Как я увидел НЛО. Продолжение

  На следующий день был понедельник, а у меня выходной. Театр и выходные, тем более праздничные дни – это какое-то очень сложное взаимодействие. Особенно для меня, не проработавшего и года на новой должности. Одно я сразу усвоил: когда у нормальных людей отдых, в театре как раз самый аврал. (Как видите, из философов я перекочевал в ненормальные - известное дело.) В понедельники внеплановые авралы частенько тоже бывают. Вечное, как у студентов, неуспевание уложиться в сроки по тысяче причин. Паника режиссёров. Давление на службы, обеспечивающие постановку. Выяснение отношений. Проблемы оплаты переработки. Репетиции допоздна. И, в конце концов, всё успевают. Громкие, продолжительные аплодисменты, цветы, нервы, бездна удовольствия или не бездна, а только пропасть (бездны на каждом спектакле же не бывают), премьерный фуршет или отсутствие оного, полтора дня отдых – и снова на амбразуры!
 
  Но я ушёл в выходной. Ко мне на побывку приехал старший сын из России, и ему было просто необходимо искупаться в шестиградусном Каспийском море, которое ещё и не думало прогреваться. А я должен был ассистировать, т.е. сопровождать и поддерживать в ненормальных начинаниях. Сподручно (и ненормальный, и сам когда-то в феврале залез). И фотографировать. Я так не любил всю жизнь – столько фотографироваться. Может, и зря. Теперь и посмотреть почти не на что. Что было… А ведь было!
 
  Тёплых дней пока не было. Под ночь, в конце того ясного воскресенья, когда я увидамши НЛО, ветерок уже был свеж и не очень приветлив с людьми, оставшимися в лёгких курточках с середины дня. В понедельник с утра было пасмурно, холодновато, так что при нашем утреннем расчухивании, когда мы лежали в тёплых постелях и глядели на играющие на стенке сполохи от газовых огоньков из приоткрытой чугунной дверки старой кирпичной печки, сооружённой когда-то в углу на толстом деревянном полу, поездка на море как будто (может, и к лучшему?) шла на отмену.

                Немножко о нашей старой жизни.
   В старых одно- и двухэтажных домах Баку квартирных удобств раньше не было. В середине 50-х, когда меня привезли в Азербайджан, на втором этаже бани на Буйнакской, где жила моя бакинская бабушка Мария Ивановна с сыном Эдиком, моим отцом, не было воды, туалета и газа. Тогда много было государственных плоскокрышных одноэтажных домов, окружавших по периметру большие дворы, в которых шла вся общая жизнь, особенно летом. В таком дворе в Армяникенде, на Солнцева, жила сестра бабушки, бабушка Тася, с сыном Емелей, его женой, пока одним внуком и другими дорожными работниками. Асфальт клали. Бегали дети, висело на верёвках, подпёртыми для высоты палками, бельё, играли в домино или нарды, пили чай, закусывали, разговаривали, а к затихающей ночи укладывались потихоньку здесь же спать или шли всем колхозом (в основном, женщины и дети) с подушками для мягкости (там были жёсткие длинные деревянные скамейки вместо кресел), семечками, в дворовой одежде, смотреть очередной фильм в ближайший летний кинотеатр с двумя за вечер сеансами: один около восьми для народа помладше, другой – в десять, для парочек, когда небо уже совсем почернело, смотреть легче и меньше смотришь по любопытным сторонам. А фильмы? Индийские – «Ураган» (женщина на афише с чёрными волнистыми волосами, почти закрывающими одну половину лица, такая же, в какую влюбился Карлсон по телевизору), «Господин 420» (Радж Капур). Итальянские – «Машинист» (машинист в конце фильма умирает, он много работал и переживал), «Журналист из Рима» (Альберто Сорди), «Моя бедная любимая мать» (обожаемая отцом песня, а потом и мной, «Марекьяре», непутёвого героя с непутёвой любовью режут ножом, а он ползёт к матери). Аргентинские – «Возраст любви» (Лолита Торрес с убийственными песенками и нарядами). Американские – «Дилижанс» (ковбойские перестрелки). Местные – «Двое из одного квартала» (про разные судьбы после детства), «На дальних берегах» (про азербайджанского разведчика и партизана в Югославии, весь Баку умирал за этот фильм, по популярности он превосходил «Чапаева», народному артисту России и Азербайджана Нодару Шашик оглы сейчас уже больше восьмидесяти, а он играет роль короля Лира в Русской драме, приезжали записывать его в книгу Гиннесса).

