Мир твоими глазами

Девушка лет восемнадцати шла по ухоженной асфальтированной улице между рядами роскошных коттеджей. Что занесло ее, такую невзрачную, одетую с китайских базаров, в такое не подходящее для нее место? Время от времени она подходила к одному из домов и, если кто-то выходил к воротам, что-то спрашивала. Но отовсюду ее гнали, даже не дослушав. Щеки девушки загорались, и она, опустив голову, шла дальше, снова и снова подходя к каменным и металлическим воротам.

- Витя, посмотри, какая гостья к нам пожаловала, - окликнула мужа развалившаяся в шезлонге дама в ярком сарафане.

- Гони ее в шею!

- Вить! Она работу ищет. Согласна за питание и небольшую сумму работать.

- Тебе делать нечего - всех побирушек в дом собрала!

- Подожди, не злись, я, может, ее и сама не возьму. Как тебя звать-то, дитя улицы?

- Мария, можно Маша, - девушка сдерживала слезы. - Я многое умею делать. В хорошем детском доме выросла. И готовить умею, и уборку делать, и за садом ухаживать.

- А что ж ты с такими "талантами" по домам работу ищешь? - дама лениво потянулась в шезлонге и зевнула.

- Да я училище закончила. Профессия хорошая - модельер легкого платья. Нас трудоустроили после училища, но мастерскую кто-то выкупил под офис, и мы остались на улице. Из общежития выселяют, неделю дали.

- Ну, повар у нас есть, за участком тоже есть кому ухаживать. В горничные ты не годишься - лицом не вышла. Не обижайся, ты и сама, думаю, об этом знаешь.

Маша снова зарделась. Она знала, что некрасива, и зеркало говорило об этом слишком безжалостно - курносый широковатый нос, толстые губы, бледная угреватая кожа. И только выразительные карие глаза немного скрашивали общее впечатление. Но когда вот так цинично, безжалостно ей напоминали о ее внешности, Маша терялась, не умея защититься. Девушка вздохнула и пошла дальше.

- Эй, как тебя там? Мария! Стой, ты, вроде, шить умеешь. Или вас научили только простыни подрубать?

- Да нет. В училище говорили, что из меня может получиться хороший модельер.

- Ой, не смеши! Ну, модельер не модельер, а сможешь сшить портьеры для веранды, покрывала для загара, да так, по мелочи?

- Смогу.

- Ладно, заходи. - Лена! Проводи Марью в ваш душ, пусть вымоется хорошенько, переоденется, покажи, где спать будет. Да объясни, какие порядки в доме, чтоб не совалась, куда не просят.

Девушки пошли по посыпанной цветным гравием дорожке к домику для прислуги. Маша с любопытством оглядывала владенья хозяев. Возле клумбы с нежно-голубыми цветами замерла, присела на корточки и провела ладошкой над лепестками, словно хотела погладить.

- Да ты что! У нас этого нельзя. Вот один выходной в неделю назначат, иди в лес и любуйся там природой.

- Выходной? - встрепенулась Маша. - А можно мне в воскресенье? Я по воскресеньям в церковь хожу.

У Елены глаза округлились, словно она увидела чудовище:

- Элеонора Андреевна! Она в церковь ходит!

Но тут неожиданно вступился хозяин, сидевший в резной беседке с запотевшей бутылкой пива в руке:

- Чего разоралась? Что за народ! Была ты деревней, деревней и останешься. Сколько вас учить разговаривать чинно, голос не повышать? Ну, ходит в церковь, и пусть себе. Верующая - значит, воровать не будет. Только лишь бы на люди не показывалась, когда гости приезжают - распугает всех.

Так Мария поселилась в доме Девяткиных. Хозяйка была довольна ее работой и даже заказала для себя купальный халат. Когда заказ был готов, она долго вертелась перед зеркалом, весьма довольная заказом.

- Слушай, Марья, нравится мне, как ты шьешь. Думаю, на самом деле толк из тебя будет. Зарплату тебе впятеро повышаю, но ты должна пообещать, что шить будешь только для меня.

