Наваждение

Семён Маркович проснулся около шести утра, от странной головной боли. По началу он даже и не сразу осознал, саму причину подобного недуга, списывая это лишь на справление естественных надобностей, но когда он слез с кровати и встал на ноги с целью выйти в коридор, то не сделав и пары шагов со стоном повалился обратно. Состояние его было настолько скверным, что и представить сложно. Будто бы сотни молотобойцев одновременно ударяли своими орудиями по установленной в его голове наковальне, и каждый такой удар, сотрясал его голову, причиняя своему хозяину нестерпимые муки. Глаза всё ещё были слабы, и хотя на улице было довольно темно, ежесекундно закрывались, борясь с только что прошедшим сном. Кроме боли в голове, его преследовала температурная лихорадка, обдававшая поочерёдно, то холодом то жаром. Трясясь всем телом, он тут же укрылся с головой под одеялом и попытался согреться, но это не помогало. Наконец, он вдруг совершенно ясно ощутил то состояние, в котором прибывал и ужаснулся. Ужаснулся не тому что с ним происходило, а тому что это будет продолжаться, по крайней мере до половины дня, и что никаким медицинским вмешательством здесь ясное дело не помочь. Голова же казалась ему чрезмерно раздувшейся, настолько, что встав снова, и надев на ноги ночные тапочки, он начал идти осторожно, боясь и держась за голову, словно она могла вы разбиться от неловкого движения и разлететься на кучу осколков как китайская ваза. Подойдя к окну, он с тоской поглядел на замысловатые морозные узоры, застывшие на внешней стороне стекла. Вокруг была сплошная темнота, и лишь присмотревшись можно было обнаружить слегка размытые тёмные контуры тротуара и набережной вдалеке. Мела метель,  кружа в своём диком водовороте кучу острых как иглы снежинок, таких болезненных для открытого лица, стоит лишь выйти наружу. О метели говорило и одинокое ярко-жёлтое пятно от уличного фонаря, который каким-то чудом не потух. Этот фонарь продолжал гореть во тьме, освещая своим тусклым светом несколько лавочек, стоявших поодаль в ряд. Внизу виднелись уже припорошенные снегом следы от полозьев саней. Он поморщился, но всё таки сделав значительное усилие над собой, приподнялся на цыпочках и отворил форточку. Холодный и обжигающий ветер тут же ворвался в его комнату, обдав его ледяной свежестью и тучей искрящихся снежинок. Несмотря на своё лёгкое ночное платье и зверский холод, Семён Маркович тут же почувствовал минутное облегчение. Разум его прояснился и даже боль немного поутихла. Но долго держать форточку открытой не представлялось возможным, поэтому захлопнув её, он тут же пошёл обратно к кровати, и вместе с кроватью к нему вернулась и боль, на этот раз сопровождающаяся ещё и противной тошнотой в горле.
 
Какое то странное тоскливое чувство наполнило его мысли, и он пригорюнившись сидел на своём ложе словно Индийский йог которого видел на днях в одном цирковом представлении, почти не шевелясь. В его мыслях сквозило напоминание о неминуемом наказании, которое постигло его вот-вот, и ещё даже не развернувшись в свою полную меру, а лишь слегка подёргивая, уже напоминает о своей неизбежности. И главная подлость заключается в том, что заочно, он давно уже с ним смирился. Но столкнуться вот так, один на один, лицом к лицу не ожидал, мало того без предупреждения да ещё нарочно в такое неудобное время. Как же он затосковал по привычному своему состоянию организма в добром здравии, ведь мог бы сейчас вместо муки выйти в коридор, сделать пару глотков холодной водицы на кухне и вернуться в свою тёплую постель, забывшись своим сладчайшим, хоть и не продолжительным сном, перед утренним пробуждением на службу. А утром действительно спиться сладко, это знают все, начиная от гимназистов заканчивая важными и сановитыми чиновниками. И всем им в той или иной степени приходиться просыпаться. И ведь в зиму, это чувство во много раз острее, особенно оттого, когда выходишь из подъезда на тёмную улицу на которой бушует та самая метель, частичка которой только что ворвалась в комнату Семёна Марковича, с его молчаливого приглашения. Но вместо того чтобы наслаждаться этими редкими минутами он сидел на своей кровати полулёжа и тяготился собственным незавидным положением.

