В начале было слово... - Вл. Волкович, Тема 2

Отрывок из романа

«И сказал Господь Аврааму:
                Я произведу от тебя великий народ,
                И благословлю тебя и возвеличу имя твоё.
                Я благословлю благословляющих тебя,
                И злословящих тебя прокляну;
                И благословятся в тебе все племена земные».
                БЫТИЕ Гл.12 пп.1,2,3.


Часть первая.  НАЧАЛО ЖИЗНИ

Глава первая.

Вначале было слово, и слово это было – еврей.

Кровь постепенно приливала мне в голову. Я знал это своё состояние, когда мною овладевала такая ярость, что было уже всё-равно что произойдёт, я переставал себя контролировать. Слава Богу, что это бывало очень редко. Вообще-то, я рос мальчиком сдержанным, застенчивым даже, и все обиды переживал молча, внутри.
Нижний Тагил- уральская кузница, город заводов. Во-время войны он принял огромное количество эвакуированных, фабрик и предприятий, фабрично – заводских училищ. Рабочих не хватало и сюда гнали заключённых, селили условно - досрочно освобождённых уголовников под надзор. А после войны, когда отменили законы военного времени, подняла голову шпана, появилось много беспризорников, дети росли без отцов, и матери не могли противостоять бандитской среде, да и не имели времени, надо было работать и работать. Я рос в этой пёстрой, гремучей смеси.
Впрочем, такая обстановка была во многих городах страны.
-Вадька, ты знаешь, что ты еврей.
Неторопливый, слегка флегматичный Сашка Молчанинов цедил слова сквозь зубы. Он совсем не боялся, произнося это позорное в нашей среде оскорбление. А чего ему бояться, недавно одиннадцать лет исполнилось, на два года меня старше и на голову выше.
-Сам ты еврей, сосиска дохлая.
-Еврей, еврей, жид пархатый, мамка мне сказала, да и все говорят, у пацанов спроси.
Я начал заводиться.
-Ты что, по морде давно не получал?
-Ха-ха-ха, от тебя что ли. Посмотри, не наложил ли в штаны со страху.
Вот теперь всё, я достиг точки. Пулей сорвался с места, в два прыжка оказался около Сашки, и с разбегу, со всей силы ударил его кулаком в лицо. Что-то хрустнуло в руке, я вывихнул палец, почувствовал сильную боль, но тогда  не обратил на это внимания..
Сказать, что он этого не ожидал, значит ничего не сказать. Он даже предположить не мог, что я способен на такое. Он упал, у него уже была повреждена челюсть. Но сейчас же поднялся, сплюнул кровь, повернулся и, побежал. Красная пелена застилала мне глаза, я помчался за ним. Я знал, что ему от меня не уйти, и он это знал. Он вбежал в подъезд большого пятиэтажного дома со множеством подъездов, ещё довоенной постройки, в котором мы жили. Видимо, хотел постучать в какую-то, может быть свою квартиру, но квартиры были закрыты. Если бы он постучал и ждал, пока откроют, я бы его догнал, и ничего хорошего это ему не сулило. Он побежал  вверх по лестницам, вбежал на чердак. В таких домах строили огромные высокие чердаки, в которых хранились всякие ненужные вещи.
Он бежал, перепрыгивая через расположенные поперёк чердака балки, на которые опирались наклонные стропила, а на них уже лежала крыша. Я подобрал тяжёлую оглоблю, потом, на следующий день, я с трудом смог её поднять. Но сейчас я нёсся с оглоблей на перевес, не чувствуя её тяжести. И в этот момент Сашка споткнулся и упал.
Через секунду я очутился возле него. Он лежал на спине с вытаращенными глазами и раскрытым в беззвучном крике ртом. Он прочитал свою смерть в моих глазах.
Я взмахнул тяжёлой оглоблей и с силой опустил её ему на голову.