  Были и другие трёх- и четырёхэтажные дома, оставшиеся от первого нефтяного бума, построенные разбогатевшими на этом людьми, а потом переданные в 20-е годы трудовому народу. Но переданы так, чтобы не зажирались, а знали меру: в одну бывшую квартиру селили четыре-пять семей. У них были общая кухня и туалет. И гости почти общие. Если весёлые. Возможно, я ошибаюсь немного с годами заселения, потому что, когда я, любознательный, стал впоследствии читать и памятные доски, то с удивлением обнаружил, что в лучших экспроприированных после революции домах, в центре города, стали жить самые достойные - первые слуги народа. Потом первых слуг народа многих расстреляли, репрессировали или они сами поумирали, и из их квартир получились иногда музеи, а из других - вышеупомянутые коммуналки. Слуги народа стали перебираться в отдельные специализированные новые дома или особняки. К концу 50-х, началу 60-х, только начали первый микрорайон для трудового народа – посёлок 8-й километр, и из нашей галереи поехала туда одна русская трёхдетная семья, проживавшая в одной комнате.

  Само собой и газовой печки в те времена ещё не было. Сидели зимой в морозные дни как цуцики. Не Россия. В Баку зимой в квартирах зачастую холоднее, чем в России. Даже сейчас. Иногда поджигали дрова в буржуйке. Это тоже печка. Небольшая. Из железа. И труба куда-нибудь в окно. А почему такое название? Может, когда буржуев давили и они стали как пёс безродный и тоже мёрзли не у камина, а у такой печки, пока стульев гамбсовских не попилишь, если найдёшь? Холодильника тоже не было. Сливочное масло бабушка Муся клала в поллитровую банку и заливала водой. Туда прямо лазили ножом. Молоко было разливным. Его развозили по улицам на маленьких тележках на подшипниках. По утрам, когда солнце уже нахально пыталось разбудить нас, выглядывая из-за стены соседнего, более высокого дома, на нас, спящих то ли на крыше, то ли на балконе, (мы говорили «крыша»: стена нашей и двух соседних квартир на втором, последнем этаже, не обрывалась сразу над улицей, а имела приступок в несколько метров, огороженный толстой стеной из известняка высотой метра полтора, на этом приступке много чего происходило) раздавался пронзительный крик, как у муэдзина: «Моло-кООО!!!» – и гром подшипников потом, если никто не подошёл купить – тележка поехала дальше. Молоко надо было сразу кипятить или варить манную кашу. Два туалета азиатского типа, один на нашем втором этаже, другой во внутреннем дворе – были общими. Мужчины  города, постоянно странствующие компаниями в те годы оттепели и застоя в поисках радости в виде пива, гороха, сосисок, водочки, кебаба, люля, а потом срочно ищущие, где бы эту радость хоть немного облегчить, знали наперечёт все достойные внимания дворы с незапертыми туалетами, откуда их законные общие дворовые хозяева всё-таки старались сразу не выгонять, имели совесть. Это раньше. Потом всё больше появилось висячих замков и поделенных между жильцами кабин.

