Бутусов и вампиры

«Голубые океаны, реки, полные твоей любви. Я запомню навеки: ты обожала цветы.»
 Фортепианное соло, ворвавшееся в уши, всколыхнуло и взбаламутило задремавшую Люсенькину душу. Она встрепенулась, повела плечиками, вдохнула воздух, пропитанный смешанным амбре разогретой резины и чьих-то дорогих духов. Шумно грохоча, подъехал поезд, двери распахнулись, выпуская из недр вагона толпу озверелых людей и впуская партию новых – пока более-менее спокойных.
 Люсеньку пронесло с основной толпой, куда-то её прижало, отбросило и вдавило. Ухватившись за поручень. она сонным взглядом обвела топу окружавших её если не орангутанов, то людей, катастрофически приблизившихся к этим славным млекопитающим.
«Неизведанные страны, карты утонувших кораблей – я оставлю на камне у могилы твоей.»
 Люсенька подумала, что сейчас её действительно накроет – от восторга – и могила станет вполне реальной, а не случайно выхваченным из песни словом.
 Люсенька увидела ЕГО.
 О, избито, не так ли? Но жизнь, если подумать, избитая, убогая и прозаичная штука, вместе с тем не лишенная особого разгульного шика и сопливой сентиментальности.
 Люсенька задышала шумно и часто, приоткрыв рот; дама в соболях подле неё покосилась на неё подозрительно и отодвинулась подальше. А у Люсеньки, как говорится, «в зобу дыханье спёрло», и мир слегка сплющился, сгладился, приобрёл необыкновенную притягательность.
 «Я дарил тебе розы, розы были из кошмарных снов. Сны пропитаны дымом, а цветы мышьяком.»
 Необыкновенные, волшебные чувства затопили Люсеньку с головой и лишили её любых связных мыслей. Музыка вливалась в её уши благословенным нектаром: она чувствовала, как руки обжигают алые, словно напитанные чьей-то кровью, розы, как шипы с легкостью прокалывают её пальчики, как медленно, по капле вытекает кровь, теряясь на фоне красных бутонов, сливаясь. Если бы ОН подарил ей розы – да, оно так и было бы, провидение предвосхищает ход событий. Люсенька даже ощутила во рту неприятный вкус, заранее раздирающий внутренности: мышьяк на языке – это так романтично. Эх, чёрт бы побрал это чересчур разгулявшееся воображение...
 ОН был, пожалуй, обыкновенен: тёмные волосы, зелёно-карие глаза, безразличный и с тем сонный взгляд, который все мгновенно приобретают, спускаясь в подземку. Он её не замечал, а Люсенька, нашедшая своего единственного и неповторимого, жадно впитывала его черты, боясь, что сейчас дверь раскроется, и принц покинет вагон. Она останется одна, в холодной безысходности потери и трясущемся, словно желе, одиночестве.
 «Даже злые собаки ночью не решались гавкать в слух. Я читал тебе книжки про косматых старух.»
 Да, её принц бы смог читать книжки так, чтобы это было только для неё и только сейчас – секунду спустя интонация, эмоциональная окраска, оттенки настроения: ничего не будет иметь смысла, а сейчас это подогревает застоявшуюся кровь и заставляет её быстрее расползаться по венам. Он был бы бледен и томен при свете луны, словно вампир. Пожалуй, Люсенька без опасения подставила бы ему свою шею, чтобы разделить с ним бледность, томность и вечность.
 «Пой, пой вместе со мной – страшную сказку: я буду с тобой. Ты, я – вместе всегда на жёлтой картинке с чёрной каймой.»
 Почему на жёлтой? Алый, по Люсенькиному мнению, смотрелся бы гораздо лучше: розы бы таяли, сливались с фоном, но только глаз цеплялся за стебель – и розы мгновенно прочерчивались, обретая контур. Есть в этом что-то зловещее. Люсенька и ОН – бледные вампиры, а ведь алый цвет всегда шёл вампирам, особенно – сгустки крови на губах, отсвечивающие на патологически-белые зубы кровососущей парочки.  Чёрный, опять же, будет хорошо контрастировать. Хотя... Нет, есть постараться, можно и на жёлтом неплохо расположиться, главное – оттенок.
 «И в руках моих сабля, и в зубах моих нож: мы садимся в кораблик, отправляемся в путь. Что ж, мой ангел...»
  Люсенька живо ощутила прикосновение холодного металла к коже, короткую, колкую боль, замирающую в горле ледяными иголочками, и явственно увидела на ЕГО руках кровь – неестественно-красную, сияющую. А, быть может, она у вампиров такая и должна быть? Как-никак, сколько людей выпили, сколько разных групп намешали. Вот вам и коктейльчик. ОН может даже вырезать ей сердце. Оно будет трепыхаться, судорожно биться, а затем успокоится навеки, а Люсенька будет смотреть на это и посмеиваться.
 «Эти шёлковые ленты, эта плюшевая борода: все будет мгновенно, ты умрёшь навсегда.»
 ОН поднял на неё глаза. Отсутствующий, пустой взгляд. Люсенька не отводила взгляда, старательно выискивая на дне этих, в сущности, обыденных глаз, нечто особенное; любовь её постепенно утихала.
 «Спи, спи, Элоиза моя, я буду надежно твой сон охранять.»
 ОН зевнул и поднялся с сиденья. Миг – и за его спиной захлопнулись с металлическим лязгом створки.
 Люсенька стояла в углу, разочарованная до невозможности. Ещё один. Такой же, как все, совершенно такой же! А как же сказки под полной луной! А как же алые розы! А как же удлиняющиеся глазные зубы, влажные и ждущие искупительной жертвы!
 Люсенька зевнула и вышла на Тургеневской. Это был уже пятый случай за сегодняшний день, и всё заканчивалось как-то неинтересно. Люсенька быстро влюблялась и ещё быстрее – отходила от своей сиюминутной любви.
 Она направилась к переходу, всё больше погружаясь в мир музыки, и забывая досадные неурядицы, мешавшие ей чувствовать себя уверенно.
 «Я спою тебе сказку о несчастной любви: о глухой королеве, о слепом короле. Спи, мой ангел.»
 Бурная, даже буйная фантазия – настоящий бич таких впечатлительных девиц...