У Маши радостно засветились глаза:

- Элеонора Андреевна, а хотите, я вам платье для приемов сошью? У меня такая задумка есть! Только ткань не каждая пойдет. И мне лекала нужны, шелк для отделки, стразы. И еще... Я иногда пою, когда за работой сижу.

- Ты умница! Скажу, чтоб в коттедже тебе комнату выделили, мебель поставили. Будешь и жить там, и работать. Для шитья все будет. Машинку, ткани, мех, все что скажешь, - самое лучшее закажу. Вот все от зависти лопнут! А петь можешь, только не громко. Да смотри, домашним ни гу-гу, в твоей комнате никого чтоб не видела. Узнаю - вышвырну на улицу. Никто не должен знать, что это ты шьешь на меня. Всем скажешь, что занимаешься уборкой в доме.

- Но Элеонора Андреевна, я не могу говорить неправду, это грех.

- Ну, если так, вот тебе твой Бог, а вон наш порог. Или принимаешь мои условия, или иди на все четыре стороны.

Маша только вздохнула...

Элеонора блистала в новых нарядах, а когда шились другие, ношеные продавала по баснословной цене. Знакомые были уверены, что ее модели от известного кутюрье.

Маша жила как прежде. Только донимали слуги - чего это ее хозяйка так балует? Завидовали ее вещам из простенькой ткани, но сшитым, как в дорогом ателье. Случалось все-таки, что иногда девушки подолгу болтали о том, о сем, присутствовала при этом и Маша. Самой словоохотливой была Лена.

- Удивляюсь я этим людям. У них сын в Чечне воюет, а они загорают, гостей принимают до утра, шампанское пьют - слова о сыне не услышишь.

- Как в Чечне?! Я думала, у них нет детей.

- Сын Павел. Какие-то разборки между ними пошли. Сын в армии служить хотел, а родители его "отмазали". Ну, и после этого начались контры. У них Пашка не от мира сего. Радовался бы жизни, так нет - все в саду в земле копался. Садовнику помогал, сам какие-то цветочки высаживал. Дошло до того, что отец одну его клумбу всю истоптал. Ну, и после этого Пашка пропал. Милиция искала, прокуратура, друзья. А потом письмо пришло из Чечни, что там служит. Подробностей, конечно, не знаем - кто нам расскажет.

- Спаси его Бог! Там ведь страшно.

- Пожалела... Дурь. Такие родители богатые, а он чего-то все ищет. Жил бы, как все.

- И правда, - поддакнула повариха Наталья. - Мне бы таких родителей, - она мечтательно вздохнула.

- Мне кажется, вы не правы. Не в богатстве счастье.

- Вот именно, - вступил в диалог водитель Мишаня, - не в богатстве, а в его количестве.

Все, кроме Маши, засмеялись...

* * *

Зима наступила как-то сразу, еще и листья с деревьев не опали. Такой мороз ударил - птицы на лету замерзали. Промерзлая земля была едва прикрыта сухим скрипучим снегом. Хозяйка не показывалась из дома, берегла кожу. Целыми днями сидела у зеркала, "занимаясь лицом", или валялась на мягких диванах, перелистывая модные журналы. Хозяин каждый день уезжал "по делам" и возвращался иногда под утро. В один из таких дней принесли телеграмму. Хозяйка, прочитав ее, упала навзничь на дорогие ковры. В доме все засуетились. Вскоре появился доктор и долго оставался в комнате хозяйки. Когда он вышел, все вопросительно смотрели на него, ожидая, что он скажет. Но доктор ничего не объяснил, только просил Машу зайти к хозяйке. Элеонора Андреевна лежала бледная, заплаканная.

- Что-то случилось? - робко спросила Маша.

- Случилось. Пашенька попал под взрыв. Осколочные ранения, - она снова заплакала. - И не написал даже никто... Уже выписывают его. Завтра Витя за ним поедет. Горе, горе у нас...

- Но ведь уже все позади, не убивайтесь так.