  В каждый городской двор была проведена вода. Под краном обустраивалась небольшая ванночка из камня. У этого крана происходили все события. Особенно летом. Всем надо помыть лук, другую зелень: кинзу, пахнущую клопами, но всё равно активно поедаемую, толстостебельный, с узорными листьями, фиолетовый рейхан, ломкий едкий кирсалат, который кресс-салат, целебный тархун, пахнущий мёдом, что ли, петрушку-укроп, само собой, отмыть её от апшеронского песка. Промыть и сушить шерсть, вытащенную из матрасов на прочистку и взбучку. А нам заправить водой толстые жёлтые детские соски с зажимаемым одной рукой дырявым соском до их здорового разбухания, чтобы потом брызгаться по жаре. Бывало, что соска бухала раньше, не выдерживала, и окатывала самого злоумышленника…  Внутри квартиры стояли ведро с чистой водой, на табуретке, и помойное, под медным умывальником с маленьким зеркалом. «Вдруг из маминой из спальни кривоногий и хромой…»
  Пока остановимся на этом про старое время и старые бакинские печки. Которые и сейчас греют. И сполохи бегают по стене, пока мы дрыхнем.

  Потом чуть стихло, облака стали разбредаться на обед, засверкало не очень тёплое солнце, и мы где-то к двум часам начали опять подумывать про наш поход. Потому как вариантов на другой день не было. Или сегодня или нет. К трём собрались.
  Младший сын отпал от нашего морского коллектива, потому что он тогда не успевал на традиционный футбол с друзьями. А друзья в Баку – это много. Для тех, у кого они есть. Одна из мужских традиций в Баку ещё с советских времён – это заранее оговорённый футбол на побитой летней асфальтовой площадке, обнесённой дырявой металлической сеткой, или в зимнем зале какого-нибудь спорткомплекса или института, в котором есть охранник, желающий посочувствовать. И хорошо, что есть. Собираются команды, начиная с детсадовского возраста и кончая пятидесятилетними аксакалами с брюшком и потёртыми тренировочными штанами, независимо от вероисповедания, отношения к обрезанию и уголовному кодексу, материального и семейного положения. Просто росли вместе и любили футбол. Итак, один сын отпал, а мы с другим стали собираться.
 
  Самый ближний кусочек пляжного моря находится почти в черте города. Надо только сесть на автобус где-нибудь в районе Бакинского бульвара.
  На бульваре когда-то была купальня на чистой воде, ещё в 30-х годах двадцатого века, а сейчас разве только топиться, да и то как-то неуютно бухаться в мутноватую, покрытую масляной, играющей бликами плёнкой Бакинскую бухту. Хоть и очищают. И много говорят про экологию. А выбросы двухмиллионного города никуда не денешь, пока нет переработки. Только крутятся над водоворотами воды, изрыгающейся из невидимых сточных труб, бедные ссорящиеся, кричащие, смеющиеся, то ныряющие, то взмывающие вверх чайки, и под водой пытается найти в выбросах что-то съедобное не менее бедная полуотравленная рыбка. Всё равно есть особая стая бульварных рыболовов - любителей отловить хоть эту.
 
  Автобус идёт в южную сторону - проехать старый район Баилов, с его знаменитой Баиловской тюрьмой, где когда-то сидел Иосиф Джугашвили, роддомом, носившем в советские времена имя бездетной, но очень любившей детей Надежды Крупской, где родился мой старший сын, офисом мировой компании Бритиш Петролеум, которая давно и уютно разместилась в отремонтированном Доме культуры Ильича (не Брежнева), куда детишки раньше ходили на новогодние ёлки и где занимались в кружках, площадью знаменитого электрического инженера и большевика Красина, работавшего на бакинских нефтепромыслах до революции (про него когда-то Аксёнов написал роман «Любовь к электричеству», а был ещё ледокол), баиловским базаром, подняться мимо остающегося слева, в низине (геологи говорят, что когда-то на этом месте произошёл катастрофический сброс), моря бывших чумазыми, а ныне покрашенных в синенький цвет вышек старейшего нефтяного месторождения Биби-Эйбат, к восстановленной одноимённой мечети, расположенной на склоне горы, и выйти из автобуса.

