Крынка

Деревья начинают сгущаться.
- Бабушка, бабушка, где ты? – голос срывается, появляются первые слезы, заблестевшие на широко открытых невинных глазах сверкающими каплями росы. Торопливо раздвигая руками густые колючие ветки, безжалостно хлеставшие по щекам, он беспорядочно, беспокойно оглядывается по сторонам, пытаясь унять сильный стук в груди, разрывающий бедра. Ритм сердца ускорился. Его полностью заполнил липкий ужас, сковывающий внутренности. Ноги увязли в пушистом мху, он нелепо взмахнул руками и, опрокинувшись навзничь, в ужасе замер. Деревья здесь были гуще, словно сумрак сгустился, извилистые корни хватают за ноги, пытаясь утащить в черную бездну. Солнца с каждым шагом становится все меньше. Все меньше спасительных лучей достигают дна его испуганных глаз. Он отчаянно пытается подняться, но руки путаются в сырых опавших листьях. Из груди вырывается хрип, пугающий его самого до дрожи. Кажется между деревьев, вон там вдали, мелькнули ярко – зеленые огоньки. Дыхание становится прерывистым. Он хочет позвать на помощь, изо всех сил уцепиться за уплывающую надежду, но вместо крика из горла вырывается странный шипящий звук. Словно из него разом выкачали весь воздух и оставили внутри пугающую пустоту. Он облизал пересохшие губы и снова в страхе огляделся по сторонам. Кажется, он окончательно заблудился.


- Бабушка, - неожиданно появляется голос, в котором смешаны отчаяние и надежда на спасение. Он прислушивается, и, приставляя ладони к лицу, снова наполняет легкие воздухом.
-Аркаша, Аркашенька, - где – то раздается далекий голос бабушки, становящийся все тише. Мальчик поднимается и, спотыкаясь на каждом шаге, обдирая руки в кровь, не замечая, что в волосах запутались паутина и мелкие веточки, бросается вслед за исчезающим спасением, практически исчезнувшем вдали. За спиной раздается зловещий хруст, он пытается бежать быстрее, но ноги наливаются свинцовой тяжестью, руки становятся мягкими и безвольными, словно набитые сырой ватой.  Сумрак ударил в лицо, деревья закачались, наступила темнота…
 Резко зазвенел будильник. Молодой человек, лежащий на широкой кровати, раскинув руки  в стороны, распахнул глаза и пару минут бессмысленно смотрел на потолок, выкрашенный светло – бежевой краской. Он судорожно пытался осознать, где находиться. В голове продолжали метаться смутные образы: темный дремучий лес, извилистые кривые корни корявых деревьев. Добрый десяток лет прошел с того времени, когда он беззаботным и веселым мальчуганом проводил каждое лето в деревне. У бабушки. Прошло уже много лет, а его по – прежнему преследовал детский кошмар, чуть было однажды не ставший реальностью. Нет, нет, да и проснется в холодном поту. Прислушается, все ли тихо в пустой сумрачной квартире. Он лениво потянулся, так, что хрустнули позвонки, сбросив одеяло на пол, быстро вскочил на ноги и заметался по комнате. В тот день он был каким –то беспокойным, рассеянным. Схватил гель для бритья вместо зубной пасты, долго не мог попасть рукой в идеально выглаженную белоснежную рубашку. Замерев на пороге перед большим сверкающим зеркалом, поправил длинный, модный в этом сезоне галстук и, критически оглядев себя с ног до головы, смахнул с плеча несуществующую пылинку.