- Зрение он потерял! Понимаешь? Навсегда потерял! - несчастная мать видимо только сейчас почувствовала, что значит для нее сын.

- Помоги ему, Боже! Так жалко его, хотя я даже фото его никогда не видела.

- Вон, в секретере возьми, в верхнем ящике. Там альбомы. Отец велел убрать, как поссорились.

Маша с неожиданным волнением открыла ящик и достала большой альбом. Вот голопузый малыш таращит бессмысленные глазенки на фотографа. Вот он уже идет, держась за палец матери. А это на море - несколько фотографий загорелого семейства. Родители позируют, и только пяти-шестилетний малыш с любопытством смотрит на мир. Маша заплакала. Она пропустила несколько листов, и вот уже на нее в упор смотрит серьезный красивый юноша в белой футболке и таких же шортах с теннисной ракеткой в руке.

- Матерь Божия, помоги! - с бьющимся сердцем девушка захлопнула альбом.

Но весь день она видела только это милое лицо. Уснуть она не могла. Вставала, молилась на коленях Богородице, считая нечистыми свои помыслы. Но ОН все так же прямо и серьезно смотрел на нее.

- Боже милостивый! За что? Я ведь и не думала о мужчинах никогда. Прости меня, прости!

И уже под утро, когда девушка задремала чутким сном, ей приснилась Богородица. Она склонилась над ней и сказала удивительно нежным, словно сотканным из хрустальных колокольчиков голосом: "Это любовь..." - и тут же Ее облик растаял в воздухе.

Маша радовалась видению, но понимала, что это будет безответная любовь, и потому решила спрятать чувство так глубоко, чтобы ни один человек в мире не догадался.

В доме с утра невероятная суета. Все куда-то бегали, с кухни доносились такие запахи, что все невольно сглатывали слюну, предвкушая вкусный обед. В большие праздники и прислуге выпадал случай попировать. Перед самым обедом к дому подъехали сразу две машины. Из одной вышел Виктор Степанович и вывел под руку молодого человека в темных очках.

Маша узнала его сердцем. Оно колотилось, словно готовилось выскочить из груди. Девушка не могла оторвать глаз от этого человека, которого видела впервые. Его беспомощность, когда он пошел по дорожке под руку с отцом, вытягивая вперед руку и осторожно ступая по вычищенной от снега дорожке, вызвала в ее душе почти физическую боль.

Второй раз за день Маша увидела Павла, когда спускалась по лестнице с корзинкой для белья. Он сидел перед телевизором и слушал новости. Маша хотела потихоньку выйти на веранду, но он услышал:

- Кто здесь?

- Это я... Маша. Работаю у вас.

- Мне ваш голос незнаком.

- Я восемь месяцев только в этом доме... - Она хотела сказать, что убирает в доме, но неожиданно вырвалось: - Я модельер, шью для вашей мамы. - Маша поняла, что не могла ему солгать.

- Да? У мамы уже собственный модельер, кутюрье?!

- Что вы! Я, наверное, как-то перехвалила себя. Ваша мама моя первая и единственная заказчица.

- Ну, мама у кого попало шить не будет, значит, достойны. А что у вас голос так дрожит, вы меня боитесь? Конечно, калек все или боятся или жалеют.

- Нельзя так думать даже! Какой же вы калека? Таких тысячи. Некоторые с рождения не видят. Вам Господь дал счастье видеть этот мир и запомнить его, потому вы счастливее многих.

- Да, пожалуй. Странный оборот. Это мне как-то не приходило в голову. Спасибо вам. Это первые слова, которые как-то примиряют меня с существованием во тьме. "Видеть и запомнить", - здорово сказано. Вам сколько лет?

- Девятнадцать.

- Красивая, наверное? Гордячка-модельер... Что вы молчите - красивая?

- К сожалению, нет. Даже наоборот. Ваши родители просят меня не показываться гостям, "чтобы не портить впечатление".

- Да, похоже на моих предков. Так унизить человека! Не огорчайтесь. Страшнее когда душа некрасивая. Впрочем, вас я буду знать только по голосу.

