Аварийная посадка

                Аварийная посадка

  То утро выдалось серым и невзрачным. Низкая, рваная облачность касалась верхушек перевала, расползалась клочьями по его заросшим склонам и ленивыми лохмотьями медленно сползала к морю. С самого утра было неприятно и неуютно на душе. Ночью мне снился сон - сумбурный, кошмарный, и ощущение чего-то тревожного и неизбежного не покидало. Но было утро, был летный прогноз, и нужно было работать. И вот уже запущенный двигатель плавно раскрутил лопасти винтов. С этим всем, настолько знакомым и привычным исчезла тревога и неуютность души. Плавно набирая высоту, успокаивающе рокоча двигателем, Ми-4 подбирался к перевалу. Перевал был прикрыт, но кое-где в почти сплошной облачности виднелись «окна». Сверив время полета, прикинув пройденное расстояние и еще раз убедившись, что перевал пройден, спрашиваю экипаж:
– Ныряем?
Бортмеханик Саша пожимает плечами, как бы говоря мне: «Тебе виднее, ты командир».
Второй пилот, вглядываясь в «окно» кричит: -  Командир площадка под нами. Я был на ней с Ищенко!
  Что ж ладушки, и заложив крутой левый вираж, начинаю снижаться. Вообще то снижением это назвать нельзя, это почти свободное падение с креном 50 - 60 градусов. Но иначе на площадку прикрытую облачностью, в горах попасть нельзя. Так учили меня, так учил я, но так не учит инструкция по производству полетов. Всего несколько минут головокружительного спуска, во время которого иногда приходится пилотировать машину по приборам, и мы под  облачностью над посадочной площадкой. Чувство облегчения овладевает и мной и экипажем. Самый, пожалуй, сложный этап в этом полете выполнен, остается самое малое осмотреть площадку, зайти на нее и выполнить посадку. Передаю диспетчеру ближайшего порта о заходе на посадку в верховьях реки Нагим.  Заходим по крутой глиссаде, зависаем. Снежный вихрь, поднятый несущим винтом, охватывает вертолет. Нужно выждать пока улучшится видимость, только затем садится. Посадка. Не сбрасывая рычага «Шаг-Газа», попеременно работаю педалями, для того чтобы машина как можно глубже просела в снег. Бортмеханик по команде выпрыгивает из кабины. Убедившись, что все нормально дает мне жестом команду на выключение. Ну, вот и все, осталось только добраться до летнего лагеря экспедиции, забрать радиостанцию, но это уже забота геофизиков прилетевших с нами. А самое для нас главное перетащить из ледника почти целую тушу сохатого.
  Выходим из кабины, слушаем тишину зимней тайги. Кто бывал в таких местах, кто видел наледи зимой, тот никогда этого не забудет. Все, все вокруг покрыто инеем. Иней везде на деревьях, на кустарниках и даже в воздухе. Такую сказочную картину обычно рисуют художники на новогодних открытках.
 От этой сказки, от зимнего очарования меня отрывает голос Володи Гусаченко, старшего геофизика
- Куда на фиг приехали летчики, эта ж не та площадка!  Я вопросительно смотрю на второго пилота. – Гена это Нагим? – спрашиваю его я.
– Да Нагим, – уверено отвечает он – я был тут прошлым летом 
-  Какой к хрену Нагим, это Кундуми, здесь база была позапрошлым летом! – кричит Гусаченко.
Покричав и поспорив, еще минут десять, понимаю, что сидим мы не на реке, а на ее левом притоке. А до нужной нам площадки минут восемь лёта через небольшой увал, разделяющий Кундуми с Нагимом.
  Делать на этой площадке нам явно нечего, поэтому даю команду на подготовку к взлету. Все заняли свои места, прочитана карта обязательных проверок, все приборы в норме. Взлетаем.  Двигатель привычно набирает обороты, выходит на взлетный режим, все  нормально. Каким то шестым чувством  чувствую, что что-то не так. Приборы? Нет, все в норме. На высоте чуть больше десяти метров над деревьями начинаю разгон скорости, и вот тут происходит то, что так тревожило с самого утра.
