Ала-Тау

                отрывки               
               
Нет, так и не смог я за три с половиной года вдоволь напиться этой чарующей красоты. Ежеутренне,  выстреленный командой «Подъём! Выходи строиться на зарядку!», выскакивал из казармы и замирал, глядя на юг, на молчаливо-мудрых исполинов Киргизского Ала-Тау. Всегда завораживали они меня. Даже тогда, когда натягивали пушистые  папахи облаков по самые плечи. Вволю насладившись покоем, отдохнув от мирской суеты, сбрасывали они таинственное покрывало и под неумолимо палящим солнцем, этим никогда не остывающим водородно-гелиевым генератором, представали перед нами во всей красе. Все его головы до самой снеговой черты ( а она после облачного покрова опускалась низко ) слепили белизной свежевыпавшего снега. Тёмные провалы ущелий еле проглядывались в сплошном сиянии. Горы казались ещё выше, ещё ближе и нависали над зелёным городом, по улицам которого с весёлым журчанием неслась новая порция ледяной воды для охлаждающих и поящих всё зелёное арыков. Поднималась  снеговая линия, пили  студёную влагу растения, и, казалось, Ала-Тау всеми своими вершинами улыбался, радуясь, что дал новый полный импульс всему живому изумрудной Чуйской долины, своим  предгорьям.
В любое время суток, в любой период года, при любой погоде величием и красотой Ала-Тау насладиться вволю было невозможно.
      
     Наконец,  взлетели.  Рядом,  совсем рядом,  под крылом самолёта  заснеженные   пики  вершин.               
     Прощай,  Ала – Тау!  Больше я тебя  никогда  не увижу.  Жаль,  но прощай навсегда!  Твою  красоту,  девственную чистоту  твоих  гордых  вершин  я буду  помнить всегда!



А вокруг!.. Природа в тон моему настроению. Чуйская долина вся красная. Да, красная: цветёт дикий мак. Его столько, что зелень видна только с тобой рядом, а чуть подальше – сплошной красный ковёр. Трава по пояс, а ведь только апрель. Скоро, очень  скоро, в начале мая, всё это буйство красок станет  пыльным, сухим, потеряет  изумрудную  зелень и алую свежесть. От случайной искры могут вспыхнуть степные пожары, уничтожающие и стебли сухой травы, и птичьи гнёзда, и тушканчиков, и сусликов, и ящериц, тарантулов, фаланг, змей и… всё живое. Лесных пожаров мне видеть не пришлось, но быстро распространяющиеся по ветру степные -- тоже страшны  жестокой безжалостностью.  А пока… Пока всё в тон моим радужным мечтам: и красная долина, и зелёные предгорья,  и безоблачное  жаворонковое небо, и не выражающее никаких чувств молчаливое наблюдение  за моей  машиной  «седовласых  исполинов».
      Моя поющая душа и не заметила, как мелькнули под колёсами полторы сотни километров.

        Небосинь  заметно сгущается. Гонимые холодным ветром, низкие облака проплывают на фоне западной, ещё светлой части небосвода. Они  мрачные, почти чёрные. Только что ушедшее за горизонт солнце червоным золотом  облудило их нижние овалы. Тёмные облака с ярко сверкающей нижней  кромкой  на по-рериховски светло-синем небе!  Гениально!
Но… темнеет и запад,  утончается  слой золота на облаках, ярче проступают крупные, появляются и мелкие звёзды.
Да, это не июнь, когда светившее и гревшее нас целый день солнце, поздно вечером, едва спрятавшись за горизонт, перекатывало закатную зорьку на восток, превращая её в утреннюю. Эта неугасающая зорька и делала наши короткие ночи «белыми» и «светлыми» очень. Теперь август и ночи стали такими тёмными, что даже быстро растущий  молодой месяц не разгоняет густую темноту, не освещает. Темно, а потому и грустно. Созерцать неподвижно  зябко, и я поднимаюсь по сделанной  мною  же лестнице (14 ступенек) в пустующую на даче комнату, переоборудованную в мой кабинет.  Совсем ночь; всё затихло, все спят, и я отдаюсь самому дорогому,  что есть у меня – воспоминаниям.