* * *

Шли месяцы... Павел уже освоился в доме, и легко находил нужную комнату, нужный предмет. Подолгу читал. В доме появились книги для слепых. И еще одно доармейское увлечение скрашивало жизнь молодого человека. Ему выписали семена, которые он заказал, и Павел занимался рассадой, потом на ощупь высаживал ее на клумбы, поливал, радовался первым листочкам, первым соцветиям.

Мария старалась находиться в другой половине дома, чтобы реже встречать Павла, но он сам иногда вызывал ее и просил почитать ему вслух. Элеонору это страшно злило: "Вот ведь нашел, кого приглашать! Если бы не ее талант, выгнала бы взашей. Из-за нее и Ирочку пригласить не могу. Ведь любит она Павлика, могли бы пожениться. С деньгами никакие глаза не нужны. Придумала повод, чтобы Ира приходила почитать, так этот упрямец заявил, что ему Машин голос нравится".

Был теплый вечер, немного даже душный. В коттедже открыли все окна, включили кондиционеры, а в комнатах, где их не было, от насекомых предохранял густой тюль. Павел с отцом и матерью сидели в просторной гостиной и говорили о войне. Павел стал терпимее к недостаткам родителей, часто беседовал с ними, и это не могло не сказаться на отношениях - это была почти прежняя дружная семья. Отец заметил, что Павлу тяжело вспоминать убитых товарищей и решил сменить тему разговора:

- Павел, я знаю, что ты не любишь об этом, но все-таки, может, поговорим? Иринины родители не против вашей свадьбы. И она тебя любит.

- Нет. Никогда не любила. Тем более сейчас. Я слепой, потому улавливаю нюансы настроения очень остро. Она постоянно напряжена, словно ей неприятно быть со мной. Я зависим от вас, и оттого мне приходится слушать то, что мне неприятно. Давайте уж лучше о Чечне поговорим...

Маша в своей комнате дошивала блузон для Элеоноры. Она уже устала, и с удовольствием легла бы спать, но, зная нетерпеливость хозяйки, догадывалась, что та будет недовольна, что заказ не готов к сроку. Пальцы ныли, голова кружилась. "Надо немного передохнуть", - решила девушка и подошла к окну, за которым кружились полчища насекомых. Бархатно-фиолетовое небо сияло мигающими звездами. Полная луна отсвечивала оранжево-розовым. Маша засмотрелась и запела в полный голос:

Благословлю Господа на всякое время,

выну хвала Его во устех моих.

О Господе похвалится душа моя,

да услышат кротции и возвеселятся.

Возвеличите Господа со мною,

и вознесем имя Его вкупе.

Взысках Господа и услыша мя,

и от всех скорбей моих избави мя...

Еще никогда она не пела ТАК и даже не знала за собой способности к ТАКОМУ пению. Она пела не только голосом, но и душой, и оттого песнь лилась нежно и сладостно, и голос ее звенел как струна, возглашая торжество жизни. Она пела и пела, и не могла остановиться, и голос ее летел прямо к мерцающим звездам.

Во всем доме установилась тишина. Все слушали дивное пение и не могли поверить, что возможно так петь.

Павел встал. Побледневший, он приложил палец к губам, боясь, что кто-нибудь нечаянным словом может оборвать это удивительное пение. И только когда голос смолк, он спросил шепотом:

- Кто это пел?

- Наверное, Машка, - так же шепотом ответила мать. - Из ее комнаты вроде было пение.

- Я женюсь на этой девушке, если она захочет меня осчастливить.

- Сынок, Да ты что! Если бы ты мог ее видеть! Она - уродина. Это блажь - вечер, луна... Хотя да, ты ведь не видишь луну. Ну, все равно: вечер, тихая беседа, и тут - песня. Сынок, ты завтра все забудешь.

- Чего ты унижаешься перед ним? - возвысил голос Виктор Степанович. - Я говорю нет! А то, что я сказал, обсуждению не подлежит.

