НЕвыдуманная история

               

             Красивое летнее солнечное утро. Умытая ночным дождём листва, поражает своей свежестью, под только что взошедшим солнцем глянцевито блестит, вселяет бодрость, умиротворение, покой и лазурные надежды. Радуясь хорошей погоде, пичужки  (скворцы, воробьи, трясогузки) мотаются по своим неотложным делам – накормить самочек, высиживающих яйца,  утолить и свой голод. В такое утро хочется жить, творить, делать что-то благое.    

            Сегодня праздник: партийная  конференция по какому-то (конечно,  глобальному!)  вопросу.  Поэтому возле лётной столовой стоит автобус: весь руководящий состав и партийные активисты поедут обсуждать и утверждать  (сомнений нет!)  историческое  решение  партии.
            Позавтракавшие,  уже группируются возле берёзовой рощицы у входа в столовую,  обмениваются  новостями,  шутят,  рассказывают анекдоты  и  смешные истории. До  отъезда  ещё   время  есть,  всё рассчитано, идёт по плану. Вовремя и поедем, спешить не придётся.    
           И вдруг все стали оглядываться: разлилось какое-то сияние, как будто взошло ещё одно, но значительно более яркое солнце.

           Тут я вынужден отступить, объяснить предшествовашие события. Василий Алексеевич, наш любимец, уважаемый всеми,  очень грамотный, требовательный и принципиальный лётчик,  командир эскадрильи, он же «по совместительству» наш душевный друг, долгое время ходил в довольно поношенном костюме. Неоднократно мы прямо говорили ему: «Да сшей новый кафтан. На тебя же девчата заглядываются. Будешь, как конфетка. Будешь – загляденье. Станешь неотразимым». На что он отвечал, что его подводит пан Ковган, Бялогардский портной, обшивавший нас. Долго мы допекали Васька, да ему и самому уже нетерпелось нарядиться в обнову.


Так вот, разлилось какое-то сияние, как будто взошло ещё одно, но значительно более яркое солнце. Оглянулись, а сияние исходит от появившегося Василия  Алексеевича. Трудно, ей Богу, невозможно описать это явление.  Заметный рост, воистину  жаботинский размах его плеч,  уверенная  в  своей  стройной  красоте походка, широкая улыбка  приветливого лица – и всё это со вкусом упаковано в безупречно сидящий на этом атлете новый костюм.  Достоевский, Толстой, Тютчев, Некрасов…   Нет, не знаю никого, кто мог бы с достоинством, соответствующем форме и содержанию  Васька, описать то, что мы увидели. На нашего счастливчика посыпались искренние поздравления, плечи и спина его под дружескими похлопываниями, казалось, рождали гул многопудового колокола.

         Знаете, как иногда бывает, когда чудесный солнечный день внезапно омрачает сильный холодный ливень со шквальным ветром из неизвестно откуда взявшейся тучи?  Сразу гаснет, хмурится настроение, одолевает непонятная горькая обида и душу обволакивает зловещий мрак.  Вот так и случилось в то чудесное утро. Кто-то из руководящих  скомандовал «Пора!» Все стали подниматься в автобус. Счастливый, не подозревающий ни в чём подвоха   (а хорошие люди никогда и ни от чего не ждут огорчений, хотя судьба чаще всего именно их наказывает «ни за что»),  Василий Алексеевич  подошёл к автобусу, поднял ногу на ступеньку и все мы услышали звук, приведший нас в смущение. Замер и сам именинник, за секунду до этого излучавший радость. Сунул руку в брюки ниже спины и развеял наши сомнения: «Чёртов Ковган поставил гнилые нитки». У всех у нас с души свалился громадный камень:  всего – навсего,  распоролся шов. Распоролся «удачно»: от пояса у спины до гульфика.
           С тем же радостным возбуждением, с каким мы поздравляли Васю с обновкой, так же доброжелательно на него посыпались рекомендации,  как  выйти из положения. Диапазон советов был очень широк, вплоть  до  «Да сними эти чёртовы шаровары и выброси в окно».
           Смех смехом, но мы уже ехали. 125 км  до дивизии в хорошей, да к тому же весёлой, компании,  пролетели быстро. Что? Кто? Вася? Ну, один унылый в углу автобуса не в счёт. Кстати, в эти горькие минуты не мог предполагать наш герой, что это ещё не всё: самое страшное впереди.

