5. Разрывы Бана

Если разделить выражение её лица на миллионы небольших изюминок, то лишь одна из них объединяла его с ней. Заставляла его дышать ею. Делала ею. Категоричность ощущения красоты расплывалась поединками объективности со стороны с неразборчивостью внутренних подсказок, когда он смотрел на её обласканное кропотливостью работающего только для него творца, тело. Обладание этой красотой не давало шанса на обладание пустившейся на самотёк причины ежеминутного прилива счастья и забвения. Но он делал её такой! Он был таким, чтобы она была такой! Не имея опустошённого вниманием сердца, он поднимал её на ещё не занятые собой вершины. Он бежал силой, ни капли не сомневаясь в положении гуся относительно бутылки. И бык, которого он искал веками, давно уже шатался с пузырем в руках по многолюдному базару. Он любил поражать и любил раздражать. Он любил прижимать и любил отпускать. Он любил долго ждать и любил испытывать чудовищное нетерпение. Но больше всего он любил делать это одновременно. Или не делать вообще. Он любил её молодые губы! Свёрнутые в бантик, они пахли только чистотой. Она не боялась смотреть ему в глаза.

Даже между рваными на куски, непохожими на раны объятиями до и после, есть изюминка, делающая их не сшитыми запятыми в предложении о тотальном разложении скрученного в узел союза, имеющего пакт о расторжении забитого наглухо скольжения по пути преображения на вольных волнах не понятно чьего решения. Весь интерес инопланетян  стоял на том, что намерение Бана сделать движение, направленное на достижение цели не срасталось с причиной привести эту цель в движение. Доли секунды, разделяющие подёргивание ждущего, еле терпящего белого листа бумаги с нанесением на картину судьбы прерогативы его бессмысленного, претендующего на чудо скрывающегося укуса щеки изнутри, рваной внутренней кожей, убитой внутренней стороной губ… Эффект бабочки, казался детским уравнением. Прокуренные поцелуи. Поцелуи с перегаром, который невозможно заглушить ни одной жвачкой. Потрясающее не обращение внимания на себя. Стук сердца мешающий спать. Презрение безопасности. Наполнение радугой злобы дня. Приятный сон, заставляющий хрюкать свинью и ку-кукать кукушку. Ничем не обоснованное приключение. Благодать! Разрыв между тем и этим, бьющий по голове в нужный момент. Остановка мира. Принимаемое за анабиоз присутствие Весны. И просто ОХУЕННЫЕ моменты Любви! Он знал, что важнее Любви ничего нет. Закодированные её внешностью глаза смотрели чуть выше горизонта, не замечая ничего всерьёз. Формирующая туман нескончаемых надежд липкая жидкость доверия интуиции, соприкасалась краями, чуть проникая, с неоспоримой точностью утверждений застывшего в порицании сомнения сердца. Он имел право требовать от неё только потому, что имел смелость требовать от себя. Три светлых толкающих на баррикады инфантильности друга – грусть, тоска и печаль, стучались в двери беззаботности, приводя механизм достижения беззаботности в должное действие. Пытающееся навредить мгновению ясновидение натыкалось на чёткий высокий, снабжённый электричеством разрыва страховки забор бунта, на зреющий колосок революции, на бритву, перерезавшею волосок эволюции. Какие там прыжки из себя?! Какие там руки и двери во сне?! Только она! И только ОНО в итоге…