Эстет. Когда он успел таким стать? Он торопливо вышел из квартиры и натренированным движением повернул ключ в замке. Глухо загудел лифт, заскрежетали распахивающиеся металлические двери. Неожиданно воздух вокруг сгустился, навалилась тяжесть, он схватился за галстук. Кабина лифта показалась ему тесной и душной, он нетерпеливо забарабанил пальцами по холодным стенам. Но лифт уже замер внизу, ожидая следующего вызова. Дверь подъезда распахнулась, ударило солнце, уже слегка тронутое легким холодом наступившей осени. Она уже полностью вступила в свои владения мелкой изморосью и дождем.  Аркадий хлопнул дверью и оглядел еще непроснувшуюся улицу. Первый выходной за несколько месяцев. Он торопливо нащупал в кармане ключи о т машины, но взглянув на сверкающую слегка замерзшую иномарку, решил сегодня пройтись пешком. Ноги в лаковых ботинках заскользили по луже, покрытой коркой прозрачного льда, но он удержал равновесие, и снова окинул взглядом улицу. Словно грибы после дождя снова высыпали торговцы. Несмотря на холодный, сбивающий с ног ветер, они не прекращали свою работу. Лишь только выше поднмали воротники и продолжали выкладывать товары на шаткие деревянные столики. Руки моментально краснели и покрывались цыпками. Аркадий  медленно подошел к разноцветным зонтикам, на которых моментально собирались мелкие холодные капли, и остановился. Торговец, замотанный теплым шерстяным платком, мгновенно расплылся в улыбке и услужливо сдернул хрустящую пленку, прикрывающую хрупкий товар от непогоды.
- Что желаете приобрести? – засуетился продавец, продолжая доставать сувениры, - туесочки берестяные, ложки деревянные расписные, магнитики на холодильник, крынки глиняные в печи обожженные…


Рука молодого человека, безразлично разглядывающего товар, непроизвольно дернулась и сшибла со стола стопку магнитов. Продавец бросился под прилавок.
- Что – то не так? –он поднял взгляд и непонимающе посмотрел на странного покупателя, судорожно схватившегося за шаткий деревянный край. Руки его едва заметно дрожали, губы шевелились словно в молитве, он то – и дело кусал их до крови и невидящим взглядом смотрел прямо перед собой.
- Будете что – нибудь брать?
Аркадий молча кивнул и осторожно прикоснулся к глиняной крынке.
- Крыночка – 120 рублей, - продавец снова нырнул под прилавок в поисках подходящей упаковки, а когда поднял голову, странного покупателя уже не было рядом. Лишь на столе сиротливо лежали слегка смятые купюры. А он все шел по дороге, невидящим взглядом пронзая прохожих. Он шел по улице, смотрел куда – то сквозь замерзший тротуар. Башмаки гулко стучали по мостовой, выложенной широкими плоскими камнями. Крепко сжимая в руках глиняную крынку, но судорожно втянул носом морозный воздух.  А в памяти мгновенно ожили яркие воспоминания, заметались, словно кадру плохо снятого кинофильма.  Он с трудом опустился на крепкую деревянную скамью, под когда- то раскидистым шумящим деревом. Листва уже успела покинуть его, оставив после себя голые тонкие ветки, испуганно дрожащие на суровом осеннем ветру. Но он не замечал холода. Он вряд ли видел мелькающие мимо лица, слегка тронутые гримасой тревоги, которая впрочем, через несколько шагов снова сменялась маской равнодушия и безразличия. В сознании продолжали вспыхивать картины, пугающие до дрожи своей ясностью и насыщенностью.


