Детский лагерь алконавт

Виновные в гибели детей из оздоровительного лагеря "Азов" в Краснодарском крае должны понести наказание, заявил президент РФ Дмитрий Медведев на встрече с губернатором Тверской области Дмитрием Зелениным. РИА Новости  16:40

Во время купания отдыхавших в лагере "Азов" школьников на Ейской косе шестеро детей и воспитатель утонули. КМ-News  07.07.10 20:12

Как сообщила пресс-служба СКП по Краснодарскому краю, в связи с гибелью детей, отдыхавших в детском оздоровительном лагере, и воспитателя возбуждено уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 109 УК РФ(причинение смерти по неосторожности двум и более лицам). Свободная пресса  07.07.10 15:08
Медведев сообщил, что, по последним данным, в крови воспитателей, которые привезли детей на косу в Азовском море был обнаружен алкоголь.

**
Конечно! Само собой! Они же там нажираются! Я – свидетель. Им нельзя доверять детей! Даю рассказ в форме заявления. Все - чистая правда. Ни слова вымысла.

**








И.О. директора МОУ ДОД «Детский центр путешествий»
Колесову А.И.
От врача Волчюк А.В.
                Заявление

           Настоящим докладываю Вам о фактах препятствования мне в выполнении служебных обязанностей и нанесении мне оскорблений и угроз при  этом, имевших место 12 октября 2009 г.  в Долине красоты, при проведении юбилейного 50-го туристического слета школьников г. Целебноводска.