- Эдак меня угораздило? Ведь случается, поди с каждым? Чёрт же меня дёрнул пойти вчера, в компании этих буйных господ, в гости к госпоже Белочинниковой. Ба! Да что же я там затеял, то? Должно быть и осрамился в их глазах, да и наговорил спьяну всяких глупостей недостойных. А что же Белкин? Это стало быть он меня подначивал к вину, а я то дурак уши и развесил. Да ведь это заговор? Они ведь меня специально опоили с тайным так сказать умыслом. А я то олух, ай-яй-яй! Как же я теперь к его превосходительству на доклад сегодня явлюсь? Ведь это скандал случится, непременно скандал, причём форменный. Тут то все следы вчерашних похождений и обнаружатся, а там пиши пропала вся будущая карьера. Однако, что это я так всполошился, может быть не так и плохи дела мои? Уж коли не упомню все мгновения вчерашних подробностей, стало быть не всё ещё и потерянно, да только как мне выйти теперь из того положения в котором оказался. Ведь никак нельзя-с сегодня пожаловать на службу. Сказаться больным что ли?
Из-за непрекращающихся головных болей и приступов тошноты, мысли быстро обрывались, и начавшись тут же оканчивались абсолютно незавершёнными. Хотелось куда-то задевать свою, голову на время., спрятать её в самый тяжёлый сундук, заперев его на надёжный замок и не открывать, по крайней мере дня два. Больше всего, его пугало то, что в памяти присутствовали значительные пробелы о вчерашнем вечере. Такое бывало и раньше, и уже доставляло ему некоторые неприятности, но как правило имея в обществе сильного покровителя, Семёну Марковичу каким-то чудом удавалось их загладить, и даже прослыть в обществе человеком порядочным не без перспектив, а уж если что бывало за ним, так кто из нас уважаемые господа не попадал по недоразумению своему, в некоторые неприятные ситуации?
Самая главная неприятность состояла в том, что Семён Маркович не хотел кликать Прошку, своего слугу, представленному к нему благодетелем. Он давно подозревал слугу в постоянных и регулярных устных отчётах о своём быте и поведении, вероятно, таким образом его официальный благодетель хотел иметь уверенность в своём фаворите и справлялся еженедельно. Не догадываясь какою характеристикой одаривает его слуга, он тем не менее воображал себе лишь самое плохое, хотя если признаться сам бы не вспомнил за собой ничего дурного. Но в настоящем положении, он никак не хотел себя представлять Прохору, а тем временем становилось всё хуже и хуже. Пить водки или вина он не мог, так как всё напоминание о хмельных напитках непременно тут же вызвало бы у него неприличную рвоту. А самому вставать, да искать на кухне рассолу, было бы абсолютно неприлично для степенного и уважаемого человека. Поэтому он крепился и тут же страдал, призывая к своему спасителю Господа нашего вседержителя, читая еле слышным шепотом известную молитву.  Но вместо ожидаемого избавления от мук телесных, пришли новые ещё более сильные, заставившие даже немного застонать. Всё его состояние напомнило ему зубную боль,  при которой ни о чём другом думать не получается. Затем его снова бросило в жар да такой сильный, что он разметался, скинув одеяло на пол, и пожелал немедля очутится на свежем воздухе. Найдя в себе остатки сил, он подошёл к платяному шкафу и открыл его в поисках будничного мундира. Но достав вешалку с платьем и взглянув на него, тут же внутренне передёрнулся от увиденного. Дело в том, что половина его была отвратительно грязна, со следами засохшей грязи на сунне, будто бы он валялся в грязной луже, в подобии, известным в сельских усадьбах животным. Кроме того его тут же кольнула мысль о том что новый мундир был отдан для мелкой  починки в лавку к одному старому портному, а стало быть явиться сегодня на службу не представляет не единой возможности. Панталон же и вовсе не было видно, будто они самым дьявольским