Грёзы

(Фантазии на музыкальные темы)

Всем, кто живёт глазами...

Грёза №1
Прелюдия
(Ф. Шопен «Прелюдия №15»)

День солнечный, небо безоблачно-прозрачно, будто синее стекло. Тёплый воздух чуть задыхается от жажды.
Иду – лениво ветер перебирает пряди моих белокурых волос. Иду – чуть шелестит цветастый шёлк платья. Иду – стук каблуков о горячий асфальт, солнце отражается в блеске лаковых туфель.
Иду.
Ни одного прохожего. Мир пуст и прекрасен.
Сейчас...это...должно...случиться...сейчас...
Неслышно вздрагивает почва под ногами...ещё раз...и вот – невидная другим, а видная лишь мне чёрная пропасть преграждает путь. Она становится всё шире и затмевает чернотою небо.
И я смотрю – туда, в пропасть. Она кажется мне прекрасной. Это к ней я шла так долго.
Я стою и смотрю. В этой пропасти нет ничего – ни света, ни цвета, ни воздуха, ни почвы. И дна в ней нет -  я точно это знаю. Она безгранична и бесконечна. Как вечность и бессмертие.
Я тоже хочу стать бессмертной. Мне до вечности остался только один шаг.
Но чья-то рука, переплетая свои пальцы с моими, не даёт мне сделать этого шага. И голос...родной и ласковый...он говорит мне что-то...я цепенею и не могу обернуться. И не могу сделать ни шага – голос меня не отпускает, он держит гораздо крепче, чем рука...
Я только медленно наклоняюсь и поднимаю с земли камень. Бросаю его прямо в пропасть – и жду, что чёрная немая бездна поглотит его, и брошенный предмет исчезнет бесследно... Но...этого не происходит. Я слышу далёкий и тихий, но – звук.
У каждой пропасти есть дно. Бездонность этой мне приснилась.
...Я ухожу не одна. Солнце светит нам в лица. Мир снова зажигается красками, среди которых нет только одной – чёрной. Всё будто освещено медленной постоянной улыбкой.
А от следов моих туфель по земле змеятся, разбегаются во все стороны чёрные глубокие трещины...

Грёза №2
Фантазия
(В. А. Моцарт «Фантазия до-минор»)

