Экзамен

    Как я её только увидел — так и влюбился. И она тоже. Не знаю, как у них это получается, да и никто не знает кроме комитета по делам любви: профессиональная это, так сказать, тайна. Впрочем она была девушка красивая и такого типа, который мне всегда нравился, так что иногда даже мысль у меня появлялась, что я бы ее и без КДЛ (Комитета по делам любви) полюбил, но такую мысль я гнал как еретическую: естественная, самопроизвольная любовь в те времена уже давно была запрещена и за нее жестоко карали.
    Тогда уже все естественное было под подозрение взято как стихийное и не поддающееся планированию, а потому и любовь разрешалась только искусственная, по решению ЖЭКа (Жилищно-эксплутационного управления), ведь ЖЭКи к тому времени уже всем заправляли — государство давно отмерло. Воцарилось гражданское общество.
    Только вы не думайте, что насильно сводили, как в далекие времена при Царе Горохе! Нет, теперь двум тщательно подобранным разнополым особям такую при посредстве КДЛ ЖЭКа взаимную любовь внушали, что естественная, самопроизвольная любовь с ее неустойчивостью, ранимостью и стихийностью ничего перед этой жэковской любовью не стоила. Пары же подбирали, как правило, исходя из жилищного вопроса: как только в двух квартирах по одному разнополому существу оказывалось, так их и женили, а освободившуюся квартиру для расселения больших семей использовали.
Может быть, это кому покажется удивительным: неужели и в XXX веке жилищный кризис продолжается? А удивительного в этом ничего нет: людей-то уже столько на Земле народилось, что на каждый ЖЭК по несколько сот тысяч, а иногда и по миллиону душ приходилось, и, хотя дома уже в несколько сот этажей строились, все равно жилья всем не хватало. К тому же к этому времени стали все естественное в искусственное превращать — и на это почти все средства уходили. С любовью это не дорого было, а вот когда стали естественное Солнце, которое ведь каждую секунду взорваться могло, искусственным заменять, то тогда это недешево оказалось — и пришлось жилищное строительство сильно урезать...
    Так мы и полюбили друг друга... Теперь-то я думаю, что мы могли бы и без КДЛ обойтись, но в те времена такой мысли и минуты нельзя было в голове держать, а то засекли бы ее жэковские аппараты по улавливанию мыслей и послали бы меня на промывание мозгов, а в этом было мало приятного.
    Я это хорошо знаю, потому что я сам в те времена как раз в жэковской мастерской по промыванию мозгов работал, жэковским палачом был, головы эти самые, что на промывание мозгов направление имели, от туловища отделял, а товарищ мой мозги, что в тех головах были, промывал, а третий, что с нами работал в одной бригаде, обратно головы к туловищам приделывал. Но он часто выпивши был, а потому головы и туловища путал... На него за это много жалоб было, но так как он в прошлом большие заслуги имел: один из первых любимую девушку бросил и на нелюбимой женился, то на эти жалобы внимания не обращали и ходу им не давали...
   Был я тогда еще совсем молодым, в должности палача ЖЭКом утвержден не был, а считался пока только исполняющим обязанности. И должен я был как раз экзамен на зрелость держать, чтобы официальный аттестат жэковского палача получить. И вот именно об этом экзамене я и хочу рассказать.
    Она-то про мой экзамен ничего не знала, да и о том, что по воле жэковского КДЛ меня полюбила, не догадывалась. Совсем еще наивная была, старых-престарых романов начиталась, которые ей каким-то чудом в руки попали, тайком, должно быть, были прапрапрабабушками и бабушками сохранены и от общего уничтожения ускользнули. Вот за чтение этих романов, что не могло ускользнуть от всезнающего ЖЭКа, она и была к нам на промывание мозгов направлена. Но ее должны были не как других обработать, а примерно наказать, так чтобы и другим неповадно стало любовные романы читать, коль скоро они из какого-нибудь старого сундука вывалятся. И, хотя она меня по воле КДЛ полюбила, было в ее любви что-то стихийное и естественное, а этого в ЖЭКе очень боялись, потому что такая любовь грозила всяческими неожиданностями: естественно-влюбленный мог вдруг после 6 часов вечера песню запеть, а то и в пляс пуститься, то есть от него всего ожидать можно было, а это уже очень обывателя пугало, потому что к тому времени наука почти все случайности и неожиданности предотвращать научилась, и люди к спокойной предсказуемой жизни привыкли.