* * *

Утро было беспокойным. Прислуга занималась повседневными делами, делая вид, что ничего не произошло, хотя вездесущая Ленуся слышала разговор хозяев и тут же разнесла новость по всему дому. Встречаясь в коридорах, женщины перешептывались:

- Ну, что слышно?

- Ничего пока. Виктор Степанович уехал. Павлик сидит в библиотеке. Элеонора вышла из спальни, подошла к нему, поговорили совсем недолго, потом она злющая сразу пошла к Марье. А о чем они говорят, никто не знает.

Элеонора Андреевна сидела выпрямившись, напряженная, в дурном настроении. Маша прибирала комнату, стараясь не встречаться с ней взглядом.

- Чего глаза отводишь? Чувствуешь свою вину?

- Простите, пожалуйста, не знаю, как так получилось. Я смотрела на небо, и вдруг как-то забылась и... запела. Больше этого не повторится.

- Слушай, ты, ангел небесный, чего это ты дурочку из меня делаешь? Пой себе на здоровье, хоть связки порви. Я тебя не об этом спрашиваю: ты скажи, как тебе удалось окрутить Павла?

- Что?! Элеонора Андреевна, Бог свидетель...

- Какой свидетель, если Паша сам вчера сказал, что женится на тебе! Воспользовалась тем, что он рожу твою не видит, и пустила в ход свой сладкий голосок. "Пусть мне Маша почитает, у нее голос приятный..." И вот к чему эти чтения привели. Да своими церковными штучками голову ему заморочила!

Дверь открылась, и вошел Павел.

- Машенька, у меня, оказывается, есть преимущество - можно войти без стука. Я слышал мамин голос. Может, позволите присутствовать? Чувствую, что разговор обо мне.

- Павел, пожалуйста, объясните маме, что она ошибается. Может, она какую-то вашу шутку всерьез приняла? Она говорит... Нет, мне стыдно это повторить.

- А делать не стыдно? Аферистка! - Элеонора вскочила, готовая ударить девушку.

- Мама! Это переходит все границы! Я пришел не ругаться, а сделать Маше предложение. Хорошо, что ты здесь. Я прошу твоего благословения.

- Сумасшедший дом! Благословения! Вы в каком веке живете? Это ты, ты его окрутила! И когда успели? - Элеонора только развела руками.

- Мама, успокойся. Я хочу сделать серьезный шаг. Самый важный шаг в моей жизни. Я люблю Машу, очень люблю и прошу ее стать моей женой. Благослови нас.

Элеонора от досады чуть не плакала.

- Сынок, мы еще поговорим. Пожалуйста, уйдем отсюда. Ну, какое благословение? Спектакль какой-то. Разыгрываешь ты меня, что ли? Я с ума сойду!

- Пожалуйста, не сердись. Я ведь всерьез. К кому мне еще обратиться, как не к матери?

Маша стояла бледная, забыв поставить на стол вазу. Она только слушала диалог Павла с матерью, не понимая, что происходит, не веря, что все, о чем они говорили, имеет к ней отношение. Она крепилась изо всех сил, в последний момент успела поставить вазу на краешек стола и упала прямо к ногам спорящих.

- Актриса какая, еще и обморок будет изображать! С таким лицом навоз убирать, а не в обмороки падать!

- Мама, не надо так! Не надо! Помоги же ей! - Павел опустился на колени и взял девушку за руку - она была холодна как лед. - Ты же видишь, ей плохо!

- Да хоть бы она сдохла! Будь проклят тот день, когда она подошла к нашему дому! - Элеонора вышла, хлопнув дверью.

Павел растирал Маше руки, легонько похлопал по щекам:

- Машенька, очнись! Я не знаю, как тебе помочь. Дорогая моя, что с тобой?

Девушка застонала и открыла глаза. Увидев склонившегося над ней Павла, она попыталась встать. Ей было неловко, что она наделала столько хлопот. Павел помог ей подняться, усадил на стул.

- Ну что, тебе лучше? Где тут у тебя вода - тебе сейчас бы попить или мокрое полотенце на лоб. А еще лучше - полежать.

