Кумир ты наш!

               
       - Я не дам тебе умереть. Мне не на что тебя похоронить, - жестоко произнёс он, вытаскивая мать из ванной.
Ещё не вся вода была кроваво-красной. Только около опущенных рук виднелись кровавые разводы, которые растекались книзу, окрашивая воду как предзакатное небо в преддверии грядущего ветреного дня. Кровь медленно вытекала из нескольких надрезов, сделанных бритвой у запястий рук. Струйки воды и крови потекли по его белоснежным брюкам, от её тела намокла его голубоватая рубашка.
  – Скорая? Суицид, женщина вскрыла себе вены, истекает кровью.
Дрожащим голосом он назвал адрес и телефон и бросился из прихожей к дивану, на который положил свою  мать. Схватил два полотенца, перетянул ими порезы на руках. Раздался звонок. Скорая приехала неожиданно быстро – через девять минут после вызова. Мужеподобная врач ростом сантиметров сто семьдесят пять вошла с фельдшером невысоким коренастым мужчиной,  взглянула на порезы. Фельдшер быстро обработал раны перекисью водорода и забинтовал руки.
Бледный как смерть сын, ещё не успевший переодеться, робко спросил врача:
  –  Куда её положите?
  – На Пряжку, куда ж ещё, – ответила врач, набирая номер телефона центральной операторной службы. – Попытка суицида, вены на обеих руках. Угрозы для жизни нет.- И резко сыну.- Одевайте мать. Да побыстрее!
И только в эту минуту безучастная до того женщина забилась в истерике
  –  Никуда не поеду! Я хочу умереть. Всё равно не буду жить. Не мо-о-гу больше…
Сын затрясся, как в лихорадке. А врач вдруг неожиданно для её суровой мужеподобной внешности, которую подчёркивала короткая стрижка,  мягко произнесла, погладив  мать по щеке:
  –  Успокойся, милая, ещё поживёшь. Внуков поняньчаешь. - и, обернувшись к фельдшеру, кратко и требовательно: – 10 миллилитров внутривенно.               
                ****

  – Кумир ты наш! – Семидесятишестилетний дедушка, каперанг в отставке, с любовью посмотрел на внука, хорошенького мальчика с синими глазёнками, чистенького, беленького с розовыми щёчками, при встрече с которым невольно вспоминался бело-розовый зефир.    
  – Я – кумир, – согласился с ним ребёнок, и его голос прозвучал басовито и глухо, контрастируя с его почти ангельской внешностью.
Присутствующие женщины, а нас было трое – его бабушка, мама и я – улыбнулись, – так забавно прозвучала эта оценка собственного я из уст малыша. Дедушка погладил его чуть волнистые волосёнки:
  – Идите, деточки, идите. Я полежу немного, почитаю. У дедушки, профессионального военного, ветерана войны, начиналась болезнь Паркинсона, и он часто сидел или полулежал на диване, читая книги, в 12 –метровой комнате с потолком в четыре с половиной метра, которая из-за этого и высокого окна, выходящего в глухую стену типичного петербургского двора-колодца, сама казалась полутёмным колодцем. Пожалуй, за исключением, яркого мартовского или летнего полдня в ней всегда должен был гореть свет. Над диваном склонился торшер с баром, правда, в баре бутылок не было, а лежали книги, которые дедушка проглатывал одну за другой. Мы вышли в узкий коридорчик, и вошли во вторую большую комнату с двумя окнами в тот же двор, и действующим камином. Комната была проходной, за ней был совсем крошечный коридорчик с тремя дверьми – в кухню, ванную и туалет. Кое-где по потолку в коридоре, ванной и в кухне вилась старинная лепнина в стиле барокко, но не на всех стенах. Квартира была «делёной»: громадные квартиры с комнатами площадью 45-50 кв. метров в доме постройки XVIII века после войны делились на две или три, так что часть бывшего «зала» превращалась то в коридор, то в кухню, то в ванную. Лепнина не сбивалась, а доставалась кусочками тому или иному помещению. Окна также выходили во двор, и в глубине комнаты, у камина всегда царил полумрак, который дополнительно создавал высокий трёхстворчатый шкаф, отделявший этот импровизированный коридор с холлом перед камином от комнаты. Слева от камина всегда был включён бра с двумя лампочками, освещавшими этот холл. Когда же в камине полыхали полешки, огонь отражался в зеркальной створке шкафа, создавая ощущение тепла и уюта. Камин был гордостью дедушки, которому дали эту квартиру в конце пятидесятых годов.