В последний вечер, после костра все было нормально, пока я не пошел спать. Лежу в машине, дремлю, вдруг появляется А.И. Колесов и говорит, что нужно оказать помощь Виктории Токаревой, она жалуется на боли в сердце. Что она лежит там где-то на полянке. На сырой земле. Я, естественно, вскидываюсь и бегу с медицинской сумкой в руках. Это опасно, если человек от болей в сердце падает на землю. Нашел я ее, лежит, да, прямо на земле, скрючившись, держится за живот, ой, мне плохо, сердце, так она сказала… я попросил окружающих донести ее до медицинской палатки, это метров 30. Поза, в которой лежала Токарева, была нетипична для острого сердечного приступа,  так лежат, если острый живот, это тоже опасное состояние и я встревожился еще больше. Уже предположил план дальнейших своих действий – немедленно в машину и в больницу на консультацию хирургу. Но вначале нужно посмотреть самому. Внесли ее в палатку, и я попросил помощников покинуть помещение. Но они что-то там такое вытворяли с телом Токаревой и на просьбу мою не реагировали. Тогда я в более решительной форме потребовал немедленно покинуть помещение. И тут гр. А. Семенов в грубой форме, с криком заявил, что она через пять минут станет его женой и вдруг она сейчас умрет, а ты (он обратился ко мне на ты) к нам пристаешь. От этого хулиганского заявления я ощутил растерянность.  А потом понял сказанное буквально. Что через пять минут она должна стать его женой. И, поскольку о законном браке ничего сказано не было и даже о том, что уже поданы заявления в ЗАГС не говорилось, я предположил, что через пять минут в моей медицинской палатке должно произойти прелюбодеяние. Естественно, я в этой ситуации был лишним и моя помощь потребоваться не могла.  Я вышел из палатки, чтобы подумать и решить, что мне следует делать.
Но буквальное понимание выглядело нелепо, потому что если ей угрожала смерть, то о каком исполнении супружеских прав, законных или прелюбодейных, могла идти речь? Или он просто боялся не успеть?.. Или же он хотел сказать, что они с Токаревой уже подали заявления в ЗАГС ? Но тогда именно так и надо было говорить – подали заявления. Отпадает. О ЗАГСе упоминания не было. Формулировка была именно такой – через пять минут жена. Получался абсурд. Я тогда предположил другое – что Семенов просто пьян. Но если он пьян, а Токарева жалуется на боли в сердце, держась при этом за живот, то что должен делать я? Или же она на самом деле не испытывает никаких болей, а только имитирует сердечный приступ, не совсем верно представляя себе где у нее находится сердце? Ведь приступ стенокардии выглядит не так. Больной испытывает страх смерти и окружающие тоже напуганы и появление врача означает для  них надежду на спасение – они не так встречают врача. В моей практике не было ни одного случая, когда бы при сердечном приступе меня встретили так, как встретил Семенов – спасителя не оскорбляют. Я вышел из палатки в расчете, что они сейчас опомнятся и позовут меня. Однако меня никто не звал. Во мне не нуждались. Я не мог понять, что происходит. Надо было что-то решать. Может быть, позвать милиционеров и силой удалить Семенова из палатки? Но если здесь только имитация сердечного приступа, то зачем звать милицию? Ну, позвал, ворвались, и видим… представляете что? Да, но и версия  прелюбодеяния не проходит, ради этого не захватывают медицинскую палатку, этим занимаются где-нибудь в кустах. А если здесь совсем другое – сердце ни при чем, но Семенов спьяну пырнул ее ножом в живот, потому она за живот и держится… но если у него нож, то он запросто может пырнуть спьяну и меня, поскольку он агрессивен… но тогда я обязан срочно обратиться к милиции за помощью. И если он пырнул ее ножом, то понятно, почему он прогнал меня – чтобы я не увидел ранения. Чтобы она умерла и никому бы не успела сказать, кто нанес ранение.  Как же мне поступить?.. Пока я так размышлял, снова появился А.И. Колесов и сказал, что надо срочно оказать помощь Токаревой. Я ответил, что пытался, но Семенов меня в грубой форме прогнал. Тогда мы с А. Колесовым приняли решение немедленно обратиться к милиции. Что и сделали. Дальше я плохо помню, потому что меня интересовало главное – больной. Я обязан был добраться до Токаревой, посмотреть что с ней и оказать ей помощь. То ли милиция пошла с нами, то ли какие-то другие люди пошли, а милиция не пошла – не помню. Но какие-то люди со мной пошли. В палатке Семенов снова набросился на меня с оскорблениями, не позволяя осмотреть больную, и здесь я, уже не размышляя, потребовал, чтобы милиция его нейтрализовала. Все, хватит! Шутки кончились. Не кто-нибудь, а именно сотрудники милиции, представители власти. Я выскочил из палатки, направляясь туда, где стояли сотрудники милиции.  Семенов то ли вышел следом за мной, то ли его вывели,.. но оказавшись снаружи, он набросился на меня с оскорблениями. Он оскорбил мои седины, заявил, что я плохой врач, что он меня уроет и закопает прямо здесь и сейчас. Разыгрался скандал.  Семенов меня оскорблял, но никто не  мог этого прекратить. Он угрожал мне убийством, причем угроза эта могла быть исполнена. Милиция была рядом и все это видела, но как-то не вмешивалась. Я вполне допускал, что Семенов вооружен ножом. И было очевидно, что он настроен любой ценой не допустить врачебного осмотра Токаревой. Почему? Неужели там и в самом деле ножевое ранение?..  Я опасался, что если я сейчас попытаюсь войти в палатку, то Семенов бросится следом, и я не знаю, что будет дальше. Ведь там лежала его через пять минут как бы жена. Ему что угодно могло ударить в голову. В том числе и низменное чувство ревности – ведь другой мужчина собирался осматривать тело его как бы жены. Нормальный, законный муж к доктору не ревнует, но этот…  Мне нужно было удалить его с места действия совсем или хотя бы оттеснить подальше. Я сам сделался агрессивным. Однако милиция не вмешивалась. Меня это удивляло, но они стояли рядом и ничего не предпринимали. Наверное, они думали, что доктору просто делать нечего – больного осмотреть, видите ли, желает!.. Ишь как возмущается! А не нарушает ли доктор общественный порядок?.. Или они  уже тоже были… ну, как бы это поточнее сказать, чтобы не подставиться под статью… нет, лучше промолчу.  А я не знал, в каком она состоянии. Моими действиями руководила крайняя необходимость. Если там внутреннее кровотечение, то ее нужно срочно в хирургию, я ее сам повезу или вызову скорую на себя? Но пока скорая до нас доберется, кровотечение будет продолжаться…  Она транспортабельна или нет?.. А я трачу время на этого пьяного урода, почему не вмешивается милиция?!! Я занимаюсь не своим делом!.. Короче, имела место безобразная сцена…  Когда мне удалось оттеснить Семенова,.. он исчез из поля зрения, наверное, его кто-то увел, не знаю куда он девался, я слышал только, что он там с кем-то немедленно затеял драку… я направился к медицинской палатке, чтобы осмотреть больную. Однако около ее тела снова кто-то был, мне неизвестный и что-то такое вытворял, что он, вероятно, считал экстренной медицинской помощью. Или не считал?.. Я не знаю, что именно там выделывал он, это он пусть сам расскажет – что он там делал. И какое отношение он имел к Токаревой. Это был кто-то из сотрудников школы № 9, как мне потом сказали, звали его Глеб Петрович. Я его не знаю, но так его называли, я запомнил. Педагог. Я потребовал, чтобы посторонние немедленно покинули палатку, однако в ответ этот педагог набросился на меня с угрозами и оскорблениями. Потому что он, видите ли, не посторонний. Абсолютно теми же самыми, что и Семенов. Что он меня уроет и закопает. В своих действиях неизвестный руководствовался какими-то низменными побуждениями и производил впечатление человека, принявшего спиртное. Вероятно, он надеялся стать  мужем Токаревой если не через 5, то хотя бы через 10 минут. Ну,  когда  первого кандидата в мужья удалось прогнать, то он, похоже,  воспринял это как подарок судьбы – а тут снова лезет доктор. И явно собирается трогать это божественное ТЕЛО своими мерзкими лапами – да какое он, негодяй, имеет право?!! По моему мнению, в своих действиях неизвестный руководствовался ревностью, которая, как известно, является низменным побуждением. Вступать в дискуссию с этим типом я не стал.  Я решительно обратился за помощью к милиции и второй спасальщик тоже оказался на улице. Не помню точно, кто помог его удалить из палатки. Милиция и на этот раз не вмешивалась. Стояла поблизости и смотрела. Я не мог понять их политику… Глеб Петрович кричал, что этого он мне никогда не забудет и не простит. И еще он признался, что употреблял спиртное – но совсем немного, по его словам. Вне палатки он набросился на меня в точности как Семенов, угрожал мне, по сути, убийством, причем угроза была реальной; однако и его удалось укротить. Детали помню плохо, не до деталей мне было, помню главное – он исчез из поля зрения  и я предпринял очередную попытку осмотреть больную. К моему удивлению в палатке опять был кто-то посторонний. Происходил какой-то театр абсурда.  Вероятно, они стояли поблизости, в темноте, зорко наблюдали, и как только место освобождалось, немедленно врывались вовнутрь - как же-с, представился шанс!.. Спасать! Это же так романтично! Оказывать как бы медицинскую помощь. Или я не знаю что. И не подпускать врача. Я предполагаю, что у каждого были на Токареву какие-то права. Я не знаю, сколько их там, в темноте, стояло всего… Посторонний что-то такое вытворял с телом, я даже не пытался понять что именно. Я потребовал, чтобы посторонний покинул палатку. В ответ на меня снова набросились с оскорблениями – я узнал кто это. Это была гр-ка Ольчик. Штатный сотрудник «ДЦП». Набор оскорблений и нелепых обвинений в мой адрес был абсолютно тем же самым, что я седой, а помощи больным не оказываю и проч. – сговорились они, что ли? Я собрался выйти и опять обратиться к милиции за помощью и еще потребовать установить оцепление вокруг палатки, однако Ольчик ушла сама. Без вмешательства милиции. Я так предполагаю, что она выпила значительно меньше, чем спасальщик № 2. Кончилась моя борьба. Я победил. Всех. Больше не лез никто.  Наконец-то я смог остаться наедине с Токаревой.
Что это такое? Почему я должен прорываться к больному, рискуя при этом собственной жизнью и выслушивая всякие пьяные оскорбления? Где комендант лагеря, в обязанностях которого обеспечивать порядок? Почему милиция просто стояла и наблюдала? Почему они не взяли под белы руки тех, кто мешал врачу выполнить свой долг и не отвели в сторонку? Или они не знали, что я врач? Знали. Я и им оказывал медицинскую помощь за эти дни. С одной стороны мне, врачу, угрожает ст. 124 УК РФ, карающая за неоказание помощи больному, а с другой стороны мне угрожают урыванием и закопанием! Что это такое? Это – преступление.
Несколько слов о любви, поскольку оскорблявшие меня хулиганы, не допускавшие меня к больному, угрожавшие мне расправой, действовали на почве как бы любви. Любовь, это когда двое хотят сделать третьего. Любовь – это выполнение Божественной заповеди «плодитесь и размножайтесь». Любовь должна быть освящена таинством законного брака. Так мне объяснил священник Свято-Никольского храма протоиерей Дмитрий Моничев, когда я готовил для печати статью о проституции. Все остальное есть не любовь, а блуд – в той или иной форме. Есть жена законная, вот свидетельство о браке, ей почет и уважение, она есть одна из основ, на которых держится государство. А жена через пять минут, причем вдали от ЗАГСа… нет, если через пять минут зазвучит вальс Мендельсона и молодые торжественно войдут в зал, чтобы расписаться, то честь им и хвала, но если вместо зала лес, а вместо Мендельсона пьяные вопли… я думаю, это и без дополнительных комментариев понятно что. То ли через пять минут, то ли на пять минут – попробуй разберись. Ромео и Джульетта? Не надо. Они были супругами, их обвенчал монах Лоренцо. Шекпсир не воспевал блудные деяния. Законный муж, обеспокоенный спасением жизни своей супруги, матери своих детей, ведет себя совершенно не так, как через-пять-минут-муж. Законный муж привозит свою жену, предположим, в роддом и спокойно передает в руки врачей и ему даже в голову не приходит жену к кому-либо из врачей ревновать! Тогда как этот… ему в голову вообще ничего не приходит, потому что он думает совсем другим местом. Которое думать не приспособлено. Что же касается таинства деторождения, то до этого еще дорасти надо… чтоб хотя бы сопли из носа капать перестали. 
Еще одно существеннейшее обстоятельство следует принять во внимание – все эти недостойные взаимоотношения творились нештатными сотрудниками «ДЦП» на глазах детей, которые видят все и понимают все. Какой пример  подается подрастающему поколению и будет ли хоть кто-то нести за это ответственность? 