    Итак я должен был своей любимой отрубить голову. В этом и состоял мой экзамен... Только она об этом не знала. Не знала она, что жэковская аппаратура давно уже всякий мусор в ее голове засекла и на учет взяла, и на очередь поставила, а нужно сказать, что очередь в те времена в нашем ЖЭКе значительная образовалась: далеко не все еще понимали, зачем все естественное понадобилось в искусственное превращать, а потому работы у нас было много.
    И вот полюбила она меня, значит. Встречались мы — это тогда еще запрещено не было, радиолокационная связь, исключающая контакт тел между влюбленными, тогда еще только проектировалась... Целовались... Сначала я все позабыть не мог, что в скором времени мне придется ей голову отрубать. И, как начну ей шейку целовать, а шейка у нее была такая нежная, тоненькая и пушком покрытая, все губами щупаю, как бы удар свой так направить, чтобы экзамен выдержать...
    А потом как-то забываться стал. Совсем увлекся — и голову потерял. Должно быть, тот элемент стихийности, который в ее любви ко мне благодаря чтению запрещенных романов был, и на меня повлиял — и во мне тоже что-то стихийное и естественное пробудилось...
    Конечно, и это от жэковской аппаратуры не ускользнуло, и у одного члена домкома (домового комитета), как я потом узнал, возникло желание и меня на промывание мозгов направить, даже особое заседание домкома по этому вопросу было, но решили, что при таком экзамене элемент стихийности даже желателен, и, если я и тогда своей возлюбленной твердой рукой голову отрублю, то это означать будет, что моя преданность ЖЭКу велика и что я сам свои мозги прочистил, что опять-таки для ЖЭКа экономию означает... Так и порешили. И наблюдали за нами ежесекундно. А мы ничего не замечали и, кроме самих себя, ничего не видели...
    А она все разлагала меня и разлагала. Без цветов до себя не допускала, а это давно запрещено было. Да и естественных цветов в нашем передовом ЖЭКе уже не было, а только искусственные, так что почти каждый день мне на черный рынок приходилось бегать и тайно на территорию своего ЖЭКа естественные, или, как раньше говорили, живые, цветы проносить...
    Я забыл сказать, что ЖЭКи в те времена неравномерно развивались, соседний ЖЭК сильно отстал от нашего и одну клумбу с живыми цветами сохранил, но в наш ЖЭК вносить их было запрещено, потому что неизвестно какие вирусы, микробы и бактерии могли на живых цветах оказаться, а кроме того один вид живых цветов мог в умах жителей нашего передового ЖЭКа всякие атавистические наклонности пробудить и тем самым отбросить весь ЖЭК во вторые и даже третьи ряды, что для нашего честолюбивого начальства было крайне нежелательно... Так что мне приходилось эти цветы тайком приносить... И об этом жэковцы и домковцы, конечно, знали, но, в соответствии с принятой резолюцией, помалкивали... На большой риск, так сказать, шли...
    А она все разлагала и разлагала меня. Попросила вдруг обручальное колечко ей подарить, и не какое-нибудь, не из металла, который в естественном виде во Вселенной не встречается, а из самого что ни на есть простого золота. А из золота тогда у нас уже только нужники делали. Пришлось мне от своего нужника кусочек отпилить и в самый отсталый ЖЭК самой отсталой префектуры пробраться и искать там некоего дядю Васю, который с меня за то, чтобы кольцо из моего нужниковского золота отлить, потребовал на пол-литра... Деньгами... А денег в моем ЖЭКе уже ни у кого не было. В соседнем с нами отсталом ЖЭКе деньги еще кое у кого были, но у нас уже давно все без денег сидели. Но наши жэковцы и эти мои заботы у меня в голове прочитали и не только меня на срочное промывание мозгов без очереди не направили, но выдали мне, чего уже давно у нас не было, денежный аванс за голову моей возлюбленной, вернее, «за отрубание» ее мною, как было в протоколе записано...