Он потратил много сил, обходя комиссионные магазины, но нашёл-таки облицовку для камина из темно-коричневой яшмы: две широкие вертикальные пластины заканчивались красивой полочкой с резьбой в виде виноградной лозы. На эту полочку бабушка поставила пару стеклянных ваз с рисунком под агат. У стены, стоял небольшой стол, накрытый плюшевой коричневой скатертью с муаровым рисунком, за ним старинный буфет тёмного дерева с резьбой и кресло, в котором любил отдыхать дедушка. Холл служил гостиной. Во второй части комнаты, более светлой, отделённой тяжелой бархатной портьерой, стояла детская кроватка Юры, диван-кровать и раскладное кресло, небольшой письменный столик, а основное пространство занимал рояль, на котором музицировала моя университетская подруга, мама «кумира», которую я зашла поздравить с днём рождения сына.
                ***               
  – Ты стоишь?
Звонила Светлана.  Поздоровалась,  но было  слышно, что она едва сдерживает рыдания
  – Сядь, чтобы не упасть, – и после небольшой паузы. – Юру исключили из университета.
  – Как исключили?! – Я даже вскрикнула, настолько эта новость была неожиданной. –  За что? Он же хорошо учился, чуть  ли не отличником был…   –  Отличником? Был, был, пока мама была жива. А потом… – и она зарыдала.– Он три месяца вообще не появлялся на факультете. Не сдал ни одной работы, ни одной тысячи, – ни по английскому, ни даже по шведскому языку.
          В первую минуту я даже не нашлась, что сказать. После затянувшейся паузы, когда я слышала только всхлипывания, Света заговорила снова.
  –  Это всё мама… Они от меня скрывали. У него, оказывается, ещё весной был хвост, не сдал истмат. Так бабушка ему стипендию платила, только чтобы я не узнала. А когда папа с мамой умерли… Как же! Свобода. Вот он и пошёл в загул, – она снова всхлипнула.   – Я-то к восьми на работу. Будильник поставлю. Ухожу, – он ещё спит. Позвоню – никто не отвечает. Значит, встал, и уехал в университет.
         Ну, что можно было сказать? Я пробормотала какие-то слова о том, что можно будет и восстановиться в университете, если бы только не армия. Всхлипывания перешли в рыдания.
  –  Вос-становиться? Так его же в армию призовут осенью. Я его умоляю, сходи в деканат. Попроси, пусть допустят. Тебя же в армию сразу забреют. А он: «Ну, и послужу… Напугала!».
      Да, пришла беда – отворяй ворота. Горести и беды посыпались на Светлану одна за другой. Будто судьба испытывала её на крепость: сдюжит – не сдюжит? После развода с мужем  –  возвращение в отчий дом, впрочем, это скорее было заключение в материнскую тюрьму. Жизнь завертелась вокруг единственной оси. И этой осью был Юрочка. Ни о каком детском садике не могло быть и речи: «Мальчик болен! У него диатез!». А мальчик выглядел вполне здоровеньким, розовощёкий ухоженный блондин вполне мог конкурировать с пухленькой девчушкой с шоколада «Алёнка». Бабушка служила ему верой и правдой, не оставляя ни минутки для себя, и требовала того же от дочери. Стоило Светлане задержаться после работы минут на пятнадцать, как дома вспыхивал скандал: «Где ты шлялась? У тебя же ребёнок!». Непререкаемый авторитет заслуженной учительницы не допускал никаких сомнений: мать должна жить только ребёнком и только для ребёнка. А сопротивляться Светлана не могла – она панически боялась своей матери и смирилась. Юрочка поступил в полное и безраздельное владение бабушкой, для которой вся жизнь сосредоточилась в четырёх стенах этой старой петербургской квартиры, которая как бы олицетворяла весь мир. в центре его на возвышении стоял РЕБЁНОК.