…Гражданка Токарева, когда я, наконец, разогнал посторонних и приступил к своим медицинским обязанностям, капризничала и первым делом потребовала, чтобы я выключил фонарь. Т.е. чтобы осматривал ее в темноте. Я не знаю, какими соображениями она руководствовалась. И как предполагала возможность врачебного осмотра без света. Но сам факт дамских капризов меня успокоил – нет здесь сердечного приступа. Она не испытывает страха смерти, если требует выключить фонарь. Да и в таком возрасте инфаркт миокарда – редкость, хотя иногда и встречается. Естественно, фонарь выключать я не стал. Меня еще один момент беспокоил – что я с ней один на один. Без свидетелей. Мне вообще все это не нравилось, тут было что-то не то. Она  была больная, да, ей требовалась медицинская помощь, но она была какая-то странная больная. Я бы очень хотел, чтобы в палатке присутствовала во время осмотра кто-либо из женщин педагогов. Трезвая, спокойная, разумная учительница, желательно в возрасте. Потому что я вполне ожидал от Токаревой, что она сейчас вцепится мне в лицо с криком «помогите, насилуют» - и что тогда? Но я не мог сейчас идти искать женщину-педагога. Попросить присутствовать одного из милиционеров? Да ведь пока я ему объясню в чем дело… Мне ничего не оставалось, кроме как пойти на риск. Авось, не кинется…  Я попросил Токареву лечь таким образом, чтобы мне было удобнее ее осмотреть. Она отказалась. (Очень хорошо – тяжелобольные не капризничают.) Однако дала руку и я смог исследовать ее пульс. Он был удовлетворительным. Тоны сердца я решил не выслушивать – ведь для этого нужно обнажить грудь, а это было слишком рискованно, учитывая все то, что уже успело произойти. А вдруг кинется?.. Осмотреть ее было все же необходимо, потому что я предположил, как уже говорил выше, что Семенов на почве любви, нет, ЛЮБВИ… просто пырнул ее ножом – это объясняло и поведение Семенова, он был убежден, что Токарева скоро умрет, и стремился не допустить врачебного осмотра: ведь ранение будет немедленно обнаружено, а перед тем как умереть Токарева еще и скажет, кто его нанес; тогда как если она умрет ДО врачебного осмотра… И скрюченное положение тела тоже могло бы быть при ножевом ранении. И заявление, что через пять минут она станет его женой тоже получало объяснение: когда счет в делах ЛЮБВИ идет на минуты, то в ход нередко пускаются ножи – предположим, она не соглашалась на столь сжатые сроки...  Там все, что угодно могло иметь место. И я в более решительной форме потребовал, чтобы Токарева легла нормально и позволила себя осмотреть. Я ее заставил. Принудил. Я оказал на нее психологическое давление. Ну, я же зверь, негодяй, седой и очень, очень плохой врач. Черствый. Бессердечный. Жестокий. Злой. Я способен недрогнувшей рукой резать живых людей ножом (и мертвых тоже) и колоть их иглами разного диаметра, причем нередко стараюсь попасть при этом в вену. Таких как я надо… ну и так далее, это у Семенова надо спросить, он Вам подробно изложит.  Токарева не выдержала давления такого монстра, подчинилась, и я убедился, что следы ножевого ранения отсутствуют. Хоть с этим разобрался. Уже легче… Я задавал вопросы, чтобы исключить различные виды патологии, в том числе и такие вопросы, которые невозможно задавать при посторонних, и постепенно убеждался, что ничего серьезного здесь нет. Затем я дал принять Токаревой несколько капель корвалола, который оказал поистине магический эффект: боли немедленно прошли, и Токарева заявила, что ей уже хорошо и ничего не болит. Корвалол действует таким образом только в одном случае – если никакого сердечного приступа и не было. А что же было? Ну, хулиганство было, и оскорбление врача при исполнении своих обязанностей тоже было. Угрозы были. Еще могли быть какие-то загадочные обстоятельства, о которых я даже не предполагал. А вот диагноз – какой? Стенокардию и инфаркт миокарда я исключил полностью. Равно как и острый живот. Не было таких болей, от которых падают на землю. Почему же она лежала на земле?

Ответ на этот вопрос, какой диагноз, я пока искать не стал – потом разберусь. Главное – что жизни больного ничто не угрожает…  Я предполагаю, что самой главной причиной быстрого исцеления Токаревой был вовсе не корвалол, а сам факт изгнания из палатки кликушествующих и заламывающих руки зрителей – не перед кем стало играть спектакль. Если бы все они, подчиняясь моему приказу, покинули палатку сразу, то всей этой омерзительной истории не произошло бы. Но им требовался концерт на медицинскую тему. И они его устроили. Сцена из мыльной оперы. Индийское кино. Она в центре внимания, ей так плохо, она так мучается и вот-вот умрет от неимоверных болей в сердце, которое расположено у нее где-то в животе, рядом рвет на себе волосы пылкий через-пять-минут-муж, потом друг семьи или как его там, потом лучшая верная подруга, все так страдают, а попутно был разоблачен черствый доктор… (конечно, им нужен был доктор, но театральный, который бы вместе с ними заламывал руки – а попался настоящий, прогонять их начал, весь кайф хотел на корню поломать). Вокруг осветители, режиссеры, операторы, сценаристы, продюсеры, на горизонте золотой Оскар… И вдруг всю эту свору разогнали. С огромным трудом, с риском для жизни, со скандалом, но разогнали.  Остался только немолодой врач с седой бородой, который еще и не такие концерты видал – это совсем не тот зритель. Энтузиазма не вызывает. Вдохновение артистическое моментально сходит на нет. Того и гляди сделает укол… зверь, с такого станется… а это больно.  Я еще некоторое время пробыл с Токаревой, чтобы убедиться, что повторения не последует, и вышел. Тоны сердца выслушивать не стал, и так все понятно. Я достаточно насмотрелся на таких. Побрить, постричь, не спит – аминазин! Все, вопрос закрыт. Жалоб нет. Боли кончились. И спектакль тоже.