- Нет-нет, что вы! Мне уже лучше. Пожалуйста, идите к себе, Павел, ваша мама будет сердиться. Мне ей еще блузон надо дошить.

- Машенька, как же тебе трудно жить! Какая зависимость, какая безысходность!

- Нельзя так говорить. На все воля Божия. Я всему рада, всем довольна.

- Довольна тем, что только после обморока - и за швейную машинку? Вот смирение! Мне бы такое. И еще... Машенька, ты мне ведь так и не ответила, ты будешь моей женой? Я тебя очень, очень люблю. Мне не жить, если я не буду постоянно рядом с тобой, не буду каждый день слышать твой голос. Ответь мне, пожалуйста.

- Родители ваши против, грех это. И если бы вы меня видели, то никогда, даже в страшном сне не представили бы меня своей женой.

- Благодарю Бога в таком случае, что Он отнял у меня зрение. Мне не жить без тебя, хотят ли этого мои родители или нет. Я бы еще мог понять, если бы они на самом деле мне счастья желали, но они просто хотят объединиться с родителями Ирины в одно большое дело. Подробностей тебе лучше не знать. А Ирина боится, что ее заставят за меня выйти замуж, ее пугает муж-инвалид. Я ее понимаю. И я ее не люблю. Только... - Павел запнулся. - А ты меня... ты ко мне как относишься?

- Я не умею лгать - я вас очень люблю, Павел. Так люблю, что иногда сердце болит. Я даже взяла вашу фотографию из альбома, ту, с ракеткой в руке.

- Не помню. Да это и не важно. Важно, что мы любим друг друга.

Поздно вечером, когда в доме почти все уже спали, в комнату Маши вошел Виктор Степанович. Испуганная девушка укрылась одеялом до подбородка.

- Собирай вещи. Только тихо. И не возись, десять минут тебе даю. Можешь взять с собой швейную машинку, Элеонора дарит тебе ее за хорошую работу.

- Но куда же я - ведь ночь на дворе?

- Найдем, куда. Да не трясись, никто тебя не тронет. Что мы, звери что ли?

Через несколько минут из ворот коттеджа выехал темно-синий "Форд", за рулем был сам Виктор Степанович. Автомобиль плавно взял с места и поехал по улице "кулацкого поселка". Остановились на окраине города, где начиналась черта частных домов.

- Выходи. Вещи твои все здесь. Куда ты пойдешь - не знаю. Да и неинтересно это мне. Ведь нас как-то нашла, устроишься и еще где-то. У каждого должна быть своя жизнь. И не обижайся на нас. Ведь если бы этот дурачок не выкинул фокус с влюбленностью, женитьбой, жила бы ты здесь и дальше, работала бы. Но вообще, я-то лично уверен, что не без твоей помощи Пашка себя влюбленным рыцарем возомнил, поэтому сама виновата. Каждому свое. Нельзя хотеть невозможного. Ну, прощай. Да запомни, если появишься возле нашего дома - собаками затравлю! Да! Вот тебе бумага. На ней номер счета в банке. Это твоя зарплата за все месяцы. Мы не жулики. Нам твои гроши не нужны.

Автомобиль скрылся в темноте, мигнув фарами. Маша стояла, ошеломленная, растерянная, сжимая в руке сложенный в несколько раз листочек бумаги. Ее чемодан, дорожная сумка и новенькая машинка "Зингер" в чехле стояли в холодной дорожной пыли. Девушка присела на чемодан, совершенно не представляя, что ей дальше делать.

В темноте послышались шаги. Они приближались. Но у Маши не было страха - она готова была хоть сейчас умереть.

- Мария, что ты здесь делаешь в такой час?

- Ой, батюшка, как я рада! Я не знаю, куда мне пойти. - Девушка заплакала. - Меня хозяин выгнал, я позже вам все расскажу. Мне сейчас очень плохо. Простите, я просто хочу где-нибудь прилечь. Я потом, потом все расскажу.

- Не огорчайся, дитя. Господь милостив. Вот видишь, вызвали меня больного причастить, наверное, сегодня к Господу отойдет - уж очень слаб. Это уже милость Божия, что мы здесь встретились. Давай помогу. Бери сумку, а я остальное. Ох, тяжесть-то какая! Что это у тебя?