Когда Юрочка пошёл в школу, бабушка ходила с ним, просиживая все уроки в коридоре. А на перемене следила, чтобы Юрочка не бегал, не вспотел и водила его в туалет, где сама вытирала ему попку. Мать робко протестовала, говоря, что дети будут над ним смеяться, но бабушка была тверда: «Он сам не сумеет. Я не хочу, чтобы от него пахло». Через полгода, к счастью, ребенок научился пользоваться туалетной бумагой, и на долю бабушки остались только проводы и встречи. Ну, и конечно, уроки, обеды, полдники, ужины.
          Откуда брались силы у этой женщины, переступившей порог семидесятилетия?  Не знаю. Но находились – для внука,  для больного мужа, который с каждым днём вставал всё реже с постели, и ещё на тиранию над бессловесной дочерью, которая с каждым днём всё больше замыкалась в себе, всё реже улыбалась и всё чаще отказывалась от приглашений в театр. С работы домой, из дома на работу. Вот только в кино иной раз сбегает вечерком на предпоследний сеанс: «Папа, я пройдусь немножко и схожу в кино», – говорила она обычно отцу, когда бабушка с внуком после девяти часов вечера уже спали. «Сходи, деточка, пройдись, отдохни», – отвечал он обычно и снова погружался в чтение. Так и текла изо дня в день их жизнь, размеренно, уединённо, будто на отдалённом хуторе, где вокруг не было ни души. Гости изредка нарушали патриархальный покой этого дома, только в дни рождения Светланы или Юрочки, очень узкий круг, особо приближённых, которых бабушка выделила из общего числа. Друзья к нему домой не заглядывали. Бабушка заменяла собой всех – и мать, и друзей, и особенно отца.
                ****
           Да, Евгений, отец Юрочки был персоной нон грата в этом доме, порог которого он ни разу не переступил после развода со Светланой. Она вышла замуж довольно поздно, в двадцать шесть лет за моряка дальнего плавания – тридцатилетнего старпома. Был он единственным сыном у матери, которая, впрочем, в детстве не слишком баловала его вниманием – несколько лет жил в интернате, потом – мореходное училище, самостоятельность, купил кооперативную однокомнатную квартиру. Со Светланой познакомился как бы случайно – его тётя нашла ему эту невесту и в одно время пригласила их. После свадьбы Света вырвалась из-под родительского гнёта, переехала жить к мужу. За первые четыре месяца совместной жизни она ни разу не позвонила матери, ни разу к ней не заехала. Наконец-то обрела долгожданную свободу. Но недолгой она оказалась, эта долгожданная пресловутая свобода. Перед родами вернулась домой. А когда появился Юрочка, без бабушки было уже не обойтись: рано утром та приезжала к дочери с внуком, уезжала ближе к вечеру. И так каждый день. Свекровь работала, заходила редко.  Между рейсами появлялся на несколько дней Евгений и  каждый день ездил к своей матери. Свете это не нравилось: она  всегда пыталась поручить ему что-нибудь сделать по дому, постирать например, или погулять с ребёнком, он иногда соглашался, но чаще отказывался: «Сейчас не могу, мама ждёт», - и уходил. Света обижалась. Бабушка же истерически подливала масла в огонь, возмущаясь зятем. А однажды, обхватила его руками с криком: «Не пущу! От сына! Не пущу!». Зять грубо оттолкнул её так, что она чуть не упала, и ушёл, хлопнув дверью. Вернулся поздно вечером со словами:
 – Пока я дома, чтобы твоей матери здесь не было. Сама справляйся. У тебя не пятеро по лавкам.
       Света не осталась в долгу:
 – Тогда пусть и твоя мать здесь не появляется. А то приходит, как к себе домой: то не так, то не сяк. Я кормлю ребёнка, а она мне говорит: «Что это ты в халате целый день, как лохудра!».
       Ссора разгоралась, первая ссора закончилась тем, что утром Света забрала ребёнка и уехала к родителям. Но муж вскоре уходил в плавание, - пришлось помириться. Евгений оказался мудрее, позвонил, приехал за женой и сыном, отвёз их домой на такси, а ночью… Ночью тихим голосом, но с прозвучавшими стальными нотками произнёс: « Запомни: из этого дома можно уйти только навсегда». Через пять лет это навсегда наступило. Вернувшись после очередной ссоры от родителей домой, изумлённая Светлана увидела в дверях новый замок, ключа от которого у неё не было. Не было и мужа. Он прервал отпуск, с кем-то поменялся и ушёл в длинный круизный рейс месяца на два…
А тут подошёл день рождения Юрочки. Ничего не подозревая о разыгравшейся драме, я с подарком для малыша, которому стукнуло четыре года и цветами для мамы вхожу в парадную их семейного дома и у лифта сталкиваюсь со свекровью своей подруги, которую видела несколько раз на праздничных застольях. Здороваюсь, произношу  дежурные поздравления с днём рождения внука. Скованное молчание, и потом:
 –  А они у другой бабушки, - последовала пауза. – Удачно, что вы приехали. Поднимемся в квартиру. Я передам с вами подарок для Юрочки.