Ко мне сразу же обратились с вопросами, и я успокоил людей – ничего серьезного. Я оказал помощь, и боли прошли. Она ни на что не жалуется уже. Пусть еще немного побудет в медицинской палатке, а потом можно будет ее отпустить. Госпитализация не требуется. Затем я заявил представителям милиции, что меня неоднократно оскорбляли при исполнении моих обязанностей, что мне угрожали убийством и я требую составить соответствующий протокол, с которым я намерен обратиться в мировой суд с целью добиться наказания виновных. А также компенсации морального вреда, который, вне всякого сомнения, был мне нанесен. Что тут началось!..
Я погорячился, предположив, что спектакль  окончился. Окончился только первый его акт. Теперь начался второй. Оказывается, это был как бы Марлезонский балет.
На меня набросился с оскорблениями лесник Ю. Некрасов. Оскорбления были направлены против моего возраста, против моих профессиональных качеств и проч. Некрасов запретил мне появляться в Долине очарования.  Некрасов также угрожал мне физической расправой, что он меня уроет и закопает за то, что я намерен обратиться в мировой суд. Мне угрожали убийством, причем угроза эта могла быть исполнена. Некрасов хотел дать мне лопату, чтобы я сам выкопал себе могилу.   По  понятиям  гр. Некрасова обращение в мировой суд есть нечто очень нехорошее и предосудительное, за что следует убивать. Некрасов был также убежден, что врач обязан безропотно сносить оскорбления от  через-пять-минут-мужей. И друзей как бы семьи. А недопущение врача к больному для Некрасова, вероятно, выглядит естественно и очень мило. Мне остается только пожелать, чтобы когда у самого Некрасова разыграется стенокардия, причем реальная, настоящая, а еще лучше переходящая в трансмуральный инфаркт миокарда, помощь бы ему оказывали его любящие через-пять-минут-жены и причем как можно дольше – чтобы врач не мог к нему пробиться в течение хотя бы одного часа; этого будет вполне достаточно. Чтобы его плотно обнял Кондратий. А потом пусть коллеги налетают. Пусть колют наркотики в вену, адреналин в сердце и бьют его разрядами электродефибриллятора – хорошая, кстати, штука. Может, и отпустит. Кондратий. Некрасова…   И это произойдет на самом деле. Я ведь колдун. Ну, инквизицию упразднили, вот мы и колдуем сколько хотим. Так и будет. А ответственности за колдовство я не понесу никакой…
Некрасов был чрезвычайно агрессивен и явно собирался наброситься на меня с кулаками – ведь он в более тяжелой весовой категории, чем я. Видимо, от смерти меня спасло только присутствие представителей милиции. Не будь там двух милиционеров меня бы непременно и «урыли» и закопали бы – на меня покушались сразу три – урывальщика-закопальщика. Вот в каких условиях пришлось работать… Это напоминало Канатчикову дачу – «взвился бывший алкологик, матерщинник и крамольник», как сказал Владимир Высоцкий. Некрасов обозвал меня лепилой – странно, откуда он знал? Я ведь лепил таких, как он – приходилось. Но это не в одиночку делается. Получив вызов к подобному, вначале едешь в горотдел, и там тебе дают двух здоровых сержантов. А потом ты стоишь себе, в белом халатике, в белой шапочке, чистенький, невспотевший, держа наготове в правой руке шприц с толстой и длинной иглой, в котором пять кубиков аминазина, да еще и с димедролом, чтоб повалить с гарантией,.. и наблюдаешь, как милиция укрощает пациента. И выжидаешь удобного момента. Это довольно долго может длиться. Они перекатываются из комнаты в комнату, сшибая все на своем пути. И не всегда сразу понятно, чья в итоге возьмет. А выражения…  Посторонних нет, так что никто не лезет с идиотскими советами и не верезжит типа что вы делаете с беззащитным человеком, я подам на вас жалобу в ООН!.. Что-то гремит, трещит, звенит и даже льется. Падают кастрюли. Сыплется стекло. Мне при сем иногда тоже достается, потому что пациент люто ненавидит не их, а меня, за то, что у меня в руках. Пациент постоянно держит меня в поле зрения, высказывает не им, а мне все то нехорошее, что он обо мне и вообще о таких как я думает, и умудряется так или иначе пресечь мою попытку приблизиться к его телу. Или ударом ноги, или всем телом бросится, увлекая вцепившихся в него сержантов. В состоянии аффекта такой пациент бывает невероятно сильным. Врачу тоже приходится принимать участие в рукопашном взаимодействии – наступишь, бывало, ногой на руку пациента, в которой зажато шило, пока он не воткнул это шило в сержанта, а рука держит твой вес! Двумя ногами наступишь – держит! И только потом, нехотя, все же прижимается к полу…  Вот что надо снимать в мыльных операх, вот где романтика настоящего медицинского боя,.. подумаешь, животом страдающая дамочка… А в итоге сражения ты все же вкалываешь в беззащитного пациента свою железную иглу. Даже не вкалываешь, потому что мышцы у него напряжены до каменной твердости и игла по хорошему не идет – ты ее вкручиваешь как шило в подметку армейского ботинка.  Пальцами разгибаешь, потому что при первой попытке она изогнулась крючком, и вкручиваешь. Это всегда очень больно, в твердую-то мышцу, поэтому пациент страшным голосом кричит – в 17 мгновениях я слышал вопли как бы из застенков гестапо – глупости. Это какой-то актер надрывался. По системе Станиславского... Настоящие вопли нужно записывать там, где работают врачи. Но режиссеры не записывают, понимают, наверное, что можно зрителей перепугать… или у самих режиссеров руки начинают трястись… И вкручиваешь ты свою иголку прямо через одежду. Ватка со спиртом? Пфуй, какая там ватка, я ее давно потерял, на кухне, когда пациент таки сумел достать меня ногой… И вырывается он, но вырваться он уже не может. Страшно подумать, что было бы, если бы он таки вырвался сейчас. А ты давишь на поршень. Все. Готов. Подержат еще немного для гарантии, и можно увозить. Минут через пять. На Хасановскую. Он уже такой хороший… можно и поговорить…
- Аминазин вколол?
           - Да нет, зачем, димедрольчик-с.
- Врешь, гад! А нос почему пухнет?.. Сволочь.
- Ну-ну-ну… все уже позади-и-и… все будет хорошо-о-о-о… вас вы-ы-ылечат…
- Гад. Сволочь. Подонок. Лепила. … … …. Ничего, я еще выйду..,   – и постепенно пациент засыпает. И улыбается во сне. «Эх, бедолага! Ну, спи, Серега» - как сказано у Высоцкого.
           Да, я лепила. Но слепить тогда Некрасова я не мог. Команды не было. Диагноза не было, ну разве что предварительный – острая, на дух непереносимость мирового суда. Аминазина не было. И милиция вела себя как-то непонятно. Неправильно вела себя милиция. Наверное, им еще никогда не приходилось работать с врачами скорой помощи.  Но Некрасов меня все таки узнал. Понял мою сущность. Они нас насквозь видят. Даже когда на нас нет белого халата. И очень нас не любят.
 Однако Некрасов не является сотрудником «ДЦП», штатным или нештатным и о нем я далее говорить не буду.
Я обратился к милиции, потребовал, чтобы они прекратили это бесчинство, эти угрозы и оскорбления. Однако милиция защищать меня не стала.
 В этот момент в поле моего зрения появился гр. Пирогов, штатный сотрудник, комендант лагеря, который заявил мне, что сейчас меня в наручниках препроводят вниз, что я здесь больше уже не работаю, и что он уже подписал соответствующий приказ. Я предположил тогда, что гр. Пирогов находится в состоянии сильного опьянения, алкогольного или наркотического, потому что он не обладал властью уволить меня с работы и никаких приказов в этот момент подписывать он не мог. Или же он издал такой приказ еще днем? Заранее? Как это могло быть? Он что, предвидел весь этот спектакль?.. Я также не мог понять причину, по которой меня собирались препроводить вниз, да еще и в наручниках. Я спросил: так что, я должен сейчас уехать из лагеря?
- Нет, - ответил мне гр. Пирогов.- Не уехать. Вас сейчас отсюда препроводят.
Ситуация возникла совершенно дикая и необъяснимая. Более того, это была полностью идиотская ситуация. Пирогов  не принимал в расчет, что в лагере имеются больные, которым нужен врач. Ему хотелось только одного – расправиться со мной. Проявить свою надо мной власть. Пирогов в эту ночь уже был пятым, кто пытался надо мной властвовать и отдавать мне приказы. Видимо, это очень приятно – покомандовать доктором. В беспримерном порыве чюйств прогнать доктора от своей умирающей через-пять-минут жены и все остальное. Теперь еще и в наручники заковать. Что, вообще, происходило? Такое не описано в медицинской литературе. И в художественной тоже. Ни у Чехова, ни у Булгакова Вы не найдете таких описаний. Даже палата № 6 не может идти ни в какое сравнение с тем, что происходило в реальности… Может быть, мне следует сделать эту ночь темой своей кандидатской диссертации, которую мне давно хочется написать? Случай из практики. Тема имеет отношение к вопросам организации здравоохранения и вполне может быть принята к защите. Но об этом я тогда не думал. Итак, мне угрожал насильственным препровождением в неизвестном направлении штатный сотрудник «ДЦП», комендант лагеря Пирогов В.В. Милиция стояла рядом и выразительно безмолвствовала. Я понял – сейчас кинутся. И не на буйного пациента, а на доктора. А дальше дело техники. Дальше я во всем признаюсь. Даже в том, что электричку лет пять назад взорвал неподалеку отсюда – именно я. Дам признательные показания. Это не смешно. Пару дней назад по ТВ прошел сюжет, что покойник воскрес – и могилку показали. А самое забавное было в том, что за его убийство кто-то уже мотал срок – дал признательные показания. Вот что значит – следаки виртуозы. Мастера своего дела. А покойник просто уезжал куда-то, потом вернулся, объявился. Вот ведь как в жизни бывает.
- Мы,- сказал Пирогов,- сейчас на тебя протокол составим. За четырьмя подписями. За то, что ты тут вытворял. Людей оскорблял.
Да-да, действительно, было, припоминаю – я Семенова уродом обозвал. Было. И с этим, вторым, который друг семьи, или как его там – я ведь с ним тоже не церемонился. Белых перчаток не надевал. Тут больше подошли бы резиновые…  Все. Теперь посодют. Закроют – как они изволили в тот момент выразиться. 
     Однако из темноты появился в этот момент А. Колесов и стал на мою защиту. Трезвый, нормальный, разумный руководитель, обладающий реальной и законной властью. Он заявил, что я честно выполнил свой медицинский долг, что мне препятствовали в его выполнении и что необоснованно оскорбляли меня и т.д. Через некоторое время все разошлись. Я не был закрыт. Александр Иванович меня, фактически, спас.  А если бы не появился Колесов?  Я, между прочим, не давал своего согласия работать в таких условиях. Я – представитель самой гуманной профессии. Кое-кто понимает это так, что об меня можно вытирать ноги. И почему-то не сомневается в том, что я это с благодарностью стерплю.   
Мы с Колесовым остались наедине и он посоветовал мне идти сейчас спать и не пытаться в чем-либо разобраться – утро вечера мудренее. Я согласился и пошел спать. Перед тем я еще наведался в расположение школы № 15, чтобы дать принять таблетку левомицетина больной школьнице – в пятницу она упала с лошади и получила ссадину, которая, несмотря на обработку, стала нагнаиваться. На часах было 12 ночи. Школьница чувствовала себя хорошо и симптомы воспаления пошли на убыль, что меня очень обрадовало; признаков плохой переносимости левомицетина, которых я опасался, назначая этот препарат, не наблюдалось. Кстати, лошадь, с которой упала школьница, принадлежала или лично Некрасову, или лесничеству – на ней катали детей, пока лошадь не понесла и не сбросила девочку. После этого лошадь увели. Хотя раздавались голоса, которые требовали убрать лошадь от детей еще до того.  Все таки к личности лесника Ю.Некрасова рано или поздно придется приглядеться повнимательнее. Если нас всерьез интересует безопасность детей в «Долине красоты». Пока он не успел кого-либо урыть и закопать.
А впрочем, зачем откладывать? Присмотримся прямо сейчас.

