурсник.
—Непременно, молодцы, непременно! По окончании службы… Через десять минут! Чрез девять минут! Благословляю вас, ступайте с Богом! С Богом!— раздавался в сумерках церкви голос Василия Андреевича.
Когда всё окончилось, я поцеловал крест и руку священнослужителя.
И минуты те были для меня восхитительны.
Затрусив жеребчиком к выходу, я заметил, что фитили на свечах уже нагорели.
Всё было как в тумане.
А проводил нас до машины повсюду снующий пономарь. Весь обратный путь трусцой, к машине, был уже гораздо веселее… и покойнее в мыслях.
Как долго шла служба, могут понять лишь люди, пленённые Богом вина — Дионисом: руки и ноги выламывало, затылок болел, было не понять, что сильнее ломила — тыковка… иль маковка, то ли всё сразу. А вот в автомобиле мы тогда и расслабились, принимая поднесённый нам божественный тот напиток.
Отец Василий долго не заставил себя ждать...
Выбежал тот, словно молодец с танцплощадки — в джинсах, коих в то время, нам, при всём желании, не под силу было приобрести; белой спортивной майке; навороченных кроссовках, тёмных очках и тростью в руке. Волос у того был сзади на голове скреплён в косичке. Ну, франт, да и только.
Одна бородка могла выдавать отца Василия за священнослужителя.
—Вот те и Святой Отец!—запел тогда и Саша Лапин, поднося к губам очередной стакан с целебным напитком, тут же, обращаясь к своему другу.
—Так-с, батюшка, едем, куда глаза глядят! А глядят они… в сторону дома бабки моей — Ефросиньи.

Согласились все.
И мы на машине тронулись от Волги в гору, к дому бабки Лапина.
Внук открыл дверь и стал впускать дорогого гостя, Василия Андреевича, в хату первым. За ним тогда гуськом потянулись и мы. Помолился батюшка на висевшую в углу икону… и не успел ещё осмотреться, как произошло непредвиденное.
Как увидела баба Фрося священника в своём доме, так и пала ниц — на ковёр персидский, на четыре… как есмь, опорных точки, молясь не переставая: «Господи, вот порадовал внучек, вот так порадовал, скажи кому — не поверят!»…
—Погодь, баб, падать то! Погоди, больно, поди! Ведь кость уж старая! Вдруг, да мосол переломится. В гости мы! Смотри, кто к нам пожаловал! Да и кагором решил тебя побаловать. Ты, бабуль, велела бы мне на стол подать спиртовую бутыль, ибо не привыкли мы слабенькое винцо потягивать. Да ещё и изжога-с… у меня, вишь! Где она у тебя, подала бы сама, а я таки… за тебя помолюсь!—молвил, вдруг, внук.
—Ой, внучек, предупредил бы, что с гостем дорогим ко мне! Ой, порадовал, ой, спасибочки, не ждала, нет-нет, никак не ожидала-с… от тебя такой благодарности — на старости лет!
—Проходите в горницу, Святой Отец, это сколь же мы с вами не виделись! Не могу часто бывать в церкви, простите, ноги уже не те — больны-с! Крутят всё. А когда была, так на вас всё смотрела — ничуть и не изменились, разве что похудели-с… да и бородка, простите уж.. грешницу, стала длиннее!
—Саша, командуй, гость же у нас дорогой!
—Вот не ждала! Нет, не ждала! Сам Преосвященный, пожаловал! Его святая воля! Благодарствую, Отец родной! Присаживайтесь, отведайте, чем Бог послал-с! — тараторила бабка, будто за что-то оправдывалась пред отцом Василием.
Отож…
Внук, в один момент, выставил на стол припасённые бабкой на месяц запасы, состоявшие: из карасей жареных и солёных помидор; поставил и бутыль спирта, хранимую никак не для нас.
Аппетита не было, но опорожнили всю бутыль без тоста «за здравие» — в мах, занюхивая алкогольную горечь краюхой хлеба, да заедая рыбой… с запахом тины.
Пригубила вина и хозяйка дома. Да и как ей было не пригубить, коль такой гость пожаловал.
Перекрестившись, хотели и мы приступить к трапезе. Надо сказать, что мы сильно проголодались, однако, не желали бабу Фросю объедать. Потому-то, Святой Отец принёс извинения последней за вторжение в её жилище и, с соблюдением необходимых в такиx случаяx правил приличия, мы покинули её дом. Так, малость подлечившись, мы покинули её обитель.
Я был удивлён робким, почтительным выражением лица и голоса бабки Ефросиньи, таким уважением в глазах её, что было нам, молодым, тогда чуждо.
Да… Расчувствовался, видите ль, тогда я, граждане, что чуть слеза не пошла глазом — от сего умиления.
—Что надоедать людям, почему бы мне, как человеку флотскому, не угостить вас, час сей, макаронами по-флотски! Едем-ка, молодцы, ко мне! Матушка, видимо, заждалась! — высказался священник.