И всё это так  лицемерно спокойно, без улыбки, как говорится, на языке мёд, а под языком лёд. Взяла я игрушку и помчалась через весь город - успеть увидеть именинника ещё бодрствующим. Режим! Святое слово. В двадцать один ноль-ноль – пижамку и в постельку. Успела. За столом немногочисленные гости –  три доверенные Светины  подружки, бабушка с дедушкой, именинник и мама. Вхожу. Раздеваюсь, вручаю свой подарок.
 – Юрочка, а это тебе бабушка Зина передала подарок от папы.
Света выхватывает у меня свёрток, начинает его разворачивать, бабушка устремляет на меня пронзительный взгляд.
  – Откуда?  Ты где взяла? К ней ездила?
  – Да, нет. После работы помчалась в Сосновую Поляну. Света, сегодня до тебя было не дозвониться.  У лифта встречаю Зинаиду Николаевну, она говорит, что вы отмечаете день рождения здесь. Я скорее к вам, чтобы не опоздать….
Юрочка рассматривает плюшевого бегемотика, нажимает на живот, бегемот что-то недовольно бормочет. Мальчик разочарован.  Не такого он ожидал подарка.
  – Папа мне подарил железную дорогу, - говорит он. – Она вон там, в комнате.
Не дослушав окончания фразы, бабушка встаёт и уходит в кухню. За ней стремительно вылетает Светлана. Что там происходило, не знаю, но минут через пять обе возвращаются отнюдь не в праздничном настроении.
Время приближается к девяти, гости торопятся уйти – наступает священный час отхода к сну. Я помогаю Светлане собрать посуду со стола, выношу в кухню. За мной мелкими шажками семенит бабушка. Света  уже стоит у холодильника с открытой дверкой, убирает остатки салата. Бабушка драматическим шёпотом чуть ли не шипит.
  –  Ты почему замуж не выходишь?
  –  Мама! – пытается одёрнуть её смущённая Света. – Она же ничего не знала.
  –  Разведённого ждёшь? – Не унимается бабушка.  –  Не дождёшься!
  – Оксана Тимофеевна! Это вы о чём? – пожимаю я плечами, хотя мне давно уже ясно, что «всё смешалось в доме Облонских».
     Правда, до развода было ещё долгих полгода. А пока… Бабушка заставила  Светлану,  не умевшую говорить матери «нет», сначала написать  заявление в партком в воспитательном азарте  с надеждой перевоспитать зятя, а затем сразу же подать на алименты. Алименты регулярно поступали, и бабушка открыла в сберкассе счёт для ненаглядного внука, чтобы к его совершеннолетию или свадьбе скопилась бы кругленькая сумма. На пенсию  дедушки и свою персональную пенсию они спокойно содержали и дочь, внука, оставляя в её полное распоряжение зарплату рядового инженера научно-исследовательского института. Когда же через три года пришло известие, что у Евгения  вторая жена, и родился сын – он вскоре после развода женился на горничной теплохода, на котором плавал, – то Света, с плохо скрываемым раздражением, изрекла:
  – Что ему эти алименты? Мелочь. У него валюта, боны в «Альбатрос». На одних джинсах и болоньях они с мамочкой и этой уборщицей заработают за один рейс в пять раз больше, чем моя зарплата.