Сегодня к М. пришла Смерть. Он не мог не узнать этой дамы. Сердце сумасшедшим стуком отозвалось на тяжёлые непреклонные шаги её.
М. сидел за клавесином. Его гостья вошла медленно, спокойно, с полным сознанием своих прав. Только чуть дрогнули язычки пламени длинных восковых свечей... И лёгкая прохладная ладонь в чёрной перчатке легла М. на плечо – тенью на белом фоне рубашки.
- Ты ведь ждал меня, не так ли? – прошелестел давно знакомый голос. Но то было время, когда шёпот громом среди ясного неба отдавался в душе.
- Всегда, - выдохнул М.
- Я знаю, - она кивнула. М. не увидел этого, но почувствовал: она кивнула.
- Ты пришла за мной.
- За тобой, - эхом отозвалась гостья.
- Я твой.
- Да...но не сейчас... Прежде...я хочу – вспомни... Вспомни, прошу тебя...
- Вспомнить – что?
- Твою жизнь.
...Музыка лилась из-под пальцев сама – М. не помнил, писал ли он когда-нибудь что-то подобное или не писал, или не он писал это...
Медово-золотым ручьём мелодия сочилась из стен, наполняя воздух тихим сиянием.
Ровно и сильно бился пульс. М. вдруг увидел К. – так, будто снова она была здесь, с ним... Будто снова он видел её тёплые карие глаза, снова чувствовал её ласковые руки, слышал её смех...
Воздух словно согревался от золотого сияния музыки. Хотелось вечно дышать ею, как свечой.
Если бы только это никогда не заканчивалось...
- Довольно, - глухой глубокий голос, так похожий на голос К.
- Но почему? – М. не прекратил игры.
- Всё это прошло. Её ведь давно нет здесь, - гостья тронула его руку.
- Зачем же ты просишь вспомнить, если сама обо всём знаешь?! – от руки её веяло холодом, и М. вздрогнул всем телом.
- Я видела всё, - спокойно ответила Смерть. – Но теперь я хочу услышать. Ведь если бы не я, ни звука не вышло бы из-под твоих пальцев... Ты – помнишь?.. Помнишь то время, когда ты был ребёнком?..
- Да, - с усилием произнёс М. – Я помню. Я был счастлив и любим. Никогда после мне не было так хорошо и спокойно...
- Ну так вспомни, вспомни же скорее, пока я ещё не забрала тебя туда, где больше не будет памяти!..
Он помнил свет...тёплый свет, льющийся в окна детской...помнил лица родных, улыбки, ласковые голоса... Безоблачное небо и зелень листвы... Пушистого котёнка, с которым играл в детстве...
- А помнишь это?.. – еле слышно, но лавина возвращённой памяти обрушилась на М. мгновенно.
Да, ведь именно тогда, среди счастливого безоблачного детства, М. впервые посетила Она – его сегодняшняя гостья. И приходила Она после ещё не раз... Вечерами случалось ему слышать, как в детской тихо шелестело Её платье. В зимние сумерки за окнами часто виднелся Её силуэт, а ясными летними днями прозрачная Её тень мелькала в потаённых углах сада...
И вот тогда к М. стала приходить музыка – тёмными ночами, когда он, увидев во сне  Её, в страхе просыпался с неистово бьющимся сердцем и долго потом не мог заснуть...
- Дальше...дальше, - просил настойчиво тихий глубокий голос.
И он играл дальше.
...Вот он – и скрипка, и ноты, написанные его, ещё нетвёрдой, детской рукой... Ежедневные занятия с отцом и – концерты, концерты, концерты... Разные города, а потом и страны... Взрослые с умными лицами, изумлённо качающие головами в пышных напудренных париках: «Удивительный ребёнок!»
И вот, наконец, - М. играет в королевском дворце, перед самим королём – и его величество снисходительно хлопает...
- Постой! – Смерть мягко остановила его руку. – Вернись немного назад. Ты помнишь?..
Да, их сад... М. помнил, как в детстве любил ловить там бабочек. Крупные, яркие, пёстрые – не было большего удовольствия, чем бегать за ними с сачком...
И вот однажды, солнечным летним днём, на зелёной лужайке, окружённой высокими тёмными старыми деревьями, М. снова почувствовал присутствие той, что приходила по ночам в его детскую и нашёптывала ему страшные сказки...той, что сидела сейчас рядом и, грустно следя за его игрой, просила:
- Торопись, прошу тебя... Ещё совсем недолго...
Да, в тот день внезапно разразилась гроза. И он бежал, быстро бежал домой, чтобы укрыться... И бабочки пёстрым роем выпархивали из-под ног, и солнце мелькало в просветах между деревьями...нет, нет, это было раньше. Но капли падали с неба, и он бежал, а сердце часто-часто билось в груди...кружились залы, колонны, паркет, шуршали шелка...нет, нет, это было потом...но это неважно – раньше или потом – ведь здесь и сейчас Смерть сидит у него за плечом. Она пришла послушать его музыку – и он играет перед Ней, отвоёвывая последние минуты жизни. Как играл всегда, ещё с тех сновиденных детских лет, когда впервые испугался не проснуться. Играл так, словно всегда за плечом стояла Она... А М. каждым сыгранным звуком пытался её прогнать. И Она уходила, чтобы снова вернуться – в полумрак спальни, в тишину сумрачного сада, в шум и блеск разноцветного празднества...
- Пора, - снова негромко, но музыка мгновенно стихла.
- Я не могу, - мужество вдруг ему изменило.
- Ты должен.
И мир был задёрнут тонкой чёрной вуалью.
...На скромные похороны пришло совсем мало людей. И никто из этой малочисленной публики не заметил, как на чёрную крышку гроба присела маленькая белая бабочка. Она долго сидела там, чуть трепеща тонкими бледными крыльями. А после улетела, потревоженная чьим-то неосторожным движением.