Уже значительно позже, когда я оторвался от этого безбожного мира, в который нас с малолетства ввергли идейные борцы за свободу народа, я понял, что Господь отвёл. Он спас Сашку от смерти, да и меня тоже, а возможно, и от чего-то, похуже.
То ли Сашка успел увернуться, то ли я промазал. Оглобля ударила его по ключице, и буквально размозжила её. И только тогда он закричал. Силы покинули меня. Я сбежал с чердака, забрался в самый дальний конец двора, укрытый за деревьями, и проплакал до темноты.
Домой приплёлся часов в восемь вечера. Родители были дома, но не заметили чего-то необычного во мне, мы часто гуляли во дворе допоздна. Большой двор был для нас всем: мы там играли, учили уроки, праздновали Дни рождения, дрались.
Я через силу съел тарелку какой-то каши и пошёл спать. Уже засыпая, сквозь сон услышал громкие голоса. В комнату вошёл отец.
-А ну-ка, вставай, герой.
Голос его не предвещал ничего хорошего. Я вышел в большой коридор и сразу увидел Сашкину мать с красными, заплаканными глазами.
-Рассказывай, за что чуть не убил товарища,- отец тронул меня за плечо, - он сейчас в больнице, без сознания.
Я молчал, низко опустив голову.
-Где-то там, во дворе ты храбрый, а здесь, когда отвечать надо, трус.
-Я не трус, и он мне не товарищ.- Во мне снова стал разгораться гнев.
-Тогда, в чём дело?
-Он обозвал меня плохим словом.
-Каким же таким плохим словом, он тебя обозвал, что ты хотел его убить.
-Он назвал меня евреем.
Отец ничуть не изменился в лице:
-Ну и что тут плохого, ты, действительно, еврей.
Я злобно оскалил зубы, в этот момент я возненавидел отца.
-Это, может быть, ты еврей, а я нет.
Наступило тягостное молчание, никто не улыбнулся. Лицо у меня скривилось, глаза наполнились слезами, я почувствовал, что сейчас разрыдаюсь.
Тут появилась мать, которая всегда возникала в ту минуту, когда сгущалась атмосфера вокруг. Она обняла меня и увела в единственную комнату, которую наша семья из четырёх человек занимала в трёхкомнатной квартире.

Я так и не узнал никогда, о чём говорил отец с Сашкиной матерью, она растила сына одна, отец его погиб на фронте. Сашка вышел из больницы, и мы некоторое время чурались друг друга, но детство быстро забывает обиды. Мы были вместе в одной дворовой компании, и не общаться было невозможно. Но больше он никогда не обзывал меня евреем, да и никто другой из мальчишек. Потом наша семья переехала в другой дом, в  отдельную квартиру, и мы навсегда потеряли друг друга.
Мне всегда казалось, что я какой-то инвалид, не такой, как другие, человек недостойный, грязный, уже по факту самого своего рождения. Мне об этом не раз напоминали в жизни, иногда, скрытно, намёками. Иногда, явно и нарочито, когда хотели вызвать на конфликт.
Я до боли в сердце не хотел быть евреем, не хотел быть прокажённым. И самое страшное, что я ничего не мог с этим поделать, я не мог отмыться, я не мог изменить свою национальность. Сначала, я отчаянно этому сопротивлялся, переживал до слёз, дрался.
Потом понял, что я могу противостоять этому только став выше, лучше, образованнее других.  И я стал всем этим.
Лишь через много лет до меня дошло, чего лишил меня отец.
Он оставил меня в пустоте, без осознания своих корней, своей идентификации.
Он не рассказал мне о четырёхтысячелетней, необыкновенной и героической истории народа, к которому я принадлежал от рождения.
Он не раскрыл мне историю моей фамилии, которая древнее самого древнего княжеского рода. Она родилась две с половиной тысячи лет назад в Вавилонском пленении, в то время на территории современной Руси дикие племена ещё бегали в звериных шкурах, молились деревянным идолам и приносили человеческие жертвы.
Он заменил Бога на бредовую идею псевдо-коммунизма, как-будто она могла спасти его от постоянного страха и унижения в антисемитской стране.
Это из-за него я всю жизнь не любил евреев и стеснялся своей национальности, стеснялся себя самого. Это из-за него у меня не осталось чувства любви к нему и сыновней привязанности.
Старый большевик, Герой Гражданской войны, один из ста первых кавалеров Ордена Красного Знамени, ответственный работник Наркомата Труда Белоруссии, лагерная пыль - с 37-го по 41-й.
Он забыл одну из самых важных заповедей, начертанных на скрижалях - "не сотвори себе кумира", и другую важную заповедь каждого еврея - «Отец, научи сына своего».
Нет, он не забыл, он просто отверг их, погнавшись за чужими, ложными божками. И за это, как и было написано в Писании, наказан я, его сын, своей неудачно сложившейся жизнью, а может быть и дети мои будут наказаны.
Но я не осуждаю отца, ему досталась нелёгкая судьба, его сознательная жизнь началась с кровавого погрома.
Каждый проживает свою жизнь так, как он себе это представляет.
Об отце мой дальнейший рассказ.