  Эйбат – так звали слугу Укеймы-ханум, дочери седьмого имама. И Эйбат, и Укейма-ханум, и много других похоронены здесь. Место почитается мусульманами всего Востока. Здесь даже побывал немусульманин Александр Дюма. А «биби» - это тётя по отцу по-азербайджански. Многие говорят ласково: «Моя бибишка», - про свою тётю. Так что получается – Мечеть Тётушки Эйбата. Впоследствии вокруг мечети селились шейхи, считающиеся авторитетными богословами. Место, где они поселились со временем стали называть Ших (от слова Шейх). С этим и связано современное название пригорода Баку — Шихово, где и расположена мечеть.
 
  Посёлок Шихово… Он очень давно улёгся на этом месте. Люди, живущие в нём, какой-то особой, я бы рискнул сказать, благородной породы, как и родившиеся в Ичери Шехер – старом городе, начавшимся в 11-12-м веке и расположенном внутри крепостной стены. Есть уже и коттеджи. Вдруг, с приходом нового европеизированного мышления, этот и другой посёлок чуть дальше по трассе превратились в престижные для застройки районы. В дальнем посёлке появились новые жильцы – с деньгами, новыми домами, а старые со своими старыми домами и без денег - исчезают. Но здесь пока держатся.

  Автобус поехал дальше, а нам с сыном досталось вдохнуть уже морского воздуха, ещё смешанного с бензиновыми и дизельными невкусными выхлопами из проносящихся мимо мечети транспортных средств по загруженной трассе на юг, в сторону Куринской низменности, Тбилиси, Ленкорани, Ирана и только построенной новой загородной толкучки, осторожно перейти на другую сторону и начать спускаться между налепленных по кривым улочкам домиков и дворов – к морю.


  Весь посёлок лежит под крутым склоном горы. На склоне лежат недокатившиеся до дороги огромные камни. И, слава богу, что не докатились. На самом верху горы стоит беленький маяк, а по склону идут захоронения простых смертных: мусульман и отдельно русских. Когда расширяли дорогу у отстроенной мечети, косточки из могилок давно умерших и похороненных на самом краю склона сыпались вниз. Известное дело. В Воронеже был парк, который в дни моей юности народ называл двусмысленным именем «ЖИМ» - Живых и Мёртвых, потому что его построили на костях старого городского кладбища. Почему двусмысленным? Потому что туда ходили на танцы зажиматься. Я не ходил. Несподручно, далековато, и название не притягивало. Бывал в саду Дома офицеров, «Карлуше» – танцплощадке ДК имени К. Маркса, и в родном «Парке культуры и отдыха» на Динамо.
 
 Склон защищает Шихово от свирепых северных ветров. А от южных защитить его уже некому – там море. Южные ветры – в конце зимы, начале весны – не много теплее северных, потому что море уже остыло. В марте, когда суша уже к середине дня прогревается, идущий с моря накат несёт вместе с йодом далеко пока не ласковые, а суровые, свежие потоки воздуха, ощущаемые всем нутром где-нибудь на нефтяных открытых эстакадах, на несколько метров поднятых над водой и ушедших далеко от берега, или на скалистом, выбитом солёными брызгами берегу, и заставляющий первых рыбаков, ловящих рыбу-кутум на креветку, вспоминать про шапки-ушанки. «Марток – наденешь трое порток», - приговаривал мой дед, Свистов Василий, шмыгая красным зазябшим носом и заходя в дом с дровами или ведром угля с морозной улицы имени Героев революции, что на Динамо, в Воронеже. Оно и здесь. Потому как пересменка. Не слаще. Тут же ещё море, которое греть и греть, чтобы получить результат. Однако, несмотря на препоны и превратности цензуры, когда он, этот южный накатистый ветер, немного стал потише, мы и подъехали к той самой мечети и вышли. В понедельник. После события с НЛО.