Грёза №3.
Воздух
(И. С. Бах «Сюита №3: Ария»)

Веки поднимаются вместе с первым вздохом. Как же сладок утренний воздух! Слаще царского нектара, которого я никогда не пил.
Вечерний туман росой оседает на полях, а утром солнце лучами сцеловывает с трав прозрачные холодные капли. Они исчезают без следа, успев лишь отразиться в чьём-то смехе, стать блеском чьих-то глаз...
Свет вливается в тело вместе с воздухом, вместе с возвращённым дыханием. Солнце... Высшее благо и высшая сила, дарующая жизнь.
...А небо – нежно-опаловое, подёрнутое лёгкой дымкой. Свет льётся, сочится с него, такой густой и тёплый, как сладкое ароматное молоко. Вряд ли мне когда-нибудь ещё доведётся его попробовать...
Дышу.

- А ну вставай, собака! – удар бича со свистом рассекает воздух и больно обжигает грудь.
Медленно поднимаюсь с земли, на которой оказался бездыханным после предыдущего. Всё живое на земле растёт и поднимается от солнца – и только человек может подняться от удара.
Меня толкают в спину, и я иду. Иду вместе с горсткой таких же несчастных. Нынче – день казни, и солнце светит вслед нашим уходящим шагам...
А вдалеке виднеются очертания Голгофы...

Грёза №4
Юмореска
(А. Дворжак «Юмореска»)

Насмешка... Такая же насмешка, как – кровавый закат над искусственным озером, как – знобкий весенний ветер по верхушкам аккуратно подстриженных деревьев...
Вот сидишь тут за барной стойкой, в руке кружка пива. А на эстраде скрипочка пиликает...
Сидишь вот и смотришь в кружку. А тут вдруг входная дверь скрипнет – да так скрипнет, что поневоле обернёшься...
И тут уж сразу – шорох платья, похожего на её, и тихий город, где улицы поют её шагами, и пыль дорожная, где след её, будто в душе, навек отпечатан... Глаза – издалека, сквозь дым табачный – совсем её это глаза. И голос – через пьяный хохот и визгливую скрипку – голос это её.
И так вдруг в груди сердце забьётся-затрепещет-запрыгает, вот точно птаха в клетке. Словно волной живой воды окатили душу – так и рвётся из груди вон. Так бы вот встать во весь рост, встать и сказать в полный голос: «А ведь жизнь-то ещё не кончена, господа хорошие! Нет! Она всё ещё ослепительно прекрасна...»
Но голова кружится и подкашиваются ноги – ведь у барной стойки ты сидишь не первый час, и встать уже трудненько.
И та, чьему смеху в такт так сладко дрогнуло сердце – не она это вовсе, а другая. Пришла с другим.
Насмешка, в сущности...
А пиво в кружке всё ещё пенится. И скрипочка всё ещё пиликает.
Грёза №5
Посвящение
(Л. ван Бетховен «К Элизе», К. Дебюсси «Девушка с волосами цвета льна»)

«Не уходи! Постой!»
Так он мысленно звал её всегда: и в пору их незабвенного детства – вслед лёгким лентам её платья (как вздрагивали они в такт её шагам!), и в пору юности, когда редко-редко удавалось ему встретить её – и уж тогда не мог он наглядеться на пляшущие солнечные блики в её волосах.

«Не уходи! Постой! Останься!»
Слова эти застыли портретом-миниатюрой на его столе. В нём вечность обрели её глаза, в них отражалось зеркало реки, и тонкость рук на перилах моста, и прозрачность трепета ресниц на щеках, и дрожь солнечных зайчиков на коже и волосах цвета льна... И жар взгляда, и неуловимость улыбки.
Всякий раз, входя в комнату, он кивал ей. Всякий раз она улыбалась, не встречаясь с ним взглядом.