образом сгинули. Постояв так с минуту в полнейшей задумчивости и растерянности, которая бывает, нападает в таком незавидном положении, он вдруг повесил мундир на спинку стула и зажегши свечку, начал осматривать комнату вдоль и поперёк. Наконец панталоны были найдены, но при этом они были так отвратительно грязны, что лучше бы он их и не находил. Все эти события привели его в окончательное уныние, ему стало стыдно за себя, и перед слугой который хоть и не спросит но тем не менее удивлённо посмотрит на своего барина, и за прачку которая примет его бельё на стирку, и за служащих которые подивятся его отсутствию на службе, и его превосходительства, который может остаться без важных бумаг. Да Бог с ними с бумагами, их в конце концов сможет передать и его коллега по конторе, господин Белкин, но сама мысль что кто-то передаст за тебя бумаги, была невыносимой. Так как может последовать, от его превосходительства вполне справедливый вопрос: «Почему не доставлены лично, как просили?». Всё это навалилось разом, и он в беспамятстве, вновь завалившись на кровать, закрыл лицо руками и застонал пуще прежнего. Но самым странным было то, что он решительно не понимал, что же вчера произошло, и главное почему? По какой причине? За что ему эти мучения и неприятности?
Вдобавок ко всему его начала мучить нестерпимая сухость во рту. Ужасно хотелось пить, причём непременно холодной воды, такой чтобы зубы сводило. Но воды в комнате не было, а идти в кухню в ночном платье не хотелось, можно было запросто столкнуться с прислугой в таком неудобном для него виде, чего абсолютно не хотелось. Поэтому оставалось лишь терпеть и мечтать о том, что жажда пройдёт сама собою. Но она лишь росла, а желание утолить её увеличивалось без меры. Пальцы рук по прежнему, тряслись.
Пытаясь себя отвлечь от грустных мыслей и непривычного болезненного состояния, Семён Маркович силился вспомнить своё вчерашнее утро. Но ничем примечательным оно не отличалось от прошлых его дней. Встав по утру, он принял утренний туалет, побрившись. Потом откушал кофею в столовой, позавтракав свежим и ароматным пирогом с мясом, приготовленным Дарьей, новой служанкой хозяйки. Затем прибыл на службу и сел за свой стол в общем кабинете. Весь день его был в небольших хлопотах, пару раз ему пришлось отлучиться для передачи важных сведений его сиятельству, и  прибыв на место узнавал что о нём уже осведомлялись с новыми поручениями. Обедал он по обыкновению своему, в небольшом немецком трактирчике, расположенным недалеко от конторы и заказывал себе обычно, не полный комплект из четырёх блюд, а ограничивался лишь двумя. К вечеру после службы он вместе с Белкиным и ещё некоторыми его сослуживцами был приглашён на ужин к княжне Белочинниковой, и ничего не вызывало особого подозрения. Весь день он был любезен со своими коллегами, отпускал некоторые шуточки по поводу свежайших городских новостей, и даже получил устную благодарность от одного чиновника занимающего некий важный пост на службе. Но вот что было потом, в то время когда они отправились к княжне шумной компанией, вот этот отрезок времени, заканчивая утренним пробуждением словно был вырезан из памяти ручными ножницами самым бесцеремонным образом. Эмоции сменяли друг-друга с особой частотою, сначала был страх, испуг, потом отчаяние, и наконец полная отрешённость от происходящего. Виски стучали, сердце билось с удвоенной частотой, а ломота в членах сопровождающаяся ознобом. Он допустил себе даже странную мысль о том, будто тело не его, а чьё-то чужое.
Неожиданно его мысли прервал чёткий стук в дверь. По началу, Семен Маркович принял его было за игру болезненно разыгравшегося воображения, но повторный настойчивый стук убедил его в реальности происходящего. Накинув в поспешности халат, он со свечкой в руках поспешил отпереть.