    И принес я ей это колечко. Надела она его на безымянный палец — и залюбовалась... А потом вдруг схватила меня за руку, а на моей-то руке второго такого кольца нет! А она ведь просила два колечка достать: одно для нее, а другое, естественно, для меня, но мне за ее голову только на одно кольцо денег выдали: шея у нее была длинная и, как при царе Горохе говорили, лебединая, тонкая и хрупкая, так что на два кольца она никак не потянула... Понятно, что я не мог ей все это объяснить. А потому сконфузился, смешался и в этом замешательстве невольно себя выдал. И, видно, почувствовала она что-то, глянула вдруг на меня с ужасом — и отшатнулась. И одно только слово из себя побледневшими губами выдавила: «Когда?» А я, как завороженный, стою и придумать ничего не могу, чтобы ее подозрения отвести, и на ее вопрос, дурак, совсем машинально говорю: «Скоро!», а сам на нее смотрю с передавшимся мне от нее ужасом. «Ты?» — говорит. Бросился я перед ней на колени. А это строжайшим образом запрещено было. На колени только перед начальником ЖЭКа и председателем домкома становиться разрешалось, да и то в часы их дежурства, для пользы дела, а перед частным лицом ни-ни!
    Не знаю, до чего бы тут дело дошло, уже что-то варварское и человеческое в нас пробуждалось, но тут аппаратура по улавливанию мыслей и наблюдению над фактами сознания тревогу забила, сбежались члены домкома, поняли они, что через край хватили и что их тоже промывание мозгов ждать может, и, схватив нас, сделали нам по уколу, которые вернули нас на полчаса назад, как раз до того момента, как она взяла меня за руку. И надо же! На этот раз на моей руке тоже кольцо оказалось! Я тогда сильно этому удивился. А оказывается, что не все отобранные некогда в прошлом золотые кольца были в нужники переплавлены, некоторые из них присвоили предки членов тогдашнего нашего домкома — и здесь-то один из них в панике и притащил кольцо, за что его тоже на промывание не только мозгов, но и желудка направили, а это было опасно, ибо без мозгов жить еще можно было, а без желудка не всегда...
    Итак, взяла она меня за руку — и просияла. «Вот мы и помолвлены», — сказала она. А я смотрю на ее шейку, шейка такая тоненькая, и на ней голова как цветочек, который я только что в отсталом ЖЭКе сорвал и теперь ей вместе с колечком преподнес. Да, думаю, это будет экзамен скорее на морально-политическую, чем на профессиональную, зрелость. Физически такую шейку перерубить ничего не стоит — а ведь жалко! Это меня и погубит. Рука дрогнет — и работа будет сделана не чисто.
    А время шло. И нас все не вызывали... И опять я забывать о предстоящем мне экзамене стал...
И этот день настал... Мы накануне договорились за город отправиться. Утро было чудесное, теплое, августовское. Я проснулся бодрый и радостный и сразу же позвонил ей, чтобы ее разбудить. Она уже проснулась и своим нежным, чуть картавым голосом приветствовала меня с новым счастливым днем, как тогда было принято. Мы еще раз напомнили друг другу о месте встречи и попросили друг друга не опаздывать...
    Я уже собирался вылетать в окно, как раздался звонок. Я узнал голос начальника ЖЭКа. Он требовал меня на работу. Я попытался было напомнить, что у меня выходной день, но он ничего не хотел знать. Как всегда! Вот несчастье, подумал я с горечью, значит, я сегодня не увижусь со своей возлюбленной. Я тут же позвонил ей, чтобы отменить наше мероприятие, но она уже вылетела. Я был в ужасе. Она будет меня ждать — а я не приду. В старом романе, в который я как-то украдкой заглянул, как раз на той странице, которую я наугад открыл, описывался подобный случай. Результат был ужасный. Та женщина бросилась под поезд. В наше время никаких поездов не было... Но она могла выключить мотор своего воздухоплана — и разбиться о землю (закон всемирного тяготения тогда еще упразднен не был)...
    Однако, что поделаешь? Работа есть работа. Пришлось спуститься в полуподвал, где помещалась наша мастерская. Какова же была моя радость, да именно радость и удивление, когда, войдя в нашу прокуренную комнату, где в одном из углов помещалось мое рабочее место в виде большой пропитанной кровью деревянной плахи, а в самом углу стоял заржавленный со стороны обуха топор (его лезвие от частого употребления и чистки блестело), я увидел свою возлюбленную. «Как хорошо, что ты пришла!» — воскликнул я. Она ответила: «Я не пришла. Меня привели!». Тут только я заметил в полумраке тощую фигуру нашего начальника ЖЭКа и двух членов домкома, один из которых налаживал телекамеру... И мне стало  ясно: экзамен начался!

(6 февраля 1966 года)
     Москва. Полуподвал на Дегтярном 15