Он мне сразу же не понравился. В первый же день. Он предложил мне вступить с ним в кулачный бой. Поскольку он в более тяжелой весовой категории, чем мои 60 кг. Герой. Настоящий мужчина. Это была как бы шутка, но я терпеть не могу подобные шутки. Потому что они сразу же говорят об уровне шутника. Я в кулачный бой вступать не стал, я отшутился, сказал, что только на пистолетах. И только на десяти шагах. Потому что тут преимущество уже у меня. И дело даже не в том, что в меня труднее попасть. А в том, что я видел бы перед собой только одного Некрасова, и в десяти шагах никогда бы не промахнулся, а он меня видел бы двоих. Или даже троих. Причем мы, все трое, плавно перемещались бы из стороны в сторону… Потому что он пил. Даже не пил, а, есть такое современное выражение – синячил. Нехорошо говорить правду, но мне уже плевать. Потому что он хотел меня убить. По подлому. Урыть и закопать. Лопату мне давал. Вот почему мне плевать. Да, он синячил. С утра. И это было не столовая ложка валерианки, а к середине дня литровая бутылка водки. Небольшими порциями. И не закусывая. Дальше - я не присматривался. Что тут непонятного? Это называется - хронический алкоголизм в стадии повышенной толерантности к алкоголю. Потому что организм уже привык. Больной пьет водку как воду. Причем Некрасов не качался, не падал и у него даже не заплетался язык. Но мы-то это проходили. Я знал, что он опасен. Если бы он, накушавшись, рухнул бы где-то в кустах и лежал бы в луже собственной блевотины и мочи, он не был бы опасен. Но он держится на ногах, и это означало, что он способен кинуться на кого угодно, причем без всякой видимой причины. У больных в этой стадии - сновидения кошмарного типа, бред ревности и бред отношения – он подозревает всех и каждого в недостаточно восторженном отношении к его персоне. Это у любого алкоголика так, отсюда их любимая тема – ты меня увв-в-ажаешь? И они очень тонко чувствуют каждого, кто их недостаточно уважает. А мог ли его уважать я? Я не испытывал уважения, но думал об анамнезе – стаж? Лечился ли у нарколога? И если лечился принудительно, то как он к нам, к врачам, относится вообще? Ненавидит? Отсюда и вызов на кулачный бой?.. А как насчет запоев? Видел ли уже чертей? Скорее всего – уже видел. Имеет ли приводы в милицию, если да, то сколько? Сидел ли уже в тюрьме и если да, то по какой статье?.. Наблюдались ли случаи патологического опьянения?  И т.д. – там много возникает вопросов. Но я не мог заняться сбором анамнеза. Я просто старался держаться от него подальше. Хотя ясно мне было, что он это видит – ага, сторонится, значит, не уважает, ну, погоди… Конечно, его следовало бы удалить с поляны, где разбили свой лагерь школьники. Но я не имел возможности. Не мое дело. В конце концов, тут есть милиция. Вот если ко мне обратятся за медицинской помощью, то тогда да – уже мое дело. Вот промчался ЛУАз Некрасова, 45 17 СС, битком набитый детьми, человек 20 там сидело, визжали от восторга. В этом ржавом автомобиле только одно сидение, водителя, он используется для перевозки дров, когда он проходил техосмотр в последний раз я даже предположить не берусь – но ЛУАз же не упал с обрыва, верно? Не перекинулся и в дерево не врезался – ну какое мое дело? Но мне Некрасов не нравился. И, конечно же, он это чувствовал. И мы с ним пересеклись. Хотя я его не трогал и не задевал. Никаких замечаний ему не делал. Почему? Аминазина при себе не было. И группа поддержки была не та.
Все это – тревожно. Это называется – предвестники. Если так пойдет и дальше, то что-то непременно произойдет. Что? А вспомните лес под Железноводском. Несколько лет назад  на таком же, примерно, слете, в лесу под Железноводском погиб школьник. Я не знаю подробностей, но предвестники там тоже были. Не бывает несчастья без предвестников.  Нет, можно махнуть рукой и посмеяться. Над кем? Ну надо мной, естественно. Смейтесь, ребята, смейтесь. Я сгущаю краски и все такое… Но если на будущий год в «Долине красоты», на 51 турслете с обрыва свалится битком набитый школьниками ЛУАз, ведомый синим водилой, – кто будет смеяться тогда? Я? Нет, я не буду смеяться. Я этого не колдовал. Я вас предупреждал. Пытался предупредить. Я немножко как бы вижу будущее. А чтобы смеяться вам было еще веселее – вот вам еще один случай из моей практики. В Средиземном море, после Генуи, кажется, на борту начались обращения туристов – жидкий стул. Wie wasser – так они говорили. Как вода. Люлек – так мы называли старшего врача, дебила, дал приказ: давить тетрациклином! И – Боже упаси, не записывать в журнал. Потому что узнает карантинная служба и всем нам головы поотрывает. Ну, мы и давили. И не записывали. А обращения нарастают – 10! 20! Уже сорок человек обратилось с одними и теми же жалобами – как вода. А это – один из симптомов холеры. И на нашем медицинском совете я говорю – ребята, кончай секретить! Не простой это понос. Срочно даем радио в Одессу,- имеем сорок обращений с жалобами на жидкий стул, подозреваем холеру Эль-Тор, ждем ваших указаний. Как на меня набросились! И по дереву при этом стучат. Да ты рехнулся! Не каркай! От такого радио у них там у всех будет моментальный инфаркт! Да они просто обожрались, ты что, сам не знаешь?, да мы тетрациклином по любому передушим всех!.. Я – не передушим. Мы бы передушили, если бы шли в Рио-де-Жанейро. Там месяц идти. А мы в Одессу идем. Через три дня мы будем в Одессе. Мне – так, делай свое дело. И помалкивай! Ну что я могу поделать в этой ситуации? Делаю и помалкиваю. Но в Одессе, когда уже ошвартовались, когда поднялся на борт карантин, а погранцы и таможенники еще только готовились начинать шмон,  я шепнул  одному знакомому карантинщику – у нас сорок обращений с жидким стулом. Wie wasser. Копните всерьез. Я тебе ничего не говорил. И он меня понял. Глаза сделались как фары, но он понял.  Копнули. Нет, в бумагах у нас был полный ажур,  шнупфены, хустены, но ни одного дурьхфаля! Но они копнули по настоящему. Дали по спикеру объявление – каждому, у кого было желудочно-кишечное расстройство, просьба зайти в амбулаторию.   Что тут началось! Это же немцы, самая дисциплинированная нация!  Сказано зайти, значит, нужно выполнять. И они пошли. Их было не сорок! Их оказалось более двухсот! Над судном желтый флаг. Немедленно доложили самому Брежневу. На борт набежали коллеги с биксами. Началась массовая коррида. Тотальная. Беспощадная. Не смог отвертеться даже КАПИТАН!  Или проба Сулико – ее по разному называют. Алюминиевой проволокой с зазубринами. На берег никого не выпускают. По Одессе покатился слух – «Азербайджан» привез холеру!!! Ужас!.. А я сижу себе в белом халатике, ногти чищу, попиваю чаек. Целый пароход слепил!  Именно холера это и была. Бактериологи подтвердили. Эль-Тор.
Люлек переживал: все, теперь точно посодют! И как они учуяли?! Я поддакнул: сволочи, у них на холеру нюх. Или кто-то со стафа стуканул. Это ж немцы! У одного спросили, а он всех и сдал. Вы вспомните, Вилли  к нам тоже с поносом приходил…
            Но было сделано главное – ни один носитель вибриона на берег не вышел. Все сидели на борту. До тех пор, пока эпидемиологи не сделали свое дело. А теперь давайте представим, что бы произошло, если бы две сотни носителей холеры в течение нескольких дней запросто бы разгуливали по этому нашему славному городу? Представили? Смеяться еще хочется? И вот тогда нас посадили бы стопроцентно. И правильно. За дело.
…Еще одна деталь – утром, уже после всего, в поле моего зрения появился Семенов и выразительно пощелкал наручниками. Дал понять. Я понял. Очень запоминающаяся деталь. Интересно, откуда у него наручники? Кто дал? А научил кто? А нож, конечно, тоже имеется? А что еще? Сколько ему лет? 17? А он далеко пойдет…