                ***

       Впрочем, Юрочка ни в чём не нуждался. Бабушка, главный бухгалтер этого квартета, ни в чём не отказывала ненаглядному внуку, да ещё и «сиротинке»: дорогие игрушки, уникальные книги на английском языке – мальчик, естественно (как же иначе?), учился в английской школе, – поездки в Крым в зимние каникулы («мальчик должен отдохнуть, подышать чистым морским воздухом») и … никаких его друзей дома («ещё научат плохому»). Вот так и текла патриархально-тираническая жизнь в этой непроветриваемой теплице с удушающим воздухом, без малейшего дуновения свежего ветерка жизни. Мальчик учился, делал с бабушкой уроки, требовал то одно, то другое… Света беспрекословно подчинялась матери, но… тайком нарушала её запреты: «Ты только не говори бабушке, что я купила тебе мороженое. Бабушка же запрещает…». «Ты только не говори бабушке, а то она будет меня ругать…», «Ты только не говори бабушке…», – эта фраза заканчивала все выходы матери и сына в жизнь. Бабушка всегда спрашивала у внука, чем они занимались. Он никогда не сказал ничего лишнего: сразу и на всю жизнь понял преимущества этого: «Ты только не говори…».
А потом и у него появилась своя тайна. Лет с тринадцати отец, будучи в отпуске, иногда встречал его у школы. Это были дни праздника. «Ты только не говори  бабушке, что едешь ко мне. Скажи что-нибудь про экскурсию экскурсию, ну, придумай сам... А потом приезжай ко мне. Посмотришь видики, на машине покатаемся, новую технику послушаешь…». Мальчик придумывал причину и мчался к отцу в другую, европейскую жизнь с импортными магнитофонами, кинокамерами, яркими шмотками… Как он втайне завидовал своему младшему брату. Конечно, и ему кое-что перепадало: появлялась Зинаида Николаевна и передавала подарок от отца: «Подачки! – возмущались Светлана и бабушка. – Ему это ничего не стоит! Наверняка, старьё отдаёт. Купил себе новенькое, а барахло Юрочке». Но это «барахло» было предметом вожделения почти всех мальчишек из его класса, ему завидовали, его просили! Когда же уже в университете он завалил экзамен, то «Ты только не говори маме, Юрочка, - бабушка была очень взволнована. – Не надо ей этого знать. Мы с дедушкой будем платить тебе стипендию». Он молчал, она платила, а тут и отец вошёл в положение старшего сына, подбрасывал порой «мелочишку на расходы» – «Мужчина должен иметь карманные деньги: цветы купить, в театр сводить девушку, в кафе посидеть…».
      ****

Света глотала транквилизаторы, представляя себе все ужасы грядущей службы в армии. До призыва отец устроил Юру на круизный теплоход переводчиком, помощником капитана по работе с пассажирами. Но армия неумолимо надвигалась: «Два года! Как он выдержит два года! Он, с его слабым здоровьем! Он же и драться не умеет. А там…».   Его оставили служить в Ленинградском округе. Два года раз в месяц и на каждые праздники любящая мать ездила навестить сына: на поезде до Вологды, оттуда ещё три часа на автобусе. «Я боюсь за него, как бы не сорвался и не дезертировал». Но служба шла легко, почти беззаботно. Выяснив, что он учился музыке, командир спросил его, может ли он играть на трубе. «Смогу, товарищ капитан. Пробовал». Так и прослужил трубачом в военном вологодском оркестре, играя на концертах, похоронах, праздниках. «Он такой талантливый, - восхищалась, возвращаясь из очередной поездки Света. - Дирижёр им не нахвалится. Советует остаться на сверхсрочную…».   Какие там сверхсрочные, когда отец, уже ставший капитаном, обещал пристроить его помощником капитана на постоянную работу. Белый костюм, отдельная каюта, рестораны, иностранные порты, масса новых впечатдений, красивые девушки, жизнь в удовольствие.   Провинциальный военный оркестр или путь на моря… Выбор был очевиден. Полгода спустя, когда высокий блондин, уже плавал на пароме первым  помощником капитана по работе с пассажирами,  Светлана попыталась вскрыть себе вены. Почему? что произошло?  Это была запретная тема. Я не задавала вопросов, Светлана пыталась забыть.  И только однажды, в редкую минуты откровенности, она рассказала об истинной причине .

             ***
– Сегодня Юра звонил из Стокгольма. – Света даже не поздоровалась. – Он отправляет ко мне Виолетту. Она беременна. Он уходит в рейс, а её списали на берег. Будет жить у меня.
– А ты её знаешь? Он что, женился?
– Нет, говорит, что собирается.
– Кто она? Вроде бы ты говорила о Лёле.
– Не знаю. Позвонил. Она завтра прилетит из Стокгольма.