И мы уже подъехали к дому батюшки.
И вот мы уже проследовали в его хоромы… Однако, в глазах хозяйки мы особо не заметили какого-либо огонька дружелюбия, а в её поступках — гостеприимства. Матушка, вишь ли, не желала и словом с нами обмолвиться, не могла даже плюнуть через губу. Будто ей, перед нами, стоматолог вырвал половину зубов. Будто, кто-то из нас, гостей, обещал на ней до того поджениться.
—Я аж… растерялся.
—Правда.
В другом бы каком месте… супругу отца Василия, я принял бы — за укротительницу тигров. Это, в моём понимании, и не женщина была, вовсе, а вулкан Йеллоустоун, готовый вот-вот… в любую минуту, рвануть. Склонный в любую секунду, от чиха кота — взорваться.
Эта мадам была из тех, с кем сложнее завести знакомство, нежели ввести её — в искушение.
Во грех!…
Фасад лица матушки мне сразу не понравился. Но… Это была стройная, молодая, смазливая фурия, с иссиня-чёрными, как тёрн, бегающими глазками. Однако. Думаю… для позирования художник отдал бы предпочтение всё же другой. Да и на подиум её не пустили б, ибо ноги сразу бросались в глаза — были те… скажу, с изъяном-с. Каким, пожалуй, промолчу, ибо не исключено, что дороги наши с ней могут… вновь пересечься.
Изначально, просьба священника о приготовлении им любимого блюда — «Макароны по-флотски»… осталась супружницей без внимания, а все последующие его неоднократные требования — без удовлетворения.
Прямого отказа с стороны оной росомахи мы не слышали… Зато сразу догадались по её поведению: по грохоту падающей со шкафов посудины, летящей с мойки домашней утвари. Апогеем же нашего визита стал визг кошана Гарфилда, который, как минимум, лишился пушистого своего рыжего хвоста; как максимум же — переведён в отряд евнухов, то бишь, утратил всё своё животрепещущее кошачье достоинство…
И это… братцы, по весне.
И это в марте то — месяце. Не бесполое же, в конце концов, существо-с…
Характер этой анаконды мы учуяли по хрипу попугая, резко потерявшего голос в начальной стадии разговорного птичьего жанра, вдруг, поперхнувшегося в испуге… и с восторгом произнесшего понятное всем словцо: «Дур-ра-к!»… Думаю, что не в мой адрес. Не в мой. Хотя… Кто знает, что у той вульгарной безмозглой птицы было на уме.
—Ага…
Злость хозяйки мы прочли и по поведению рыб, видимо, испытавших водный дискомфорт в аквариуме… и, выполнивших уже у наших ног тройное… перед гибелью, фуэте, словно Волочкова Настюха исполняла его у шеста в ночном клубе — «Собчачка»…
Образование наше было близко к высшему, не совсем, правда, оконченное, но и этого хватило понять, что после таких, пардон, бабских выходок — пришла пора ретироваться.
—Да пропади оно всё пропадом!— сказал я сам себе.
Ибо… Назревала гроза.
Точно…
—Ну-с… Будет ли, наконец, подводнику Северного Флота ноне праздник! Будет ли подано блюдо его любимое, аль нет! — грозно вопрошал матушку священник, но до нас уже лишь доносились обрывки словесной перепалки. Мы уходили… Нет. Мы убегали.
Да и, с какого перепуга, мы должны были терпеть это её хамство.

—Будет! Будет… Где шлялся, там тебе, обормот, и макароны с гусаком и, лапша из петуха — на подносе. П-пусть тебе Нюра, полежать не дура — подносит! М-меня ж, уволь! — бросала слова та матушка в ответ, крутясь словно коза, на привязи — у колышка.
Отож…
У двора.
Эта женщина могла быть для мужчины красива, нежели бы тот не видел рядом никакой другой, да и делана она была, видимо, не отцом родным, днём — при солнце.
И… верно, наспех.
Пока бранились меж собой отец Василий с матушкой, к нам, на улице, подошли иерей с братом своим дьяконом, кои проживали рядом — по соседству. Были братья весёлого нрава и доброго характера, умея разговоры свои приправлять приятными шуточками и даже издёвками. И было нам с ними не скучно. Они даже не могли изобразить того, как были, в отличии от матушки, обрадованы нашему визиту к священнику.
—Соскучились, видимо, по кагору.
Друг наш, Саша Лапин, уважая сих духовных особ многие лета, просил за нас — отслужить, Господу Богу, молебен. И за матушку отца Василия… тоже.
Подошёл тогда, помнится, к нам, как слон после бани и… вспотевший отец Василий.
—Вот так, та-ак, молодцы! Не держите-с… на меня и супружницу обиды! Все это счастье мне одному досталось! Ага… Но, как сами понимаете, каприз! Бунт на корабле! А ведь в бытность такой была осанки, так приветлива, так милосердна, так пикантна, что и, вообразить ноне, по-другому, невозможно-с! И рассказать нельзя! — только и сказал хозяин, который испытывал пред нами определённые неудобства.
—Прошу прощения у вас, мои дорогие, такая уж… оказия случилась, своим глазам не верю, сорвалась, аки с привязи! Кардинально изменилась. Не язык ведь — помело!

—Вам, верно, кажется, что у священнослужителя размолвки быть не должно в семье. Отнюдь! А час сей… в отсутствие макарон флотских — сварганю-ка я вам, молодцы, простую, но… с яблоневым дымком, яичницу! — сказал священник.
Там же… в саду, за домом, Василий Андреевич, по-молодецки, развел костёр и стал подносить нам всё необходимое для продолжения пиршества, вдали от посторонних глаз и, конечно же, матушки. И на накрытой полянке, под яблоней, мы просидели до полуночи и в тот день услышали рассказы о дальних походах бывшего старшины первой статьи Северного флота — Василия.
—Хорошо сидим! — сказал один из братьев — иерей. — Пора, однако, и честь знать!
— Жизнь по рецепту не построишь! А макароны «по-флотски»… молодцы, за мной! И вы отведаете настоящее кушанье! — сказал при расставании с нами отец Василий и долго… ещё махал вслед увозившей нас от его дома машины.
Все мы были благодарны за пирушку, которую устроил нам отец Василий. С тех самых пор стал мне Василий Андреевич дорог, потому как он, так и я… испытали глубину погружений на субмарине в северных и южных широтах. Как он, так и я… испили забортной воды Атлантического океана.
А это многое для нас значит.