Прошу администрацию «ДЦП» разобраться в произошедшем. Прошу от каждого сотрудника, штатного и нештатного, имевшего отношение к описанным мной событиям, отобрать объяснительные записки. Прошу наказать тех граждан, которые пытались воспрепятствовать мне выполнить мои служебные обязанности и подвергли меня необоснованным оскорблениям. И угрожали мне расправой. Это важно потому, что создан прецедент, который на корню способен парализовать в «ДЦП» работу врача по оказанию медицинской помощи людям. Если каждый вызов к больному будет сопровождаться недопущением врача к пациенту и оскорблениями вплоть до угрозы убийством, то как можно работать? Они же все стеной стояли у меня на пути. А если бы там был истинный инфаркт миокарда? Или ножевое ранение в живот с внутренним кровотечением? Я бы просто потерял больного. А кто бы за это отвечал? Или на меня  составили бы документ за четырьмя подписями? А моя собственная жизнь, жизнь врача – она ничего не стоит, да? По какому праву всякие негодяи угрожают мне убийством?.. Поэтому не следует думать, что я оставлю эту историю без последствий. Виновные должны быть строго наказаны. Чтоб другим было неповадно впредь.
Особенно внимательно прошу рассмотреть поведение гр. Пирогова. Являясь комендантом, он ничего не сделал для обеспечения врачу возможности оказать помощь больному; более того, он сам присоединился к тем, которые угрожали врачу и не давали работать. Подобное не может быть терпимо.   Анализируя теперь произошедшее, я вижу, что его агрессивное поведение в отношении меня было не случайностью, но логическим итогом той линии, которую он проводил против меня. Началом я считаю его оскорбительное высказывание в мой адрес, что я являются прихвостнем В. Орлова.  Это высказывание было сделано 10 октября, примерно в 8 утра.  Тогда я отнесся к этому как к неумной, но все же шутке. Даже посмеялся. Теперь вижу, что это не было шуткой. Это было оскорбление. С этого момента началась травля. Вот факты. В этот же день, после соревнований, когда подводились итоги, я получил слово и стал докладывать собравшимся о недостаточной медицинской подготовке участников, приводя конкретные факты – например, в аптечке одной из групп был обнаружен нитроглицерин, препарат, который при неправильном применении может дать остановку сердца; а если ребенок по неосторожности примет всю упаковку, то неизбежно умрет… и т.д., там было о чем доложить. В каждой аптечке был жгут, но они не умели практически его наложить. Они правильно говорили о непрямом массаже сердца, но не могли практически показать, как это делается – их не учили. И тому подобное…  Пирогов в невежливой форме прервал меня и стал высмеивать и одергивать за то, что я, по его мнению, говорю ерунду. Интеллекта Пирогова оказалось недостаточно, чтобы понять, что ошибки в оказании медицинской помощи, о которых говорил я, могут слишком дорого обойтись и больным, и «ДЦП». Был в истории великий врач – Николай Пирогов. Достойнейший был человек. Но меня судьба свела с другим Пироговым, с Вячеславом. К счастью, В. Пирогова самого одернули, поставили на место и заставили замолчать. И я смог доложить до конца то, что считал важным. Но В. Пирогов нашел способ отомстить – когда за ужином меня спросили, как обстоят в лагере медицинские дела, я ответил, что есть царапины, ссадины, обмороки… Пирогов одернул меня и заявил в невежливой форме, что нельзя за обеденным столом говорить такие противные вещи.  Я удивился – разве я рассказывал о копрологических синдромах? Или о проявлениях холеры? Или о степени разложения человеческого трупа на 10 сутки после смерти? Или о кишечной форме чумы? Или о методах исследования туберкулезной мокроты?.. Однако спорить с Пироговым я не стал. Поскольку понятно, что эти материи ему все равно недоступны. Кроме того, у него слишком деликатные организмы, чтобы вынести за обедом упоминание о синяках и царапинах.
Вот и другие факты – 12 октября  Пирогов вдруг стал требовать, чтобы я убрал свою машину со стоянки, хотя кроме нее там стояло еще с полдюжины машин, и ни от кого другого убрать машину Пирогов не требовал. Что такое личная машина врача - одного пострадавшего во время соревнований я уже отвозил на этой машине на станцию скорой помощи и вполне допускал, что и в будущем она мне для подобных задач пригодится – кстати, прошу администрацию «Центура» компенсировать мне расходы на бензин, который я сжег, эвакуируя пострадавшего. И вдруг комендант требует, чтобы я эту машину со стоянки убрал. Интересно, куда? Вокруг лес… Когда я отказался, Пирогов заявил, что надо меньше слушаться Орлова. Странно.  Далее, вот другой случай – когда я вознамерился притащить к костру лежащий неподалеку ствол дерева, Пирогов заявил, что я ничего в этом не понимаю, что ствол напитал влагу и не годится в костер – хотя это был сухой ствол, его потом утащили и благополучно сожгли. Пирогов продолжал поучать меня, что в костер годится только стоячее дерево, оно сухое. Ладно, я взял топор, нашел сухой стоячий ствол, свалил и притащил к костру – оказалось, что опять не так. Пирогов обвинил меня в том, что я срубил дерево. Я был поражен и заявил, что дерево давно погибло, что ствол сухой! Отрицать этот факт было невозможно, и тогда Пирогов заявил, что это дерево слишком твердое и его трудно будет рубить – опять я ему не угодил. Ничего, благополучно разрубили и сожгли. Но зачем тогда все эти мелочные придирки? Ответ только один – это была травля. Каждый факт, взятый отдельно, выглядит мелочью, но взятые вместе они являются доказательством травли. За то, что я лет 15 знаю В.Орлова и имею с ним нормальные товарищеские отношения. Орлов – многоопытный, строгий, справедливый и порядочный человек, и я его за это уважаю. Даже если он иногда слишком строгий. Пирогов же возненавидел Орлова за его требовательность. И, видя во мне человека, который в случае конфликта поддержит Орлова, стал меня травить. Именно за это.  Или еще за что-то – недели две назад я вошел с улицы в вестибюль «ДЦП» в кепке и Пирогов потребовал, чтобы я немедленно снял головной убор,- можно подумать, что я не снял бы его без столь ценных указаний.  Я даже затрудняюсь полностью понять мотивы придирок и агрессии. Еще в 2006 году, в Архызе, Пирогов угрожал мне физической расправой за то, что я то ли не тем концом подбросил в костер ветку, то ли не ту ветку, которую Пирогову хотелось бы – словом, по совершенно ничтожному поводу. Правда, Пирогов тогда одумался и принес мне извинения, которые я по товарищески принял. Но случай тот я не забыл. Я вообще припоминаю случаи его беспричинной агрессивности не только ко мне, но и к другим. Пирогов очень любит давать понять, что способен избить любого, предлагает померяться силами, вступить с ним в рукопашный бой, причем только с теми, кто явно в более легкой весовой категории. Словом, ведет себя как настоящий мужчина. Категория самого Пирогова, как я полагаю, приближается к тяжелой. Чем легче объект агрессии, тем  выше воинственный героизм Пирогова. И ни одного случая, когда Пирогов был бы агрессивен с равными себе по весу. Странно. Видимо, слишком велик риск. Не хочется… Я неоднократно наблюдал, как он крутит людям  руки – легковесам естественно. Якобы в шутку. Хороши шутки. Если он посмеет так пошутить со мной, то я немедленно подам заявление в милицию. Вначале обращусь за медицинской помощью, чтобы были зафиксированы телесные повреждения, а потом подам. Еще Пирогов обожает рассказывать о своих победах, реальных или мифических, я не берусь судить – того он избил, и этого он избил… Я считаю, что таким образом Пирогов запугивает окружающих. Сила-то у него есть…
Ну и вот  – он препроводит меня в наручниках вниз. За то, что я все же сумел отогнать от тела Токаревой всяких назойливых и нетрезвых помогальщиков и оказал ей реальную помощь - мне потом говорили, что она сидела до утра у костра и ни на что не жаловалась. А утром мы встретились, и она сказала, что чувствует себя хорошо, сказала спасибо за оказанную помощь. Я ответил – пожалуйста.
         Прошу принять меры.