– Она что, не ленинградка?
– Ленинградка . У неё здесь мать с отцом живут.
– Дааа? – удивилась я. – Тогда почему к тебе, а не домой?
– Юра сказал, чтобы она жила у меня.
– Ну, Света, это уж слишком. Я бы не приняла, пусть едет к своим. Юра вернётся, тогда пусть решают, где и как жить. Хочешь пожить в коммунальной квартире уже сейчас? А если он не женится? Тогда что? Выделишь ей площадь?
– Как ты не понимаешь? – возмутилась Света.– Юра же мне сказал!
На следующий день прилетела Виолетта и поселилась в маленькой комнате, где раньше жил отец Светланы. Она не работала, лелеяла и холила свой животик, заботилась о Светлане, готовила обеды, вместе смотрели телевизор, ждали звонков и телеграмм от Юрочки и главного события. В роддом, благо, что он был совсем рядом, Виолочку тоже провожала свекровь, ни она к матери не уехала, ни мать не приехала проводить дочь. Родился мальчик, Харитон. Света робко протестовала:
– Виолочка, ну, зачем такое имя? Будут дразнить его в школе Харей, давай назовём в честь дедушки, – уговаривала её Светлана.
Но Виолочка первый раз проявила характер.
– Нет, только Харитон Юрьевич. Я ещё в школе решила: будет сын Харитон, а дочь Харита.
– Её сын. Пусть называет, как хочет. Какая разница, – сказал последнее слово отец.
Так в доме появился внук Харитон, которого бабушка звала Тончиком. Над институтом, в котором работала Света, разразилась гроза перестройки, исчезло бюджетное финансирование, а с ним и зарплата, началось сокращение, и в первую очередь предложили уволиться дамам, достигшим пенсионного возраста. Так Света оказалась бабушкой при внуке в лучших традициях своей мамы. Но жениться Юрочка пока не собирался: «Куда торопиться? Зачем?».
– Но у тебя же сын! Мальчику уже четвёртый месяц, а он всё еще не зарегистрирован!
Возмущению Светы не было предела. Наконец, Юрочка зарегистрировал ребёнка и даже изъявил желание узаконить свои отношения. Свадьбу отмечали в ресторане;  всё многочисленное семейство Виолочки праздновало, а Света сидела дома с внуком, радуясь благополучному исходу: сын женился, внук родился, заботливая невестка… Началась новая жизнь, она даже, кажется, помолодела. Теперь уже на Тоника выплёскивалась недорастраченная сладость материнства: Тоник улыбнулся, Тоник сел в кроватке, у Тоника режутся зубки, Тоник сделал первый шаг, Тоник, Тоник, Тоник… Даже кроватка Тоника стояла в большой комнате рядом с диваном, на котором теперь спала Света. Виолочка была освобождена от ночных бдений у кроватки сына. Жизненная спираль совершила очередной виток. Но, если у бабушке с рождением Юрочки открылось второе дыхание, то Света просто расцвела. Эта хрупкая женщина безропотно гуляла часами с внуком, поднимала и опускала большую импортную коляску без лифта, забыв о болях в сломанной руке. Сын плавал, невестка наслаждалась жизнью со свекровью, готовой для внука на всё… 
             ***
   
          Скандал разразился внезапно. Вроде бы из-за пустяка. Или из-за рокового совпадения. Хотя своя ноша и не тянет, как говорят в народе, но оказалось, что тянет и весьма тянет – грыжа, операция..
 – Я не лягу в больницу, грыжу мне прооперирует хирург в поликлинике, – заявила мне Света. – Полежу дома. Теперь, слава богу, есть, кому обо мне позаботиться.
     В голосе Светы прозвучала нескрываемая радость. Да недолго она длилась. На второй день после операции у меня не зазвонил, а казалось, зарыдал телефон, телефонная трубка подпрыгивала в такт всхлипываниям.
 – Эта, эта сучка ушла.
 – Куда? Зачем? Совсем?
 – Она, она забрала Тоника. Приехал отец, увёз их на машине.
 – Что, Юра вернулся? И куда же?
 – Да не Юра, её отец. У них там бабушкина квартира. Туда он их и увёз. Сейчас! Я после операции, одна… Некому в магазин даже сходить.