- Батюшка вам это не донести. Машинка швейная.

- Ну, и ладно. Никуда не денется. Пошлем Сергия звонаря, он на тележке твои вещи привезет. А сейчас домой, домой! Матушка любит тебя, она рада будет, если ты у нас поселишься. Домой и в постель! Тебе сейчас необходимо отдохнуть.

Утро в доме Девяткиных наступило тревожное. Павел с Элеонорой ждали, когда сын проснется. Но вот он вышел к столу, поприветствовал родителей и обратился к отцу:

- Отец, я хотел просить, чтобы Маша с нами садилась за стол. Она теперь не прислуга, она моя невеста.

- Конечно, сынок, я и сам так думал. Лиза, позови-ка Машу.

- Но... Виктор Степанович...

- Позови! - и он приложил палец к губам, а потом показал перепуганной горничной здоровенный кулачище.

Та сразу исчезла. А через некоторое время вернулась и сообщила весть, которую кроме Павла все давно знали:

- А нет Машки-то в комнате. И во всем доме нет. Никто не знает, куда ушла. И вещи забрала.

Павел нахмурился. Он встал, снял очки, обнажив розовые рубцы вместо глаз.

- Да, я слепой. Но не настолько, как вы думаете. Если не жалко, положите в чемодан какие-нибудь вещи, а нет - уйду как есть.

- Сыночек, - перепуганная Элеонора не могла подобрать слов. - Куда ты пойдешь? Мы ведь любим тебя. Ты единственный наш ребенок.

- Если бы любили, то поняли бы, что Машенька единственная родная душа, кроме вас. Я ради нее готов жизнь отдать. А вы устроили такое... И думали, я поверю, что она ушла сама? Что вы с ней сделали?

- Ничего мы с ней не сделали, выбирай слова! - Виктор Степанович был зол. - Сама ушла, да еще машинку украла.

- Молчи, умоляю - молчи! С вами никак невозможно по-человечески. Выгнали девушку, так и этого вам мало, нужно еще ее вдогонку грязью облить. Вы - родители, и я должен вас уважать, но вы перешли все границы. Дайте мне мои вещи или я так уйду.

Павел взял трость и направился к выходу. Элеонора выла, как по покойнику.

- Витя, пусть Мишаня отвезет его, куда он скажет.

- Нет! Раз такой гордый, пусть идет пешком.

Когда Павел подошел к воротам, там его уже ждал отец Марк.

- Павел, не уходите со злом в сердце. Они по-своему, конечно, но все равно добра вам желали. Сейчас подъедет один человек, у меня самого-то пока нет автомобиля, и мы поедем к Маше.

- Она жива? - встрепенулся Павел. - Здорова? С ней ничего не случилось?

- Ничего-ничего. У нас дома она. Горюет только очень. Но мы ее сейчас порадуем.

* * *

Прошло несколько лет. Неподалеку от церкви стоит крепкий кирпичный дом. В нем живет большая семья. Павел Викторович разводит в саду редкие сорта цветов, которые он, к сожалению, сам никогда не видит, но семена которых охотно раскупаются и развозятся по всей России и даже в Зарубежье. Зимой он работает в оранжерее. Мария Сергеевна - ведущий модельер области. По воскресеньям она поет в церковном хоре. Помолиться и послушать маму приходят папа и четверо детей: трое сыновей погодков и младшая двухлетняя Машенька, любимица отца, как две капли похожая на него.

Уже после рождения Машеньки, в доме, наконец, стали появляться дедушка Виктор и бабушка Элеонора.

Вечерами на веранде этого счастливого дома часто можно видеть Павла и Марию, стоящих, обнявшись у окна. Она смотрит на небо и рассказывает ему, что видит. А иногда поет. И тогда все в доме замирают, даже маленькая Машенька. А божественная песнь летит к далеким звездам, торжественная, ликующая и такая нежная, словно сотканная из хрустальных колокольчиков.