Возвращаясь к Токаревой. Я до сих пор раздумываю над диагнозом. Наиболее вероятным выглядит одна из форм истерии. Дамочки в своих капризах очень легко переходят грань именно этой патологии – любят устраивать красочные сцены, в которых им принадлежит сольная партия. В чем-то ей не угодили – и готово. И на землю падают. И ногами дрыгают. Жалуются, к примеру, на сердце и вдобавок требуют, чтобы помощь им оказывали в темноте и проч. Да, и при этом неправильно указывают место расположения того внутреннего органа, который у них, якобы, болит. И еще одно обстоятельство, я узнал об этом на следующий день. Мне сказали, что Токарева  вчера поссорилась из-за чего-то с Семеновым,- якобы, он очень пылко танцевал перед костром лезгинку с какой-то блондинкой, Токарева не выдержала такого коварства, после чего и взобралась, якобы, на скалу и угрожала броситься вниз. Я всего этого своими глазами не видел, однако меня удивляет, что мне, врачу, ничего не сказали о попытке суицида. Я должен был вмешаться уже тогда. Попытка суицида, или подозрение на такую попытку – это уже показание для обращения к врачу. Истерия опасна тем, что больные нередко симулируют суицид и по неосторожности доводят его до реальной смерти. Хотела попугать, что прыгнет с балкона или со скалы и реально сорвалась и разбилась. Хотела попугать, что отравится – и отравилась на самом деле. Реально вешаются и реально вскрывают вены. Кроме того, под маской истерии могут скрываться  значительно более серьезные заболевания. Тут разбираться надо… Если бы мне сказали про инцидент со скалой, я бы вмешался уже тогда. Не знаю конкретно, что бы я предпринял, но без присмотра Токареву уже бы не оставил. Сам факт моей осведомленности и моего присутствия поблизости уже был бы успокоительным средством. Валерьянки бы ей дал. Или вызвал бы скорую и отправил бы Токареву на консультацию психиатра. Не знаю что и как, но не допустил бы вышеописанного безобразия. Но меня в известность не поставили. Не посчитали нужным. Не придали значения.  И вот результат. Только одно утешает – могло быть хуже.  Значительно хуже.