 – Да не рыдай ты, ради бога. Я приеду вечером и схожу. Что случилось? Что это за гром с ясного неба?
Вечером она рассказала, что сват, отец Виолетты, сделал ремонт в комнатке, где она жила. До этого квартира не ремонтировалась лет двадцать. Он же побелил потолок, отциклевал и покрасил пол, наклеил новые обои. И бывшая дедушкина светёлка заиграла свежестью и молодостью. Вернувшись из поликлиники после операции, Света сказала Вилочке, чтобы она перешла в большую комнату на её старый диван рядот м с кроваткой ребёнка.
 – Я же не могу теперь ночью вставать к Тонику…
 – Ещё чего, – фыркнула невестка. – Я в эту грязь? А вы в отремонтированную комнату. Не будет этого!
Света не заставила себя ждать с ответом, и началось...  В кроватке заплакал разбуженный ребёнок.
 – Хватит мне у вас быть прислугой. Я устала от вашей тирании. Тоже мне барыня нашлась: «Виолочка купи…, Виолочка подмети, Виолочка приготовь, Виолочка сходи…».  Я ухожу. Живите, как хотите. С этими словами, как рассказала мне Света, невестка схватила на руки сына и выбежала в свою комнату, громко хлопнув дверью. Через несколько минут она уже рыдала  в телефон: «Мама, мамочка, эта кулёма меня выгнала. Попроси папу.  Пусть он заберёт нас с Харитончиком. Я больше здесь не могу. Я повешусь!». Вечером заехал на машине отец и увёз дочь с внуком. Виола даже не попрощалась со свекровью.
                ***
После неудавшейся попытки суицида Свету поставили на учёт в психдиспансере. Она глотала транквилизаторы, ходила на приём к психиатру и психологу. Но никогда не говорила о причине нервного срыва. Я тоже молчала, опасаясь прикоснуться к этой запретной теме. Но сегодня, дверца в эту тайну внезапно приоткрылась. Боль, обида переполнила её интравертную натуру, и она заговорила прерывающимся от рыданий голосом, порой не сдерживая потоки слёз.
 – Ты же ничего не заешь. Юра после армии начал плавать, заманили его в казино. Стал играть. Проигрался, влез в долги. Ему говорят, или плати, или убьём. У кого-то перезанял, что-то отдал. Поставили на счётчик. Потребовали квартиру в залог. Приехал, срочно приватизировал. А когда мне всё сказал… Я как представила себе, что жить будет негде…–  Она высморкалась и снова зарыдала. – Тогда каждую минуту боялась, что его убьют.
 –  Светочка, милая, успокойся, пожалуйста.  Не убили, работает, внук… Всё обошлось.
 – Как же обошлось! Знала бы ты, как обошлось. Эта стерва мне всё рассказала. Господи! Ну, за что это мне всё?! – Она всхлипнула, вытерла глаза платком. – Он весь год выплачивал долги и проценты. Срок подходит, а он ещё должен десять тысяч баксов. Я всё, что могла продала, и английский сервиз, и папины ордена, один только оставила на память, и мамины серебряные рюмки с подносом. А бандит опять: если во время не расплатишься, квартира наша. Документы у него были в залоге. Это их главный в казино на теплоходе, он, паразит, и вовлёк его в игру. А мальчик не устоял. Тут  ещё эта сучка подвернулась. Оказывается, она дала ему эти деньги. Так мне это и сказала: «Да меня перетрахал весь теплоход. А вашего придурка я выкупила. Десять тысяч зелёных, дура, не пожалела. Отдала». Представляешь? Потому и жениться не хотел. Я уговаривала. Уговорила на свою голову!
Что мне оставалось! Пробормотать приличествующие случаю слова: не расстраивайся, всё бывает в семейной жизни, всё образуется… Приготовила ей обед, накормила ужином.
    В метро вдруг перед глазами всплыла сценка прошлой спокойной патриархальной жизни: – «Юрочка! Ты какую кашу ешь?»,– спросила Света. «Ас-сор-ти!», – чётко по слогам ответил ей сын, вызвав довольную и горделивую улыбку на лицах матери и бабушки. Я удивилась, но бабушка тут же закивала головой: «Да, да, я всегда варю ему три каши. Пусть мальчик ест, что хочет». «Кумир ты наш!», – вспомнила я слова дедушки и ответ малыша: «Я кумир!».