  Спустились почти до моря. Приветливый, дующий постоянно, да ещё и с порывами, ветерок выбивал слёзы из глаз. Я был хоть в кепке, сын - нет. Мы шли в слезах. Справа от дороги, опускающиеся к самому прибрежному песку, стоят белые, покрытые извёсткой, стены зимних помещений, между ними проходы и ступеньки вниз трёх ресторанов, если можно так выразиться, типа «Три пескаря», открытые площадки под навесами из выцветшего под солнцем и просолённого ветрами камыша для летнего поглощения еды – пока без столов, стульев, слегка занесённые песком. Грустные олеандры вдоль дороги тоже были занесены песком и мелким мусором.
  Из-под шиферной крыши порыв ветра вынес прямо в мой вдыхающий нос запах жарящейся рыбы. И не одной… С утра почти ничего не ели. Мы пока пошли дальше. Дальше был кусочек пустынных, неровных скал, заливаемых закипающей водой. Ветер далеко нёс брызги после ударов Каспия. Прямо на объектив аппарата. Рыбаков не было - не забросишь против такого ветра. Я пару раз щёлкнул сына у моря, побыстрее отворачивая объектив в сторону от брызг, и пошли обратно. У харчевен стояли, подъезжали и отъезжали джипы. Пешком добредшие сюда были только мы с сыном. Был праздник весны – Новруз байрам, народ гулял в городе, пекли сами и покупали сладости, ходили в гости, пили чай, приносили соседям тарелки с пловом, пахлавой, шакар-бурой, орехами, сушёными фруктами. А сюда, на Шихово, зимой или весной добирались особо изощрённые – за экзотикой: целиком жаренными кутумом или кефалью, подкреплёнными многочисленными тарелочками с кавказскими закусками. Заказывали и водку, хотя в этот праздник официально пить не принято.
  Я подошёл к отъезжающему джипу. Внутри сидели мужчина и девушка. Мужчина вначале не хотел опускать стекло, может, чего-то опасался. Поздоровавшись, я спросил его, где здесь лучше кормят. Он показал и поехал вперёд разворачиваться, а мы с сыном стали спускаться к морю по ступенькам указанной нам харчевни, по пути поглядывая, что там за стёклами, и оценивая обстановку на будущее – ведь мы, помимо обязательного купания, собирались ещё и покушать. У моря.
 
  Вот ступили на песок и пошли, слегка проваливаясь туфлями, ближе к морю. Песок как-то странно налипал на обувь. (Потом выяснилось, что странность происходила от мазута, согнанного по морю к этому берегу ветром и подмешавшегося в песок. Дома долго отчищали.) Здесь, в посёлке Шихово, остался, наверное, последний бесплатный пляж. Практически всё побережье Апшерона сейчас огорожено, и у каждого участка есть свой владелец. Бесплатно не пройдёшь и не проедешь. За платными участками следят. Там чисто, ухожено, нет мусора. И всё ж … Не у каждого пацана или девчонки, или неработающих уже женщины или мужчины найдутся деньги на ежедневные платы не только за транспорт, но и за море с песком. В Баку раньше было много людей, ездивших за копейки практически круглый год, а летом почти каждый день, к морю на автобусе или троллейбусе, там бегающих, делающих гимнастику, играющих в волейбол или футбол и, конечно, купающихся. Таких людей, как и таких пляжей, почти не осталось. Вернее, пляжей не осталось, а люди-то, кто не уехал - остался и, если не разбогател, то, значит, стал сидеть больше в духоте дома или слоняться по улицам. В городе тратятся огромные деньги на благоустройство за счёт государства, но почему-то не могут себе позволить оставить и содержать в образцовом порядке хотя бы несколько бесплатных муниципальных пляжей.
 
  Пляж посёлка Шихово в советские времена назывался «Источник», потому что здесь давно известны лечебные ямы с нефтяной грязью, склон сочится битуминозной водой, есть небольшой санаторий и была пробурена грязевая скважина – поэтому «Источник». Пляж всегда был небольшой. На любителя. Без удобств. Кусок песчаного берега, метрах в ста пятидесяти маленький скалистый островок, к которому лет в тринадцать я, отважившись, в первый и, почему-то последний раз, сплавал. Скалы для ловли рыбы. Отгороженная по морю и по суше территория воинской части.