И последнее. Мне уже дали понять, что если напишу я, то напишут и на меня. За четырьмя подписями. Хотелось бы знать – что именно? Первое, что приходит в голову – Токарева подает в прокуратуру жалобу, что я под видом медицинского осмотра занимался сексуальными к ней домогательствами. Ну, совершал развратные действия. Ст. 135 УК РФ, до трех лет.  Маловероятно. Вокруг палатки находилось много людей, в том числе сотрудники милиции, включенный фонарь был укреплен на моей голове и его свет был виден снаружи – где источник света, там и моя голова. И наши голоса были слышны снаружи. Стоило Токаревой позвать на помощь, как милиция немедленно бы вмешалась. Пожалуй, я смогу доказать свою невиновность. И, естественно, воспользуюсь своим правом на реабилитацию. А это достаточно серьезно, чтобы отбить охоту заниматься заведомо ложными обвинениями. Или они все же рискнут? Соблазнительно. Модно. А до чего романтично – прям как Билли и Моника, какой восторг!  Посмотрим. Вообще-то у них был шанс провернуть это раньше. Вот возможный сценарий: мне не препятствуют начать осмотр, но когда я, к примеру, приступаю к выслушиванию тонов сердца, ведь там нужно обнажить грудь, Токарева вцепляется мне ногтями в лицо и начинает звать на помощь. И вот тут я пропал. Они врываются, избивают меня и потом  стряпают документ за пятью подписями – так и так, при попытке сексуального домогательства. И мне уже не отмыться.  Мог иметь место такой сценарий? Я полагаю, что мог. Просто вовремя не сообразили. Не хватило ума.
Прошу непременно отобрать у каждого из участников событий объяснительные записки. Это расставит все точки над i . А также сделает невозможными  клеветнические измышления в дальнейшем.

Если вся эта история останется без последствий, если не будут наказаны все те, которые меня оскорбляли, которые мне угрожали, а также те, которые своим бездействием сделали возможным подобное бесчинство, мне останется только одно – уволиться из «ДЦП». Но это тоже не выход, потому что тот, кто придет на мое место, столкнется с теми же самыми проблемами и с теми же самыми людьми.


**

П.С. Результат подачи рапорта – мне предложили уволиться по собственному желанию. Что я и сделал. Идите вы, ребята… Вы непременно кого-нибудь убьете – или уроните с обрыва, или уторите, или зарежете, или изнасилуете.  Я хоть отвечать не буду. В гробе я видал вашу зарплату. М не свобода дороже.