           Дом офицеров дивизии. К нему вела широкая помпезная лестница. По краям этой лестницы стояли  небольшие группы офицеров, переживавших радость встречи. Остальные были уже в зале. Посредине лестницы стоял только один,  вокруг  которого  была  Торричеллива  пустота.  Это  Он,  наш  «папа», Малиновский Николай Филиппович, начальник политотдела  дивизии. О нём достаточно сказать  одно: ни единого решения без его согласия командир дивизии не принимал. Его слово – закон. Нет, не закон, а четыре закона. Если он сказал… Даже сейчас, через столько лет  после его смерти, при воспоминании о нём,  спина покрывается « толстой шубой инея» . Вторая его кличка «Бульдог». Он умел только сжимать свои массивные и сильные челюсти.  Отпускать – нет, не  мог, а стискивал люто. Со своих родных подопечных политработников он снимал шкуру с живых и громадными лоскутами, но горе будет  (конец!)  тому командиру, который хотя бы нечаянно зацепит своего заместителя по политчасти.
          Вот этот бульдог и стоял в одиночку посреди большой лестницы. Не всякому он отвечал на уставное «Здравия желаю, тов. полковник!», зато  знал  кому «посоветовать»  (под фуражкой у него был «всезнающий компьютер»): «Выступишь!»  Отнекивания,  оправдания?  Вряд  ли  кто  решился  бы  на самоубийство. Ко всему он обладал мощной телепатией. Именно поэтому нашему  Василию  Алексеевичу, почувствовав  в  нём  сегодня  именинника,  он посоветовал  тоже  «Розов, выступишь!»  Помня,  что  в  бывших  новых  брюках  он сзади  «не смотрится»,  Вася  заикнулся  «Тов. полковник…», но наш «папа» перевёл на него свои  водяные глаза и,  казалось,  изучал  Васины  скелет  и  внутренности.   Да,  да, он  лучше  рентгена  всё  видел  насквозь.

           Что такое партконференция? Это – мероприятие, на котором,  помимо «единодушного одобрения»,  можно было узнать непубликующиеся новости, смешные истории, свежие анекдоты. Но из этой «подпольной» жизни наш  герой был исключён полностью: как заколдованный, он вперился глазами в лесенку. Да, в простой  трап  в  четыре  ступеньки,  ведущий  из  зрительного  зала  на  сцену,  к трибуне выступающих.  Нет, вы зря беспокоитесь: как спортсмен, необычно высоко расположенные узенькие ступеньки он бы преодолел единым махом, если бы не… новый костюм. Уж так не хотел Вася показывать  дивизии цвет своих трусиков.  Поднимаясь по этой лестнице, он обязательно сфотографирует весь зрительный зал через полностью открытую диафрагму лопнувших брюк. Как обезьянка  на  удава  Каа,  неподвижным  немигающим  взглядом он смотрел на лестницу и,  как первоклашка, ещё надеялся «А вдруг не спросят?» Бедный Вася! За что ему такая пытка?  Сколько ему ещё висеть на дыбе?  И вдруг…  Зря  Василий  Алексеевич надеялся  на  невозможное…

           Вы видели когда-нибудь,  что происходит с человеком, проглотившим сразу сто двухсотсвечовых горящих лампочек?  До того дня и я не видел.  Так вот, голос  из  президиума:  «Приготовиться к выступлению тов. Розову»,  одновременно  и  оборвал последнюю  тонкую  нить  надежды  остаться  незамеченным  и  включил  все проглоченные Васей лампочки.  Не знаю,  каким было тело  героя, оно было спрятано в новый костюм,  но  лицо…  Если бы в тот момент  нашего  страдальца  поставить  на  аэродроме  вместо  штатного неонового светомаяка,   то  он  бы  светил  намного  ярче,  и разрешать  посадку  самолётам можно  было  бы  при  втрое  худших  метеоусловиях.   Его  инфракрасное  излучение   обжигало  даже  мой  левый   бок.

Никто, даже родная жена, не узнал бы нашего героя по его походке, когда он шёл к сцене. Ноги его  при ходьбе разделялись только ниже колен, шёл он боком, повернув свой тыл к стене. Вряд ли он что-нибудь видел, слышал или продумывал  выступление… Мысль была только одна: при преодолении лесенки не раздиафрагмировать брюки  очень широко. Всё равно придётся, но хотя бы… не очень.  Боком,  боком…  глубоко  задумываясь  перед  каждой  ступенькой.
Кто-то ткнул меня в плечо. Оглядываюсь – коллега из братского гарнизона: «Что с ним?» Толкают слева: «Что с Розовым?» Разве кто-нибудь поймёт,  как могут испортить хорошему человеку жизнь банально гнилые нитки? Никто не поверит.

Люблю смотреть на канале «Евроспорт» бокс. Это не тот бокс, что был у нас в прежнее время: первый раунд – разведка, второй раунд – проба, третий  – тоже ничего  (хорошего).  К чему я о боксе?   Да  к  тому,  что  после выступления Вася выглядел как после двенадцати раундов с Моххамед  Али или хотя бы с Фрезером.  Безжизненно  сгорбленная  спина,  безвольно  повисшие  руки. Перекошенное  яростью  лицо  густо  покрыто  крупными  каплями   пота.  Глаза…  Страшно вспоминать этот стальной взгляд, по которому было видно, что виновник жутких Васиных мучений – добродушный пан Ковган – окончательно приговорён к неминуемой  расправе.  Единственное,  на  что  хватило  сил  нашего  Васи,  это проскрежетать  зубами  «Ну,  пан  Ковган…»

         Нашему командиру я посоветовал не отпускать в Бялогард Розова хотя бы в ближайшие три недели.