- Обороты! – кричит бортмеханик. Взгляд моментально ловит прибор указателя оборотов. Обороты упали от взлетного до номинального режима, одновременно ловлю показания «наддува». Картина та же. Мгновенно мелькает мысль -  перезатяжеление несущего винта, этого не может быть! Зимой, на пустой машине? Решение одно, назад на площадку, впереди по курсу сплошной лесной массив.
Левая нога вперед до упора, одновременно присбрасываю «Шаг», чтобы разгрузить несущий винт. Обороты на секунду стабилизируются, затем продолжают падать. Нет времени, нет скорости, нет высоты. Площадка левее, а заросший сорокаметровыми деревьями берег Кундуми стремительно нарастает. Подрываю «шаг», что бы уменьшить вертикальную скорость. Падаем отвесно, прямо на деревья. Лопасти несущего винта сносят верхушки и ветки, тем самым несколько замедляют падение. Затем удары, неимоверно сильные, от которых содрогается весь вертолет. Треск ломаемых стволов, треск фюзеляжа, и тишина.
  Оглушающая тишина после того, что произошло. С трудом открываю подклинившую левую дверь пилотской кабины. Второй пилот возится с привязными ремнями. Бортмеханика на месте нет. Через левую дверь выпрыгиваю в глубокий снег и проваливаюсь по грудь. После такого приземления я не ожидал увидеть что-либо хорошее, но то, что увидел - вовсе потрясло меня. Обрубленные лопасти несущего винта, искореженная и изломанная хвостовая балка и почему-то целый хвостовой винт. Удар при падении был настолько силен, что под весом главного редуктора, не выдержал фюзеляж и сложился настолько, что пройти в грузовой кабине теперь можно было только согнувшись. Десантная дверь грузовой кабины, под ударами бортмеханика вылетела наружу.
- Саша как пассажиры? – спросил я.
-  Хреново
Я метнулся в грузовую кабину. Навстречу мне на четвереньках выползал Гусаченко.
- Володя, что с тобой?
- Нога – прохрипел он, морщась от боли.
- Саша помоги мне.
 Вдвоем с бортмехаником осторожно мы вытащили Володю из вертолета. В проеме грузовой двери появился второй пилот.
- Гена как ты?
- Я ничего, а вот работяга плох.
Геологический рабочий лежал на полу в проходе между блоками радиостанции и дополнительной бочкой. Бледное, покрытое испариной лицо. Испуганный взгляд. В сознании, но не может пошевелить ни руками, ни ногами. Почти нет сомнений – перелом позвоночника.
- Саша, Гена! Десантную дверь и моторный чехол сюда. – командую я.
На дверь стелим ватный моторный чехол, аккуратно перекладываем работягу и, укутав краями чехла, переносим ближе к выходу.
- Володя, как нога? - спрашиваю  у Гусаченко, который полусидит, полулежит, прислонившись стволу листвянки.
- Похоже, перелом. – отвечает он, криво улыбаясь.
Из ветвей, веревок делаем, какое то подобие шины и фиксируем ногу по всей длине, от бедра до стопы. 
 Все. Теперь можно перевести дыхание, перекурить, осмыслить все произошедшее.
Хорошего мало. Вертолет разбит, двое раненых, место приземления передано диспетчеру не верно.
Стоп, а связь? Может еще есть связь, тогда это шанс.
- Гена давай попробуй связаться с Чумиканом или с пролетающими бортами, – говорю второму пилоту: - может нас кто нибудь услышит. Он забирается в пилотскую кабину, щелкает тумблерами.