На пороге стоял один из подданных его превосходительства., господин Коратаев, в накинутой на плечи и запорошенной снегом шубе, и тут же деловито спросил:
- Доброе утро, с кем имею честь общаться?
- Титулярный советник, Соколевский Семён Маркович.
-   А, Семен Маркович? Вы то мне и надобны, прошу прощения что в такое раннее утро, но дела увы не терпят отлагательств.
- Позвольте полюбопытствовать? Может вы зайдёте?
- Ни в коем случае, позвольте представится, Сергей Александрович Коротаяев, личный курьер его превосходительства. Я к вам с поручением от генерала.
- Они-с, просили вас, немедленно прибыть к ним в личную резиденцию с целью получения важных сведений от Вице-Канцлера Мещёрского.
- Да-да, но позвольте, меня просили предоставить их не раньше завтрашнего полудня.
- Ситуация переминалась господин Соколевский. Что мне передать его превосходительству?
- Передайте что я прибуду немедля, нужно лишь заехать, на службу и захватить бумаги.
- Я могу предоставить вам для срочности генеральский экипаж, если в этом есть необходимость.
- Покорнейше благодарю! Но не извольте беспокоится, господин Коротаев, я обойдусь своими силами и прибуду в самой ближайшей скорости.
- Тогда разрешите откланяться, меня ждут.
- До свидания господин Коратаев!
- И вам всего хорошего.

Закрыв за курьером его превосходительства дверь, Семён Маркович с ужасом понял о том, что курьер имел возможность наблюдать за беспорядком в его квартире и наверняка увидел замаранный грязью мундир. От этих мыслей, его лицо покрылось густой краской стыда, за собственную неловкость.
- Непременно нужно срочно отправляться. Стало быть, ежели я накину сверху домашнего халата, тёплое пальто, то никто и не заметит. А на вопрос, почему я не снял верхней одежды, отвечу мол торопился, ваше превосходительство, и не успел быстро одеться от неожиданности, преисполненный так сказать чувством долга. А может, и похвалу получу.
С этими мыслями он тут же натянул на себя сапоги, и оделся в широкое меховое пальто.
Шаги по лестнице вниз, дались ему с большими усилиями, но превозмогая боль он разом заменил её на идею доставить бумаги во чтобы то ни стало.
Выйдя из тёплого подъезда в чёрное пространство Петербургского утра, его тут же обдало свежей порцией жалящих снежных ос. Ветер завывал вдоль улиц, словно дикий зверь в неволе. Тут же Семён Маркович ощутил всем своим телом, ужасающий холод, но как не странно вместо неудобства, он ощутил приятную свежесть в голове и тут же мгновенно забыл про своё недомогание.
- Это ничего-с, даже если захвораю, оценят мою преданность, по заслугам оценят.
Подняв было руку по привычке, с целью окликнуть извозчика он вспомнил что время совершенно неподходящее, и что извозчики в такую метель, могут находиться только на Невском. Благо контора находилась не очень далеко от того места где он нанимал свою квартиру, и бывало встав по утру, в один из июльских деньков, когда спать от белых ночей невмоготу, он выходил минут на двадцать пораньше и неспешно прогуливался по Набережной реки Фонтанки, пока не сворачивал на московский проспект.
Но сейчас, такой прекрасной возможности не предоставлялось, поэтому он засеменил мелкими шажками по улице, борясь с напором пронизывающего ветра. По пути его кидало из стороны в сторону, словно при шторме на палубе корабля. Вьюга несколько раз пыталась сорвать шляпу с его головы. Он бежал практически на ощупь. Из-за густого снегопада, вместо ближайшего обзора, была видна лишь белая стена.
- А ведь дрянь погодка! – подумал он про себя, - но ничего, оно даже и к лучшему будет. Его превосходительство непременно отметит этот факт в свое благодарности. Шутка ли, разбудить человека в такую рань да занять важным поручением? Дурак я был, что от экипажа отказался, а с другой стороны ведь на пользу. А то непременно бы сказали злые языки, мол привередничал, да экипаж вытребовал нарочно. Стало быть Семён Маркович ждут вас прекрасные перспективы-с.

