IX. Не расстраивайся, меня они тоже к себе не пуск

-Ну, вот есть же что-то, что нельзя любить в людях! Вот, человек – он, конечно, может быть и образ и подобие Божие, но искореженное грехом, я ведь все правильно говорю? Прекрасно, спасибо. Так вот, нельзя любить человека полностью, нельзя любить его от пальцев на ногах до кончиков волос на голове, обязательно будет то, что портит сей праведный образ. Ложка дёгтя в бочке меда. Если не больше одной, а то бывает же и больше… Так вот, есть в людях недостатки, правильно? Вот, без сомнения, правильно. И каждому из нас не без разницы человек, мы ищем в нем возлюбленного, друга, и иногда находим недостатки. Это я к чему – господа, какие недостатки в людях Вас не устраивают? Даже, может быть, это можно назвать человеческими пороками!– спросил Джефри у всех нас.

-Излишняя самодостаточность и зависть, - заявил Джеймс.

-Обида и страх перед чем-либо, - ответил Дик.

-Хвастовство и тщеславие, - промолвил я уверенно.

-А меня больше не устраивают самоуверенность и излишняя гордость, - ответил сам на свой вопрос Джеф.

Лишь один Дакки смотрел на нас и отмалчивался. Мы для приличия подождали пару минут, думая, что он формулирует мысль, однако и через пять, и через десять минут он ничего не сказал. Тогда Джефри осмелился и спросил:

-А Вас, мистер Маллард, что Вас не устраивает?

-Вообще, Джефри, не суди. Да не судим будешь. Однако, если все так хотят услышать мое мнение, которое, я так думаю, окажется вполне обоснованным, я могу Вам поведать притчу. О людях, естественно, - ответил Дакки, обводя нас всех испытующим взглядом.

-Да, конечно! Если Вам несложно, просим! – закричал каждый из нас.

-Ну что же. Тогда слушайте. Может быть чуть-чуть будет длинная притча, но она того стоит. Эта притча о мальчике, - Дакки откашлялся и начал говорить, -  раньше, когда мальчик был еще совсем ребенком, даже не умел читать и писать, бабушка с ним разговаривала по вечерам. Он прозорливо бегал по комнате, игрался, а она, сидя на старом деревянном стуле, обитым тканью, говорила – она, правда, была уже почти слепа, но все еще сохраняла трезвость ума и мудрость, которой её учила жизнь. Она тихонько, словно шепотом, боясь, что кто-то посторонний услышит, разговаривала с мальчиком, а он мгновенно бросал игрушки и садился подле стула своей любимой бабушки, слушая её сказки. Однажды, она, приглаживая его волосы, сказала: внучок! Если вдруг что случится с тобой в этой жизни, если вдруг что-то будет тяготить твое сердце, мучить твою совесть, а ты сказать не сможешь об этом людям, потому что побоишься быть осмеянным и непонятым, если вдруг ты совершишь что-то страшное и тебе будет очень больно в этом признаться кому-то из людей – приходи в церковь. В церкви – Бог, а Он твой Отец Небесный, Он ведь всегда рядом. Он тебе поможет и наставит на правильный путь, и совесть твоя утихомирится, потому что Бог и есть совесть, Бог и есть правда. Прошло уже много лет... Мальчик подрос, стал взрослее, но разговоры с бабушкой по промозглым вечерам не забыл. И случилось что-то в его жизни страшное и в тоже время важное – не мог он ни с кем поделиться своей тайной, своим секретом, и неожиданно вспомнил совет бабушки.  И вот он пришел в храм, открыл его двери и зашел внутрь, дивясь той неземной красотой окружающего его здания, в котором он находился. Все его потрясло: и божественное пение церковного хора, и фрески с иконами, которыми был наполнен храм, и запах ладана, и огни свечей, которые прорезали воздух своими невинными станами. И только наполнилось его сердце любовью, и только он начал возносить хвалу свою Богу, как вдруг стали приставать к нему люди. Одни говорили, что он одет неподобающе христианину, другие заявляли, что, дескать, крестится он совершенно неправильно, следующие твердили, что неглубоко кланяется Богу своему, и что вообще здесь он лишний, не нужен он здесь, потому что все неправильно делает, позорит весь приход перед лицом Божьим. И вот, мальчик расстроился и, еле сдерживая подкатывающие слезы, выбежал на улицу, закрыв за собой двери храма. А богослужение продолжалось: люди кланялись, крестились, пели вместе с хором и даже рады были, что этот мальчик ушел от них и закрыл за собою дверь. А он уселся на ступеньки храма и, прижав свои руки к лицу, заплакал. Плакал он долго, пока не почувствовал, что с ним рядом кто-то стоит. Он убрал руки от глаз и увидел Христа – тот улыбался светлой отеческой улыбкой, ласково и заботливо гладя мальчика по волосам. «Что с тобой, сын мой? Где причина слез твоих? Почему расстроился ты и отчаялся, чадо?». А мальчик, сдерживая слезы, Ему отвечал: «Господи, Отче, не пускают меня в храм Твой! Пришел я к Тебе, чтобы помолиться и попросить, как сын твой, Отче, помощи Твоей, ибо сложно мне одному, Боже мой, сложно! Пришел я, Господи, в храм Твой, в Дом Божий, где ты со Отцем своим и Святым Духом пребываешь, а меня не пустили, Господи, к Тебе не пустили!». А Христос, нежно улыбнувшись, присел рядом с мальчиком и тихо прошептал: «не расстраивайся. Меня они тоже к себе не пускают», - закончил Дакки, улыбаясь так же, как в его притче улыбался Христос, только это было более обреченнее и грустнее.