  (А были ещё километрах в двух-трёх дальше, по побережью, пляжи «Шихово-1» и «Шихово-2», на которые ходили автобусы-троллейбусы и на которых отдыхала половина пролетарского населения города Баку и почётные гости, которым недосуг ехать на более удалённые берега – вот те пляжи сейчас уже все простотакнепроезжие и простотакнепроходимые.)
  Мы с сыном приехали на последний бесплатный пляж. Из воды, как и тридцать лет назад, всё торчат ржавые обломки каких-то бывших сооружений, уходящие в море. Несколько лет подряд, пока волны не сделали своё дело, можно было видеть метрах в двухстах от берега мачту небольшого утонувшего корабля, который тащили на буксире на свалку в Биби-Эйбатскую бухту, но который решил разломиться и затонуть не на свалке, а на виду у людей. На берегу нет ни раздевалок, ни буфетов, ни, тем более, лежанок или скамеек. Песок, камни, ветер и какие-то две-три странные покосившиеся, вернее, косые изначально, постройки, которые, возможно, летом за мзду послужат предприимчивым хозяевам источником дохода за изображение подобия раздевалки, туалета или киоска с прохладительными напитками. За их стену можно по весне или осени ещё прятаться от сильного ветра с моря. Это чуть ли не главное их достоинство для постоянных посетителей пляжа, последних моржей, мамонтов и мамонтих, оставшихся от потерявшихся в дымке советских времён. А пока всё закрыто на замки. И мы продвигаемся в сторону воинской части, граничащей с пляжем. Приехавший на машинах народ тоже несколькими небольшими группками бродит по берегу. До или после поедания рыбы. Или просто приехали к морю. Без поедания. Активистками посмотреть на море обычно бывают девушки и женщины. Они весело разговаривают, смеются, а мужчины солидно сопровождают. Мы отошли подальше. Сын стал раздеваться на ветру и морально готовиться к подвигу. Потом он пошёл в воду, разнеся руки как Христос, только не на Голгофу. Сын думал запечатлеться и прославиться. Он в воде был один. Волны били его, дыхание схватило, но он всё же умудрился окунуться и пошёл назад. Я его запечатлевал. Вышедший сын стоял радостный с красной кожей, обтираясь мохнатым полотенцем. И не так, уж, и холодно! Можно ещё разок! Над сыном стояли в потоках несущегося на сушу морского воздуха смеющиеся чайки. Они меня отвлекали. Я стал смотреть и на них. На душе становилось неспокойно: как-то перемещения их опять мне стали напоминать напёрстки в руках уличного шулера. Или бабочек. Нет, не голубей. Пузики их светились бронзой под заходящим солнцем, и чайки были как опрокинутые тарелки. Иногда чайки начинали махать крыльями с частотой, похожей на мелькание бортовых огней вчерашних НЛО. Неужели мне был отведён только один день от неопознания к познанию? Да, конечно, они сейчас были совсем низко, в нескольких метрах. Но над городом они всегда летают высоко. Как неотносящиеся к суше. Чайки. Опознанные Летающие Объекты.
  Потом мы пошли в ресторан, ели, каждый, по кутуму, макали хлеб в соус-аджигу и пили невкусную водку с иностранным названием. Не допили. Нас, по просьбе сына, фотографировал официант. Играла почему-то западная эстрадная музыка. Люди ели, вставали, уходили. Встали и мы. С нас, на мой взгляд, сняли при расчёте больше стружки, чем надо, посчитав обоих за приезжих и не знающих расценок. Но говорить много о цене здесь как-то не принято. Столько, значит, столько. Зато «мы» искупались, повстречались с почти диким морем и произвели опознание вчерашних летающих объектов. Да, теперь я думаю так. Но почему-то после этого я гораздо чаще смотрю на небо из окна своего кабинета. По небу проносятся разные городские объекты: воробьи, вороны, ласточки, пустые полиэтиленовые кульки и самолёты. Но неопознанных всё нет и нет.