С этими тёплыми мыслями он позабыл и про состояние своё и про непогоду, он уже не бежал а почти летел на службу, ориентируясь по жёлтым огням фонарей, стоявших поодаль друг от друга.
Наконец, он достигнул заветной двери и подёргав ручку, начал барабанить в стекло.
- Да что там они в конце-концов? Спят что ли?
Минут через пять, свет в служебной прихожей загорелся и у двери оказался швейцар Макар Иванович, работающий по совместительству ночным сторожем.
Макар Иванович с удивлением посмотрел на странного посетителя, пока не признал в нём одного из служащих, и поспешно отворил дверь.
- Семён Маркович, да как же вы в такую рань? Стряслось чего?
- Позже голубчик, позже! Я по поручению его превосходительства, срочная доставка-с.
- Да помилуйте, ведь не велено никого пускать до назначенного часу-с. Не имею права, увольте!
- Ты братец не серчай, отблагодарю-с.
- Да как же вы?
Но Семён Маркович уже не слушал его, и помчался на свой этаж, перепрыгивая через две ступеньки от нетерпения. Войдя в кабинет, он зажёг спичку и начал судорожно искать у себя на столе заветные бумаги. По началу он долго не мог сообразить где же он мог их оставить, видимо впопыхах, растерявшись от неожиданности. Потом наконец, немного погодя, он вдруг вспомнил что убрал их на особую полку. Через минуту он уже был внизу.
- Семён Маркович, да почто вы в таком виде, ведь метель на дворе. Поди замёрзнете весь, околеете в миг.
- И верно братец, то-то я не подумал.
- Ты вот что, окажи милость, кликни братец извозчика. – он протянул свою руку, и в ладони швейцара оказался серебряный полтинник.
- Как прикажете Семён Маркович, это я мигом.
Швейцар зашёл в свою служебную комнату и накинув на плечи тёплый тулуп, вышел на улицу и засвистел. Минуты через две экипаж уже стоял около служебного входа.
- Видимо и в правду важное поручение, раз такая поспешность – подивился Швейцар.
Но Семён Маркович уже забирался в экипаж.
- Куда прикажете Барин?
- Гони голубчик на улицу Потёмкина, да поскорей. За срочность отблагодарю.
- Как скажете барин, моё дело маленькое.
Извозчик стеганул тощих лошадёнок, и подивившись странному пассажиру, повез по указанному адресу, благодаря бога за неожиданный подарок судьбы.

- Вот и славно, стало быть всё вот как устроилось? А отказался бы я, так и карьере полный крах. Голова это ничего, потерплю-с, оно то пройдёт всё в скорости. Однако какая странная штука жизнь, отмотать хотя бы немного времени назад, и только что ты сидел с головной болью и думал о том, как бы не выйти на работу по состоянию болезни, а тут вона, сидишь уже в экипаже и мчишься по заснеженным улицам Петербурга в такую рань. Стало быть, есть у судьбы человеческой своя прописанная заранее роль, та, на подобии которой в театрах премьеры презентуют. А ведь если посчитать, то тут размах, тут мысль глубокая заложена. И всё что с нами происходит, всё в руках Господних. А я лишь сориночка, так, мошка неприметная. Только и мошке и сориночке той иногда тоже небесная благодарность снисходит. Стало быть, стоит лишь силы свои поднапрячь и не страшиться пути своего тернистого. Страх, страх господа! Есть низший порок человеческий. Под страхом мы способны на самые гадкие подлости. Да и в сущности чего мне стоило бояться? Уж коли суждено мне заболеть да сгинуть от недуга болезненного, так стало быть не зря. Скажут мол, умер Семён Маркович, а чести своей не посрамил. Выполнил служебное поручение его сиятельства жизни своей не жалея, да ещё и орденом наградят посмертно и памятник из мрамора предоставят. Всё ж не стыдно с жизнью прощаться. Да и, кому ещё такой шанс перепадёт? А коли так и страхи все долой.