- Нет связи. – кричит он. Я не выдерживаю, сам забираюсь в кабину и пытаюсь выйти на связь. Связи нет, радиостанция молчит. Это плохо. Искать нас, конечно, будут, но когда и где? Район поиска  небольшой, расстояние между площадками всего восемь километров. Но об этом знаем только мы. Тот, кто будет искать - этого не знает. Да и погода оставляет желать лучшего. Я вспоминаю, как искали Лузенина, упавшего на Ми-2, всего сорока километрах от базового аэропорта. Его просто потеряла диспетчерская служба. А утром помощь ему уже была не нужна.   Но диспетчер в Чумикане - Сережа Жуков, человек опытный, знающий свое дело, он борт не потеряет. Вся надежда сейчас на него. Нам же надо тропить тропу к площадке, подготовить хороший костер, проверить ракетницу. Разводим небольшой костер для раненых, а сами начинаем прокладывать тропу к посадочной площадке. Площадка не далеко, в метрах шестидесяти от нас. Но как они длинны, эти шестьдесят метров. Снег неимоверно глубокий, какой и бывает в феврале на перевалах. Очень тяжело. Внезапно оседает на снег второй пилот.       
- Гена, что случилось?
- Спина.– тихо отвечает он.
- Гена, какая к хренам спина, нужно работать, нужно тропить!
- Не могу. – слышу его ответ. И понимаю, что если так говорит, значит, действительно не может.
Все остались вдвоем с бортмехаником на троих раненых. Тропим вдвоем, сил нет, горечь во рту, легкие не дышат. Заваливаюсь на бок и начинаю перекатываться в сторону посадочной площадки, подминая собою снег.  Серое низкое небо, склоны сопок, заснеженные кроны деревьев. Переворот – все валится на бок, опрокидываясь вместе со мной. Еще переворот и лицом в снег, мягкий пушистый, охлаждающий. Так много легче. Саша Коновалов, увидев мои действия, так же падает на бок и перекатывается в мою сторону.  Назад к вертолету идем пешком, прокладываем тропу, и это уже проще. Тропа готова. Теперь костер. Он должен быть большим, и давать много дыма. С костром проблем нет, дрова кругом, бензина в баке море. Рубим, таскаем, складываем. Рубим, таскаем, складываем. И опять рубим. Смотрю на часы. До захода солнца осталось, чуть больше двадцати минут. Надежды, что нас ищут и найдут сегодня - нет. Нужно готовиться к ночлегу, нужно кормить раненых, нужно и самим поесть. На борту есть аварийный запас, на пятерых его можно растянуть на неделю. Есть ружье, есть патроны.
  Внезапно слух улавливает, какой то слабый звук. Хлопки. Так хлопают лопасти несущего винта на критических углах атаки, при больших скоростях полета. И звук, как музыка, двигателей «восьмерки».
- Сашка, костер быстрее. – кричу я бортмеханику, а сам палю из ракетницы в низкое вечернее небо. Небо распахнулось и из него, вынырнула оранжевая восьмерка. «22262» читаю я на борту. Господи так это Валька Парфенов, друг, земляк, родная душа! Как нашел? Будто сердцем своим почувствовал. Делает короткий, красивый круг, зависает и садится. Открывается входная дверь, на снег выпрыгивает Саша Старчуков – бортмеханик Валентина, мой сосед. Двигатели выключаются.
  Потом все вместе перетаскиваем раненых и в глубоких сумерках взлетаем. В теплом фюзеляже МИ-8, мои товарищи мгновенно засыпают, а я прохожу в кабину пилотов, к Валентину. За те короткие тридцать пять минут полета он лишь успевает рассказать мне о поиске, а я вкратце о том, что с нами произошло. Потом была посадка в Чумикане, машина скорой помощи и маленькая районная больница, где остались второй пилот и геофизики. Вечером мы сидели в уютном, теплом доме Сережки Жукова. Пили ледяную водку, закусывали, и не могли наговориться. А потом я заснул, и ничего мне не снилось.
    Примечания:  рычаг «Шаг-газ» - предназначен для перемещения вертолета по вертикали.
                «Наддув» - прибор контроля работы двигателя