Лицо бабушки, неспешно вытирающей руки о передник, подвязанный вечным широким поясом, сплетенным из ярко синих пушистых ниток. Жидкие седые волосы, практически белые, крепко перехваченные твердым гребнем с острыми изогнутыми краями.
- Внученек, к столу, - ранним утром слегка хриплый голос наполняет солнечную комнату и к нему на кровать опускается что – то тяжелое. Что- то мягкое касается его лба, покрытого легкой испариной, еще недошедшей после недавнего сна. Бабушкина рука. Он открывает глаза и восхищенно потягивает носом воздух. Бабушка прижимает его к себе, еще непроснувшегося, еще не полностью принадлежащего этому странному дневному миру.
- Чегой тебе сегодня снилось? – спрашивает она, заботливо усадив его на колени, накрытые темно – синим легким платьем. А цвет такой, как у васильков в поле. И он, счастливый от того, что интересен и нужен, снова погружается в приснившиеся фантастические грузы. Бабушка молча кивает головой, изредка тяжело вздыхая и добавляя что – то про себя еле слышным шепотом, который он не может разобрать и, шутливо приглаживая светлые вихрастые волосы, отправляет умываться. Холодная вода мгновенно обжигает холодными осколками, а он все равно радостно плещется под весело бегущей тоненькой струйкой из умывальника.
- Внученек, садись – ка, поешь блинчиков со сметанкой деревенской. В городе – то небось у вас такой нет.
Он согласно кивает и хватается за глиняную крынку, ощущая ее шершавую поверхность, словно каждую песчинку и теплоту, наверно, еще сохранившуюся от бабушкиных рук. Лакомство быстро тает во рту. Бабушка собирается в церковь, одевает парадное платье, повязывает гладко причесанные волосы длинным полупрозрачным платком и, крепко сжав маленькую руку, вспотевшую от напряжения, выходит за калитку. Забелела церковь, засверкала маленькими  куполами. Он крепче хватается за теплую руку и с каким – то особым страхом и благовенным трепетом, входит  под каменным своды. Внутри пахнет чем – то странным, незнакомым и в ту же минуту волнующим. Тут и там мелькают блики, горят, угасая, высокие стройные свечи. Со всех сторон слышится странное пение, он в непонимании оглядывается  и машинально старается повторяется движения молящихся. Да ведь это крест! Он послушно крестится и преклоняет голову перед изображениями святых, неясно дрожащих в пламенным изогнутых отблесках. Словно ожившие они плывут с сгорающем свече длинных свечей. Бабушка истово молится, подолгу стоит на коленях, зажигает свечи и что – то неслышно шепчет, изредка смахивая пропадающие в бесконечных морщинках бегущие прозрачные слезы. Вскоре она поднимается и, взяв его за дрожащую руку направляется к выходу.
- Смотри, это батюшка наш, - показывает на высокую фигуру, облаченную в черную рясу. – Не пужайся.


Внутри его снова все поднимается и трепещет, душа наполняется каким – то странным теплом и спокойствием.
- Ты уж не говори родителям, что в церковь с тобой ходили, - неожиданно просит бабушка на улице, в последний раз преклонив голову перед изображением святого.  Он удивленно распахивает непонимающие ярко – голубые глаза.
- Засмеют меня старую. А я как помолюсь, мне прям легче делается, словно камень с души.
Старушка вытирает рукой еще непросохшие слезы.
- Пойдем я тебе лучше леденцов куплю
Аркадий вдруг ясно ощутил на языке вкус тех леденцов, вспомнил теплую бабушкину руку и неожиданно разрыдался во весь голос.
- С вами все в порядке, может вам помочь? – над ним склонилось незнакомое обеспокоенное лицо. Он судорожно завертел головой, пытаясь справиться с наплывающими воспоминаниями из далекого детства. Дождь лил как из ведра, одежда насквозь промокла, волосы прилипли к лицу. Бесконечные холодные капли срывались с них и текли по уже посиневшим от холода щекам. Он поднял голову, и мельком взглянув в чужие встревоженные глаза, сосредоточенно кивнул. Похоже его долго трясли за плечо, отчаянно пытаясь вернуть в происходящее. Он окинул окрестности взглядом, торговцы попрятались под навесами, прикрыв товары плотным полиэтиленом. В небе постепенно просветлело, замелькали солнечные блики. А он.. он все так же продолжал сидеть на сырой скамье, сжимая в руке глиняную крынку, словно перенесенную из детства. Он медленно поднялся. Смеркалось. Рук замерзли, в глазах отражались зажигающиеся холодные фонари. Желтые и пустые. Башмаки громко застучали по темно – серому асфальту. Он торопливо подбежал к машине и долго не мог вытащить из кармана связку ключей.


- Сейчас, сейчас, -  бессвязно бормотал он, тяжело усаживаясь за руль и вставляя ключ зажигания.
- Я приеду, приеду, - он завел машину и резко тронулся с места. – Ты жди…, - словно бабушка могла его услышать. Он напряженно всматривался вдаль и устало потер глаза. Машина замедлила ход, а луч слепящих фонарей неожиданно выхватил из темноты табличку со знакомым названием.