- Барин – прервал его размышления голос извозчика.- Прибыли, извольте!
- А? – не понял Семён Маркович, - прибыли говоришь? А и впрямь, и дом тот что нужен. Ну уважил, спаси Господь! Сколько с меня?
- В такую погоду? Не извольте гневаться барин, а меньше чем два рубля серебром не возьму.
- Вот голубчик, тебе три рубля, - сказал Соколевский, протягивая мужику ассигнацию зелёного цвета, - и огромная от меня благодарность.
- Благодарю Вас барин. Не обидели простого человека. Может прикажете, вас обождать?
- А что ж? Пожалуй и обожди. Долго не задержу.
Горизонт вдалеке уже начал подёргиваться розоватой дымкой, в преддверии рассвета.
Семён Маркович выскочил из повозки и рванул к парадному входу, резиденции генерала Василевского Степана Денисовича.
На удивление, в доме было темно, и свет не горел ни в одной из комнат.
- Неужели уехали-с, неужели опоздал? – думал он про себя переводя дух от ужаса.
Отчаявшись он забарабанил в дверь, но никто не открывал. Тогда он забарабанил ещё сильнее, не теряя надежды достучаться. На третий раз, он увидел одинокий огонёк свечи и спустя некоторое время дверь открыл заспанный слуга.
- К кому изволите?
- к Степану Денисовичу, срочное донесение.
- Не велено пускать, ни ещё спят-с.
- Да ты пьян, что ли? Немедленно  вели доложить, что прибыл, служащий его сиятельства прямиком из конторы со срочным поручением.
- Не могу-с, не велено-с.
- Ах ты глупец? Ты шельма видно не проснулся ещё, сказано же со срочным донесением! Срочнейшим!
После этих слов, слуга видимо осознал значение сказанных слов и всё ещё сомневаясь, впустил нежданного  гостя в прихожую, а сам пошёл докладывать.
Минут пять, в доме стояла гробовая тишина, пока Семён Маркович не услышал разъяренные слова генерала, которые долетали из спальни.
- Что? Как посмел? Что такое? Срочное донесение? В такую рань? Да они с ума видимо сошли? Что, настаивают? Странно однако. Ладно, доложи, мол оденусь и тут же приму, раз такая срочность. Должно быть и правда, есть необходимость. Может от самого государя?
Слуга вернулся, - Степан Денисович, просят Вас ожидать в приёмной, они скоро выйдут-с. Позвольте я вас провожу?
- Спасибо голубчик, давно бы так.
- Черт знает что такое? Неужели Коратаев не успел предупредить его высочество? Однако обратно уйти уже нет возможности.

Минут через десять, в приёмную вошёл генерал. Он был одет наскоро в домашний халат, и выглядел хмурым и рассерженным, от того что его разбудили.
- Доброе утро Ваше превосходительство! – залепетал Семён Маркович
- С кем имею честь?
- Соколевский Семён Маркович, подданный вашего сиятельства, прямиком из конторы со срочным поручением по вашему приказанию, вот конверт с необходимыми для вас бумагами.
- Что? По какому такому приказанию? – повысил голос генерал.
- Но, как же-с, позвольте, ко мне сегодня утром прибыл ваш личный курьер Коратаев с поручением.
- Коратаев? Вы видно смеётесь надо мной?
- Как же-с? Да помилуйте ваше сиятельство, исполнил в соответствии с вашим приказанием.
- Вы с ума сошли? Какой Коротаев? Не знаю такого! Что с Вами? В каком вы виде? Что происходит?
- Если вы насчёт пальто, то виноват, спешил очень, не успел в мундир облачиться.
- Пальто? Вы сумасшедший? Ах чёрт возьми, на себя поглядите!
В этот момент, Семён Маркович взглянул на свои ноги и ужаснулся. На нём был ночной халат, мокрый от снега и домашние тапочки, запачканные в уличной грязи, а в руках вместо конверта он держал те самые испачканные панталоны.