«Довольно! Я тебя отпускаю!»
Так подумал он, увидев однажды на улице мальчика с её глазами и чужим лицом.
«Уходи! Прощай!» - лёгкой дрожью бежало по венам, пока он шёл домой.
«Не нужно больше! Отпускаю!» - когда входил в свой дом, пропахший одиночеством.
...Косой луч солнца на столе. Акварельным светом умыто вдруг лицо.
И просветлённой детской жалобой: «Останься!»

Грёза №6
Сказка
(Р. Шуман «Детские сцены»)

Далеко-далеко отсюда, за тридевять земель есть такая страна. Там дует тёплый ветер, и в такт там сонно лепечут, качаясь, махрово-зелёные листья. Там чайку качает, так и не укладывая спать, синяя колыбель волны. Там долго не гаснет над пеной морскою закат – и отблеск его остаётся над фосфором моря. И воздух солёный доносит плеск вёсел, вздох моря и ветром колеблемый парус, что ал...
Да, есть страна. Там в тихом дворике не молкнет детский смех. В зелёной темени кружится карусель. У девочки завязаны глаза – она кружится тоже и смеётся. И ветер треплет её волосы. А карусель вращается быстрей, быстрей мелькают лица, листья... И кажется, что время можно задержать, как дыхание.
А где-то в светлой комнате четырёхлетний карапуз, важно оседлав деревянную лошадку, пускается на ней вскачь. «До свиданья, папа! До свиданья, мама! Уезжаю в тёплые края, за тридевять земель, в тридесятое царство. Там встречу сказочных чудовищ, сражусь с ними и одержу победу. Освобожу сказочную принцессу и привезу её домой. То-то будет радости!» Так думает малыш, не замечая, что не малыш уже, а богатырь, и конь под ним не деревянный – настоящий. И пыль столбом вздымается под тяжестью копыт. Кругом мелькают изумрудные холмы, синие реки, золотые луга... И шуршат за плечами складки алого плаща, а над шлемом покачиваются разноцветные перья... Не прошло и двух минут, как снова ударил в глаза солнечный луч, проникнув в окно светлой и отразившись от лакированной гривы деревянного коня.
Время исчезнет, когда много веков спустя та девочка с тенистого зелёного двора и этот мальчик из светлой детской встретятся.

Грёза №7
Молитва
(С. Рахманинов «Вокализ», А. Шнитке «Сюита в старинном стиле: Пантомима»)

Тогда не станет ничего: ни жизни, ни смерти, ни цвета, ни вещей, ни существ. Только ветер будет петь над выжженной осиротевшей землёй.
Только двое возьмутся за руки – остатки дивного и жалкого величия человеческой цивилизации, последние на планете людей, случайно выжившие, случайно отыскавшие друг друга. Случайно встретившиеся – когда уже было поздно.
Они впервые увидят мир – таким. После атомного взрыва, или после войны, или после иной катастрофы... Имеет ли значение бывшее, если сущее прекратило быть?
Они впервые увидят мир – таким. Только небо и земля, только поющий-плачущий ветер...
Они впервые увидят друг друга – полулюди-полустранные существа. Катастрофа сохранит им жизнь, не пощадив оболочки.
Увидят – и изумятся. Здесь навсегда исчезнут слова – не останется вещей и явлений, нуждающихся в именах. Останутся только жесты, только движения. Пантомима.
Молитва ветру, не успевшему обезголосеть.
Молитва свету – от того, что было когда-то солнцем, а теперь стало лишь сплошным прозрачным потоком, чуть застящим серебристую нить горизонта.
Молитва памяти – о мире, что никогда не станет прежним, о том, что было, но уже никогда более не повторится.
И только после – восхождение. Легко и трудно, вместе, но поврозь, ступень за ступенью, вдох за вдохом, выше и выше. Над выжженной землёй, над пустотой, не оглядываясь назад, не оставляя следов. Привыкая полуослепшими глазами к свету.
Только будет ещё петь ветер. Последняя мелодия на струнах бесконечности.