Джеф, как тот самый мальчик, закрыл лицо руками, словно раздумывая о чем-то. Дик стучал пальцами по столу и, кажется, сам не слышал наши замечания – он сам был погружен в раздумья, которые сейчас как мухи прыгали в его голове. Я сидел тихо, боясь пошевелиться и проронить слово. Джеймс, вытянув шею и придав своему лицу какой-то оттенок скорби и радости одновременно, смотрел в окно, пытаясь скрыть ту боль, которую он только что почувствовал. Однако во мне опять что-то взорвалось, и я первый прорезал голос среди всей нашей думающей компании:

-Дональд, так это значит, что… Что мы такие вот сволочи? Что мы настолько погрязли в правильности наших суждений, которые на самом деле могут быть и абсолютно неправильными, что отвергли и отженили от наших сердец Бога? Неужели мы привыкли следовать правилам и канонам, нежели пускать страждущего в храм Божий, давать ему защиту и кров?

-Вера без дел мертва, - ответил Дакки.

-Ну а Бог?! Что Бог? Мы, получается, выгнали его из храма? – вскрикнул Джеймс.

-Не из храма материального. А из сердца. Тело наше – храм Божий. Священники и другие служители чтят Бога, они дают кров таким обездоленным, пуская в храм, они уже терпимее относятся ко всем «неправильным» с точки зрения их религии участкам одежды и прочему. Но люди… Верить – это не значит соблюдать правила, хотя я лгу здесь. Вера на практике ценится больше, чем все наши разговоры о милосердии, о мире, которые мы с Вами, люди, ведем в тихих уединенных комнатках. Кто из нас хоть раз после этого вышел и кинул страждущему монету? Кто хоть раз сам помог такому обездоленному? Молчите. И я молчу.
 
-То есть, люди сами строят свою веру, согласно своим законам, своим собственным правилам, которые не всегда правильны?

-Да, единственный, кто эти правила заключает – это Бог. Его служители все это контролируют на земле, хотя и Он пребывает с нами постоянно. Но люди, которые со своим псевдознанием влезают в разговор – неправы.

-Ну а что Вы скажете о тех самых людях, которые выгнали мальчика? – спросил Джеф, убирая руки от лица.

-Джефри, можно тебя спросить? Можно, да? Вот и хорошо. Представь, что у тебя огромное горе. Я сейчас не хочу говорить, что за горе, просто предположи, что что-то страшное, тревожное случилось у тебя. И тебе нужна помощь. А ты веришь в Бога и хочешь попросить у Него. Эта мысль тебе приходит спонтанно – ты идешь в шортах по побережью. Что ты сделаешь?

-Я пойду в церковь, чтобы попросить помощи. А что же еще? – с удивлением спросил Джеф.

-Придешь, а тебя выгонят, потому что одет не так, потому что вообще выглядишь не так. А у тебя огромное горе, ты об этом и не задумываешься особо, ты пришел к Богу, а не к людям. И Отче твой знает о твоей беде, и Он понимает, что ты вне себя от горя, что ты пришел просить помощи и наставления у Него. Разве Он может попрекнуть тебя за твою одежду? А люди вокруг могут. Они лезут к тебе, начинают осмеивать, а сами и не понимают, что такое не судить. Потому что судят безжалостно, не зная ситуации, - сухо проговорил Дакки, словно говоря на автомате.

-И Вы не любите людей за их излишнюю предрасположенность к ошибочным суждениям, так? – спросил Дик.

-Я люблю людей, люблю их. И в таких ситуациях я на них не злюсь, просто здесь, в моих делах с Ним, они не имеют никакого значения. Я пришел не к ним, я пришел к Нему за советом и просьбой. И они не могут мне помешать своими наставлениями, в то время как я общаюсь со Спасителем. Знать, суд-то Божий не то, что человеческий.

-Не суди, да не судим будешь. Вы это говорили не так давно. Но что же получается, что в любых ситуациях мы не должны судить человека? – спросил отрешенно Джеймс.

-Да, Джеймс, мы не знаем его ситуации. Кто-то из писателей предлагал становиться этим человеком на пару секунд. Например, судья. Он судит преступника. И на минуту он должен сам посмотреть в эти глаза убийцы, сам должен почувствовать себя убийцей, почувствовать себя в его шкуре. Поняв этот взгляд и обстоятельства, он сразу поймет, почему человек так стремился убить. Ведь таким приемом пользуются и детективы, они становятся убийцей, чтобы понять следующий шаг преступника.

-Складно Вы говорите, Дональд, складно. Вы даже заставили меня в Него поверить. Но ведь все это, собственно говоря, наше людское мнение, которое, по Вашим же суждениям, может оказаться неправильным. Это идол сознания, который мы только что все вместе выстроили, - ответил я чуть дрожащим голосом, но вполне уверенно и даже чуточку смеясь.

-И в этом Вы, Чарли, абсолютно правы, - ответил мне Дакки и впервые за несколько десятков минут улыбнулся нам.