Я люблю тебя, придурок!

Я хочу, чтобы у меня кто-то был, я хочу носить майки без лифчика, я хочу  двенадцать цилиндров и восемь передач на скорости 120 километров в час по кольцевой и чтобы ветер в ушах, но не совсем страшно.
В городе, в котором я живу, в котором живут мои родные, в котором с утра поливальные машины устраивают незапланированный душ, в котором мне сейчас двадцать лет,  в котором безудержно пахнет летом, вот в этом-то городе, настолько пьяном от собственного величия, что его местным жителям переодически хочется не менее пьяно блевать на асфальт, в этом городе живешь ты, и ты прекрасно осведомлен о моем существовании, черт тебя подери.
У тебя есть имя, которое похоже на васильки, но начинается совсем с другой буквы и окрашено Томом Сойером в белый цвет, вернее не совсем Томом Сойером, а дураком Джимом, кстати, мне кажется, тебя могли бы звать Джимом, живи ты в какой-нибудь Оклахоме, но в городе, в котором живу я, родился ты и еще родился Бродский, в этом городе тебя зовут совсем по-другому, а для меня так, как если бы птички поют рано утром, когда приезжает машина за мусором.  Ты мне улыбаешься своим именем, и не скажу, что меня это радует. Если бы ты мне не улыбнулся им, протягивая руку тогда и строго говоря: «меня зовут…», я бы, наверное, в тебя не влюбилась.
Я этого не говорила.
В тебе есть что-то совершенно непонятное, такое маленькое и сморщенное, которое могло бы быть изюминкой, если бы по моим представлением, не было крошечным старичком с голубыми глазами девятимесячного ребенка. Вот это нечто в тебе, оно и привлекает к тебе жирную Любу,  Лену в колготках, ладную Лиду и бледную Леру. Все эти девочки на Л никогда не смогут стать для тебя словом на Л, которое почти как имя бога в отношениях произносить не стоит.
Я произношу монологи для шкафа на лоджии. Встаю перед ним и многословно признаюсь тебе в чувствах, которых у меня несколько.
Первое чувство – страх. Я боюсь, что ты узнаешь обо мне чуть больше моего имени, социального положения и номера моего телефона, потому что тебе совершенно рано об этом знать и далеко не обязательно быть свидетелем моего позора, когда я чуть со стороны буду наблюдать за тем, как мое деревянное тело, чуть придвинувшись к твоему, начнёт кокетничать. Я ужасная не кокетка.
Второе чувство – ненависть. Оно не к тебе, оно вообще. Я ненавижу твой хриплый голос, потому что из-за него я роняю стаканы, книжки и сердце в пятки, если физиологически подобный процесс вообще возможен. Я ненавижу твои руки, которые как-то раз взяли меня за плечи и по-дружески меня потрясли, но тогда у меня жутко искривилось в нервном смехе лицо и я наверняка предстала перед тобой в совершенно ином свете, как девочка-клоун с кривыми губами и прыщом на правой щеке. И на левой щеке, кажется, тоже был прыщ. Я ненавижу твой внутренний мир за то, что он более цельный, чем мой, тогда как мой внутренний мир непосредственно зависит от твоего и больно страдает от того, что твоему на мой начхать. Твой внутренний мир чихает песнями под акустическую гитару, немножко сонными и растаманскими.
Третье чувство – любовь.
Но я этого не говорила.
Когда я одна в своей комнате, перед экраном ноутбука, на котором с фотографии-аватара в социальной сети, смотришь на меня ты, мне не хочется мастурбировать, как если бы я - пятнадцатилетний парень, а не двадцатилетняя девушка, мне хочется отрезать от тебя кусок, как от шоколадно-сметанного торта, который кстати мой любимый торт, отрезать от тебя кусок и втянуть его носом, как если бы дорожка амфетамина. Точно говорю, заторчав на тебе, я во вторник девять раз пропылесосила пол, только бы не думать о том, был ли ты с клушей Катей в понедельник вечером в районе Думской улицы, чрезвычайно пьяный и обнимающий ее за плечо, или это обман зрения.
Девушка должна много говорить о любви, чтобы все в мире понимали, что она девушка, и что на нее стоит тратить свое время. Если девушка говорит с вами о том, что ей плохо без отношений,  это значит, что в голове она десять раз уже занялась с вами сексом, а если вы – женщина, то с вашим симпатичным братом, отцом, сыном, лучшим другом. Когда девушки говорят, что им не хватает отношений, им не хватает исключительно животных проявлений любви. О другой любви в слух девушки ничего не говорят.  Умные девушки. Точнее я. На самом деле, до поры до времени.
У меня на кухне живет твоя кружка. Ты из нее не пьешь, но я наливаю в нее тебе чай и каждый вечер с тобой разговариваю. Я немножко долбанутая на голову, признаю это, согласна на любой приговор, даже на каторгу, если ты отправишься вслед за мной, чего ты, конечно, не сделаешь. Вот потому я сто процентов – долбанутая, я надеюсь, что что-то для тебя значу, хотя мы с тобой и два-три слова обычно не говорим.
Как-то раз сказали двадцать девять слов.
- Привет.
- Привет. Как у тебя дела?
- Неплохо. А у тебя как?
- Да вот ничего. Купил себе кеды новые.
- Те, что на тебе?
- Ага. Нравятся?
- Ну, крутые.
- Ладно, пока.
- Пока.

Подтекст был таков:

- Привет. (Я люблю тебя! Посмотри на меня, какая я сегодня милая!)
- Привет. Как у тебя дела? (Это у нее грудь? Хотя нет, обознался)
- Неплохо. А у тебя как? (Чертов придурок! Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ ЛЮБЛЮ ЛЮБЛЮ)
- Да вот ничего. Купил себе кеды новые. (Офигенные и правда кеды. Блин, шесть косарей…)
- Те, что на тебе? (какие у него сильные ноги в этих шортах. Как я люблю эти ноги… Тело…)
- Ага. Нравятся? (Интересно, а Макс уже у супермаркета?)
- Ну, крутые.  (Я люблю тебя, чурбан)
- Ладно, пока. (Пока-пока)
- Пока. (Я тебя… пошел ты к черту)

Я тебе этого не говорила. Лучше бы я и себе этого не говорила.
Я хочу, чтобы утром у меня на телефоне была от тебя смска, я хочу, чтобы можно было за раз выпить два литра колы и живот не лопался, я хочу уметь рисовать, хотя бы твое чертово смазливое лицо, которое смотрит на меня сейчас с аватара, улыбается как-то прискорбно-нахально и весьма натурально говорит глазами: «не надейся, глупая идиотка».
А я сегодня напьюсь на твоем концерте, подойду к тебе такая, вся в юбках, ухмыльнусь и скажу.
- Привет. ( Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ПРИДУРОК).
Только ты, наверное, ничего не расслышишь. И продолжишь кричать в ухо длинному Грише, что-то про Тома Йорка.